Колодец и маятник, По Эдгар Аллан, Год: 1842 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 19 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Эдгаръ По

Колодецъ и маятникъ

Собраніе сочиненій Эдгара По въ перевод съ англійскаго К. Д. Бальмонта

Томъ второй. Разсказы, статьи, отрывки, афоризмы.

М., Книгоиздательство ‘Скорпіонъ’, 1906

OCR Бычков М. Н.

Impia tortorum longas hic turba furorrs
Sanguinis innocui, non satiata, aluit.
Sospite nunc patria, fracto nunc funeris antro,
Mors ubi dira fuit vita salusque patent. *)

[Четверостишіе, составленное для надписи на воротахъ рынка, который предполагался, соорудить на мст Якобинскаго клуба въ Париж].

*) Нечестивая толпа мучителей, неудовлетворенная, утоляла здсь долговременную фанатическую жажду невинной крови. Ныне же при благоденствіи отечества, нын по разрушеніи пещеры погребенія, жизнь и спасеніе отверсты тамъ, гд была зловщая смерть.

Я былъ боленъ, боленъ смертельно, благодаря этимъ долгимъ невыносимымъ мукамъ, и когда, наконецъ, они сняли съ меня оковы, и позволили мн сидть, я почувствовалъ, что лишаюсь сознанія. Приговоръ, страшный смертный приговоръ, это были послднія слова, которыя съ полной отчетливостью достигли до моего слуха. Потомъ звуки инквизиторскихъ голосовъ какъ бы слились въ одинъ неопредленный гулъ, раздававшійся точно во сн. Онъ пробудилъ въ моей душ представленіе о круговращеніи, быть-можетъ, потому, что въ воображеніи моемъ онъ сочетался съ глухимъ рокотомъ мельничнаго колеса. Это ощущеніе продолжалось лишь нсколько мгновеній, и вотъ я больше не слыхалъ ничего. Но зато, я видлъ, и съ какою страшной преувеличенностью! Я видлъ губы судей, облеченныхъ въ черныя одянія. Эти губы показались мн блыми — бле, чмъ листъ бумаги, на которомъ я сейчасъ пишу, — и тонкими, тонкими до забавности: въ нихъ было напряженное выраженіе суровости, непреклонной ршительности, и мрачнаго презрнія къ человческимь пыткамъ. Я видлъ, что приговоръ, который былъ для меня роковымъ, еще исходитъ изъ этихъ губъ. Я видлъ, какъ они исказились, произнося смертельныя слова. Я видлъ, какъ они измнялись, выговаривая по слогамъ мое имя, и мени охватилъ трепетъ, потому что звука не было слышно. Опьяненный ужасомъ, я видлъ, кром того, въ теченіи нсколькихъ мгновеній, легкя, едва замтныя колебанія черной обивки, окутывавшей стны зала, и потомъ мой взглядъ былъ привлеченъ семью высокими свчами, стоявшими на стол. Сперва они казались мн милосердными. Они представились мн блыми стройными ангелами, которыя должны были принести мн спасеніе, но тотчасъ же моей душой овладвало чуветво смертельнаго отвращенія, и я затрепеталь всми фибрами моего существа, какъ бы прикоснувшись къ проволок гальванической баттареи, и ангелы сдлались безсмысленными призраками, съ головами изъ пламени, и я увидлъ, что отъ нихъ мн нечего ждать. И тогда въ мое воображеніе, подобно богатой музыкальной нот, прокралась мысль о томъ, какъ, должно-быть, сладко отдохнуть въ могил. Эта мысль овладла мною незамтно, и, повидимому, прошло много времени, прежде чмъ я вполн оцнилъ ен, но именно тогда, когда, духъ мой, наконецъ, началъ достодолжнымъ образомъ ощущать и лелять ее, лица судей, какъ бы волшебствомъ, исчезли передо мной, высокія свчи превратились въ ничто, ихъ пламя погасло совершенно: нахлынула черная тьма, вс ощущенія, какъ показалось мн, поглощались быстрымъ бшенымъ нисхожденіемъ, точно душа опускалась въ Аидъ. Затмъ молчаніе, тишина, и ночь стали моой вселенной.

Я лишился чувствъ, однако же, я не могу сказать, чтобы всякая сознательность была утрачена. Что именно осталось, я не буду пытаться опредлить, не ршусь даже описывать, но не все было утрачено. Въ самомъ глубокомъ сн не все утрачивается! Въ состояніи бреда — не все! Въ обморок — не все! Въ смерти — не все! даже въ могил не все утрачивается! Иначе нтъ безсмертія для человка. Пробуждаясь отъ самаго глубокаго сна, мы порываемь тонкую, какъ паутина, ткань какого-mo сна. И секунду спустя (настолько, быть-можетъ, воздушна была эта ткань) мы уже не понмимъ того, что намъ снилось. Когда мы возвращаемся къ жизни посл обморока, въ нашихъ ощущеніяхъ есть дв ступени, во-первыхъ, ощущеніе умственнаго или духовнаго существованія: во вторыхъ, ощущеніе существованія тлеснаго. Весьма вроятно, что, если бы, достигнувъ второй ступени, мы могли вызвать въ нашей памяти впечатлнія первой, мы нашли бы эти впечатлнія краснорчиво переполненными воспоминаніями о бездн, находящейся по ту сторону нашего бытія. И эта бездна — что она такое? Какимъ образомъ, въ конц концовъ, можемъ мы отличить ея тни отъ тней могильныхъ? Но, если впечатлнія того, что я назвалъ первой ступенью, не могутъ быть возсозданы въ памяти произвольно, не приходятъ ли они къ намъ посл долгаго промежутка сами собою, между тмъ какъ мы удивляемся, откуда они пришли? Кто никогда не лишался чувствъ, тотъ не принадлежитъ къ числу людей, которые видятъ въ пылающихъ угляхъ странные чертоги и безумно-знакомыя лица, онъ не видитъ, какъ въ воздух витаютъ печальныя виднія, которыя зримы лишь немногимъ, онъ не будетъ размышлять подолгу объ аромат какого-нибудь новаго цвтка, его умъ не будетъ завороженъ особеннымъ значеніемъ какого-нибудь музыкальнаго ритма, который раньше никогда не привлекалъ его вниманія.

