Князь Алексей Александрович Ширинский-Шихматов, Жевахов Николай Давидович, Год: 1930 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 29 минут(ы)

Князь Николай Давидович ЖЕВАХОВ

КНЯЗЬ АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ШИРИНСКИЙ-ШИХМАТОВ

(Ум. 9/22 — XII — 1930)

КРАТКИЙ ОЧЕРК ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ
Незабвенного Князя Алексея Александровича
ШИРИНСКАГО-ШИХМАТОВА

Русские люди часто не замечают своих пророков и учителей при жизни и еще чаще забывают их по смерти, а между тем Россия более, чем какая-либо иная страна, была богата такими людьми, каких Господь промыслительно посылал нам для того, чтобы мы набирались у них мудрости, подражали им и передавали бы их заветы грядущим поколениям.

Стоило бы только развернуть забытые страницы истории, чтобы увидеть чуть ли не на каждой из них имена тех людей, которые жили среди нас, казалось, только для того, чтобы предостерегать от ошибок, в конечном результате вызвавших гибель России и наше беженское горемыканье.

При жизни их не слушали, a после смерти забыли. И это неудивительно, ибо посмертная память обычно простирается лишь на область внешних дел, и в памяти потомства гораздо чаще остаются мелкие ничтожные люди, сгоравшие от честолюбия, крикуны, умевшие себя рекламировать, чем подлинные герои духа, убегавшие от славы людской.

И так не только у русских. Так везде.

И потому все люди стоят сейчас пред неразрешимыми проблемами, пытаясь восстановить нарушенное равновесие в области политической, социальной и экономической жизни народов и для этого пристально смотрят в даль, ожидая оттуда помощи, тогда как им нужно оглянуться назад, воскресить в памяти имена своих мудрецов и вспомнить их заветы, коими они пренебрегали. Ибо совершенно очевидно, что государственное благо зиждется на религии и безрассудно восстановлять политический, социальный и экономически порядок в государстве, доколе не восстановлены основы христианской религии, на коих этот порядок зиждется…

На вершину земной славы обыкновенно восходят и делаются заметными только те, в сущности мелкие ничтожные люди, которые умеют жить в унисон с временем, плывут за общим течением жизни и мысли, нисколько не заботясь о том, куда это течение уносит людей и в какой мере согласуется с христианскими идеалами жизни. Они поглощены только одной заботою и стремятся только к одной цели — нравиться окружающим и снискать какою угодно ценою любовь к себе со стороны возможно большего числа людей. С этой целью они угождают и вашим и нашим и умудряются достигать той популярности, какую приобретают обманом и какая быстро возносит их на высоту. Это обычный тип лакействующих карьеристов, выдвигаемый толпою, любящей лесть и небрезгливой… Они боятся громко думать, боятся проронить лишнее слово, дабы не очутиться в противоречии с вкусами и желаниями толпы и не потерять завоеванных у нее позиций… Более этого, утверждаясь на лжи, они и проповедуют ложь, заслоняют собою правду и, сами того не зная, воюют против Бога.

При таких условиях нужна уже подлинная духовная мощь, исключительные дарования и способности, нужно быть уже подлинно большим человеком для того, чтобы, находясь в полном противоречии с печальной действительностью и ведя борьбу с нею, очутиться на поверхности жизни и ею руководить. Такими подлинно великими государственными людьми были Константин Петрович Победоносцев, начинающий получать должную оценку только теперь, спустя 25 лет после своей смерти (ум. 10 марта 1907 г.) и прямой продолжатель его по духовному и государственному облику, князь Алексей Александрович Ширинский-Шихматов, почивший 9/22 декабря 1930 года.

Оба они были людьми того ‘старого закала’, который умышленно отождествлялся с реакцией, а на самом деле был лишь протестом против того сатанизма, который, прикрываясь всякого рода новшествами, надвигался на Россию и постепенно порабощал ее. Оба они хорошо понимали, что подлинное благо государства и народа не может воплощаться в реформах, снисходивших к требованиям крикливой толпы, ибо знали, что толпа отражает не волю народа, а волю тех, кто стоит у нее за спиной и руководит ею. Когда, с момента рокового манифеста 17 октября 1905 г., Россы покатилась в пропасть — К.П. Победоносцеву, этому великому государственному мужу, нечего было делать больше — и он отошел от дел. Ту же участь испытал и князь А.А. Ширинский-Шихматов, с тою лишь разницею, что начавшийся развал России застал К.П. Победоносцева уже на склоне его жизни и деятельности, а князя А.А. Ширинского-Шихматова в пору их расцвета.

Князь Алексей Александрович Ширинский-Шихматов родился 6/19 ноября 1862 г. в г. Вильне, где отец его, незадолго до назначения Товарищем Министра Народного Просвещения, занимал должность Попечителя учебного округа. По окончании курса в Императорском Училище Правоведения в 1884 году, князь был назначен чиновником особых поручений при Эстляндском губернаторе князе Шаховском, известном обрусителе края, сразу же оценившим своего молодого чиновника и вскоре назначившим его советником Губернского Правления. В этой последней должности князь проявил исключительную энергию и большую деловитость в возведении православных храмов и школьных зданий в десяти новооткрытых приходах губернии, чем обратил на себя внимание Обер-Прокурора Св. Синода К.П. Победоносцева, который, в 1890 году, привлек князя на службу по ведомству Православного Исповедания. Имея всего 28 лет от роду, князь стал ближайшим сотрудником этого выдающегося государственного деятеля, обессмертившего свое имя в истории русского государства. В 1889 г. князь был командирован в Вену по Высочайшему повелению, дабы представительствовать Ведомство Православного Исповедания при закладке храма Российского Посольства в столице Австро-Венгрии. В 1894 году последовало назначение князя Прокурором Московской Синодальной конторы. Эта должность связывалась с самыми разнообразными функциями и требовала много практических знаний, работоспособности и такта. Прокурор Синодальной конторы являлся одновременно и Управляющим Синодальным училищем, и Главным начальником Синодального хора (бывшего преемником патриаршего хора до-синодального периода), под его управлением находились ‘Патриаршая Библиотека’ и ‘Патриаршая Ризница’ и, наконец, сложное хозяйство Московских Синодальных имуществ.

Вступив в должность, князь прежде всего обратил внимание на Московский Синодальный хор, стремясь сохранить его древне-русскую культуру и прежний церковный облик, стяжавший ему всемирную славу. Хор содержался на доходы с недвижимых имуществ, принадлежащих Синодальной конторе. Эти доходы были достаточны для содержания хористов и состоящего при хоре пятиклассного училища, с пансионом для их детей, но совершенно недостаточны для тех широких целей, какие были положены князем в основу реорганизации хора. В чем же заключались эти задачи?

