Недавно въ С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ была разсказана исторія желзнаго кольца съ русскою надписью ‘ничего’, которое постоянно носитъ Бисмаркъ на своемъ пальц. Исторія относится къ 1862 г. когда Бисмаркъ жидъ въ Петербург, въ качеств прусскаго посланника ‘Разъ зимою онъ получилъ приглашеніе на императорскую охоту верстъ за сто отъ столицы. Будучи страстнымъ охотникомъ, онъ вы халъ днемъ раньше, чтобы сначала самому поохотиться въ тхъ богатыхъ дичью мстахъ, увлекся, заблудился, и когда уже пора была при быть на назначенный для царской охоты пунктъ, очутился въ какой то невдомой деревушк, совсмъ потонувшей въ снгу.
‘— Ничего!— спокойно отвтилъ взлзшій на облучекъ мужикъ.
‘— У тебя крысы какія-то, а не лошади.
‘— Ничего!
‘Графъ услся. Лошади тронули и, миновавъ околицу, понесли съ такою бшеною быстротою, что духъ захватывало.
‘На ухабахъ,— разсказывалъ князь Бисмаркъ,— даже страшно длалось, того и гляди языкъ прикусишь. Вдь, ты, говорю, своихъ клячъ загонишь!
‘— Ничего!
‘— Какъ ничего, когда он подохнутъ на дорог?
‘— Ничего!
‘Въхали въ лсъ. Проска узкая, пни и корневища на каждомъ шагу, сани то и дло то однимъ бокомъ ударятся, то другимъ, то подскочутъ вмст съ нами обоими. Мужикъ гонитъ во весь духъ.
‘— Вдь, ты меня вывалишь! говорю.
‘А онъ только обернется немножко, такъ что одинъ кончикъ носа покажетъ, и усмхается:
‘— Ничего!
‘И какъ разъ вывалилъ. А стукнулся о какой-то пень, разцарапалъ себ лицо. Разозлился ужасно, всталъ, схватилъ выпавшій откуда-то толстый желзный прутъ и бросился съ нимъ на мужика, искреннйшимъ образомъ желая исколотить его. А онъ захватилъ корявыми ручищами полную пригоршню снга и предупредительно лзетъ на меня, чтобы обтереть мн лицо.
‘— Ничего, говоритъ.
‘Это изумительное русское ‘ничего!’ меня, наконецъ, обезоружило. Я покорился, слъ опять въ сани, и тмъ же бшенымъ карьеромъ черезъ четверть часа мужикъ доставилъ меня куда надо. Я поблагодарилъ его, а желзный прутъ спряталъ на память и, по возвращеніи въ Петербургъ, заказалъ сдлать изъ него это кольцо съ надписью: ‘ничего!’
‘Дипломатъ’, слышавшій этотъ разсказъ лично отъ Бисмарка, добавляетъ съ его же словъ, будто русское ‘ничего’ сдлалось девизомъ всей его политики.
‘Когда мн приходилось бороться съ сомнніемъ,— разсказывалъ Бисмаркъ нашему ‘дипломату’,— когда мысль и воля готовы были отступить передъ рискомъ и опасностью, я говорилъ себ по-русски: ‘ничего!’ — и смло шелъ къ цли’.
‘Меня,— добавилъ къ этому разсказу Бисмаркъ,— не одинъ разъ упрекали мои добрые нмцы, будто я бываю иногда слишкомъ уступчивъ передъ Россіею и въ своей русской политик не обнаруживаю той самоувренной ршительности, какую привыкли видть во всхъ другихъ случаяхъ. Но на эти упреки я обыкновенно отвчаю: ‘Господа, примите во вниманіе, что въ Германіи только я одинъ имю привычку говорить въ трудныя минуты жизни: ‘ничего’! А въ Россіи живутъ сто милліоновъ людей, которые вс говорятъ: ‘ничего!’