Среди неоднократныхъ и тщательныхъ попытокъ вспомнить о томъ, что было, среди упорныхъ стараній уловить какой-нибудь лучъ, который озарилъ бы кажущееся небытіе, охватившее мою душу, были мгновенья, когда мн казалось, что попытки мои увнчаются успхомъ, были краткіе, очень краткіе, промежутки, когда силой заклинанія я вызывалъ въ своей душ воспоминанья, и разсудокъ мой, бывшій трезвымъ въ этотъ второй періодъ, могъ отнести ихъ только къ періоду кажущейся безсознательности. Эти неясныя тни, выросшія въ моей памяти, заставляютъ меня смутно припомнить о высокихъ фигурахъ, которыя подняли меня и молчаливо понесли внизъ — все ниже — все ниже — пока наконецъ мною не овладло отвратительное головокруженіе, при одной только мысли о безконечномъ нисхожденіи. Эти неясныя тни говорятъ также о смутномъ ужас, охватившемъ мое сердце, благодаря тому, что это сердце было такъ неестественно спокойно. Затмъ слдуетъ чувство внезапной неподвижности, оцпеннившей все кругомъ, какъ будто бы т призраки, которые несли меня (чудовищный кортэжъ!), въ своемъ нисхожденіи, вышли за границы безграничнаго, и стали, побжденные трудностью своей задачи. Затмъ я припоминаю ощущеніе чего то плоскаго и сырого, и посл этого все длается безуміемъ — безуміемъ памяти, бьющейся въ запретномъ. Совершенно внезапно въ душу мою опять проникли ощущенія звука и движенія — это бшено билось мое сердце, и слухъ воспринималъ звукъ его біенія. Потомъ слдуетъ промежутокъ, впечатлніе котораго совершенно стерлось. Потомъ опять звукъ, и движеніе, и прикосновеніе къ чему-то, и ощущеніе трепета, захватывающее меня всецло. Потомъ сознаніе, что я живъ, безъ всякой мысли — состояніе, продолжавшееся долго. Потомъ, совершенно внезапно, мысль, и паническій ужасъ, и самая настойчивая попытка понять, въ какомъ положеніи я нахожусь. Потомъ страстное желаніе ничего не ощущать. Потомъ быстрое возрожденіе души, и попытка, удавшаяся, сдлать какое-нибудь движеніе. И вотъ у меня встаетъ ясное воспоминаніе о допрос, о судьяхъ, о черной стнной обивк, о приговор, о недомоганіи, объ обморок. Затмъ полное забвеніе всего, что было дальше, объ этомъ мн удалось вспомнить поздне, лишь смутно и съ помощью самыхъ упорныхъ попытокъ.

До сихъ поръ я не открывалъ глазъ. Я чувствовалъ, что лежу на спин, безъ оковъ. Я протянулъ свою руку, и она тяжело упала на что-то сырое и твердое. Въ такомъ положеніи я держалъ ее нсколько долгихъ минутъ, стараясь въ то же время понять, гд я и что же со мною произошло. Мн очень хотлось открыть глаза, но я не смлъ. Я боялся перваго взгляда на окружающіе предметы. Не то меня пугало, что я могу увидть что-нибудь страшное, меня ужасала мысль, что я могу не увидать ничего, наконецъ, съ безумнымъ отчаяніемъ въ сердц, я быстро открылъ глаза. Увы! мои худшія мысли оправдались. Вчная ночь окутывала меня своимъ мракомъ. Я почувствовалъ, что задыхаюсь. Непроницаемость мрака, казалось, давила и удушала меня. Воздухъ былъ невыносимо тяжелъ. Я все еще лежалъ неподвижно, и старался овладть своимъ разсудкомъ. Я припоминалъ пріемы, къ которымъ всегда прибгала Инквизиція, и, исхсдя отсюда, старался вывести заключеніе относительно моего настоящаго положенія. Приговоръ былъ произнесенъ, и мн представлялосъ, что съ тхъ поръ прошелъ очень большой промежутокъ времени. Однако ни на одно мгновеніе у меня не появилось мысли, что я дйствительно мертвъ. Подобная догадка, несмотря на то, что мы читаемъ объ этомъ въ романахъ, совершенно несовмстима съ реальнымъ существованіемъ, — но гд я былъ и что было со мной? Приговоренные къ смерти, какъ я зналъ, погибали обыкновенно на auto—da—fes, и одинъ изъ осужденныхъ былъ сожженъ какъ разъ въ ту ночь, когда мн былъ объявленъ приговоръ. Не былъ ли я снова брошенъ въ тюрьму для того, чтобы дождаться слдующей казни, которая должна была послдовать не ране, какъ черезъ нсколько мсяцевъ? Я видлъ ясно, что этого не могло быть. Жнртвы претерпевали немедленную кару. Кром того, въ моей тюрьм, какъ и везд въ Толедо въ камерахъ для осужденныхъ, былъ каменный полъ, и въ свт не было совершенно отказано.