В глазах князя, Московский Синодальный хор имел значение церковно-государственное. Его задачею являлось не обслуживание Успенского собора во время архиерейского богослужения, а закрепление исконно-русских начал в церковном хоровом пении и внедрение этих начал повсеместно в России. Вот почему Синодальное училище, под мудрым управлением князя А.А., превратилось вскоре в церковную музыкально-певческую академию, явившуюся бережной хранительницей русского направления в пении и музыке в противовес итальянско-романскому направлению, проникшему в Придворную певческую капеллу и заразившему ее своим иноземным духом. Князь А.А., как я уже отмечал, был насквозь русским человеком. Он редко ездил за границу, предпочитая свое иностранному, чутьем прозревая фальшь западно-европейской культуры, которая, в противоположность русской, с ее духовными устремлениями, убивала дух и культивировала земные влечения и настроения. С этим западным направлением, все чаще проникавшим в различные области русской жизни, князь упорно боролся. Обладая свойствами природного начальника, великолепно разбираясь в людях и никогда не ошибаясь в их оценке, князь сумел окружить себя выдающимися помощниками. Пригласив в свои сотрудники г. Орлова, в качестве регента, и композитора Кастальского — для заведывания музыкальной частью, князь А.А. коренным образом преобразовал духовное училище, которое, как я уже отметил, превратилось в музыкально-певческую академию, расширил курс училища, доведя его до десяти классов (6 певческих и 4 регентских), повысил общеобразовательную программу до уровня средне-учебного заведения, а программу музыкальную — до высшего. При вновь реорганизованном училище был образован ‘Наблюдательный Комитет’, дававший направление церковно-певческому творчеству и на рецензию которого Св. Синод направлял все поступающие на его цензуру церковно-музыкальные сочинения. Таким образом князь А.А. создал новую эпоху в церковном пении, которое стало отныне русским и только церковным.

Влияние Московского Синодального училища весьма быстро распространилось по всей России. В самом скором времени из стен училища вышли блестящие композиторы, прекрасные регенты, весьма ценные преподаватели, заполнявшие по всей России вакантные места регентов и учителей музыки и пения при архиерейских хорах, духовных академиях, семинаpиях, гимназиях и пр.

Для достижения всех этих целей нужны были, конечно, и большие средства. И вот здесь в полной мере обнаружились удивительные административные и хозяйственные способности князя. Доходные здания, принадлежавшие Синодальной конторе, так называемые ‘Теплые ряды’, дававшие весьма скудный доход, не окупавший даже затрат на их содержание, были значительно расширены, точнее заново перестроены, согласно последним требованиям техники, образовался как бы целый торговый городок, с роскошными светлыми, обширными магазинами, и доходность сразу же увеличилась более, чем в три раза сравнительно с предыдущей. Запущенный и почти необитаемый дом на Никольской улице князь заново перестроил, превратив его в ‘Никольские ряды’, с громадными магазинными помещениями, ставшими приносить большие доходы. Один из таких магазинов сдавался в наем за 10.000 рублей в год. Заново перестроен, с надстройкою нового этажа, доходный дом на Дмитровке. То же сделано и с зданием Синодального училища, где был надстроен еще один этаж и сооружен огромный двухсветный концертный зал с хорами, на Б. Никитской улице. Во дворе усадьбы Крестовоздвиженской церкви князь А.А. построил дом с квартирами для певчих и, наконец, перестроил заново, с надстройкой целого этажа, огромный дом для причта Успенского собора. В общем князь поднял доходность Московской Синодальной конторы до 200 т. рублей в год, с избытком покрывавших смету на содержание Синодального училища, хора, библиотеки и ризницы.

Не меньшую любовь проявил князь А.А. и к Патриаршей Библиотеке и Ризнице. Они были переведены в лучшие, заново отремонтированные просторные и светлые помещения, для них были заказаны специальные шкапы и витрины, были заново пересоставлены старые каталоги и описи и во главе, для заведывания Библиотекою и Ризницею, были поставлены опытные и знающие люди.

Все огромное здание Московской Синодальной Конторы, включающее мироваренную Палату (приемную палату патриарха Никона), Палату Синодальной конторы, храм Двенадцати Апостолов и др., было обновлено капитальным ремонтом.

За полгода до коронации Государя Императора Николая Александровича, на князя А.А. было возложено общее руководство большим ремонтом Успенского собора, по инициативе князя тогда же была произведена первая отмывка старинных икон собора, был перекрыт купол и положено начало тем грандиозным реставрационным работам, которые впоследствии велись по указаниям князя (уже в бытность его членом Государственного Совета) и приостановлены были только революцией.

Глубокий знаток церковного искусства, князь собирал по всей России старые иконы древнего письма и лично их рассортировывал. Предметы, имевшие научную и художественную ценность и хорошо сохранившиеся, князь распределял в Ризнице, в библиотеках Патриаршей и Училищной, или же в витринах вдоль стен Мироваренной Палаты, предметы обветшавшие отдавались в починку, реставрировались, и затем ими снабжались бедные церкви. В период 1895-1900 князь выполнил несколько ответственных поручений ревизионного характера в ряде русских южных и юго-западных городов, а также в Финляндии. Некоторые из этих поручений (напр. ревизия условий охраны старинной ризницы в одном из монастырей Ростова Великого) были прямо связаны со все возраставшим авторитетом князя как археолога и знатока русского искусства в древности. В 1896 году князь был пожалован камергером Двора Е. И. В., а несколько лет спустя — гофмейстером Высочайшего Двора. Представляется совершенно невероятным, чтобы один человек своею волею и энергией мог создать в одно десятилетие все то, что было создано князем А.А. в период его управления Московской Синодальной конторой.

Не менее крупные следы оставил князь и на последующих этапах своей деятельности…

Осенью 1902 года, по Высочайшему повелению, на князя было возложено верховное руководство подготовкой торжества прославления Преподобного Серафима Саровского. О том, как прошли эти торжества, вызвавшие небывалый подъем религиозного чувства в русском народе, как велика была радость общения паломников с Царем, русские люди будут еще долго помнить.

Исключительные административные и организационные способности, проявленные в Сарове князем А.А., остановили на нем внимание Государя Императора, когда, осенью 1903 года, встал вопрос о назначении волевого, и вместе с тем тактичного деятеля на должность начальника одной из ответственнейших губерний — Тверской.

Учитывая исключительную трудность условий этой службы, князь отказывался от предложения, ссылаясь на свою неподготовленность и не ручаясь за успех возлагаемого поручения, но Государь Император ответил: ‘Я сам ручаюсь за вас’ и, обняв Своего верного слугу, благословил князя в декабре того же 1903 года на новую трудную и боевую работу в должности Тверского губернатора.

