Когда слышишь отовсюду жалобы… Из цикла очерков ‘Гонец’
Октябрь, 1926.
Друзья мои!
Хотелось бы сказать все сразу, коротко и все самое необходимое. Но как сказать все проще и сильнее, чтобы в слове была истинная помощь?
Прошло более полугода с тех пор, как я писал вам о первых днях моего счастливого отшельничества здесь на Помпераге. Каждый день хотел писать, но каждый мой час пребывания здесь был так полон, так изнурительно обременен физической работой, что даже близкие мои, знающие цели моего труда, часто говорили:
— Свечу нельзя жечь с двух концов. Пощадите себя!
Я не отвечал не только вам. Месяцами не садился за любимую рукопись. Внешне огрубел, рабочий костюм часто порван, грязен и вид мой был почти убог рядом с элегантными гостями, изредка навещавшими мой скит. Я очень похудел, осунулся, но сам не знаю, откуда во мне столько легкости и молодости? Я не хожу, а бегаю, иногда вприпрыжку… Я поднимаю и ношу огромные камни, по пяти часов подряд могу огромным молотом разбивать упрямую скалу, прокладывать путь для автомобилей в таких местах, где еще вчера могли ходить лишь звери. Я упорно преодолеваю множество препятствий, чтобы создать своим трудом, и, думаю, и духом — прежде всего независимость, а если мне удастся, то и средства для того любимого дела, которым живу — для возможности воплощать красивые идеи в действия. Именно здесь в Америке я понял, что все технические средства и даже власть должна быть по возможности в руках людей мысли и духа, способных к творческому созиданию. Бедность же, ежели она не величава, как бедность Христовых апостолов, я называю матерью пороков. Во всяком случае, она тормозит развитие сознания. Особенно ненавижу босячество!
На этот раз хочу вам написать не о прелестях природы и не о радостях лесного пустынножительства, а о том, что больше всего вас волнует в данную минуту: о создании хоть какого-нибудь материального благополучия там, где вы находитесь…
прежде всего не надо ставить ваше благополучие в зависимость ни от того, что вы томитесь в беспросветной бедности на родине, ни от того, что вы лишены родины и находитесь в рассеянии по белу свету.
Кроме ваших, я продолжаю получать множество писем, восторженных и жалобных, умоляющих и обвинительных.
‘Хорошо вам говорить о самопомощи, когда вам помогли другие!’
— пишет мне какой-то аноним из Франции.
‘Вам легко проповедовать любовь к природе, когда вы сделались помещиком в Америке’,
— звучит усталый голос из Самары.
‘Испытали бы вы нашу участь — участь слуг у негритосов!’
— доносится, как стон, из Эфиопии.
‘Слова, слова, слова!’
— саркастически восклицает во всем обманутый корреспондент с солнечного острова Крита.
Не перечесть печальных и трогательных образов о терпении и о безнадежном будущем многих людей искусства, науки и литературы. И почти все они вздыхают об одном:
— ‘Где же люди, которые бы оценили наши труды и достижения хотя бы лептою Евангельской Вдовицы? Где, кому нужны те идеалы, за которые мы отдали все наши силы?..
— Если голодает сам Бальмонт и никому не нужны даже его бессмертные цветы поэзии, то где же мне, неизвестному?..’