Страшная мысль внезапно охватила меня, кровь отхлынула къ сердцу, и на нкоторое время я опять погрузился въ безчувственность. Придя въ себя, я тотчасъ же вскочилъ на ноги, судорожно трепеща всмъ тломъ. Какъ сумасшедшій, я сталъ махать руками надъ собой и вокругъ себя, по всмъ направленіямъ. Я не ощущалъ ничего, но меня ужасала мысль сдлать хотя бы шагъ, я боялся встртить стны гробницы. Я весь покрылся потомъ, онъ вислъ у меня на лбу крупными холодными каплями. Наконецъ пытка неизвстности сдлалась невыносимой, и я сдлалъ осторожное движеніе впередъ, широко раскрывъ руки, и съ напряженіемъ выкатывая глаза, въ надежд уловить хотя бы слабый проблескъ свта. Я сдлалъ нсколько шаговъ, но кругомъ была только пустота и тьма. Я вздохнулъ свободне. Повидимому, было несомннно, что меня, по крайней мр, не ожидала участь самая ужасная.

И въ то время какъ я продолжалъ осторожно ступать впередъ, на меня нахлынули безпорядочной толпой воспоминанія, множество смутныхъ разсказовъ объ ужасахъ, совершающихся въ Толедо. О здшнихъ темницахъ разсказывались необыкновенныя вещи — я всегда считалъ ихъ выдумками — вещи настолько странныя и страшныя, что ихъ можно повторять только шопотомъ. Было ли мн суждено погибнуть отъ голода въ этомъ черномъ подземелти или, быть-можетъ, меня ожидала участь еще боле страшная? Я слишкомъ хорошо зналъ характеръ моихъ судей, чтобы сомнваться, что въ результат должна была явиться смерть, и смерть — какъ нчто изысканное по своей жестокости. Единственно, что меня занимало или мучило — это мысль, въ какой форм придетъ смерть, и когда.

Мои протянутыя руки наткнулись, наконецъ, на какое-то твердое препятствіе. Это была стна, повидимому, каменная — очень гладкая, скользкая, и холодная. Я пошелъ вдоль ея, ступая съ крайней осторожностью, внушенной мн старинными разсказами. Однако, этотъ пріемъ не доставилъ мн никакой возможности изслдовать размры моей тюрьмы, я могъ обойти стну и вернуться къ мсту, откуда я пошелъ, не замчая этого, настолько однообразна была эта стна. Тогда я потянулся за ножомъ, который былъ у меня въ карман, когда я былъ введенъ въ инквизиціонный залъ, но онъ исчезъ, платье было перемнено на халатъ изъ грубой саржи. У меня была мысль воткнуть лезвее въ какую-нибудь небольшую трещину и такимъ образомъ прочно установить исходную точку. Трудность, однако, была самая пустячная, хотя при разстройств моей умственной дятельности она показалась мн сначала непреоборимой. Я оторвалъ отъ халата часть обшивки, и положилъ этотъ кусокъ во всю длину къ стн, подъ прямымъ угломъ. Идя наощупь и обходя тюрьму кругомъ, я не могъ не дойти до этого обрывка, совершивъ полный кругъ. Такъ, по крайней мр, я разсчитывалъ, но я не принялъ во вниманіе ни возможныхъ размровъ тюрьмы, ни собственной слабости. Почва была сырая и скользкая. Неврными шагами, я шелъ нкоторое время впередъ, потомъ споткнулся и упалъ. Крайнее утомленіе побудило меня остаться въ этомъ распростертомъ положеніи, и вскор мною овладлъ сонъ.

Проснувшись и протянувъ свою руку впередъ, я нателъ около себя хлбъ и кружку съ водой. Я былъ слишкомъ истощенъ, чтобы размышлять, и съ жадностью принялся пить и сть. Вскор посл этого я опять принялся огибать тюрьму и съ большими трудностями пришелъ, наконецъ, къ куску саржи. До того мгновенія, какъ я упаль, я насчиталъ пятьдесятъ два шага, а посл того, какъ продолжилъ свое изслдованіе, мн пришлось сдлать еще сорокъ восемь шаговъ, прежде чмъ я дошелъ до обрывка. Въ общемъ, значитъ, получилось сто шаговъ, и, допуская, что два шага составляютъ ярдъ, я предположилъ, что тюрьма простирается на пятьдесятъ ярдовъ въ своей окружности. Я натолкнулся, однако, на множество угловъ и такимъ образомъ не могъ узнать, какую форму иметъ сводъ, мн показалось только, что это именно сводъ.

Мн, конечно, мало было пользы длать подобныя изысканія: никакой надежды, разумется, не могло быть съ этимъ связано, но смутное любопытство побуждало меня продолжать ихъ. Оставивъ стну, я ршился пересчь площадь тюрьмы. Сперва я ступалъ съ крайними предосторожностями, потому что, хотя полъ и былъ сдланъ, повидимому, изъ солиднаго матеріала, тмъ не мене, онь отличался предательской скользкостью. Потомъ, однако, я сталъ смле, и уже ступалъ твердо, безъ колебаній, пытаясь пересчь тюрьму по прямой линіи, насколько это было для меня возможно. Я сдлалъ такимъ образомъ шаговъ десять-двнадцать, какъ вдругъ оставшаяся часть полуоборванной обшивки халата запуталась у меня между ногъ. Я наступилъ на нее и упалъ прямо лицомъ внизъ.

