Князь В. Ф. Одоевский, Сумцов Н. Ф., Год: 1883

Критика
Время на прочтение: 58 минут(ы)
Скачать в PDF

Н. . Сумцовъ.

Князь В. . Одоевскій.

Предисловіе.

‘Князь В. . Одоевскiй’. Н. . Сумцова. Харьковъ. Типографія M. Зильберберга, Рыбная ул., No 25-й. 1884. Дозволено цензурою. Кіевъ, 4-го Ноября 1883 года.
ImWerden, некоммерческое электронное издание, 2010
http://imwerden.de
Князь Владиміръ едоровичъ Одоевскій — одна изъ самыхъ свтлыхъ и благородныхъ личностей въ знаменитой плеяд дятелей сороковыхъ годовъ. Его проницательный умъ обнималъ почти вс главныя стороны духовнаго развитія современнаго ему общества. Выдающейся чертой его богатой духовной природы была глубокая и дятельная любовь къ людямъ. Одоевскій любилъ ‘отцовъ’ и ‘дтей’, богатыхъ и бдныхъ, высокообразованныхъ и тхъ, кого судьба лишила грамотности, и всмъ посильно служилъ, словомъ или дломъ, всмъ сумлъ предложить подходящую умственную пищу. Онъ издавалъ философско-литературныя статьи, удовлетворявшія духовнымъ запросамъ выдающихся умовъ его эпохи, посредствомъ литературныхъ вечеровъ сближалъ дятелей науки и искусства на почв просвщенія, писалъ статьи для народа и для дтей, устраивалъ благотворительныя учрежденія для столичнаго пролетаріата. Везд онъ являлся звеномъ соединенія умственныхъ работниковъ и энергическимъ двигателемъ общественнаго и народнаго просвщенія.
Цль наша — возстановить по печатнымъ источникамъ въ духовномъ сознаніи современнаго образованнаго общества свтлый образъ кн. В. . Одоевскаго, вывести его имя изъ страннаго и непонятнаго забвенія, въ которомъ оно находится въ настоящее время. {Примчаніе: Въ настоящее время я разыскиваю неизданныя статьи и письма кн. В. . Одоевскаго и собираю воспоминанія о немъ. Буду весьма благодаренъ лицамъ, которыя помогутъ мн добрымъ совтомъ или полезнымъ указаніемъ, гд и y кого я могу узнать подробности о жизни кн. В. . Одоевскаго. Все, что соберу, издамъ съ объясненіями отдльной книгой. Адресъ: Никол. едор. Сумцову, въ г. Харьковъ, нa Малогончаровскую ул., собствен. домъ.}

Н. С.

Князья Одоевскіе вели свой родъ отъ Рюрика. По прямой линіи они происходили отъ славнаго страдальца за русскую землю, князя Михаила Всеволодовича, замученнаго Батыемъ 20 сентября 1246 г. Съ раздленіемъ Руси на московскую и литовскую, и князья Одоевскіе раздлились на дв втви, московскую и литовскую, нердко враждовавшія между собою. Князья Одоевскіе были ревностными слугами московскихъ государей и пользовались ихъ милостями. Въ смутное время Одоевскіе были воеводами въ Новгород и Вологд. Ив. Никитичъ Одоевскій-Меньшой разбилъ и взялъ въ плнъ Заруцкаго. Воспоминаніе о немъ сохранилось до настоящаго времени въ народныхъ разбойничьихъ псняхъ, гд онъ называется Никитою едоровичемъ {Аристовъ, ‘Объ историч. знач. рус. разб. пс.’ въ ‘Филол. Зап.’ 1874. IV. 29—31.}. Въ царствованіе Алекся Михайловича кн. Никита Ив. Одоевскій пользовался большимъ расположеніемъ царя. Талантливый родъ Одоевскихъ съумлъ удержаться на надлежащей высот и посл петровскихъ реформъ. При Елизавет Петровн большой извстностью пользовался кн. Ив. Bac. Одоевскій, дйствит. тайный совтникъ, сенаторъ и президентъ вотчинной коллегіи. Сынъ его едоръ Ив. Одоевскій скончался въ чин статскаго совтника. Послдняя отрасль знаменитаго рода, кн. В. . Одоевскій былъ внукъ елизаветинскаго вельможи. Современникомъ кн. В. . Одоевскаго былъ извстный поэтъ декабристъ А. И. Одоевскій (1804—1839), однофамилецъ кн. В. . Одоевскаго {Подробности о род кн. Одоевскихъ cм. въ ‘Исторіи’ Соловьева IV 161, V 109, 110, 124, 345, VI 84, 241, VIII 154, IX 19, 29, 104, X 135, 154, 361, XI 50, 109, 110, 166, 169, 200, 322, 362, XII 208, 243, 345, 350.}.
Князь В. . Одоевскій родился въ 1803 г. {‘Правительств. Встникъ’ 1869. No 50 (формулярный списокъ кн. Одоев.).} Въ развитіи Одоевскаго важную роль играло его пребываніе въ московскомъ университетскомъ Благородномъ пансіон. Здсь заложены основанія его умственной и нравственной дятельности. Душею пансіона былъ Ант. Ант. Прокоповичъ-Антонскій, человкъ мягкій, гуманный, наклонный къ мистицизму, по своему времени отличный педагогъ. Въ теченіи 33 лтъ (1791—1824) онъ былъ директоромъ пансіона. Какими педагогическими принципами руководствовался Прокоповичъ-Антонскій видно изъ его книги ‘О воспитаніи’. Антонскій придавалъ воспитанію огромное значеніе. По его словамъ, воспитаніе опредляетъ характеръ и нравственный складъ человка. Судьба народа зависитъ отъ воспитанія молодыхъ людей. Согласно господствовавшимъ въ начал ныншняго столтія въ обществ педагогическимъ взглядамъ, вся суть воспитанія поставлялась въ доброй нравственности, въ ‘образованіи сердца’. И Прокоповичъ-Антонскій находилъ, что утонченіе ума безъ образованія сердца злйшая язва. На первый планъ онъ выдвигалъ религіозно-нравственное воспитаніе и утверждалъ, ‘что дни благоденствія народовъ были вмст днями торжества религіи’ {Прокоповичъ-Антонскій, О воспитаніи. М. 1818 г. 5.}.
Антонскій стоялъ въ самыхъ близкихъ, сердечныхъ связяхъ съ учениками пансіона. Его педагогическія идеи переходили къ ученикамъ, горячо ими воспринимались и пропагандировались.
Въ силу господствовавшихъ теченій общественной мысли въ конц царствованія Александра I, отчасти подъ вліяніемъ религіозно-мистическаго умонастроенія самаго директора пансіона, въ пансіон, во время пребыванія въ немъ Одоевскаго, господствовало религіозно-мистическое настроеніе, далекое впрочемъ отъ фотіевскаго обскурантизма и ханжества. Въ этомъ настроеніи преобладала сторона мечтательная, филантропическая, та сторона, которая немного ране нашла превосходное выраженіе въ Дружескомъ Ученомъ Обществ. Религіозно-мистическое настроеніе Прокоповича на воспитанникахъ пансіона отразилось различно. Въ Инзов, знаменитомъ впослдствіи покровител А. Пушкина, это настроеніе укрпило честность, благочестіе, доброту, въ Магницкомъ развило лицемріе, ханжество. Были случаи, что студенты пансіона бросали заведеніе и поступали въ монастырь {Сушковъ, Моск. Унив. Благ. Панс. М. 1858, стр. 58 и слд.}. Одоевскій слегка подчинился пансіонской мистик, что сказалось въ его ученическихъ рчахъ. Такъ, въ 1821 г., въ ‘Разговор о томъ, какъ опасно быть тщеславнымъ’, Одоевскій, очевидно, in verba magistri, высказалъ мысль, что ‘религія должна сопровождать человка на всемъ пути его жизни’ {Рчь, разговоръ и стихи. Москва. 1821. 18—29.}. Въ 1822 г. Одоевскій на публичномъ акт произнесъ рчь о томъ, что вс знанія и науки тогда только доставляютъ намъ истинную пользу, когда он соединены съ чистою нравственностью и благочестіемъ’ {Рчь, разговоръ и стихи. Москва. 1822. 13.}. Девятнадцатилтній ораторъ въ присутствіи своего благочестиваго начальства развивалъ мысль, что ‘науки должны быть назидательны и религіозны’.
Воспитанники пансіона обнаружили большую наклонность къ занятіямъ философіей, живо интересовались русской литературой и любили музыку.
Кн. Одоевскій слушалъ въ пансіон проф. Павлова. Въ 1821 г. Павловъ возвратился изъ-за границы и началъ читать въ пансіон лекціи о природ. На вопросы, что такое природа, какъ можно ее познать, даровитый профессоръ съ пластическою ясностью излагалъ ученіе Шеллинга и Окена. Впечатлніе, произведенное лекціями Павлова на учениковъ, было сильно и плодотворно. Лекціи эти развивали въ молодомъ поколніи интересъ къ нмецкой философіи. Увлеченіе философіей выразилось y Одоевскаго въ ‘Рчи’ 1822 г. Здсь Одоевскій такъ превозноситъ могущество философіи: ‘философія — наука всеобщая, имющая вліяніе на вс другія. Науки заимствуютъ отъ нея свои силы, какъ планеты отъ источника свта — солнца… Философія — мрило, которое мы можемъ примнять ко всмъ нашимъ познаніямъ, оно только можетъ опредлить врность или неврность нашихъ мнній… Философія, столь необходимая въ жизни политической, равно полезна и въ жизни частной, семейственной…. Водворять миръ и спокойствіе между милліонами то же, что водворять ихъ въ семейств, потому что ходъ ума везд одинаковъ, различны лишь отношенія’.
‘Русскiй языкъ былъ главнымъ, любимымъ предметомъ въ пансіон, говоритъ Погодинъ, и русская литература была главной сокровищницей, откуда молодые люди почерпали свои познанія, образовывались. И въ этой школ образовался слогъ, развился вкусъ y Одоевскаго, равно какъ и y его товарищей, старшихъ и младшихъ’ {‘Голосъ’ 1869. No 171.}. То обстоятельство, что Общество Любителей россійской словесности имло засданія въ торжественной зал пансіона и что на засданія Общества допускались воспитанники старшихъ классовъ пансіона, должно было не мало содйствовать развитію въ нихъ литературныхъ наклонностей. Они видли и слышали знаменитыхъ писателей — Карамзина, Жуковскаго и др. Всякое чтеніе въ Обществ вызывало y студентовъ жнвые споры и сужденія. Начальство пансіона побуждало студентовъ къ литературной дятельности. Оно предлагало имъ темы для публичныхъ рчей и затмъ печатало эти рчи, чмъ сильно подогрвало литературное самолюбіе юныхъ ораторовъ, вызывало ихъ къ соревнованію въ искусств сочинительства, закрпляло y нихъ привычку къ литературной дятельности.
Благородный пансіонъ оказалъ на Одоевскаго благотворное вліяніе еще въ томъ отношеніи, что развилъ въ немъ любовь къ музык. Одоевскій съ благодарностью вспоминалъ о пансіонскомъ учител музыки, Шпревич, который познакомилъ его съ музыкой С. Баха, тогда едва извстной въ Москв {Рус. Архивъ. 1864. 810.}.
Выходя изъ пансіона, Одоевскій обратился къ публик съ слдующими словами въ честь науки: ‘Науки полезны, необходимы, спасительны для всякаго гражданскаго общества…. Он столько же безпредльны, какъ самая природа, он ея искусственное начертаніе и объясненіе тайныхъ средствъ ея, ихъ предлы — предлы вселенной, ихъ послдняя цль при подножіи престола Всевышняго’ {‘Рчь’. 1822.}.
Эта вра въ науку, эта любовь къ наук — своего рода аттестатъ духовной зрлости — для Одоевскаго, a для благороднаго пансіона — аттестатъ его нравственной чистоты, свидтельство его превосходнаго вліянія на учащихся.
Одоевскій окончилъ курсъ пансіонскихъ наукъ въ 1822 съ золотой медалью, съ золотыми мечтами и надеждами, съ врою въ свтлое будущее.
По выход изъ пансіона Одоевскій сблизился съ литературнымъ кружкомъ Раича. Раичъ извстенъ, какъ издатель альманаховъ (‘Сверная Лира’, ‘Галатея’), переводчикъ ‘Георгикъ’ Виргилія, ‘Освобожденнаго Іерусалима’ Тасса и ‘Неистоваго Орланда’ Аріоста и какъ воспитатель . И. Тютчева. Литературный кружокъ Раича состоялъ изъ Погодина, Ознобишина, Путяты и др. На одномъ изъ литературныхъ собраній y Раича Одоевскій прочелъ свой переводъ первой главы натуральной философіи Окена, гд говорится о значеніи нуля, въ которомъ успокаиваются плюсъ и минусъ {Русск. Архивъ. 1874. II. 258.}.
Въ 1822—1823 г. Одоевскій подъ псевдонимомъ Фалалея Повинухина помстилъ въ ‘Встник Европы’ нсколько ‘Писемъ къ Лужницкому старцу’. Здсь онъ говоритъ о дурномъ воспитаніи женщинъ, вредномъ вліяніи иностранныхъ гувернеровъ, мотовств дворянъ, притсненіи крестьянъ разорившимися помщика?ми, главнымъ образомъ о невжеств ‘большаго свта’. Въ ‘Письма къ Лужницкому старцу’ вошла статья подъ заглавіемъ ‘Дни досадъ’, — картинка московскихъ нравовъ, интересная, какъ коментарій къ ‘Горю отъ ума’ Грибодова {Встникъ Европы. 1823. No 9, 15—18.}. Оба сочиненія написаны приблизительно въ одно время. Аристъ Одоевскаго отчасти напоминаетъ Чацкаго. ‘Дни досадъ’ понравились Грибодову. Онъ черезъ редакцію ‘Встника Европы’ узналъ объ автор, познакомился съ Одоевскимъ и довольно близко съ нимъ сошелся. Сходство въ убжденіяхъ и одинаково сильная любовь къ музык сблизили молодыхъ писателей. Грибодовъ писалъ Одоевскому, что высоко цнитъ свойства его ума и дарованія {Рус. Архивъ. 1864. 809.}. Одоевскій, въ свою очередь, вполн признавалъ за Грибодовымъ большое литературное дарованіе. Связь между ними не прекращалась до самой смерти Грибодова.
Одновременно съ сближеніемъ съ Грибодовымъ Одоевскій близко сошелся съ другимъ сторонникомъ шишковскаго направленiя въ язык и литератур, В. Кюхельбекеромъ. Въ 1824 году они общими силами издали альманахъ Мнемозину въ четырехъ книгахъ {4-я книга вышла въ начал 1825 г.}. Съ легкой руки Карамзина, издавшаго въ конц прошлаго столтія два альманаха, ‘Аглаю’ и ‘Аониды’, альманахи сильно размножились, особенно въ 20 годахъ. Они восполняли собой слабую журналистику и по цн, и по содержанію были боле доступны читающей публик, чмъ журналы. Лучшимъ альманахомъ въ 20 годахъ была ‘Полярная звзда’ Рылева и Бестужева, вышедшая въ 1823—1825 годахъ въ трехъ книгахъ. Насколько популярно было это изданіе, видно изъ того, что ‘П. звзда’ 1825 г. въ теченіи трехъ недль разошлась въ количеств 1500 экз. {Отечеств. Зап. 1860, т. 130. Май. 133—144. } ‘Мнемозина’ по содержательности мало уступала ‘П. звзд’, но распространенность ея была ничтожна. У ‘Мнемозины’ было всего 157 подписчиковъ, преимущественно изъ лицъ превосходительныхъ и высокопревосходительныхъ. Погодинъ и Блинскій, однако, свидтельствуютъ, что молодежь полюбила это изданіе. Да и нельзя было его не полюбить. Тутъ писалъ А. Пушкинъ (‘Демонъ’, ‘Къ морю’), Баратынскій (‘Леда’, не вошедшая въ полныя собранія стих. Б., по слишкомъ большой чувственности), кн. Вяземскій (‘Вечеръ’, ‘Май’), кн. А. Шаховской (отрывки комедіи ‘Аристофанъ’), Павловъ (превосходная статья ‘О способахъ изслдованія природы’), H. A. Полевой (‘Спутники жизни’). Большинство статей въ ‘Мнемозин’ принадлежитъ издателямъ. Главной цлью издателей альманаха, по словамъ Одоевскаго, было ‘распространеніе новыхъ мыслей, блеснувшихъ въ Германіи, съ тмъ чтобы обратить вниманіе русскихъ читателей на предметы въ Россіи малоизвстные, по крайней мр, заставить говорить о нихъ, положить предлъ нашему пристрастію къ французскимъ теорикамъ, наконецъ, показать, что не вс предметы исчерпаны, что мы, отыскивая въ чужихъ странахъ бездлки для своихъ занятій, забываемъ о сокровищахъ, вблизи насъ находящихся’ {Мненозина 1824. II. 233.}. Что же это были за сокровища? Лучшій отвтъ на этотъ вопросъ находится въ помщенной во 2 кн. ‘Мнемозины’ стать Кюхельбекера ‘О направленіи нашей поэзіи, особенно лирической, въ послднее десятилтіе’. К. желаетъ пересадить на русскую почву лучшія стороны нмецкаго романтизма, именно стремленіе къ свобод и изученіе народа. Высказывая благодарность Жуковскому за то, что онъ освободилъ русскую литературу изъ-подъ ига французской словесности, точне Лагарпова Лицея, К. возстаетъ противъ подчиненія русской литературы нмецкому владычеству. ‘Всего лучше имть поэзію народную, замчаетъ онъ. Вра праотцевъ, нравы отечественные, лтописи, псни и сказанія народныя — лучшіе, чистйшіе, врнйшіе источники для нашей словесности’.
Въ ‘Мнемозйн’ Одоевскому принадлежитъ 18 статей: ‘Старики или островъ Панхай’, ‘Листки, вырванные изъ парнасскихъ вдомостей’, ‘Аоризмы изъ различныхъ писателей по части современнаго германскаго любомудрія’, ‘Елладій, картина изъ свтской жизни’, семь апологовъ, характеръ, ‘Радуга — цвты — иносказанія’, ‘Слдствія сатирической статьи’, ‘Секта идеалистико-элеатическая’, отрывокъ изъ словаря исторіи философіи и три полемическія статьи, направленныя противъ Булгарина и Воейкова. Сатира молодаго писателя повторяетъ новиковскія темы обличенія, находившія, впрочемъ, оправданіе въ современной Одоевскому дйствительности. Сатира Одоевскаго ограничивается франтами, модницами, псовыми охотами и т. п.