Понадобилось только 10 месяцев, в течение которых революционная зараза, мерами нравственного воздействия и личным авторитетом князя, была искоренена, и в октябре 1904 года князь был назначен сенатором, а в апреле 1905 г. — Товарищем Обер-Прокурора Святейшего Синода. В этой последней должности, при всё время хворавшем К.П. Победоносцеве, на князя легла основная тягота по отстаиванию в Комитете Министров русских исторических и церковных начал от посягательств Председателя означенного Комитета — С.Ю. Витте, в частности, по одному принципиальному вопросу князь — один против всех — принужден был подать особое мнение и имел величайшее для монархиста счастье на следующем очередном заседании Кабинета узнать, что Государю Императору благоугодно было присоединиться к этому особому мнению и утвердить его. К этому же времени относится и работа князя по подготовке восстановления Патриаршества в России. Под его влиянием был представлен К.П. Победоносцевым соответствующий всеподданнейший доклад о созыве Церковного Собора, и князь много потрудился в образованном при его участии особом предсоборном присутствии. Этот этап служебной деятельности князя связывается с его участием в событиях чрезвычайной важности. Так, в июле 1905 года князь был приглашен участвовать в происходивших в Петергофе, под председательством Государя Императора, исторических совещаниях, обсуждавших вопрос о представительном строе. В свое время стенографические записи речей участников этих знаменитых совещаний были изданы в форме объемистой книги, какая попала за границу и даже ходила по рукам у русских беженцев в Сербии, в 1920 году. Сейчас эта книга приобретает исключительное и чрезвычайное значение. В ней, как в зеркале, отражаются заслуги подлинных государственных людей и преступления тех, кто злоупотреблял своими правами и властью в ущерб интересам России. По этой книге можно судить и о том, кто являлся действительно мудрым и прозорливым государственным деятелем, и кто не понимал пользы государства и сознательно или бессознательно, по умыслу или недомыслию, работал ему во вред. Очень характерны были выступления гр. Коковцева, который не только доказывал желательность представительного строя, утверждая, что последний нисколько не нарушит прерогатив Самодержавия, но даже находил, что в интересах государства каждый министр финансов обязан входить в сношения с евреями, и что, по этой причине, нежелательно обострять отношений с еврейством… Даже председатель Государственного Совета граф Сольский, вышедший из духовного звания и дошедший до наивысших ступеней служебной карьеры, награжденный графским титулом, маститый старец, не понимал, по-видимому, государственного и церковного значения Самодержавия, ибо с своей стороны ратовал за представительный строй. Другие участники совещания, люди более молодые и зараженные левыми течениями, господствовавшими в то проклятое время, только поддерживали общий голос, исторгавший из рук Помазанника Божия данную Им при коронации клятву хранить заветы Самодержавия.

Князь А.А. выступал три раза и, несмотря на то, что имел против себя подавляющее большинство, смело и мужественно доказывал, что представительный строй не только нарушит прерогативы самодержавной власти Царя, но и погубит Россию. Речи князя были ясны, категоричны, и несомненно, что Государь Император всецело разделял их основную мысль, но враждебное князю большинство решило вопрос иначе, в результате чего последовало учреждение Государственной Думы и крушение России. Предвидение князя А.А. нашло фотографическое отображение в последующих событиях, явившихся лишь логическим результатом рокового акта 17 октября 1905 года. В апреле 1906 года князь А.А. был назначен, как я уже упоминал, Обер-Прокурором Св. Синода и вошел в кабинет И.Л. Горемыкина, распустившего крамольную Думу и проявившего твердую государственную власть. Однако недолго продолжалась совместная государственная работа этих выдающихся сановников, связанных между собою общею политическою программой и общими взглядами. Горемыкина сменил Столыпин, человек совершенно иного склада и мировоззрения, и князь А.А. не нашел возможным оставаться в составе его кабинета, так же как отказывался раньше входить в состав кабинета гр. Витте. В глазах князя А.А. оба эти премьера строили свои государственные программы на компромиссах и нередко принимали за действительные чаяния народа лживые голоса общественного мнения и прессы…

В июле 1906 года, 43-х лет от роду, князь А.А. назначается членом Государственного Совета и становится виднейшим членом правой группы, усиленно боровшейся с надвигавшейся крамолой, но, к великому несчастью России, сделавшейся ее жертвою. В то же время, не ограничиваясь прямыми обязанностями по службе, князь активно работает в Обществе ‘Окраины России’, созданном при его участии А.С. Стишинским, в задачи какового входило изучение духовной, культурной и исторической связи России с ее окраинами, в которых к тому времени уже оформились сепаратистские течения. К этому же примерно времени относится и избрание князя в члены Императорской Археологической Комиссии. Общественно-политическая деятельность князя А.А. не ограничивается правой группой Государственного Совета: он принимает близкое участие в культурно-патриотической деятельности Русского Собрания, и, на основании его личного доклада, Государь Император из собственных сумм жертвует 100.000 рублей, на которые приобретается Собранием собственный дом (на Кузнецком пер.) и создается первая образцовая патриотическая гимназия.

После трагической гибели Председателя Императорского Православного Палестинского Общества, В. К. Сергия Александровича, заместительницей его явилась его супруга, Вел. Княгиня Елисавета Феодоровна — и в помощь ей, Вице-Председателем означенного Общества, Государем Императором назначается князь А.А. Ширинский-Шихматов (впоследствии, уже после революции, избранный общим собранием членов — Председателем Общества), — широко развернувший деятельность Палестинского Общества по оказанию всесторонней помощи паломникам в Святую Землю.

Если по управлению одним только Барградским подворьем (1) накопилось за 12 лет, с 1922 по 1934 г.г. 34 тома переписки, то сколько томов нужно перечитать для того, чтобы ознакомиться с деятельностью князя А.А. в течение 25 лет по управлению Прав. Палест. Об-ством, имевшим огромные владения в Сирии и Палестине и широко развивавшим свою религиозно-просветительную деятельность?!. Незадолго до революции Государю Императору было угодно возложить на князя еще одно трудное и ответственное дело — председательствование в Высочайше учрежденном Комитете по реставрации Успенского собора и окружавшей его площади. Эта сложная работа, потребовавшая ассигнования свыше миллиона рублей, велась под непосредственным наблюдением и контролем князя А.А.

Много времени отдал князь и другому делу, целиком им созданному — а именно основанному им Обществу Возрождения Художественной Руси (1915). К работе в этой области князю удалось привлечь незаурядные творческие силы — он знал почти всех знатоков и любителей русского искусства, зодчества, словесности, истории, иконографии, археологии, музыки — наконец, кустарничества, эти связи создала ему его большая строительная деятельность — начиная с реставрации Успенского собора и кончая руководящей ролью в деле построения Николо-Александровского храма Императ. Правосл. Пал. Об-ва в Петрограде (1911) и церковью с прекрасным странноприимным домом (в древне-русском стиле) в Бари, немалые связи сложились и в итоге строительства Царскосельского Феодоровского собора (в память 300-летия Дома Романовых), особенно нижнего храма, почти единолично оборудованного князем — и окружавшего собор т.н. ‘Царского Городка’, в котором должны были разместиться казармы Собственного Е. В. Конвоя и Сводного Гвард. пехотного полка, к моменту революции городок еще не вполне был достроен — закончены были только некоторые здания, из которых часть была приспособлена под лазареты, а другие — под музей, в котором, к слову сказать, хранилась лично собранная князем А.А. почти за 20 лет лучшая в России коллекция старинной русской меди (братины, ковши, ендовы и пр. — свыше 350 предметов). Успех Общества Возрождения Художественной Руси был исключителен, лихорадочно работали все три ‘разряда’: словесности (подготовивший к печати 2-х томный перечень русских слов, могущих заменить соответствующие иностранные), художественный (успевший выпустить и распродать около 3-х миллионов открыток с изображением памятников русск. зодчества), и хождения по Руси, задуманного на то время, когда окончившаяся война позволит разработать и осуществить обширный план худ.-просвет. поездок для групп народных учителей, учащихся и др. желающих. Государыня Императрица настолько сочувствовала этому замыслу, что обещала подарить после войны Обществу три санитарных поезда ее имени, в то время обслуживавших фронт…

Война возложила на князя А.А. еще два вида обязанностей. Он был назначен Вице-Председателем Комитета Вел. Княжны Ольги Николаевны Помощи Семьям Запасных, призванных под оружие. На него же (осенью 1916 г.) было возложено Председательствование в Особом Комитете, подготовлявшемся специально для борьбы с злоупотреблениями, порожденными тыловой обстановкой (уклонение от воинской повинности и пр.).