Въ замшательств паденія я не могъ сразу замтить одного поразительнаго обстоятельства, которое, тмъ не мене, не замедлило привлечь мое вниманіе черезъ нсколько секундъ, пока я еще продолжалъ лежать распростертый во всю длину. Дло въ томъ, что мой подбородокъ находился на полу тюрьмы, но губы и верхяяя часть головы не прикасались ни къ чему, хотя, повидимому, они были на боле низкомъ уровн, чмъ подбородокъ. Въ то же самое время мой лобъ, казалось, былъ окутанъ какимъ-то клейкимъ испареніемъ, и своеобразный запахъ гніющихъ грибковъ поразилъ мое обоняніе. Я протянулъ передъ собою руку, и содрогнулся, увидя, что упалъ на самомъ краю круглаго колодца, размровъ котораго я, конечно, не могъ опредлить въ ту минуту. Ощупывая каменную кладку надъ самымъ краемъ, я смогъ оторвать небольшой обломокъ и бросилъ его въ пропасть. Въ теченіи нсколькихъ секундъ я вслушивался въ звуки камня, ударившагося о стну пропасти въ своемъ нисхожденіи, наконецъ, онъ мрачно булькнулъ въ воду, и этотъ звукъ былъ повторенъ громкимъ эхомъ. Въ тотъ же самый моментъ послышался другой звукъ, точно надо мной мгновенно открылась и закрылась дверь, между тмъ какъ слабый отблескъ свта быстро скользнулъ во тьм и такъ же быстро исчезъ.

Я ясно увидлъ, какая участь была приготовлена для меня, и поздравилъ себя со счастливой случайностью, благодаря которой избжалъ ея. Еще шагъ, и меня не было-бы въ живыхъ, и эта смерть отличалась именно такимъ характеромъ, что я считалъ пумтой выдумкой, когда о ней говорилось въ разсказахъ, касавшихся Инквизиціи. Для жертвъ ея тиранніи была избираема смерть или съ самыми жестокими физическими муками, или съ самыми отвратительными нравственными ужасами. Мн было предназначоно послднее. Благодаря долгимъ страданіямъ, нервы мои были напряжены до такой степени, что я содрогался при звукахъ собственнаго голоса, и сдлался субъектомъ во всхъ смыслахъ подходящимъ для ожидавшихъ меня пытокь.

Трепеща всмъ тломъ, я наощупь пошелъ назадъ къ стн — ршаясь скоре умереть тамъ, нежели подвергаться опасности познакомиться съ ужасами колодцовъ, цлое множество которыхъ моя фантазія нарисовала мн вокругъ меня въ разныхъ мстахъ тюрьмы. При другомъ состояніи разсудка я имлъ бы мужество окончить свои бды сразу, бросившись въ одну изъ пучинъ, но тогда я былъ самымъ жалкимъ изъ трусовъ. Я не могъ также забыть того, что читалъ объ этихъ колодцахъ — именно, что внезапная смерть не составляла задачи ихъ чудовищнаго устройства.

Душевное возбужденіе продержало меня въ состояніи бодрствованія въ теченіи долгихъ часовъ, но наконецъ я опять заснулъ. Проснувшись, я нашелъ около себя, какъ прежде, хлбъ и кружку съ водой. Меня мучила страшная жажда, и я выпилъ всю воду сразу. Она, должно-быть, была смшана съ какимъ-нибудь составомъ, потому что, едва я ее выпилъ, какъ мною овладла непобдимая сонливость. Я погрузился въ глубокій сонъ — въ сонъ, подобный смерти. Какъ долго онъ продолжался, я не могу, конечно, сказать, но, когда я опять раскрылъ глаза, окружающіе предметы были видимы. Благодаря странному срнистому сіянію, происхожденіе котораго я сперва не могъ опредлить, я могъ видть размры и вншнія очертанія тюрьмы.

Я сильно ошибся касательно ея величины, вся окружность стнъ не превосходила двадцати пяти ярдовъ. Это обстоятельство на нсколько минутъ наполнило меня цлымъ множествомъ напрасныхъ тревогъ, поистин напрасныхъ — ибо при страшныхъ обстоятельствахъ, подъ властью которыхъ я находился, могло-ли быть что-нибудь мене важное, нежели размръ моей тюрьмы? Но душа моя страннымъ образомъ услаждалась пустяками, и я ревностно пытаяся объяснить себ свою ошибку. Наконецъ, истина внезапно открылась мн. Когда я въ первый разъ предпринялъ свои изслдованія, я насчиталъ пятьдесятъ два шага до того времени, какъ упалъ, я долженъ былъ тогда находитсья шага за два отъ куска саржи, въ дйствительности, я уже почти обошелъ весь сводъ. Потомъ я уснулъ, и, проснувшись, пошелъ назадъ по пройденному пути, и такимъ образомъ ршилъ, что окружность тюрьмы была вдвое боле противъ своихъ дйствительныхъ размровъ. Смутное состояніе моего разсудка помшало мн замтить, что, когда я началъ свое изслдованіе, стна была у меня слва, а когда кончилъ, она была справа.

Я обманулся также и относительно формы тюрьмы. Ощупывая дорогу, я нашелъ много угловъ и отсюда выволъ представленіе о большой неправильности. Такъ велика власть полной темноты, когда она оказываетъ свое диствіе на человка, пробуждающагося отъ летаргіи или отъ сна! Углы представляли изъ себя ничто иное, какъ нкоторыя небольшія пониженія уровня или ниши, находившіяся на неровныхъ промежуткахъ другъ отъ друга. Общая форма тюрьмы представляла изъ себя четыреугольникъ. То, что я счелъ каменной кладкой, оказалось желзомъ, или какимънибудь другимъ металломъ, это были огромные пласты, сшивки которыхъ, или смычки, обусловливали пониженіе уровня. Вмя поверхность этой металлической загородки была осквернена отвратительными гнусными эмблемами, изобртеніями замогильныхъ монашескихъ суеврій. Фигуры угрожающихъ демоновъ, въ форм скелетовъ, и другіе образы, боле реальные въ своемъ ужас, были всюду разбросаны по стнамъ, стны были изуродованы ими. Я замтилъ, что очертанія этихъ искаженныхъ призраковъ были довольно явственны, но что краски какъ будто были запятнаны дйствіемъ сырой атмосферы. Я могъ, кром того, разсмотрть теперь и полъ, онъ былъ изъ камня. Въ самомъ центр зіялъ круглый колодецъ, отъ пасти котораго я ускользнулъ, но во всей тюрьм онъ былъ единственнымъ.

