Эдгаръ По
Эдгаръ По
Колодезь и маятникъ.
Колодезь и маятникъ.
‘Отечественныя записки’, No 1, 1873
Колодезь и маятник, По Эдгар Аллан, Год: 1842
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Меня всего сломила — сокрушила эта долгая агонія, и когда, наконецъ, они меня развязали и позволили ссть, то я почувствовалъ, что теряю сознаніе. Послдняя фраза, коснувшаяся моего слуха, былъ приговоръ: — страшный смертный приговоръ, посл котораго голоса инквизиторовъ какъ будто слились въ неясномъ жужжаніи. Этотъ звукъ напоминалъ мн почему-то звукъ круговаго движенія — можетъ быть оттого, что въ моемъ воображеніи я сравнивалъ его съ звукомъ мельничнаго колеса, но это продолжалось недолго. Вдругъ мн больше ничего не стало слышно, но за то, я еще нсколько времени продолжалъ видть — и какъ преувеличено было то, что я видлъ! Мн представлялясь губы судей: он были совсмъ блыя, бле листа, на которомъ я пишу эти строки, и тонки до невроятности. Еще тоньше казались он отъ жесткаго, непреклоннаго выраженія ршимости и строгаго презрнія къ человческимъ страданіямъ. Я видлъ, какъ эти губы произносили приговоръ моей судьбы: он шевелились, слагая смертную фразу, въ которой я различалъ буквы моего имени, и я содрогался, чувствуя что за ихъ движеніемъ не слдовало никакого звука.
Я видлъ также, впродолженіе нсколькихъ минутъ томительнаго ужаса, тихое и едва замтное колебаніе черныхъ драпировокъ, облекавшихъ стны залы, потомъ взглядъ мой упалъ на семь большихъ подсвчниковъ, поставленныхъ на стол. Сначала они представились мн какъ образъ Милосердія, подобно блымъ и стройнымъ ангеламъ, которые должны были спасти меня, но вдругъ смертельная тоска охватила мою душу и каждая фибра моего существа встрепенулась какъ бы отъ прикосновенія вольтова столба,— формы ангеловъ превратились въ привиднія съ огненными головами, и я почувствовалъ, что отъ нихъ мн нечего надяться помощи. Тогда, въ ум моемъ проскользвула, какъ богатая музыкаьная нота, мысль о сладкомъ поко, который ждетъ насъ въ могил. Мысль эта мерцала во мн слабо и будто украдкой, такъ что я долто не могъ сознать ее вполн, но въ ту мввуту, какъ мой умъ началъ оцнять и лелять ее, фигуры судей внезапно исчезли, большіе подсвчники потухли, наступила непроглядная тьма, и вс мои ощущенія слились въ одно, какъ будто душа моя вдругъ нырнула въ какую-то бездонную глубь. Вселенная превратилась въ ночь, безмолвіе и неподвижность.
Я былъ въ обморок, но не могу сказать, чтобъ лишился всякаго сознанія. То, что мн оставалось отъ этого сознанія, я не стану даже пробовать опредлять или описывать,— но я знаю, что не все еще меня покинуло. Въ глубочайшемъ св,— нтъ! Въ бреду,— нтъ! Въ обморок,— нтъ! Въ смерти,— нтъ! Даже въ самой могил не все покидаетъ человка: иначе для него не было бы безсмертія. Пробуждаясь отъ глубокаго сна, мы непремнно разрываемъ сть какаго нибудь сновиднія, хотя, секунду спустя, можетъ быть, уже и не помнимъ этого сновиднія. При возвращеніи отъ обморока въ жизни, бываютъ дв степени: въ первой мы ощущаемъ существованіе нравственное, во второй — существованіе физическое. Мн кажется вроятнымъ, что еслибъ, дойдя до второй степени, можно было вызвать вс ощущенія первой степени, то мы бы нашли въ ней вс краснорчивыя воспоминанія бездны неосязаемаго міра. A что такое эта бездна? Какъ отличимъ мы ея тни отъ тней смерти? И если впечатлнія того, что я назвалъ первой степенью, не возвращаются по призыву нашей воли, то разв не бываетъ, что посл долгаго промежутка, он являются неожиданно сами собою, и мы тогда изумляемся, откуда могли он взяться? Тотъ, кому никогда не случалось быть въ обморок, не знаетъ, какіе, въ это время, представляются, посреди клубовъ пламени, дворцы и странно-знакомыя лица, тотъ не видалъ, какія носятся въ воздух меланхолическія виднія, недоступныя простому взгляду, тотъ не вдыхалъ запаха неизвстныхъ цвтовъ, не слдилъ за звуками таинственной мелодіи, прежде никогда имъ не слышанной.
Посреди моихъ повторяемыхъ и эвергическихъ усилій уловить какой нибудь слдъ сознанія въ томъ состояніи ничтожества, въ которомъ находилась душа моя, выдавались по временамъ минуты, когда мн казалось, что я успваю въ этомъ. Въ эти короткія минуты мн представлялись такія воспоминанія, которыя, очевидно, могли относиться только къ тому состоянію, когда сознаніе было во мн, повидимому, уничтожено.