Такова в кратких чертах деятельность князя А.А. до революции. После революции князь переехал в Москву, где вел тайную монархическую работу и пытался спасти Царя. Ближайшим его сотрудником был тогда протоиерей И. Восторгов, вскоре затем расстрелянный большевиками, а в Петрограде А.Ф. Трепов и Н.Е. Марков. В 1918 году почти все бывшие царские министры погибли жертвами красного террора — искали и князя многочисленные агенты ЧК, и ему пришлось скрываться до тех пор, пока, 1-го сентября, со всей семьей не удалось по чужим документам выехать из Москвы с эшелоном возвращавшихся на родину литовских беженцев. Первым этапом эмиграции князя была Гродна (3 месяца), затем Варшава (полтора года), Прага (4 месяца), Карлсбад (3 месяца) — потом Германия (Берлин — Мюнхен — Берлин) до 1924 года — и наконец Париж (вернее его пригород — Севр), где князь нашел в 1930-м году место своего последнего упокоения.

В Берлине и состоялась в ноябре 1920 года моя первая встреча с дорогим князем А.А. и его семьею, после того, как мы оба, чудом вырвавшиеся из советского ада, очутились за границей, в положении беженцев. Я прибыл в Берлин из Бари, где нес тяжелую миссию управления принадлежащим Палестинскому Об-ству, Русским Православным Подворьем Св. Николая. Требовался личный доклад князю о создавшемся после революции положения Подворья, оставшегося без всяких средств и раздиравшегося внутренними нестроениями враждовавших друг с другом насельников Подворья, не признававших ничьей власти и не подчинявшихся ни князю А.А., ни мне, его Уполномоченному, снабженному полной доверенностью князя. Меня поразило убожество занимаемой князем квартиры, находившейся в нижнем этаже, сырой и неуютной, поразила и скудость беженской жизни князя, и я невольно спросил, какая крайность заставляет его оставаться в Берлине вместо того, чтобы переехать в Иерусалим или в Бари, в качестве хозяина Палестинского Общества, и занять подобающее помещение в обширных владениях Общества, руководя на месте делами его. Князь кратко ответил, что Председатель Общества не есть собственник владений последнего и менее чем кто-либо из служащих вправе пользоваться средствами Общества и казенным иждивением, тем более, что по уставу Общества, Председателю и членам Совета жалования не отпускалось. Никогда бы этот ответ не поразил меня больше, чем в этот момент тяжелой и упорной борьбы князя за существование, так ярко отразивший величие подлинного барства, и параллели между благородным начальником, безвозмездно несущим на своих плечах бремя управления всем Палестинским Обществом, и его недостойными слугами, насельниками Барградского Подворья, жившими в даровых квартирах и на казенных хлебах, ничего не делающими и не желающими делать, протестующими и все-недовольными, напрашивались сами собою.

Между тем у князя, кроме старушки-няни, не было даже прислуги, и всю черную работу делали все сообща, начиная с княгини и кончая тремя сыновьями князя, и никто не тяготился непривычным занятием, никто не жаловался, а все одинаково несли тяготы своей многотрудной, беженской жизни. Нечего и говорить, что, после первых приветствий, начались расспросы о том, каким образом удалось вырваться из советского ада и приехать за границу, в каких формах проявилось чудо милости Божией над спасенными, и князь поведал мне историю своего бегства из России. Я опускаю подробности рассказа, ибо чудесам теперь не верят. Да и смирение князя не позволило бы мне описать проявление этого чуда.

Князь просил меня всегда помнить о том, что очутившиеся за границей беженцы спаслись не по своим заслугам, а по милости Божией, и должны всемерно, хотя бы последующею своею жизнью оказаться достойными этих милостей. ‘И с насельниками Барградского Подворья не будьте чрезмерно строги, — говорил князь. — Они не ведают, что творят. Да кто бы из нас мог поверить тому, чему мы не только явились свидетелями, но что и опытно пережили и перечувствовали? Верно недаром послал Господь нам такое испытание, чтобы отверзлись очи и у тех, у кого они были закрыты. Так и смотрите на свое дело в Бари, как на очистительную жертву, и не ждите перемен до уготованного Богом срока. Все мы страдаем, точнее все несем наказание Божие, праведное и заслуженное, только скорби у каждого различные. А ваше положение, по милости Божией, еще лучше, чем многих сотен тысяч… У вас и крыша над головою есть и, как ни как, обеспеченный кусок хлеба, и дело вам свойственное, освобождающее вас от нужды приспособляться к другим занятиям, вам несвойственным и непривычным, в поисках заработка, чтобы прокормиться’…

И, по мере того, как князь продолжал свои мудрые наставления, я чувствовал, как чья-то Невидимая Рука точно снимала с моих плеч одну тяжесть за другой и делала совершенно нечувствительным то бремя, под которым я еще так недавно изнемогал и на которое жаловался. И эти мысленные жалобы, этот сдерживаемый ропот казались мне греховными, и я понимал, что не только не должен жаловаться, а, наоборот, должен просить Бога не исключать меня из числа тех, кого Господь очищает ниспосылаемыми испытаниями и милует, наказывая. Я стал все глубже погружаться в источник тяжелых душевных переживаний своей Барградской жизни и, рассматривая их сквозь призму наставлений князя Алексея Александровича, приходил к неожиданным для себя выводам. Я вспомнил тот момент, когда, выброшенный революцией за борт государственной жизни России, очутился в родном материнском доме в Kиeвe, как боялся спрашивать себя, чем жить и что делать, и не предлагал себе этого вопроса до тех пор, пока имелись кое-какие средства и вещи, постепенно распродаваемые, как затем очутился в ‘Скиту Пречистыя’ и жил на иждивении этого скита, из милости игумена, и как это до боли меня тяготило… Я знал себя настолько, чтобы не бояться ни нужды, ни лишений, ибо был способен приспособляться ко всяческим жизненным невзгодам и никогда не скучал о роскоши и удобствах жизни, но чего я боялся больше всего, — это перспективы зарабатывать себе средства к пропитанию физическим трудом, или, как выражался князь, трудом мне несвойственным. Ни к какому физическому труду я не был способен, и мне казалось, что я бы наверное умер с голоду, если бы обстоятельства заставили меня прибегнуть к поискам такого труда, прежде всего потому, что я бы не подыскал себе подходящего. Будучи по природе кабинетным работником, я был в состоянии круглые сутки просиживать за письменным столом, не замечая усталости, но ни на какую другую работу не был способен… Вот почему, покидая пределы России в начале 1920 года, я более всего мучился вопросом о том, что буду делать за границей и чем стану зарабатывать себе средства к существованию. Господу Богу было угодно явить чудо и дать мне не только свойственное мне занятие, но и занятие, какое уже раньше было моим, какое было мною начато еще за 10 лет до революции и было мне неизмеримо дороже моей официальной государственной службы в России, — служение Святителю Николаю в Бари, управление Его Барградским Православным Подворьем, каковое я же и строил, являясь Председателем Строительной Комиссии по назначению князя А.А.

С молниеносною быстротою пронеслись все эти мысли в моем сознании в тот момент, когда я слушал князя, и все горести и невзгоды моей Барградской жизни показались мне ничтожными в сравнении с теми, какие бы я испытал, если бы вышел на рынок жизни в поисках заработка и нигде бы его не находил. Я точно забыл о всех прежних огорчениях, предо мною стояло только будущее, определенно зовущее меня на подвиг, пробуждающее мою энергию и рисующее мне характер ближайших моих задач. Такова была духовная мощь князя Алексея Александровича, умевшего словом утешения перерождать слушателя, воскрешать его духовно, возвращать бодрость духа.

Условия моей жизни и службы в Бари были кошмарны. С одной стороны внутренние нестроения между насельниками Подворья, враждовавшими между собою и не признававшими ничьей власти, с другой стороны долголетний судебный процесс с большевиками, вызванный изменою и предательством б. русского вице-консула в Бари Алексеева и примкнувшего к нему псаломщика Каменского. Этот последний, захвативший архив и документы Строительной Комиссии, считал самого себя хозяином Подворья и бушевал особенно сильно. Безвластное русское Посольство в Риме было бессильно обуздать его, а местные власти принципиально не вмешивались в русские дрязги, чем и пользовался глупый зазнавшийся псаломщик.

Не менее тяжелы были условия жизни и деятельности князя А.А., управлявшего делами Палестинского Общества и не имевшего даже секретаря. Всю сложную переписку по делам Общества князь вел единолично. При таких условиях то исключительное внимание, какое князь уделял моей работе в Бари, откликаясь на каждое мое переживание, приобретает сугубое значение. Письма князя могли бы составить весьма ценный биографический материал, ибо являются не деловой отпиской на мои представления, не сухими ответами на мои письма, а отражением его духовной жизни, полной глубоких настроений и переживаний.

Особенно характерным в этом отношении является письмо князя от 20 октября 1920 года, полученное в ответ на мое представление о злодействах бушевавшего в Подворье псаломщика Каменского.

‘…Вы меня в достаточной мере знаете, — писал князь, — чтобы не причислить к разряду людей безрассудных и еще менее вздорных. В делах долга и чести, порядка и своей ответственности пред делом, мне вверенным, я не допускаю никаких поблажек ни себе, ни другим. В нормальных условиях я, думается мне, не останавливался бы долго перед разрешением вопросов, под какую рубрику подвести тот или другой поступок одного из сотрудников в общем деле, объединяющем нас. Но теперь, самым добросовестным образом разбираясь в положении, занятом В. Каменским в отношении Вас, а в Вашем лице и Палестинского Общества, я спрашиваю себя, не является ли весь этот клубок каким-то кошмаром, наваждением или, как принято выражаться, недоразумением, конечно, со стороны Каменского? Мне глубоко его жаль, и я совершенно уверен, что этот человек испытывает подчас глубокое нравственное страдание, что, под наплывом всего современного смерча, он, в своем молодом одиночестве, без авторитетной умственной среды соотечественников, под наплывом событий, в которых он разобраться не сумел и не смог (не он один этому подвергся), — переоценил события, не учел того, что настоящий смерч, его центр уже удалился, что горизонт яснеет, что неминуемо вступление покинувшего нашу родину здравого смысла… И вот в проясняющемся сознании перед ним выплывают сомнения в том, так ли он в действительности прав, как это ему казалось, когда он, по свойству неуравновешенной молодости, и под опьянением налетевших политических событий, унесен был этим ураганом и сбился с пути… Теперь же вступило в него нечто в роде простого упрямства, с которым он пока просто справиться еще не может. Надо бы облегчить ему эту внутреннюю его работу, помочь в этом, довольно мучительном, переживании. Хорошо знаю Вашу снисходительность, обычную осторожность в суждениях о людях, вижу ее подтверждение в каждой Вашей строчке и вполне сознаю, что ничего нового я Вам не открываю, но удержать наплыва моих мыслей, предположений и чувств не в силах. Мне до боли жаль в Каменском русскую душу, запутавшуюся, злой волей многих людей одурманенную, дошедшую даже до прямого проявления своей злой воли, но непоколебимо уверен я в то же время, что ярко вспыхнет и начало выздоровления, вернется здравый смысл, открыто и честно заговорит совесть беспощадным собственным признанием своих ошибок, вин и заблуждений, и тогда конец хвори, проклятие угару, порыв к исправлению всего разрушенного и, наконец, горячая, дружная, единодушная работа, как в летнюю страду, когда человек упивается своим трудом, наслаждается своею усталостью и в ней же почерпает силы на дальнейшую работу… Человек с кислой душонкой скажет, что это смахивает на лирику. Пусть так! Только это все же лирика той дорогой мне, чисто русской, нашей родной психологии, которая присуща каждому русскому человеку, от простого до сложного характера и тем более присущая, чем культурнее человек, чем больший в нем запас русского душевного сырья и чем сильнее заложены в нем зерна образования.

Однако довольно на эти волнующие меня общие темы… Вы видите и по пляшущему моему почерку и по моим рваным листкам, как меня волнуют эти вопросы, как я болею сердцем о всем творящемся, и как я не могу оторваться и от Каменского, вызвавшего во мне эти чувства и мысли. Я и перечитывать не стану написанного, ибо верю, что нескладность моей речи не затемняет моей основной мысли, в которой слагается соединительный путь не от ума к уму, а от сердца к сердцу…

Я хочу верить, что В. Каменский окажет снисхождение к моей посильной попытке найти выход и для него и для меня из создавшегося положения чистосердечным признанием его увлечений, последствием которых был ряд не малых его проступков. Сознаю, что выражение это не пришло бы мне в голову, если бы я, по побуждениям своей совести, не приложил все мое старание и не вооружился бы всеми силами души, спокойно взвесить все события и найти им объяснение и толкование, единственно допускающее мое снисхождение к его молодости и одиночеству.

Хочу верить, что Господь вразумит его, а он добросовестно и беспристрастно оценит свое поведение и найдет в себе мужество откровенно признать свои заблуждения и ошибки, чем в значительной мере облегчит и мне нравственное право применить к нему возможное для меня и в отношении дела не преступное снисхождение к нему…

Боюсь перечитывать мое ночное писание, ибо во мне развивается animus rasorvandi его, все же посылаю все на Ваше усмотрение, быть может Господь благословит эту полумеру и последнюю попытку подействовать на запутавшегося человека. Опять же скажу, делайте как Бог на душу положит. Как тяжко живется русской душе прежнего закала! Годы берут свое, но эти последние годы накладывают безжалостно тяготу не в соответствии с дряблостью духа современных остатков русского человечества. Положите за меня грешного земной поклон Святителю Божию…’.

Крайне болезненно, с величайшими надрывами протекала моя работа в Бари, и ее тяжесть увеличивалась сознанием полного одиночества и безучастием со стороны русских людей. И только один князь А.А., как часовой, стоял на страже моих переживаний, посылая мне каждый раз свои чудные письма, подкрепляя мои ослабевающие силы…

‘…Вся Ваша тягота, — писал мне князь 10/23 ноября 1929 г., — засела ко мне, неотвязно следует за мною, не дает передышки, гложет и давит. Верьте, что едва ли найдется человек, так крепко охваченный Вашим горем, как я’…(2).