Все это я видлъ неясно и съ большими усиліями, потому что мое вншнее положеніе сильно измнилось за время сна. Я лежалъ теперь на спин, во всю длину, на какомъ-то деревянномъ сруб. Самымъ тщательнымъ образомъ я былъ привязанъ къ нему ремнемъ, похожимъ на священническій поясъ. Проходя кругомъ, онъ облекалъ мои члены и все тло, оставляя на свобод только голову, а также лвую руку, настолько, что я при помощи долгихъ усилій могъ доставать пищу съ глинянаго блюда, стоявшаго около меня на полу. Къ своему ужасу я увидлъ, что кружка была отодвинута въ сторону. Я говорю — къ своемъ ужасу, потому что меня терзала невыносимая жажда. Однимъ изъ намреній моихъ мучителей было, очевидно, усилить эту жажду: пища, находившаяся на блюд, была сильно просолена.

Устремивъ свои взоры кверху, я сталъ разсматривать потолокъ тюрьмы. Онъ простирался надо мною на высот тридцати или сорока футовъ, и былъ по строенію похожъ на боковыя стны. Все мое вниманіе было приковано чрезвычайно странной фигурой, находившейся въ одномъ изъ его панно. Это была фигура Времени, какъ она обыкновенно изображается, съ той только разницей, что вмсто косы она держала орудіе, которое при бгломъ взгляд я счелъ нарисованнымъ изображеніемъ громаднаго маятника, въ род тхъ, какіе мы видимъ на старинныхъ часахъ. Было, однако, нчто во вншнемъ вид этого снаряда, что меня заставило взглянуть на него пристальне. Въ то время какъ я смотрлъ на маятникъ, устремляя взглядъ прямо надъ собою (ибо онъ находился, дйствительно, какъ разь надо мной), мн почудилось, что онъ движется. Въ слдующее мгновеніе мое впечатлніе оправдалось. Онъ покачивался короткимъ размахомъ, и, конечно, медленно. Я слдилъ за нимъ въ теченіи нсколькихъ минутъ отчасти съ чувствомъ страха, но боле съ чувствомъ удивленія. Утомившись, наконецъ, я отвернулся, и обратилъ свой взглядъ на другіе предметы, находившіеся въ тюрьм.

Легкій шумъ привлекъ мое вниманіе, и, посмотрвъ на полъ, я увидалъ нсколько огромныхъ крысъ. Они только что вышли изъ колодца, который былъ мн виденъ справа. Въ то самое время, какъ я смотрлъ на нихъ, они поспшно выходили цлой стаей, и сверкали жадными глазами, привлеченныя запахомъ говядины. Мн стоило большихъ усилій и большого вниманія, чтобы отогнать ихъ.

Прошло, вроятно, полчаса, а, быть-можетъ, и часъ, (я могъ только приблизительно судить о времени), прежде чмъ я опять устремилъ свой взглядъ вверхъ. То, что я увидлъ тогда, поразило и смутило меня. Размахъ маятника увеличился въ протяженіи приблизительно на ярдъ. Естественнымъ слдствіемъ этого была также большая скорость его движенія. Но что главнымъ образомъ исполнило меня безлокойствомъ, это мысль, что онъ замтно опускается. Я замтилъ теперь, нечего говорить съ какимъ ужасомъ, что нижняя его конечность представляла изъ себя полумсяцъ изъ блестящей стали, приблизктельно около фута въ длину отъ одного изогнутаго острія до другого, изогнутыя острія обращались вверхъ, а нижній край былъ, очевидно, остеръ какъ бритва. Какъ бритва, полумсяцъ представлялся также массивнымъ и тяжелымъ, причемъ онъ суживался, заостряясь вверхъ отъ выгнутаго края, и составляя вверху нчто солидное и широкое. Онъ былъ прившенъ на массивномъ бронзовомъ стержн, и, разская воздухъ, издавалъ свистящій звукъ.

Я не могъ больше сомнваться относительно участи, которую приготовила для меня изысканная жестокость монаховъ. Агентамъ Инквизиціи сдлалось извстнымъ, что я увидлъ колодецъ — колодецъ, ужасы котораго были умышленно приготовлены для такого смлаго и мятежнаго еретика,— колодецъ являющшся первообразомъ ада, и фигурирующій въ смутныхъ легендахъ какъ Ultima Thule всхъ инквизиціонныхъ каръ. Паденія въ этотъ колодецъ я избжалъ, благодаря простой случайности, и я зналъ, что длать изъ самыхъ пытокъ ловушку и неожиданность было одной изъ важныхъ задачъ при опредленіи всхъ этихъ загадочныхъ казней, совершавшихся въ тюрьмахъ. Разъ ясамъ избжалъ колодца, въ дьявольскій планъ совсмъ не входило сошвырнуть меня туда, ибо такимъ образомъ (въ виду отсутствія выбора) меня ожидала иная смерть, боле кроткая! Боле кроткая! Я чуть не улыбнулся, несмотря на свои пытки, при мысли о такомъ примненіи этого слова.

Къ чему разсказывать о долгихъ, долгихъ часахъ ужаса боле чмъ смертельнаго, въ продолженіи которыхъ я считалъ стремительныя колебанія стали! Дюймъ за дюймомъ — линія за линіей — она опускалась еле замтно — и мгновенія казались мн вками — она опускалась все ниже, все ниже и ниже! Шли дни — быть-можеть, прошло много дней — прежде чмь стальное остріе стало качаться надо мною настолько близко, что уже наввало на меня свое дкое дыханіе. Рзкій запахъ стали поразилъ мое обонякіе. Я молился — я тснилъ небо мольбами: пусть бы она опускалась скоре. Мною овладло безумное бшенство, я старался изо всхъ силъ приподняться, чтобы подставить грудь кривизн этой сабли. И потомъ, я внезапно упадалъ, совершенно спокойный, и лежалъ, и съ улыбкой смотрлъ на смерть въ одежд изъ блёстокъ, какъ ребенокъ смотрить на какую-нибудь рдкостную игрушку.

