Князь поэтовъ въ народномъ Университет.
Князь поэтовъ въ народномъ Университет.
Письмо изъ Парижа.
А. Луначарскій.
‘Современникъ’. Кн. II, 1913.
Князь поэтов в народном Университете, Луначарский Анатолий Васильевич, Год: 1913
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Вы въ небольшомъ вал, гд тсно, словно смечки въ подсолнечник, наставлены стулья, не оставляя мста не только для проходовъ, но даже для колнъ и локтей слушателей. Все полно. Нсколько газовыхъ горлокъ съ продранными чулками неуютно освщаютъ голыя выбленныя стны, по которымъ расписала, узоры зеленовато-срая сырость. Потолокъ стеклянный и завшанъ какимъ то тряпьемъ. Дв небольшія желзныя печи притаились въ углахъ о далеко пустили отъ себя безобразныя колнчатыя желзныя трубы. Никакихъ украшеній, кром большой гравюры Рембранта, изображающей пригорюнившуюся старушку. Впереди сцена,— вмсто занавса парусина.
Курить воспрещается. Но полъ заплеванъ, стулья захватаны, въ зал надышано, все вмст почти отталкивающе грязно. Это и есть самый большой, самый почтенный изъ Народныхъ Университетовъ ‘города Свточа’. Хвастаться нечмъ. Я видлъ въ маленькихъ городахъ Италіи, страны въ сущности полу культурной, напримръ въ Болонь, народный университетъ, который можетъ показаться по вншности дворцомъ, но сравненію съ этимъ убжищемъ. Говорятъ однако, что и это учрежденіе существуетъ только благодаря благотворительности одного частнаго лица, покрывающаго изъ своего кармана его дефицитъ.
Плата, правда, ничтожная. За пятьдесятъ сантимовъ въ мсяцъ вы пріобртаете право посщать каждый вечеръ лекціи, концерты и выставки Народнаго Университета. Выходитъ немногимъ больше полукопейки за вечеръ. Казалось бы, стны должны лопнуть отъ наплыва публики, потому что, при невзрачной вншности, Народный Университетъ на улиц Faubourg Saint-Antoine даетъ содержаніе блистательное, какому всякое подобное учрежденіе могло-бы позавидовать. Сейчасъ я приведу программу Университета за мсяцъ ноябрь, и читатель самъ убдится въ справедливости моихъ словъ. Эта программа, казалось бы. безусловно должна обезпечить огромный успхъ курсамъ, это на дл этого нтъ. Правда, публики иного. Зала, какъ я уже сказалъ, всегда биткомъ набита: человкъ шестьсотъ сидитъ, а на интересныхъ лекціяхъ человкъ полтораста стоитъ. Но вдь это въ Париж. А лекторами и исполнителями выступаютъ въ большинств весьма крупныя величины, и часто звзды парижскаго культурнаго небосклона. Приходится констатировать относительно очень вялую отзывчивость демократической публики на такого рода-культурныя начинанія.
Я долженъ сказать еще, что половина публики — женщины, а изъ нихъ, насколько я могъ опредлить, на глазъ, дамъ и барышенъ интеллигентнаго круга процентовъ, пожалуй, восемьдесятъ. Среда мужчинъ же интеллигенцію составляетъ около трети, около трети публики — явно мелкомщанскіе типы, и только треть — пролетаріи. Во всякомъ случа рабочіе, на которыхъ Народный Университетъ преимущественно разсчитанъ, всегда являются въ ясно замтномъ меньшинств.
Теперь просмотрите программу за мсяцъ ноябрь 1912 года, весьма типичную для этого Народнаго Университета.
1 ноября — Диксонъ: Новйшая магія и спиритизмъ.
2 ноября. Левель: Новеллисты. Съ исполненіемъ этимъ превосходнымъ чтецомъ ряда отрывковъ изъ лучшихъ произведеній новйшихъ новеллистовъ: Милля, Ринера, Рони, Гирша, Шарля
Луи-Филиппа и т. п.
3. ‘Недля въ деревн’, пьеса въ одномъ дйствіи Жюля Ренара, котораго порядочно таки игнорировали при жизни и которому устроили апоозъ посл его недавней смерти. Исполнителями являются любители соціалистическаго Народнаго Театра, по окончаніи молодая пвица изъ Opera Comique — Роней говоритъ о великихъ французскихъ музыкантахъ 17 и 18 вковъ, Люлли, Рамо и Глюк, и поетъ нкоторыя ихъ аріи.
4-го ноября. Бушо, пилотъ-авіаторъ и лекторъ политехнической Ассоціаціи, учрежденія, дятельно распространяющаго въ народ математическія и техническія знанія: Леонардо да Винчи, какъ строитель аэроплановъ. Лекція сопровождается многочисленными туманными картинами.
5 ноября. Скульпторъ Карабенъ показываетъ свое рзное дерево и свои бронзы.