Эти тни воспоминанія рисовали мн очень неясно какія-то большія фигуры, которыя поднимали меня и безмолвно несли меня внизъ… потомъ еще ниже, и все ниже и ниже,— до тхъ поръ, пока мною овладло страшное головокруженіе при мысли о безконечномъ нисхожденіи. Помнился мн также какой-то неопредленный ужасъ, леденящій сердце, хотя оно было, въ то время, сверхъестественно спокойно. Потомъ все стало недвижно, какъ будто т, которые несли меня, перешли въ своемъ нисхожденіи за границы безграничнаго и остановились, подавленные безконечной скукой своего дла. Посл того, душа моя припоминаетъ ощущеніе сырости и темноты, и потомъ все сливается въ какое-то безуміе,— безуміе памяти, не находящей выхода изъ безобразнаго круга.
Внезапно звукъ и движеніе возвратились въ мою душу — сердце безпокойно забилось и въ ушахъ моихъ отдавался гулъ его біенія. Затмъ пауза — и все опять исчезло. Потомъ снова звукъ, движеніе и осязаніе какъ будто пронизали все мое существо, и за этимъ послдовало простое сознаніе существованія безъ всякой мысли. Такое положеніе длилось долго. Потомъ чрезвычайно внезапно, явилась мысль, нервическій ужасъ и энергическое усиліе понять, въ какомъ я нахожусь состояніи. Потомъ пламенное желаніе снова впасть въ безчувственность и наконецъ, быстрое пробужденіе души и попытка къ движенію. Тогда явилось полное воспоминаніе о процесс, о черныхъ драпировкахъ, о приговор, о моей слабости, о моемъ обморок, — о томъ же, что было дальше, я забылъ совершенно и только впослдствіи съ величайшими усиліями достигъ того, что вспомнилъ объ немъ, но и то въ неясныхъ чертахъ.
До этой минуты, я не открывалъ глазъ, я чувствовалъ только, что лежу на спин и не связанный. Я протянулъ руку и она тяжело упала на что-то сырое и жесткое, я такъ и оставилъ ее на нсколько минутъ, ломая себ голову, чтобъ угадать, гд я нахожусь и что со мной сталось. Мн очень хотлось осмотрться кругомъ, но я не ршался: не потому, чтобъ боялся увидать что нибудь страшное, но меня ужасала мысль, что я вовсе ничего не увижу. Наконецъ, съ сильнымъ замираніемъ сердца, я быстро открылъ глаза и мое ужасное опасеніе подтвердилось: меня окружала тьма ночи.
Я съ усиліемъ вдохнулъ воздухъ, потому что мн казалось, что густота мрака давитъ и душитъ меня — до того тяжела была атмосфера. Продолжая спокойно лежать на спин, я началъ напрягать вс силы моего разсудка, чтобъ припомнить обычаи инквизиціи и понять мое настоящее положеніе. Надо мною былъ произнесенъ смертный приговоръ, и съ тхъ поръ, кажется, прошло довольно долго времени, но мн ни на минуту не пришла въ голову мысль, что я уже умеръ. Подобная идея, вопреки всмъ литературнымъ фикціямъ, совершенно несовмстна съ дйствительнымъ существованіемъ, — но гд же я былъ, и въ какомъ состояніи? Я зналъ, что приговоренные къ смерти умирали обыкновенно на ауто-да-фе, и даже въ самый вечеръ моего суда была отпразднована одна изъ этихъ церемоній. Привели ли меня опять въ мого темницу, чтобъ ожидать тамъ слдующаго ауто-да-фе, которое должно совершиться чрезъ нсколько мсяцевъ?… Я тотчасъ понялъ, что этого быть не могло, потому что вс жертвы были вытребованы разомъ, притомъ же въ моей первой темниц, такъ какъ и въ кельяхъ всхъ толедскихъ узниковъ, полъ былъ вымощенъ камнемъ, и свтъ не былъ изъ нея совершенно исключенъ.
Вдругъ ужасная мысль пришла мн въ голову и вся кровь моя бурнымъ потокомъ прилила въ сердцу, — на нсколько минутъ я снова впалъ въ безпамятство. Придя въ себя, я разомъ вскочилъ на ноги, содрогаясь каждой фиброй моего существа, и началъ ощупывать руками вокругъ себя и надъ собою, во всхъ направленіяхъ. Хотя ничего не попадалось мн подъ руку, но я боялся сдлать шагъ, чтобъ не удариться о стны моей гробницы. Потъ выступилъ изъ всхъ моихъ поръ и холодными каплями застылъ у меня на лбу, агонія неизвстности сдлалась наконецъ невыносима, и я осторожно двинулся съ мста, вытянувъ руки вперед и расширяя глаза, въ надежд уловить откуда нибудь лучъ свта. Такъ сдлалъ я нсколько шаговъ, но все кругомъ было темно и пусто, и вздохнулъ свободне. Мн показалось очевиднымъ, что еще не самая страшная участь мн суждена.
Пока я продолжалъ осторожно подвигаться впередъ, вс безчисленные, неясные слухи объ ужасахъ толедскихъ темницъ начали приходить мн на память. Странныя вещи разсказывали объ этихъ темницахъ,— я всегда считалъ ихъ за басни,— но тмъ не мене он были такъ страшны и таинственны, что о нихъ говорилось не иначе какъ шепотомъ. Долженъ ли я былъ умереть съ голоду въ этомъ подземномъ мір мрака, или меня ожидала еще ужаснйшая казнь?… Что въ результат должна была быть смерть, и смерть горькая — въ этомъ я не сомнвался: я слишкомъ хорошо зналъ характеръ моихъ судей. Весь вопросъ, мучившій и занимавшій меня, состоялъ только въ томъ, какого рода и въ какое время воспослдуетъ эта смерть.
Наконецъ мои протянутыя руки встртили твердое препятствіе: это была стна, повидимому сложенная изъ камней,— очень гладкая, сырая и холодная. Я пошелъ вдоль ея, ступая съ недоврчивостью по полу, при воспоминаніи о нкоторыхъ разсказахъ. Однакожъ такимъ способомъ никакъ нельзя было опредлить размръ моей темницы, потому что я могъ обойти кругомъ ея и возвратиться напрежнее мсто, не замчая этого, такъ-какъ стна была везд ровная. Съ этой мыслью, я началъ искать ножика, который былъ у меня въ карман, когда меня повели къ суду, но его уже не было и моя прежняя одежда была замнена платьемъ изъ грубой саржи. Я было хотлъ засунуть остріе ножа въ какую нибудь расщелину стны, чтобъ обозначить мсто, отъ котораго отправлюсь. Это было не трудно сдлать и другимъ способомъ, но въ безпорядк моихъ мыслей мн показалось, что это непреодолимая трудность.
Я оторвалъ отъ моего платья кромку и положилъ ее на земдю во всю длину, прямымъ угломъ отъ стны. Обходя ощупью мою темницу, я долженъ былъ непремнно наткнуться опять на этотъ лоскутъ, когда окончу кругъ. По крайней мр я такъ думалъ, не взявши въ разсчетъ размра темницы и моей слабости. Полъ былъ сырой и скользкій, нсколько времени я шелъ на немъ спотыкаясь, потомъ поскользнулся и упалъ. Отъ чрезвычайной усталости, мн не хотлось вставать и, оставшись въ лежачемъ положеніи, я заснулъ.
Проснувшись и протянувъ руку, я нашелъ возл себя хлбъ и кружку воды. Умъ мой былъ слышкомъ утомленъ, чтобъ размышлять объ этомъ обстоятельств, и я началъ сть и пить съ жадностью. Спустя нсколько времени, я опять принялся за свое путешествіе вокругъ тюрьмы и, съ большимъ трудомъ, дошелъ наконецъ до куска саржи. Въ ту минуту, какъ я упалъ, я насчиталъ уже 52 шага, а въ этотъ второй разъ еще 48 шаговъ. Слдовательно все вмст составляло сто шаговъ, и считая два шага за ярдъ, я предположидъ, что темница иметь пятьдесять ярдовъ въ окружности. Впрочемъ, я попадалъ на много угловъ въ стн, такъ что никакъ не могъ опредлить форму склепа, — потому что я все не могъ удержаться отъ мысли, что это склепъ.
Меня не особенно интересовали эти открытія, я отъ нихъ ничего не надялся, но какое-то неопредленное любопыство побуждало меня продолжать ихъ. Оставивши стну, я ршился пройти въ пространство по прямой линіи, сначала я подвигался съ чрезвычайной осторожностью, потому что почва была неврная и скользкая, но наконецъ ободрился и пошелъ съ увренностью впередъ. Пройдя десять или двнадцать шаговъ, я зацпился ногой за остатокъ оборванной кромки моего платья и упалъ со всего размаху лицомъ внизъ.
Растерявшись отъ паденія, я не вдругъ замтклъ довольно удиввтельное обстоятельство, привлекшее мое вниманіе нсколько секундъ спустя. Вотъ что это было: подбородокъ мой упирался въ полъ темницы, а губы и верхняя часть головы, хотя опущенныя еще ниже подбородка, не дотрогивались ни до чего. Въ то же время мн показалось, что какой-то сырой паръ и запахъ грибовъ поднимается ко мн снизу. Я началъ щупать вокругъ себя и вздрогнулъ, догадавшись что упалъ на самый край кругообразнаго колодца, котораго величину мн невозможно было опредлвть въ эту минуту. Ощупывая его края, мн удалось отдлить отъ нихъ небольшой кусочекъ камня и я бросилъ его въ пропасть, прислушиваясь въ его рикошетамъ, въ своемъ паденіи, онъ ударялся о края колодца и наконецъ погрузился въ воду, съ звукомъ, который повторило эхо. Въ эту минуту, надъ головой моей послышался шумъ, какъ будто. отворилась и тотчасъ же затворилась дверь, и слабый лучъ свта, внезапно прорзавъ темноту, такъ же внезапно исчезъ.
Я ясно уввдлъ, какая участь была мн приготовлена, и обрадовался, что случай спасъ меня отъ нея. Сдлай я еще шагъ, и не видать бы мн больше свта! Эта избгнутая мною смерть имла именно тотъ характеръ, который я считалъ баснословнымъ и нелпымъ въ разсказахъ объ инквизиціи. Ея жертвы всегда обрекались на смерть или съ жесточайшими физическими мученіями, или со всми ужасами нравственной пытки. Мн суждена была эта послдняя: нервы мои были до того разстроены долгими страданіями, что я вздрагивалъ при звук собственнаго голоса и сдлался во всякомъ отношеніи отличнымъ субъектомъ для того рода пытки, которая меня ожидала. Дрожа всми членами, я ощупью отступилъ снова къ стн, ршившись лучше умереть тамъ, чмъ подвергнуться ужасамъ колодцевъ, которыхъ воображеніе мое представило нсколько во мрак моей темницы. При другомъ настроеніи ума, я бы имлъ мужество покончить разомъ со всми этими муками, кинувшись въ зіяющую пропасть, но теперь я былъ совершенный трусъ. При томъ же мн невозможно было забыть то, что я читалъ объ этихъ колодцахъ, а именно: — что противъ внезапнаго уничтоженія жизни были приняты тамъ самыя тщательныя предосторожности тмъ самымъ адскимъ геніемъ, который изобрлъ весь этотъ планъ.
Отъ сильнаго волненія, я не могъ спать нсколько часовъ, но наконецъ снова заснулъ. Проснувшвсь, я опять нашелъ возл себя хлбъ и кружку воды. Жажда сжигала меня и я разомъ опорожнилъ кружку. Вроятно въ воду было что нибудь подсыпано, потому что едва я ее выпилъ, какъ тотчасъ заснулъ глубочайшимъ сномъ, подобнымъ сну смерти. Сколько времени онъ продолжался, я не знаю, но когда я открылъ глаза, предметы вокругъ меня были видимы. Благодаря какому-то странному срому свту, неизвстно откуда исходящему, я могъ видть все пространство моей темннцы.
Я очень ошибся въ ея размр, стны не могли имть больше двадцати-пяти ярдовъ въ окружности, и на нсколько минутъ это открытіе чрезвычайно меня смутило,— хотя, по правд сказать, смущаться было нечмъ, потому что, при ужасныхъ обстоятельствахъ, окружавшихъ меня, что могла значить большая или меньшая величина темницы? Но душа моя странно привязывалась нъ этимъ мелочамъ и я старался отдать себ отчетъ, почему могъ ошибиться въ моемъ измреніи. Наконецъ истина блеснула мн какъ молнія. Въ первой моей попытк обойти темницу, я отсчиталъ пятьдесять-два шага до той минуты, когда упалъ: я долженъ былъ быть въ это время шагахъ въ двухъ отъ лоскутка саржи, потому что уже обошелъ почти всю стну кругомъ. Но тутъ я заснулъ и, проснувшись, вроятно пошелъ назадъ и такимъ образомъ сдлалъ двойной обходъ. Безпорядовъ въ мысляхъ препятствовалъ мн замтить, что въ начал обхода стна была у меня по лвую руку, а при конц, она очутилась по правую.
Я также ошибся относительно формы зданія. Идя ощупью, я попадалъ руками на много угловъ, и оттого мн казалось, что постройка стнъ очень неправильна. Вотъ что значитъ дйствіе совершенной темноты на человка, пробуждающагося отъ обморока или сна! Эти углы просто были легкія неровности въ стн, общая же форма темницы была четвероугольная. То, что я принялъ за камни, оказалось теперь плитами желза или другаго какого металла, котораго спайки и составляли неровности. Вся поверхность этой металлической постройки была грубо испачкана всми отвратительными и безобразными эмблемами, порожденными суевріемъ монаховъ. Фигуры демоновъ съ угрожающими лицами, формы скелетовъ и другія, тому подобныя изображенія оскверняли стны на всемъ ихъ протяженіи. Я замтилъ, что контуры этихъ чудовищъ достаточно явственны, тогда какъ краски попортились и слиняли какъ будто отъ дйствія сырой атмосферы. Тутъ я разглядлъ также, что полъ выложенъ камнемъ: посреди его зіялъ кругообразный колодезь, котораго я избгнулъ, и кром его не было другаго въ темниц.
Все это я видлъ неясно и съ нкоторымъ усиліемъ, потому что мое физическое положеніе странно измнилось во время моего сна. Теперь я лежалъ во весь ростъ на спин на чемъ-то въ род деревянной низкой скамьи, къ которой я былъ крпко привязанъ длинной тесьмой, похожей на ремень. Она нсколько разъ обвивалась вокругъ всего тла, оставляя свободными только голову и лвую руку, такъ что я лишь съ усиліемъ могъ доставать пищу, поставленную возл меня на полу въ глиняномъ блюд. Я замтилъ съ ужасомъ, что кружки не было, а между тмъ меня пожирала невыноспмая жажда. Казалось, что довести эту жажду до послднихъ предловъ входило въ планъ моихъ палачей, потому что мясо, находившееся въ блюд, было изобильно приправлено пряностями.
Я поднялъ глаза и сталъ разсматривать потолокъ. Онъ былъ отъ меня на высот тридцати или сорока футовъ, и походилъ устройствомъ на стны. Въ одной изъ его плитъ странная фигура привлекла мое вниманіе. Это было нарисованное изображеніе времени, какъ его обыкновенно представляютъ, только съ той разницей, что вмсто косы, оно держало предметъ, который я принялъ съ перваго взгляда за огромные нарисованные часы. Было, однако, въ форм этого предмета что-то такое, что заставило меня вглядться въ него съ большимъ вниманіемъ, и пока я смотрлъ на него поднявъ глаза, такъ-какъ онъ находился прямо надо мною, мн показалось, что онъ шевелится. Минуту спустя, эта мысль подтвердилась: внизу часовъ качался маятникъ короткимъ и медленнымъ движеніемъ. Наконецъ, утомившись слдить за его однообразнымъ движеніемъ, я обратилъ взоръ на другіе предметы моей кельи. Легкій шумъ привлекъ мое вниманіе, и, взглянувъ на полъ, я увидлъ, что по немъ ходятъ огромныя крысы. Он вышли изъ колодца, который былъ виднъ мн по правую руку, и въ ту минуту, какъ я смотрлъ на него, крысы стали кучами выскакивать оттуда, прввлеченныя запахомъ мяса. Съ большимъ трудомъ я могъ отогнать ихъ отъ моей пщии.
Прошло съ олчаса, а можетъ быть, и съ часъ — потому что я не могъ ясно опредлить времени — когда я снова поднялъ глаза кверху. То, чт я тамъ увидлъ, привело меня въ недоумніе и изумленіе. Размръ маятника увеличился почти на цлнй ярдъ, и дввженіе его стало быстре. Но что меня больше всего смутило, такъ это то, что онъ видимо опустился. Тогда я разглядлъ — не стану описывать, съ какимъ ужасомъ — что нижняя его оконечность состояла изъ блестящаго стальнаго полумсяца, иившаго около фута длины отъ одного рога до другаго, рога были направлены кверху, а нижняя округлость очевидно была заточева, какъ бритва. Онъ казался такъ же тяжелъ и массивенъ, какъ бритва, утолщаясь кверху свовмъ широкимъ концомъ, и былъ прикрпленъ къ тяжелому мдному пруту, на которомъ раскачивался со свистомъ.
Я не могъ боле сомнваться въ участи, приготовленной мн изобртательностью монаховъ. Агенты инквизиціи угадали, что я открылъ колодезь — колодезь, вполн достойную кару для такого еретика, какъ я… Я совершенно случайно избжалъ паденія въ него, но, въ то же время зналъ, что искусство длать изъ казни западню и сюрпризъ для осужденнаго, составляетъ важную отрасль всей этой фантастической системы тайныхъ экзекуцій. Такъ-какъ мое нечаянное паденіе не удалось, то въ планъ этихъ демоновъ вовсе не входило бросить меня туда насильно: слдовательно, я былъ обреченъ — на этотъ разъ уже непремнно — на другую, боле пріятную смерть… Боле пріятную! Посреди моей агоніи я улыбнулся, когда мн пришло на умъ это странное слово.
Къ чему послужитъ разсказывать т долгіе, долгіе часы ужаса, впродолженіе которыхъ я считалъ звучащія движенія стали? Она опускалась дюймъ за дюймомъ, линія за ливіей, такъ постепенно и незамтно, что это можно было замтить только посл долгихъ промежутковъ времени, казавшихся мн вками. Все опускалась ниже — все ниже!… Протекли цлые дни — можетъ быть, даже много дней — прежде чмъ маятникъ началъ качаться отъ меня достаточно близко, чтобъ я могъ чувствовать движеніе разскаемаго имъ воздуха. Запахъ наточенной стали входилъ въ моя ноздри. Я молилъ небо — молилъ неустанно,— чтобъ сталь поскоре опускалась. Я помшался, я обезумлъ, и силился подняться на встрчу этому движущемуся мечу. Потомъ, внезапно, глубочайшее спокойствіе снизошло въ мою душу, и я легъ неподвижно, улыбаясь этой сверкающей смерти, какъ ребенокъ дорогой игрушк.
Опять настала минута полнаго безпамятства, хотя на весьма короткое время, потому что придя въ себя, я не нашелъ, чтобъ маятникъ замтно опустился. Однако, это время могло быть и долгое, потому что я зналъ, что вокругъ меня были демоны, которые подмтили мой обморокъ и могли остановить движеніе маятника по своей вол. Опомнившись совершенно, я почувствовалъ невыразимую, болзненную слабость, какъ будто отъ долгаго голода. Даже посреди настоящихъ мукъ, природа требовала пищи. Съ тяжелымъ усиліемъ я протянулъ мою лвую руку, на сколько позволяли мои узы, и досталъ небольшой остатокъ мяса, оставленный крысами. Пока я подносилъ его ко рту, въ ум моемъ мелькнула какая-то безсознательная мысль радости и надежды. Повидимому, что могло быть общаго между мною и надеждой? Но я повторяю, что эта мысль была безсознательная,— человку часто приходятъ такія мысли безъ формы. Я чувствовалъ только, что это была мысль радости и надежды, но она угасла почти въ ту же минуту, какъ родилась. Напрасно я старался опять вызвать, уловить ее: мои долгія страданія почти уничтожили во мн вс умственныя способности. Я былъ безумный, идіотъ.
Движеніе маятника происходило въ прямой линіи надо мной, и я замтилъ, что полумсяцъ былъ направленъ такъ, чтобъ пройти сквозь полость сердца. Онъ сначала только заднетъ саржу моего платья, потомъ возвратится и проржетъ ее, и потомъ опять, и опять. Несмотря на огромное пространство кривой линіи, описываемой имъ (около тридцати футовъ), и на силу его взмаховъ, которые могли бы прорзать самыя стны, онъ не могъ, впродолженіе нсколькихъ минутъ, сдлать ничего другаго, какъ только задть и прорвать мое платье. На этой мысли я остановился, дале я не смлъ идти. Съ упрямымъ вниманіемъ я налегъ на одну эту мысль, какъ будто этимъ могъ остановить опусканіе стали. Я размышлялъ о томъ, какой звукъ произведетъ полумсяцъ, проходя по моему платью, и какое ощущеніе произведетъ на мои нервы треніе саржи о мое тло. Я до тхъ поръ углублялся въ это, пока у меня въ зубахъ начался зудъ.
Ниже,— еще ниже — онъ все скользилъ ниже. Я сравнивалъ быстроту его раскачиванія съ быстротой нисхожденія, и это доставляло мн дкое удовольствіе. Направо — налво, и потомъ онъ высоко взмахивался, и опять возвращался со скрипомъ и визгомъ, и подкрадывался къ самому моему сердцу увертливо и тайкомъ, какъ тигръ! Я поперемнно смялся и стоналъ, по мр того, какъ мн приходили эти различныя мысли.
Ниже! — неизмнно, безжалостно ниже! Онъ звучалъ на разстояніи трехъ дюймовъ отъ моей груди. Я ускливался съ бшенствомъ освободить мою лвую руку: она была не связана только отъ локтя до кисти. Я могъ доставать ею до блюда, стоявшаго возл меня, и подносить ко рту пищу — больше ничего. Еслибъ я могъ разорвать тесьму, связывающую локоть, я бы схватилъ маятникъ и попробовалъ остановить его. Это было почти то же, что остановить катящуюся лавину!
Все ниже!… непрестанно, неизбжно все ниже! Я удерживалъ дыханіе, и метался при каждой вибраціи, судорожно съеживался при каждомъ взмах. Глаза мои слдили за его восходящимъ и нисходящимъ полетомъ съ безумнымъ отчаяніемъ, и спазмодически закрывались въ ту минуту, какъ онъ опускался. Какой отрадой была бы смерть — о, какой невыразимой отрадой! И, однако, я дрожалъ всми членами при мысли, что машин достаточно спуститься на линію, чтобъ коснуться моей груди этой острой, блестящей скирой… Я дрожалъ отъ надежды: это она заставляла такъ трепетать вс мои нервы и все существо мое — та надежда, которая прорывается даже на эшафотъ и нашептиваетъ на ухо приговореннымъ въ смерти, даже въ тюрьмахъ инквизиціи!
Я увидлъ, что десять или дввадцать взмаховъ приведутъ сталь въ соприкосновеніе съ моей одеждой, и, вмст съ этимъ убжденіемъ, въ моемъ ум водворилось сосредоточенное спокойствіе отчаявія. Въ первый разъ посл столькихъ часовъ и, можетъ быть, дней, я сталъ думать. Мн пришло на мысль, что бандажи или ремни, которые меня стягивали, были изъ одного куска, обвивавшаго все мое тло. Первый надрзъ полумсяца, въ какую бы часть ремня онъ ни попалъ, долженъ былъ ослабить его на столько, чтобъ позволить моей лвой рук распутать его. Но какъ ужасна становилась въ этомъ случа близость стали! Самое легкое движеніе могло быть смертельно! Да и притомъ вроятно ли, чтобъ палачи не предвидли и не приняли мръ противъ этой возможности? Точно ли бандажъ прикрываетъ мою грудь въ томъ мст, на которое долженъ опуститься маятникъ? Трепеща лишиться послдней надежды, я приподнялъ голову, чтобъ взглявуть на свою грудь. Ремень туго обвивалъ мои члены во всхъ направленіяхъ, исключая только того мста, которое приходилось по дорог смертоносному полумсяцу.