Послдовалъ новый промежутокъ полнаго отсутствія чувствительности, онъ былъ недологъ, потому что, когда я опять вернулся къ жизни, въ нисхожденіи маятника не было замтнаго измненія. Но, быть можетъ, этотъ промежутокъ времени былъ и дологъ, вдь я зналъ, тамъ были демоны, они выслдили, что я лишился чувствъ, она могли задержать колебаніе маятника, для продленія услады. Кром того, опомнившись, я почувствовалъ себя чрезвычайно слабымъ — о, невыразимо слабымъ и больнымъ, какъ будто я страдалъ отъ долгаго изнуренія. Однако, и среди пытокъ такой агоніи человческая природа требовала пищи. Съ тягостнымъ усиліемъ я протянулъ руку, насколько мн позволяли мои оковы, и захватилъ объдки, оставшіеся мн отъ крысъ. Едва я положилъ одинъ изъ кусковъ въ ротъ, какъ въ голов моей быстро мелькнула полуявственная мысль радости — надежды. Но на что мн было надяться? Какъ я сказалъ, это была полуявственная мысль — у человка возникаетъ много мыслей, которымъ не суждено никогда быть законченными. Я почувствовалъ что-то радостное, что-то связанное съ надеждой, но я почувствовалъ также, что эта вспышка мысли, едва блеснувъ, угасла. Напрасно я старался возстановить ее — закончить. Долгія страданія почти совсмъ уничтожили самыя обыкновенныя способности разсудка. Я былъ слабоумнымъ — я былъ идіотомъ.

Колебаніе маятника совершалось въ плоскости, составлявшей прямой уголъ съ моимъ вытянутымъ въ длину тломъ. Я видлъ, что полумсяцъ должемъ былъ пересчь область моего сердца. Онъ долженъ былъ перетереть саржевый халатъ и снова вернуться и повторить свою операцію — и снова вернуться — и снова вернуться. Несмотря на страшно-широкій размахъ (футовъ тридцать или больше) и свистящую силу нисхожденія, которая могла бы разсчь даже эти желзныя стны, все, что могъ совершить качающійся маятникъ въ теченіи нсколькихъ минутъ — это перетереть мое платье, и дойдя до этой мысли, я остановился. Дальше я не смлъ идти въ своихъ размышленіяхъ. Вниманіе мое упорно медлило — какъ будто, остановившись на данной мысли, я могъ тмъ самымъ остановить нисхожденіе стали именно здсь. Я старался мысленно опредлить характеръ звука, который произведетъ полумсяцъ, разская мой халатъ — опредлить особенное напряженное впечатлніе, которое будетъ произведено на мои нервытреніемъ ткани. Я размышлялъ обо всхъ этихъ пустякахъ, пока они, наконецъ, не надоли мн.

Ниже — все ниже сползалъ маятникъ. Я испытывалъ бшеное наслажденіе, видя контрастъ между медленностью его нисхожденія и быстротой бокового движенья. Вправо — влво — во всю ширину — съ крикомъ отверженнаго духа! Онъ пробирается къ моему сердцу крадущимися шагами тигра! Поперемнно я хототалъ и вылъ, по мр того какъ надо мной брала перевсъ то одна, то другая мысль.

Ниже — неукоснительно, безостановочно ниже! Онъ содрогался на разстояніи трехъ дюймовъ отъ моей груди! Я метался съ бшенствомъ — съ яростью стараясь высвободить лвую руку. Она была свободна только отъ кисти до локтя. Я могъ протянуть ее настолько, чтобы съ большими усиліями дотянуться до блюда и положить кусокъ въ ротъ, только это было мн даровано. Если бы я могъ разорвать оковы выше локтя, я схватилъ бы маятникъ, чтобы задержать его. Я могъ бы съ такимъ же успхомъ попытаться задержать лавину!

Ниже — неудержимо — все ниже и ниже! Я задыхался, я бился при каждомъ колебаніи. Я весь съеживался при каждомъ его взмах. Глаза мои слдили за вращеніемъ вверхъ и внизъ, съ жадностью самаго безсмысленнаго отчаянія, когда маятникъ опускался внизъ, они сами собою закрывались, какъ бы объятые судорогой, хотя смерть должна была бы принести мн облегченіе, о, какое несказанное! И между тмъ я трепеталъ каждымъ нервомъ при мысли о томъ, какого ничтожнаго приближенія этого орудія будетъ достаточно, чтобы сверкающая сталь вонзиласъ въ мою грудь. Это надежда заставляла мои нервы трепетать, понуждала мое тло съеживаться. Это была надежда — которая торжествуетъ и въ застнк — шепчется съ приговореннымъ къ смерти даже въ тюрьмахъ Инквизиціи.

