Мэри и Чарльз Лемб
Мэри и Чарльз Лемб
Шекспир, рассказанный детям
Шекспир, рассказанный детям
Комедия ошибок, Лэм Чарльз, Год: 1808
Время на прочтение: 15 минут(ы)
М., ‘Московский рабочий’, 1994.
Текст печатается по изданию: ‘Шекспир, рассказанный детям’, издание А. Мамонтова, 1865 г.
Во время войны между государствами Сиракузским и Ефесским был издан жестокий закон, по которому всякий сиракузский купец, явившийся в Ефесе, подвергался смертной казни, если он не в состоянии внести за себя выкуп в тысячу марок.
Однажды на улице Ефеса был пойман старый сиракузский купец Егей. Его повели к правителю Ефеса, где он должен был или внести эту неслыханную сумму денег, или выслушать свой смертный приговор.
Денег у Егея не оказалось. Но князь, прежде чем осудить его на смерть, захотел узнать историю его жизни и причину, побудившую его отважиться на въезд в Ефес, который стоил жизни всякому сиракузскому купцу.
На это Егей сказал, что смертной казни он не боится, потому что несчастья сделали ему жизнь ненавистной, но что самое ужасное наказание для него — это рассказывать все несчастные случаи его несносной жизни. Несмотря на это, он однако же начал свой рассказ следующим образом:
— Родился я в Сиракузах, и родители воспитывали меня так, чтобы я мог заниматься торговлей. Достигнув зрелых лет, я женился на одной девушке, с которой жил очень счастливо. Но однажды мне понадобилось съездить в Эпидамниум, и там дела задержали меня на шесть месяцев. По истечении этого срока я надеялся вернуться домой, но оказалось, что мне необходимо было еще пробыть там некоторое время. Тогда я послал за женой, и она, тотчас по приезде ко мне, разрешилась от бремени двумя сыновьями. Они так были похожи друг на друга, что невозможно было отличить их. В это же самое время хозяйка того дома, где остановилась моя жена, также разрешилась двумя близнецами, и они, как и мои, имели между собой разительное сходство. Так как родители этих мальчиков жили в крайней бедности, то я купил у них детей и воспитал их, чтобы они потом ходили за моими детьми.
Сыновья мои были очень красивые мальчики, и мать немало гордилась такими детьми. Так как ей очень хотелось поскорее вернуться домой, то я наконец согласился, хотя неохотно, и в один роковой день мы сели на корабль. Не успели мы еще отплыть и мили от Эпидамниума, как поднялась ужасная буря, которая так долго бушевала, что матросы, не видя возможности спасти корабль, пересели в лодку, чтобы спасти свою собственную жизнь. Нас же, несчастных, они оставили на корабле, каждую минуту подвергавшемся опасности быть разбитым вдребезги.
Отчаянные вопли моей жены и жалобные крики моих малюток, которые плакали не от страха, так как они не понимали опасности, а оттого, что видели слезы своей матери,— все это исполняло мое сердце ужасом за их судьбу, хотя я сам и не боялся смерти, и я придумывал всевозможные средства к их спасению. Наконец мне пришла в голову счастливая мысль: я привязал младшего сына к концу короткой и тонкой мачты, какими моряки обыкновенно запасаются на случай бури, а к другому концу я привязал одного их моих маленьких рабов, жене моей я велел привязать к такой же мачте моего старшего сына и другого мальчика. Таким образом, она взяла на свое попечение старших детей, а я младших, и мы поплыли с двумя мачтами, к которым были привязаны эти малютки. Мы как раз вовремя употребили этот маневр: если бы немного опоздали, то все неминуемо погибли бы, потому что корабль наткнулся на скалу и разбился вдребезги. Поддерживаемые этими легкими мачтами, мы довольно легко плыли по морю. Но, к несчастью, я не мог помогать моей жене, так как должен был заботиться о двух мальчиках, так что она с двумя другими скоро была унесена волнами далеко от меня. Но я скоро успокоился на ее счет, потому что на моих глазах ее взяли на свою лодку какие-то рыбаки (по моему предположению, из Коринфа). Я знал, что она была спасена, и мне оставалась теперь одна только забота: бороться с дикими морскими волнами, чтобы спасти дорогого моему сердцу сына и младшего раба. Вскоре и нас, в свою очередь, волны прибили к кораблю, и матросы приняли меня с радостью на корабль и благополучно привезли в Сиракузы, но с того времени я до сих пор не имел ни слуху ни духу о моей жене и о моем старшем сыне.
