———————————————————-
Книга Макса Нордау, Шоу Бернард, Год: 1911
Время на прочтение: 6 минут(ы)
После такого длинного предисловия вам не трудно будет понять, какого рода книгу написал Нордау. Представьте себе, колоссальный том, в котором уничтожающая критика направлена против импрессионистов, поэтов звука, философов и драматургов шопенгауэровского возрождения, раньше, чем эти движения достигли той степени высоты, когда необходимо действительное мужество, чтобы нападать на них. Представьте себе подогретое рагу не только из газетной критики того периода, но и из всех тех мелких сплетнических статей, начиная с давно забытых статей, направленных против Оскар Уайльда за его мимолетную попытку (несколько лет тому назад) ввести в моду короткие панталоны и кончая последними злословиями о ‘новой женщине’. Представьте себе пустоту и гнилость подобного суда, плохо скрытых той терминологией, которая изобретена Крафт-Эбингом, Ломброзо и всеми другими новейшими специалистами для сумасшествия и преступления, чтобы иметь возможность описать художественные таланты и наклонности сумасшедших. Представьте себе, что все это сделал человек, очень порядочный и способный журналист, достаточно хитрый для того, чтобы понять, что есть много шансов на успех большой реакционной книги, направленной против Ибсена и Вагнера, достаточно храбрый для того, чтобы не считаться с личностью или репутацией, счастливый тем, что он более силен и более разумен, чем девяносто девять из ста его критиков, и что в нем заложен сильный интерес к науке, прирожденный теоретик, резонер, — человек, который вследствие всего этого был в состоянии без достаточных знаний и даже без особенно заметного интенсивного прилежания (он как и большинство немцев, в ужасающей мере экстенсивно начитан) сочинить книгу, произведшую на художественно невежественную Америку и Европу очень значительное впечатление. Он так говорит о вещах, как будто бы он так о них и думает, он упорно сохраняет поверхностные идеи, и его мысль так бешено работает, что доставляет громадное удовольствие наблюдать за ним—но лишь в течение некоторого времени. И все-таки он обманывается теорией, которая вряд ли бы обманула какого-нибудь игрока, который предполагает при помощи системы постоянного удвоения ставки, основанной на алгебраических вычислениях, безошибочно срывать банк в Монте-Карло. В системе удвоения ставки Нордау психиатрия заменяет место алгебры.
Эта его теория в сущности ничто иное, как безумие износившегося человека, согласно которому свет сошелся клином. Но Нордау слишком умен для того, чтобы возвращаться к уже готовым заблуждениям, он создает их сам на свой собственный манер. Он ссылается на то колоссальное количество работы, которое отдельный человек в состоянии произвести, благодаря современным машинам железной дороги, телеграфу, телефону, почте и т. п. Он приводить ужасающие статистические данные увеличения железнодорожного и водного сообщения, количества писем, приходящихся на единицу населения, данные о газетах, сообщающих нам вещи (в большинстве случаев ложь), которые нам вовсе ни на что не нужно знать [Может быть, будет не лишним, мимоходом заметить, что величина теперешних писем ценою в пенни и открыток ценою в полпенни та же самая, как и величина писем восемнадцатого столетия, и что количество людей, умеющих читать и писать вовсе не возросло, так что из статистики почты нет никакого основания выводить такие заключения, какие выводит Нордау].
— Население Европы, — говорит он, — ‘за пятьдесят лет не удвоилось, а его производительность удесятерилась и отчасти сделалась в пятьдесят раз больше. Каждый отдельный просвещенный человек производит в настоящее время в пять и в двадцать пять раз больше работы, чем от него требовали пол столетия тому назад [Это утверждение опять-таки ничего не значит, если его не сравнивать с ь данными увеличения производительной силы цивилизованного человека, происшедшего благодаря изобретению машин, которые увеличили силу отдельного человека в некоторых промышленностях в сто, а в других в тысячу риз. Что же касается преступления и болезни, то прежде всего Нордау должен был бы констатировать, считает ли он, например, приговоры за преступления против уставов акционерных обществ— при современных законах — доказательством того, что мы извратились, с тех пор, как эти законы вступили в силу, и констатировать также, считает ли он изобретение новых имен для дюжины видов лихорадки, называвшихся прежде одним именем,, за доказательство убывающего здоровья, несмотря на то, что продолжительность жизни увеличилась]’. Затем следуют дальнейшие статистические данные о ‘постоянном возрастании преступлений, помешательства и самоубийств’, об увеличении смертности вследствие нервных и сердечных заболеваний, о повысившемся количестве раздражающих средств, о новых нервных заболеваниях, как-то, о ‘железнодорожном спинном мозге и о железнодорожном головном мозге, с общим выводом, что все мы страдаем от истощения и что везде видны симптомы вырождения, которые иногда коренятся в таких ужасах, как то: в музыке Вагнера, в драме Ибсена, картинах Мане, романах Толстого, стихах Уитмена, шерстяном белье доктора Егера, в вегетарианстве, скептицизме по отношению к вивисекции и прививке, в анархизме и гуманизме, коротко говоря, во всем том, что случайно не одобряет доктор Нордау.
Вы сейчас увидите, что подобный случай, хорошо доказанный, заслуживает внимания даже при таких обстоятельствах, когда его защитник не претендует на суждение, — потому что подобный случай безусловно открывает целый ряд интересных и значительных данных. Я допускаю, что вполне справедливо, что мы с нашими железными дорогами и с нашей почтой в настоящий момент весьма подобны пешеходу, которому доказано преимущество велосипедной езды и который вместо того, чтобы проехать на своей машине двадцать миль с меньшей затратой энергии, чем ему нужна для прохождения пешком семи миль, проезжает сто миль, причем результатом является то, что ‘сохраняющее энергию’ изобретение превращается в средство до последней степени истощающее того, кто им пользуется. Далее совершенно справедливо, что при нашей существующей промышленной системе, машины в нашем промышленном производстве служат единственно и исключительно средством, извлечь наибольшую выгоду из постоянной работы современного наемного работника. И я не верю, чтобы кто-нибудь, соприкасающийся с художественными профессиями, будет отрицать, что такие люди, как актеры и художники, журналисты и писатели берутся за эти профессии только потому, что они не способны к постоянной работе и к регулярным привычкам, или потому что привлекательность, которую защитники сцены, музыки и литературы находят в своем излюбленном искусстве, имеет часто очень мало, или ничего общего с тем сильным желанием, которое дает великим художникам силу для их тяжелых творческих работ. Вопрос о том, насколько искусство имеет право рассчитывать на наше уважение, тесно связанный с вопросом о силе притязаний искусства на облагораживание и разработку наших чувств и способностей, должен оставаться открытым, до тех пор, пока наше зрение, слух, осязание, обоняние и вкус не превратятся в высоко развития и способные к критическому отношению искусства, которые будут горячо протестовать против уродства, шума, фальшиво-звучащей болтовни, грязной одежды и плохого воздуха и находить большой интерес и удовольствие в красоте, музыке и природе, и которые, кроме того, позволят нам настаивать на комфорте и приличиях, на чистых, здоровых, прекрасных, прочных материях и вообще требовать обладания вещами, элегантно сделанными из тонкого материала. Далее искусство должно было бы обострять наше чувство по отношению к характеру и поведению, к справедливости и состраданию, сильно повышать наше самосознание и самообладание, точность действия и внимательность, заставлять нас не выносить пошлости, жестокости, несправедливости, духовного мещанства или грубости. Достойным художником или художником-ремесленником является тот, кто служит физическим и духовным чувствам, питая их картинами, музыкальными произведения ми, красивыми домами и садами, хорошим платьем и красивой посудой, стихами, фантастическими образами, очерками и драмами, которые возбуждают приятную деятельность повысившихся чувств и облагороженных способностей. Великий художник тот, кто уходит на шаг вперед от этих требований и которому, вследствие того, что он создает произведения, стоящие по красоте и интересу выше тех, которые нам были до тех пор известны, удается, после короткой борьбы присоединить новое расширение ощущений к завоеваниям человечества. Поэтому мы ценим искусство и чувствуем, что филистры [фили стер (нем. Philister), самодовольный мещанин, невежественный обыватель, отличающийся лицемерным, ханжеским поведением] нападают на то, что по своей истинной полезности гораздо более свято, чем их собственные теории чистоты и рассудка. Поэтому искусство получило права религии, так что лондонские купцы, которые с неудовольствием приняли бы какой-нибудь обязательный церковный налог и которые не умеют отличить Jankee Doodle от гимна Лютера и интересуются гораздо более фотографиями новейших знаменитостей, чем портретом Веласкеса из Национальной Галереи, охотно позволяют лондонскому County Council выдавать их деньги музыкальным обществам, городским инспекторам искусства и на гипсовые слепки с античных статуй.
Но требование удовлетворять чувства согласно их потребностям, имеет много ступеней. Кондитер, приготовляющий вредное печение, тореадоры, женщины, объявления которых в американских листках так шокируют англичан, являются наиболее подходящими примерами, доказывающими, чем может быть искусство и ремесло наслаждения, даже не на их самой низкой ступени, а на наиболее низкой ступени, о которой мы еще можем говорить без невыносимого стыда. У пас есть сочинители, пишущие стихи, которым низкие комедианты известного класса в состоянии придать неприличное толкование, у нас есть художники которые не стремятся выше Джулио Романо, разукрасившего палаццо Те в Мантуа, у нас есть поэты, умеющие сочинять стихи лишь на избитую тему о безумной влюбленности, и, что хуже всего этого вместе, у нас есть журналисты, которые открыто заявляют, что их долг заключается в том, чтобы ‘отражать’ то, что они считают за невежество и предрассудки своих читателей, вместо того, чтобы, по мере сил, направлять и просвещать- их,—отговорка для трусости и лести, которая начинает очень часто применятся также и в политических кругах, как ‘долг демократа-политика’. Коротко говоря, художник может быть скорее поденщиком, сводчиком, льстецом, чем верным слугой общественности и еще менее того может он быть основателем школы или родоначальником церкви. И даже художник, делающий все от него зависящее, может производить работу, очень низкую по качеству: так, например, актеры маленьких кабачков, зарабатывающие средства для своего существования, шаблонным пением грубых песен, делают это с наивысшем напряжением своего таланта, добросовестно убежденные в том, что честно зарабатывают деньги и делают честь своей профессии. И наиболее великий художник не всегда стоит на должной высоте: нельзя оправдать всякую строчку Шекспира и каждый мазок Тициана. Так как художник человек и его покровитель тоже человек, то в искусстве и отражаются все человеческие настроения и ступени развития, следовательно, все обвинения, которые возводят на искусство все филистры и иконоборцы так же основательны, как и обвинения врага человечества, возводимые им на человечество.
Это и есть ахиллесова пята искусства, которой коснулся Нордау. И чтобы доказать свое положение он связал иконоборца с филистром, а филистра с врагом человечества.
Источник текста: Шоу Бернард. Полное собрание сочинений. Том 5: Очерки. Перевод М. Г. — Москва: ‘Современные проблемы’, 1911. — С. 206—215.