Я увидалъ, что десяти или двнадцати колебаній будетъ достаточно, чтобы сталь пришла въ непосредственное соприкосновеніе съ моимъ платьемъ, и какъ только я это замтилъ, мой умъ внезапно былъ охваченъ безутшнымъ спокойствіемъ отчаянія. Въ первый разъ, въ теченіи многихъ часовъ, или, быть-можетъ, дней я думалъ. Я понялъ теперь, что ремень или поясъ, связывавшій меня, былъ сплошнымъ. Я былъ опутанъ не отдльными узами. Первый ударъ полумсяца, подобнаго бритв, долженъ былъ пройти поперекъ какой нибудь части ремня и раздлить его настолько, что я могъ съ помощью лвой руки распутать его и откинуть отъ тла. Но какъ въ этомъ случа должна быть ужасна близость стали! Послдствіе самыхъ легкихъ усилій насколько смертоносно! И кром того, допустимо ли, чтобы приспшники моихъ мучителей не предвидли такой возможности и не позаботились сами насчетъ ея? Было ли это вроятно, чтобы ремень перескалъ мою грудь въ предлахъ колебанія маятника? Боясь, что моя слабая и, повидимому, послдняя надежда окажется напрасной, я приподнялъ голову, настолько, чтобы отчетливымъ образомъ осмотрть свою грудь. Ремень плотно облегалъ мои члены и тло по всмъ направленіямъ, исключая предловъ пути убійственнаго полумсяца.

Едва я откинулъ голову назадъ, на прежнее мсто, какъ въ ум моемъ что-то вспыхнуло, шевельнулось что-то неопредленное, мн хотлось бы назвать это чувство половиннымъ безформеннымъ обрывкомъ той мысли объ освобожденіи, на которую я прежде указывалъ, и лишь половина которой промелькнула у меня въ душ своими неясными очертаніями, когда я поднесъ пищу къ пылающимъ губамъ. Теперь вся мысль была налицо — слабая, едва теплящаяся, едва уловимая, но все же цльная. Охваченный энергіей отчаянія, я тотчасъ же приступилъ къ ея исполненію.

Вотъ уже нсколько часовъ около низкаго сруба, на которомъ я лежалъ, суетились крысы — не суетились, а буквально кишли. Дикія, дерзкія, жадныя, они смотрли на меня блистающими красными глазами, какъ будто только ждали, когда я буду неподвиженъ, чтобы тотчасъ же сдлать меня своей добычей. ‘Къ какой пищ’, подумалъ я, ‘привыкли они здсь, въ колодц?’

Несмотря на вс мои старанія отогнать ихъ, они пожрали на блюд почти всю пищу, и тамъ остались только объдки. Рука моя привыкла покачиваться вокругъ блюда, и въ конц концовъ это однообразное машинальное движеніе перестало оказывать на нихъ какое-нибудь диствіе. Прожорливыя твари нердко вонзали свои острые зубы въ мои пальцы. Оставшимися частицами маслянистаго и прянаго мяса я тщательно натеръ ремень везд, гд только могъ до него дотянуться, потомъ, приподнявъ свою руку отъ пола, я задержалъ дыханіе.

Въ первое мгновенье алчныя животныя были изумлены и устрашены перемной — испуганы прекращеніемъ движенія. Они бшено ринулись прочь, многія спрятались въ колодецъ. Но это продолжалось одинъ мигъ. Я не напрасно разсчитывадъ на ихъ прожорливость. Видя, что я быль неподвиженъ, дв-три крысы рискнули вскочить на срубъ и начали обнюхивать ремень. Это было какъ бы сигналомъ для всей стаи. Крысы бшено бросились впередъ, изъ колодца устремились новыя толпы. Они цплялись за срубъ, они взбирались на него, они сотнями бгали по моему тлу. Размренное движеніе маятника нимало ихъ не тревожило. Избгая его ударовъ, они ревностно занялись уничтоженіемъ ремня. Они лзли одна на другую, они кишли на мн, собираясь все новыми грудами. Они судорожно ползали по моему горлу, ихъ холодныя губы встрчались съ моими, я наполовину задохся подъ этой живой кучей, грудь моя наполнилась отвращеніемъ, которому на свт нтъ имени, и сердце похолодло отъ ощущенія чего-то тяжелаго и скользкаго. Но еще минута, и я почувствовалъ, что сейчасъ все кончится. Я совершенно явственно ощущалъ ослабленіе моихъ путъ. Я зналъ, что уже въ нсколькихъ мстахъ ремень былъ разъединенъ. Охваченный сверхчеловческой энергіей, я еще лежалъ.

Не ошибся я въ своихъ расчетахъ, не тщетно ждалъ. Наконецъ я почувствовалъ, что теперь я свободенъ. Ремень лохмотьями свшивался съ моего тла. Но уже ударъ маятника тснилъ мою грудь. Уже онъ перетеръ саржевый халатъ. Уже онъ разрзалъ холстъ внизу. Еще дважды качнулся маятникъ вправо и влво, и чувство острой боли дернуло меня за каждый нервъ. Но мигъ спасенья насталъ. Я махнулъ рукой, и мои спасители стремительно бросились прочь. Осторожно отодвигаясь въ бокъ, медленно съеживаясь и осдая, я выскользнулъ изъ объятій перевязи и изъ предловъ губительнаго лезвія. Хоть на мигъ, наконецъ я былъ свободенъ.

Свободенъ! — и въ когтяхъ Инквизиціи! Едва я отошелъ отъ моего деревяннаго ложа пытки и ужаса, едва я ступилъ на каменный полъ тюрьмы, какъ движеніе дьявольскаго орудія прекратилось, и я увидалъ, что оно было втянуто вверхъ черезъ потолокъ дйствіемъ какой-то ннвидимой силы. Это наблюденіе наполнило мое сердце отчаяніемъ. Не было сомннія, что каждое мое движеніе выслживали. Свободенъ! — Я ускользнулъ отъ смерти, являвшейся въ форм отрашной пытки, чтобы испытать терзанія какихъ-нибудь новыхъ пытокъ, еще боле страшныхъ, чмъ смерть. При этой мысли я судорожно выкатывалъ глаза и безсмысленно смотрлъ на желзныя стны, стоявшія непроницаемыми преградами. Что-то необыкновенное произошло въ тюрьм — какая-то очевидная и странная перемна, которую я сначала не могъ должнымъ образомъ опредлить. Въ теченіи нсколькихъ минутъ размышленія, похожаго на сонъ и исполненнаго трепета, я тщетно старался разобраться въ безсвязныхъ догадкахъ. Тутъ я впервые понялъ, откуда происходилъ срнистый свтъ, освщавшій тюрьму. Онъ проходилъ сквозь трещину, приблизительно въ полдюйма ширины, простиравшуюся кругомъ всей тюрьмы и находившуюся въ основаніи стнъ, которыя, такимъ образомъ, были совершенно отдлены отъ пола. Я попытался, но, конечно, напрасно, посмотрть сквозь расщелину.