Мой младший сын стал теперь моим единственным утешением Но когда ему минуло восемнадцать лет, он стал все более и более беспокоиться о судьбе своей матери и брата и часто говорил мне, что он хочет взять с собой своего слугу, молодого раба, и отправиться искать их по свету. Наконец я нехотя дал ему на это согласие, потому что, хотя мне и очень хотелось найти жену и другого сына, однако же, посылая этого искать их, я рисковал лишиться и последнего своего утешения. Так и случилось: вот уже семь лет прошло с тех пор, как он уехал, и я не имею о нем никаких известий. Шестой год странствую я по свету и везде ищу его. Прошел я из конца в конец Грецию, был я и в Азии и вот, наконец, возвращаясь домой, зашел сюда, в Ефес, решившись не пропускать ни одного места, где только живут люди. Но судьба решила, что этот день должен быть последним в моей многотрудной жизни, и я спокойно встречаю смерть, хотя, конечно, я еще спокойнее бы умер, если бы знал, что жена и дети мои живы. Но этого мне не суждено, верно, услышать.
На этом закончил свой рассказ несчастный Егей. Князь чувствовал глубокое сожаление к судьбе доброго отца, который добровольно подвергался опасности из-за любви к своему пропавшему сыну. Он сказал, что охотно простил бы старика, если бы был уверен, что его собственное княжеское достоинство не пострадает от неисполнения законов, изданных им самим. Но все-таки, вопреки строгому закону, князь не приговорил Егея тотчас к смерти, а дал ему день сроку, чтобы тот попробовал выпросить или занять у кого-нибудь денег на выкуп.
Эта милость, казалось, не могла помочь Егею: не имея знакомых в Ефесе, он никак не мог рассчитывать, что какой-нибудь чудак даст ему взаймы тысячу марок. Без всякой надежды на помощь старик удалился под присмотром тюремщика.
Егей не сомневался, что у него нет знакомых в Ефесе, но он ошибался: ему угрожала опасность умереть, когда его младший сын, которого он так старался отыскать, а также и старший находились очень близко от него, в Ефесе.
Эти молодые люди носили оба одно имя — Антифалис, так как были поразительно похожи друг на друга, два раба их также была названы одним именем — Дромио. Младший сын Егея, Антифалис Сиракузский, которого старик пришел отыскивать в Ефесе, случайно приехал туда же в один день со своим отцом. Как сиракузский купец, он подвергался той же опасности, если бы ему не встретился один друг, который рассказал, что какой-то купец должен умереть за то, что очутился в этом городе, друг посоветовал Антифалису выдать себя за купца из города Эпидамниума. Антифалис согласился на эту хитрость, очень сожалея о судьбе несчастного соотечественника, хотя он и не знал, что это был его отец.
Старший сын Егея, которого мы будем называть Антифалисом Ефесским, в отличие от его брата Антифалиса Сиракузского, жил в Ефесе уже двадцать лет, и, владея большими богатствами, он легко мог заплатить выкуп за жизнь своего отца. Но Антифалис не имел понятия о своем отце, он был еще так мал, когда рыбаки спасли его вместе с матерью, и помнил только очень смутно об этом спасении, а об отце и матери у него не осталось ни малейшего воспоминания. Рыбак, который спас жизнь Антифалиса, его матери и молодого раба Дромио, тотчас после этого доброго дела разлучил детей с матерью, к великому горю ее, так как был намерен продать их.
Они действительно были проданы князю Менофону, знаменитому воину, который приходился дядей князю Ефесскому, он приехал в гости к своему племяннику и оставил мальчиков в Ефесе.
Антифалис очень понравился князю Ефесскому, и тот сделал его офицером в своем войска Когда молодой человек отличился на войне своей храбростью и спас жизнь своему покровителю — князю, он был награжден за эту услугу: князь дал ему в жены богатую знатную даму в Ефесе, он жил со своей женой в этом городе (раб его Дромио находился у него в услугах), когда отец его прибыл туда же.
Простившись со своим другом, который посоветовал ему назваться купцом из Эпидамниума, Антифалис Сиракузский дал своему рабу денег, чтобы тот заказал в гостинице обед, а сам отправился гулять, желая осмотреть город и ознакомиться с обычаями жителей.
Дромио был очень веселый малый, и Антифалис в минуты грусти забавлялся его остроумными шутками, так что беседа их вовсе не походила на обыкновенный разговор господина с рабом.
Антифалис, оставшись один, начал грустить о том, что все поиски матери и брата были тщетны.
— Судьба моя очень похожа на судьбу маленькой капли воды в океане,— говорил он,— которая пропадает в огромном водном пространстве, желая найти другую каплю, своего товарища. Точно так же и я, несчастный, ищу свою мать и брата, и сам пропаду, не достигнув цели.
Между тем как он таким образом рассуждал о трудностях своего бесплодного путешествия, вернулся Дромио (как полагал Антифалис). Антифалис удивился, каким образом он мог так скоро вернуться, и спросил его, куда он девал деньги. Но он разговаривал не со своим Дромио, а с его братом, который находился в услужении у Антифалиса Ефесского. Оба Антифалиса и оба Дромио имели и теперь такое же сходство, какое они имели в детстве, поэтому неудивительно, что Антифалис принял этого Дромио за своего и спросил у него, куда он девал деньги. Но Дромио отвечал ему на это:
— Госпожа моя велела звать вас домой, каплун изжарен, и поросенок падает с вертела, все кушанье простынет, если вы не поспешите домой.
— Эти шутки не вовремя,— сказал Антифалис.— Куда ты девал деньги?
Дромио на это повторил, что госпожа послала звать господина обедать.
— Какая госпожа? — спросил Антифалис.
— Да ваша супруга, сударь,— отвечал Дромио.
Антифалис не был женат и рассердился за это на Дромио:
— Если я с тобой иногда обращаюсь фамильярно, то это не дает тебе права шутить со мной так дерзко. Я теперь не в шутливом настроении: где деньги? Мы здесь чужестранцы, и потому ты не смеешь делать таких больших расходов произвольно.
Дромио никак не мог понять, почему они здесь чужестранцы, и решил, что господин его шутит.
— Пожалуйста, шутите, когда будете за обедом,— сказал он,— а теперь я послан затем, чтобы звать к столу, вас дожидаются госпожа с сестрой.
Это окончательно вывело Антифалиса из терпения, так что он побил Дромио, который убежал домой и сказал своей госпоже, что муж ее отказался от обеда и сказал, что у него нет жены.
Адриана, жена Антифалиса Ефесского, очень рассердилась, когда услыхала, что ее муж отказывается от жены, она была очень ревнива и истолковала эти слова таким образом, что муж ее полюбил другую женщину.
Напрасно старалась сестра ее Луциана разубедить в этих неосновательных подозрениях. Между тем Антифалиса Сиракузский пришел в гостиницу, где и нашел своего настоящего Дромио с деньгами, он опять было начал бранить его за такие шутки, как вдруг вошла Адриана и, принимая Антифалиса за своего мужа, начала, в свою очередь, бранить его за то, что он отзывался о ней так странно (хотя тот никогда в глаза не видел этой сердитой женщины), она напомнила ему, как он любил ее, когда был еще женихом, и упрекала за то, что он полюбил теперь другую.
— Какая этому причина, супруг мой? — сказала она.— О, скажи мне, почему ты разлюбил меня?
— За что вы на меня сердитесь, прекрасная дама? — спросил удивленный Антифалис.
Но напрасно старался он уверить ее, что она ошибалась, что он вовсе не муж ее и что он два часа тому назад приехал в Ефес. Она настаивала на том, чтобы он шел с ней домой обедать, и он наконец принужден был исполнить ее просьбу, не будучи в состоянии дольше сопротивляться такому нападению. За обедом Адриана называла его мужем, а Луциана братом, и он наконец стал сомневаться, не обвенчался ли он с ней во сне или не спит ли он в настоящее время. Не меньше удивился и Дромио, потому что кухарка, жена его брата, также называла его мужем.
Между тем явился и настоящий муж Адрианы со своим рабом Дромио, в то время как брат его сидел за обедом с его женой. Но слуги не отпирали ему дверей, потому что Адриана не велела пускать никого из посторонних. Он начал настойчиво стучаться в дверь и кричал, что он Антифалис, но на это слуги отвечали со смехом, что господин их обедает с женой, а Дромио на кухне. Он наконец рассердился, тем более что ему показалось странным, что жена его обедает с каким-то мужчиной.
Антифалис Сиракузский терялся в догадках, почему эта женщина называла его мужем, а кухарка точно так же звала Дромио. Как только кончился обед, он поспешил удалиться под каким-то вымышленным предлогом. Кроме того, ему понравилась очень сестра хозяйки, Луциана, так что он еще более возненавидел Адриану. Дромио также был недоволен своей новой супругой, кухаркой, и, таким образом, слуга и господин постарались как можно поскорее уйти от своих новых жен.
Выходя из дому, Антифалис Сиракузский встретил золотых дел мастера. Этот точно так же принял его за Антифалиса Ефесского и, называя его по имени, подал ему золотую цепь. Когда Антифалис отказался от нее, золотых дел мастер сказал, что сделал ее по его заказу, и удалился, оставив цепь в руках Антифалиса.
Между тем золотых дел мастер, который отдал цепь мнимому Антифалису, был вскоре после этого задержан за долги. Случилось так, что женатый Антифалис пришел на то место, где был задержан несчастный, и тот, разумеется, стал требовать у него денег за цепь, принимая его за того человека, которому он отдал ее. Цепь эта стоила почти столько же, сколько он был должен. Антифалис говорил, что не получал от него цепи, а золотых дел мастер говорил, что он получил ее несколько минут тому назад. И таким образом они долго спорили, и каждый из них считал себя правым. И в самом деле, Антифалис был уверен, что золотых дел мастер никогда не отдавал ему цепи, а этот, со своей стороны, введенный в заблуждение необыкновенным сходством братьев, был убежден, что он отдал ему цепь прямо в руки. Они спорили до тех пор, пока слуга закона не повел их обоих в тюрьму: золотых дел мастера за долги, а Антифалиса за то, что он не отдавал денег за цепь.
По дороге в тюрьму Антифалис встретил Дромио Сиракузского, раба брата, и, принимая его за своего собственного, послал к Адриане и поручил попросить у нее денег, из-за которых его вели в тюрьму. Дромио очень удивился тому, что господин посылает его в тот самый дом, где они обедали и откуда только что убежали с такой поспешностью, но он не осмелился противоречить, хотя и объявил, что их корабль готов отправиться в море.
Адриана дала ему деньги, и когда он уже подходил к тюрьме, ему встретился Антифалис Сиракузский, который до сих пор не мог еще опомниться от удивительных приключений, случившихся в ним в этот день. Удивление его все возрастало, потому что на улице все раскланивались с ним, как со знакомым: брат его был известен всем жителям столицы. Один отдавал ему деньги, которые он будто бы давал взаймы, другой звал его в гости, наконец, третий благодарил его за благодеяния, будто бы оказанные им. Все принимали его за Антифалиса Ефесского. Какой-то портной показал ему шелковую материю, говоря, что он купил ее по его приказанию, и настаивал, чтобы он дал снять с себя мерку.
Антифалис начинал думать, что находится в стране волшебниц и колдуний, тем более что Дромио опять озадачил его вопросом, каким образом он ушел из тюрьмы, и отдал ему при этом кошелек с золотом, который, как он говорил, Адриана посылала ему на уплату долга. Этот странный вопрос и кошелек с деньгами окончательно поставили Антифалиса в тупик. ‘Этот Дромио, вероятно, сошел с ума и теперь постоянно бредит’. Потом, вспомнив о своем запутанном положении, он вскричал:
— Хотя бы сверхъестественная сила какая-нибудь унесла нас из этого удивительного города!
Не успел он этого сказать, как попал опять в новое затруднение: какая-то женщина подошла к нему, и объявила, что он обедал с ней в этот день, и требовала у него золотую цепь, которую, как она говорила, он обещал ей подарить. Это окончательно вывело из терпения Антифалиса. Он сказал женщине, что она колдунья, что он с ней никогда не обедал и не обещал ей никакой цепи, что даже 1 в первый раз видит ее. Но та настаивала, что он обедал с ней и обещал ей этот подарок. Когда же Антифалис опять отрекся от этого, она еще прибавила, что дала ему дорогое кольцо и что если он не хочет дать цепь, то она требует назад свой подарок. Эти слова так взбесили Антифалиса, что он еще раз назвал женщину колдуньей и ведьмой и, сказав, что он ее никогда в глаза не видел и не получал от нее никакого кольца, убежал.
Вот как было дело. Когда женатого Антифалиса не пустили в его собственный дом (потому что предполагали, что он обедает там), он очень рассердился, думая, что это какой-нибудь каприз его ревнивой жены, так как ему и прежде случалось терпеть ее различные проделки. Он вспомнил, что жена часто обвиняла его в общении с другими женщинами, и это навело его на мысль отомстить ей, он пошел к этой самой женщине, а она пригласила его пообедать с ней. Вежливое обращение ее очень понравилось Антифалису, тем более что у него не выходила из головы обида, нанесенная ему женой, и он обещал подарить ей цепь, которую заказал для своей жены. Это была та самая цепь, которую золотых дел мастер отдал по ошибке Антифалису Сиракузскому. Женщина была восхищена обещанием и подарила ему кольцо со своей руки. После всего этого понятно, что она сочла Антифалиса сумасшедшим, когда он отрекся от знакомства с ней, она решилась идти к Адриане и рассказать ей, что случилось с ее мужем. Последний между тем пришел домой в сопровождении тюремщика (который позволил ему идти домой, чтобы взять денег на уплату долга) за кошельком с деньгами, который Адриана только что послала с Дромио и который попал в руки Антифалиса Сиракузского.
Прежде всего он начал упрекать Адриану за то, что она выгнала его из дому, так что Адриана с первых слов убедилась, что все рассказанное женщиной о ее муже справедливо. Она вспомнила также, как он во время обеда говорил, что он ей не муж ей и что он только второй день живет в Ефесе. Она расплатилась с тюремщиком, а мужа велела слугам связать веревками и караулить в темной комнате, между тем сама послала за доктором.
Напрасно старался Антифалис оправдаться в этом несправедливом обвинении: никакие доводы не могли спасти его из отчаянного положения, в которое он попал совершенно невинно. Чем больше он старался выпутаться и выходил из себя, тем более все убеждались в его сумасшествии. Та же участь постигла и Дромио, так как он был участником этой смешной истории. Его связали и заперли вместе с господином.
Но не успела Адриана обуздать таким образом мнимое бешенство мужа, как к ней явились слуги и сказали, что Антифалис вырвался из плена и гуляет по соседней улице вместе с Дромио. Услышав эту весть, Адриана в испуге созвала народ и пошла ловить беглеца, чтобы снова упрятать его под караул. Сестра сопровождала ее в этом походе. Когда они подошли к ближайшему монастырю, взорам их действительно предстал Антифалис Сиракузский, который гулял с Дромио. Сходство его с братом снова ввело их в заблуждение: они были уверены, что это тот самый сумасшедший Антифалис.
Адриана подошла к ‘мужу’ и начала кричать, что тот вырвался из-под караула. Народ, который она привела с собой, готовился схватить Антифалиса и Дромио, но они бросились внутрь монастыря, и Антифалис стал просить защиты и правосудия у игуменьи.
Игуменья была очень умной женщиной и пользовалась всеобщим уважением. Она не захотела принять мужчину под свое покровительство, не разузнав предварительно, в чем дело. Когда ей рассказали обстоятельно всю историю, она спросила, обращаясь к жене Антифалиса:
— Не знаете ли вы, что могло быть причиной внезапного помешательства вашего мужа? Не потонули ли его товары в море? Или, может быть, не расстроила ли его рассудка смерть одного из близких друзей?
Адриана сказала, что таких причин не было.
— Быть может, он влюбился в другую женщину и это привело его рассудок в такое состояние? — спросила игуменья.
Адриана отвечала, что давно подозревала это. Слишком часто в последнее время он отлучается из дому.
Теперь игуменье стало ясно, что причиной его помешательства была не любовь к другой женщине, а безрассудная ревность его жены, вследствие которой Антифалис часто уходил из дому. Чтобы узнать истину (так как игуменья знала несносный характер Адрианы), она сказала Адриане:
— Вы, вероятно, не препятствовали ему в этом.
— Нет, я всегда старалась отвратить его от этого гнусного поведения,— сказала Адриана.
— Но, может быть, вы чересчур слабо удерживали его?
Адриана, желая убедить игуменью, что она довольно говорила об этом мужу, отвечала:
— Это было постоянным предметом нашего разговора. Я даже в постели не давала ему покоя и осыпала его упреками. За обедом я не давала ему есть моими нравоучениями. Когда я оставалась с ним наедине, я ни о чем другом не говорила, кроме этого, а при гостях я ему беспрестанно намекала об этом. Одним словом, я ему только и говорила, как скверно и отвратительно любить другую женщину больше, чем меня.
Выслушав такое признание от ревнивой Адрианы, игуменья сказала ей:
— Вот поэтому-то он и сошел с ума. Яд, которым обливается сердце от язвительных упреков ревнивой жены, гораздо смертоноснее яда, который разливается по нашим жилам от укуса бешеной собаки. Немудрено, что у него сделалось воспаление в мозге, когда вы ему не давали спать вашей воркотней, неудивительно, что желудок его расстроен: вы все кушанья приправляли упреками и мешали ему есть, а это очень вредно для пищеварения, и он от этого заболел горячкой. Вы сами говорите, что его веселье было постоянно отравляемо вашей бранью. Разумеется, он должен был впасть в мрачную меланхолию и отчаяние, когда не мог спокойно пользоваться удовольствиями общества и не имел никакого развлечения. Вы видите теперь, что прямой причиной его сумасшествия была ваша же ревность.
На это Луциана, желая несколько оправдать свою сестру, заметила, что та всегда ласково упрекала своего мужа.
— Что ты ничего не отвечаешь на ее проповеди? — сказала она Адриане.
Но игуменья так ясно доказала ей всю пагубность ее действий, что Адриана могла только ответить:
— Она убедила меня, и я сознаю теперь, как глупо было мое поведение.
Но, несмотря на это раскаяние, Адриана требовала, чтобы ей выдали мужа. На это игуменья наотрез запретила Адриане и всем присутствующим входить в ее келью и решилась сама заботиться о несчастном муже. Она ни за что не хотела отдать его на попечение ревнивой жены, которая могла еще повредить ему. Поклонившись всей публике, она удалилась и велела затворить монастырские ворота.
Между тем с концом этого странного дня, полного приключений, приходил к концу и срок, данный старому Егею, чтобы он собрал деньги. Солнце уже было близко к закату, и участь несчастного должна была решиться через несколько минут. Князь сказал ему, что, если он не соберет деньги до захода солнца, его казнят.
Место, где должны были его казнить, находилось неподалеку от монастыря, старика выводили на казнь в то самое время, когда игуменья удалилась в монастырь. Князь лично объявил, что если кто-нибудь внесет за Егея деньги, то его освободят.
Увидев эту мрачную процессию и князя, Адриана остановила шествие и стала умолять князя о правосудии, говоря, что игуменья не хочет отдать на ее попечение сумасшедшего мужа. В то время, как она излагала просьбу, Антифалис Ефесский, ее настоящий муж, который освободился вместе с Дромио из своего заключения, подошел также к князю жаловаться на жену. Он рассказал, как она понапрасну обвинила его в сумасшествии, как заперла его в комнату и как он вырвался оттуда, разорвав веревки и убежав от бдительной стражи. Адриана была озадачена, когда увидела, что муж ее вышел не из монастыря, а из ее дома. Егей же, увидев своего сына, подумал, что это тот самый, который отправился искать мать и брата. Поэтому он обратился к нему с просьбой уплатить деньги за своего несчастного отца. Но, к удивлению Егея и князя, Антифалис сказал, что никогда его не видел. Причина этому самая простая: он расстался с отцом еще в самом раннем детстве. Старик не знал, чем объяснить отречение сына: изменился ли он от горя и страданий до такой степени, что сын не узнал его, или тот стыдился назвать отцом такого бедняка.
Тут из монастыря вышла игуменья с другим Антифалисом и другим Дромио и окончательно поставила в тупик Адриану, так как та увидела перед собой двоих мужей и двоих слуг сразу.
Теперь объяснились приключения этого дня, наделавшие столько шума. Князь тотчас раскрыл все эти чудеса, когда увидел Ангифалисов и Дромио, похожих друг на друга как две капли воды. Он припомнил историю Егея, и ему сразу все стало ясно: он объявил, что это сыновья Егея и их слуги.
Наконец-то дождался отец счастливого свидания с сыновьями. За несколько часов до этого он ожидал смерти, а теперь со слезами радости на глазах мог обнять своих милых сыновей. К довершению его счастья достойная игуменья сказала, что она пропавшая жена его и мать его детей.
Вот что было с ней после разлуки с мужем: когда рыбак отнял у нее сына, она пошла в монастырь и здесь за ум и примерное поведение была посвящена в игуменьи. Провидение сделало так, что она, покровительствуя несчастному иноземцу, заботилась о собственном сыне.
В радостных приветствиях и поцелуях мать и сыновья совершенно забыли, что Егей находился под приговором. Но когда первые порывы восторга немного поутихли, сыновья хотели заплатить за него требуемую сумму и освободить отца от наказания. Князь не принял выкупа и с удовольствием освободил Егея бесплатно. Он вместе со счастливой семьей отправился в монастырь, чтобы послушать их радостные разговоры об удачном исходе их многочисленных приключений. Не меньше была радость обоих Дромио. Восторгам не было конца. Каждый из них был в восхищении, что видит свой собственный образ в брате, как в зеркале.
Адриана вняла наставлениям своей свекрови и с этих пор перестала беспрестанно подозревать и ревновать мужа.
Антифалис Сиракузский женился на прекрасной Луциане, а Егей остался жить в Ефесе с женой и сыновьями.