6 ноября. Бывшій директоръ ‘Одеона’ Жинисти разсказываетъ, какъ ставятъ театральную пьесу.
7 ноября. Бывшій министръ-президентъ Кайо читаетъ лекціи на тему: Франція на Средиземномъ мор.
8 ноября. Знаменитый поэтъ Лоранъ Тальядъ бесдуетъ о Теофил Готье.
9 ноября. Ныншній директоръ ‘Одеона’, лучшій режиссеръ Франціи, Андре Антуанъ, даетъ хронику подъ названіемъ: ‘Геатръ въ Париж за 1912 годъ’.
10 ноября. Величайшая актриса Comedie Franaise — Варте декламируетъ стихи.
Понедльникъ. 11. Лекція Бурле-эсперантиста.
12. Бывшій сотрудникъ Guerre Sociale, а теперь, блестящій фельетонистъ Bataille Sindicaliste, Делези, даетъ соціально-политическую хронику за мсяцъ.
Теперь остановлюсь изъ остальныхъ вечеровъ за тотъ же мсяцъ лишь на самыхъ интересныхъ. Въ воскресеніе 17-го устраивается спектакль подъ руководствомъ Мейрарта, директора театра Royale подъ названіемъ ‘Веселые драматурги’. 19-го устраивается выставка-рисунковъ и каррикатуръ блестящаго и глубокаго Германа Поля съ поясненіями автора. 21-го инженеръ-руководитель знаменитой альпійской Рабочей Стекольни Спинетта и докладчикъ комиссіи по реорганизаціи труда въ этомъ соціалистическомъ производительномъ кооператив, эксъ-король электричества Пато контрадикторно разсказываютъ о столкновеніяхъ и трудностяхъ на лон итого интереснйшаго учрежденія. 22-го, Францъ Журденъ, знаменитый архитекторъ и директоръ прославленнаго салона, защищаетъ новую живопись отъ рутинеровъ. Воскресеніе 24-го — поетъ лучшая артистка Большой Оперы-Бреваль. 29-го великій изслдователь полярныхъ странъ Шарко читаетъ воспоминанія о своихъ путешествіяхъ.
Разв не ослпительный фейерверкъ громадныхъ умовъ и талантовъ, интереснйшихъ и разнообразнйшихъ темъ? Подумайте, всякій можетъ услышать и увидть все это за единовременный: взносъ въ 18 копеекъ! И желающіе помщаются въ небольшой сараподобной зал!
Недавно Народный Университетъ устроилъ въ своихъ стнахъ, собесдованіе, полное особенно остраго интереса. Поль Форъ, избранный княземъ поэтовъ значительнымъ большинствомъ голосовавшихъ четырехсотъ стихослагателей, долженъ былъ прочесть рефератъ на тему: ‘Поэты и газеты’.
Сразу вы, можетъ быть, и не улавливаете, сколько интереснаго общало подобное выступленіе. Для это-то нужно знать личность Поля Фора. Нужно знать о томъ явленіи, которое здсь окрестили ‘войной двухъ береговъ’, и которое бросаетъ свтъ на нкоторыя очень глубокія явленія французской культуры. Нужно знать, какъ, обострилась. эта вражда именно вокругъ фигуры Поля Фора.
До смерти Леона Дьеркса, скромнаго отшельника, нжнаго и музыкальнаго поэта, выпустившаго только одну книгу и на многіе годы замолкшаго потомъ, большая публика совсмъ не знала о существованіи Поля Фора.
Въ глубин лвобережнаго Парижа, какъ ходили слухи, гд: то у окончанія Avenue de. l’Observatoire имется средней руки кафе съ поэтическимъ названіемъ ‘Сиреневая бесдка’. Тамъ собираются какіе-то чудаки, разные безбородые поэтики. Туда захаживалъ офранцузившійся грекъ, покойный Жанъ Мореасъ, прежде видный представитель символизма, поздне одинъ изъ создателей звучнаго, мраморнаго, проникнутаго солнцемъ, влюбленнаго въ Элладу неоклассицизма, въ той его разно видности, которую можно назвать именно эллинской, въ отличіе отъ подражателей французскому ‘великому вку’, собравшихся вокругъ неороялистскаго знамени редактора Action Franaise — Морраса.
Мореасъ читывалъ среди восторженной лвобережной богемы свои прекрасныя, хотя на мой взглядъ слишкомъ формальныя поэмы, и разражался разными колючими и ядовитыми mots. При всей аристократичности своего искусства это былъ простой малый, жилетка котораго часто украшалась масляными пятнами, а ногти, какъ говорили злые языки, траурными каемками.
