КОГДА МНЕ ЖАРКО
КОГДА МНЕ ЖАРКО
* * *
* * *
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Когда мне жарко, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1917
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 13 т.
Т. 10. В дни Содома и Гоморры
М.: Изд-во ‘Дмитрий Сечин’, 2017.
Вот проклятые мухи: кусаются как волки. Чтоб вы подохли!
А тут еще жара, а тут еще и пыльно. Петроградишка наш такая каверзная дрянь, что сидишь и диву даешься: кто это ухитрился в одно место нагнать столько дураков и мошенников? Девяносто девять сотых тунеядцы, альфонсы, взломщики и идейные тупицы.
Ничего нельзя достать… Белый хлеб встречается не чаще, чем стокаратовый бриллиант, за сапожишки дерут полтораста рублей, — а все почему? Никто не хочет работать как следует. Добились восьмичасового рабочего дня и от радости стали работать четыре часа. И то — в неделю. Будь я доктор, я бы всех этих тунеядцев отказался лечить. Очень просто.
И именно на основании ихнего же 8-часового рабочего дня.
— У вас что болит? Живот схватило? Холера? Чего же вы ко мне лезете ночью?! У меня тоже, как и у вас, 8-часовой рабочий день: от 9 до 5, с перерывом на обед. Что? Умереть можете? А мне какое дело? Сейчас вон вся Россия из-за вас умирает, — однако же вы и часом лишним для работы на пользу России не поступитесь. Так мне-то чего же из-за вас свой отдых ломать?
Не прав я? Прав. Сейчас мы все — тот же доктор, у постели тяжко больной России толчемся. И если мы ее только 8-ю часами небрежного ленивого труда лечить будем — скоро она, матушка, протянет ноги от такого лечения.
А то еще завели моду — даже самые первейшие министры — твердить к месту и не к месту преглупую фразу:
— Мы должны стоять на страже революции. Спасайте революцию.
Россию вы, голубчики, спасайте, а не революцию. Что она за цаца такая, ваша революция? Революция это болезнь, это жестокая лихорадка, которую переживает Россия.
О спасении больной, милые мои, думайте, а не о сохранении лихорадки.
Хороши те доктора, которые тычутся близорукими лицами в термометр, вынутый из-под мышки больной, и шепчут встревоженными голосами:
— У нее лихорадка. Ради бога, спасайте лихорадку! Поддерживайте лихорадку!
Опять проклятая августовская муха укусила за щеку. Так и цапнула, свинья этакая!
И вообще, я думаю, что я лично был бы лучшим министром, чем те, которые таскают под мышкой министерские портфели.
Что требуется от министра? Чтобы он был умный, дальновидный, предусмотрительный.
Возьмите старые номера ‘Сатирикона’ — кто вопил и кричал насчет Ленина? Министры? Как бы не так! Я вопил, я кричал. А они бродили, как слепые куры. Кто заговорил первый о железной власти, о диктатуре? Они или я? Я первый. Они дошли до этого с таким опозданием, что и смешно и, главное, — страшно.
Так почему же они — министры, а я не министр?
Обождите, голубчики: история вам пропишет ижицу!
Кто упустил Ленина? Я? Нет. Исполнительный Комитет упустил. А я говорил:
— Не упускайте. Держите. Убежит.
И опять я скажу: почему меня не выбрали в Исполнительный Комитет?
Вы скажете, что там только рабочие и солдатские депутаты.
Ну что ж такое! А я вас спрошу: что лучше, — штатский ум и проницательность или рабоче-солдатская близорукость?
Ах, как я разволновался, просто ужас.
Главное, мухи кусают.
А вы заметили, как теперь не только голодно живется, но и скучно: на митингах уже скучно, лица у всех или злые, или тоскливые, а карманы набиты продовольственными карточками, на которые нельзя получить ни шерсти, ни молока.
И слова пошли какие-то все серые, скучные, как пыльное департаментское дело в синей обложке за 1891 год.
— Комиссариат.
— Подрайон.
— Делегат.
Единственное есть краткое русское выражение, и то — ‘домовой уполномоченный’.
Потом мне вот тоже еще не нравятся эти украинские дела: Винниченко такой же писатель, как и я — однако я не лезу в гетманы и не сочиняю универсалов, а тут человек прямо сдурел: хохлы плачут, упираются, не хотят отделяться, не хотят учить малокультурный, полузабытый в городах украинский язык, а он тащит их за шиворот: учитесь, анафемы! Отделяйтесь!
