Владимир Евгеньевич Жаботинский
Владимир Евгеньевич Жаботинский
Когда-то
Когда-то
(Из жизни римских студентов)
* * *
* * *
* * *
* * *
——————————-
Когда-то, Жаботинский Владимир Евгеньевич, Год: 1902
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Не припомню где — в Фиуме, или в Анконе, или в Болонье — видел я эту маленькую пьесу на рождественский сюжет.
Не помню, чья она, не помню заглавия.
Было это проездом. Мне хотелось спать, но как-то неловко было лечь рано, и я заглянул в первый встречный театрик.
Там давали эту пьесу.
Помню, что актеры говорили стихами.
Первая сцена разогнала мой сон.
На улице стоял туман и сырость, а пальто мое никуда не годилось.
В театре было тепло и светло, я чувствовал тут себя хорошо и уютно.
Потому, может быть, и понравилась мне эта пьеса.
Когда она окончилась и я вышел снова на улицу, снова на сырость и туман, мне опять захотелось спать.
И я пошел в гостиницу и заснул.
Оттого теперь, когда я вспоминаю об этой пьеске без заглавия и автора, она мне представляется каким3то интермеццо между сном и сном.
Я даже не помню подробно содержания и могу передать его именно так, как рассказывают привидевшийся сон, — одного не досказывая, другое прибавляя, восстанавливая целое по неясным обрывкам воспоминаний.
Это было в Вальдаосте, в сочельник, когда3то давно.
Шел густой снег, выла горная вьюга.
В замке, в одной из горниц, было тепло и укромно: в камине трещали дрова, восковые свечи горели ярко.
Старый граф сидел в кресле у камина.
Иоланда, его дочь, придвинула свою невысокую скамеечку к самым ногам старика.
Слуги и вассалы, приходившие поздравить с праздником, уже ушли.
Граф задумчиво смотрел на огонь и говорил:
— Много искорок и огоньков пробежало предо мною за мою долгую жизнь. Много видел, много поработал и устал.
Хорошо так отдыхать, у теплого камина, рядом с тобой… Только слишком у нас тихо, Иоланда.
— Спеть вам, отец?
Граф помолчал.
— Не надо. Ты хорошо поешь, Иоланда, но в твоем голосе нет чего-то. Нет лучших, самых звучных нот. Твой голос похож на голос твоей покойной матери, но когда она пела над твоей колыбелью, в ее песнях была глубина, которой я не слышу у тебя. Потому что ты не мать, Иоланда… Я бы хотел, чтобы и ты скоро запела над колыбелью — тогда бы я радостно слушал тебя с утра до ночи…
Иоланда поцеловала руку отца.
— Когда ты пишешь или мечтаешь, Иоланда, мне пусто. Моя жизнь убывает, мне нужно восполнять ее близостью существ, еще полных жизни. Если бы у меня были внуки, они шалили бы у меня на коленях, а я ворчал бы на них.
— Отец, — сказала Иоланда, — не вините меня. Я часто мечтаю, что вот в один прекрасный час зазвенят ступени нашего замка под шагами какого3то сильного и красивого, кто придет и покорит меня. Но проходят месяцы и годы, а он, сильный и красивый, еще не явился.
— Разве мало дворян просили твоей руки? Барону Рокка-Груара ты отказала…
— Медвежатник, который заснул, когда я пела!
— Герцогу Кьяравалле ты отказала…
— Я не могу быть второй женой и мачехой.
— Первому рыцарю Ломбардии, Джино Малатеста, ты отказала…
— Отец, то был действительно сильный, но ведь очень уж некрасивый!..
Старик замолчал и, покачивая головой, следил за огоньками в камине.
Иоланда ласково прикоснулась к его руке.
— Отец, не сыграешь ли со мной в шахматы?
— Не хочу. Вот уже десять раз подряд ты меня побеждаешь, подрывая мою славу искусного игрока. С меня довольно, больше не хочу…
И оба замолчали и ушли в свои думы, вдруг за рвом звонко прозвучал рог.
Иоланда вздрогнула:
— Кто это так поздно?
Вошел дворецкий и сказал:
— Барон Тебальдо Кальпеста пожаловал в замок.
— Бальдино! Старый друг! — радостно сказал граф, подымаясь навстречу.
Гость был такой же седой и крепкий старик, как и хозяин, когда они обнимались, смешивая белые кудри, казалось, что два высоких облака на небе сблизились и сочетали свои седые космы.