Едва голова моя снова приняла прежнее положеніе, какъ почувствовалъ, что въ ум моемъ блеснуло что-то, чего я не умю назвать иначе, какъ второй половиной той мысли избавленія, о которой я уже говорилъ въ то время, какъ первая ея половина мелькнула неясно у меня въ мозгу, пока я подносилъ пищу къ губамъ. Теперь вся мысль была сформирована — блдная, едва сознаваемая, но все-таки полная. Я тотчасъ же началъ, съ энергіей отчаянія, приводить ее въ исполненіе.
Уже нсколько часовъ, около скамьи, на которой я лежалъ, разгуливали толпы жадныхъ и смлыхъ крысъ, ихъ красные глаза устремлялись на меня такъ, какъ будто он ожидали только моей неподвижности, чтобъ кинуться на меня какъ на добычу. — Къ какой пиш были он пріучены въ этомъ колодц? подумалъ я.
Несмотря на вс мои усилія отогнать ихъ, он сожрали почти все, что было въ блюд, исключая небольшаго остатка. У меня уже обратилось въ привычку махать безпрестанно рукою къ блюду и отъ блюда, и машинальное однообразіе этого движенія отняло у него все его дйствіе, такъ что прожорливыя гадины стали часто вонзать свои острые зубы въ мои пальцы. Собравши остатки пропитаннаго масломъ и пряностями мяса, я крпко натеръ ими ремень, гд только могъ достать, потомъ принялъ руку отъ блюда и летъ неподвижно, удерживая даже дыханіе.
Сначала жадныя животныя были нзумлены и испуганы этой перемной — внезапнымъ прекращеніемъ движенія руки. Въ тревог, он повернули назадъ и нкоторыя возвратились даже въ колодезь, но это продолжалось только одну минуту. Я не напрасно надялся на ихъ прожорливость: уврившись, что я боле не шевелюсь, одна или дв изъ самыхъ смлыхъ крысъ вскарабкались на скамью и начали нюхать ремни. Это было сигналомъ общаго нападенія. Новыя толпы выскочили изъ колодца, ползли на скамью и прыгнули сотнями на мое тло. Правильное движеніе маятника не смущало ихъ нисколько, он увертывались отъ него и дятельно трудились надъ намасленымъ ремнемъ. Он толпились, метались и кучами взбирались на меня, топтались на моемъ горл, касались моихъ губъ своими холодныый губами. Я задыхался подъ ихъ тяжестью, отвращеніе, которому нтъ названія на свт, поднимало тошнотой всю мою внутренность и леденило сердце. Еще минута, и страшная операція должна была кончиться,— я положительно чувствовалъ ослабленіе ремня и зналъ, что онъ уже прорванъ въ нсколькихъ мстахъ. Съ сверхъестественной ршимостью, я оставался неподвиженъ: я не ошибся въ моихъ разсчетахъ и страдалъ не напрасно. Наконецъ я почувствовалъ, что свободенъ.
Режень вислъ лохмотьями вокругъ моего тла, но движеніе маятника уже касалось моей груди: онъ уже разорвалъ сначала саржу моего платья, потомъ нижнюю сорочку, еще взмахнулъ два раза — и чувство дкой боли пронизало вс мои нервы. Но минута спасенія настала: при одномъ жест моей руки, избавители мои убжали въ безпорядк. Тогда, осторожнымъ, но ршительнымъ движеніемъ, медленно съеживаясь и ползкомъ, я выскользнулъ изъ своихъ узъ и изъ-подъ грознаго меча. Въ настоящую минуту, я былъ совершенно свободенъ! Свободенъ — и въ когтяхъ инквизиціи! Едва я сошелъ съ моего ужаснаго ножа, едва я сдлалъ нсколько шаговъ по полу тюрьмы, какъ движеніе адской машины прекратилось и я увидлъ, что она поднимается невидимой силой къ потолку. Этотъ урокъ наполнилъ сердце мое отчаяніемъ и показалъ, что вс мои движенія были подмчени. Я для того только избгнулъ смертной агоніи одного рода, чтобъ подвергнуться другой! При этой мысли, я судорожно повелъ глазами по желзнымъ плитамъ, окружавшимъ меня. Очевидно было, что въ комнат происходитъ что-то странное,— какая-то перемна, въ которой я не могъ дать себ отчета. Впродолженіе нсколькихъ минутъ, похожихъ на сонъ, я терялся въ напрасныхъ и безсвязныхъ предположеніяхъ. Тутъ я замтилъ въ первый разъ происхожденіе срнаго свта, освщавшаго келью: онъ выходилъ изъ расщелины шириною въ полдюйма, опоясывавшей всю тюрьму снизу, отъ основанія стнъ, которыя, по этому, казались, и дйствительно ы совершенно отдлены отъ пола. Я старался, но конечно нпорасно, заглянуть въ это отверстіе.
Когда я съ уныніемъ привсталъ, тайна перемны фигуры комнаты вдругъ стала понятна моему уму. Я уже упоминалъ, что хотя формы рисунковъ на стн были достаточно ясны, но цвта ихъ казались полинявшими и неопредленными. Теперь эти цвта принимали съ каждой минутой все боле и боле яркій блескъ, который придавалъ этимъ адскимъ фигурамъ такой видъ, что человкъ и покрпче меня нервами содрогнулся бы при вид ихъ. Глаза демоновъ,— живые, кровожадные и мрачные — устремлялись на меня изъ такихъ мстъ, гд я прежде ихъ не подозрвалъ, и блистали грознымъ пламенемъ огня, который я тщетно усиливался считать воображаенымъ.
Воображаемымъ!.. Когда при каждомъ дыханіи, мои ноздри втягивали паръ раскаленнаго желза! Удушающій запахъ распространялся въ темниц, и глаза, глядящіе на мою агонію, разгарались все ярче и ярче! Безобразные кровавые рисунки окрашивались все богаче краснымъ цвтомъ! Я задыхался — я едва могъ переводить дыханіе. Не оставалось боле сомннія въ намреніи моихъ палачей, — о, безжалостные! демоны, а не люди!.. Я отступилъ отъ раскаленнаго металла къ центру темницы. Въ виду этой огненной смерти, мысль о свжести колодца ласкала, какъ бальзамъ, мою душу. Я бросился къ его смертоноснымъ краямъ и устремилъ взглядъ въ глубину. Блескъ раскаленнаго свода освщалъ вс его глубочайшія извилины, но, несмотря на это, мой умъ отказывался понять значеніе того, что я видлъ. Наконецъ это вошло въ мою душу — ворвалось въ нее насильно, запечатллось огненными буквами въ моемъ улетающемъ разсудв. О! гд взять словъ, чтобъ высказаться!— О! ужасъ изъ ужасовъ! — о! лучше вс ужасы, только не это!— Съ жалобнымъ воплемъ, я откинулся прочь отъ колодца и, закрывъ лицо руками, горько заплакалъ.
Жаръ быстро увеличивался и я еще разъ раскрылъ глаза, дрожа какъ въ лихорадк. Вторая перемна совершилась въ комнат — и на этотъ разъ, она произошла въ ея форм. Какъ и въ первый разъ, я сначала напрасно пытался понять, что такое происходитъ, но сомнніе мое продолжалось недолго. Мщеніе инквизиціи шло теперь быстрыми шагами, дважды потерпвъ отъ меня пораженіе — и недолго уже мн оставалось шутить съ Царемъ Ужаса. Комната прежде была четвероугольная: теперь же я замтилъ, что два ея угла сдлались острыми, а два остальнне тупыми. Эта страшная противоположность увеличивалась быстро съ глухихъ шумомъ и скрипомъ. Въ одну минуту, комната вся перекосилась, но превращеніе на этомъ еще не остановилось. Я уже не желалъ и не надялся, чтобъ оно остановилось, я готовъ былъ прижать раскаленныя стны къ моей груди, какъ одежду вчнаго покоя.— Смерть, говорилъ я себ,— смерть, какая бы ни была, только не смерть въ колодц!— Безумный! какъ же я не понялъ, что имъ нуженъ былъ именно колодезь, что одинъ только этотъ колодезь былъ причиною огня, осаждавшаго меня? Могъ ли я противиться его пламени? И даже еслибъ могъ, то какъ бы я устоялъ на мст? Косоугольникъ все сплющивался съ такой быстротой, что я едва имлъ время размышлять. Центръ его, соотвтствовавшій самой широкой его линіи, находился прямо передъ зіяющей пропастью. Я хотлъ отступить — но стны, съуживаясь, гнали меня впередъ. Наконецъ, настала минута, когда мое обожженное и скорченное тло почти не находило мста, когда ноги мои едва когли стоять на полу. Я боле не боролся, но агонія души моей высказалась въ долгомъ вопл невыразимаго отчаянія. Я чувствовалъ, что шатаюсь у края колодца и — отвороттлся.
И вдругъ послышался безпорядочный гулъ человческихъ голосовъ, пальба, звуки трубъ! Могучій крикъ тнсячи голосовъ вотрясъ воздухъ какъ раскатъ громаі Огненныя стни поспшно отступили назадъ. Чья-то рука схватила мою руку въ ту минуту, какъ я, отъ изнеможенія, падалъ въ бездну. Это была рука генерала Лассаля. Французская армія вступила въ Толедо: инквизиція была въ рукахъ своихъ враговъ.