‘Листки’ заключаютъ въ себ уставъ геніальнаго скопища, состоящаго изъ геніевъ, подъ-геніевъ, геніальныхъ переписчиковъ и геніальныхъ разсыльщиковъ. Для генія не требуется ни обширныхъ познаній, ни глубокаго ума. Геніевъ такъ много, что Аполлонъ не знаетъ, что длать съ ними. Геніальные писаря рабски подражаютъ генію, величаютъ его преобразователемъ отечественнаго языка. Въ благодарность геній называетъ ихъ людьми съ дарованіями. Діаметрально противоположно геніальному скопищу стоитъ ультра-словесникъ. Онъ торжественно заявляетъ, что ничего новаго нельзя придумать. Въ заключеніе Полимнія устами автора возвщаетъ, что скоро наступитъ конецъ предразсудкамъ и ясное солнце (т. е. философія), восходя со стороны древнихъ тевтоновъ, озаритъ безконечное пространство знаній. Намеки Одоевскаго слишкомъ ясны, чтобы ихъ не отгадать. Геніальное скопище — Арзамасъ, преобразователь языка — Карамзинъ: подъ-геніи — люди въ род Макарова, талантливаго послдователя карамзинской реформы слога, ультра-словесникъ — Шишковъ. ‘Арзамасъ’ замолкъ въ 1817 г., ‘Бесда’ Шишкова въ 1818 г.: но споры, вызванные этими литературными обществами, не улеглись и во время Мнемозины.
Въ ‘Аоризмахъ’ въ зачаточномъ состоянiи находятся философскія идеи, которыя десять лтъ спустя были превосходно развиты Одоевскимъ въ ‘Русскихъ ночахъ’ — идеи о недостаточности одного опытнаго знанія, объ отношеніи вещественнаго къ отвлеченному, какъ частнаго къ цльному, о равенств всхъ конечныхъ высшему идеалу, объ абсолютной истин, какъ тождеств идеальнаго съ реальнымъ, о томъ, что цль науки сама наука и т. п. Аоризмы произвели въ обществ благопріятное для молодаго ихъ автора впечатлніе. Извстный ученый Велланскій читалъ ихъ, по его собственному признанію, ‘съ величайшимъ удовольствіемъ’ {Рус. Арх. 1864. 805.}.
Въ полемическихъ статьяхъ Одоевскаго сказывается мягкость и доброта его характера. Булгаринъ и Воейковъ придирались къ ‘Мнемозин’ по самымъ пустячнымъ поводамъ, по поводу обертки, опечатокъ, отдльныхъ словъ. Воейковъ находилъ непростительной грамматической ошибкой Кюхельбекера выраженіе ‘по мн’. Булгаринъ издвался надъ выраженіями ‘лакомая двушка’, ‘земляки вс его знали’ {Новости литературы, Булгарина 1824. No XIV. 25.}. Одоевскаго тяготилъ споръ съ людьми, прибгавшими къ брани и доносамъ. Въ послдней книжк ‘Мнемозины’ Одоевскій писалъ: ‘Я молодъ, не произвелъ ничего еще такого, что могло дать мн право даже на названіе автора, если суждено мн быть хорошимъ писателемъ, то брань ваша не достигнетъ меня, суждено мн быть дурнымъ сочинителемъ — никакія похвалы г. Булгарина не спасутъ меня отъ забвенія. Теперь же оканчиваю на всегда журнальныя перебранки: он мн наскучили… Я и такъ довольно унижалъ себя, по молодости входя въ сношенія съ людьми, которые разсуждать не въ состояніи, a шутокъ не понимаютъ и не стоятъ’ {Мнемозина. Часть 4. Стр. 227—228.}. Черезъ шесть лтъ Одоевскій вспомнилъ о своихъ препирательствахъ съ Булгаринымъ и Воейковымъ. Какъ горько иногда ему приходилось, видно изъ слдующихъ его словъ: ‘Въ эту позорную эпоху нашей критики литературная брань выходила изъ границъ всякой благопристойности, литература въ критическихъ статьяхъ была дломъ совершенно постороннимъ: он были просто ругательство, площадная брань площадныхъ шутокъ, двусмысленностей, самой злонамренной клеветы и обидныхъ примненій, которыя часто простирались даже до домашнихъ обстоятельствъ сочинителя, разумется въ этой безславной битв выигривали только т, которымъ нечего было терять въ отношеніи къ честному имени. Я и мои товарищи были въ совершенномъ заблужденіи, мы воображали себя на тонкихъ философскихъ диспутахъ портика или академіи, или по крайней мр въ гостиной, въ самомъ же дл мы были въ райк: вокругъ пахнетъ саломъ и дегтемъ, говорятъ о цнахъ на севрюгу, бранятся, поглаживаютъ нечистую бороду и засучиваютъ рукава, a мы выдумываемъ вжливыя насмшки, остроумные намеки, діалектическія тонкости, ищемъ въ Гомер или Виргиліи самую жестокую эпиграмму противъ враговъ нашихъ, боимся расшевелить ихъ деликатность… Легко было угадать слдствія такого неравнаго боя. Никто не бралъ труда справляться съ Гомеромъ, чтобы постигнуть всю дкость нашихъ эпиграммъ. Насмшки нашихъ противниковъ въ тысячу разъ сильнй дйствовали на толпу читателей, и потому что были грубе, и потому что мене касались литературы’ {Одоевскій, Сочин. II. 7.}.
Сочиненія Одоевскаго, помщенныя въ Мнемозин, первые еще робкіе шаги писателя молодаго и неопытнаго. Сочиненія эти свидтельствуютъ о благотворности тхъ руководящихъ нравственныхъ началъ, которыя Благородный пансіонъ давалъ своимъ питомцамъ. Въ Мнемозин Одоевскій обнаружилъ мягкость нрава, честность въ убжденіяхъ, наклонность къ серьезному философскому мышленію.
Съ выходомъ въ свтъ послдней книжки Мнемозины Одоевскій умолкъ на нсколько лтъ, нужно думать, подъ вліяніемъ того впечатлнія, которое на него должно было произвести событіе 14 декабря. Тяжелый ударъ, сокрушившій тогда почти всю передовую молодежь, долженъ былъ тяжело отозваться на мягкомъ Одоевскомъ.
1826 году Одоевскій переселился въ Петербургъ и опредлился здсь на службу въ Вдомство иностранныхъ исповданій минист. внутр. длъ, которымъ тогда завдывалъ Д. И. Блудовъ.
Въ 1828 г. Одоевскій участвовалъ въ комитет для пересмотра цензурнаго устава и здсь проводилъ ту мысль, что сокрытіе истины лишь задерживаетъ исправленіе зла. Черезъ тридцать лтъ Одоевскій въ записк о цензур развивалъ свои прежнія либеральныя мннія о свобод печати. Онъ указывалъ правящимъ сферамъ, что при цензурныхъ строгостяхъ между публикой и литературой возникаетъ условный языкъ, за хитростями котораго никакая цензура не услдитъ {Рус. Арх. 1874. VII. 11—39.}.
При граф Блудов Одоевскій служилъ до 1846 г. Онъ былъ членомъ редакціи журн. мин. внутр. длъ, исполнялъ разныя спеціальныя порученія министра, требовавшія особенныхъ знаній. Напр. приведеніе въ однообразіе мръ и всовъ, улучшеніе пожарной части въ Петербург и др.
Въ первые годы служебной дятельности Одоевскаго имло мсто одно событіе, въ высшей степени характерно рисующее нравственную высоту Одоевскаго. Петербургская городская дума предложила одному аристократу званіе гласнаго. Важная особа нашла для себя унизительнымъ вмшаться въ толпу гражданъ и возвратила дум предложеніе съ надменнымъ указаніемъ на свою родовитость. Узнавъ объ этомъ, кн. Одоевскій, первый въ Россіи аристократъ по рожденію, самъ просилъ городской совтъ принять его въ гласные думы, что совтомъ, разумется, было исполнено весьма скоро и охотно {Московск. Вдомости. 1869. No 50.}.
Конецъ 20-хъ и начало 30-хъ годовъ прошли y Одоевскаго въ ревностномъ самообразованіи. Въ это время Одоевскій усердно изучалъ философію. ‘Милый мой мудрецъ! писалъ къ нему Грибодовъ 10 іюня 1825 г. Сердечно радуюсь твоимъ занятіямъ. Не охлаждайся. Они всякой жизни придаютъ значеніе’ {Рус. Арх. 1864. 812.}. Одоевскій впослдствіи съ восторгомъ вспоминалъ о своемъ юношескомъ увлеченіи философіей, о томъ, какъ томила его душевная жажда, какъ онъ горячими устами припадалъ къ источнику мыслей и упивался его магическими струями {Одоевскій, Сочиненія. I. 19.}.
Наклонность къ философскимъ занятіямъ въ русскомъ обществ начала развиваться съ шестидесятыхъ годовъ прошлаго столтія.
Образцами философскаго умствованія былъ Вольтеръ и энциклопедисты, въ особенности Вольтеръ. Г. Полторацкій въ ‘Матеріалахъ для словаря русскихъ писателей’ насчитываетъ до 140 переводовъ Вольтера на русскій языкъ, вышедшихъ въ XVIII и XIX вкахъ. Вольтера издавали тогда даже въ провинціи (въ Козлов). По словамъ митроп. Евгенія, письменный Вольтеръ былъ тогда столько же извстенъ, какъ и печатный. Что же касается печатныхъ изданій, оффиціальныя цензурныя свднія за 1797 г. показываютъ, что ‘сочиненія Вольтера ввозились тогда въ великомъ множеств и находились во всхъ книжныхъ лавкахъ’ {А. Веселовскій, Западное вліяніе. 1883 г., стр. 59.}. Послдовавшее въ конц ХVIII ст. въ правительственныхъ сферахъ охлажденіе къ просвтительнымъ идеямъ революціонныхъ философовъ задержало дальнйшее распространенiе этихъ идей въ Россіи.
Пересаженный въ десятыхъ годахъ изъ Германiи въ Россію романтизмъ сильно развился въ 30—40 годы. Вмст съ романтизмомъ воспринята была и нмецкая философія. И то и другое было перенято лишь отчасти, въ блдной и неясной копіи, что не мшало, однако, возникновенію ревностнаго поклоненія германскому любомудрію. Вс ничтожныя брошюры, выходившія въ Берлин и другихъ губернскихъ и уздныхъ городахъ нмецкой философіи, гд только упоминалось о Гегел, выписывались, зачитывались до дыръ, до пятенъ, до паденія листовъ въ нсколько дней. Чрезвычайное увлеченіе философіей имло свою невыгодную сторону. ‘Молодые философы наши, замчаетъ Герценъ, испортили себ не одн фразы, но и пониманіе, отношенiе къ жизни, къ дйствительности сдлалось школьное, книжное, это было ученое пониманіе простыхъ вещей, надъ которымъ такъ геніально смялся Гете въ своемъ разговор Мефистофеля со студентомъ’.
Не слдуетъ упускать изъ виду и хорошей стороны увлеченія философскими занятіями. Эти занятія развивали высшіе духовные интересы, будили мысль, закаливали ее въ горнил сильной логики, и давъ ей такимъ образомъ силу и устойчивость, облегчили тмъ самымъ для нея переходъ отъ безпредльныхъ витаній въ области безпредметныхъ умствованій въ сферу живой практической критики общественнаго строя.
Въ особенности въ 30 годахъ сильно было вліяніе философіи Шеллинга на образованную русскую молодежь. Къ шеллингистамъ принадлежатъ Павловъ, Велланскій, Веневитиновъ, въ особенности Одоевскій. Одоевскаго увлекли шеллинговы идеи о природ, какъ видимомъ тл безсмертнаго разума, о безсиліи чистаго опыта въ опредленіи всего существующаго, о необходимости внутренняго духовнаго откровенія для познанія природы, о поэтическомъ творчеств, какъ самомъ существенномъ проявленіи внутренняго духовнаго откровенія, о назначеніи каждаго народа сыграть на сцен всемірной исторіи свою особенную роль. Послдняя идея была главной причиной возникновенія славянофильства и западничества, какъ опредленныхъ философско-политическихъ ученій. Кром Шеллинга, Одоевскій былъ знакомъ съ Платономъ, Спинозой и Гегелемъ, которыхъ изучалъ въ подлинник.
Исходя изъ шеллинговой мысли, что наука есть стройный организмъ, живущій въ душ человка, причемъ отдлы знаній, какъ исторія, химія, философія, — лишь части этого организма, Одоевскій занимался и науками естественными, физикой, химіей и даже алхиміей. Въ книжныхъ шкафахъ Одоевскаго можно было найти Альберта Великаго, Парацельса, Раймунда Люллія. Иногда Одоевскій углублялся въ огромные фоліанты средневковыхъ алхимиковъ и читалъ ихъ мудреныя разсужденія о первой матеріи, о всеобщемъ электр, о душ солнца, о звздныхъ духахъ и т. п. Его привлекала смлость замысловъ алхимиковъ и ихъ наклонность одухотворять міръ вншній. ‘Мы обрзали крылья воображенія, говоритъ онъ, мы составили для всего системы, таблицы, мы назначили предлъ, за который не долженъ переходить умъ человческій, мы опредлили, чмъ можно и должно заниматься… Но не въ этомъ ли бда наша? Не оттого ли, что предки наши давали больше воли своему воображенію, не оттого ли и мысли ихъ были шире нашихъ и обхватывали большее пространство въ пустын безконечнаго, открывали то, что намъ вкъ не открыть при нашемъ мышиномъ горизонт’ {Одоевскій, Пестр. сказки. 1833. 9.}.
Свои философскія идеи Одоевскій распространялъ двоякимъ способомъ — посредствомъ литературныхъ вечеровъ и печатныхъ сочиненій. Литературные вечера въ первой половин настоящаго вка были весьма обычны въ столицахъ и въ провинціи. Многія литературныя произведенія этого времени прежде своего появленія въ печати были прочитаны на литературныхъ вечерахъ. Здсь молодые таланты находили поддержку и одобреніе. Здсь они могли услышать и узнать много такого, чего въ книгахъ не было и не могло быть. Особенно благотворно должны были дйствовать на молодые таланты литературные вечера Одоевскаго. У него собиралось самое разнообразное общество: поэты, ученые, композиторы, живописцы. На вечерахъ господствовала большая свобода. Вечера бывали по субботамъ. Возникновеніе ихъ относится къ началу 20-хъ годовъ. ‘Кн. Одоевскій принималъ каждаго литератора и ученаго съ истиннымъ радушіемъ и протягивалъ руку всмъ, выступавшимъ на литературное поприще. Одинъ изъ всхъ литераторовъ-аристократовъ онъ не стыдился званія литератора, не боялся открыто смшиваться съ литературною толпою и за свою страсть къ литератур терпливо сносилъ насмшки своихъ свтскихъ пріятелей’ {Панаевъ, Литер. воспом. въ ‘Соврем.’ 1861. I. 125.}… Литературные вечера Одоевскаго посщали Жуковскій, А. Пушкинъ, Гоголь, Кольцовъ, Крыловъ, кн. Вяземскій, Плетневъ, М. Глинка, Грибодовъ, Блинскій, Герценъ, И. Киревскій, Лермонтовъ, Даль, граф. Растопчина, Максимовичъ, кн. Шаховской, Сахаровъ, граф. Салогубъ, И. Панаевъ, Башуцкій, Погодинъ, Воейковъ, Каратыгинъ, Сровъ, Даргомыжскій, графы Вьельгорскіе, Потуловъ и др. дятели науки и искусства. Графъ Салогубъ {‘Голосъ’ 1869. No 72.} и А. Гатцукъ {Газета Гатцука. 1879. No 8.}, указывая на благотворное значеніе литературныхъ вечеровъ кн. Одоевскаго, выдвигаютъ на первое мсто его значеніе, какъ соединительнаго звена между представителями литературы и искусства. выдвигаютъ даже въ ущербъ собственной его литературной дятельности, которая при этомъ какъ бы отдвигается на второй планъ.
Одоевскій писалъ подъ сильнымъ вліяніемъ романтизма. Русскій романтизмъ, насколько онъ выразился въ сочиненіяхъ Жуковскаго, Бестужева-Марлинскаго, Н. Полеваго, Одоевскаго, состоялъ въ крайнемъ преувеличеніи значенія личности въ исторіи и въ презрительномъ отношенiи къ ‘толп’, обществу, въ стремленіи къ свобод поэтическаго творчества и въ прославленіи народности. Въ дйствительности, романтики, за исключеніемъ Одоевскаго, плохо понимали, въ чемъ состоитъ народность. Когда явились сочиненія Гоголя, романтики ихъ не поняли, увидли въ нихъ низкія слова и житейскую грязь.
Въ петербургскій періодъ общественной и литературной дятельности кн. Одоевскаго, продолжавшійся 1826—1862 г., его умственный и нравственный складъ обнаружился вполн. Въ это время вышли въ свтъ лучшія сочиненія Одоевскаго. Въ Петербург развилась его широкая и благотворная филантропическая дятельность. Здсь же получила развитіе и его учено-музыкальная дятельность, расцвтъ которой относится къ половин и концу 60-хъ годовъ, когда Одоевскій жилъ уже въ Москв.
Съ перездомъ въ Петербургъ Одоевскій близко сошелся съ А. Пушкинымъ. Тсныя дружескія отношенія между Одоевскимъ и Пушкинымъ ни разу не прерывались до самой смерти послдняго. Въ одномъ письм къ Пушкину Одоевскій подвергаетъ строгому разбору ‘Капитанскую Дочку’. Пушкинъ въ письм къ Одоевскому откровенно высказывалъ что ему не понравилось въ ‘Сильфид’ и въ ‘Зизи’. Съ выходомъ въ свтъ ‘Современника’ Пушкина, Одоевскій сдлался постояннымъ его сотрудникомъ. Предназначенная для первой книжки ‘Современника’ статья Одоевскаго ‘Разговоръ недовольныхъ’ была вжливо отклонена Пушкинымъ. Во 2 кн. Одоевскій помстилъ небольшую статью ‘О вражд къ просвщенію’, въ которой высказалъ мнніе, что литература часто проводитъ мысли, вредныя просвщенію, въ 3 книжк — небольшую статью ‘Какъ пишутся y насъ романы’, гд доказывалъ, что романисту, кром наблюденія надъ жизнью, необходимо поэтическое дарованіе {Современникъ 1836. III. 48—51.}. По предложенію Пушкина, Одоевскій написалъ фантастическій разсказъ ‘Сильфида’, напечатанный въ 1 кн. ‘Современника’ 1837 г., вышедшей уже посл смерти Пушкина. Пушкину, ознакомившемуся съ Сильфидой въ рукописи, разсказъ этотъ не понравился.
Въ 1836 г. Одоевскій написалъ небольшую статью ‘О нападеніяхъ петербургскихъ журналовъ на Пушкина’, напечатанную лишь черезъ 28 лтъ въ ‘Рус. Архив’ {Рус. Арх. 1864. II. 824—831.}. Одоевскій защищаетъ своего знаменитаго друга отъ грубыхъ нападеній литературныхъ зоиловъ и, указываетъ на трудолюбіе и образованность, какъ на его отличительныя черты.
Могучая личность Пушкина не могла не повліять на Одоевскаго. Пушкинъ побуждалъ Одоевскаго къ литературной дятельности и, быть можетъ, нсколько регулировалъ его дятельность своими совтами и указаніями.
По смерти Пушкина Одоевскій въ теченіи 1837 г. еще участвовалъ въ ‘Современник’, вмст съ кн. Вяземскимъ, Жуковскимъ, Плетневымъ и Краевскимъ.
Въ 1833 г. Одоевскій издалъ ‘Пестрыя сказки’ {Пестрыя сказки съ краснымъ словцомъ, собранныя Иринеемъ Модестовичемъ Гамозейкою, магистромъ философіи и членомъ разныхъ ученыхъ обществъ, изданныя В. Безгласнымъ. СПб. 1833.}, числомъ восемь. Пять сказокъ были перепечатаны въ 3 том ‘Сочиненій’ изданія 1844 г. Не перепечатывались боле ‘Реторта’, ‘Новый Жоко’ и ‘Просто сказка’. Въ томъ вид и въ томъ порядк, какъ сказки вышли въ 1833 г. он довольно понятны и интересны. По изданію 1844 г. ихъ трудно понять. Погодинъ {Голосъ. 1869. No 171.} и Блинскій {Блинскій, Сочин. 1860. IX. 53.} находили Пестрыя сказки непонятными, особенно сказку ‘Игоша’.
‘Реторта’ — XIX вкъ съ его мелкими интересами, съ его матеріализмомъ. Даже чертенокъ, подогрвающій реторту, удивляется пошлости людей XIX в. ‘День-деньской, говоритъ онъ, варишь-варишь, жаришь-жаришь, a много-много, что выскочитъ изъ реторты нашъ же братъ чертенокъ, не вытерпвшій людской скуки’ {Пестрыя сказки. 23.}.
Слдующія за ‘Ретортой’ сказки уясняютъ причины, вызвавшія опошленіе общества. ‘Сказка о мертвомъ тл’ представляетъ наклонность русскихъ дворянъ Савеліевъ Жалуевыхъ оставлять свое тло и превращаться въ иностранныхъ недорослей Цверлей-Джонъ-Луи. Въ ‘Новомъ Жако’, повидимому, Одоевскій хотлъ выразить мысль, что современному человку, при всхъ его несомннныхъ пріобртеніяхъ въ удобствахъ матеріальной обстановки, недостаетъ свободы и братской любви къ ближнему. ‘Игоша’ представляетъ постепенный процессъ развитія въ душ ребенка миа. Въ ‘Сказк о томъ, по какому случаю колежскому совтнику Ивану Богдановичу Отношенье не удалось въ Свтлое Воскресенье поздравить своихъ начальниковъ съ праздникомъ’ можно видть намекъ на крайнее пристрастіе русскихъ людей къ картамъ, пристрастіе, отчасти обусловленное слабымъ развитіемъ образованности, недостаткомъ серьезныхъ, умственныхъ интересовъ. Смыслъ ‘Просто сказки’ теменъ. Повидимому, Одоевскій тутъ намекаетъ на литературныхъ льстецовъ. ‘Сказка о томъ, какъ опасно двушкамъ ходить толпою по Невскому проспекту’ заключаетъ въ себ обличенія недостатковъ женскаго воспитанія, указываетъ на поверхностность женскаго образованія.
Въ 1834 г. Одоевскій напечаталъ небольшой разсказъ ‘Княжна Мими’, въ которомъ развиваетъ мысль о недостаточности женскаго образованія и воспитанія. ‘Канва, танцовальный учитель, немножко лукавства, tenez vous droite, да два-три анекдота, разсказанные бабушкой, какъ надежное руководство въ сей и будущей жизни — вотъ и все воспитаніе’. Неудивительно, что въ результат такого воспитанія является неумніе выражаться по русски и наклонность къ модничанью и сплетничеству.
Въ ‘Пестрыхъ сказкахъ’ Одоевскій провелъ нкоторыя, нужно признать, неудачныя измненія въ знакахъ препинанія, именно: ограничилъ употребленіе запятой и ввелъ оборотный вопросительный знакъ () въ начал вопросительныхъ предложеній, сохранивъ при этомъ общепринятый конечный вопросительный знакъ.
Въ тридцатыхъ годахъ Одоевскій увлекся педагогіей дтей съ 6 лтн. До 10 лтняго возраста (дтей y Одоевскаго не было). Онъ приготовилъ по этому предмету большое сочиненіе ‘Наука до науки’, изъ котораго напечатана небольшая часть подъ заглавіемъ ‘Опытъ о педагогическихъ способахъ при первоначальномъ образованіи дтей’. Статья эта показываетъ, что Одоевскій былъ основательно знакомъ съ литературой элементарной педагогіи. Онъ признавалъ слдующія психологическія основанія педагогіи: ‘Въ каждую минуту душевной дятельности дйствуютъ три главные дятеля: 1) врожденныя идеи, или, лучше сказать, предзнанія, истекающія сами собой изъ глубины души, 2) сознаніе, которое убждаетъ насъ въ ихъ существованіи, указывая на связь ихъ съ предметами вн человка, и 3) разумніе, которое, по выраженію Лейбница, есть не что иное, какъ ‘послдованіе истинъ’ {Отечеств. Зап. 1845, томъ 43, стр. 130—146.}. Мы родимся съ врожденными идеями, какъ смя родится со влеченіемъ образоваться въ растеніе, и до нихъ, наоборотъ, мы не можемъ дойти механическимъ отвлеченіемъ, но доходимъ лишь посредствомъ жизненнаго процесса, точно такъ же, какъ изъ растенія выдливается снова смя не механическимъ путемъ, но посредствомъ органическаго процесса. Человку невозможно довольствоваться своими безсознательными мыслями и побужденіями, ибо, оставленныя безъ дйствія, он могутъ погибнуть, какъ смя непосянное, он должны необходимо войти въ область сознанія и разумнія, какъ смя въ ндро земли. Здсь условія успха, какъ въ томъ, такъ и въ другомъ случа могутъ быть различны до безконечности, смя не даетъ ничего противоположнаго своему существу, смя пшеницы не производитъ яблока, и наоборотъ, но можетъ и не выйти, заглохнуть, произвести растеніе съ плодомъ и безъ плода, сильное или слабое, способное или неспособное къ прививк, это зависитъ отъ окружающихъ обстоятельствъ: то же и въ человк. Жизнь врожденныхъ идей или предзнаній въ области сознательнаго разумнія есть вся жизнь человка и жизнь всего человчества въ его поступательномъ движеніи.
Учебный предметъ педагогіи — дать пищу врожденнымъ идеямъ человка, ея единственно врная метода — пріучить умственныя силы ребенка къ сопряженію понятій, посредствомъ котораго онъ могъ бы самъ переходить отъ извстнаго къ неизвстному, отъ частнаго къ общему и отъ общаго къ частному, первый пріемъ педагогіи — укрпить умственныя силы ребенка надъ тмъ, что ребенокъ уже знаетъ, но въ чемъ не отдаетъ еще себ отчета, затмъ: сообщить ему новыя понятія, хотя неполныя, но врныя и постепенно пріучить его самаго видть связь между ними и пополнять проблы, остающіеся необходимо во всякомъ преподаваніи.. Способы усовершенствованія педагогіи зависятъ во-первыхъ, отъ общаго усовершенствованія всей области наукъ, во-вторыхъ, отъ положительныхъ наблюденій надъ процессомъ умственнаго развитія человка — почти съ его рожденія’.
Въ 1834 г. вышла первая дтская сказка Одоевскаго ‘Городокъ въ табакерк’. За ней послдовали другія, напечатанныя большею частью въ ‘Дтскомъ журнал’. Въ 1871 г. Д. . Самаринъ издалъ вс дтскія сказки Одоевскаго въ III т. ‘Библіотеки для дтей и для юношества’. Блинскій признавалъ за Одоевскимъ удивительную способность писать для дтей {Блинскій, Сочин. XI. 180, 542.}. Достоинства Одоевскаго, какъ дтскаго писателя, заключаются въ умніи принаравливать сюжеты къ дтской фантазіи, въ живости и увлекательности разсказа, въ ясности изложенія и простот языка. Къ дтскимъ сказкамъ Одоевскаго враждебно отнеслись славянофилы. ‘Все наше просвщеніе, говоритъ Хомяковъ, отправлялось отъ глубокаго убжденія въ своемъ превосходств и въ нравственной ничтожности той человческой массы, на которую оно хотло дйствовать. Всякій членъ общества думалъ такъ же, какъ изящный повствователь нашего времени, что любая двочка изъ любаго общественнаго заведенія (намекъ на ‘Сиротинку’ Одоевскаго) можетъ и должна произвести духовный переворотъ во всякой общин русскихъ дикарей’ {Хомяковъ, Полн. собр. соч. 1861. I. 59.}. K. Аксаковъ въ ‘Moсковск. Сборник’ 1849 г., не называя Одоевскаго прямо по имени, относитъ его въ разрядъ тхъ писателей аристократовъ, которые берутся писать повсти изъ простонародной жизни, вовсе не зная простаго народа {Пыпинъ, Историч. очерки. 1873. 321.}. Лучшее доказательство художественнаго достоинства дтской сказки, состоитъ въ томъ, что дти и взрослые читаютъ ее съ большимъ удовольствіемъ. Такого рода сказки есть y Одоевскаго, напр. коротенькая, но въ высокой степени гуманная и прелестная по изложенію сказка о жител Аонской горы {Одоевскій, Дтск. сказки. 141—143.}.
Одновременно съ выходомъ въ свтъ первыхъ дтскихъ сказокъ Одоевскій издалъ ‘Сборникъ дтскихъ псенъ’, который былъ неблагосклонно встрченъ критиками. По отзыву Блинскаго, стихи плохи {Блинскій, Сочин. XI. 182.}. Одоевскій никогда не писалъ стиховъ, и настоящій опытъ доказалъ лишь его несостоятельность въ стихосложеніи. Сборникъ боле не издавался, и въ настоящее время составляетъ библіографическую рдкость.
Въ 1837 г. Одоевскій въ ‘Литерат. Прибавленіяхъ къ Русск. Инвалиду’ помстилъ статью объ игр Каратыгина въ роли Гамлета. Знаменитый трагикъ дорожилъ мнніемъ Одоевскаго {Рус. Арх. 1864.}.
Въ 1839 г. Одоевскій участвовалъ въ предпринятой Краевскимъ покупк ‘Отечеств. Записокъ’ Свиньина, которыя въ рукахъ новаго редактора высоко поднялись, благодаря критическимъ статьямъ Блинскаго и философскимъ и беллетристическимъ статьямъ Герцена {Современникъ 1861. II. 651.}.
Сближеніе кн. Одоевскаго съ M. A. Максимовичемъ началось еще въ 1824 г. Первая книга, изданная Максимовичемъ, ‘Зоологія’ вызвала y кн. Одоевскаго весьма сочувственную рецензію въ Сын Отечества. Мало того, Одоевскій отыскалъ самого Максимовича, познакомился съ нимъ, ввелъ его въ кругъ литераторовъ и весьма радовался его научнымъ и литературнымъ успхамъ.
Въ 1833 г. Максимовичъ издалъ ‘Книгу Наума’. Это была первая попытка въ нашей литератур представить полезное и вмст привлекательное чтеніе для простаго народа. ‘Я отъ вашей ‘Книги Наума’ безъ ума отъ восхищенія, писалъ Максимовичу Одоевскій. Она вообще прекрасна. Вы совершенно попали въ тонъ необходимый въ семъ род книгъ. Мн и въ голову не входило, что можно сдлать краткую географію столь замчательною для простолюдина, какъ сдлалъ ее Наумъ. Появленіе вашей книги произвело во мн радость, которой я давно уже не испытывалъ при появленіи русскихъ книгъ, она хороша и сама по себ, и съ прекрасной цлью, и во время’. Одоевскій предлагалъ Максимовичу совмстныя работы по изданію книгъ для народа, бралъ на себя издержки изданія, предоставляя вс выгоды Максимовичу {Кіевск. Старина. 1883. IV. 843. Въ письм къ Макс. отъ 10 іюня 1833 г. Од. упоминаетъ о своей стать ‘Краткое понятіе о химіи’, напеч. во 2 кн. ‘Журн. Общеползн. свдній’, a въ другомъ письм безъ хронолог. помты говоритъ о двухъ своихъ не напечатанныхъ статьяхъ: Сцен изъ Петра Пустынника и Дтской книжк.}. Неизвстно, какъ отнесся къ этому предложенію Максимовичъ. Дло совмстнаго изданія народныхъ книгъ не состоялось. Но добрая мысль уже запала въ душу Одоевскаго, и онъ привелъ эту мысль въ исполненіе черезъ десять лтъ.
Въ 1843 г. Одоевскій и Заблоцкій издали первую книжку ‘Сельскаго Чтенія’. Въ 1848 г. вышла послдняя книжка, четвертая. ‘Сельское Чтеніе’ выдержало множество изданій, такъ, первая книжка — 11, вторая 7. Число разошедшихся экземпляровъ громадно. И въ настоящее время ‘Сельское Чтеніе’ превосходное чтеніе для простаго народа. Въ 40-хъ годахъ это изданіе было единственнымъ и исключительнымъ. Въ ‘С. Чт.’ говорятъ съ крестьяниномъ на язык вполн ему понятномъ о предметахъ для него близкихъ и интересныхъ. Матеріалъ, доступный для народнаго пониманія, обработанъ весьма тщательно. Въ однхъ статьяхъ излагаются правила нравственности, подкрпленныя искусно подобранными примрами назидательнаго свойства, въ другихъ статьяхъ изложены полезныя для крестьянъ практическія свднія. Одоевскому въ ‘С. Чт.’ принадлежитъ 18 статей: ‘Что крестьянинъ Наумъ твердилъ своимъ дтямъ, наставляя ихъ на добро’, ‘Что такое чертежъ земли, иначе планъ, карта и на что все это пригодно’, ‘O томъ, что дядя Ириней видлъ въ своей печк’, ‘Кто такой ддушка Крыловъ’, ‘Что такое чистота и къ чему она пригодна’, ‘Что такое выставка сельскихъ произведеній’, ‘Врачебные совты’ и др. Широко и многосторонно понималъ Одоевскій идею народнаго образованія. Вполн гуманно, человчно смотрлъ онъ на крестьянина, какъ на разумное существо, и не отказывалъ ему въ какой либо отрасли знанія. Онъ предлагалъ крестьянину не одни наставленія объ опрятности, не одни свднія объ овцахъ, лошадяхъ, коровахъ, полезныхъ и вредныхъ наскомыхъ. Исходя изъ той мысли, что крестьянину, какъ человку, ничто человческое не можетъ быть чуждо, Одоевскiй знакомилъ его съ книгопечатаніемъ, исторіей русской литературы, устройствомъ локомотива и т. п. Не многіе могли оцнить гуманный и патріотическій подвигъ Одоевскаго, — могъ оцнить Блинскій, Максимовичъ, Квитка, Даль, еще пять-шесть выдающихся умовъ, и только. Крпостники смотрли на Одоевскаго съ насмшкой, какъ на чудака, измышляющаго какую-то литературу для ихъ холоповъ. Славянофилы принципіально отвергали интеллигентную литературу для народа, усматривая въ ней неуваженіе къ народной мудрости и подозрвая вліяніе гнилаго запада.
Въ 1844 г. вышло собраніе сочиненій Одоевскаго въ трехъ частяхъ. Произведенія 20-хъ годовъ сюда не вошли за исключеніемъ ‘Санскритскихъ преданій’, — двухъ небольшихъ разсказовъ, написанныхъ въ 1824 г. Большая часть статей, вошедшихъ въ собраніе сочиненій, была написана въ 30-хъ годахъ и первоначально помщена въ журналахъ: ‘Современник’, ‘Отеч. Зап.’ ‘Библ. д. Чт.’ и ‘Сверныхъ цвтахъ’.
Въ первой части находятся ‘Русскія ночи’, — рядъ превосходныхъ статей, обнаруживающихъ вс своеобразныя черты литературной дятельности Одоевскаго. Чтобы сдлать свои философскія мысли понятными для читателя, Одоевскій пользуется и химіей, и медициной, и математикой. Отъ пророческаго тона онъ нисходитъ къ легкой шутк, везд смсь и пестрота. Везд видно сердечное убжденіе въ истинности изложенныхъ мнній, везд видно искусство отъ простаго предмета восходить до мысли сильной и глубокой. По весьма остроумному замчанію Дугера, Одоевскій ‘descend avec facilit de la contemplation idale l’observation pratique et sme frequement la raison sous le caprice’ {Douhaire, Le Decameron russe. Paris. 1865. Indrat.}.
Въ сочиненіяхъ Одоевскаго обнаруживается удивительная начитанность: ‘Когда вы читаете Русскія Ночи Одоевскаго, говоритъ Скабичевскій, васъ невольно поражаетъ универсальность и обстоятельность знаній этого человка по самымъ разнообразнымъ отраслямъ. Можно положительно сказать, что до него и посл него вы немного найдете въ Россіи людей, которые обладали бы такимъ обширнымъ энциклопедизмомъ’ {Отечеств. Зап. 1870, т. 193. XI. 8.}.
Къ числу выдающихся чертъ сочиненій Одоевскаго слдуетъ еще отнести цломудренность мыслей и картинъ и наклонность оправдать человка. Нужно сравнить описаніе первой брачной ночи y Одоевскаго и Сенковскаго, чтобы убдиться въ деликатности перваго. Стоитъ прочитать въ {Сравни Соч. Одоевскаго II 23. съ соч. Сенковскаго. 1858. II.} ‘Княжн Мими’ слова Одоевскаго въ оправданіе злаго нрава старой двы, чтобы убдиться въ томъ, что Одоевскій не бросалъ камня въ порочнаго человка. {Одоевскій, Сочин. II. 303—304.} Онъ находилъ, что ‘всякое страданіе можетъ измряться лишь организаціей того существа, которое оно поражаетъ’. {Тамъ же II. 48.}
Замчательная особенность Одоевскаго состоитъ въ томъ, что онъ не даетъ готовыхъ выводовъ, a вмст съ читателемъ, мало-по-малу, шагъ за шагомъ анализируетъ каждую мысль, каждое явленіе, и выводъ получается результатомъ какъ-бы обоюднаго труда. Одоевскій сознавалъ непопулярность такого пріема литературной работы. За то мало на свт сочиненій, дйствіе которыхъ было бы такъ благотворно на умственную самодятельность читателя, какъ дйствіе ‘Русскихъ ночей’.
Форма сочиненій Одоевскаго, понимаемая какъ рамка, въ которую онъ вставлялъ свои мысли, большею частью не оригинальна. Изъ иностранныхъ писателей Гофманъ имлъ на Одоевскаго весьма сильное вліяніе. Графиня Растопчина называла Одоевскаго Hoffman II {Рус. Арх. 1864.}. Въ 20-хъ и 30-хъ годахъ сочиненія Гофмана пользовались въ Россіи большимъ почетомъ. Нсколько литературныхъ вечеровъ носили названіе серапіоновскихъ {Современ. 1861, кн. 2, с. 634.}. Нкоторые писатели посщали винные погребки, слдуя примру Гофмана, который любилъ проводить время въ пивныхъ {Современ. 1861, кн. II (XI), с. 45.}. Вншняя форма ‘Русскихъ Ночей’ несомннно навяна серапіоновскими собраніями. Какъ y Гофмана четыре брата собираются вмст, и каждый изъ нихъ разсказываетъ какую нибудь длинную исторію, — такъ y Одоевскаго поступаютъ четыре молодыхъ человка, не связанныхъ, правда, узами семейнаго родства, но тмъ не мене близкихъ между собою по духовнымъ интересамъ. Giambatista Piranesi нарисованъ подъ непосредственнымъ вліяніемъ гофманскаго Серапіона. Въ обоихъ лицахъ изображено тихое, спокойное сумасшествіе. И Пиранези, и Серапіонъ помшаны на предметахъ возвышенныхъ. Сумасшествіе того и другаго одинаково возбуждаетъ въ читател жалость и состраданіе. Обоихъ писатели заставляютъ разсуждать весьма логично. Оба служатъ доказательствомъ того положенія, что между здравою и безумною мыслью трудно провести строгую разграничительную линію {Гофманъ, Полн. собр. соч. перев. подъ ред. Гербеля и Соколовскаго. СПб. 1873, т. I, с. 18—34. Одоевскій, Соч. 1844, т. I, с. 40—45.}. ‘Послдній квартетъ Бетховена’ подвергся вліянію другого гофмановскаго сумасшедшаго, Креспеля. Въ ‘Посл. квар. Бетх.’ Одоевскій между прочимъ развилъ ту мысль Гофмана, что безпокойная и странная дятельность художниковъ и поэтовъ, кажущаяся въ иныхъ случаяхъ сумасбродной, на самомъ дл весьма естественна, какъ проявленіе ихъ глубокой натуры, которая спшитъ выразить въ дйствіи то, что въ насъ только мысль’ {Гофманъ, Соч. т. I, с. 34—64. Одоевскій, Соч. 1844, т. I, с. 156—173.}. ‘Сильфида’ и ‘Саламандра’ Одоевскаго представляютъ поэтическое развитіе слдующаго мста изъ сочиненій Гофмана: ‘…Земля, воздухъ, вода и огонь наполнены существами боле высшими, но и боле ограниченными, чмъ человкъ. Я не стану теб объяснять сущности гномовъ, сильфовъ, ундинъ и саламандръ.
Духи эти постоянно жаждутъ соединенія съ человкомъ, a зная, что люди всегда боятся такого знакомства, они употребляютъ всевозможныя хитрости, чтобы достичь своей цли и сгубить излюбленнаго ими человка. Хитрый духъ садится то въ цвтокъ, то въ стаканъ воды, то въ пламя свчки, то въ какую нибудь блестящую вещицу и терпливо ждетъ случая добиться своего…. Союзъ съ духомъ представляетъ всегда большую опасность уже потому, что духъ, связавшись съ человкомъ, отнимаетъ y него весь разумъ, сверхъ того жестоко мститъ ему за каждое малйшее оскорбленіе’ {Гофманъ, Сочин. въ пер. Гербеля. СПб. т. IV, с. 301. Одоевскій, Сочин. 1844, т. 2, с. 104—141, 141—287.}. ‘Письма къ графин Растопчиной о привидніяхъ, суеврныхъ страхахъ, обманахъ, магіи, кабалистик, алхиміи и другихъ таинственныхъ наукахъ’ формой, быть можетъ и замысломъ, обязаны ‘Тайнамъ или замчательной переписк автора съ различными лицами’ Гофмана {Одоевскій, Сочин. 1844, т. 3, с. 307—359. Hoffmann’s Schriften. Erster Band. Stuttg.1839, c. 218.}. Музыкальное образованіе Себастьяна Баха подъ руководствомъ старшаго брата, Христофора, въ изложеніи Одоевскаго, напоминаетъ музыкальное образованіе гофмановскаго Теодора {Одоевскій, Сочин. 1844, т. 2, с. 219—234. Гофманъ, Сочин. въ пер. Гербеля. 1873, т. 1, с. 76.}.
Изъ иностранныхъ писателей, кром Гофмана, на Одоевскаго вліяли Гете и Жанъ-Поль Рихтеръ. Талантъ Ж.-П. Рихтера былъ сродни таланту Одоевскаго. Поэтическій дидактизмъ — отличительная особенность произведеній обоихъ писателей.
Замчательно сходство по форм между нкоторыми сочиненіями Одоевскаго и Сенковскаго. ‘Княжна Мими’ (1834) Одоевскаго напоминаетъ ‘Всю женскую жизнь въ нсколькихъ часахъ’ (1833) Сенковскаго {Одоевскій, Сочин. 1844, т. 2, стр. 287—355. Сенковскій, Собраніе сочиненій. 1858, т. 3, стр. 344—346.}. Въ обоихъ разсказахъ представлена злая клеветница, отъ интригъ которой въ разсказ Одоевскаго гибнетъ молодая дама, a въ разсказ Сенковскаго — двушка, институтка. ‘Похожденія одной ревизской души’ (1834) Сенковскаго имютъ въ иныхъ мстахъ сходство съ ‘Сказкой о Мертвомъ тл’ (1833) Одоевскаго {Сенковскій, Сочиненія. 1858, т. 3, стр. 65. Одоевскій, Пестрыя сказки. 1833. 29—53.} ‘Живой Мертвецъ’ (1839) Одоевскаго весьма напоминаетъ ‘Записки домового’ (1835) Сенковскаго. Въ обоихъ разсказахъ въ странствованіяхъ по земл покойниковъ раскрывается ихъ порочная жизнь {Одоевскій, Сочин. 1844, т. 3, стр. 99—140. Сенковскій, Сочин. 1858, т. 3.}. Я не думаю, чтобы Одоевскій и Сенковскій въ чемъ либо подражали другъ другу. Не смотря на то, что оба они были образованнйшіе и ученнйшіе люди своего времени, ихъ умственный и нравственный складъ представлялъ непримиримыя противоположности, и, понятно, что они одинъ другого терпть не могли. Одоевскій, дружелюбно относившійся ко всмъ писателямъ, всегда чуждался Сенковскаго. Мелочный и злой эгоистъ Сенковскій ненавидлъ Одоевскаго. Одоевскій обвинялъ Сенковскаго въ своекорыстіи, мелкомъ скептицизм, непониманіи русскаго языка и русскихъ писателей. Сенковскій зло издвался надъ сочиненіями Одоевскаго. Сходство нсколькихъ произведеній Одоевскаго и Сенковскаго объясняется общей избитой формой романтическихъ произведеній. Чтобы заинтересовать читателя, писатели облекали свои мысли и наблюденія въ фантастическіе образы и въ такомъ вид представляли ихъ на благоусмотрніе публики. Самъ Сенковскій, не смотря на то, что называлъ романтизмъ безсмыслицей, смшнымъ, безвкуснымъ, уродливымъ и ложнымъ {Сенковскій, Сочин. 1858, т. 1, стр. 412 и 421.}, не говорилъ о современныхъ литераторахъ и ученыхъ, не нарядивъ ихъ предварительно въ костюмъ мертвецовъ, демоновъ или чертей.
‘Во вс эпохи, говоритъ Одоевскій въ предисловіи къ ‘Русскимъ Ночамъ’, душа человка стремленіемъ необоримой силы, невольно, какъ магнитъ къ сверу, обращается къ задачамъ, коихъ разршеніе скрывается въ глубин таинственныхъ стихій, образующихъ и связующихъ духовную жизнь и жизнь вещественную. Ничто не останавливаетъ сего стремленія, ни житейскія печали и радости, ни мятежная дятельность, ни смиренное созерцаніе. Сіе стремленіе столь постоянно, что иногда, кажется, оно происходитъ независимо отъ воли человка, подобно физическимъ отправленіямъ. Проходятъ столтія, все поглощается временемъ: понятія, нравы, привычки, направленіе, образъ дйствованія, вся прошедшая жизнь тонетъ въ недосягаемой глубин, a чудная задача всплываетъ надъ утопшимъ міромъ’ {Одоевскій, Сочин. I. Предис. 3.}. Такова, между прочимъ, задача человческой жизни. ‘Зачмъ мы живемъ?’ спрашиваетъ Одоевскій y читателя. Ршеніе этого вопроса онъ облегчаетъ тмъ, что даетъ ему правильную постановку. Истина не передается, говоритъ онъ. Опредленіе жизни должно выговорить въ собственной душ. Его нельзя передать другому, можно лишь навести, и то въ такомъ случа, когда этотъ другой путемъ самостоятельной работы внутренняго самоопредленія дошелъ до приблизительно подобныхъ результатовъ. Одоевскій человка, ищущаго разршенія загадки жизни, ободряетъ увреніемъ, что ‘ненапрасно человкъ ищетъ той точки опоры, гд могли бы примириться вс его желанія, гд вс вопросы, его возмущающіе, могли бы найти отвтъ, вс способности получить стройное направленіе. Для его счастья необходимо одно: свтлая, обширная аксіома, которая обняла бы все и спасла бы его отъ муки сомннія, ему нуженъ свтъ незаходимый и неугасаемый, живой центръ для всхъ предметовъ, — словомъ, ему нужна истина, но истина полная, безусловная… Если существуетъ влеченье, то долженъ быть и предметъ привлекающій, предметъ одного сродства съ человкомъ, къ которому тянется душа человка, какъ предметы земной поверхности притягиваются къ центру земли, потребность полнаго блаженства свидтельствуетъ о существованіи сего блаженства, потребность свтлой истины свидтельствуетъ о существованіи сей истины, a равно и то, что темнота, заблужденіе, сомнніе противны природ человка, стремленіе человка постигнуть причину причинъ, проникнуть въ средоточіе всхъ существъ, — потребность благоговнія свидтельствуютъ, что есть предметъ, въ который доврчиво можетъ погрузиться душа, словомъ, желаніе жизни полной свидтельствуетъ о возможности такой жизни, свидтельствуютъ, что лишь въ ней душа человка можетъ найти успокоеніе.
Грубое дерево, послдняя былинка, каждый предметъ грубой вещественной природы доказываютъ существованіе закона, который ведетъ ихъ прямо къ той степени совершенства, къ которой они способны, съ начала вковъ естественныя тла развивались стройно и едиообразно и всегда достигали до полнаго своего развитія.
Неужели высшая сила лишь человку дала одно безотвтное желаніе, неудовлетворимую потребность, безпредметное стремленіе? {Тамъ же, т. 1, стр. 17 и 18.}
‘Задача человка’ подниматься отъ земли, не оставляя ее {Тамъ же, т. 1, стр. 156.}. Въ возвышенныхъ пареніяхъ своей души онъ не долженъ упускать дйствительность.
Символомъ неудовлетворимыхъ стремленій крайняго идеализма y Одоевскаго служитъ неаполитанскій архитекторъ Giambatista Piranesi. Въ необузданныхъ порывахъ своей творческой фантазіи Пиранези потерялъ всякое чувство мры, необходимо присущее истинно художественному таланту. Геніальными проэктами Пиранези восхишался Микель-Анджело, но никто не брался за ихъ осуществленіе. Проэкты были черезчуръ колосальны. Геній Пиранези задыхался отъ непрактичности, непримнимости, невозможности осуществить замыслы. Пиранези является безумцемъ. Онъ желалъ соединить сводомъ Этну съ Везувіемъ для тріумфальныхъ воротъ, которыми начинается паркъ проэктированнаго имъ замка.
Но горе человчеству, когда оно ограничивается узкими интересами земли. Пренебреженіе высшими духовными стремленіями ведетъ въ гибели. Одоевскій не допускаетъ возможности полнаго матеріализма. По его словамъ, человкъ такъ далекъ отъ всякаго совершенства, что не можетъ даже совершенно оскотиться. {Одоевскій, Сочин. 1844, т. 1, с. 12.} Одоевскій казнитъ смертью общество, отказавшееся отъ высшихъ духовныхъ интересовъ. Онъ жестоко нападалъ на Бентама, ученію котораго приписывалъ черезчуръ матеріалистическій характеръ. ‘Городъ безъ имени’ тенденціозное и потому одностороннее развитіе теоріи Бентама, что польза есть основное начало всхъ человческихъ отношеній, какъ политическихъ, такъ и моральныхъ. ‘Сохрани насъ Богъ, говоритъ Одоевскій, сосредоточить вс умственныя, нравственныя и физическія силы на одно матеріальное направленіе, какъ бы полезно оно ни было: будутъ ли то желзныя дороги, бумажныя прядильни, сукновальни или ситцевыя фабрики. Односторонность есть ядъ ныншнихъ обществъ, и тайная причина всхъ жалобъ, смутъ и недоумній, когда одна втвь живетъ за счетъ цлаго дерева, — дерево изсыхаетъ’ {Тамъ же, т. 1, стр. 59.}.
Одоевскій придавалъ чрезвычайно важное значеніе искусству въ жизни частной и общественной. Въ душ онъ былъ художникъ. Онъ былъ чутокъ къ прекрасному, гд бы оно ни проявлялось, въ природ, картин, литературномъ произведеніи, зданіи, стату или симфоніи. Въ опредленіи значенія эстетическаго образованія для самобытной дятельности духа Одоевскій слдовалъ Шеллингу. Шеллингъ въ эстетическомъ чувств видлъ непонятное начало, которое невольно соединяетъ предметы съ познаніями. Эстетическія воззрнія Шеллинга господствовали въ 30-хъ и 40-хъ годахъ въ русской литератур. Надеждинъ, наприм., говоритъ объ эстетическомъ образованіи слдующее: ‘Эстетическое образованіе есть довершеніе и внецъ нашей жизни: безъ него наша человческая природа вызрть не можетъ. Оно должно оканчиваться поэзіею жизни, которая есть не что иное, какъ полное, гармоническое развитіе всхъ струнъ человческаго бытія нашего. Не будь этого развитія — струны сіи никогда не издадутъ полныхъ и свтлыхъ звуковъ. Вся жизнь наша превратится тогда въ протяжную монотонію, хладную и мрачную. Въ нашихъ дйствіяхъ слышенъ будетъ тяжелый скрыпъ механической работы: наши познанія будутъ отзываться унылою пустотою чахлаго педантизма. Безъ эстетическаго образованія мы не можемъ вполн наслаждаться блаженствомъ человческаго бытія нашего!….’ {Отеч. Зап. 1870, т. 193. Нояб. стр. 46.}
Одоевскій признавалъ четыре общечеловческихъ элемента: потребность истины, любви, благоговнія и силы, или власти. {Одоевскій, Сочин. 1844, т. 1, стр. 380.} Человку дана привиллегія творить особенный міръ, гд онъ можетъ соединять основные элементы въ какой хочетъ пропорціи, даже въ ихъ настоящемъ естественномъ равновсіи, этотъ міръ называется искусствомъ. Въ этомъ мір человкъ можетъ найти символы того, что совершается или должно бы совершаться внутри и вокругъ него, но зодчіе этого міра часто вносятъ и въ него ту несоразмрность между стихіями, которою они сами страдаютъ, не замчая того, другіе же счастливцы безсознательно такъ строятъ этотъ міръ, что въ немъ отражается неожиданно та гармонія, которая звучитъ въ душ самихъ зодчихъ’ {Тамъ же, т. 1, стр. 382.} ‘Міръ искусства безконеченъ’ {Тамъ же, т. 1, стр. 252.}. Въ области искусства Одоевскій первое мсто отводитъ поэзіи и музык.
‘Поэзія всхъ вковъ и всхъ народовъ, говоритъ онъ, есть одно и то же гармоническое произведеніе, всякій художникъ прибавляетъ къ нему свою черту, свой звукъ, свое слово: часто мысль, начатая великимъ поэтомъ, договаривается самымъ посредственнымъ, часто темную мысль, зародившуюся въ простолюдин, геній выводитъ въ свтъ немерцающій, часто поэты, раздленные временемъ и пространствомъ, отвчаютъ другъ другу, какъ отголоски между утесами’. {Тамъ же, т. 1, стр. 212 и 213.} Человкъ не можетъ отдлаться отъ поэзіи. ‘Она, какъ одинъ изъ необходимыхъ элементовъ, входитъ въ каждое дйствіе человка, безъ чего жизнь {Курсивъ въ подлинник.} этого дйствія была бы невозможна, символъ этого психологическаго закона мы видимъ въ каждомъ организм, онъ образуется изъ углекислоты, водорода и азота: пропорцiи этихъ элементовъ разнятся почти въ каждомъ животномъ тл: но безъ одного изъ этихъ элементовъ существованіе такого тла было бы невозможно, въ мір психологическомъ поэзія есть одинъ изъ тхъ элементовъ, безъ которыхъ древо жизни {Курсивъ въ подлинник. } должно было бы исчезнуть: оттого даже въ каждомъ промышленномъ предпріятіи человка есть quantum {Курсивъ въ подлинник.} поэзіи, какъ наоборотъ, въ каждомъ чисто поэтическомъ произведеніи есть quantum {Курсивъ въ подлинник. } вещественной пользы’ {Тамъ же, т. 1, стр. 58.}. ‘Поэзія, по словамъ Одоевскаго, досказываетъ жизнь’ {Тамъ же, т. 1, стр. 5.}. ‘Не все досказывается мертвою буквою лтописца, не всякая мысль, не всякая жизнь достигаетъ полнаго развитія, какъ не всякое растеніе достигаетъ до степени цвта и плода, но возможность сего развитія тмъ не уничтожается, умирая въ исторіи, оно воскресаетъ въ поэзіи’ {Тамъ же, т. 1, Предисловіе, стр. V.}. Поэтъ ‘читаетъ букву вка въ свтлой книг всевчной жизни, провидитъ естественный путь человчества и казнитъ его совращеніе’ {Тамъ же, т. 1, стр. 31.}. Оттого Одоевскій и называетъ поэта ‘первымъ судьею человчества’ {Тамъ же, т. 1, стр. 31.}. Ни исторія, ни теорія поэзіи не создаютъ поэзію’ {Тамъ же, т. 1, стр. 30.}. Она зарождается отъ непосредственнаго чувства, природнаго дарованія. Поэту необходимы знанія. Ему полезно иногда нисходить до вншней природы, чтобы увриться въ превосходств своей внутренней и легче уловить ея вчные законы. Поэту необходимо также имть убжденія, потому что для читателя вовсе не безразлично, какъ поэтъ относится къ тмъ или другимъ явленіямъ міра физическаго и нравственнаго’ {Тамъ же, т. 1, стр. 172.}.
Воззрніе Одоевскаго на музыку такъ же широко и цльно, какъ и воззрніе его на поэзію. Онъ говоритъ, что есть высшая степень души человка, которой онъ не раздляетъ съ природою, которая ускользаетъ изъ-подъ рзца ваятеля, которую не доскажутъ пламенныя строки стихотворца, — та степень, гд душа, гордая своею побдою надъ природою во всемъ блеск славы смиряется предъ Вышнею Силою, съ горькимъ страданіемъ жаждетъ перенести себя къ подножію Ея престола, и, какъ странникъ среди роскошныхъ наслажденій чуждой земли, вздыхаетъ по отчизн, чувство, возбуждающееся на этой степени, люди назвали невыразимымъ, единственный языкъ этого чувства музыка, одни ея безпредльные, безграничные звуки обнимаютъ безпредльную душу человка {Тамъ же, т. 1, стр. 249 и 250.}. Замчательны слова Одоевскаго, что ‘все различіе между людьми есть только различіе страданій’ {Тамъ же, т. 1, стр. 109.} и что ‘музыка есть по преимуществу выраженіе человческихъ страданій’ {Тамъ же, т. 1, стр. 82.}. Каждая мысль, выразившаяся въ музыкальномъ произведеніи, по мннію Одоевскаго, одно лишь звено въ безконечной цпи мыслей и страданій, a минута, когда художникъ нисходитъ до степени человка, есть отрывокъ изъ долгой болзненной жизни неизмримаго чувства, каждое выраженіе котораго, каждая черта — родилась отъ горькихъ слезъ Серафима, заклепаннаго въ человческую одежду, и часто отдающаго половину жизни, чтобъ только минуту подышать свжимъ воздухомъ вдохновенія {Тамъ же, т. 1, стр. 166.}. Особенно много горя выражаетъ музыка Бетховена {Тамъ же, т. 1, стр. 170.}. Въ доказательство важности гуманизирующаго вліянія музыки, Одоевскій указываетъ на то обстоятельство, что по изслдованіямъ филантроповъ ‘лишь т изъ преступниковъ склонны къ исправленію, въ которыхъ оказывается расположеніе къ музык’ {Тамъ же, т. 1, стр. 363.}. Одоевскій обвиняетъ современниковъ въ непониманіи настоящихъ достоинствъ музыки. ‘Гимнамъ, выражающимъ внутреннее человка, матеріальный духъ времени придалъ характеръ контраданса унизилъ его выраженіемъ небывалыхъ страстей, выраженіемъ духовной лжи, облпилъ бдное искусство блескомъ, руладами, трелями, всякою мишурою, чтобъ люди не узнали его, не открыли его глубокаго смысла! Случилась странность, все, что музыканты писали въ угожденіе духу времени, для настоящей минуты, для эффекта, ветшаетъ, надодаетъ и забывается…. Россиніевскій блескъ уже погасъ! A между тмъ живетъ старый Бахъ! живетъ дивный Моцартъ’.
Въ ‘Русскихъ Ночахъ’ Одоевскій неоднократно высказалъ мысль, что между чувствомъ и мыслью съ одной стороны и ихъ выраженіемъ съ другой лежитъ цлая пропасть, которую не можетъ наполнить даже музыка при всей ея способности передавать тонкія ощущенія человческой души. По моему мннію, говоритъ онъ, каждый разговоръ, каждая рчь есть обманъ, въ который мы впадаемъ сами и вводимъ другихъ, мы думаемъ, что говоримъ объ одномъ предмет, когда, вмсто того, говоримъ о совершенно различныхъ предметахъ…. Мы къ данному слову присовокупляемъ еще какое-то понятіе, невыражаемое словами, понятіе, сообщенное намъ не вншнимъ предметомъ, но самобытно и безусловно исшедшее изъ нашего духа…. Мы говоримъ не словами, но чмъ то, что находится вн словъ, и для чего слова служатъ только загадками, которыя иногда, но отнюдь не постоянно, наводятъ насъ на мысль, заставляютъ насъ догадываться, пробуждаютъ въ насъ мысль, но отнюдь не выражаютъ ее…. Одно условіе понимать другъ друга: говорить искренно и отъ полноты душевной. Когда два или три человка говорятъ отъ души, они не останавливаются на большей или меньшей полнот своихъ словъ: между ними образуется внутренняя гармонія, внутренняя сила одного возбуждаетъ внутреннюю силу другаго, ихъ соединеніе, какъ соединенія организмовъ въ магнетическомъ процесс, возвышаетъ ихъ силу, они оба дружно съ быстротою неисчислимою переходятъ цлые міры различныхъ понятій и согласно достигаютъ искомой цли, если этотъ переходъ выразить словами, то по ихъ несовершенству, они едва означатъ лишь конечныя грани: точку отправленiя и точку покоя, внутренняя нить, ихъ связывающая, для словъ недоступна. Оттого, въ живомъ, откровенномъ, искреннемъ разговор, кажется, нтъ логической связи, a между тмъ, лишь при этомъ гармоническомъ столкновеніи внутреннихъ силъ человка рождаются нежданно самыя глубокія наблюденія, какъ замтилъ мимоходомъ Гете… На этотъ процессъ обыкновенно не обращаютъ вниманія, a между тмъ онъ такъ важенъ, что безъ предварительнаго изученія этого процесса всякое философическое понятіе, выраженное словами, есть не что иное какъ простой звукъ, могущій имть тысячи произвольныхъ значеній, словомъ, безъ предварительнаго изученія процесса выраженія мыслей — никакая философія невозможна {Одоевскій, Сочин. 1844, т. 1, стр. 279—282. Дале Одоевскій указываетъ на способность языка измнять значеніе слова, сохраняя неприкосновенной его форму: ‘Слово изящество то ли значило для людей прошлаго вка, что для людей ныншняго? добродтель язычника была бы преступленіемъ въ наше время, вспомни злоупотребленіе словъ: равенство, свобода, нравственность. Это мало: нсколько саженей земли и смыслъ словъ перемняется: баранта, вендетта, вс роды кровавой мести — въ нкоторыхъ странахъ значатъ долгъ, мужество, честь’. При этомъ Одоевскій замчаетъ: ‘Буквы природы постоянне буквъ человческихъ: въ природ дерево всегда ясно и вполн выговариваетъ свое слово, дерево, подъ какими бы именами оно ни существовало въ язык человческомъ… Дерево было деревомъ для всякого отъ начала вковъ’. Разсужденіе Одоевскаго въ данномъ случа не совсмъ врно. Неизмнная въ своей сущности, вншняя природа постоянно измняется въ сознаніи человка. Дерево, цвтокъ, радуга выговариваются въ душ человческой путемъ продолжительной внутренней работы духа. Человкъ прежде всего человкъ, выговариваетъ ли онъ слово нравственнаго міра или міра физическаго. Въ обоихъ случаяхъ слово это измнчиво. Природа тогда только выскажется вполн, когда наступитъ на земл царство божіе, другими словами, когда человчество достигнетъ полнаго и всесторонняго духовнаго развитія. ‘Дерево было деревомъ для всякаго отъ начала вковъ’. Весьма трудно сказать, чмъ было дерево для человка въ начал вковъ. Несомннно только, что въ глубокой древности дерево представлялось человку не совокупностью нсколькихъ веществъ, развивающихся по непреложнымъ законамъ и химически разложимыхъ, но страшнымъ духовнымъ существомъ, которому ничего не стоитъ явиться передъ изумленными глазами человка въ вид многорукаго гиганта или существомъ слабымъ, тихимъ, которое способно говорить и плакать. Дерево сначала выговаривалось въ душ человка, какъ самостоятельное духовное существо, способное мыслить и чувствовать, потомъ оно стало выговариваться нсколько иначе, человкъ отнялъ y него право на самостоятельность. Дубъ, сосна потеряли значеніе духовныхъ индивидуумовъ и подчинились одному родовому духовному существу, дубовому, сосновому, которое путемъ естественнаго упрощенія, перешло въ лшаго, единственнаго властителя лсовъ. Н. С.}.
‘Послдній квартетъ Бетховена’ написанъ Одоевскимъ съ цлью представить т терзанія, которыя долженъ испытывать талантъ отъ невозможности выразиться. ‘Никогда я не могъ выразить души своей, говоритъ Бетховенъ, никогда того, что представляло мн воображеніе, я не могъ передать бумаг: напишу ли? играютъ? не то!… не только не то, что я чувствовалъ, даже не то, что я написалъ’ {Одоевскій, Соч. I. 163.}.
Каждый человкъ, говоритъ Одоевскій, обращаясь къ опредленію науки, долженъ образовать свою науку изъ существа своего индивидуальнаго духа. Слдственно, изученіе не должно состоять въ логическомъ построеніи тхъ или другихъ знаній (это роскошь, пособіе для памяти — не боле, если еще пособіе), оно должно состоять въ постоянномъ интегрированіи духа, въ возвышеніи его, другими словами, въ увеличеніи его самобытной дятельности {В. Одоевскій, Соч. 1844, т. 1, стр. 287.}. Посл такого опредленія науки становятся понятны многочисленныя нападенія Одоевскаго на односторон?ность научнаго движенія въ XIX в. Разобщенность и раздробленность онъ признавалъ главнйшими недостатками западной науки. По его словамъ, ‘скоро изученіе незамтнаго наскомаго завладетъ названіемъ науки’ {Тамъ же, т. 1, стр. 309.}. Отъ дробленія науки происходитъ безсиліе человка надъ природой. Въ доказательство этой мысли Одоевскій предлагаетъ читателямъ на разршеніе рядъ вопросовъ замчательныхъ для характеристики Одоевскаго, какъ многосторонняго ученаго. Напримръ: Скажите мн, сдлайте милость, химическій составъ тхъ или другихъ веществъ, употребляемыхъ въ пищу, какое можетъ имть вліяніе на организмъ человка и слдственно на одинъ изъ источниковъ общественнаго богатства? — Извините, это не моей части: я занимаюсь лишь финансовою наукою. Скажите, нельзя ли объяснить нкоторыя историческія происшествія вліяніемъ химическаго состава веществъ, въ разныя времена употреблявшихся въ пищу человкомъ? — Извините, я не могу развлекаться изученіемъ исторіи — я химикъ. Скажите, дйствительно ли изящныя искусства и въ особенности музыка имютъ такое сильное вліяніе на смягченіе нравовъ и какой именно родъ музыки? — Помилуйте, вдь музыка такъ, забава, игрушка, — когда мн ею заниматься — я юристъ. — Но можете ли мн объяснить значеніе обрядовъ, которые наблюдались въ древности жрецами Цибелы или земли? — Извините, филологія до меня не касается — я агрономъ {В. Одоевскій, Соч. 1844, т. 1, стр. 347—352.}.
Кром односторонности и разрозненности, Одоевскій указываетъ еще на одинъ, по его мннію, существенный недостатокъ современнаго научнаго движенія, именно, на преобладаніе въ научныхъ изслдованіяхъ опыта, ‘не согртаго врою въ провидніе и въ совершенствованіе человка’ {Тамъ же, т. 1, стр. 100.}. Въ ‘Послднемъ Самоубійств’ онъ представилъ, до какой нелпости можетъ дойти въ практическомъ примненіи философская теорія, построенная путемъ чисто логическимъ {B. Одоевскій, Соч. 1844, т. 1, стр. 100—112.}. Сочиненіе это есть не что иное, какъ своеобразное развитіе одной главы Мальтуса, именно той, въ которой Мальтусъ поставилъ вопросъ о соотвтствіи средствъ съ потребностями. Извстно, что Мальтусъ ршилъ этотъ вопросъ въ смысл неблагопріятномъ для цивилизаціи. Одоевскій возмущался теоріею Мальтуса и называлъ ее ‘послднею нелпостью въ человчеств’ {Тамъ же, т. 1, стр. 28.}.
Въ основаніи всхъ разсужденій Одоевскаго въ ‘Рус. Ноч.’ о наук лежатъ т же идеи, которыя имъ высказаны въ 1824 г. въ ‘Афоризмахъ’. И тамъ, и здсь Одоевскій требуетъ, чтобы въ научныхъ занятіяхъ соблюдалось присутствіе высшей, обобщающей, философской идеи. И тамъ, и здсь онъ одинаково признаетъ тсную связь наукъ между собою. Въ обоихъ случаяхъ онъ руководился идеями германской философіи, преимущественно философіи Шеллинга.
Одоевскій всю свою жизнь стоялъ за просвщеніе, гд бы оно ни встрчалось, y русскихъ или y иностранцевъ. ‘Невжество не спасенье’, говаривалъ онъ. У людей необразованныхъ т же страсти, что и y образованныхъ, ‘то же честолюбіе, то же тщеславіе, та же зависть, то же корыстолюбіе, та же злоба, та же лесть, та же низость, только съ тою разницею, что вс эти страсти здсъ сильне, откровенне, подле, a между тмъ предметы мельче. Скажу боле: человка образованнаго развлекаетъ самая его образованность, и душа его по крайней мр не каждую минуту своего существованія находится въ полномъ униженіи: музыка, картина, выдумка роскоши — все это отнимаетъ у него время на низости… Я понялъ…. отчего безнравственность такъ тсно соединена съ невжествомъ’ {В. Одоевскій, Соч. 1844, т. II, стр. 110.}. Для характеристики благородной личности кн. Одоевскаго, прошедшаго много жизненыхъ испытаній и видвшаго на своемъ вку бездну порочныхъ людей, весьма важно его убжденіе, что безнравственность происходитъ отъ невжества и что само несчастье въ значительной степени зависитъ отъ него. Ипсарскій въ своихъ воспоминаніяхъ объ Обществ посщенія бдныхъ говоритъ, что членамъ Общества случалось сталкиваться съ такою грязью и развратомъ, что приходилось невольно усомниться въ доброкачественности человческой природы и спросить, не происходитъ ли боле невжество отъ безнравственности, нежели безнравственость отъ невжества. {Русск. Арх. 1869, стр. 1021.} Свтлый умъ Одоевскаго удержалъ при всхъ обстоятельствахъ лучшее понятіе о людяхъ.
Въ обширной области наукъ Одоевскій первое мсто отводилъ философіи. ‘Въ храм философіи, говоритъ онъ, какъ въ высшемъ судилищ опредляются т задачи, которыя въ данную эпоху разрабатываются въ низшихъ слояхъ человческой дятельности’. Съ теченіемъ времени міросозерцаніе Одоевскаго становилось все боле яснымъ. Выступивъ врагомъ опытной философіи Бэкона, сторонникомъ ученія о самопознающемъ дух и врожденныхъ идеяхъ, Одоевскій въ конц своей жизни, въ 60-хъ годахъ, пришелъ къ тому заключенію, что ‘законъ природы выражаетъ только окончательный выводъ опытовъ, произведенныхъ до извстнаго времени. Аксіома 22=4 есть не что иное, какъ сокращенная формула опытнаго наблюденія надъ тмъ, какъ образуется число четыре. Въ насъ нтъ идей самобытныхъ. То, что мы называемъ идеей, есть выводъ изъ понятій, кои въ свою очередь суть выводъ изъ разныхъ ощущеній. Напримръ, порокъ не есть нчто самобытное, какъ и болзнь, но повтореніе преступленій или проступковъ, происходящее отъ ненормальнаго состоянія духовнаго или тлеснаго организма. Окончательный поворотъ Одоевскаго на сторону полнаго признанія опыта, какъ все ршающаго элемента въ сфер знанія, выразился въ слдующихъ его словахъ: ‘Абсолютная истина можетъ находиться лишь въ опытномъ наблюденіи, или, если угодно, въ формул, которою это наблюденіе выражается’ {Рус. Арх. 1874. II. 322—327.}. Спиритизмъ не нашелъ въ старик Одоевскомъ сторонника. Одоевскій думалъ, что нтъ ни одного спиритическаго явленія, которое нельзя было бы объяснить извстными естественными законами, изложенными въ любомъ учебник физики или физiологіи {Рус. Арх. 1874, к. 2, стр. 293.}.
Одоевскій былъ не лестнаго мннія объ исторіи. По его словамъ, наука эта не знаетъ, къ чему идетъ и чмъ можетъ быть. Она накладываетъ камень на камень, не зная, какое выйдетъ зданіе, сводъ или пирамида, или просто развалина, да еще и выйдетъ ли что нибудь {В. Одоевскій, Соч. 1844, т. 1, стр. 357.}. ‘Нтъ нелпости, которой бы нельзя подкрпить указаніями на нелицемрныя скрижали исторіи и чмъ он нелицемрне, тмъ удобне гнутся подъ всякіе выводы. Отчего это странное, безобразное явленіе? — все отъ одной причины: оттого, что историки, какъ метеорологи, думали возможнымъ останавливаться на второстепенныхъ причинахъ, — думали, что рядъ фактовъ можетъ ихъ привести къ какой нибудь общей формул!..’ {В. Одоевскій, Соч. 1844, т. 1, стр. 359.} ‘Вы знаете также, что въ нашемъ вк аналитическая метода въ большомъ ходу, я не понимаю, какъ никто до сихъ поръ не догадался приложить къ исторіи того же способа изслдованій, какой, напримръ, употребляютъ химики при разложеніи органическихъ тлъ, сначала доходятъ они до ближайшихъ началъ тла, каковы, напр., кислоты, соли и др., наконецъ, до самыхъ отдаленныхъ его стихій, каковы, напр., четыре основныхъ газа, первыя различны въ каждомъ органическомъ тл, вторыя — равно принадлежатъ всмъ органическимъ тламъ. Для этого рода историческихъ изслдованій можно было бы образовать прекрасную науку съ какимъ-нибудь звучнымъ названіемъ, напр., ‘Аналитической Этнографіи’. Эта наука была бы въ отношеніи къ исторіи тмъ же, что химическое разложеніе и химическое соединеніе въ отношеніи къ простому механическому раздробленію и механическому смшенію тлъ, a вы знаете, какое различіе между ними: — вы раздробили камень, каждая частица камня остается камнемъ и ничего новаго вамъ не открываетъ, наоборотъ, вы можете собрать вс эти частицы вмст и будетъ лишь собраніе частицъ камня — не боле, напротивъ, вы разложили тло химически и находите, что оно состоитъ изъ элементовъ, которыхъ бы вовсе нельзя было предполагать по наружному виду тла, вы соединяете эти элементы химически и получаете снова разложенное тло, по наружному виду непохожее на свои элементы… Почему знать! можетъ быть историки посредствомъ аналитической этнографіи дойдутъ до нкоторыхъ изъ тхъ же результатовъ, до которыхъ дошли химики въ физическомъ мір, откроютъ взаимное сродство нкоторыхъ элементовъ, взаимное противодйствіе другихъ, способъ уничтожать или мирить сіе противодйствіе, откроютъ ненарокомъ тотъ чудный химическій законъ, по которому элементы тлъ соединяются въ опредленныхъ пропорціяхъ и въ прогрессіи простыхъ чиселъ, какъ одинъ и одинъ, одинъ и два и т. д., можетъ быть, наткнутся на то, что химики въ отчаяніи назвали каталитическою силою, т. е. превращеніе одного тла въ другое посредствомъ присутствія третьяго, безъ явнаго химическаго соединенія,… даже приблизятся, можетъ быть, и къ основнымъ элементамъ. Конечно, идеальною цлью аналитической этнографіи было бы возстановить исторію, т. е., открывъ анализисомъ основные элементы народа, по симъ элементамъ систематически построить его исторію, тогда, можетъ быть, исторія получила бы нкоторую достоврность, нкоторое значеніе, имла бы право на названіе науки, тогда какъ до сихъ поръ она только весьма скучный романъ, исполненный жалкихъ и неожиданныхъ катастрофъ, остающихся безъ всякой развязки, и гд авторъ безпрестанно забываетъ о своемъ геро, извстномъ подъ названіемъ человка’. {B. Одоевскій, Соч. 1844, т. 1, стр. 370—372.}
Не смотря на враждебное отношеніе къ матеріализму и экспериментализму, Одоевскій и въ 40-хъ годахъ занимался усердно естественными науками. Онъ предсказалъ дарвиновскую теорію развитія органической жизни. Въ ‘Послднемъ Самоубійств’ читаемъ: ‘вскор между толпами явились люди, — они, казалось, съ давняго времени вели счетъ страданіямъ человка — и въ итог выводили все его существованіе. Обширнымъ адскимъ взглядомъ они обхватывали минувшее и преслдовали жизнь съ самаго ея зарожденія. Они вспоминали, какъ она, подобно татю, закралась сперва въ темную земляную глыбу и тамъ, посреди гранита и гнейса, мало но малу, истребляя одно вещество за другимъ, развела новыя произведенія, боле совершенныя, потомъ, на смерти одного растенія она основала тысячи другихъ, и истребленіемъ растеній она размножила животныхъ, a какимъ коварствомъ она приковала къ страданіямъ одного рода существъ наслажденія, самое бытіе другаго рода. Они вспоминали, какъ, наконецъ, чистолюбивая, распространяя ежечасно свое владычество, — она все боле и боле умножала раздражительность чувствованія, и безпрестанно въ каждомъ новомъ существ, прибавляя къ новому совершенству новый способъ страданія, достигла наконецъ до человка, въ душ его развернулась со всею своею безумною дятельностью и счастье всхъ людей возстановила противъ счастья каждаго человка’ {В. Одоевскій, Сочин. 1844. т. 1. с. 105.}. Воззрнія Одоевскаго на міроустройство не чуждо поэтическаго мистицизма. ‘Во всхъ организмахъ, говоритъ онъ, есть какой-то таинственный будильникъ, который напоминаетъ имъ о необходимости питать свои элементы, оттого растеніе тянется цвткомъ къ солнцу, корнями жадно ищетъ земляной влаги’. Животное, посредствомъ голода узнаетъ о необходимости усвоить себ нкоторое количество азота… {Тамъ же. т. 1. с. 378.}.
Въ конц ‘Русскихъ Ночей’, въ ‘Эпилог’ высказаны славянофильскія мннія о гніеніи Запада, объ особенной исторической миссіи русскаго народа, мннія, вызвавшія строгую критику Блинскаго {Блинскій, Соч. IX. 55—61.}.
Въ начал Эпилога Одоевскій говоритъ, что скептицизмъ въ западной Европ убилъ вру, науки и искусства. Поздне, въ 50-хъ годахъ, Одоевскій перемнилъ свое мнніе о значеніи отрицанія въ исторіи цивилизаціи. Онъ призналъ, что отрицаніе голословнаго авторитета или авторитета недостаточно выясненныхъ фактовъ есть дло великое, къ которому способны лишь геніи, и есть первое условіе успховъ науки {Рус. Арх. 1874. II. 334.}. ‘Отличительный характеръ нашего времени, говоритъ Одоевскій въ ‘Эпилог’, не есть собственно скептицизмъ, a желаніе выйти изъ скептицизма, чему-либо врить, чего-либо надяться, желаніе ничмъ неудовлетворяемое и потому мучительное до невыразимости. Куда ни обращаетъ свой взоръ другъ человчества, везд онъ видитъ разрушеніе, все опровергнуто, все поругано, все осмяно, нтъ жизни въ наук, нтъ святыни въ искусств, нтъ мннія, котораго противное не было подтверждено всми доказательствами, возможными для человка. Такая несчастная эпоха противорчія оканчивается тмъ, что называется синкретизмомъ, т. е. соединеніемъ въ безобразную систему, вопреки уму, всхъ самыхъ противорчащихъ мнній’ {Одоевскій, Соч. I. 308.}.
Кром синкретизма, отличительнымъ характеромъ западнаго общества Одоевскій считаетъ самую страшную всеразъдающую ложь. Ложь охватываетъ западнаго человка съ перваго дня рожденія и сопутствуетъ ему на всемъ его жизненномъ пути. Люди убиваютъ другъ друга и увряютъ при этомъ въ своемъ искреннемъ почтеніи и преданности, толкуютъ о желаніи народа, a имютъ въ виду желаніе нсколькихъ спекуляторовъ, внчаются и нарочно опускаютъ при совершеніи обряда то, безъ чего бракъ, при случа, можетъ почесться небывалымъ, проповдуютъ съ кафедры истины, сами не зная, въ чемъ он состоятъ, провозглашаютъ любовь къ человчеству и продаютъ женъ и дтей и т. д. {Одоевскій, Сочиненія. 1844. т. I. стр. 319—323.} Науки, вмсто того, чтобы стремиться къ тому единству, которое одно можетъ возвратить имъ ихъ мощную силу, науки раздробились въ пухъ летучій, общая связь ихъ потерялась, нтъ въ нихъ органической жизни: старый Западъ, какъ младенецъ, видитъ одн части, одни признаки — общее для него непостижимо и невозможно… Искусство уже не переносится въ тотъ чудный міръ, въ которомъ, бывало, отдыхалъ человкъ отъ грусти здшняго міра… Религіозное чувство на Запад? — оно было бы давно уже забыто, еслибъ его вншній языкъ еще не остался для украшенія, какъ политическая архитектура, или іероглифы на мебеляхъ, или для корыстныхъ видовъ людей {Тамъ же. т. I. стр. 309—310.}. Литература Запада свидтельствуетъ только неодолимую тоску, отсутствіе всякаго врованія, отрицаніе безъ всякаго утвержденія. Промышленность Запада опирается на нищет и преступленіи {Тамъ же. т. I. стр. 325.}.
Одоевскій находитъ необходимымъ привести западно-европейское просвщеніе въ настоящую оцнку, чтобы удобно было опредлить, что должно изъ него заимствовать. ‘Мы поставлены на рубеж двухъ міровъ, прошедшаго и будущаго, мы новы и свжи, мы непричастны преступленіямъ старой Европы… Все должны оживить мы, — вписать нашъ духъ въ исторію ума человческаго, какъ имя наше вписано на скрижаляхъ побды’. Одоевскій убждаетъ западные народы смотрть на русскій народъ безъ страха. Западъ найдетъ въ Россіи частью свои собственныя силы, сохраненныя и умноженныя, частью силы собственно русскія, славянскія, Западу неизвстныя.
Силы эти, по опредленію Одоевскаго, заключаются въ слдующемъ: 1) чувство силы, выразившееся въ обрусніи инородцевъ, 2) всеобъемлющая многосторонность духа, нашедшая прекрасное выраженіе въ Ломоносов и постоянно высказывающаяся въ удивительной воспріимчивости русскаго народа, 3) чувство любви и единства, 4) чувство благоговнія и вры, 5) существованіе вры въ счастье не одного большинства, но всхъ и каждаго, 6) въ присутствіи въ простомъ народ чувства общественнаго единенія, 7) въ томъ, что народъ началъ свою литературную жизнь сатирою (?), т. е. строгимъ судомъ надъ самымъ собою, 8) въ естественномъ пониманіи музыкальной гармоніи помимо тоническаго изученія.
Одоевскій въ 40-хъ годахъ не былъ послдовательнымъ славянофиломъ, да и самое славянофильство въ это время было въ зародыш. Славянофильскій ‘Московскій Сборникъ’ вышелъ въ 1845 г., да и тутъ славянофильство не вполн выразилось. Коранъ славянофильства, извстное письмо И. В. Киревскаго къ графу Комаровскому о характер просвщенія Европы и его отношеніи къ просвщенію въ Россіи было написано въ 1852 г. До этого времени лишь Хомяковъ высказывался достаточно опредленно, но высказывался въ небольшихъ статьяхъ.
Въ сочиненіяхъ Одоевскаго 40-хъ годовъ находятся два существенныхъ противорчія развившемуся поздне славянофильству. Вопервыхъ, Одоевскій высоко ставилъ преобразовательную дятельность Петра Великаго и вполн одобрялъ ее. Вовторыхъ, онъ умалчивалъ о православіи, какъ національной особенности русскаго народа, и не видлъ въ вроисповданіи необходимаго условія исключительнаго развитія.
Въ 50-хъ и 60-хъ годахъ Одоевскій совершенно оставилъ свои славянофильскія мннія. Онъ преклонился передъ богатой европейской наукой, сдлался поклонникомъ Запада, всецло перешелъ въ лагерь западниковъ. Въ ‘Наброскахъ и отрывкахъ’, написанныхъ въ 50-хъ и 60-хъ годахъ въ тиши кабинета, высказано, между прочимъ слдующее мнніе: ‘Народность есть слово довольно безтолковое по своей неопредленности и гораздо точне и скромне замняется словомъ’ народныйобычай, т. е. сопряженіе разныхъ физіологическихъ, климатическихъ и другихъ обстоятельствъ, имвшихъ при недостаточномъ умственномъ развитіи вліяніе на распространеніе разныхъ народныхъ поврій, частью всегда разумныхъ, частью разумныхъ вчера, частью безсмысленныхъ съ самаго зарожденія. Что вс эти обстоятельства, при одинаковой обстановк дйствуя на поколніе за поколніемъ получаютъ нкоторую осдлость — въ томъ нтъ сомннія, но есть ли въ томъ путь — вопросъ другой… ‘Просвщеніемъ, говоритъ Одоевскій въ другомъ мст ‘Набросокъ’, выработывается достоинство человческое вообще, полупросвщеніе лишь національность, т. е. отрицаніе общечеловческихъ правъ’ {Рус. Арх. 1874. II. 279—281, VII. 42.}. Въ ‘Наброскахъ’ Одоевскій съ насмшкой говоритъ о славянофилахъ. ‘А что толкуютъ славянофилы о какомъ то допотопномъ славянотатарскомъ просвщеніи, то оно пусть при нихъ и остается, пока они не покажутъ намъ русской науки, русской живописи, русской архитектуры въ допетровское время, a какъ по ихъ мннію вся эта допотопная сушь сохранилась лишь y крестьянъ, то мы можемъ легко увидть сущность этого допотопнаго просвщенія въ той безобразной кривул, которою нашъ крестьянинъ царапаетъ землю, на его едва взбороненной нив, въ его посвахъ кустами, въ неумніи содержать рогатый скотъ, на который, изволите видть, ни съ того, ни съ сего находитъ чума, такъ съ потолка, a не отъ дурнаго ухода, въ его курной изб, въ его потасовк жен и дтямъ, въ особой привязанности свекровъ къ молодымъ невсткамъ, въ неосторожномъ обращеніи съ огнемъ и, наконецъ, въ безграмотности. Въ другомъ мст читаемъ: ‘А наши умники, кто вовсе считаетъ и грамоту дломъ безполезнымъ, кто хочетъ держать нашихъ умныхъ, но вполн невжественныхъ поселянъ на Часовник! Какой нехристь будетъ отвергать и религіозную и нравственную пользу Часослова и Псалтыри’. Но какой неучъ будетъ считать ихъ достаточными для геологическихъ, минералогическихъ, ботаническихъ, вообще для физическихъ свдній, къ уразумленію промышленныхъ выгодъ, вообще, предметовъ отъ коихъ… зависитъ благосостояніе, даже безопасность страны’ {Рус. Архивъ. 1874. II. 286, 296.}.
Во второй и третьей частяхъ собранія сочиненій Одоевскаго находятся его собственно литературныя статьи, числомъ 25. ‘Къ сожалнію, повсти не по моей части, писалъ Одоевскій граф. Растопчиной. Большая часть повстей Одоевскаго написаны въ дух крайняго романтизма, туманны, фантастичны и скучны. Изъ бытовыхъ разсказовъ Одоевскаго интересны: 1) ‘Исторія о петух, кошк и лягушк’ (III. 141—161), представляющая живую картинку старой городской жизни, картинку въ чисто гоголевскомъ дух, 2) ‘Княжна Мими’ (II. 287—355) довольно интересный образъ озлобленной старой двы, 3) ‘Черная перчатка’ (II. 17—50), гд изображены недостатки воспитанія молодежи: 4) ‘Необойденный домъ’ — любопытная передлка народнаго преданія о человк, засыпающемъ на многіе годы и потомъ просыпающемся (у Пушкина въ прелестномъ стихотвореніи ‘И путникъ усталый на Бога ропталъ’).
Сочиненія кн. Одоевскаго оказали вліяніе на современниковъ. Блинскій говорилъ, что избранная молодежь съ восторгомъ читала нкоторые разсказы Одоевскаго и говорила о нихъ съ тмъ важнымъ видомъ, съ какимъ обыкновенно неофиты говорятъ о таинствахъ своего ученія {Блинскій, Соч. IX. 46.}. Г. Скабичевскій въ первыхъ произведеніяхъ Герцена усматриваетъ вліяніе Одоевскаго {Отечеств. Зап. 1870, т. 193. 16.}. Нельзя не обратить вниманіе на значительное сходство ‘Записокъ доктора Крупова’ съ тмъ, что говорится въ ‘Рус. Ночахъ’ Одоевскаго на 35—37 страницахъ (здсь высказывается мнніе, что между здравой и безумной мыслью нельзя провести врной, опредленной черты). Вліяніе Одоевскаго на славянофиловъ также не подлежитъ сомннію. Онъ многое высказалъ впервые изъ того, что впослдствіи подробно и обстоятельно развивали И. Киревскій, Хомяковъ и К. Аксаковъ.
О томъ, какъ современники Одоевскаго отнеслись къ ‘Собранію’ его сочиненій, какъ поняли ихъ и оцнили, отвтъ долженъ дать разборъ критикъ. Во всхъ крупныхъ журналахъ и газетахъ появились отзывы о сочиненіяхъ Одоевскаго, именно: въ ‘Отеч. Зап.’ 1844, ‘Современник’ 1844, т. 36 стр. 233—235, Литерат. Газет 1844, No 36, Финскомъ Встник 1845, I. 35—51, Маяк 1844. XVII. 7—29, и Библ. для Чтенія 1844, т. 66, стр. 1—9. Наиболе дльный и основательный отзывъ сдланъ Блинскимъ въ ‘Отеч. Зап.’. ‘Нкоторыя изъ произведеній кн. Одоевскаго, говоритъ Блинскій, можно находить мене другихъ удачными: но ни въ одномъ изъ нихъ нельзя не признать замчательнаго таланта, самобытнаго взгляда на вещи, оригинальнаго слога. Что же касается до его лучшихъ произведеній, они обнаруживаютъ въ немъ не только писателя съ большимъ талантомъ, но и человка съ глубокимъ, страстнымъ стремленіемъ къ истин, съ горячимъ и задушевнымъ убжденіемъ, человка, котораго волнуютъ вопросы времени и котораго вся жизнь принадлежитъ мысли’. Въ ‘Современник’ было замчено, что сочиненія Одоевскаго заслуживаютъ всеобщаго вниманія, даже изученія, что душа автора растворена любовью къ общему благу, къ просвщенію и нравственности. ‘Литерат. Газета’ нашла, что сочиненія Одоевскаго проникнуты живою и умною мыслью, согрты чувствомъ, блещутъ умомъ, талантомъ и образованностью. ‘Финскій Встникъ’ призналъ сочиненія Одоевскаго капитальнымъ пріобртеніемъ для искусства, по прелести языка и врности въ изображеніи страстей. Похвалилъ кн. Одоевскаго и ‘Маякъ’, этотъ жалкій журнальный обскурантъ стараго времени. Одинъ Сенковскій разбранилъ Одоевскаго въ ‘Библ. д. Чт.’, назвалъ его человкомъ помшаннымъ на дюжин пошлостей, пустымъ говоруномъ.
Издавъ въ свтъ Собраніе сочиненій Одоевскій почти совсмъ прекратилъ литературную дятельность. Во второй половин 40-хъ и въ пятидесятыхъ годахъ онъ почти ничего не писалъ. Въ это время (1846—1861) онъ состоялъ помощникомъ директора Публичной библіотеки барона М. А. Корфа и, кром того, завдывалъ Румянцовскимъ музеемъ. Но не служебныя занятія отвлекли Одоевскаго отъ литературной дятельности. Онъ предался всецло дятельности филантропической. Одоевскому принадлежитъ первая мысль объ основаніи дтскихъ пріютовъ. Ему же принадлежитъ и редакція устава этихъ учрежденій {Московск. Вдомости 1869. No 50.}. Въ 1844 году его заботами была основана въ Петербург Елисаветинская больница для малолтнихъ дтей {Народная Школа 1869. No 5.}. Самое блестящее развитіе филантропической дятельности кн. Одоевскаго падаетъ между 1846—1855 годами, когда онъ состоялъ предсдателемъ Общества посщенія бдныхъ. Въ это время имя кн. Одоевскаго сдлалось популярнымъ среди бднаго населенія столицы.
Общество посщенія бдныхъ возникло въ 1846 г. Оно имло цлью удостовриться въ настоящемъ положеніи жителей Петербурга, обращающихся съ просьбою о пособіи къ разнымъ благотворительнымъ лицамъ, и организовать правильную помощь дйствительно нуждающимся.
Помощь, по уставу Общества, оказывалась въ слдующемъ вид:
1) престарлыхъ, увчныхъ больныхъ, сиротъ и дтей бдныхъ родителей помщали въ учрежденныя Обществомъ благотворительныя заведенія или хлопотали о помщеніи ихъ въ постороннія благотворительныя учрежденія и на счетъ частныхъ лицъ, и 2) прочимъ неимущимъ доставляли вспомоществованіе деньгами, одеждою, дровами и т. п. Вольнымъ оказывалось врачебное пособіе въ ихъ жилищахъ чрезъ медиковъ Общества съ безденежнымъ отпускомъ лкарствъ.
Члены Общества раздлялись на а) членовъ благотворителей, б) членовъ постителей и в) членовъ распорядителей.
Члены-благотворители взносили въ пользу Общества ежегодно извстную плату или содйствовали ему безмездно и постоянно своими трудами.
Члены-постители обязаны были хотя одинъ разъ въ мсяцъ посщать, по назначенію Распорядительнаго Собранія, бдныхъ столицы. Члены-распорядители составляли Распорядительное Собраніе, и одинъ изъ нихъ назначался предсдателемъ. При самомъ учрежденіи Общества, кн. Одоевскій единогласно избранъ былъ предсдателемъ.
Почетнымъ попечителемъ Общества сначала состоялъ герцогъ Лейхтенбергскій, a посл его смерти въ 1852 г. В. кн. Константинъ Николаевичъ. Собранія Общества, особенно въ первое время его существованія, были многочисленны и блестящи. Все, что было замчательнаго и умнаго въ Петербург, принадлежало Обществу. Почти весь аристократическій міръ стоялъ въ его спискахъ, не было ни одного литератора или журналиста, который не былъ бы членомъ Общества, его поддерживали финансовыя знаменитости, лучшіе доктора предлагали ему свои услуги. Огромный списокъ членовъ Общества украшался именами Императорской фамиліи, и первымъ между ними стоялъ Наслдникъ Цесаревичъ, Александръ Николаевичъ. Распорядительное Собраніе прибгало къ самымъ разнообразнымъ мрамъ, чтобы привести средства Общества въ блестящее положеніе. Устраивались балы, концерты, спектакли, картинныя выставки, безпроигрышныя лоттереи. Въ бойкихъ мстахъ выставлялись кружки. Неудивительно, что дла Общества шли великолпно. На его попеченіи состояло 15 тысячъ бдныхъ семействъ столицы. Было учреждено три рукодльныхъ, дтскій ночлегъ и при немъ школа, кузнецовское женское училище, общая квартира одинокихъ престарлыхъ женщинъ, семейная квартира, лчебница для приходящихъ и магазинъ {Русскій Архивъ. 1869. Изд. 2-е. Стр. 1006 и слд.}, гд по дешевымъ цнамъ продавались бднымъ предметы первой житейской необходимости.
Блестящая дятельность Общества посщенія бдныхъ продолжалась не долго. Она возбудила неудовольствіе въ правительственныхъ сферахъ. Сначала запрещенно было участвовать въ Обществ военнымъ, отчего Общество потеряло многихъ полезныхъ дятелей. Въ 1848 г. Общество посщенія бдныхъ было присоединено къ Императорскому Человколюбивому Обществу, попечителемъ котораго состоялъ петербургскій митрополитъ, a помощникомъ попечителя извстный Абр. Серг. Норовъ. Въ 1855 г. Общество посщенія бдныхъ совсмъ закрылось.
Общество посщенія бдныхъ лучшими сторонами своей дятельности обязано кн. Одоевскому. Самый уставъ общества былъ имъ составленъ {Рус. Арх. 1874. 2. 267.}. ‘Кн. Одоевскій, говоритъ Инсарскій, приносилъ часто толстыя тетради, которыя ему рдко удавалось прочитать отъ начала до конца.. Начинались возраженія, и все на него обрушивалось. Сдержать подобнаго напора онъ ршительно не былъ въ состояніи. Если онъ говорилъ и прекрасно, то никакъ не внушительно. Бурныя пренія кончались тмъ, что къ тремъ часамъ ночи князь клалъ свою недочитанную тетрадь въ портфель и, нисколько не злобствуя, привозилъ въ слдующее засданіе другую тетрадь, которую большею частью постигала та же участь. Кротость и доброта его умряли все, и мы любили и уважали его безконечно, хотя каждый изъ насъ грубилъ ему и нападалъ на его произведенія самымъ безцеремоннымъ образомъ. Я не могу безъ восторга говорить объ этой ангельской личности. Находясь долго въ самыхъ близкихъ съ нимъ отношеніяхъ, я получилъ къ нему глубокое благоговніе, какъ къ безпримрному идеалу добра и чести…. Для кн. Одоевскаго Общество составляло семью, которой онъ предался всей душой, всми матеріальными и моральными силами. Одна чистая любовь къ добру и людямъ руководила отношеніями его къ Обществу, точно такъ же, какъ она была основаніемъ всхъ дйствій этого образцоваго христіанина и человка’ {Рус. Арх. 1869. Изд. 2-е Стр. 1006 и слд.}. По словамъ Путяты, принимавшаго дятельное участіе въ длахъ Общества, кн. Одоевскій предался Обществу отъ души и въ полномъ смысл слова былъ его душою. Онъ посвятилъ ему все оставшееся отъ служебныхъ занятій время и вс средства, которыми могъ располагать при весьма ограниченномъ достатк своемъ. Имъ держалась внутренняя связь Общества, онъ соглашалъ мннія и смягчалъ столкновенія {Рус. Арх. 1874. 2. 265. }. По собственному признанію покойнаго князя, онъ принесъ Обществу посщенія бдныхъ въ теченіи 9 лтъ въ жертву все, что могъ принести: трудъ и любовь. ‘Эти девять лтъ, говоритъ онъ, поглотили мою литературную дятельность всю безъ остатка’ {Рус. Арх. 1874. 2. 313.}.
Кн. Одоевскому принадлежала мысль объ основаніи лчебницы для приходящихъ. Въ 1848 г. онъ издалъ въ пользу Общества ‘Прошедшее въ настоящемъ’ — небольшое извлеченіе изъ ‘Русскихъ Ночей’, именно ‘Городъ безъ имени’ и часть ‘Эпилога’ (съ 308—314).
Когда было открыто гоненіе на Общество, для Одоевскаго наступило тяжелое время отстаивать любезное учрежденіе. Много страданія должна была вынести добрая натура князя въ непосильной борьб съ врагами Общества. Каждое предпріятіе Одоевскаго въ пользу Общества встрчало тупое противодйствіе. Ему приходилось иногда хлопотать не о дозволеніи устроить концертъ или спектакль съ благотворительною цлью, a o дозволеніи просить на то дозволеніе y генералъ-губернатора. ‘Мы должны, писалъ Одоевскій Инсарскому, употреблять паровую машину, чтобы поднять соломенку’ {Рус. Арх. 1869. Изд. 2. Стр. 1029.}.
Съ присоединеніемъ Общества пос. бд. къ Человколюбивому Общ. Одоевскій началъ сильную, хотя и безплодную борьбу съ канцеляріей послдняго. На бумаги Человкол. Общ., поступавшія въ Общество пос. бд., Одоевскій смотрлъ какъ на личное оскорбленіе и не отвчалъ на нихъ до послдней возможности. Какъ ни сильны были противники, Одоевскій не унывалъ и не оставлялъ мста предсдателя. По закрытіи Общества въ 1855 г., баронъ M. А. Корфъ, на отношеніе Велик. кн. Константина Николаевича, сдлалъ слдующее заявленіе о дятельности кн. Одоевскаго въ покойномъ Обществ. ‘Зная близко не только служебную, но и домашнюю жизнь князя и цня вполн его заслуги по содйствію мн въ устроеніи Имп. Публ. Библіотеки и Румянцовскаго Музея, я съ симъ вмст много лтъ былъ свидтелемъ того добросовстнаго и безкорыстнаго усердія, скажу даже, совершеннаго самоотверженія, съ которыми онъ, не щадя силъ, трудился на пользу бдныхъ и неимущихъ въ Обществ имъ созданномъ и въ немъ одномъ находившемъ главные элементы своей жизни’ {Рус. Арх. 1870. Изд. 2. Стр. 927—931.}. Великій князь, согласно отзыву барона Корфа, представилъ Одоевскаго къ награжденію какимъ-нибудь особеннымъ знакомъ монаршаго благоволенія. Провдавъ объ этомъ, Одоевскій написалъ великому князю весьма замчательное письмо, въ которомъ отказывался отъ награды за свою дятельность въ Обществ пособія бднымъ. ‘Мн, русскому человку, дорога всякая монаршая милость, и по моей дйствительной служб я не былъ ею оставленъ, но я всегда отклонялъ отъ себя всякую награду по благотворительнымъ учрежденіямъ, ибо въ моихъ глазахъ занятія сего рода въ сравненіи со службою не что иное, какъ всякое другое житейское занятіе, тамъ святой долгъ, здсь просто добрая воля и удовлетвореніе внутреннему влеченію. То, что я длалъ, сдлалъ бы всякій другой при тхъ обстоятельствахъ, въ которыя я былъ поставленъ’ {Рус. Арх. 1870. Изд. 2. 927.}.
Денежныя средства Одоевскаго были весьма ограничены. Въ Выборгской губерніи онъ имлъ небольшую мызу, Ронгасъ, — ‘кусочекъ камня посреди воды’ {Рус. Арх. 1869, стр. 1030.}. Мыза не приносила дохода {Современ. Извстія 1870. No 54.}. Одоевскій жилъ получаемымъ за службу жалованьемъ. Изъ того немногаго, что онъ получалъ, онъ весьма не малую часть удлялъ бднымъ {Московск. Вд. 1869. No 50.}. ‘Самъ весьма скудный въ средствахъ, говоритъ Инсарскій, онъ положительно готовъ былъ отдать свою рубашку ближнему’ {Рус. Арх. 1869. 1015.}. Свидтельство это подтверждаютъ В. А. Соллогубъ {Голосъ 1869. No 72.} и А. И. Кошелевъ {Въ память о кн. В. . Од. Зас. Общ. Любит. Рос. Слов. 1869 г. апр. 13.}. Одоевскій ходатайствовалъ по дламъ Кольцова {Рус. Арх. 1864, 833—838.} и Фета {Голосъ 1869. No 171.}, хлопоталъ о разршеніи напечатать ‘Мертвыя души’ Гоголя {Рус. Арх. 1864. 840, 841. }, принималъ дятельное участіе въ постановк на сцену ‘Жизнь за царя’ М. И. Глинки {Рус. Арх. 1864. 840, 841. }, покровительствовалъ извстному граверу Срякову {Русская Старина 1875. XIV. 344.}, поддерживалъ г. Пятковскаго на первыхъ порахъ его служебной и литературной дятельности {Историч. Встн. 1880. IV.}.
Въ 1850 г. Одоевскій предпринялъ путешествіе заграницу. Онъ постилъ Францію, Германію и Швейцарію, заграницей онъ изучалъ музыку. Въ Париж Одоевскій познакомился съ Шеве и основательно усвоилъ его цифровую методу музыкальнаго обученія {День. 1864. No 40.}. Въ 1857 г. онъ издалъ заграницей брошюру на французскомъ язык, въ опроверженіе ложныхъ мнній иностранцевъ о Россіи. Въ 1858 г. онъ здилъ въ Веймаръ депутатомъ отъ Публичной Библіотеки на юбилей Шиллера.
Путешествіе заграницу помогло Одоевскому отршиться отъ прежняго славянофильства, раскрыло ему богатство европейской культуры, высокую степень западной гражданственности и должно было нсколько успокоить его посл тхъ безпокойствъ и непріятностей, которыя ему причинила дятельность въ Обществ посщенія бдныхъ.
За годъ до переселенія Одоевскаго въ Москву, въ 1861 г. произошло великое событіе освобожденія крестьянъ изъ-подъ крпостной зависимости. Въ бумагахъ князя сохранилось небольшое стихотвореніе, написанное имъ по поводу этого событія:
Тобой свершилося желанное вками,
Возрадовалась Русь, довольна и горда,
И празднуетъ народъ…. молитвой и слезами
Великій первый день свободнаго труда. 1
1 Рус. Арх. 1871. 186.
Въ 1864 г. вышло ‘Довольно’ Тургенева. ‘Полно метаться, полно тянуться, сжаться пора, писалъ Тургеневъ. Пора взять голову въ об руки и велть сердцу молчать. Полно нжиться сладкой нгой неопредленныхъ, но плнительныхъ ощущеній, полно бжать за каждымъ новымъ образомъ красоты, полно ловить каждое трепетаніе ея тонкихъ и сильныхъ крылъ. Все извдано, все перечувствовано много разъ…. Усталъ я. Что мн въ томъ, что въ это самое мгновенье заря все шире, все ярче разливается но небу, словно раскаленная какою то все — побдною страстью? Что въ томъ, что въ двухъ шагахъ отъ меня, среди тишины, и нги, и блеска вечера, въ росистой глубин неподвижнаго куста соловей вдругъ сказался такими волшебными звуками, точно до него на свт не водилось соловьевъ, и онъ первый заплъ первую пснь о первой любви? — Все это было, было, повторялось, повторяется тысячу разъ и какъ вспомнишь, что все это будетъ продолжаться такъ цлую вчность — словно по указу, по закону — даже досадно станетъ!…. Строго и безучастно ведетъ каждаго изъ насъ судьба, и только на первыхъ порахъ мы, занятые всякими случайностями, вздоромъ, самими собою — не чувствуемъ ея черствой руки. Пока можно обманываться и не стыдно лгать, можно жить и не стыдно надяться. Истина, неполная истина — о той и помину быть не можетъ, но даже та малость, которая намъ доступна — замыкаетъ тотчасъ намъ уста, связываетъ руки, сводитъ насъ на нтъ. Тогда одно остается человку, чтобы не погрязнуть въ тин самозабвенія…, самопрезрнія: спокойно отвернуться отъ всего, сказать: довольно, и скрестивъ на пустой груди ненужныя руки, сохранить послднее, единственно доступное ему достоинство, достоинство сознанія собственнаго ничтожества {Тургеневъ, Сочиненія. VIII. 50—52.}.
Прочиталъ это грустное размышленіе Одоевскій, шестидесятилтній старикъ, и написалъ въ 1865 г. возраженіе на ‘Довольно’, написалъ ‘Недовольно’, полное юношеской вры въ истину и красоту {Бесды Общ. Любит. Рос. Слов. 1865. I. 65—84.}. Одоевскій возражаетъ по пунктамъ тургеневскаго ‘Довольно’.
— I.
‘Въ минуту внезапной усталости художникъ вымолвилъ слово ‘Довольно!’ — широкое и коварное слово. Какъ! — взялъ онъ y насъ родное русское слово, въ своихъ произведеніяхъ пріучалъ насъ читать самихъ себя, — и вдругъ ни съ того, ни съ сего, художникъ говоритъ: ‘будетъ съ васъ! довольно!’ нтъ, такъ легко съ нами онъ не раздлается! своей умною мыслью, своею изящною рчью онъ закабалилъ себя намъ, — намъ принадлежитъ каждая его мысль, каждое чувство, каждое слово, они наша собственность и мы не намрены уступить ее даромъ…
— II.
Приходитъ на умъ и другое. Да выговорилась ли суть этого слова? Здсь не одна ли буквенная оболочка, подъ которой зародилось другое, новое слово? Не впервые буквамъ обманывать людей вообще, a въ особенности художниковъ…. Человкъ роетъ землю, подумаешь — могила, ничего не бывало! онъ просто садитъ дерево. Дерево отцвло, плодъ свалился, падаютъ пожелтвшіе листья — прощай дерево!…. ничего не бывало, плодъ осменилъ землю, листья прикрыли его, — да прорастетъ зародышъ!
— III.
‘Довольно’, потому что все извдано, потому что ‘все было, было, повторялось, повторяется тысячу разъ: и соловей, и заря и солнце’. — Что, если бы какая чудодйная сила потшила художника и, въ угоду ему, ничто бы въ мір не повторялось? соловей бы проплъ въ послдній разъ, солнце не взошло бы заутра, кисть навсегда бы засохла на политр, порвалась бы послдняя струна. Замолкъ бы человческій голосъ, наука выговорила бы свое послднее слово? — что же затмъ? мракъ, холодъ, безконечное безмолвіе и ума и чувства…. о! тогда человкъ дйствительно получилъ бы право сказать: ‘довольно!’ т. е. дайте мн опять тепла, свта, рчи, пнія соловья, шелеста листьевъ въ полумрак лса, дайте мн страданіе, дайте просторъ моему духу, развяжите его дятельность, хотя бы въ ней была для меня отрава словомъ, возсоздайте неизмняемость законовъ природы!
Пусть снова возникнутъ предо мною неразршенные вопросы, сомннія, пусть солнце будетъ ровно отражаться и въ безбрежномъ мор и въ капл утренней росы, повисшей на былинк.
— IV.
Въ самомъ ли дл мы когда нибудь старемся? Этотъ вопросъ подлежитъ еще большому сомннію. То, что я думалъ, чувствовалъ, любилъ, выстрадалъ вчера, за 20, за 40 лтъ, — не состарлось, не прошло безслдно, не умерло, но лишь преобразилось: старая мысль, старое чувство отзывается въ новыхъ чувствахъ: на мое новое слово, какъ сквозь призму, ложится разноцвтный оттнокъ бывшаго…. Наконецъ: неужели художникъ запертъ въ художественной сфер? неужель та могучая творческая сила, что дана ему при рожденіи, не должна проникать и за предлы этой сферы? — ‘Я сегодня ужъ слишкомъ заработался’, говоритъ Питтъ. — ‘дайте мн другой портфель’. Такія слова можетъ, даже обязанъ привести каждый свыше одаренный человкъ, — будь онъ художникъ, ученый, служака, промышленникъ. Даровитая организація — эластична: она не иметъ права вкопать свой талантъ въ землю, она должна пустить его въ куплю, гд бы ни привелось — a работы на земл много, да и работа неотложная, многосторонняя, всхъ зоветъ она — и юнаго и стараго, на всхъ ее хватитъ, и все ей нужно, и часто именно то, чмъ Господь одаряетъ художника: безъ эстетической стихіи ничто не спорится, одной механикой и дльной мышеловки не состроишь.
— V.
Правда, посл дня настаетъ ночь, посл борьбы усталость. Какъ мягка, какъ отрадна та метафизическая постель, которую мы стелемъ себ, собираясь на покой! какъ привольно протянуться въ ней, убаюкивая себя мечтами о тщет человческой жизни, о томъ, что все скоротечно, что все должно когда нибудь кончиться: и силы ума, и дятельность любви, и чувство истины. — все, все — и біеніе сердца и наслажденіе искусствомъ, природою, что всему конецъ могила. Не все ли равно, немного позже, немного раньше? — Эти минуты сторожитъ злйшій изъ враговъ человческихъ, хитрйшій изъ льстецовъ: духовная лнь, и злой духъ много напваетъ намъ такихъ псенъ. Но къ счастью противъ злаго духа возстаетъ нашъ ангелъ хранитель: любовь! любовь всеобъемлющая, всечующая, всепрощающая, ищущая дланія, ищущая всезнанія, какъ подготовки къ своему дланію.
— VI.
Прочь уныніе! прочь метафизическія пеленки! не одинъ я въ мір, и не безотвтенъ я предъ моими собратіями — кто бы они ни были: другъ, товарищъ, любимая женщина, соплеменникъ, человкъ съ другаго полушарія. — То что я творю, — волею или неволею, пріемлется ими, не умираетъ сотворенное мною, но живетъ въ другихъ жизнью безконечною. Мысль, которую я посялъ ceгодня, взойдетъ завтра, черезъ годъ, черезъ тысячу лтъ, я привелъ въ колебаніе одну струну, оно не исчезнетъ, но отзовется въ другихъ струнахъ гармоническимъ гласовнымъ отданіемъ. Моя жизнь связана съ жизнью моихъ прапраддовъ, мое потомство связано съ моею жизнью. Неужели что либо человческое можетъ быть мн чуждо? Вс мы круговая порука.
— VII, VIII, IX, X, XI.
Какъ въ мір науки, такъ и въ мір чувства минуты любви, вдохновенія, слово науки, даже просто доброе дло, не покидаютъ насъ и среди самой горькой душевной тревоги, — но свтлой полосой ложатся между нашихъ мрачныхъ мечтаній. Благословимъ эти минуты. Он не только были, он намъ присущи, он живутъ въ самомъ нашемъ отрицаніи.
— XII.
Кто иметъ право сказать: ‘въ послдній разъ’ и подобно зврку опуститься въ глубь и заснуть? Да и во сн будутъ мерещиться ‘и солнышко, и травка, и голубыя ласковыя воды’ — и на яву мы невольно будемъ искать ихъ. Есть въ дух человка потребность и думать и чувствовать, какъ въ пчел-работниц потребность строить ячейку. Для чего, для кого пчела строитъ ее? для чего она наполняетъ ее медомъ, собираемымъ съ опасностью для жизни? можетъ быть не она воспользуется этой ячейкой, этимъ медомъ, — воспользуются другія, ей неизвстныя существа, воспользуется царица и ея новое племя. Но какъ замтилъ, кажется, Кювье, пчела носитъ въ себ образъ ячейки, геометрическій призракъ, — осуществить этотъ образъ, этотъ призракъ, есть непреодолимое призваніе пчелы, въ исполненіе этого призванія должно быть вложено особаго рода наслажденіе, — и безъ него жизнь пчелы осталась бы неудовлетворенною.
— XIII.
Судьба! — что это за дама? откуда она вышла? гд живетъ она? любопытно было бы о томъ провдать. По свту бродитъ лишь ея имя, въ род того исполи?скаго морскаго змя, о которомъ ежегодно писали въ газетахъ, но который еще не потопилъ ей одного корабля и надняхъ обратился въ смиреннаго моллюска. Никто еще не подвергался такой напраслин, какъ судьба — невидимка. Вс мы больны одною болзнью: неприложеніемъ рукъ, но мы какъ то стыдимся этой болзни и находимъ удобне сваливать продукты нашей лни на судьбу, благо она безотвтна. — Съ ‘самозабвеніемъ и самопрезрніемъ’ далеко не уйдешь: нужна во всхъ случаяхъ жизни извстная доля самоувренности: въ битв ли съ жизнью, въ битв ли съ собственною мыслью. Надобно умть прямо смотрть въ глаза другу и недругу, и успху и неудач. Но скажутъ: что за радость жить цлый вкъ на сторож! пожалуй уподобишься тому чудаку, описанному y Гофмана, который и въ ясную погоду ходилъ съ зонтикомъ, a на зонтик былъ придланъ громовой отводъ, — потому что, разсуждалъ чудакъ, были случаи громовыхъ ударовъ и при безоблачномъ неб. — Пограничная линія между разумнымъ и смшнымъ весьма тонка и неопредленна, но изъ этого не слдуетъ, чтобы ея не было, и чтобы человкъ былъ не въ силахъ стать по ту или по сю сторону этой линіи. Все зависитъ отъ умнья обращаться съ жизнью, отъ смысла, который мы придаемъ ея явленіямъ.
— ХІV, ХV.
Слова! слова! но подъ словами мысль, a всякая мысль есть сила, дйствуетъ ли она на другую мысль, приводитъ ли въ движеніе матеріальныя силы. Неужель наука и искусство напрасно проходятъ по міру?
Вообразимъ себ, что въ одну несчастную минуту собрались бы высшіе и нисшіе дятели нашего времени и, убдившись въ тщет жизни человческой, т. е. въ тщет науки и искусства, общимъ согласіемъ положили: прекратить всякую ученую и художественную дятельность чмъ бы эта попытка кончилась? во-первыхъ стало бы на семъ свт немножко скучне, a во-вторыхъ — такой попытк никогда не удаться. И наука, и искусство появились бы вновь, но въ какомъ либо искаженномъ вид, ибо нельзя убить стихію человческаго организма, столь же важную, какъ и вс другія стихіи, не истребивъ самого организма…, человку каменнаго вка простительно было бы горевать о тщет человческой жизни, но мы, прослдившіе работу человка отъ каменной эпохи до нашей, мы, сознающіе святую связь между наукой, искусствомъ и жизнью,…. имемъ ли право предаваться унынію и взывать къ бездйствію.
Красота — есть ли дло условное? мн кажется этотъ вопросъ и существовать не можетъ. Вопросъ не въ красот того или другаго произведенія, a въ чувств красоты, a это чувство, эта потребность суть стихіи, общія всмъ людямъ. Что нужды, что китаецъ любуется картиной безъ перспективы, или исслдованіемъ звуковъ, для насъ непонятнымъ, — дло въ томъ, что онъ любуется, что онъ находитъ удовлетвореніе своей потребности изящнаго…
— ХVІ.
Еще разъ — не погибаетъ ничто, ни въ дл науки, ни въ дл искусства, проходятъ, сокрушаются временемъ ихъ вещественныя проявленія, но духъ ихъ живетъ и множится. Правда, не безъ борьбы достается ему эта жизнь, но самая эта борьба, записанная исторіею, есть для насъ назиданіе и ободреніе на дальнйшее подвиженье (прогрессъ)…. Наука…. спокойнымъ, ровнымъ, но непрестаннымъ шагомъ идетъ по земл, разсыпая свои милости направо и налво. Зиждительница градовъ и всей, она поднимается и въ чертоги, не обходитъ ни утлой хижины, ни кельи ученаго труженика, ни судейской камеры. Всюду она охраняетъ, живитъ, укрпляетъ. И таково свойство ея благодяній, что они не быстро проходятъ, какъ многое въ подлунномъ мір, каждый шагъ науки есть новый дятельный центръ, новое солнце, отъ котораго и свтъ, и тепло, и радуга…… Исчисленіе все боле и боле разростающихся успховъ науки обыкновенно прерывается вопросомъ…, такъ сказать, домашнимъ: стали ли мы отъ того счастливе? на этотъ стародавній вопросъ осмлюсь отвчать ршительнымъ ‘да!’ съ условіемъ: слову счастье не придавать фантастическаго смысла, a видть въ немъ, что есть въ самомъ дл, т. е. отсутствіе, или, по крайней мр, уменьшеніе страданій. Разв не возвысилась средняя жизнь въ Европ, т. е. не большее ли число лтъ мы можемъ и прожить сами, и видть живыми дорогихъ нашему сердцу? разв не счастьемъ считать возможность въ нсколько минутъ перемолвиться съ друзьями, съ родными, отдаленными отъ насъ огромнымъ пространствомъ? сколько семейныхъ тревогъ, сколько душевныхъ терзаній успокоилось мгновеннымъ словомъ электричества? роскошь быстраго движенія, подъ защитой отъ бурь и непогоды, удобство изустнаго сближенія между людьми, возможность безъ большихъ издержекъ присутствовать при великихъ изслдованіяхъ, выводахъ, торжествахъ науки, наслаждаться далекими отъ насъ произведеніями искусства или природы — не сдлалось ли нын доступне большему числу людей? Но гд же, въ нсколькихъ строкахъ исчислить все добро, разлитое наукою почти во всхъ предлахъ земнаго шара! Дло въ томъ, что съ каждымъ открытіемъ науки однимъ изъ страданій человческихъ длается меньше — это кажется не подвержено сомннію. — Я слышу возраженіе: a война, говорятъ мн, a способы истребленія людей, добытые y науки же, разв не увеличили массу страданій другаго рода, но все таки страданій?…. возраженіе сильно, — но однако можно ли обвинять науку? можно ли обвинять огонь за то, что онъ хотя и гретъ и освщаетъ, но съ тмъ вмст и производитъ пожары? Можно ли обвинять и солнце и оптика, если полоумный наведетъ зажигательное стекло на стогъ сна, и стогъ загорится? Кто виноватъ, если данныя, выработанныя наукой до сихъ поръ лишь въ весьма малой стенени входятъ въ государственное, общественное и семейное дло?…. наши общественныя науки не только далеко отстали отъ естественныхъ, но, сказать по правд, находятся еще въ младенческомъ состояніи…. Въ наук ли причина войны? наука ли подготовляетъ ее? нтъ! наука говоритъ другое: она нещадно колеблетъ пьедесталъ военныхъ подвиговъ, она доказываетъ цифрами, что вс многосложныя причины переселеній, войнъ, набговъ, грабежей, вообще насильственнаго движенія народовъ, какъ равно и внутреннихъ переворотовъ, сводятся къ одной основной и весьма прозаической причин: къ истощенію почвы, къ потребности себя пропитать…. Будетъ время, когда силы ума и тла не будутъ тратиться на взаимно—истребленіе, a на взаимно—сохраненіе: данныя, выраработанныя наукою проникнутъ во вс слои общества, — и вопросъ о продовольствіи дйствительно уподобится вопросу о пользованіи водою и воздухомъ….
— ХVІІ.
Но оставимъ космополитическую сферу и приложимъ нашу мысль къ тому, что намъ ближе, къ дорогой намъ всмъ Россіи. Скажемъ ли мы ей слово: ‘Довольно!’ Съ 19 февраля 1861 г. вс силы Россіи подвинулись. Наука развивается медленно, но все шире и шире. Поселянинъ начинаетъ понимать свое невдніе и необходимость изъ него выйти. Земство, какъ бы ни были трудны первые шаги его, начинаетъ проявлять свою самобытность и прилагать здравый смыслъ русскаго человка къ многоразличнымъ условіямъ общественнаго быта, осложненнаго вковыми недоразумніями. Наконецъ, гласнымъ независимымъ судомъ образуется опора не только для внутренняго и вншняго доврія, но и училище нравственности, всмъ доступное…. Все великое дло (19 февраля 1861 г.) сгибнетъ, если не найдетъ достойныхъ длателей, и нужно ихъ не одинъ и не два. Есть ли возможность предаться бездйствію и сказать: ‘Довольно!’
Не бда, что мы старемся, и въ послднія минуты мы не скажемъ Россіи, какъ гладіаторы римскому кесарю: ‘умирая, мы съ тобою раскланиваемся’: но припомнимъ…. Go ahead, never mind, help yourself! — что по русски переводится: брось прохладушки, недланнаго дла много!’ {‘Недовольно’ изложено въ сокращеніи.}
Въ 1865 г. въ московскомъ дворянскомъ собраніи обнаружилось стремленіе мстнаго дворянства наверстать утраченное помщичье право пріобртеніемъ какого-то политическаго протектората надъ другими сословіями. Это стремленіе, сейчасъ же подхваченное и раздутое по своему газетою ‘Всть’, возбудило противъ себя ожесточенную оппозицію со стороны кн. Одоевскаго. Кн. Одоевскій немедленно по прочтеніи статьи, помщенной въ ‘Всти’, написалъ противъ нея сильное возраженіе, которое за многими подписями должно было появиться въ газетахъ, но не появилось, по случаю прекращенія ‘Всти’. Одоевскій счелъ неприличнымъ настаивать на печатаніи своей статьи, слдуя пословиц ‘лежачаго не бьютъ’, и за свою деликатность былъ наказанъ тмъ, что крпостники блокаменной столицы распространили на его счетъ много сплетенъ, выдали его чуть не за доносчика, который хотлъ подслужиться правительству и затормозить общественное развитіе {Пятковскій, Біогр. кн. Одоевскаго, въ Истор. Вст. 1880. IV. 698.}.
Вотъ дословное содержаніе протеста кн. Одоевскаго: ‘Въ No 4 (14 января) журнала ‘Всти’ помщена статья содержащая въ себ будто бы предположеніе большинства московскаго дворянскаго собранія о разныхъ предметахъ, относящихся не до пользъ и нуждъ онаго московскаго дворянства, но до всего дворянства и даже до всего нашего государственнаго устройства. Имя честь принадлежать къ русскому дворянству, мы, нижеподписавшіеся, опасаемся, чтобы молчаніе съ нашей стороны не было сочтено знакомъ согласія на такое предположеніе, которое по его содержанію, a еще боле по рчамъ, высказаннымъ для истолкованія его смысла, мы находимъ и несвоевременнымъ, и несообразным какъ съ настоящими потребностями Россiи, такъ равно съ ея исторіей, съ ея политическимъ и народнымъ бытомъ и съ ея мстными и естественными условіями. Посему считаемъ долгомъ заявить, что по нашему глубокому убжденію, дло дворянства въ настоящую минуту состоитъ въ слдующемъ: 1) приложить вс силы ума и воли къ устраненію остальныхъ послдствій крпостнаго состоянія, нын съ Божіею помощью уничтоженнаго, но бывшаго постояннымъ источникомъ бдствій для Россіи и позоромъ для всего ея дворянства. 2) Принять добросовстное и ревностное участіе въ дятельности новыхъ земскихъ учрежденій и новаго судопроизводства, и въ сей дятельности исчерпать ту опытность и знаніе длъ земскихъ и судебныхъ, безъ которыхъ всякое, какое бы ни было учрежденіе осталось безплоднымъ за недостаткомъ способныхъ исполнителей. 3) Не поставлять себ цлью себялюбивое охраненіе однихъ своихъ сословныхъ интересовъ исключительно, не искать розни съ другими сословіями предъ судомъ и закономъ, но дружно и совокупно со всми врноподданными трудиться для славы государя и пользы всего отечества. 4) Пользуясь высшимъ образованіемъ и большимъ достаткомъ, употреблять имющіяся средства для распространенія полезныхъ знаній во всхъ слояхъ народа, съ цлью усвоить ему успхи наукъ и искусствъ, насколько то возможно для дворянства. Наконецъ, вообще, содйствовать искренно и честно, съ довріемъ и любовью, тмъ благодатнымъ преобразованіямъ, которыя нын уже предначертаны мудрымъ нашимъ государемъ, не нарушая ихъ естественнаго хода и постепеннаго развитія безвременнымъ и безправнымъ вмшательствомъ’ {Тамъ же, стр. 698.}.
Въ 1866 г. Одоевскій, не упускавшій изъ виду ни одного серьезнаго государственнаго вопроса, весьма живо отнесся къ зарождавшейся тогда въ Москв тюремной реформ. Бывшій рабочій домъ преобразовывался подъ руководствомъ графа Саллогуба въ исправительную тюрьму, въ которой примнялось уже начало исправленія арестантовъ посредствомъ правильно организованнагo труда. ‘Грустно подумать, писалъ по этому поводу Саллогубу, кн. Одоевскій, что y насъ еще надобно доказывать необходимость труда, уничтоженіе наръ, раздленіе половъ и пр. т. п. злоупотребленія, дурной выборъ людей, это особая статья везд возможная, но что меня бситъ, наша страстная лнь, которая мшаетъ думать о вещахъ, которыя сами на думанье напрашиваются. Если бы Фурье пожилъ y насъ, то не написалъ бы своей системы гармонизаціи страстей, зане въ страсти лни, въ страсти ничего—недланія, онъ бы нашелъ такой элементъ, который уничтожаетъ вс другія’…. {Пятковскій, ‘Истор. Вст.’ 1880. IV. 700.}
Съ 1862 г. Одоевскій длилъ свое время между занятіями въ сенат, гд онъ былъ первопредсдательствующимъ и кабинетными занятіями древне-русской музыкой. Въ Москв онъ сошелся съ любителями и знатоками древне-русскаго искусства, Буслаевымъ, Филимоновымъ, Потуловымъ, свящ. Разумовскимъ, Безсоновымъ. Одоевскому по древнимъ нотнымъ рукописямъ, если не ошибаемся, при содйствіи Потулова и Разумовскаго, удалось открыть ключъ къ пониманію старинныхъ крюковыхъ нотъ и такимъ образомъ возстановить древніе церковные напвы. Одоевскій написалъ нсколько небольшихъ брошюръ о древней русской музык и собралъ значительное число старинныхъ нотныхъ рукописей, поступившихъ посл его смерти частью въ московскую музыкальную консерваторію, частью въ Румянцовскій музей {Встникъ Общ. древне-русск. Искусства 1874. IV—V. 36—39, Безсоновъ, Калики перехожіе. V, стр. 8.}.
Въ 1867 г., по случаю 50-ти лтняго юбилея барона Корфа, Одоевскій написалъ въ честь юбиляра небольшую книжку, гд указывалъ на заслугу Корфа въ дл введенія въ Россіи стенографіи. Книжка носитъ заглавіе: ‘Воспоминаніе помощника директора В. . Одоевскаго’. Въ книжк всего 9 стран. Воспоминаніе издано въ двухъ экземплярахъ, изъ коихъ одинъ отданъ юбиляру, a другой положенъ въ Публич. Библ. на храненіе. Изъ ‘Воспоминанія’ видно, что Одоевскій зналъ стенографію.
Незадолго до смерти Одоевскій посщалъ публичныя лекціи проф. Любимова по физик. Въ 1868 г. онъ написалъ по поводу этихъ лекцій небольшую статью и издалъ ее въ вид отдльной брошюры. Лекціи Любимова названы здсь дломъ добрымъ и умнымъ {‘Публичныя лекціи проф. Любимова’, К. В. . О. Москва. 1868, стр. 22.}. Онъ высказываетъ сожалніе, что нельзя было сдлать лекціи безплатными и предлагаетъ устроить складчину для открытія безплатныхъ публичныхъ лекцій, при чемъ говоритъ, что 100 чел. съ членскимъ взносомъ по 10 руб. или 200 челов. со взносомъ по 5 руб. съ человка могли бы вполн обезпечить лекціи съ матеріальной стороны. По словамъ Одоевскаго, въ Россіи все есть, и непочатыя естественныя богатства, и разнообразіе климатовъ, и народъ оказывается понятливымъ и воспріимчивымъ къ знанію. Недостаетъ знанія, науки, книжнаго ученія. При развитіи знанія, ученые люди появятся во всхъ концахъ русской земли, возникнутъ общедоступные библіотеки, физическіе кабинеты, химическія лабораторіи. На фабрикахъ, желзныхъ дорогахъ, пароходахъ машинистами будутъ преимущественно русскіе люди. Простой мужикъ будетъ управлять локомобилемъ и приспособлять его къ мстному длу. Расширятся вс земскія силы. Земледлецъ зашибетъ лишній рубль. Государственные доходы увеличатся, и образуются, возникнутъ, новыя средства въ подмогу науки.
Это было послднее слово Одоевскаго за просвщеніе, послднее его воззваніе о дятельной любви къ ближнему.
Князь В. . Одоевскій скончался 27 февраля 1869 года посл непродолжительной болзни, ‘Кн. Одоевскій, скажемъ въ заключеніе словами графа Саллогуба, оставилъ по себ прекрасную память, какъ человкъ, какъ общественный дятель, какъ писатель, какъ ученый, какъ музыкантъ. Выше всего стоялъ онъ какъ человкъ, и прочія заслуги были только послдствіемъ его исключительно благородной, любящей, кроткой и неутомимо дятельной натуры’.
Сумцов Н. Ф.
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. О. Д. Форш: биографическая справка, Форш Ольга Дмитриевна, Год: 1975
  2. Н. П. Ашешов: биографическая справка, Ашешов Николай Петрович, Год: 1989
  3. Илья Александрович Салов, Салов Илья Александрович, Год: 1956
  4. С. Д. Мстиславский: биографическая справка, Мстиславский Сергей Дмитриевич, Год: 1967
  5. Гауптман Герхарт: биографическая справка, Гауптман Герхарт, Год: 1929
  6. В. А. Десницкий: биографическая справка, Десницкий Василий Алексеевич, Год: 1964
  7. Е. М. Милицына: биобиблиографическая справка, Милицына Елизавета Митрофановна, Год: 1988
  8. Эдмондо Де Амичис: биографическая справка, Де-Амичис Эдмондо, Год: 1964
Электронная библиотека