Когда я приподнялся, тайна перемны, происшедшей кругомъ, сразу предстала моимъ взорамъ. Я видлъ, что, хотя очертанія фигуръ, находившихся на стнахъ, были въ достаточной степени явственны, краски представлялись однакоже поблекшими и неопредленными. Эти краски начали теперь блистать самымъ поразительнымъ рзкимъ свтомъ, блескъ съ минуты на минуту все усиливался, и придавалъ стннымъ фантомамъ такой видъ, который могъ бы потрясти нервы и боле крпкіе, чмъ мои. Везд кругомъ, гд раньше ничего не было видно, блистали теперь дьявольскіе глаза, они косились на меня съ отвратительной, дикой напряженностью, они свтились мертвеннымъ огнистымъ сіяніемъ, и я напрасно старался принудить себя считать этотъ блескъ нереальнымъ.

Нереальнымъ! — мн достаточно было втянуть въ себя струю воздуха, чтобы мое обоняніе ощутило паръ, исходившій отъ раскаленнаго желза! Удушливый запахъ наполнилъ тюрьму! Блескъ, все боле яркій, съ каждымъ мигомъ укрплялся въ глазахъ, взиравшихъ на мои пытки! Багряный цвтъ все боле и боле распространялся по этимъ видніямъ, по этимъ разрисованнымъ кровью ужасамъ. Я едва стоялъ на ногахъ! Я задыхался! Не оставалось ни малйшихъ сомнній касательно намреній моихъ мучителей — о, безжалостные палачи! о, ненавистные изверги! Я отшатнулся отъ пылавшаго металла, отступилъ къ центру тюрьмы. Передъ ужасомъ быть заживо сожженнымъ, мысль о холодныхъ водахъ колодца наполнила мою душу бальзамомъ. Я бросился къ его губительному краю. Я устремилъ свой напряженный взглядъ внизъ. Блескъ, исходившій отъ распаленнаго свода, освщалъ самые отдаленные уголки. Но одинъ безумный мигь — и душа моя отказалась понять значеніе того, что я видлъ. Наконецъ, это нчто вошло въ мою душу — втснилось, ворвалось въ нее — огненными буквами запечатллось въ моемъ трепещущемъ ум. О, дайте словъ, дайте словъ, чтобы высказать все это! — какой ужасъ! — о, любой ужасъ, только не этотъ! Съ крикомъ я отбросился назадъ отъ края колодца — и, закрывъ лицо руками, горько заплакалъ.

Жаръ быстро увеличивался, и я опять взглянулъ вверхъ, охваченный лихорадочной дрожью. Вторичная перемна произошла въ тюрьм, и теперь эта перемна очевидно касалась ея формы. Какъ и прежде, я сначала напрасно пытался опредлить, въ чемъ состояла перемна, или понять, откуда она происходила. Но я не долго оставался въ неизвстности Инквизиторская месть спшила, будучи раздражена моимъ вторичнымъ спасеніемъ, и больше уже нельзя было шутить съ Властителемъ Ужасовъ. Тюремная камера представляла изъ себя четыреугольникъ. Я видлъ, что два желзные угла этого четыреугольника были теггерь острыми — два, понятно, тупыми. Страшная перемна быстро увеличивалась, причемъ раздавался глухой, стонущій гулъ. Въ одно мгновеніе тюрьма приняла форму косоугольника. Но перемна не остановилась на этомъ — я не надялся, что она на этомъ остановится, я даже не желалъ, чтобы она остановилась. Я обнялъ бы эти красныя стны, я хотлъ бы прижать ихъ къ груди своей, какъ одежду вчнаго покоя. ‘Пусть смерть’, говорилъ я, ‘пусть приходитъ какая угодно смерть, только не смерть отъ утопленія!’ Безумецъ! какъ я могъ не догадываться, что раскаленное желзо именно и должно было загнать меня въ колодецъ? Разв я могъ противиться его раскаленности? Или, если бы это было такъ, разв я могъ противиться его давленію? А косоугольнякъ все сплющивался и сплющивался, у меня не было больше времени для размышленій. Его центръ и, конечно, его самая большая широта приходились какъ разъ надъ зіяющей пучиной. Я отступалъ назадъ — но сходящіяся стны безостановочно гнали меня впередъ. Наконецъ, для моего обожженнаго и корчившагося тла оставался не боле, какъ дюймъ свободнаго пространства на тюремномъ полу. Я уже не боролся, и агонія моеи души проявлялась только въ одномъ громкомъ, долгомъ, и послднемъ крик отчаянія. Я почувствовалъ, что колеблюсь на краю колодца — я отвернулъ свои глаза въ сторону —

Тамъ гд-то въ вышин послышался гулъ спорящихъ людскихъ голосовъ! Раздался громкій звукъ, точно возгласъ многихъ трубъ! Послышался рзкій грохотъ, точно отъ тысячи громовыхъ ударовъ! Огненныя стны откинулись назадъ! Чья-то рука схватила мою руку, когда, теряя сознаніе, я падалъ въ пучину. То была рука Генерала Лассаля. Французская армія вошла въ Толедо. Инквизиція была въ рукахъ своихъ враговъ.

Эдгаръ По

Колодецъ и маятникъ

Читайте также: