В.В. Розанов
В.В. Розанов
Книга о старом и вечно новом
Книга о старом и вечно новом
Книга о старом и вечно новом, Розанов Василий Васильевич, Год: 1915
Время на прочтение: 4 минут(ы)
‘Теократия’, теоретическую сторону которой всю жизнь разрабатывал покойный Владимир Соловьев, а историческую часть ее же разрабатывает проф. В.И. Герье в четырех отдельных сочинениях: ‘Блаженный Августин’, ‘Западное монашество и папство’, ‘Франциск — апостол нищеты и любви’ и ‘Иннокентий III’ {Расцвет западной теократии. Иннокентий III. В. Герье. Москва. 1916 г. Часть 2-я, тома II, серии: ‘Зодчие и подвижники ‘Божьего царства’ (стр. 354).}, — что она такое? Она исполняет, осуществляет слова молитвы Господней: ‘Да будет воля Твоя яко же на небеси — и на земли‘… Это — фундамент ее. А зрелище, добровольное и вдохновенное, открывается в древнейших монастырях верхнего Египта, Сирии и Синая и у нас на севере, в холодных пустынях вологодского, онежского и архангельского края. Беллетристически опять-таки оно воспроизведено в знаменитом расколо-описании Андрея Печерского ‘В лесах’, а классическая по духу книга на эту тему — ‘Странствования инока Парфения по Молдавии, Валахии, Угрии’ и т.д., изданная в 50-х годах прошлого века. Здесь, в очерках жизни, в этих книгах рассказываемой, и нет решительно никакой воли, кроме Божией, — закон светский и дух светский совершенно отстранен, выброшен, пренебрежен и растоптан. Хороша ли эта жизнь? Во всяком случае, — стройна. Она прекрасна своим единством и цельностью. Счастливы ли в ней люди? — Да, насколько они не развиваются и не хотят развиваться, насколько идея так называемого ‘прогресса’ в них до корня истреблена. ‘Теократия’ была у нас в пору Алексея Михайловича и дружбы его с Никоном, она есть в каждом сельце и захолустном городке старого, крепкого и благочестивого быта. ‘Теократию’ строил знаменитый Сильвестр в своем ‘Домострое’. Аналогии эти и сущность эта обыкновенно не приходят на ум, когда рассуждают о величественных чертах ‘римской теократии’, ‘папской теократии’, — от блаж. Августина до Григория VII и Иннокентия III. Между тем это — так. И сейчас же мы перейдем к разъяснению секрета: ‘теократия’ осуществима в крошечных, замкнутых мирках, в ‘микрокосме’ историческом, — в ‘заводях’, ‘застоях’ бытовых и культурных. И она ‘трещит по всем швам’, когда ее натягивают на ‘чудище’ мира, на макрокосм, на Европу от Кастильских гор до (‘Латинская империя’) Константинополя… Народы, подавляемые теократиею, принуждаемые к ней, — сжимаются, мучатся, приспособляются, подавляют в себе нужды, подавляют воображение, погашают насильственно всякий дух предприимчивости и, наконец, дух просто энергии: но — ‘невмочь’, и дело кончается тем, что они восстают и разрывают ‘кровавую и голубую’ мантию теократии — папства, Франциска, Григориев, Иннокентиев, Никона, попа Сильвестра, — разрывают ее ногтями, разрывают ее зубами, ну (нельзя скрыть) — и топчут отчасти ослиным копытом. ‘Господи, и ослу хочется жить!’ — ‘Господи, и ослу не Ты ли даровал жизнь!’ А что он скотинка недальновидная, то ведь где же разума набраться на все твари! Есть блоха, осел — кроме пальмы, великолепной жирафы и царственного льва. Дело в том, что под бунтом против теократии, ‘против попов и канонов’, в какой-то бездонной глуби содержится ‘теократия’ же, ну — ‘теократия’ того первоначального дня творения, когда Бог ‘благословил всех животных и человека’ — животных, во-первых, и человека, во-вторых…
Французская революция докончила в Европе разрушение теократии, Лютер на Вормском сейме впервые ‘до Аида’ потряс ее, — и звонко щелкнул ее бичом Филипп IV Красивый в борьбе с папою Бонифацием VIII.
‘Мантия Иннокентиев и Григориев’ рвалась в клочки копытами, рогами, — буйволами, львами и гиенами. Были и гиены — Робеспьер, — были и львы (Лютер). Не все сознают, что вовсе не в России одной, не для нее только, — но в ситуации целого мира и в целом мировом процессе Петр Великий был величайшим борцом против теократии, может быть — более типичным и характерным, чем сам Лютер и вся французская революция. Он был ‘папа’ навыворот. В его духе, неукротимом, практическом, несколько даже ремесленном, в его духе, предприимчивом и веселящемся (‘ассамблеи’), лежит какой-то ‘испод’ мечтательного и возвышенного духа теократии. ‘Дух земли’ — если он существо, а не понятие — никогда еще и нигде еще не задышал так необоримо, упорно, с снежным холодом в себе, с ‘петербургским’ холодом, как в этом ‘исполине севера’. ‘Какое тебе к лешему Царство Небесное на земле? — копай Ладожский канал, а нет — запорю!!’ Великая мечта кончилась, для раскольников и Иннокентия III.
‘Ах! Ах! Ах!’ — стонет поздний мечтатель, — пока и его по спине не ‘вытянет’ государственный бич. ‘Неча романы писать — рой канал’.
И копаем. Копаем и все-таки почитываем проф. Герье. Кончил он труд свой огромный, многодуманный. Спасибо ему, — наставнику стольких поколений, профессору многого множества теперешних профессоров. Из его внимательных и заботливых о читателе и просвещении страниц выкатим, как со дна моря, хоть одно зернышко:
‘Плоды благотворительности Иннокентия III (ХIII век) сохранились до нашего времени. В Риме исстари укоренился ужасный обычай повергать в Тибр новорожденных, которых матери не хотели или не могли вскормить. Ежедневно река выбрасывала на берег трупики младенцев, подвергавшиеся там гниению. Однажды, как гласит легенда, Иннокентий, стоя на молитве, услышал голос: ‘Поди и брось невод в Тибр’. Папа исполнил веление. С первым неводом вытянули из воды 87 младенцев, со вторым 340. Смущенный папа тут же на месте приказал выстроить приют для младенцев, названный по соседней церкви для англосаксонских паломников Sancia Maria in Saxia. Приют разросся в громадное благотворительное заведение для всякого рода страждущих. Иннокентий передал его заведование новому ордену Св. Духа, основанному для благотворительных целей незадолго до этого в Монпелье графом Ги и взятому папою под свое покровительство. Основанное Иннокентием учреждение и теперь существует под названием госпиталя Св. Духа. Служащие в нем по распоряжению Иннокентия должны были раз в неделю обходить город, разыскивать больных и доставлять в госпиталь, с которым был связан родильный приют и богадельня для престарелых’.
Рассказ звучит как ангельская песнь, пропетая над землею. Было ли это в языческом Риме? Случится ли это в техническом Риме?
Но воют ветры севера. Смеется скверным смехом Робеспьер. И поздний читатель Герье, закладывая ‘рука за руку’ и обе пряча в оба рукава, приговаривает:
— Ничего не поделаешь. Этакая стужа на дворе.
Спасибо нашему старому Герье. Спасибо ему — за многие и многие труды — всероссийское. Спасибо ему и от учеников и от учениц. Я думаю, это позволят сказать все его ученики и ученицы?
Главы, как 5-я ‘Иннокентий III. Балканские славяне и армяне’, или изложение редчайшего памятника полемической литературы того времени между греками и латынянами ‘Criminationes adversus Ecc’esiam Latinam’ (стр. 116-122) читаются почти с чувством современника. Ведь мы сейчас переживаем опять напор Запада на Восток, как было при Иннокентии III с его замыслами распространить авторитет римского епископа и на греков, и на румын, и на болгар… И опять все сосредоточено около Константинополя, как к нему неслись мысли в этом XIII веке, и туда устремлялись одушевляемые папою ‘крестоносцы’. Ах, — стары, слишком стары корни теперешней чудовищной войны! Книгу Герье необходимо прочитать теоретикам и философам нынешней борьбы народов, хочется сказать — борьбы чудовищ.
Впервые опубликовано: Новое Время. 1915. 22 дек. No 14292.