Я так смотрю, что — препустейшее и преничтожнейшее существо этот Винниченко.
А наше Правительство, не осведомившись даже у кротких покладистых малороссов, хотят ли они сами этого отделения, — бух в колокола!
— На, мил человек! Забирай себе всю Украину! Владей, Фаддей, моей Маланьей.
Винниченке я прощаю — с него что взять: не вышло дело — встряхнулся, да с тем и пошел, а ведь Временное Правительство, оно — ответственно.
Что оно запоет, если вся украинская авантюра превратится в глупейший, стыдный для всех фарс?
И, пожалуйста, не думайте, что я какой-нибудь там черносотенец или буржуй, попивший читательской кровушки.
Такой же, как и вы, республиканец и разбираюсь во всем не хуже многих, а, пожалуй, даже и получше…
Да! Забыл совсем: почему это почта у нас работает так позорно, что вся Россия воет? Это вам тоже восьмичасовой рабочий день? Вот… дали людям свободу: отблагодарили, нечего сказать…
А, проклятая! В самый глаз куснула! Вы заметили, какая сейчас продается бумага от мух? Если даже хилая, умирающая от истощения муха сядет на мушиный лист, то, посидев минутку и объев какую-то штуку, которой лист вымазан, — вспорхнет и полетит, веселая и здоровая, дальше — будто живой воды хлебнула.
Изобрели, нечего сказать.
Вот, например, хочется пить, а пить нечего. Пили вы когда-нибудь петроградскую фруктовую воду? Делается она так.
Профессиональный отравитель, избежавший благодаря хитрости и подлогам народного самосуда, берет бочку тухлой воды, выбрасывает захлебнувшихся в ней распухших крыс и, влив полведра скисшей патоки, взбалтывает, после чего эта ‘фруктовая вода’ разливается по посудинам. Хотя она и не газируется, но при питье получается шипение (шипит отравившийся потребитель).
С одной стороны — жажда, с другой — то, что упустили Ленина, — все это делает мое мироощущение совершенно невыносимым.
Я все предсказывал: и экономическую разруха, и 3 июля, — почему же меня не хотели слушать? Это не штука, что теперь уже, постфактум, подстилают соломку на месте совершившегося падения. Ты, брат, подстилай раньше… А то…
Нет, не могу! Позову горничную: пусть она делает с мухами что хочет.
Что значит простой житейский ум: взяла горничная полотенце — выгнала в окно всех мух.
Очень мило. И благодаря открытому окну — прохладно сделалось.
Что же касается утоления жажды, то вот: в большой бокал выдавить лимон, немного сахару, 2-3 куска льду и чистой воды. Просто, но приятно до чрезвычайности.
Нет-с, голубчики: не такая страна Россия, чтобы погибнуть! Выплывем. В худших положениях бывали, выкручивались. Господи! Пока существует бриллиантовая роса на изумрудной траве, пока в небе блещут рубины и опалы, пока есть на свете море, пахнущее солью и йодом, — чего нам вешать носы? Разве девушки перестали целовать нас свежими, как лепестки сирени, губами? Разве исчезнут из наших библиотек благоуханные книги?
А главное — скоро мухи подохнут!
Впервые: Новый Сатирикон. 1917. No 31.
Винниченко такой же писатель, как и я — однако я не лезу в гетманы и не сочиняю универсалов… — Владимир (Володимир) Кириллович Винниченко (1880-1951) — активный украинский политический деятель и писатель. Рано ушел в политику, в революцию 1905-1907 гг. — один из организаторов Украинской соц.-дем. рабочей партии (УСДРП). Преследовался властями, жил полулегально. В 1917 г. стал заместителем председателя Украинской Центральной Рады, далее был генеральным секретарем (главой правительства) и министром внутренних дел Украинской Народной республики. Именно Винниченко является автором первых Универсалов (основных, программных политико-правовых актов) Центральной Рады УНР. Во время гражданской войны вел разнонаправленную политику, поочередно входил в несколько властных структур самых причудливых государственных образований, возникавших в раздираемой междоусобицей стране. При советской власти занял пост зампреда Совнаркома УССР, однако вскоре эмигрировал и осел во Франции, целиком отдавшись литературному и художественному творчеству. Известен как автор социально-фантастических романов и драматург.