— Здравствуй, друг, — говорил барон Тебальдо, — за эти десять лет ты только побелел, но остался тем же богатырем. А это Иоланда? Контессина [Дочь графа (итал.)], десять лет тому назад вы были прелестной раковиной, очаровательной раковиной, но я не представлял себе, какая чудная жемчужина вышла из этой раковины. Мой привет! Как у тебя хорошо и тепло, старый дружище, а в долине так холодно и жутко от волчьего воя. Позволь мне, прежде чем пойти переодеваться, присесть здесь и погреться с тобой у камина и попросить твою прелестную дочь разрешить то же этому юноше, моему пажу Фернандо, который только сегодня — я тебе сейчас расскажу это приключение — спас мне жизнь.
Юноша в черном дорожном платье, который, войдя за бароном, учтиво поклонился хозяевам, встретил теперь внимательный взгляд старого графа спокойно и гордо.
— Я решил непременно свидеться с тобой на это Рождество, — говорил гость, грея руки у огня, — и выехал третьего дня с этим пажом и тремя слугами. Все шло хорошо, но сегодня, за час до заката, милях в пяти от Борго3Бенедетто нас вдруг окружил добрый десяток молодцов с большой дороги. Все верхами. Если бы дело дошло до свалки, мы бы погибли. Тогда Фернандо срывает с моего пояса кожаный кошелек, подымает его над головой и, привлекши таким образом алчность разбойников к себе, дает шпоры коню. Молодцы растерялись, половина кинулась за пажом, стреляя на скаку из пистолетов. Тут мы поняли, в чем дело, и легко справились с оставшимися шестью, а затем понеслись по следам на помощь Фернандо. Вообрази: не проскакали и трехсот шагов, как наткнулись на одного из мерзавцев, распластанного на снегу. Фернандо удалось на скаку сбросить его метким выстрелом. Еще через сто шагов лежал второй, корчась и хрипя, и, наконец, на лужайке сам Фернандо отчаянно отбивался от двух рассвирепевших врагов. Завидя нас, негодяи ускакали. Фернандо, к счастью, оказался не раненым, и мы могли продолжать дорогу.
Граф пытливо смотрел в спокойное и гордое лицо пажа.
— Ты храбрый юноша, — сказал он, подходя к молодому человеку, — твой отец должен гордиться таким сыном.
Паж слегка покраснел и холодно и твердо ответил:
— Мой отец не может гордиться мною, потому что я найденыш без имени и рода. Но зато дети мои будут гордиться тем, что будут носить мое имя.
Граф нахмурил брови:
— Это нехорошие слова, паж. Даже великая рыцарская доблесть не извиняет в молодом человеке чванства.
У пажа засверкали глаза.
— Господин, — заговорил он, — ваша слава мне известна. Когда я состарюсь, то с гордостью буду рассказывать внукам: ‘Я видел его и говорил с ним’. Но даже в моменты лучших триумфов вашей жизни вы не испытывали того счастья, которое каждый день и час доступно мне. Это счастье — сознание, что я всем обязан себе. Что ни знатность, ни богатство, ни содействие родных не облегчали моей дороги, что все было против меня, и все, чего я достиг, сделано и завоевано мною, мной одним!
— Мальчик, — сурово и резко ответил граф, — тебе удалось, может быть случайно, проявить мужество и находчивость, и это вскружило тебе голову, и ты уже надменно говоришь: все, чего я достиг… Чего же ты достиг? Ты, пожалуй, на хорошем пути — если только твоя самонадеянность не совратит тебя, но на этом пути ты сделал только первые шаги. У тебя еще не может быть и начатков той зрелой мудрости, которая создает истинного рыцаря…
Паж засмеялся тихим, но гневным смехом.
— Славный старец, — сказал он, — испытай меня. Потягайся со мной, в чем тебе угодно.
— Фернандо! — воскликнул барон, возмущенный этой дерзостью, но граф остановил его:
— Пусть этот мальчик говорит.
— Я не думал оскорбить графа, — холодно сказал паж. —
Я не предложил бы ему состязаться в воинской ловкости и силе, так как хорошо понимаю, что за мной преимущество молодости. Но я говорю о более тонких вещах. Я много слыхал о вашей мудрости и начитанности, граф, но и с вами я рискнул бы поспорить глубиной познаний в алгебре, схоластике и поэзии, умением слагать стихи, играть на лютне и толковать бессмертного Данте. Я вижу у вашего кресла шахматный столик, эту игру называют игрой для избранных. Еще никто не победил меня в этой игре.
Граф улыбнулся раздраженной улыбкой.
— Сыграй с моей дочерью, паж. Она не так хвастлива, как ты, но берегись ее искусства!
— Контессина прекрасна, — ответил паж с поклоном, — ее красота ослепительна, но и ослепленный, я не могу быть побежден.
Граф потерял терпение. Все лицо его потемнело, в тихом голосе, которым он заговорил, слышалось предчувствие грома.
— Иоланда, — приказал он, — принеси шкатулку с шахматами.
Иоланда вышла.
— Паж, — сказал граф, — бейся со мной об заклад. Я беру в заклад твою голову.
— Граф, — сказал паж, — ваша дочь прекрасна. Я беру в заклад вашу дочь.
— Что?! — загремел граф.
— Если я проиграю, вы берите мою голову. Если я выиграю, ваша дочь моя. Или вы боитесь заклада?
Вошла Иоланда со шкатулкой и остановилась посреди горницы.
Граф сказал голосом, худо скрывавшим гнев.
— Играйте. Иоланда, ты должна победить.
Старики сидели у камина, тихо вспоминая былое.
— Что с вами, паж Фернандо? Вы глядите на меня и молчите?
— Я смотрю в ваши глаза, которые так прекрасны.
— А я тем временем уже сняла у вас третью пешку. Вы рассеяны!
— Нет, не рассеян: берегите башню.
— Правда. Погибла моя башня.
— Ну что, Иоланда, как твоя партия?
— Пока еще наравне, отец.
— Что с вами, паж Фернандо: вы глядите на меня и молчите?
— Я смотрю в ваши очи, которые так прекрасны.
— У вас красивый выговор, какого я никогда не слыхала. Откуда вы родом, паж Фернандо?
— Я родом из дикого края. Там солнце горит ярче, чем у вас, и ночи там чернее вашей. Там лето пышет пламенем, зима леденит потоки трамонтаной1.
Там любят так, что идут на смерть за любовь, там ненавидят так, что и смерть не убивает ненависти. Там веруют беззаветно, богохульствуют безумно, там все прекрасное трижды прекрасно, все безобразное трижды ужасно, и эта страна лежит далеко-далеко.
— В вашем крае, должно быть, много красавиц?
— Женщины моей родины очень красивы. У них черные глаза, черные косы. Но небо наше голубое, как ваши глаза, солнце наше золотое, как ваши кудри. Вы прекрасней, чем женщины моей родины… Шах королеве.
— Ах!.. Мой бедный конь, я не спасу королевы, если не пожертвую им…
— Ну что, Иоланда, как партия?
— Контессина проигрывает, граф.
— Нет, нет, отец, я еще не думаю сдаваться.
— Это напрасно, контессина, когда победа мне нужна, я побеждаю.
— А зачем вам так нужна победа, паж Фернандо?
— Спросите вашего отца, контессина… Шах королеве. Вы теряете другого коня.
— Бедные мои кони!.. Отец, зачем Фернандо так нужна победа?
— Он шутит, Иоланда. Я с ним пошутил, и он шутит.
— Граф, вы со мной не шутили, и я с вами не шутил. С вами никто и никогда не посмел бы шутить. Если я проиграю, — вы знаете, что я проиграю, если выиграю, — вы знаете, что я выиграю… Шах королю. Вы теряете другую башню.
— Отец, он искуснее меня!
— Паж, оставь игру. Я пошутил с тобой. Забудь наш спор.
Я сделаю тебя богатым, я отвезу тебя ко двору.
— Мне ничего не надо, граф. Ваш ход, контессина.
— Паж, пока моя дочь обдумывает ход, подойди со мной к камину, я должен сказать тебе два слова…
— Я повинуюсь. Ваши два слова?
— Зачем тебе моя дочь?
— Я полюбил ее с первого взгляда.
— Ты любишь ее. Это хорошо. Помни же, если ты потребуешь заклада, ты сделаешь несчастной ту, которую любишь.
— Почему?
— Ты не знаешь жизни. Женщина, происхождение и красота которой с первых лет обещали знатную, блестящую и роскошную судьбу, не будет счастлива, став женой безымянного бедняка. Она будет страдать — громко или молча. Если молча, это еще хуже. Ты не знаешь жизни.
— Паж Фернандо, ваш ход… Паж Фернандо, вы не слышите? Паж Фернандо! Паж Фернандо, очнитесь от вашей задумчивости и займите ваше место.
— Простите, контессина… Мой ход? Сейчас…
— Что с вами, паж Фернандо: вы глядите на меня и молчите?
— Я смотрю в ваши очи, которые так прекрасны…
— Слова те же, но звук их другой — печальный. Что вас печалит, паж Фернандо?
— Что богатой контессине до печалей безымянного пажа?..
— Вы не безымянный паж, у вас есть имя: это имя — герой, а ваша печаль… ваша печаль…
— Договорите, контессина.
— Не знаю… Мне как3то не хочется, чтобы вы были печальны. Отчего вы печальны… Ага! Шах вашей королеве. Отчего вы печальны?
— Я не печален. У вас в саду есть цветы, контессина?
— Да. Если бы не зима, я подарила бы вам цветов. Какие ваши любимые цветы, паж Фернандо?
— Гвоздика. Вы срывали когда3нибудь красную гвоздику в полном цвету?
— Срывала.
— Когда красную гвоздику сорвут в полном цвету, она должна умереть. Но она умирает пышной и прекрасной. Сорванная потом, она вянет и бледнеет, но это уже после смерти.
— Да. Мне всегда поэтому жалко рвать цветы. Это все равно, что убить молодое существо.
— Почему жаль? Если вы не сорвете гвоздику, она постареет, потускнеет и тоже умрет, но умрет не пышной и прекрасной, а хилой и жалкой. Лучше умереть в расцвете, в самый яркий полдень жизни — тогда все прекрасно, тогда и смерть прекрасна.
— Почему вы говорите о смерти, паж Фернандо? Почему ваши глаза потемнели? Вам грустно?
— Я не грущу. Я цветок красной гвоздики в полном цвету — как же я могу грустить?
— Паж Фернандо, мне жутко. Что вы проиграете, если проиграете?
— Ничего такого, что было бы мне дорого.
— А что выиграете, если выиграете?
— Я не выиграю. Граф, слышите? Я проигрываю!
— Отец, я уже сняла у него почти все фигуры, но… мне не по себе. Не оставить ли эту партию?
— Ты права, Иоланда. Паж, довольно. Мне не нужно твоего проигрыша. Я пошутил с тобой.
— Старик! Никому и никогда не позволял я шутить со мною, не позволю и вам! То, что я проиграю, будет вам отдано, и не от вас зависит помешать мне. Я не похож на вас, знатных и богатых людей: мое слово свято, мне не жаль отдавать то, что я проиграл.
— Отец, что это значит, ради Бога?
— Паж, твои слова резки… но справедливы. Иоланда! Мы бились об заклад: если он выиграет, ты должна стать его женою, проиграв, он должен…
— Граф! Я не даю вам права открывать пред контессиной наш тайный договор! Ваш ход, Иоланда.
— Твой ход, Иоланда. Ангел твоей покойной матери да водит твоей рукою, потому что поистине благородная душа трепещет в запальчивом сердце этого юноши…
— Контессина, этим ходом вы открываете путь моей королеве.
— Мой ход сделан, паж Фернандо.
— Девушка, мне не нужно твоего милосердия! Ты нарочно даешь себя победить.
— Не сердись на меня, паж Фернандо, ведь ты победил уже меня другой победой…
— Шах королеве!
— Королева твоя…
— Шах королю!
— Отец, я побеждена.
— Да сбудется воля Божия! Подойди сюда, старый друг мой Тебальдо. В эту ночь родился младенец, сын бедных и незнатных людей, которого Бог поставил превыше царей земных. Оттолкнуть человека, рожденного в бедности, значит оттолкнуть Христа. Моя дочь Иоланда будет женой человека, рожденного в бедности, и я верю, что такова Его святая воля. Будьте благословенны, дети мои.
— Что с тобой, паж Фернандо? Ты глядишь на меня и молчишь?
— Я гляжу тебе в очи, которые так прекрасны.
Газета ‘Одесские новости’, 29.12.1902
Источник текста: Жаботинский (Зеэв) Владимир, Сочинения в девяти томах, том II, кн.2, Минск, 2010, стр. 606.
Оригинал здесь: Викитека.