Так писать мог только человек, не только связанный личной дружбой со мною, но и насквозь проникнутый любовью к Барградскому Подворью Св. Николая, духовно сроднившийся с ним. Нет возможности в кратком очерке исчерпать свидетельства той любви и преданности князя А.А. к Православному Палестинскому Обществу, какие он проявлял на каждом шагу своей деятельности, нет сейчас и средств для издания архивов Общества, и наша задача исчерпывается пока только бережным хранением этих дорогих архивов, какие в свое время явятся и школой и руководством для будущих продолжателей нашей работы.

Здесь я заканчиваю очерк внешней деятельности князя А.А., точнее, некоторые этапы ее, ибо для полного описания этой деятельности и оценки ее церковно-государственного значения понадобился бы объемистый труд, невыполнимый в условиях нашего беженства. Перехожу теперь к характеру духовного облика почившего князя. Этот облик не всегда отражается на фоне внешней деятельности. Наоборот, последняя часто скрывает, заслоняет этот облик.

Важно внешнее делание, многоценны труды человека, дающие в результате благо ближним, но еще важнее — внутреннее созидание, высота целей, чистота побуждений, бесхитростное служение Богу и ближнему, не гонящееся за людской славой, не ищущее похвал, словом, все то, что человек возьмет с собою после смерти, идя к Богу.

В этом отношении князь А.А. стоял уже на такой высоте, какая сближала его с подвижниками Церкви. К числу этих последних относят обычно только подвижников духовного звания и состояния, между тем их было много и среди мирян, великие подвиги которых протекали обычно в полном неведении и скрывались самими подвижниками… Князь Алексей Александрович был абсолютно нечувствителен к голосу так называемого общественного мнения и в этом отношении составлял разительное исключение среди людей, для которых слава людская, популярность и одобрение толпы были целью их жизни и деятельности… А мало ли было таких людей?!. Можно, без всякого преувеличения, сказать, что почти все деятели, как в сфере государственной, так еще более в сфере церковной, были заражены этим ядом зависимости от общественного мнения, парализовавшего их волю и свободу и толкавшего их на путь компромиссов с совестью и правдой. Можно сказать даже больше, что в огромном большинстве не паства шла за пастырем, а пастырь плелся за паствой, угождая ей и стремясь заслужить ее рукоплескания, и что именно поэтому влияние Церкви в деле воспитания русского народа было чрезвычайно незначительным. Иначе и не могло быть, ибо плоды духовной работы имеют совершенно иную природу, чем плоды внешней деятельности. Их собирает только тот, кто отдает своему ближнему все, а от ближнего не берет ничего. Тот же, кто гоняется за славой и одобрением толпы, тот собирает вокруг себя только шум, но созидает презрение при жизни.

И на фоне этих людей, князь являлся как бы живым укором, приковывая к себе внимание не только чистых людей, преклонявшихся пред его нравственной чистотою и величием духа, но и еще большее внимание людей противоположных свойств и настроений, видевших в этой чистоте отражение надменности, гордости и высокомерия.

Казалось бы, не велик подвиг оставаться независимым от общественного мнения, как не велик грех, рождаемый такой зависимостью.

В действительности же, нет подвига более величавого, чем такая независимость, как нет преступления более гнусного этой зависимости. На такой подвиг отваживались лишь очень и очень немногие, ибо оставаться независимым от общественного мнения, значит вести борьбу с ним, одному против всех, значит обличать его неправду, а это может делать только исключительно чистый человек, который ничего не должен миру и не боится его ответных ударов.

Именно эта боязнь ответных ударов, опасение разоблачений в ответ на обличения, и создавала такую зависимость от общественного мнения и связывала нравственно нечистых людей. Отсюда это пресмыкательство пред общественным мнением, жажда популярности и личной славы и неукротимая страсть нравиться всем и каждому, словом все то, что было присуще огромному большинству людей и что совершенно отсутствовало у князя А.А. Ширинского-Шихматова, не только не желавшего никому нравиться, а, наоборот, сознательно убегавшего от славы людской и внешней суровостью скрывавшего величие своей души.

Духовный облик князя А.А. Ширинского-Шихматова отражал столько самобытного и примечательного, свойственного прямой, честной натуре подлинного русского барина, не знающего компромиссов с совестью и долгом, строгого к подчиненным, но еще более строгого к себе, что обрисовать его в кратком очерке совершенно невозможно. Это сделает история.

Так, в неустанном труде, связанном с Палестинским Обществом, с церковными делами и с работами по монархическому делу, протекала жизнь князя в беженстве, медленно и постепенно подтачивая его слабеющие силы. Здоровье князя А.А. уже давно внушало мне опасения. Всегда отзывчивый, чрезвычайно аккуратно, с пунктуальной точностью отвечавший не только на официальные, но и на частные мои письма, князь в начале осени 1929 года стал писать с большими перерывами, отвечая сразу на несколько писем, а затем и совсем замолк, чем немало тревожил меня. Но письмо от 7/20 ноября, хотя и полученное после двухнедельного перерыва, успокоило меня. Князь даже не упоминал о своей болезни, выражавшейся в мучительных припадках грудной жабы и, по-видимому, стал чувствовать себя лучше. Затем опять настала продолжительная пауза. Прошел целый месяц, в течение которого не было писем, и я вновь стал терзаться тревожными мыслями и опасениями. Наконец, 10/23 декабря получилась лаконическая телеграмма от полковника В. Шиманского, извещавшая меня о смерти князя, а на другой день письмо от князя Юрия Алексеевича Ширинского-Шихматова от 9/22 декабря (в конверте, надписанном дорогим мне почерком усопшего князя) — такого содержания:

‘…Чувствуя возможность рокового исхода обострившейся за последнее время болезни, отец лично и заранее заготовил конверт с Вашим адресом, чтобы мы смогли немедленно известить Вас о его кончине. Он почил сегодня в 4 часа 55 мин. пополудни, удостоившись причащения Св. Таин. Хороним его здесь. Последние дни особенно часто вспоминал Вас и несколько раз крестил, благословляя на подвиг защиты Дома Святителя Николая. Помолитесь об упокоении его души…

Р. S. Председательство принял на себя А.А. Нератов’…

Вслед за сим пришло письмо от Анатолия Анатольевича Нератова, от 10/23 декабря, извещавшего меня о кончине князя и о вступлении в должность Председателя Прав. Палест. Об-ства и в то же время просившего меня продолжать, в память покойного князя, мое трудное дело в Бари…

Этот удар не только оглушил меня, причинив тяжкую боль и вызвав длительные страдания, но и обессилил меня. В лице князя Алексея Александровича я потерял бесценного друга, отечески окормлявшего меня в течение 25 лет, мудрого начальника, руководившего каждым шагом моей работы, дававшего мне, кроме своего служебного опыта и знаний, и великую духовную опору. В часы упадка энергии, — в минуты уныния и тоски, я часто останавливался мысленно на нравственном облике усопшего князя и в этих мыслях черпал и бодрость духа и новые силы для дальнейшей борьбы с препятствиями, тормозившими мое дело в Бари, возложенное на меня князем. Некрологи обыкновенно заполняются дифирамбами в память почивших, и в них обычно приписывают последним и те качества, коих они не имели. Но некрологи, напечатанные в газетах в память почившего князя А.А. Ширинского-Шихматова, не отразили даже в малейшей степени тех качеств и особенностей князя, коими он обладал, и это потому, что ни одна газета не напечатала бы правды о князе, ибо почти вся пресса служила неправде. Исключительным свойством покойного князя, стяжавшим ему славу великого христианина и вооружившим против него нечистых людей, было его прямодушие. Князь не только всегда говорил правду, жил правдой и служил правде, но он всегда и мыслил правдой, не зная тех тонких уловок, хитрости и лукавых изворотов мысли, на коих, в сущности, и строились отношения между людьми. Сказать что-либо приятное кому-либо и тем польстить ему, обнадежить несуществующими надеждами, пообещать заведомо неисполнимое, угодить, понравиться, войти в доверие и завоевать этими способами и приемами любовь и расположение со стороны неглубоких и легковерных людей, — все это является обычным содержанием взаимоотношений между нравственно нечистоплотными, нечистыми людьми, точнее между огромным большинством людей. Это и понятно, ибо чистые отношения между людьми строятся только на религиозной почве, когда религия является не внешним только исповеданием, когда ею не торгуют, пуская в оборот для личных выгод, а когда она растворяется в глубоком религиозном чувстве, проникающем в мысли и чувства человека.

Таким святым религиозным чувством и был насквозь проникнут почивший князь Алексей Александрович. Вот почему он был так далек от желания нравиться или производить впечатление, вот почему для него общественное мнение абсолютно не существовало, и он никогда не гнался ни за славой, ни за популярностью, в противоположность огромному большинству государственных деятелей, не исключая и иерархов Церкви, которые вдохновлялись в своей деятельности не сознанием ее нравственной ценности, а рукоплесканиями толпы. Вследствие этого князя называли гордым и надменным, тогда как там были не гордость вельможи, не надменность сановитого барина, а чистота сердца и правдивость, не знавшие компромиссов. И наряду с ними детская незлобивость, великая снисходительность к немощам ближнего, чрезвычайное смирение, скрывавшееся за величавою наружностью князя, и глубокая христианская вера, лежавшая в основе всей его жизни и определявшая и направлявшая каждый шаг его церковной и государственной деятельности. В этом отношении князь составлял совершенно исключительное явление цельностью своего нравственного облика, и совершенно прав был наш общий друг и любимый соработник Сергей Сергеевич Воейков, когда, посвящая усопшему князю свои благодарные строки, писал в газете ‘Возрождение’ 14/27 декабря, 2034:

‘…Яркий и светлый образ почившего навсегда останется памятным в сердцах тех, кому дано было встретить его на своем жизненном пути, иметь с ним общение.

Будучи настоящим православным русским человеком, глубоко верующим и насквозь проникнутым православным христианским миросозерцанием, князь Алексей Александрович, на всех близко знавших его, производил своим на редкость цельным, ясным и чистым нравственным обликом неизгладимое впечатление, являясь неисчерпаемым источником живой веры в Бога и задушевной жертвенной любви к своим ближним.

Живя в век шатания нравственных устоев человечества, в век безудержного натиска темных сил и стремления их искоренить в русском народе все, что только есть в нем святого, все, в чем только теплится искра Божия, князь всю свою жизнь непоколебимо и неустанно, честно и открыто боролся за сохранение и укрепление исконных начал русского православного быта во всех его проявлениях (3) — и в области церковной, и в области государственной, и в области русского народного искусства, будучи большим знатоком православной иконописи и церковного зодчества.

С христианским смирением и покорностью воле Божией переносил князь все невзгоды своего эмигрантского существования и до конца дней своих в тяжелых материальных условиях бескорыстно и самоотверженно отдавал последние силы свои защите и охране заграничных владений Православного Палестинского Общества, председателем коего, после великой княгини Елисаветы Феодоровны он состоял’.

Отозвалась на кончину князя и русская газета ‘Царский Вестник’, издаваемая в Югославии, поместив статью Н. Тальберга под заглавием ‘Верный до гроба’, заканчивающуюся следующими словами:

‘Князь, страдая сердцем, опасался всегда умереть внезапно где-нибудь на улице. Но Господь сулил ему ту кончину, о даровании которой мы всегда молимся. Окруженный любимой семьей, внимая постоянно чтению Евангелия и молитв, медленно угасал этот прекрасный русский человек, благословив всех, отдав все распоряжения о своих похоронах. Трижды во время болезни удостоенный принятия Св. Таин, получив отпущение грехов, с молитвою на устах ‘Христос Воскресе из мертвых смертью смерть поправ и сущим во гробе живот даровав’, скончался сей истинный раб Божий. И когда вечером, 9 декабря, родные и близкие собрались на первую панихиду, то, при виде бездыханного тела усопшего, одетого в правоведскую рубашку, в русскую поддевку и сапоги, с пальмовыми палестинскими ветвями в руках и крестом Гроба Господня на груди, при виде спокойного, красивого, дорогого лица думалось им, что Господь милостиво принял в Свою вечную обитель того, кто за свою долгую жизнь не покривил ни перед Ним, ни перед Помазанниками Божиими, ни пред матушкой Россией’…

И действительно, стоит только вдуматься в слова ‘не покривил ни перед Богом, ни пред Царем, ни пред Россией’, дабы оценить все значение почившего князя, как человека исключительной, совершенно необычайной нравственной чистоты. Много ли таких людей, которые, оглядываясь на смертном одре на свою прожитую жизнь, могут сказать, что в своих отношениях и к Богу, и к Царю, и к ближнему никогда не кривили душой, никогда не искали личных выгод, не изменяли своему нравственному долгу, не стремились к почестям и славе, а имели пред собой только нравственный идеал?! Останавливаясь только на этой одной черте облика почившего князя, нужно было бы исписать много страниц, а один только перечень внешних следов его деятельности то на поприще Прокурора Московской Синодальной Конторы, то на поприще Тверского губернатора, а затем Обер-Прокурора Св. Синода и члена Государственного Совета, составил бы объемистую книгу.

Заканчивая свой краткий очерк, не могу не остановиться и на отношении князя к церковным делам. Князь А.А. глубоко скорбел от разразившейся церковной смуты, вызванной недобрыми чувствами, выросшими на почве земных побуждений, с одной стороны, и неумением предотвратить их, с другой стороны… В результате этой смуты прекрасный русский храм в Париже на rue Daru очутился в ведении митрополита Евлогия, и беженцы, верные соборному началу, остались без храма. Таковой пришлось созидать, наняв помещение на 18, rue d’Odessa. Дивный иконостас этого маленького нового храма Знамения Божией Матери сооружен по замыслу князя и под его руководством трудами художников и иконописцев Исцеленова, Стеллецкого и кн. Львовой. Князь в качестве Председателя комиссии по украшению храма — уже к этому времени больной (астма, осложненная артериосклерозом) исходил весь Париж, вплоть до самых отдаленных окраин, в поисках мастеров, способных воспроизвести, по его рисункам и образцам, церковную утварь, лампады, подсвечники и другие предметы церковного обихода. Трогательно заботясь о благолепии этой маленькой, убогой церковки, князь пожертвовал ей частицу подлинной мантии Преподобного Серафима Саровского (сохраненной со времени прославления Святого) и вывезенной младшим сыном князя при отъезде из Москвы. О церкви этой, в честь Знамения Божией Матери, вспоминал он и в последние свои дни, перед самой кончиной…

11/24 декабря в Медоне, в церкви Воскресения Христова, состоялось отпевание почившего князя А.А. Ширинского-Шихматова, служил архиепископ Серафим в сослужении архимандрита Сергия, о. Б. Молчанова, о. В. Тимофеева и о. И. Малинина, а затем погребение на Севрском кладбище.