Мореаса Парнасъ зналъ. Не читалъ, но зналъ. Это былъ талантъ звучный и человкъ, владвшій многими и вліятельными друзьями. Смотрли на его демократизмъ и ‘кофейныя’ выступленія, какъ на причуду большого таланта. Но смерть Мореаса не разрушила поэтическаго кружка ‘Сиреневой бесдки’. Знамя взялъ въ свои руки молодой Поль Форъ. Мореасъ пришелъ въ кафе изъ большой литературы и принесъ ему съ собою немного извстности. Поль Форъ былъ, такъ сказать, туземнымъ продуктомъ, и лучи его таланта были почти безсильны за скромными рамками родимаго кафе. Зато этотъ уголокъ весь сіялъ радостью я лаской, весь звучалъ пснями и смхомъ, весь согрвался полетами и энтузіазмомъ этого человка, за что адепты кафе платили ему пламенной любовью.
И вотъ умеръ Дьерксъ, на задумчивую голову котораго, боявшуюся шума и-толпы, въ граціозномъ движеніи сердца парижскіе поэты возложили въ свое время корону, упавшую съ плшивой головы бднаго, горькаго, безпріютнаго, многострадальнаго, геніальнаго Поля Верлена. Замчаете, какъ они выбираютъ? Поль Верленъ умиралъ въ лазарет для бдныхъ. Поэты положили корону своего царства на это больничную подушку. Они не ошиблись. Это былъ великій. Теперь ему поставленъ памятникъ въ Люксембургскомъ саду. Умираетъ онъ — они отыскиваютъ въ тишин кабинета застнчиваго Дьеркса. Они не ошиблись. Великимъ его не назовемъ. Но это былъ подлинный поэтъ въ благороднйшемъ, святйшемъ значеніи этого -слова — человкъ, цломудренно и какъ то смиренно-торжественно жившій только для своего искусства. Поэтъ — урокъ. Поэтъ — упрекъ.
И вотъ теперь противъ десятковъ голосовъ, отданныхъ геніальнйшему современнику нашему, тому, кого я считаю гордостью нашего поколнія — Эмилю Верхарну, противъ десятка голосовъ, отданныхъ все еще таинственному, но уже пріобртающему могучее вліяніе, далекому и странному Полю Клоделю, противъ десятка, голосовъ, отданнымъ чеканщику слова, ювелиру образовъ, брату и ‘перу’ Мореаса, Вилье Гриффену, противъ десятка голосовъ, отданныхъ прелестному, къ сожалнію, зарвавшемуся въ своемъ кокетств съ католицизмомъ, Жамсу — сотни голосовъ съ энтузіазмомъ, сразу, не раздумывая, возвели на тронъ Поля Фора.
Кто такой Полъ Форъ? Это опросилъ, можно сказать, весь Парижъ. И ему отвтили: прочтите шесть томовъ его стихотвореній. Онъ ихъ, однако не читаетъ. Но все-таки наполовину съ ироніей, наполовину съ безпокойствомъ, прищурившись и чрезъ лорнетку присматривается къ этой покой для него фигур.
Широкій демократическій Парижъ, т. е. рабочая интеллигенція и наиболе образованный читатель изъ среднихъ классовъ, былъ такъ же мало знакомъ съ поэтомъ, какъ и офиціальный tout Paris. Его выступленіе въ народномъ университет являлось чмъ то врод визига демократической интеллигенціи.
Поль Форъ выбралъ боевую тему. Борьба лваго и праваго береговъ выражается вншне прежде всего въ отношеніи другъ къ другу литературныхъ кружковъ и мелкихъ revues лвобережной богемы и огромныхъ ежегодныхъ журналовъ бульвара врод: Matin, Journal и т. п.
Народу въ этотъ вечеръ набилось въ залу больше, чмъ когда бы то ни было. Ожиданіе тянулось долго. Все приходили какіе то привилегированные господа, которыхъ провожали на эстраду, а публика, принимала, ихъ за самого поэта и даже обмнивалась замчаніями относительно его предполагаемой наружности.
Но когда прошелъ Поль Форъ, окруженный своими неразлучными спутниками, нсколькими восторженными поэтами-мальчиками — сомннія ни у кого не осталось. Это онъ!
Кое-кто, впрочемъ, видалъ портреты князя поэтовъ. На нихъ онъ чрезвычайно, романтически красивъ, со своимъ правильнымъ лицомъ умнаго и веселаго латинскаго студента, со своимъ длиннымъ локономъ мягкихъ черныхъ волосъ справа, со своими горячими цыганскими глазами. Кажется, что онъ долженъ бытъ высокъ, тонокъ и юношески строенъ, чтобы все было, такъ сказать, одно къ другому.
Реальная наружность Фора нсколько разочаровываетъ. Все есть: и локонъ, и черные глаза, и красивыя черты, по все это какъ-то немного потерто, гораздо боле мелко, чмъ на портрет, въ его худоб есть безпокойство, угловатость манекена., жесты застнчивости, плохо прикрытой бравадой. Этотъ человкъ былъ бденъ, заброшенъ, и въ княз поэтовъ легко признать еще не забывшаго свои невзгоды, обиды и лишенія недавняго неудачника.
Онъ кланяется крошечнымъ поклономъ, какой-то судорогой шеи и головы, садится и сейчасъ же начинаетъ читать. Да, онъ читаетъ. Но столь хваленые за свое краснорчіе французы почти вс читаютъ свои рефераты по рукописи. Я видлъ, какъ въ Одесс одна изъ славъ литературно-ораторскаго міра — Лоранъ Тальвдъ — разражался паосомъ, впадалъ въ лирику топко иронизировалъ и даже притворялся, будто припоминаетъ и колеблется, словомъ пытался — и достаточно искусно-изобразить ораторскую импровизацію съ толстой тетрадкой въ рукахъ, которую онъ торопливо перелистывалъ, словно піанистъ, играющій незнакомое ему presto.
Нчто подобное замтно было и у Поля Фора. Читаетъ онъ свой рефератъ маленькимъ суховатымъ баритономъ, съ короткими, нервными жестами, нсколько дланно. Въ первую минуту все это не очень симпатично, но потомъ слушаешь съ удовольствіемъ. Изложеніе вопроса, ясное, умное и благородное, постепенно растетъ подлинное воодушевленіе. Видно, что предметъ искренно волнуетъ референта. Да и позиція его симпатична. Поэтому вс слушали внимательно и наградили своего гостя весьма шумными апплодисментами.
Я хочу привести здсь существенное въ этомъ реферат, который до нкоторой степени можетъ считаться деклараціей лваго берега публик устами его офиціально-увнчаннаго вождя.
Даже самые великіе, поэты,— утверждаетъ Полъ Форъ,— долго остаются безызвстными. Это понятно. Ихъ темпераментъ влечетъ ихъ къ отшельничеству, а ихъ произведенія, въ силу своей оригинальности, слишкомъ опережаютъ мало подвижный вкусъ большой публики. Скромно стушевываясь передъ своими предшественниками на поэтическомъ трон — Верленомъ и Дьерксомъ, онъ подчеркиваетъ тмъ не мене, что оба эти пвца — почти въ теченіе всей своей жизни — были мало извстны.
Есть, однако, могучая сила въ наше время, которая могла, бы сразу разсять предварительныя недоразумнія между геніями и большими талантами съ одной стороны и читательской массой съ другой. Эта сила — невроятно развившаяся пресса съ ея батальономъ литературныхъ критиковъ. Но пресса, эта, по мннію поэта-референта, какъ нельзя хуже обслуживаетъ французскую публику. ‘Я едва сумю выдлить среди доброй сотни литературныхъ критиковъ нашихъ распространенныхъ газетъ и журналовъ шесть или семь лицъ, которыхъ, не конфузясь, можно назвать и добросовстными и чуткими, говоритъ онъ. Просмотрите за послдніе годы самыя распространенныя газеты по су — главную умственную пищу массъ. Вы увидите, напримръ, что въ нихъ вовсе ‘ не говорится о такихъ огромныхъ величинахъ, какъ поэтъ Жамсъ или романистъ Жидъ, между тмъ, какъ бездну мста удляютъ всякому боксеру или заурядному комедіанту.’
Пресса такъ плохо освдомляетъ, публику о великихъ отшельникахъ литературы, что во Франціи почти съ голоду умерли нкоторые писатели, которыхъ теперь уже безъ спора считаютъ украшеніемъ ея культуры. Таковы Вилье-де-Лиль Адамъ, Лафоргъ, Верленъ, Шарль-Луи-Филиппъ. ‘За кмъ очередь?’ — съ горечью спрашиваетъ Форъ. Журналы и газеты готовы еще признать поэтовъ, имющихъ собственные салоны и автомобили, но т, что фигурируютъ въ разныхъ кафе! Фи, можно ли занимать подобными людьми вниманіе милліонноголоваго любопытствующаго потребителя газетной прозы!
Однако, откуда такое презрніе къ кафе?— (Верленъ и Мореасъ проводили тамъ чуть ли не большую частъ своей жизни, какъ, впрочемъ, и молодой Ришпенъ, нын всми оффиціальными и свтскими кругами помпезно чтимый академикъ.
‘Я вовсе не врагъ прессы,— говоритъ Форъ.— Я люблю эту по существу своему демократическую силу. Но неужели она не можетъ удлить немножко больше мста красот? Вдь въ послднія тридцать лтъ поэзія Франціи совершила изумительныя усилія и дала, быть можетъ, небывало роскошный цвтникъ первоклассныхъ талантовъ. Но пресса надувается и морщитъ-носъ. Она не безъ гордости признаетъ пропасть, отдляющую ее отъ литературы!’
Замтьте: великихъ романтиковъ современная имъ пресса встртила въ штыки. Она глумилась надъ ними, оплевывала ихъ, и это было имъ полезно’, это сосредоточило та нихъ вниманіе публики. Нынче же пресса молчитъ. Бодлеръ пріобрлъ громкую извстность хоть благодаря скандалу. Надъ скандалами жизни бднаго Верлена сурово покачиваютъ головами вс, но горести, процессы, тюрьмы, лазареты не дали ему взамнъ всего, что они отняли, даже хотя бы газетной рекламы!
Форъ извиняется, что ему придется говорить о фактахъ, сопровождавшихъ его собственное избраніе. Не говоря о себ лично, онъ указываетъ только, что среди другихъ кандидатовъ, имвшихъ большіе шансы, и, конечно, ‘боле, чмъ онъ достойныхъ избранія’, были Верхарнъ, Жамсъ и Вилье Гриффенъ. Несмотря на это, помщающій на первой страниц ‘Matin’ ежедневную пикантную замтку, популярный журналистъ Клеманъ Вотель осмлился написать по поводу этого событія въ мір поэтовъ наглыя строки, приблизительно такого свойства: ‘Форы, Жамсы, Гриффены, Верхарны!— Кто это?— Читали вы ихъ?— Нтъ?— Я тоже. Это какіе-то’, группирующіеся въ мелкія секты, литературные карлики, ютящіеся но грязнымъ кафе. Вотъ какъ тала поэзія. А прежде въ ней гремли такія имена, какъ Гюго, Ламартинъ, Виньи, Мюссе’.
‘Если бы мы могли признать, говоритъ Форъ, что лучшіе поэты нашихъ дней такъ мелки, по сравненію со своими предшественниками,— мы все же могли бы сказать Вотеліо, что во времена Гюго и Ламартина въ журналахъ писали Теофиль Готье, СенъВевъ, Барбье д’Оревильи и имъ подобные, а нын господа Терри, Ребу и Вотели!’
‘Но презрительная параллель журналиста и сама по себ не выдерживаетъ критики: не знать, какой колоссальной популярностью уже пользуется имя нашего учителя и старшаго брата Эмиля Верхарна не только въ Бельгіи и Франціи, но въ Германіи. Австріи и Россіи — значить, признать собственное невжество, не слышать о глубокихъ теоріяхъ и смлыхъ исканіяхъ такого молодого поэта, какъ Жюль Роменъ, живя во Франціи и считаясь членомъ ея литературной республики — значитъ, зачислить себя въ дикари ея’.
Къ счастью, съ этимъ презрительнымъ шиканьемъ большой прессы все удачне борятся передовыя ‘ревю’, какъ Mercure de France, La Falange, Cahiers de quinzaine. ‘Большая пресса, въ волненіи восклицаетъ Форъ, это ежедневное оскорбленіе націи! Иные журналисты, не стсняясь, говорятъ:. Мы пишемъ для тиража въ милліонъ,— мы не можемъ писать умно. Такъ что даже умные журналисты стараются быть вульгарными, только такъ, по ихъ мннію, можно уловить большинство.
‘Со своей стороны мы, поэты, литераторы, хотли бы серьезно поднять на взглядъ широкой публики, быть можетъ, утопическій вопросъ о замн критика случайнаго критика-проходимца — критикомъ ученымъ, спеціально подготовленнымъ, прошедшимъ, быть можетъ, курсъ въ спеціальной академіи литературной критики. Читать съ пониманіемъ истинныя произведенія искусства нелегко. Критикъ считается въ этомъ помощникомъ читателя. Но не долженъ ли онъ для этого быть во всеоружіи вкуса и знаній? Въ послднее время много кричать о борьб двухъ береговъ. Даже нашъ другъ, нашъ дорогой Роменъ Роланъ, посвятилъ этому статью въ одномъ итальянскомъ журнал, правда, статью тонкую, не похожую на шумъ и скрипъ, поддерживающій послднее время эту тему’.
Форъ энергично отрицаетъ существованіе такой борьбы: ‘Что это за дленіе литературы по колокольнямъ? Лоти, Франсъ, Реми де-Гурмонъ, Жидъ, Бергсонъ живутъ на правомъ берегу, но это наши учителя. Гурмонъ, самый смлый изъ мудрецовъ, также отмтилъ интересующій насъ фактъ, о немъ писалъ и Стюартъ Мерилль, но вс они хорошо понимаютъ, въ чемъ дло: для нихъ это не борьба береговъ, а борьба поэтовъ и журналистовъ. Вс они зовутъ насъ, отшельниковъ, выйти изъ нашей ‘башни изъ слоновой кости’ и самимъ бороться за то, что намъ дорого, самимъ воздйствовать на публику, не только даря ей наши произведенія, но и поддерживая другъ друга комментаріями, нанося удары тому, что стоитъ поперекъ дороги между поэтомъ — самымъ могучимъ служителемъ культуры — и его народомъ. Что же?.— Мы готовы пуститься въ публицистику. Но мы постараемся не быть вульгарными, какъ наши противники. Мы не принизимъ нашихъ идеаловъ. Мы не будемъ ловить публику. Мы будемъ повсюду искать тхъ, кто самъ ищетъ красоты, откуда бы она ни исходила’.
Такъ кончилъ Поль Форъ свои рефератъ подъ дружные аппалодисменты. Нсколько лицъ, изъ сидящихъ на эстрад, подходятъ къ нему пожать руку. Поль Форъ кланяется своимъ застнчивымъ сухимъ поклономъ, отбрасываетъ отъ глазъ волосы и чувствуетъ себя сконфуженнымъ.
Потомъ онъ начинаетъ читать свои стихи. Здсь я не намренъ давать критическаго разбора поэтическихъ произведеній Фора. Это интересный поэтъ, имющій въ сердц подлинный родникъ стиховъ, онъ творить свободно, о немъ можно сказать словами Гете:
Er singet, wie der Vogel singt
Der in den Zweigen wohnte.
Но, конечно, онъ и самъ сознаетъ, что, будучи княземъ поэтовъ, онъ не является ихъ первымъ палладиномъ. Какъ за круглымъ столомъ короля Артура сидло много рыцарей, превосходившихъ его доблестью — такъ и среди дружелюбно и ласково настроенныхъ къ своему князю подданныхъ имется немало такихъ, которые превосходятъ его на цлую голову. Онъ самъ упоминалъ въ своемъ реферат Верхарна, Жамса и Жюля Ромена, и если мы не поставили бы рядомъ съ нимъ холоднаго Гриффена или Мерриля — то, конечно, боле серьезной, чмъ онъ, фигурой является Клодель, и, быть можетъ, было бы не трудно найти и другія имена.
Мн кажется, что въ поэзіи Поля Фора можно различать три манеры: цлый рядъ одъ я гимновъ, посвященныхъ у него природ, къ которой онъ относится съ религіознымъ обожаніемъ, и въ которой онъ любитъ энтузіастически терять свое я. Среди этихъ пантеистическихъ молитвъ есть вещи, полныя самой чистой и искренней музыки, украшенныя самыми свжими, непосредственными образами. Но есть и много реторики, Есть много ламартиновской расплывчатости, безъ почти постоянной у великаго автора Meditation небесной эирности. Его пантеизмъ слишкомъ чувственъ. Онъ напоминаетъ пантеистическія грезы мадамъ де-Ноайль, и очень далекъ отъ громового, пресыщеннаго энергіей, грозно-величаваго пантеизма Верхарна послдней манеры.
Гораздо больше нравятся мн своеобразное выраженіе мальчишески рзваго настроенія, студенческіе романы и романсы, идилліи, полныя ‘телячьяго восторга’, прыжковъ, взлетовъ фантазіи, остротъ, блестокъ, юношескаго задорнаго смха и порою неожиданныхъ, похожихъ на лтній дождь слезъ. Въ этихъ балладахъ, родившихся на веселомъ Буль-Миш, въ этихъ кипящихъ легкой чувствительностью и непринужденнымъ остроуміемъ псняхъ латинскаго квартала заключено то, что длаетъ Поль Фора совершенно оригинальнымъ, какимъ то Беранже, какимъ то Мюрже 20 столтія.
Но другіе цнятъ больше всего его историческія баллады. Я о нихъ могу сказать одно: он часто виртуозны, но порою суховаты. Впрочемъ, я не имлъ случая знакомиться со всми произведеніями этого рода, которыхъ у Фора уже очень много,
Отмчу одинъ весьма любопытный фактъ: т стихотворенія, которыя я называлъ пснями латинскаго квартала, какъ въ чтеніи Самого автора, такъ и смнившаго его молодого актера, очень понравились аудиторіи народнаго университета. Часть публики слушала также со вниманіемъ пантеистическія оды и гимны. Я не увренъ, однако, что многіе изъ -присутствующихъ испытывали подлинное наслажденіе. Нкоторыхъ же, въ самыхъ патетическихъ мстахъ, когда читавшій поэта приходилъ въ своего рода піитическое неистовство, почти плъ, изнемогая отъ, быть можетъ, искренне переполнявшаго его чувства,— разбиралъ смхъ. И это какъ разъ, рабочую публику. Имъ, очевидно, казался комичнымъ этотъ молодой человкъ, соловьемъ надрывавшійся съ томикомъ въ рук и выкатывавшій одну громкую руладу за другой — сладкой. Одна молодая работница со страхомъ оглядывалась по сторонамъ, судорожно впихивая себ платокъ въ рота. Наконецъ фыркнула, высморкалась, опять расхохоталась и, вся красная, опять съ ужасомъ и стыдомъ оглянулась на сосдей, но замтивъ, что и другіе улыбаются и сдерживаются — вновь фыркнула, и до того разобралъ не смхъ, что она спряталась куда то подъ стулъ я вылзла оттуда, багровая, потная и растрепанная только, когда великолпные пантеистическіе полеты поэта окончились, и онъ благополучно спустился на землю.
Не будь стихи прочитаны съ такимъ паосомъ, они эту простую публику не разсмшили бы, и во всякомъ случа, когда Форъ, прочелъ свою наивную псенку о двушк, которая умерла отъ любви, та же работница притихла и была видимо взволнована.
Что касается центральнаго вопроса, затронутаго Полемъ Форамъ въ его реферат, то любопытнйшее явленіе это, т. е. фактъ рзкой вражды между большими бульварами и лвымъ берегомъ, въ ихъ литературныхъ представителяхъ, особенно мтко охарактеризованъ и изящно разршенъ въ упоминавшейся Форомъ вскользь превосходной стать знаменитаго автора грандіозной эпопеи ‘Жанъ Христофъ’ Ромена Ролана {Во флорентійскомъ журнал ‘Voce’.}. Познакомивъ читателей ‘Современника’ съ содержаніемъ этой глубокой статьи, я, какъ мн кажется, дамъ имъ достаточное представленіе о конфликт, въ которомъ, быть можетъ, невольно, пришлось сыграть роль Полю Фору, и въ которомъ, какъ думаетъ Роланъ, кровно заинтересована та поистин набранная публика, авангардъ которой наполняетъ невзрачную залу народнаго университета въ Фобургъ СентъАнтуань.
Романъ Роланъ констатируетъ, что выборы Поля Фора и невжественное изумленіе большихъ журналовъ по этому поводу особенно ярко подчеркнули, что въ Парнас есть два народа, дв культуры, мало соприкасающіеся между собой.
Однако, демагогическая журналистика съ одной стороны и аристократы искусства съ другой, пропасть между которыми сдлалась теперь столь ясною, на самомъ дл именно въ настоящій моментъ начинаютъ сближаться.
‘Лвобережный артистическій мірокъ не только не былъ организованъ, говоритъ авторъ самаго глубокаго анализа парижской культурной жизни — ‘Ярмарки на площади’ — но казался не поддающимся никакой организаціи, ибо состоялъ изъ изолированныхъ индивидовъ, ревниво охранявшихъ свое одиночество, гордившихся непониманіемъ толпы. Второй же міръ, бульварно-газетный, совсмъ не соприкасался съ литературой. Пестрая толпа хроникеровъ, репортеровъ, фельетонистовъ, водевилистовъ, занималась больше политикой, кокотками и денежными операціями, чмъ мыслями о слав. Но за дой они почувствовали аппетитъ. Они замтили, какое огромное вліяніе на массы иметъ беллетристика. Вдь всмъ извстно, что Парижъ больше волнуется по поводу провала комедіи, чмъ по поводу паденія министерства. Въ распространеннйшихъ газетахъ многіе ищутъ очередныхъ двухъ, трехъ повстушекъ раньше, чмъ извстій изъ палаты депутатовъ или съ Балканскаго полуострова. И вотъ искусство становится предметомъ газетной торговли, начинаетъ котироваться на газетной бирж’.
Первымъ результатомъ этого была, по мннію Романъ Ролана, отличившаяся вншнимъ Троцкимъ успхомъ попытка газетныхъ легкокрылыхъ писакъ удариться въ прекрасно приноровленную для вкусовъ широкой публики ‘изящную литературу’. Роланъ иронически описываетъ тріумфальный успхъ, увнчавшій романъ и пьесу извстнаго репортера, а теперь ходкаго романиста, Леруа ‘Желтая комната’. Литературные критики значительности Абель Эрмана или Эрнеста Леженеса разсыпались апплодисментами передъ этимъ литературнымъ варваромъ.
‘Сначала выборы Поля Фора въ князья поэтовъ показались мн какъ бы нсколько комическими, пишетъ Роланъ, но потомъ я понялъ ихъ: артисты слдовали, въ сущности, своему ясновиднію, передъ варварскимъ нашествіемъ имъ необходимо было пересчитать самихъ себя, закрпить силу своего союза и выбрать для этого имя чистаго артиста, свободнаго отъ всякихъ цлей, отъ всякаго компромисса со старымъ демосомъ.’
Итакъ, борьба началась. Совершенно ясно, что съ культурной и художественной точекъ зрнія Ромэнъ Роланъ считаетъ артистовъ лваго берега и журналистовъ праваго величинами прямо несравнимыми: ‘Вы удивитесь поэтому, если я сказку, говоритъ онъ, что будущее искусства я вижу скоре на сторон демоса, который я только что такъ презрительно очертилъ. Не въ первый разъ случается врить въ идеалъ, несмотря на недостатки его служителей!’
‘Какая глупость отрицать прогрессъ демократіи. Посмотрите на чудовищное расширеніе литературнаго рынка. Во времена романтизма даже лучшія произведенія расходились въ до смшного маломъ количеств экземпляровъ. Даже Гюго, если исключить его инвективы противъ Наполеона III, интересовалъ только собратьевъ-литераторовъ. Теперь же самый средній изъ насъ, писателей, можетъ найти тысячи читателей, благодаря тмъ путямъ для искусства, которые открыла печать. Но не только количественно, но и качественно прогрессируетъ широкая публика. Долгое время бульварная газета спекулировала на самые низкіе инстинкты и служила лупанаромъ мысли, но надо отдать ей справедливость, въ послдніе годы она постигла свою мощь и начинаетъ нсколько стыдиться прежняго поведенія. Посмотрите, сколько знаменитыхъ ученыхъ, даютъ публик свои научныя консультаціи на страницахъ газетъ по одному су. Въ этой журнальной энциклопедіи вы встрчаете величайшія имена Франціи. Не только газеты стали украшаться подчасъ очень недурными повстями спеціалистовъ беллетристики, но возникли журналы, дающіе за два су, даже за одно, цлый романъ. Благодаря этому ‘Кровавая Масленица’ Экгуда разошлась въ ста тысячахъ экземпляровъ, и почти столько же разошлось такихъ вещей, какъ ‘Евгенія Гранде’, ‘Казаки’ Толстого, ‘Фаустъ’, ‘Привиднія’ Ибсена, ‘Разсказы изъ жизни бродягъ’ Горькаго’.
‘Газета убиваетъ журналъ, популярныя изданія убиваютъ традиціонные томики за три франка съ полтиной. Пусть плачетъ, кто хочетъ. Я радуюсь. Волна народной жизни разливается въ искусств. Пусть придетъ оживить его, укрпить своею силою. Пользуйтесь ею, писатели!’
Дале, рзко осудивъ аристократическую, оранжерейную, махровую эстетику Уайльда и его сторонниковъ, Романъ Роланъ выражаетъ увренность, что подъ знаменемъ подобной эстетики искусство должно было бы окончательно выродиться.
‘Литературная аристократія съ ужасомъ видитъ наступленіе демократіи. Напрасно: это ея спасеніе приближается. Вотъ ужъ она разбужена. Хочетъ бороться. Уже это плюсъ. Общій врагъ заставляетъ организоваться. И мы видимъ это чудо: артисты убгаютъ отъ своего безплоднаго анархизма, переселяются на плодотворную почву коллективнаго дла’.
‘Но еще важне, что два сражающихся войска оказываютъ взаимное вліяніе. Борясь противъ демоса, аристократія немного заразится его реализмомъ и жизненной силой. Много артистовъ дезертировъ,— мы уже видли такихъ,— перейдетъ во враждебные ряды и передастъ имъ секретъ превосходства аристократіи въ дл искусства: ея культа интеллигентности, ея религію красоты. Какъ бы ни кончилась война, а результатомъ будетъ взаимопроникновеніе. Вроятне всего, что аристократія будетъ поглощена демократіей. Нахожу это желательнымъ. Это будетъ плнная Греція, просвщающая побдителей. Надо же, наконецъ, примирить искусство съ современной жизнью. Я мечтаю еще увидть, какъ начнутъ воздвигаться стны всеобщихъ соборовъ современной мысли. Вс интеллектуальныя силы органически связаны въ этой работ, каждая своеобразно участвуя въ общемъ дл. Одинъ будетъ возводить купола, другой подбирать стекла витражей, третій тесать статуи, а иные хотя бы готовить известь. Если этотъ идеалъ, котораго грубой каррикатурой является ныншняя пресса, когда-нибудь станетъ дйствительностью, что только путемъ объединенія литературной аристократіи и демократіи’. Вы видите, что Романъ Роланъ берета вопросъ несравненно ршительне и глубже. Но вдь и Поль Форъ кончилъ свой рефератъ заявленіемъ о готовности выйти изъ башни и броситься въ счу. Внутренній смыслъ переживаемаго момента выясненъ Романъ Роланомъ настолько хорошо, что я ничего не имю прибавить. Но въ послдующихъ письмахъ я постараюсь познакомить читателей ‘Современника’ съ характерными особенностями той новйшей поэзіи, того новйшаго искусства вообще, которое при всхъ своихъ огромныхъ, но поучительныхъ недостаткахъ, представляетъ собою несомннную цнность, готовую влиться черезъ посредство прессы въ жаждущій свта, и красота огромный народный резервуаръ. тотъ, который находится далеко за предлами блазированной публики верховъ. Недаромъ же тотъ же Ролланъ на вопросъ, какое вліяніе иметъ театръ на. французскій народъ, отвтилъ: ‘Никакого, французскій народъ еще не бываетъ въ театр’.