Годом позже, в марте 1931 года, совершенно неожиданно для себя, я был вынужден очутиться по делам Подворья в Париже и прежде всего поспешил в Севр навестить семью князя и поклониться дорогой могиле. Меня, как родного, встретила княгиня Леокадия Петровна Ширинская-Шихматова, которая и внешностью и всем складом своей нежной душевной организации и чарующей женственностью, отражавшей столько приветливости и ласки, так сильно напоминала мне мою покойную мать. Бедная убогая квартирка князя носила все же отпечаток того неуловимого барства, какое говорило о том, кто жил в ней. Все было благородно, просто, повсюду царила изумительная чистота и порядок. Стены маленькой гостиной были украшены Царскими портретами и древне-русскими сюжетами в рамках кустарной работы, изготовленных лично князем, и все, казалось, было пропитано русским духом.

Недолго я пробыл у княгини в свое первое посещение… Душа рвалась на могилу князя и, расспросив как и куда идти, я побежал на кладбище. Я быстро нашел дорогую могилу, увидев недалеко от входа временный деревянный русский крест, с покрышкой… Великой болью сжалось сердце при виде убогой, скромной могилы на чужом кладбище, среди чужих людей, в чужой стране… Долго стоял я с опущенной головой и с молитвой на устах, точно прикованный к месту… Сознание полного одиночества, ощущение безвозвратной потери терзало меня, охватывая глубоким волнением… ‘Вот они подлинные духовные вожди, — думал я. — Каждое их слово, каждая мысль были поучением и назиданием, каждый шаг их деятельности — не малодушным соглашательством с неправдой, а громким протестом против нее, они не знали никаких компромиссов с совестью, не боялись скомпрометировать себя в борьбе с всесильной ложью, господствовавшей в миpе, и честно выполняли свою задачу на земле и долг пред Богом’.

Со смертью князя А.А. ушел в могилу не только просто хороший человек и крупный государственный деятель, но и человек старого закала, воплощавший в себе традиции и мощь дореволюционной России в самый светлый момент ее государственной жизни. Вместе с Государем Императором Николаем Александровичем, чутьем угадывавшим правду эпохи Царя Алексея Михайловича, князь А.А. являлся как бы прямым продолжателем этой эпохи, воплощая собою ее дух и осуществляя ее задачи. Еще много и долго будут спорить между собою представители отживающего и нарождающегося поколений о преимуществах их идеалов, о ценности своих программ и предпочтительности своих задач, однако убеждение, что правда впереди и связана с новшествами, всегда останется ложным. Правда — позади, у подножия Голгофы, и, чем глубже проникали в толщу жизни религиозные начала, чем больше одухотворялась ими народная жизнь, тем правдивее была жизнь, тем виднее была правда на земле… И нигде во всем мире, эта правда не сияла б,льшим блеском, чем в России в эпоху Царя Алексея Михайловича, когда Россия была еще Святою Русью, когда, чутьем угадывая ложь европейской цивилизации, скрывавшей еврейскую программу уничтожения христианства и мирового господства, не только не приобщалась к такой ‘цивилизации’, но и отбивалась от нее, защищая свои национальные черты и дорожа ими. Слово ‘прогресс’ выдумано не только безрелигиозными людьми, но и людьми, желавшими в корне уничтожить религию и убить веру, а прозвище ‘реакционер’ получили все те люди, которые следовали заветам Христа и потом вели борьбу со всем, что разрушало устои Церкви и государства и скрывалось под маской ‘прогресса’. В этом смысле ‘реакционерами’ были все лучшие, все духовно просвещенные люди, все видевшие Святую Русь сквозь толщу России, медленно, но неуклонно порабощаемой международным еврейством, заражающим ее своим духом, отравляющим ее своим ядом, уничтожающим ее величавый национальный облик… В том и значение князя А.А., что он, будучи истинно русским человеком, не только глубоко страдал при виде этой преступной работы, но и боролся с нею, сдирая больные наросты и ядовитые наслоения на теле России и восстановляя попорченное и изломанное, делая то, что по малодушию, корысти или трусости не делали стоявшие на страже церковной и государственной правды. Деятельность людей этого типа, а таких было большинство среди церковных и государственных деятелей, ограничивалась в лучшем случае лишь констатированием зла, указанием на его характер и размеры, но в борьбу с ним никто не вступал…

Князь не дожил до торжества своих трудов… Но они не пропали даром… Придет время, когда каждый народ найдет своего Вождя и восстановит свое отечество в том виде, в каком создал его Господь, очистив его от иноземных и иноверных наслоений… Придет момент, когда и Россия свергнет с себя жидовское иго и восстановит свой настоящий, подлинный национальный облик… И тогда начнется созидательная работа, тогда вспомнят о князе А.А. и будут учиться у него’.

Все эти мысли быстро пронеслись в моем сознании, и я не заметил, как, будто в ответ на них, из-за тучи выглянуло яркое солнце и своими лучами осветило дорогую могилу… Я ушел успокоенный, я знал, что Господь принял в Свои объятия того, кто прославлял Его Святое Имя на всех поприщах своей деятельности, на каждом шагу жизни, являя те божеские свойства своей души, какие растворялись во вне его милосердием и любовью к ближнему, его безграничным снисхождением к их немощам, пламенной любовью к России и верностью Царю, его самоотверженным трудом, не знавшим отдыха, а наипаче, тем смирением, какое боялось их огласки и убегало от славы людской…

Преклонимся же пред светлою памятью незабвенного князя Алексея Александровича и вознесем к Престолу Всевышнего молитву об упокоении его души: ‘Господи, упокой чистую душу верного раба Твоего князя Алексея в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание, всякое согрешение, содеянное им словом, или делом, или помышлением, яко благий человеколюбец Бог прости, яко несть человек, иже жив будет и не согрешит. Ты бо един кроме греха, правда Твоя — правда во веки и слово Твое — Истина!’…

Подворье Св. Николая.

Бари.

27 ноября (10 декабря) 1933 г.

ПРИМЕЧАНИЯ Н.Д. ЖЕВАХОВА:

1. Сооруженное Императорским Палестинским Обществом в итальянском городе Бари, месте упокоения мощей Св. Николая Чудотворца.

2. История борьбы Барградского Подворья с большевиками составляет содержание 3-го и 4-го тома моих ‘Воспоминаний’, к сожалению, за отсутствием средств, еще не изданных.

3. Курсив наш. Н.Ж.

Публикуется по изданию:

Князь Н.Д. Жевахов. ‘Князь Алексей Александрович Ширинский-Шихматов (Ум. 9/22 — XII — 1930). Краткий очерк жизни и деятельности’. Новый Сад. (Югославия). 1934. 36 с.

Подготовка текста и публикация М.А. Бирюковой.

Князь Николай Давидович ЖЕВАХОВ

КНЯЗЬ АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ШИРИНСКИЙ-ШИХМАТОВ

Читайте также: