Клития, Гаусрат Адольф, Год: 1883 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 242 минут(ы)

КЛИТІЯ.

Историческая повсть изъ временъ реформаціи.

Тейлора (профессора Гаусрата).

Адольфъ Гаусратъ, профессоръ церковной исторіи въ Гейдельбергскомъ университет, по широт взгляда и талантливости художественнаго изложенія занимаетъ одно изъ первыхъ мстъ среди нмецкихъ историковъ и богослововъ. Его два главныхъ сочиненія: Исторія, современной Новому Завту и Давидъ Штраусъ отличаются одними и тми же качествами, въ нихъ читатель находитъ рдкое соединеніе тонкихъ психологическихъ характеристикъ дйствующихъ лицъ и весьма искусной группировки фактовъ, изображающихъ матеріальное состояніе и міросозерцаніе того общества, среди котораго живутъ отдльныя историческія личности. Об книги Гаусрата, будучи чрезвычайно живыми и драматичными по изложенію, заключая въ себ цлую галлерею художественно написанныхъ портретовъ, въ то же самое время оказываются, каждая въ своемъ род, оригинальною и вполн законченною картиной обширнаго и важнаго историческаго движенія. Древній языческій міръ съ его политеизмомъ и новыя христіанскія начала представляютъ два контраста, которые въ стройномъ соединеніи взаимно освщаютъ другъ друга, приводя читателя къ убжденію, что отживающее старое должно пасть, а нарождающееся новое должно восторжествовать. Остановившійся въ своемъ движеніи, лютеранскій протестантизмъ и выбивающіяся наружу новыя богословскія школы — тоже дв противуположности, хотя и нсколько иного рода. Выборъ подобныхъ сюжетовъ показываетъ, что авторъ не только основательный ученый, хорошій критическій историкъ, но также и весьма даровитый художникъ. Гаусрата нельзя сравнивать съ Эберсомъ, который замкнулся въ своихъ научныхъ работахъ въ узкой области и, не удовлетворяясь ею, стремится оживлять египтологію элементами, привнесенными извн, спеціальныя монографіи нмецкаго ученаго египтолога не выказываютъ никакихъ выдающихся художественныхъ дарованій и не могли служить хорошею подготовкой къ беллетристической дятельности. Адольфъ Гаусратъ, какъ ученый, стоитъ выше Эберса, такимъ же онъ оказался и какъ беллетристъ. Повсти гейдельбергскаго богослова и историка, выпущенныя въ свтъ подъ псевдонимомъ Тейлора, произвели въ Германіи сильное впечатлніе. Среди такъ называемыхъ профессорскихъ романовъ книги Гаусрата-Тейлора, не будучи свободными отъ недостатковъ, присущихъ всей этой групп созданій германской изящной словесности, обладаютъ такими крупными достоинствами, что мы сочли своею обязанностью познакомить нашихъ читателей съ однимъ изъ лучшихъ твореній Тейлора.

Глава I.

Рейнская долина между старою Римскою дорогой и Гарцомъ уже наслаждается раннею весной, между тмъ какъ на свер нашего отечества еще свирпствуютъ холода, и ночные морозы задерживаютъ всходы зеленей. Какъ и теперь, триста лтъ тому назадъ, когда разыгрывались разсказываемыя нами событія, долина, широко раскинувшаяся при сліяніи Некара съ Рейномъ, пестрла и благоухала цвтами луговъ и роскошныхъ садовъ. Іеттенбюльскій холмъ надъ Гейдельбергомъ съ развалинами стараго замка, покрытый теперь бархатистою зеленью, въ то время былъ голымъ утесомъ, увнчаннымъ массивными башнями и угловатыми крпостными стнами, замокъ пфальцграфа Рейнскаго непривтно смотрлъ съ этой высоты на цвтущую долину Гейдельберга, подобно тому, какъ мрачныя палаты папъ господствуютъ надъ веселымъ Авиньономъ, а грозный Эренбрейтштейнъ — надъ зеленющими равнинами Рейна. Между осьмиугольною колокольней и ‘толстою башней’, отъ которой уцлли въ наши дни лишь развалины внутренней стны, въ то время еще не было блестящихъ дворцовъ Фридриховъ IV и V, а выступали справа надъ крпостными стнами острые шпицы капеллы и крыша старыхъ палатъ и въ восьмиугольной башн прилегалъ такъ называемый ‘новый дворъ’, построенный Фридрихомъ II.

Весною 1570 года, въ поздній послобденный часъ, въ ожиданіи аудіенціи у курфюрста Фридриха III, собралась многочисленная толпа въ нижнихъ обширныхъ залахъ дворца. Передъ дверями герцогскаго кабинета стоялъ въ богатой одежд пфальцскихъ гайдуковъ придворный служитель Бахманъ, добродушное выраженіе его лица совершенно не гармонировало съ угрюмою фигурой геральдическаго льва, вышитаго на груди его ливреи.

Громко и торжественно выкрикивалъ онъ имена и впускалъ каждаго по одиночк въ кабинетъ владтельнаго князя. Французскіе гугеноты, явившіеся просить помощи, радушно встрчаемые саксонскіе богословы, подносившіе курфюрсту антикальвинистскія сочиненія, странствующіе шотландцы, ищущіе службы, и итальянскіе художники, получившіе заказы,— вс поочереди получали аудіенцію. Наконецъ, остались дв несхожія пары, зачастую встрчающіяся въ пріемныхъ великихъ міра сего, олицетворяя собою надежду и уныніе. Первая, оживленно разговаривая, прохаживалась по опуствшей зал, а унылая парочка мрачно сидла въ углу.

— Э-эхъ, г. пасторъ!— заговорилъ съ печальнымъ вздохомъ одинъ изъ сидящихъ въ углу постителей.— Какъ часто при покойномъ курфюрст помогалъ я здсь коротать время ожидающимъ пріема господамъ и умлъ всегда разсмшить ихъ моими веселыми шутками. Мн тогда и въ голову не приходило, что я самъ когда-нибудь буду сидть здсь въ качеств просителя, вымаливающаго милости.

— Мы оба обязаны нашимъ несчастіемъ некстати подвернувшемуся Олевіану, — сказалъ пасторъ.— За то, что я побдилъ его въ открытомъ диспут (вдь, онъ смыслитъ въ теологіи не больше, чмъ корова въ музык), изъ зависти онъ отнялъ у меня приходъ св. Петра и назначилъ мн утреннія службы въ церкви св. Духа, куда никто не ходитъ. Но изъ этого, все-таки, ничего не выйдетъ. Пусть позволятъ гейдельбергцамъ выбрать между мной и Олевіаномъ и тогда посмотримъ, на чьей сторон будетъ большинство. Онъ и самъ хорошо знаетъ это, и потому всми силами старается раздавить меня. Но я добьюсь сегодня аудіенціи и выскажу курфюрсту всю правду, хотя онъ ея и не долюбливаетъ.

— Прошло наше времячко, господинъ Нейзеръ,— сказалъ отставной придворный шутъ,— теперь вотъ на чьей улиц праздникъ

Онъ злобно кивнулъ головой на богато одтаго старика итальянца, съ лисьимъ выраженіемъ лица, горячо разговаривающаго съ молодымъ человкомъ, въ которомъ не трудно было признать художника по длиннымъ вьющимся волосамъ и бархатной рафаэлевской шапочк.

— Этотъ, вдь, тоже голодный… его таскаетъ сюда этотъ невжда докторъ. Въ продолженіе цлой недли онъ не спросилъ еще ни одной бутылки вина въ гостиниц ‘Золотой Олень’. Наврное, у этого молокососа въ карман рекомендательное письмо отъ г. Беза, выпрашивающаго ему мсто въ тайномъ или церковномъ совт.

— Объ этомъ ему не мшало бы раньше подумать,— сказалъ пасторъ.— Мученики изъ Трира, Парижа и Праги, давно уже расхватали лакомые кусочки.

— Э, полноте! Разъ болото есть, чертямъ мста хватитъ, и для Гвельфа здсь всегда найдется хлбъ и теплый уголъ.

— Врно, врно,— сказалъ пасторъ.— Кого у насъ нтъ! Бокинъ, Рамусъ и дю-Іонъ, Тремелли и Цанки, Урсинъ изъ Шлезвига, Цулегеръ изъ Богеміи, Олевіанъ съ Нижняго Рейна, фонъ-Кейленъ, Питопей, Датенъ и Марниксъ. Добро пожаловать! Милости просимъ, господа проходимцы! . Только честному швабу нтъ мста. Убирайся на вс четыре стороны!

Лица обоихъ достойныхъ собесдниковъ наврное бы прояснились, если бы они могли понимать разговоръ доктора и профессора Пигаветты съ молодымъ Феличе Лауренцано, который т изъ предосторожности вели на итальянскомъ язык.

— Подумайте,— горячо говорилъ докторъ,— какъ многимъ вы обязаны ордену: онъ воспиталъ васъ, отправилъ во Фландрію, чтобы вы изучили другой видъ искусства, чмъ въ Рим и Флоренціи, представилъ васъ Коллинсу, по рекомендаціи котораго васъ принимаютъ съ такимъ почетомъ.

— Excellenza!— возразилъ молодой архитекторъ,— я отлично знаю и безъ вашихъ напоминаній, сколькимъ я обязанъ почтеннымъ отцамъ за себя и за брата. Скажите мн только, чмъ могу я отплатить ордену за вс его благодянія?

— Это очень легко, сынъ мой, — возразилъ старикъ.— Не звайте только тамъ, гд представится возможность ввести къ этому двору кого-нибудь изъ нашихъ. Вы должны извщать насъ о томъ, что, по вашему мннію, можетъ послужить на пользу св. церкви, если вамъ поручатъ какое-нибудь важное дло, то вы извстите меня и я не замедлю посовтовать вамъ, какъ лучше его исполнить. Дло истинной церкви здсь не погибнетъ. Наслдный принцъ Лудвигъ отнюдь не одобряетъ нововведеній своего отца. Какъ только старикъ умретъ, будутъ приняты такія же дятельныя мры къ уничтоженію кальвинизма, какія теперь такъ усердно принимаются для его распространенія. Вся наша забота должна быть направлена къ тому, чтобы имть здсь наготов преданную намъ партію. Мн приходилось бороться за нашу св. церковь и при боле тяжелыхъ условіяхъ. Даже если намъ не удастся снова возстановить здсь права церкви, то для насъ уже и въ томъ выигрышъ, что мы не дадимъ возрасти насажденіямъ нашихъ противниковъ. ‘Надо ставить паруса по втру’, — говоритъ блаженный нашъ отецъ Игнатій. Курфюрстъ готовъ ввести здсь кальвинизмъ, но трудно ему будетъ пріучить населеніе веселаго Пфальца, привыкшее къ вину, пить воду и нтъ Кальвиновы псалмы, возвращаться домой съ заходомъ солнца, не кутить, не играть и не ругаться, по воскресеньямъ сидть дома, а не гулять по трактирамъ и не плясать. Отъ всего этого нельзя заставить отказаться тупоголовыхъ, жителей Пфальца. Желчный Олевіанъ и честный Урсинъ скоро убдятся, что легче написать катехизисъ, чмъ пріучить гейдельбергцевъ къ трезвости и воздержанію. Какъ только церковные ‘совтники заручатся подписью курфюрста, настанетъ наше время. Теперь мн необходимо ухать въ Шпейеръ на рейхстагъ, тмъ временемъ вы займетесь изученіемъ поля битвы, поддержите противниковъ церковнаго правленія въ ихъ оппозиціи. Наша ближайшая задача заключается въ томъ, чтобы помшать здсь установленію прочнаго порядка, а для этого мы должны поддержать слабйшихъ противъ сильныхъ. Разъ еретики убдятся, что собственными силами имъ мира не добиться, они при первой же возможности возвратятся подъ власть св. отца,— который одинъ въ силахъ дать имъ желанный миръ.

Молодой итальянецъ пристально смотрлъ на говорившаго въ полголоса покровителя. Глаза его слдили за игрой выразительнаго, энергичнаго лица, за движеніями этой характерной головы.

‘Какая модель для моей картины, изображающей какъ Кассій склоняетъ Брута къ убійству Цезаря!’ — думалъ онъ.

Докторъ вопросительно взглянулъ на него, какъ бы ожидая утвердительнаго отвта. Спохватившись, художникъ быстро проговорилъ:

— Да, да, конечно!— и сильно покраснлъ.

Онъ принуждалъ себя сосредоточиться, но длался еще разсянне, и въ то время, какъ старый политикъ распространялся о похвальныхъ намреніяхъ общества іезуитовъ относительно Пфальца, ему припомнился одинъ эпизодъ изъ его дтства. Разъ въ Неапол бабушка его только что было хотла похвалить его за то, что онъ съ подобающимъ вниманіемъ выслушалъ ея длинныя нравоученія, какъ онъ очень некстати дотронулся своимъ маленькимъ пальчикомъ до ея сухой шеи и сказалъ: ‘Бабушка, когда ты говоришь, у тебя на ше перекатывается такой смшной шарикъ’.Тогда отъ оскорбленной воспитательницы досталась ему первая пощечина. Онъ невольно улыбнулся, подумавъ, какъ мало онъ исправился съ тхъ поръ. Высокій покровитель снова замолчалъ, молодой человкъ, не прерывая нити своихъ мыслей, сказалъ:

— Вдь, я только художникъ и ничего не понимаю въ государственныхъ длахъ.

— Хорошо,— перебилъ его успокоенный Пигаветта, — но за то братъ вашъ Паоло, синьоръ Феличе, достаточно силенъ въ политик. Разсказывайте ему только все, что вы увидите, онъ уже выведетъ изъ этого свои заключенія и сообщитъ мн. Онъ знаетъ, какъ найти меня въ Шпейер.

Въ это время къ нимъ подошелъ гайдукъ курфюрста со словами:

— Его высочество курфюрстъ приказалъ принять васъ послдними, аудіенція кончена.

— Идемте,— сказалъ докторъ молодому человку.— И отвчайте смло. Курфюрстъ любитъ откровенныхъ людей.

Съ этими словами они направились въ пріемную залу, а пасторъ съ товарищемъ ворчливо удалились.

Глава II.

Въ невысокой комнат, отдланной дубомъ, съ большими круглыми окнами, передъ открытымъ бюро, украшеннымъ великолпною мозаикой, стоялъ курфюрстъ Фридрихъ III, опираясь на кафельную печь грубой нмецкой работы съ историческими изображеніями отъ Адама до Карла V и Франца I. Пигаветта подобострастно поклонился и сказалъ:

— Имю честь представить вашему высочеству молодаго художника, котораго вы изволили поручить мн пригласить.

Низенькій, коренастый, полный господинъ сдлалъ нсколько шаговъ въ сторону молодаго человка. Добродушное, правдивое лицо съ свтлою бородкой, оживленное привлекательными голубыми глазами, свидтельствовало скоре о чистосердечіи, честности и искренности, чмъ о высот умственныхъ способностей владтельнаго князя. У окна въ темномъ испанскомъ костюм стоялъ Томасъ Либлеръ, но прозванію Эрастъ, лейбъ-медикъ, въ то время наиболе вліятельное лицо при двор. Мстные богословы относились крайне недоброжелательно къ его вмшательству въ церковныя дла.

— Я слышалъ о васъ много хорошаго, художникъ Лауренцано,— ласково обратился курфюрстъ къ молодому человку, указывая на планы и счеты, разложенные передъ нимъ. Художникъ Коллинсъ считаетъ васъ вторымъ Микель-Анджело. Вы живописецъ, скульпторъ и. архитекторъ, а я не сомнваюсь въ томъ, что вы и поэтъ.

— Кто желаетъ строить, ваше высочество,— возразилъ итальянецъ на ломаномъ нмецкомъ язык, вызвавшемъ улыбку на лиц курфюрста,— тотъ долженъ знать и живопись, и ваяніе. Въ моемъ отечеств я бы не могъ быть архитекторомъ, если бы не зналъ эти оба искусства.

— Хорошо сказано, молодой человкъ, вамъ представляется здсь случай приложить къ длу ваши таланты. Когда я принялъ управленіе этою страной, казна была истощена, все золото ушло на великолпно начатыя постройки, не дававшія мн покоя ни днемъ, ни ночью, такъ какъ я ршительно не зналъ, на какія средства ихъ окончить. Эти постройки были чистымъ несчастіемъ для страны. Вонъ, взгляните на тотъ дворъ. Жилища моихъ предковъ смотрятъ настоящими сараями передъ великолпными затями покойнаго пфальцграфа Оттейнриха. Захочетъ ли кто-нибудь жить въ замк Рупрехта или во дворц Людовика V, когда у него передъ глазами красуется этотъ волшебный замокъ?

Несмотря на выраженіе неудовольствія герцога, юноша съ нескрываемымъ восторгомъ любовался чудною картиной, представившейся его взорамъ. Яркіе солнечные лучи обливали своимъ свтомъ дворъ, похожій на Піацетту. На южной и западной сторон виднлись разбросанныя въ безпорядк, мрачныя, низкія крпостныя зданія, а на восток высился замокъ Оттейнриха, освщенный заходящимъ солнцемъ, какъ чудесный сказочный дворецъ. На темномъ фон голубаго неба его красныя стны казались раскаленными изнутри, а колонны, косяки, пилястры и статуи высченными изъ чудесныхъ благородныхъ камней, рубиновъ и яшмы.

— Что за богатство матеріала!— воскликнулъ восхищенный художникъ.

— Этотъ заколдованный замокъ доставитъ столько же хлопотъ, сколько всякій неумстный подарокъ, — сказалъ курфюрстъ.— Однажды моя жена получила въ подарокъ отъ одного воеводы турецкій коверъ и занавсы и убрала ими свой будуаръ. Фрейлинамъ показалось, что они не идутъ къ старой обстановк, тогда потребовались новые фландрскіе обои, новые столы и стулья,— однимъ словомъ, ради новаго ковра, пришлось передлывать все заново. То же самое будетъ и съ этимъ замкомъ. Жена уже и теперь находитъ, что старая капелла мрачна и неуклюжа передъ новымъ зданіемъ. Вы, можетъ быть, доживете и до того, что мой сынъ, вмсто храма, гд молились мои предки, воздвигнетъ языческій храмъ, украшенный фронтонами и куполами. Тогда дворецъ императора Рупрехта не будетъ имть значенія въ глазахъ внуковъ и уступитъ мсто новому зданію. Однимъ словомъ, это сооруженіе моего предшественника угрожаетъ самому существованію государства. Живя въ королевскомъ замк, курфюрсты и ихъ жены возмечтаютъ о королевской корон и принесутъ несчастіе и себ, и Пфальцу, потому что счастіе страны продолжается только до тхъ поръ, пока герцоги не зайдутъ слишкомъ далеко въ своихъ желаніяхъ. Потому-то я и ненавижу эту постройку. Если бы я былъ честнымъ человкомъ, я собственными руками сжегъ бы дотла это великолпное зданіе.

Съ насмшливою улыбкой слушалъ Пигаветта откровенныя изліянія нмецкаго герцога и спросилъ его съ легкимъ оттнкомъ ироніи:

— Такъ задачей этого молодаго человка и будетъ разрушеніе новаго зданія?

— Нтъ, — отвчалъ курфюрстъ, сдвинувъ брови и строго взглянувъ на дерзкаго итальянца.— Если мы будемъ жалть издержекъ, то никогда не кончимъ постройки. Люди понимающіе говорятъ, что изъ нея выйдетъ нчто великолпное, если работа продолжится съ такимъ же искусствомъ. Для этого рекомендовалъ мн васъ художникъ Александръ Коллинсъ, такъ какъ самъ онъ общалъ нашему всемилостивйшему императору не брать никакой другой работы до окончанія памятника императору Максу въ Инсбрук. Вы работали подъ его руководствомъ и лучше всего исполните его планы.

— За большую честь для себя почту, — скромно отвтилъ художникъ, — трудиться надъ постройкой, для которой, какъ я слышалъ, безсмертный Микель-Анджело рисовалъ фасады, а учитель мой Коллинсъ изготовилъ скульптурныя изображенія.

— Да, да! Эти скульптурныя изображенія!— произнесъ герцогъ, опускаясь въ кресло.— Еще вчера поспорилъ я здсь съ моимъ добрымъ совтникомъ. Вонъ лежитъ записка церковнаго совта, обвиняющая меня въ томъ, что я терплю на собственной крыш идоловъ, а передъ окнами языческія изображенія планетъ. Такъ какъ черезъ васъ, г. Пигаветта, строгій Олевіанъ узналъ, что я хочу снова начать работы, то церковные совтники требуютъ уничтоженія этихъ языческихъ изображеній.

— Молодцы!— проворчалъ Пигаветта.

— Дло въ томъ,— сказалъ курфюрстъ,— что великолпный мой предшественникъ приказалъ вынести изъ церкви памятникъ лишь потому, что діаконъ Клебицъ нашелъ мраморныя изображенія на немъ евангельскихъ мудрыхъ двъ неприличными въ храм Божіемъ. Я не хочу быть упряме моего брата. Наши богословы,— продолжалъ онъ, обращаясь къ художнику,— отправились въ Іену для изобличенія заблужденій магистра Филиппа Меланхтона. Они вполн справедливо осуждаютъ его за то, что онъ слишкомъ увлекается астрологіей, которую считаютъ языческимъ, іудейскимъ, а потому и грховнымъ знаніемъ. Уже Лютеръ и Кальвинъ упрекали въ этомъ магистра. Нашъ великій женевскій учитель вообще не терпитъ изображеній, и потому наши дворцовыя статуи вдвойн ненавистны церковнымъ совтникамъ.

Феликсъ нетерпливо пожалъ плечами и рзкое возраженіе готово было сорваться съ языка горячаго неаполитанца.

— Я не думаю, — продолжалъ герцогъ успокоительно,— что мы должны принять отсюда вс статуи. Боги и герои Ветхаго Завта въ нижнихъ нишахъ никому не мшаютъ, а языческій Геркулесъ стоитъ между героями Сампсономъ и царемъ Давидомъ такъ благочестиво и скромно, что я каждый день любуюсь имъ. Да онъ и подъ пару Сампсону, этому Геркулесу израильскаго народа. Надъ ними вы видите изображенія добродтелей. Сила, потрясающая колонны, правосудіе съ мечемъ и всами, вра, любовь и надежда. Любовь — высшая между ними, и потому стоитъ противъ, главнаго входа. Противъ нихъ ничего не можетъ имть даже строгій Олевіанъ. Но выше ихъ, въ третьемъ этаж, стоятъ чисто-языческія божества: Сатурнъ, пожирающій своихъ дтей, Марсъ, Венера, Меркурій и Діана, богиня луны, а на самомъ верху, тамъ, гд живетъ мой медикъ Эрастъ съ дочкой, которая только что высовывала изъ окна свою хорошенькую блокурую головку, стоитъ Юпитеръ и богъ солнца Сераписъ, въ блестящей корон. Противъ нихъ-то и вооружились духовные мужи.

— Я самъ,— заговорилъ лейбъ-медикъ,— не изъ приверженцевъ астрологіи и даже, какъ извстно вашему высочеству, написалъ противъ нея цлую книгу. Но меня возмущаетъ самый* способъ дйствія моихъ товарищей, церковныхъ совтниковъ. Они стараются отыскать даже съ помощью телескопа какой-нибудь соблазнъ во владніяхъ вашего высочества. Эти фигуры съ трудомъ можно различить простымъ глазомъ и ни одному доброму христіанину въ голову не придетъ, что он изображаютъ солнце, мсяцъ и планеты, которымъ весмилостивйшій курфюрстъ приписывалъ счастіе и несчастіе людей и покровительству которыхъ онъ поручилъ свой домъ. Если бы не было извстно, что магистръ Филиппъ совтовалъ покойному курфюрсту при выбор фигуръ, то богословы и не подумали бы безпокоиться о нихъ. Эти невинныя изображенія они хотятъ принести въ жертву своей вражд въ магистру и похвастаться передъ собратіями въ Женев и Шотландіи, что они повелваютъ даже вашему высочеству и своею религіозною властью распоряжаются даже въ герцогскомъ дворц.

Художникъ Феликсъ, сочувственно слушая говорящаго, придвинулся, чтобы лучше разсмотрть хорошо знакомаго ему по имени ближайшаго совтника курфюрста. То былъ высокій, видный мужчина съ энергичнымъ, властнымъ взоромъ, но боле, чмъ некрасивый и изуродованный отъ рожденія, онъ былъ хромъ и его правая рука висла безъ движенія, какъ у мертваго. Особенно бросались въ глаза его совершенно свтлые волосы на темномъ лиц, длавшіе его похожимъ на негра. Близкіе друзья называли его арабомъ, а многочисленные враги — черномазымъ чортомъ.

— Самъ Богъ его отмтилъ,— говорилъ про него Олевіанъ.

— Да, да!— подтверждалъ мягкій Урсинъ.— Богъ знаетъ, кого мтитъ..

Курфюрстъ съ улыбкой выслушалъ своего друга и добродушно сказалъ:

— Вы давнишній врагъ церковнаго совта. Я всегда слышалъ похвалы Оттейнриху за уничтоженіе памятника, когда изъ-за него поднялись, споры. Я не хочу отстать отъ него въ уступчивости. Если мы примемъ эти фигуры,— обратился онъ къ Лауренцано,— то на ихъ мста въ пустыя ниши мы поставимъ изображенія пфальцскаго геральдическаго льва.

Молодой итальянецъ перекрестился и пробормоталъ что-то врод: ‘Jesus, Maria’.,

Курфюрстъ продолжалъ, не смущаясь:

— Я думаю въ первой ниш поставить пфальцскаго льва съ мечомъ, какъ бы для защиты страны, во второй — льва, смотрящаго въ книгу, потому что не мшаетъ жителямъ Пфальца изучить катехизисъ настолько, чтобы никакіе софизмы папистовъ не могли сбить ихъ съ толку.

Художникъ еще разъ перекрестился.

— Въ третьей ниш мы поставимъ льва со стаканомъ въ лап, чтобы напоминать о благороднйшемъ произведеніи нашей страны.

— Dio по!— воскликнулъ итальянецъ.— Я скоре соглашусь поджечь замокъ Оттейнриха, чмъ такъ обезобразить созданіе Микель-Анджело и Коллинса.

— Потише, молодой человкъ, — остановилъ его курфюрстъ, насупивъ брови,— не забывайте, съ кмъ вы говорите.

— О, милостивйшій курфюрстъ, — сказалъ итальянецъ.— Разв есть мсто чинопочитанію, когда рчь идетъ о прекрасномъ? Знаете ли вы, государь, что заставило меня ухать изъ Рима? Папу уврили, будто обнаженныя фигуры на большой запрестольной картин его домовой капеллы смущаютъ набожныхъ женщинъ. Поэтому онъ приказалъ на величайшемъ произведеніи Микель-Анджело намалевать фартуки и панталоны. Художника, исполнившаго этотъ приказъ, вся Италія зоветъ теперь ‘il brachatore’, панталонщикъ… Я ушелъ изъ Рима ужь, конечно, не за тмъ, чтобы заслужить здсь прозвище пфальцскаго кошатника.

— Молодой человкъ правъ,— сказалъ Эрастъ.— Я настоятельно предостерегаю ваше высочество отъ уступчивости господамъ богословамъ. Они начнутъ съ наружности дома, говоря, что считаютъ себя не въ прав допустить открытый соблазнъ, затмъ тихонько проберутся и внутрь дома и кончатъ тмъ, что станутъ совать носъ въ каждый хозяйскій горшокъ, примръ чему уже показала женевская консисторія, установляющая, что люди должны сть и пить. Въ данномъ случа дло вовсе не въ соблазн. Статуи эти совсмъ не идолы, никто на нихъ не молится и никого он не соблазняютъ. Он стоятъ въ закрытомъ двор вашего высочества. Только поповское честолюбіе Олевіана и желаніе испытать силу своего вліянія надъ вашимъ высочествомъ вызвали это неприличное представленіе со стороны церковнаго совта.

— Такъ вы отказываетесь сдлать мн львовъ?— спросилъ курфюрстъ молодаго человка.

— No, Mai!— отвчалъ онъ и взялся за шляпу, какъ бы собираясь уходить, но знакъ спутника напомнилъ ему, передъ кмъ онъ стоитъ. Художникъ почтительно склонилъ голову и сказалъ: — Я ученикъ Коллинса, ваше высочество, и никогда моя рука не поднимется уничтожить то, на что мой учитель положилъ часть своей жизни. Даже такой человкъ, какъ Рафаэль, оставилъ его картину Содомъ въ комнат папы, хотя могъ бы написать лучше его. И сдлалъ онъ это изъ уваженія къ великому мастеру, у котораго тоже учился.

Неодобрительно покачивая головой, направился Фридрихъ III къ окну и устремилъ пристальный взоръ на фронтонъ, облитый золотистымъ свтомъ заходящаго солнца, лучи его падали на верхній рядъ фигуръ, оставляя нижніе въ голубоватой тни. Герцогъ невольно залюбовался этими языческими изображеніями и вынужденъ былъ сознаться, что фигуры геральдическихъ львовъ будутъ тутъ совсмъ не у мста.

— Это зданіе,— со вздохомъ проговорилъ онъ, — всегда будетъ чужимъ въ моемъ добромъ Пфальц. На что нуженъ мн замокъ, на которомъ нтъ мста моему гербу?

Лауренцано тоже подошелъ къ окну и еще разъ осмотрлъ вс статуи.

— Мн знакома родина этихъ произведеній искусства,— сказалъ онъ.— Художникъ Жерардо Доцено нарисовалъ на фризахъ одного патриціанскаго дома во Флоренціи почти такія же изображенія. Фасадъ иметъ свои значительные недостатки, но невозможно снять отсюда ни одной фигуры, не нарушивши цльности идеи. Величіе княжескаго рода зиждется на сил и геройств- ихъ олицетворяютъ герои и гиганты, на которыхъ покоится все зданіе. Добродтели украшаютъ династіи государей, и потому он занимаютъ центръ зданія. Надъ домомъ владычествуютъ высшія силы, представленныя здсь въ образ свтилъ и планетъ, днемъ и ночью свидтельствующихъ о слав ихъ Создателя. Неужели вы думаете, ваше высочество, что постановка превыше всего геральдическихъ животныхъ собственнаго герба не была бы тоже своего рода идолопоклонствомъ?

Послдній доводъ, казалось, подйствовалъ на курфюрста. Старый герцогъ съ удивленіемъ смотрлъ на смлаго юношу и былъ взволнованъ.

— Не длайте этого,— умолялъ молодой художникъ съ трогательною искренностью южанина.— Сколько произведеній искусства уничтожено въ Германіи за эти послднія 50 лтъ! Одни вы уничтожили, считая папистскими, другія — еретическими и безнравственными. И что же осталось? Въ Аугсбург хотлъ я взглянуть на статуи Альбрехта Дюрера: они оказались разбитыми во время реформаціи. Въ Базел спросилъ я картины Ганса Гольбейна: он замазаны блою краской въ пылу иконоборчества. Неужели и дальше будетъ то же? Церкви мрачно стоятъ, лишенныя иконъ, неужели та же участь ждетъ и замки государей? Неужели вы призвали меня только затмъ, чтобы заставить нанести смертельную обиду моему учителю? Да и къ чему вамъ скульпторы, если вы не хотите имть ни статуй, ни иныхъ изображеній?

— Изображеній того, что на небесахъ, молодой человкъ!— перебилъ курфюрстъ.

— Боже правый!— воскликнулъ итальянецъ,— неужели, вмсто ангеловъ и святыхъ, мы всю жизнь, подобно художнику Лук Кранахъ въ Веймар, обречены писать четырехугольныя лица богослововъ и тыквообразныя головы герцоговъ саксонскихъ?

— Тише, тише, молодой мечтатель!— усмхнулся курфюрстъ.— Берегитесь, какъ бы моя дочь не услыхала того, что вы говорите о красот Іоанна Фридриха. Но вашей смлости я вижу, что вы честный человкъ, хотя въ Германіи говорятъ, будто вс итальянцы мошенники. Вы меня убдили. Мы оставимъ статуи на ихъ мстахъ. А вы, Эрастъ, напишите церковнымъ совтникамъ, что я не хуже ихъ знаю, что представляетъ соблазнъ, что нтъ, и безъ нихъ съумю, какъ слдуетъ, устроить свой домъ. Имъ же совтую побольше заниматься своимъ дломъ.

При этихъ словахъ лейбъ-медикъ отъ души разсмялся.

— Пусть художникъ Феликсъ,— продолжалъ курфюрстъ,— сегодня же приметъ на себя завдываніе постройками. Пфальцскаго льва, читающаго катехизисъ, мы поставимъ на нашемъ университет. Благодарю васъ за ваше содйствіе, — обратился онъ къ Пигаветт.— Я доволенъ вашимъ выборомъ.

Едва двери пріемной залы затворились за ними, какъ Пигаветта хлопнулъ товарища по плечу и на лиц его показалась опять хитрая улыбка.

— Славно, славно, мой юный другъ!— сказалъ онъ.

— Да что же я такое сдлалъ?— спросилъ Феликсъ.

— Тмъ-то и сказывается благодать въ истинно-врующемъ, что онъ безсознательно поступаетъ всегда такъ, какъ того требуетъ интересъ св. церкви. Держитесь одного правила — становиться всегда еретикамъ поперегъ дороги. Я уже говорилъ вамъ, что слдуетъ во что бы то ни стало мшать здсь чему-либо укорениться. Кто выиграетъ или проиграетъ, это, въ сущности, для насъ безразлично, лишь бы только никто не сталъ твердою ногой. Славно вытянутся лица засдающихъ въ церковномъ совт, когда тамъ получится отвтъ Эраста, такъ какъ въ рчи стараго педанта не будетъ недостатка въ дкости. Вдь, я заране зналъ, что нашъ Олевіанъ пойдетъ но этому скользкому пути, когда указывалъ ему на удобный случай затять всю эту исторію. Придворный проповдникъ Бокинъ отлично сразится съ нимъ, а президентъ Цулегеръ будетъ повторять: ‘И но дломъ!’ Пусть погрызутся!

Торжествующій іезуитъ уже готовъ былъ выйти изъ пріемной, когда голосъ Эраста остановилъ его.

— Г. докторъ Пигаветта, его высочеству угодно еще дать вамъ порученія въ Шпейеръ.

Быстро направился Пигаветта въ герцогскую залу, а Эрастъ съ Феликсомъ стали спускаться но лстниц, ведущей во дворъ.

— Вы оказали величайшую услугу всмъ друзьямъ искусства, памяти моего покойнаго государя и мн. Въ благодарность я позволю себ дать вамъ совтъ.

— Какой?

— Вы находитесь въ дурномъ обществ. Какъ сошлись вы. съ этимъ такъ называемымъ хирургомъ?

Художникъ колебался съ минуту, но такъ какъ онъ не привыкъ скрытничать, отвчалъ:

— Я познакомился съ докторомъ въ венеціанской коллегіи. Онъ выхлопоталъ моему брату мсто въ Сапіенцъ-коллегіи, а мн черезъ Коллинса доставилъ это приглашеніе. Я въ долгу, передъ нимъ, какъ вы видите.

— Въ университет мы видли маленькій обращикъ его честности. Онъ ужасно любитъ вмшиваться во вс дла. Но что этотъ господинъ принадлежитъ къ обществу іезуитовъ — для меня новость. А вы тоже воспитывались въ ихъ коллегіум?

— Мы принадлежимъ къ благородному, но бдному роду. Посл смерти родителей семейство наше вынуждено было вврить воспитаніе брата благочестивымъ отцамъ. За нимъ и я переселился въ Венецію и работалъ въ мастерской художника Іакопо Сансовино, ректоръ разршилъ мн присутствовать на лекціяхъ, которыя принесли мн большую пользу. Я всю жизнь не забуду, съ какимъ усердіемъ отцы-іезуиты занимались со мной математикой, языками и философіей. Въ благодарность же я долженъ былъ только рисовать картины въ ихъ капеллу. Едва ли, гд прилагается столько стараній и приносится столько жертвъ, чтобы сдлать изъ воспитанниковъ все, что только возможно.

— Для пользы и прославленія папы?— холодно произнесъ Эрастъ.

— Вс наши способности мы посвящаемъ служенію святой церкви,— отвчалъ Феликсъ.— Впрочемъ, вы знали, что я католикъ, когда приглашали меня.

— Конечно, господинъ Феликсъ. Мы не могли поручить исправленія статуи Отто Гейнриха баккалаврамъ Урсина или профессорамъ Сапіенцъ-коллегіи, а гейдельбергскіе художники такъ увлеклись теперь церковными спорами и политикой, что совсмъ забросили искусство. Поневол мы должны были обратиться къ папистамъ. Вы можете исповдывать какую вамъ угодно религію у себя дома. Но какимъ образомъ вашъ братъ Паоло занимаетъ мсто евангелическаго проповдника? Мн кажется, что въ душ онъ такой же папистъ, какъ и вы?

Феликсъ смущенно взглянула на проницательнаго доктора, но тотчасъ же понравился и сказалъ:

— Уже два года я не видался съ братомъ.

Эрастъ покачалъ головой.

— Въ этомъ возраст, конечно, возможны быстрыя перемны. Я принимаю участіе въ этомъ молодомъ человк, видъ его возбуждаетъ во мн всегда жалость. Онъ такъ же хорошъ, какъ вы, можетъ быть еще красиве, но въ лиц его не видно счастія и душевнаго спокойствія, какъ у васъ. Я могу вамъ быть полезенъ, вдь, мы сосди. Я самъ многимъ обязанъ итальянцамъ, когда я жилъ въ Болоньи и Паду, я сошелся со многими вашими земляками. Надюсь, вы скоро меня постите, и, поврьте, совтъ доктора Эраста пригодится вамъ въ Гейдельберг, гд все разбилось на партіи и вс грызутся между собою, потому что въ теченіе 20 лтъ четыре раза смнились три религіи… Бахманъ,— позвалъ онъ стараго служителя, стоявшаго, прислонившись къ высокой колонн,— приготовьте для господина дв комнаты около помщенія пажей и позаботьтесь перенести туда его вещи изъ гостиницы ‘Оленя’.

Дружелюбно пожавъ руку, разстался онъ съ молодымъ художникомъ. Тотъ съ восторгомъ смотрлъ на своего новаго покровителя.

‘Вотъ чудная модель для статуи подумалъ онъ, спускаясь по лстниц за широкоплечимъ Бахманомъ.

Глава III.

Ярко свтилъ мсяцъ надъ Книгштуломъ и разливалъ свой мягкій свтъ на фронтоны и кривыя улицы стараго города, когда докторъ-итальянецъ вышелъ изъ замка и направился черезъ Бергштадтъ въ свою квартиру, у такъ называемаго Клингентора. Вправо отъ дороги, ведущей къ воротамъ, привтливо сверкалъ бассейнъ, въ чистыхъ водахъ котораго отражался серебристый свтъ мсяца. Близъ него, у открытаго окна высокой сводчатой комнаты, стоялъ высокій молодой священникъ и грустно смотрлъ то на трепетный свтъ мсяца, то на величественный куполъ церкви св. Петра. До слуха священника долеталъ смшанный, глухой шумъ пьяныхъ голосовъ, визгливый смхъ женщинъ и раздирающіе уши звуки трактирной музыки.

— Что съ тобой, шумно волнующійся городъ? Твои убитые не отъ меча пали,— пробормоталъ молодой священникъ словами пророка Исаіи.

Къ уличному шуму присоединились звуки съ рки. Это приближались музыканты и трубачи съ освщеннаго корабля, подвезшаго гостей курфюрста къ пристани, у моста, салютъ съ Труцбайера озарилъ на минуту мракъ и раскатился по долин.

— О, если бы и здсь разразились эти громы и заставили дрогнуть самыя горы!— простоналъ блдный молодой человкъ.

Въ это время онъ услыхалъ шаги, приближающіеся отъ замка, и снизу раздался голосъ Пигаветты:

— Я заставилъ васъ долго ‘дать, любезный магистръ. Сомнніямъ герцога сегодня не было конца. Я сейчасъ иду.

Ключъ повернулся въ тяжеломъ замк и вскор врачъ, съ лампой въ рук, вошелъ въ высокую сводчатую комнату.

— Я къ вамъ съ хорошимъ извстіемъ, магистръ Паоло: вашъ братъ здсь и милостиво принятъ курфюрстомъ.

Молодой Лауренцано поднялъ голову и съ его тонкихъ, блдныхъ губъ сорвался радостный возгласъ:

— Феликсъ!

Но онъ тотчасъ’е опять склонилъ голову, провелъ рукой по высокому лбу, и на лицо его возвратилось прежнее выраженіе покорности.

— Вы думаете,— сказалъ Пигаветта,— что монахамъ не слдуетъ выказывать радость при свиданіи съ близкими родственниками и что св. Игнатій запрещаетъ смотрть на нихъ иначе, чмъ какъ повелваетъ монаху св. церковь и забота о ея слав? Но, другъ мой, можно быть хорошимъ іезуитомъ и тогда, когда мене всего дйствуешь но правиламъ. Передо мной вамъ нечего скрывать свои чувства.

— Братъ нуженъ мн,— коротко отвчалъ молодой священникъ.

Затмъ онъ досталъ изъ кармана и передалъ Пигаветт связку бумагъ.

— Вотъ свднія о настроеніи монастыря. Вотъ то, что я могъ узнать о семьяхъ моихъ воспитанницъ, не возбуждая подозрнія. Вотъ астрономическія наблюденія, сведенныя мною въ таблицы, насколько ихъ возможно было составить при недостатк инструментовъ.

— Сядемте, любезный магистръ,— сказалъ Пигаветта, садясь на стулъ и съ нахальною фамильярностью привлекая къ себ молодаго человка.— Вы недовольны своимъ положеніемъ?— съ участіемъ спросилъ онъ.

— Ни отсрочки, ни отговорки ни къ чему не привели,— тихо отвчалъ онъ.— Вчера меня снова убждали и я долженъ былъ согласиться начать мои уроки по основнымъ положеніямъ аугсбургской консессіи и по катехизису, утвержденному курфюрстомъ. Вдь, вы знаете, что я не могу этого, и потому освободите меня -отъ этой обязанности.

— Вы не связаны исполненіемъ вашего общанія, потому что когда вы давали его, вы не имли намренія его исполнять.

— Но еретическая ряса связываетъ мн ноги.

— Мой юный, дорогой другъ, я готовъ снять съ васъ одежду Несса, если вы окажетесь годнымъ для другихъ цлей.

Блдный юноша съ нетерпливымъ вниманіемъ впился большими черными глазами въ своего начальника.

— Тамъ, наверху ищутъ наставника для молодыхъ курфюрстовъ. Что вы хорошій педагогъ — извстно, я рекомендую васъ на это мсто. Маленькіе князья намъ не могутъ оказать помощи, если вамъ не удастся пріобрсти вліянія на молодую герцогиню и ея мужа. Она, пишутъ мн, чувствуетъ склонность къ астрологіи и кабалистик. Знакомы ли вы хотя немного съ этою наукой?

— Я могу направлять rota vitae et mortis,— мрачно отвчалъ Паоло Лауренцано, — составлять гороскопы, узнавать аспекты, остальному можно научиться, если вы доставите мн книги и инструменты.

— Въ этомъ недостатка не будетъ, но только не увлекитесь серьезно изученіемъ этихъ глупостей. Часто случалось, что именно самые даровитые люди погибали отъ кабалистики и астрологіи, мысли ихъ такъ привыкали блуждать по звздному небосклону, что съ неохотой возвращались къ земл. У молодой курфюрстины дв звздочки, на которыя слдуетъ больше смотрть, чмъ на Сиріуса и Юпитера, да и ваши глаза недурны,— съ любезною улыбкой прибавилъ онъ.— Какъ только вы завладете курфюрстиной, мы можемъ длать изъ курфюрста все, что захотимъ… все, чего потребуетъ польза св. церкви, — быстро поправился докторъ.— Женившись на молоденькой вдовушк, шестидесяти лтній герцогъ самъ надлъ на себя петлю. Вдова Бредерода иметъ вс прелести молодости, кром неопытности. Вы молоды и хороши, и нтъ сомннія, что она предпочтетъ васъ своему толстому супругу. Мы заставимъ стараго нмца дйствовать согласно тому, что будутъ показывать звзды, а показывать он будутъ то, о чемъ мы условимся въ обсерваторіи.

Онъ пальцемъ указалъ на виднвшуюся изъ окна башню Клингентора.

Паоло сдлалъ нетерпливый отрицательный жестъ, но Пигаветта спокойно продолжалъ:

— Не дурно было бы заняться и другими тайными науками. Курфюрстъ кругомъ въ долгахъ. Оттейнрихъ управлялъ дурно, да и страна не изъ особенно богатыхъ. Что вы думаете объ устройств лабораторіи? Я бы охотно сталъ учить васъ, но, не бойтесь, не черной, а блой магіи,— сказалъ онъ съ удареніемъ, строго взглянувъ на Паоло.

— Избавьте, пожалуйста, и отъ того, и отъ другаго. Нкоторымъ людямъ современемъ, можетъ, понадобится изъ блой сдлать черную. Я не давалъ общанія распространять въ Германіи колдовство и идолопоклонство.

— Идолопоклонство!— вскричалъ докторъ.— Вы говорите, какъ кальвинистъ. Въ длахъ церкви дло, не въ томъ, что истинно, а въ томъ, что плодотворно. Направленная къ истинной цли вра въ философскій камень и въ жизненный элексиръ Бомбаста-Парацельза можетъ принесли такіе же обильные плоды, какъ вра въ наплечникъ св. Франциска или въ чудо св. Япуарія.

Молодой священникъ упорно молчалъ и тонкія, блдныя губы приняли злое, презрительное выраженіе.

Пигаветта наморщилъ брови и сказалъ:

— Братъ Паоло, мн кажется, что воздухъ этого еретическаго города вреденъ вашимъ врованіямъ. Разв вы не общались служить вашему начальнику слпо, безусловно, послушно, какъ палка въ его рук? Мн кажется, къ вамъ снова возвратился духъ противорчія, противъ котораго были уже разъ приняты серьезныя мры. Мн очень жаль, что я не могу похвалить вашего послушанія, когда буду писать о васъ.

Молодой священникъ опустилъ голову, ничего не отвчая.

— Ну, — продолжалъ старикъ ласкове, — если вамъ такъ противна алхимія, то посмотримъ, что выйдетъ у насъ съ астрономіей. Нашъ главный противникъ — Эрастъ. Отчего я до сихъ поръ не сдлался докторомъ толстаго герцога? Оттого, что курфюрстъ слпо довряетъ этому придворному арапу. Отчего церковнымъ совтникамъ не удается ввести церковное управленіе, запутывающее все населеніе въ наши- сти? Оттого, что Эрастъ предостерегаетъ курфюрста. Онъ написалъ даже книгу противъ астрономіи и язвительно осмиваетъ халдеевъ, какъ онъ насъ называетъ. Если вамъ удастся увлечь курфюрстину звздами, то молодая женщина въ ея положеніи охотно будетъ стоять у телескопа въ темную лтнюю ночь съ молодымъ учителемъ. Тогда начнется война противъ высокомрнаго домашняго доктора и ваша задача — такъ или иначе спихнуть съ дороги Эраста.

По мр того, какъ Паоло слушалъ рчи своего начальника, щеки его покрывались густою краской и онъ тяжеле дышалъ. Вроятно, это предложеніе было оскорбительно блдному молодому человку, такъ какъ онъ порывисто и рзко отвтилъ:

— Ваша теологія, почтенный отецъ, съ каждымъ днемъ становится странне. Мн кажется, что въ священномъ писаніи сказано: ‘не пожелай жены ближняго твоего’.

Старикъ насмшливо посмотрлъ на него.

— Св. Іосифъ! Что же я-то сказалъ? Вы даже и не согршите въ этомъ случа, такъ какъ вы не намрены разрывать брачнаго союза, а доставите себ удовольствіе и послужите святому длу. И въ этомъ случа я укажу вамъ опять-таки на правила жизни св. Игнатія: ‘обширный умъ съ умренною святостью лучше, чмъ большая святость съ малымъ умомъ’. Да вамъ и не нужно особенно стараться передъ молодою герцогиней, какъ нашъ генералъ говоритъ: ‘Prudeus tempore illo tacebit’. Впрочемъ, если вы не хотите, то на это мсто найдется не мала нашихъ братій, которые почтутъ за счастье для себя…

— Я готовъ принять всякую должность,— быстро отвчалъ молодой магистръ,— лишь бы избавиться отъ тяжелой обязанности носить одежду еретическаго проповдника и исполнять ихъ обряды. Мои настоящія убжденія ни для кого не составляютъ тайны. Такъ избавьте меня отъ этого двусмысленнаго положенія и я приложу вс силы, чтобы быть полезнымъ.

— — Еще секунду,— сказалъ Пигаветта.— Въ вашемъ свидтельств отъ ректора упомянуто, что вы обладаете рдкимъ искусствомъ подражать почеркамъ.

— Я не знаю,— отвчалъ юноша нершительно, — къ чему былъ этотъ капризъ ректора — изощрять лучшихъ художниковъ класса въ искусств, за которое сводъ законовъ Карла Т грозитъ отсченіемъ правой руки.

— Вы будете длать то, что вамъ прикажетъ начальство.

Юноша вздохнулъ.

— Я дамъ вамъ лишь такое порученіе, за которое и я, и вы не отвтимъ ни передъ Богомъ, ни передъ людьми. Наши проповдники лишены возможности входить въ землю еретиковъ только потому, что начальство не даетъ имъ на то письменнаго вида, такъ разв гршно невиннымъ подлогомъ препятствовать исполненію варварской воли притснителей, когда дло идетъ о вчномъ спасеніи милліона душъ? Разв ваша реформаторская одежда и длинные волосы не есть тоже подлогъ?

— Я готовъ написать видъ,— мрачно отвчалъ онъ.

— Посмотримъ, насколько вы искусны,— сказалъ Пигаветта, придвигая перо и бумагу молодому человку. Потомъ, для виду небрежно порывшись въ связк бумагъ, онъ досталъ какой-то документъ:— Можете ли вы подлать этотъ канцелярскій почеркъ?

Мигистръ пристально вглядлся въ почеркъ и спросилъ:

— Что долженъ я написать?

— Для пробы только что-нибудь, ну, хоть слдующее: ‘Любезный г. Адамъ! Письма ваши я получилъ и вполн согласенъ. Дла идутъ великолпно, завтра вы получите требуемый письменный видъ и тогда поступите во всемъ согласно съ моими донесеніями. Кланяйтесь инспектору. Вашъ другъ’.

Пока молодой священникъ писалъ, докторъ внимательно смотрлъ ему на руку.

— Optime, optime!— сказалъ онъ.— Вы великій художникъ. Я вамъ достану нсколько образцовъ. По нимъ поддлайте довренности ко всмъ нашимъ агентамъ.

Билетикъ онъ вертлъ въ рукахъ и какъ будто машинально свернулъ его и сунулъ въ карманъ. Но юноша недоврчива вскричалъ:

— Отдайте мн этотъ листъ! Я не знаю, для чего онъ вамъ?

— Это, однако, глупо!— вскричалъ съ досадой Пигаветта.— Съ какихъ это норъ повелось въ обществ св. Игнатія Лойолы, чтобъ новички-монахи презрительно относились къ своимъ обтамъ?— И онъ вынулъ изъ кармана только что спрятанную бумагу и бросилъ въ открытое окно.— А каковы ваши познанія во французскомъ язык?— спросилъ онъ.— Графиня Бредерода или ея высочество курфюрстина Амалія, какъ она теперь называетъ себя, требовательна въ этомъ отношеніи.

— Она останется довольна,— сказалъ Паоло.— Но отпустите меня, уже поздно. Чтобы скрыть, по вашему приказанію, эту конференцію, я сказалъ воспитательницамъ, что иду въ ‘Олень’, въ собраніе священниковъ, гд умираю отъ скуки. Я долженъ возвратиться не поздне полуночи, если не хочу повредить себ въ мнніи этихъ благочестивыхъ женщинъ.

Пигаветта протянулъ ему руку.

— Я надюсь, что вы скоро будете наверху, въ замк, и прелестная курфюрстина ничего не будетъ имть противъ того, чтобы вы остались подольше.

Юноша сильно покраснлъ и быстро направился къ выходу, черезъ открытое окно въ тишин ночи слышались его удаляющіеся быстрые шаги, теплый ночной втерокъ не могъ охладить ‘то пылающаго лица. Пигаветта насмшливо смотрлъ ему вслдъ изъ окна.

— Нельзя удить безъ приманки, говорилъ св. отецъ Игнатій, единственный человкъ, внушающій мн уваженіе. Я бы совершенно иначе долженъ былъ отнестись къ признаніямъ этого милаго юноши, если бы не считалъ ихъ легкимъ заблужденіемъ. Онъ, того и гляди, вырвется, и потому надо постараться наложить на него новыя оковы.— Немного помолчавъ, онъ продолжалъ:— Отршившись отъ всхъ высшихъ цлей, я бы хотлъ посмотрть, какое выйдетъ зрлище, когда я выпущу эту черную пантеру на бленькую кошечку во дворц. Это будетъ хоть маленькимъ развлеченіемъ въ этомъ гнзд еретиковъ, гд пять мсяцевъ продолжается зима, а семь — дожди и непогоды.— При этомъ онъ вытащилъ изъ кармана смятую бумагу, наложилъ на нее другой листъ и началъ осторожно разглаживать. Кончивъ работу, онъ сказалъ:— Еще два раза придется подвергнуть вліянію ночнаго воздуха и артистическое произведеніе честнаго магистра будетъ вполн такое же и тогда ты долженъ будешь сознаться, другъ Эрастъ, что когда-нибудь самъ написалъ это письмо.— Положивъ бумагу на окно подъ камень, онъ взялъ лампу и легъ спать, говоря:— Право, эти уроки чистописанія въ Венеціи достойны уваженія, теперь у насъ въ рукахъ доказательство, что Эрастъ — аріанинъ и вовсе не нужно изъ благо длать черное, какъ болталъ этотъ молокососъ.

Глава IV.

Ярко свтило на слдующее утро солнце въ маленькія сводчатыя окна одной изъ комнатъ замка, въ которыхъ шилъ Феликсъ Лауренцано. Въ синев утренняго тумана возвышались передъ нимъ постройки Отто Гейнриха, а за ними нжныя очертанія Кбнигсбрука. Въ открытыя окна врывался ароматъ цвтовъ дворцоваго парка, а громкое пніе птицъ такъ и тянуло на свжій воздухъ. Весело одлся молодой художникъ, причемъ взоръ его не отрывался отъ фасада замка, который долженъ составить его будущую славу. Сегодня, однако, онъ, прежде всего, долженъ идти разыскивать своего брата, котораго давно не видалъ и который жилъ въ монастыр Нейбурга. Назначенію молодаго іезуита въ теперешній евангелическій монастырь предшествовала цлая исторія. Женскій монастырь, расположенный въ получасовомъ разстояніи отъ Гейдельберга, былъ такъ богатъ имніями и лежалъ такъ близко отъ герцогскаго замка, что не могъ долго противустоять ‘реформаціи’. Уже Фридрихъ II посягалъ на него, а Оттейнрихъ добился уничтоженія процессій и отмнилъ затворничество, разршивъ выходъ монахинямъ изъ монастыря. Надъ оставшимися назначили инспекторомъ герцогскако совтника, который конфисковалъ монастырскія имнія въ пользу герцогской казны, а дамамъ назначилъ умренную ренту.

До сихъ поръ реформація не встртила никакихъ затрудненій, но теперь, когда инспекторъ вздумалъ преобразовать монастырскую жизнь, то встртилъ со стороны старыхъ, упрямыхъ монахинь сильное сопротивленіе. Какъ везд, такъ и здсь монахини гораздо крпче держались за старое, чмъ монахи и священники. Ихъ мало занимали догматическіе споры, но реформація лишила ихъ всего, къ чему он такъ давно привыкли: ихъ одянія, обычнаго строя жизни, любимыхъ картинъ и главнаго утшенія ихъ одинокой жизни — пснопнія. Потревоженныя въ своемъ созерцательномъ поко, беззащитныя женщины разразились горькими жалобами на тиранію, которая запрещала имъ употребленіе св. соли, воска, свчей, ладона, всего того, что относится къ прославленію ихъ св. отца, и, въ особенности, на запрещеніе пть: ‘Regina coeli’ или ‘Maria mater gratine’.

Старыя монахини были твердо убждены, что самъ сатана руководитъ поступками злаго Лютера и коварнаго Кальвина, и он неустанно просили своихъ и иностранныхъ покровителей помочь ихъ несчастію. Новый церковный совтникъ, присланный изъ Гейдельберга, предложилъ настоятельниц и монахинямъ изложить ихъ жалобы. Он или упорно молчали, или вс хоромъ такъ кричали, что совтникъ принужденъ былъ сообщить въ Гейдельбергъ, что монахини требуютъ возстановленія старыхъ порядковъ и противупоставляютъ божественнымъ словамъ истинно дьявольское упрямство. Тогда Оттейнрихъ назначилъ имъ самъ проповдника, который долженъ былъ направить ихъ на истинный путь. Но ему пришлось проповдывать передъ пустыми скамейками.

Оттейнрихъ смотрлъ на упорство монахинь съ веселымъ смхомъ, и когда узнавалъ о какомъ-нибудь новомъ несчастій своего инспектора, то хохоталъ такъ, что дрожали стны его новаго дворца. Ему наслдовалъ Фридрихъ Ш, который отнесся серьезне къ тому, что считалъ идолопоклонствомъ. Онъ приказалъ удалить главнйшихъ зачинщицъ и отослать ихъ въ больницу въ Дильсберг, гд он должны были ухаживать за больными солдатами. У старой игуменьи Бригитты отняли ея посохъ. На ея мсто была назначена настоятельницей Сабина, любимая тетка курфюрста. Реформа церкви и монастыря производилась безъ милосердія. Монахини покорились сил, и монастырь снаружи принялъ евангелическій характеръ, службы прекратились, умолкли псни, прославляющія Матерь Божью и Его святыхъ, начались евангелическія проповди, увеличилось число учащихся дтей, съ которыми монахини должны были заниматься работами, чтеніемъ и письмомъ. Къ исполненію всего этого принудила ихъ игуменья, но въ душ старыя монахини остались католичками и надялись въ тайн на лучшія времена. Новая игуменья настояла въ церковномъ совт, чтобы старый пьяница, какъ она называла назначеннаго герцогомъ проповдника, былъ уволенъ на покой. Чтобы избжать новыхъ споровъ, снисходительный герцогъ разршилъ монахинямъ избрать себ проповдника изъ городскихъ священниковъ, по собственному усмотрнію. Долго он совтовались и колебались, наконецъ, ршили выбрать магистра Лауренцано изъ Сапіенцъ-коллегіи, который могъ взять на себя занятія иностранными языками съ двочками, воспитанницами монастыря.

— Благочестивая тетушка выбрала самаго красиваго и самаго молодаго,— шутилъ герцогъ, но исполнилъ ея желаніе.— Такимъ образомъ он скоре примирятся съ новымъ ученіемъ,— думалъ онъ, на этотъ разъ онъ не угадалъ, въ чемъ настоящая суть дла.

Феликсъ до сихъ поръ не зналъ о переход Паоло въ кальвинизмъ, и роль брата-проповдника показалась ему еще тяжеле посл того, какъ онъ изъ словъ Пигаветты понялъ, что его новая вра притворна, изъ повиновенія еретикамъ. Въ его любви къ младшему брату примшивалось теперь чувство жалости и состраданія, которое побуждало его къ мягкости и снисходительности къ молодому ученому. Связанъ ли Паоло какими-либо обтами, Феликсъ зналъ такъ же мало, какъ и то, въ чемъ состоятъ обязанности кальвинистскаго проповдника.

‘Poveretto,— подумалъ онъ, вздохнувъ.— Я никогда не понималъ этого скрытнаго мальчика, но тонъ, которымъ Эрастъ говорилъ о немъ, ясно показалъ мн, что его надо утшить, что надо помочь ему. Бдный Паоло! ‘

Съ этими словами Феликсъ накинулъ плащъ, надлъ шапочку и отправился, напвая свою любимую псенку, но веселый мотивъ оборвался, какъ только художникъ переступилъ мрачныя ворота Вирттурма.

— Точно пасть морскаго чудовища, что проглотила пророка Іону, — сказалъ онъ съ неудовольствіемъ.— Авось, Богъ дастъ, что эта челюсть никогда не закроется за мной.

Выйдя, наконецъ, за городъ, молодой человкъ вдохнулъ здоровый запахъ только что вспаханной земли и ароматъ цвтущихъ полей, доносимый къ нему втромъ. На поворот дороги онъ задумался о томъ, достигнетъ ли онъ этимъ путемъ цли, и остановился, поджидая идущаго за нимъ стараго мужика, который стоялъ у моста черезъ Некаръ въ то время, когда онъ говорилъ свое имя сторожу.

— А вы, должно быть, мало знакомы съ Гейдельбергомъ,— сказалъ старикъ, — если не знаете, гд монастырь Нейбургъ. Пойдемте вмст, вдь, вы идете въ гости къ вашему брату, итальянскому проповднику?

— А вы почему знаете, что магистръ Лауренцино мой братъ?

— Да онъ какъ дв капли воды похожъ на васъ, только худе и блдне. Онъ великій ораторъ, онъ такъ же хорошъ на каедр, какъ акробатъ на канат.

— Вы, значитъ, слышали его?— спросилъ Феликсъ, немного озадаченный сравненіемъ.

— Еще бы!— отвчалъ старикъ.— Когда я въ первый разъ пришелъ въ придворную церковь, то увидалъ на каедр молодаго человка шести футовъ ростомъ, онъ нылъ, кричалъ, размахивалъ руками, бросался изъ стороны въ сторону, такъ что мн даже страшно стало. ‘О, какая глубокая развращенность человческаго сердца’, — кричалъ онъ на всю церковь. Побили его, что ли, думалъ я, или окна вышибли, или сады порубили?… А онъ вопитъ свое: ‘возлюбленные братья, вотъ каково было безсердечіе дтей Израиля относительно Моисея!’ Ну, подумалъ я, если дло идетъ только о Моисе, такъ это давнымъ-давно было.

Феликсъ пристально посмотрлъ на своего собесдника:

— Вы не крестьянинъ?

— Я мельникъ.

— Это монастырь?

— Нтъ, прежде здсь стригли волосы послушницамъ, поступающимъ въ монастырь, теперь… теперь чуть ли не шкурятня…

— Вы, кажется, не долюбливаете католиковъ?

— Я также былъ когда-то католикомъ, когда вс были католиками

— А потомъ сдлались лютераниномъ?

— А теперь кальвинистъ, такъ какъ мы не посмли остаться цвинглистами.

— Охотно вы мняли вашу вру?

— Приказано было.

— А когда пфальцграфъ Людовикъ будетъ курфюрстомъ, чмъ вы будете тогда?

— Нужно брать то, что достается,— сказалъ старикъ, хитро улыбаясь.— За Людовикомъ опять будетъ Фридрихъ. Вы знаете, что герцогъ сказалъ: чего не сдлаетъ Луцъ, то Фрицъ сдлаетъ. Надо только умть ждать.

Феликсъ не совсмъ поврилъ этому смиренію суроваго старика, такъ какъ въ глазахъ его свтилась хитрость и вся его фигура далеко не выражала тупой покорности.

— У насъ дома,— продолжалъ рчь молодой художникъ,— говорятъ, что въ Германіи летаетъ майскій жукъ между тремя церквами, а мн кажется, что ему совсмъ бы не зачмъ перелетать. У васъ, вдь, религія мняется, какъ погода.

— Поэтому-то и происходятъ постоянныя волненія,— засмялся старикъ.— Когда я жилъ еще въ город, то каждый проповдникъ училъ по своему и каждый изъ моихъ восьми дтей слдовалъ ученію своего проповдника.

— А совершеніе таинствъ,— спросилъ Феликсъ, перебивая его,— было такъ же разнообразно, какъ и ученія?

— О, да,— отвчалъ старикъ,— веселое было время, когда совтники покойнаго герцога еще не были удалены, а новые уже назначены. Въ каждой церкви тогда были свои обряды. Каждый священникъ совершалъ святыя таинства, какъ ему вздумается, кто по старому, кто по новому, а иной и совсмъ по своему.

Итальянецъ перекрестился.

— Хорошъ бы былъ миръ церкви, если бы каждый священникъ выдумывалъ свои обряды,— сказалъ онъ.

— Да и не было никакого мира. Разъ въ алтар церкви св. Духа Гесгузенъ хотлъ вырвать чашу изъ рукъ дьякона и оба такъ между собою побранились, что торговки изъ Цигельхауза и Берггейма могли бы поучиться нкоторымъ новымъ словечкамъ. Въ слдующее воскресенье на каедру взошелъ генералъ-суперинтендентъ, приговорилъ діакона къ отлученію отъ церкви и запретилъ прихожанамъ всякія сношенія съ нимъ. Никто не смлъ сть и пить съ этимъ отверженникомъ и начальство исключило его изъ службы. Если бы вы видли, въ какое отчаяніе пришли тогда гейдельбергцы!

— И такъ, вы сами видите,— сказалъ Феликсъ,— что выходитъ, когда уничтожаютъ тысячелтніе обряды и каждый хочетъ длать то, что ему взбредетъ въ голову.

— Турецкая вра существуетъ тоже тысячу лтъ и, все-таки, она басурманская.

— Но какая же ваша вра, если вы не католикъ, не лютеранинъ, не цвинглистъ и не кальвинистъ?— съ досадою спросилъ Феликсъ.

Старикъ подозрительно посмотрлъ на него и, понизивъ голосъ, отвчалъ:

— Она заключается въ душ, а не въ таинствахъ. Въ Гейдельберг много библій, но вс только снаружи смотрятъ на нее, а не внутрь, не въ смыслъ. Отъ этого и заблужденія.

— Такъ вы, значитъ, не принадлежите ни къ одной изъ гейдельбергскихъ церквей?

— У васъ нтъ истины,— отвчалъ старикъ.— Вы крестите дтей, когда они еще не знаютъ, что добро, что зло, что да, что нтъ, и потомъ говорите, что вы отказались за нихъ отъ дурнаго. Такимъ образомъ, у васъ все начинается ложью.

— Но для этого ихъ причащаютъ, когда они достигаютъ зрлости.

— Хороша зрлость! Посмотрите когда-нибудь въ школу, какимъ веселымъ голосомъ твердятъ мальчишки: ‘Если мы живемъ, то живемъ отъ Бога, если умираемъ, то умираемъ отъ Бога’. Или еще веселе кричатъ: ‘Я червь, а не человкъ!’ Вы должны бы были стыдиться, что пріучаете дтей болтать безсознательно и длаете глупцами. Болтовня, въ которой ребенокъ ни о чемъ не думаетъ, есть начало лжи. У намазанныхъ ремней учится собака сть кожу. Въ 13 или 14 лтъ вы конфирмируете ихъ, но не потому, что они утвердились духомъ, а потому, что такъ заведено. Священникъ проповдуетъ не потому, что того требуетъ его душа, а потому, что ему платятъ за это. Какъ фигляръ, говоритъ онъ въ воскресенье то, что наканун щучитъ. Когда въ субботу вечеромъ я прохожу мимо дома священника и вижу освщенныя окна въ кабинетахъ, гд два священника и два діакона учатъ свои проповди, я всегда думаю: какъ это имъ не стыдно вчно лгать? Да они и не понимаютъ, что лгутъ, когда читаютъ съ каедры вызубренный наканун урокъ…

— Вы, стало быть, хотите,— съ досадой сказалъ Феликсъ,— чтобы церковь была безъ священниковъ? Какая же тогда будетъ служба въ воскресенье, если ни одинъ проповдникъ не будетъ готовиться къ проповди?

— Приходите къ намъ, тогда я покажу вамъ, какъ это длается

— Но кто же вы?

— Когда вы придете въ Цигельхаузенъ, спросите мельника Вернера изъ Крейцгрунда, и вамъ покажутъ. Вы католикъ?

— Да.

— А братъ вашъ въ душ тоже еще католикъ?

— Кто сказалъ это?

— Когда вы придете къ нему, то передайте ему поклонъ отъ баптиста Вернера, и скажете вашему брату, что если бы онъ хорошо подумалъ о значеніи человческой рчи, то не сталъ бы говорить о вещахъ, чуждыхъ его сердцу… Нтъ, онъ недолго выдержитъ… Такъ говоритъ баптистъ, и говоритъ потому, что твердо знаетъ и вритъ! Никто не можетъ отступить отъ истины, не погубивши души своей… Скажите ему, если онъ хочетъ такъ же сладко сть, какъ лъ до сихъ поръ, то пусть и остается тамъ, гд онъ теперь. Если же ему дорогъ миръ души его, то пусть идетъ къ баптисту Вернеру… и тотъ дастъ ему тотъ камень, на которомъ самъ Господь начерталъ Свое имя, никому невдомое, кром дающаго и получающаго…

Старикъ выпрямился, его глаза блестли, странно шутящій передъ этимъ крестьянинъ исчезъ, а передъ молодымъ итальянцемъ стоялъ пророкъ въ тиковомъ балахон.

— Будьте здоровы,— сказалъ онъ сухо.

— Благодарю васъ, отецъ.

— Не стоитъ. Вотъ ваша дорога. Но идите не черезъ главныя ворота, а вдоль стны, въ угольной башн есть дверь, въ которой прилегаетъ квартира капеллана. Онъ не можетъ жить внутри съ барышнями, а еще лучше было бы, если бы онъ совсмъ не жилъ тутъ. Нельзя такъ близко другъ въ другу класть огонь и сру. У васъ все такъ извращено, какъ будто-бы самъ чортъ былъ вашимъ суперинтендентомъ.

Съ этими словами старикъ быстро удалился. Феликсъ долго смотрлъ ему вслдъ.

— Здсь дла идутъ хуже, чмъ я воображалъ, — сказалъ онъ.— Я бжалъ изъ Венеціи, такъ какъ не въ силахъ былъ видть неистовства святой инквизиціи. До сихъ поръ не могу я забыть, какъ двухъ несчастныхъ, измученныхъ пыткой, привели къ Лидо и заставили стать на доску между двумя гондолами. Потомъ выхали въ лагуны, одинъ гребецъ началъ правитъ влво, другой вправо, доска упала и несчастные исчезли въ мутныхъ водахъ. Ужасно! Но, все-таки, во что бы ни стало надо спасти мою милую Италію отъ тхъ безобразій, которыя длаются здсь!… Святыя церкви осквернены, неоцнимыя сокровища искусствъ уничтожены варварскими руками, алтари разрушены, куполы испорчены и оржны разбиты. Ни месса Палестрины, ни Miserere недоступны этимъ несчастнымъ людямъ, ни одно произведеніе великихъ художниковъ не трогаетъ ихъ черствыхъ сердецъ! За то ихъ богословы ссорятся и спорятъ о томъ, какъ должно понять сокрытое отъ насъ въ таинств, какъ будто таинство не заключается именно въ томъ, что сущность его недоступна нашему пониманію. Я могу все вынести: фальшивую музыку, плохія картины, статуи Бадинелли, но когда я слышу болтовню этихъ еретиковъ, мн приходитъ въ голову, что нужно бы выстроить больницу такой же величины, какъ вавилонская башня, всхъ ихъ запрятать туда и держать до тхъ поръ, пока они отъ отвращенія другъ въ другу не выздоровютъ.

Предаваясь такимъ думамъ, молодой человкъ шелъ по указанной дорог. Около калитки угольной башни монастырской стны веселые крики свжихъ дтскихъ голосовъ заставили его очнуться.

Глава V.

Молодой художникъ подошелъ къ калитк, указанной мельникомъ, когда изъ нея со смхомъ и шумомъ выбжала толпа двочекъ. Увлеченныя шаловливымъ весельемъ, он не замтили незнакомца. Рзвушки схватились за руки и окружили бленькую, хорошенькую двочку, тщетно старавшуюся вырваться изъ ихъ круга. Расшалившіяся подруги хохотали и кружились, приговаривая:

— Поймали, не пустимъ!

— Выпустите меня, или я пожалуюсь матушк игумень,— просила плнница, и слезы слышались въ ея голос.

Шалуньи, приговаривали въ тактъ:

— Подсолнечникъ, придорожникъ, подсолнечникъ!

Платья, волосы и косы разввались по втру. Хорошенькая двочка начала плакать.

— Оставьте любимицу,— сказала графиня Эрбакъ,— она ничмъ не виновата, ее околдовали.

— Заколдованная, заколдованная!— кричала фонъ-Веннингенъ.

— Подождите, мы сдлаемъ внокъ изъ придорожниковъ,— сказала фонъ-Эппингенъ,— и наднемъ на нее. Голубые цвты очень пойдутъ къ ея золотымъ волосамъ.

— Противная двчонка, отдай мн твои чары, я бы желала, чтобы и на меня такъ же нжно смотрли чудные черные глаза во время уроковъ,— воскликнула Берта фонъ-Штейнахъ.

Он опять окружили плачущую двочку, щеки ихъ пылали, отъ оживленія и шалостей.

— Подсолнечникъ, придорожникъ!— громко раздавался припвъ.

Остальныя нарвали растущихъ у дороги голубыхъ цвтовъ и втыкали ихъ своей пленниц въ платье и свтлые волосы, тяжелыя косы свалились. Она закричала отъ негодованія.

— Клара, Клара, потише!— сказала одна изъ двочекъ.

Тутъ он замтили незнакомаго мужчину, который смотрлъ на ихъ забаву отчасти съ любопытствомъ, отчасти съ неудовольствіемъ. Прекрасный незнакомецъ приблизился такъ быстро, какъ будто хотлъ освободить плнницу, расшалившіяся двушки разсыпались въ разныя стороны и побжали назадъ въ монастырскій дворъ. Освобожденная двушка медленно и сконфуженно послдовала за ними, закладывая красивыми блыми ручками свои золотистыя косы. Одна изъ подругъ захлопнула передъ нею калитку и оттуда слышались голоса:

— Желаемъ веселиться, придорожникъ, прогуляться хорошенько черезъ главныя ворота. Здсь не пропускаютъ заколдованныхъ двицъ!

И пансіонерки убжали съ веселымъ смхомъ. Разсерженная двушка топнула маленькою ножкой и повернулась назадъ, за ней стояла высокая, красивая фигура незнакомца такъ близко, что она въ смущеніи отступила въ дверную нишу.

— Теперь вы моя плнница, очаровательная барышня,— сказалъ, смясь, незнакомецъ.

Съ минуту двушка смотрла своими большими голубыми глазами, на которыхъ еще блестли слезы, на статнаго юношу, потомъ гордо подняла головку и сказала:

— Мои подруги могли называть меня плнницей, вы — нтъ. Идите своею дорогой и пропустите меня.

— Если вы покажете мн дорогу, то я охотно исполню это. Вамъ, вроятно, хорошо извстно, гд живетъ магистръ Лауренцано.

При этомъ имени щеки двушки вспыхнули румянцемъ.

— Вы злоупотребляете тмъ, что вы подслушали,— проговорила она, пожимая плечами’ — Это неблагородно. Уйдите прочь.

Феликсъ съ удивленіемъ замтилъ впечатлніе, произведенное его словами, и спросилъ:

— Я оскорбилъ васъ?

Она круто повернулась къ нему спиной и начала стучать въ дверь. Тутъ онъ понялъ/ о чьихъ черныхъ глазахъ говорилось передъ тмъ, и съ искреннымъ участіемъ обратился къ жилому ребенку.

— Он не слышатъ васъ, барышня. Я архитекторъ Лауренцано, иду въ гости къ моему брату, монастырскому проповднику. Такъ какъ ваши подруги заперли и меня съ вами, то я прошу васъ показать мн, черезъ какія ворота могу я попасть къ нему, не нарушая правилъ женскаго монастыря?

Эти слова были произнесены такъ почтительно-холодно, что бдная двушка сообразила, какъ она сама себя выдала, и ея уязвленному самолюбію представилась насмшка въ словахъ незнакомца. Вдругъ ей пришло въ голову: что, если этотъ незнакомецъ разскажетъ брату все, что видлъ, и какъ она глупо вела себя съ нимъ? Она снова топнула ногой, на этотъ разъ отъ досады на себя. Первою мыслью ея было убжать и спрятаться. Но двушка побдила въ ней школьницу. Она быстро оправилась и ршила въ своей свтлорусой головк любезностью загладить непріятное впечатлніе, произведенное ея рзкостью.

— Сейчасъ этого нельзя сдлать,— отвчала она.— Господинъ магистръ занимается катехизисомъ съ маленькими. Если хотите, подождите здсь, а я постараюсь, чтобы отперли эту дверь, и тогда вы въ нее пройдете.

Она хотла идти, но, видя, что онъ все еще стоитъ около нея, она вжливо сказала:

— Если вы хотите идти черезъ главныя ворота, то сестра-привратница должна доложить и спросить у игуменьи, можетъ ли она впустить мужчину. Это глупый обычай, но.он продолжаютъ поступать, какъ будто здсь все еще монастырь, хоти ихъ воспитанницы ведутъ себя совсмъ не по-монастырски. Вы только что видли. Подождите лучше, я сейчасъ побгу впередъ черезъ главныя ворота и отопру вамъ эту дверь.

— Благодарю васъ. Позвольте мн только проводить васъ до воротъ.

Она колебалась, ей не хотлось, чтобы ее видли съ незнакомымъ мужчиной, что могло подать новый поводъ къ насмшкамъ пансіонеровъ.

— Нтъ, нтъ!— отвчала она.— Я покажу вамъ лучше скамейку у пруда, откуда видна эта дверь.

Но тутъ же быстро сообразила въ своей хорошенькой головк, что надо объяснить непрошенному свидтелю сцену, имъ виднную, чтобы онъ не спросилъ потомъ объясненія у любимаго учителя или у игуменьи. Граціозно пошла она вдоль стны передъ молодымъ человкомъ, любующимся, какъ художникъ, ея гибкою, Стройною фигурой, плавною походкой и красивыми движеніями, полными естественной граціи. Увидавъ на дорог сорванный цвтокъ, она со злостью раздавила его своею маленькою ножкой.

— Что сдлала вамъ бдная влитія? За что вы ее раздавили?— спросилъ художникъ Феликсъ добродушно.

‘— Вдь, вы видли, — отвчала она, — какъ обходятся со мной эти благородныя двицы! Мн тяжело здсь, потому что я одна не дворянка, мой отецъ совтникъ Эрастъ, или Либлеръ, какъ его часто называютъ прежнимъ именемъ эти аристократки.

А, мой высокій покровитель!— сказалъ Феликсъ.

— Вы знаете моего отца? О, какъ я рада! Не правда ли, онъ хорошій, добрый?— отвчало милое дитя, а ея голубые глазки заблестли отъ радости и щечки покрылись румянцемъ.

— Благородный человкъ,— подтвердилъ Феликсъ.

— Такъ вотъ, курфюрстъ помстилъ меня, графиню Эрбахъ, фонъ-Геммингенъ, фонъ-Веннингенъ и другихъ сюда, чтобы мы изучали языки, исторію и законъ Божій, привыкали къ строгому порядку, и почемъ я знаю, чему еще — воображаетъ герцогъ — можно здсь научиться. Он дурно обращаются со мной, а самая злая — фонъ-Лютцельштейнъ. Она выдумала, что во время итальянскаго урока магистра Лауренцано я постоянно оборачиваю голову въ его сторону, какъ подсолнечникъ, и потому они дразнятъ меня подсолнечникомъ. Вы сейчасъ слышали. Но все это глупости.

— Он васъ называли, кажется, еще придорожникомъ?— сказалъ Феликсъ, улыбаясь.

Двушка опять покраснла.

— Это все то же,— сказала она, смотря въ замшательств на верхушки деревьевъ.— Я вамъ лучше разскажу, какъ все было, чтобы вы не передавали господину магистру глупыхъ исторій. Я пошла на монастырскій лугъ собирать цвты, потому что мн непріятно быть съ этими аристократками. Со злости он побжали за мной и фонъ-Эппингенъ увряетъ, что я пошла на лугъ, чтобы встртить магистра, и стали называть меня придорожникомъ. Не правда ли,— продолжала она умоляющимъ тономъ, со слезами на глазахъ,— вы не скажете этого господину магистру, иначе я брошусь въ Некаръ… вдь, вы не скажете?

Юноша, смясь, протянулъ ей руку.

— Даю вамъ слово.

Успокоенная, она съ радостью подала ему свою, онъ не торопился высвободитъ маленькую нжную ручку, пока она сама, слегка покраснвъ, не отдернула ее. Какъ прекрасная сказочная фея, стояло передъ нимъ милое дитя. Тихій прудъ и темная зелень деревьевъ еще рельефне выставляли ея сіяющую красотой свтлую фигуру. Увлеченный красотой, Феликсъ забылъ, зачмъ онъ пришелъ, и искалъ только предлога подольше не разставаться съ этимъ прекраснымъ видніемъ. Онъ замтилъ въ складкахъ ея платья одинъ изъ цвтовъ, которыми подруги украшали ея волосы и платье, онъ снялъ его и сказалъ:

— Зачмъ дали вы этому прекрасному голубому цвтку, который мы называемъ клитіей, такое гадкое названіе: придорожникъ или заколдованная два?

— Какъ,— сказала она съ дтскимъ удивленіемъ,— разв вы не знаете, что этотъ голубой цвтокъ открываетъ свои чашечки съ первыми лучами солнца и слдитъ головкой за движеніями солнца до вечера, когда его лепестки снова свертываются? Поэтому въ сказк этотъ голубой цвтокъ называется заколдованною принцессой, которая, желая обратить на себя вниманіе своего возлюбленнаго, такъ страстно смотритъ на него. Вы не знаете псню Ганса Вянтлера.

Милая двочка вдругъ замолчала и, опустивъ глазки, продолжала:

— Говорятъ, что если найдешь этотъ цвтокъ до восхода солнца, то онъ приноситъ счастіе, но его надо привязать въ палк, иначе онъ сейчасъ же умретъ.

— Влитія — злая двушка,— пошутилъ Феликсъ.— Хотите, я разскажу вамъ, какая существуетъ въ Италіи легенда объ этой заколдованной Клитіи?

— Пожалуйста, только не говорите никому, что вы называете этотъ цвтокъ Влитія… меня зовутъ Лидіей, и он опять станутъ надо мной насмхаться.

— А я могу васъ называть Влитія?— Она покачала своею прелестною головкой.

— Разсказывайте вашу исторію, мн надо уходить.

Она прислонилась къ дереву и задумчиво смотрла на тихій прудъ. Молодой человкъ началъ срой разсказъ.

— Языческій поэтъ Овидій разсказываетъ: Давно, давно, когда вс люди были еще такъ прекрасны и счастливы, какъ дти, жили дв двушки — Лейкооя и Влитія. Об он полюбили Аполлона, прекраснаго бога солнца. Онъ же сочувствовалъ Лейкоои и скоро сердце его воспылало къ молодой двушк сильне, чмъ лучи его колесницы, такъ что онъ опалилъ землю и созвздія. Все мечтательне становился прекрасный богъ и привелъ въ безпорядокъ всю природу. Утромъ онъ поднимался слишкомъ рано, потому что не могъ дождаться, какъ бы поскоре увидать свою милую. Вечеромъ слишкомъ поздно ложился, потому что не могъ оторвать отъ нея своихъ взоровъ. Никто не различалъ временъ года, зимой богъ такъ же долго оставался на неб, какъ и лтомъ, потому что Лейкооя казалась ему всегда прекрасной. Потомъ отъ сильной любви онъ сдлался печальнымъ. Среди благо дня переставалъ свтить, а на другой день былъ блденъ и изнуренъ и скрывался за тучами. Когда однажды влюбленный богъ еще до обда скрылся, отецъ боговъ сказалъ ему, что такъ больше не можетъ продолжаться. Онъ дастъ ему вечеромъ отпускъ и ключъ отъ Олимпа, на случай, если бы онъ поздно вернулся домой, но утромъ онъ долженъ во-время являться къ исполненію своихъ обязанностей и день аккуратно заниматься, иначе онъ сдлаетъ богомъ солнца храбраго и благонадежнаго Геркулеса. Прекрасный Аполлонъ подумалъ, что Геркулесъ годился бы ему только въ лакеи, но въ душ онъ былъ радъ, что добрый отецъ боговъ такъ устроилъ дла. И вотъ вечеромъ, пріхавъ на дальній западъ, гд конецъ свта, онъ распрягъ своихъ коней, пустилъ ихъ пастись на большомъ цвтущемъ лугу и поручилъ Гесперу, вечерней звзд, всю ночь остающейся на неб, наблюдать за ними. Самъ же умылся въ океан и съ быстротою бога очутился у мыса Цирце, гд жила Лейкооя, и принялъ видъ ея матери. ‘Оставьте насъ,— сказалъ онъ служанкамъ,— мн надо поговорить съ дочерью’. Какъ только онъ остался одинъ съ двушкой, то сбросилъ маску и, явившись въ мужественной красот, упалъ въ ногамъ красавицы. Бдная Лейкооя испугалась, но устоять не могла, потому что онъ былъ богъ, а она бдное человческое дитя. Онъ часто сталъ посщать ее, и на неб снова водворился порядокъ, и вс были довольны, кром тоскующей Клитіи. Съ тхъ поръ, какъ счастливый богъ пересталъ обращать на нее вниманіе и ея вздохи безплодно раздавались въ воздух, Клитія сдлалась больна и грустна и не находила покоя своему истерзанному сердцу. Днемъ она уже не въ силахъ была выходить, она не могла выносить вида бога, такъ презрительно ее отвергшаго, только ночью блуждала она по полямъ и лсамъ и повряла свои страданія блдноликой лун, которая холодно и равнодушно внимала ей, чуждая этимъ страданіямъ. Однажды проходила она мимо оконъ Лейвоои и увидала во всхъ скважинахъ свтъ. Съ любопытствомъ прильнула она къ щели. О, какая тоска охватила ея сердце!… Она увидала, что тамъ сидитъ богъ солнца передъ Лейкооей, держитъ ея руки и разсказываетъ ей чудныя исторіи, а она, поглощенная счастіемъ, любуется на его божественную красоту и блестящіе глаза. Клитія подумала, что ея подруга виною тому, что богъ солнца не замчалъ никогда ея любви. ‘Посмотри, что длаетъ твоя дочь,— шепнула она отцу Лейкоои,— съ чужимъ мужчиной сидитъ она въ своей комнат’. Только что богъ, отозванный Гесперомъ, удалился, какъ суровый отецъ вошелъ въ комнату Лейкоои и, уличенная, она напрасно молила его о снисхожденіи. Когда Аполлонъ возвратился на слдующій вечеръ, онъ увидалъ передъ домомъ возлюбленной свже-засыпанную мотилу, на которой слуги еще уравнивали землю. Въ ней лежала двушка, погребенная заживо. Суровый отецъ думалъ этимъ искупить свою честь, а отвергнутая Клитія надялась, что теперь богъ обратится къ ней. Но мужчины ищутъ двушекъ, ихъ избгающихъ, и презираютъ идущихъ имъ на встрчу. Богъ солнца возненавидлъ Клитію. Взоры его не отрывались отъ мста прошлаго счастія, и онъ съ такою жгучею тоской и такъ страстно смотрлъ на могилу бдной Лейкоои, что изъ сердца двушки вырасло рдкое растеніе и обвило своими втвями всю могилку. Это растеніе былъ можжевельникъ, который при солнечномъ свт наполнялъ воздухъ замчательнымъ ароматомъ, и душа Лейкоои распускалась въ лучахъ божества. Такимъ образомъ, двушка и по смерти услаждаетъ тхъ, кто вдыхаетъ ей ароматъ. Клитія же, пронизанная огненнымъ взоромъ Аполлона, погибла и превратилась въ придорожное растеніе, которое каждый топчетъ ногами. Изъ лучшаго же чувства въ ней — ея любви въ богу — вырасъ голубой цвтокъ, и когда богъ появляется на неб, цвтокъ жадно обращаетъ къ нему свою чашечку и слдитъ за его движеніемъ, пока вечеромъ не склонитъ усталой головки. Вотъ исторія бдной Клитіи.

Начавъ свой разсказъ, Феликсъ не подумалъ, какая горькая мораль заключалась въ его разсказ. Онъ хотлъ задержать красивую двушку своею болтовней, начавши же, онъ довелъ свою повсть до конца. Все покровительственне звучалъ его разсказъ. и только замтивъ, что прелестное дитя, подобно Клитіи, наклонило свою блокурую головку и съежилось, подобно цвточной чашечк отъ грубаго прикосновенія, онъ быстро закончилъ. Вдругъ Лидія встрепенулась, ея нжный слухъ различилъ шаги за деревьями, и лицо ея обратилось къ высокой фигур, приближающейся по дорог, а предательскій румянецъ покрылъ ея щеки. Феликсъ узналъ брата.

— Паоло!— крикнулъ онъ ему.

Молодой ученый, одтый въ черное, привтливо протянулъ ему руки, но Феликсъ видлъ, что черезъ его голову братъ страстнымъ взоромъ смотрлъ на двушку. Она, между тмъ, оправилась и съ скромнымъ поклономъ прошла мимо братьевъ въ монастырю. Когда Феликсъ обернулся къ прекрасной бглянк, онъ увидалъ, что она тоже обернулась и, какъ будто захваченная за дурнымъ дломъ, быстро побжала и скрылась за кустами. Отъ опытныхъ глазъ художника не скрылось ея, смущеніе и, слегка покачавъ головой, онъ заговорилъ съ братомъ.

Отвты Паоло были односложны, въ нихъ ‘дышалось нервное раздраженіе.

Отъ него не было возможности допытаться, принялъ ли онъ монашество въ Венеціи, или перешелъ здсь окончательно въ кальвинизмъ. Онъ, видимо, избгалъ прямыхъ отвтовъ. Ясно было одно, что онъ несчастливъ. Цвтущій румянецъ исчезъ съ его лица, худаго и заострившагося, глаза его то недоврчиво смотрли по сторонамъ, то впивались пронизывающимъ взглядомъ въ лицо собесдника. Смущенные братья шли молча, не находя, что сказать другъ другу посл долгой разлуки. Магистръ изрдка останавливался и срывалъ попадавшіеся на дорог голубые цвты придорожника.

— Ты чувствуешь, кажется, особенное расположеніе къ голубой влитіи?— сказалъ дружелюбно Феликсъ.

Ученые называютъ это растеніе придорожникомъ и употребляютъ его противъ лихорадки.

— Противъ лихорадки любви?

— Что это значитъ?

— Я слышалъ, что она не сводитъ глазъ съ солнца, какъ нкоторыя ученицы съ лица учителя.

Съ злостью бросилъ священникъ цвты, точно они обожгли его, Какъ крапива.

— Оставь эти шутки,— сказалъ онъ,— ты знаешь, я не люблю насмшекъ.

Тягостная пауза послдовала за этими словами и, чтобы дать другой оборотъ разговору, Феликсъ спросилъ: справедливо ли то, что говорилъ ему баптистъ Вернеръ о прежнемъ назначеніи зданіи близъ монастыря?

— Глупости,— отвчалъ Паоло:— Всякій ребенокъ знаетъ, что монахинямъ отрзаютъ волосы передъ алтаремъ монастырской церкви, а не за монастырскою оградой.

Феликсъ передалъ брату, что ему говорилъ старый баптистъ.

— Безстыднаго еретика найти не трудно,— загадочно отвтилъ магистръ.

— Гд мы опять увидимся?— спросилъ онъ холодно, когда они дошли до нижней улицы.

— Ты уже уходишь?

— У меня есть дла. Если теб можно, то приходи вечеромъ въ гостиницу ‘Олень’. У круглаго стола въ послдней комнат собираются сосдніе проповдники. Обыкновенно и я присоединяюсь къ нимъ, чтобы изучить почтенное духовенство этой страны. Мы можемъ поговорить тамъ. Съ этими словами онъ протянулъ брату худую, узкую руку.

Тотъ серьезно посмотрлъ ему въ глаза, но магистръ отвернулся отъ любящаго взора и направился обратно въ Нейбургъ.

‘Правда ли его сердце зачерствло,— подумалъ Феликсъ,— или это только наружный холодъ?’

Глава VI.

Художникъ удалился, глубоко оскорбленный въ своихъ братскихъ чувствахъ и разочарованный въ ожиданіяхъ, возлагавшихся имъ на свиданіе съ Паоло. Священникъ проводилъ брата грустнымъ взоромъ, слъ на одинъ изъ камней въ конц улицы и заглядлся на темную воду рки, въ которой отражались ели Кенигштулла. Тихое журчаніе рки напомнило ему мрачныя волны канала, много лтъ сряду докучавшія его взору въ Венеціи, вспомнилось ему то печальное утро, когда изъ вчно зеленыхъ садовъ Кіайи и изъ цвтущихъ апельсинныхъ рощъ Неаполя онъ вдругъ очутился въ мрачныхъ и сырыхъ переходахъ іезуитской коллегіи. Вмсто вида на Неаполитанскій заливъ, сверкавшій всми переливами опала и смарагда, онъ съ отвращеніемъ видлъ передъ собой темную пну лагуны. Глазъ, привыкшій любоваться широкимъ просторомъ моря, зубчатыми скалами острова Капри и отдыхать на величавыхъ очертаніяхъ Везувія, упирался тутъ въ голую сплошную стну, по ту сторону грязнаго рва. Тамъ на родин онъ въ часы отдыха игралъ! въ саду съ сестрой подъ любящими взорами матери, тутъ его, окружала полсотня мальчиковъ, такихъ же запуганныхъ и блдныхъ, какъ и онъ, во время рекреацій ихъ высылали гулять: въ длинный мрачный корридоръ, а вечеромъ водили на Лидо подъ присмотромъ учителя, причемъ онъ долженъ былъ идти въ конц длиннаго ряда товарищей, не смя глазъ поднять на развертывавшіяся передъ нимъ красоты величественнаго города. Онъ плавалъ цлыя ночи напролетъ, а дни проводилъ въ безплодной тоск по родин.

Лишь въ молитв находилъ онъ отраду, такъ какъ ему сказали, что молитвою онъ можетъ освободить души матери и сестры отъ вчной муки. Скоро онъ сообразилъ, однако, что во время уроковъ скоре другихъ понимаетъ учителя, а выученное отвчаетъ ясне и тверже товарищей. Сами учителя безпрерывно повторяли, что Паоло Лауренцано лучшій ученикъ. Сначала это примирило его немного съ новою жизнью. Какъ горчичное смя въ Евангеліи, запалъ зародышъ самолюбія въ сердце ребенка, и маленькое зернышко вырасло въ большое дерево, въ которомъ гнздились опасныя страсти. Оторванный отъ всего, что было дорого его дтскому сердцу, онъ не зналъ иного счастія, какъ ученье и похвалу учителя. Вс его стремленія, вс мысли сосредоточивались на урокахъ. Въ то время, какъ другія дти играли въ мячъ на двор коллегіи или на билліард, въ любимую игру святаго Игнатія, или же въ домино, причемъ обычною ставкой было прочтеніе ‘Отче нашъ’ и Ave Maria проигравшимъ за выигравшаго,— въ это время онъ безъ разгиба сидлъ надъ своими книгами и тетрадями. Имъ руководило только желаніе превзойти другихъ и между лучшими учениками быть лучшимъ. Оспаривающій у него первенство становился его заклятымъ врагомъ. Еще дома онъ отличался ораторскими способностями, а занятія въ іезуитской школ были, главнымъ образомъ, направлены къ развитію краснорчія и діалектики. Здсь обучали тому, чмъ можно блеснуть и поразить въ необразованной сред: латинской декламаціи, діалектик, поэтик, классической драм, философіи софистовъ и напыщенной риторик. Во всемъ этомъ Паоло не имлъ соперниковъ. Когда въ публичныхъ состязаніяхъ, часто устраиваемыхъ въ интересахъ коллегіи, Паоло въ своей латинской рчи съ увлеченіемъ истаго неаполитанца нападалъ на слабйшаго противника, когда онъ декламировалъ своимъ мягкимъ звучнымъ голосомъ тирады изъ Виргилія и Лукана, когда онъ съ каедры произносилъ высокопарныя рчи, обращаясь въ знатному обществу, которое съ живостью, свойственною каждому итальянскому собранію, шумно выражало одобреніе всякому остроумному сопоставленію, апплодировало всякому дкому заключенію, бурно восхищалось всякою мальчишескою галиматьей,— тогда Паоло казалось, что онъ необыкновенный человкъ, и его гордой походк могъ бы позавидовать любой римскій тріумфаторъ. Такимъ образомъ, воспитаніе святыхъ отцовъ развило въ богато одаренномъ мальчик непомрное честолюбіе, которое бушевало въ немъ и не давало ему ни минуты покоя. Онъ стремился постоянно пріобртать все новыя и новыя познанія и превзойти всхъ, только тогда онъ былъ счастливъ, когда сознавалъ, что съ каждымъ днемъ увеличивается пропасть между нимъ и его товарищами, когда не оставалось мста даже для отдаленнаго сравненія между нимъ и его сверстниками. Главною цлью ордена было воспитаніе честолюбивыхъ юношей и направленіе къ преобладанію надъ сонливою посредственностью воспитанниковъ другихъ школъ, и эта цль была блистательно достигнута въ лиц Паоло. Его можно было назвать примрнымъ воспитанникомъ заведенія. Съ одной стороны, доведенное до безумія самолюбіе талантливаго юноши, съ другой — рабское подчиненіе его воли,— таковы были плоды іезуитскаго воспитанія. Отцы ордена основали воспитаніе учениковъ на психологически врномъ соображеніи, что ничто не подчиняетъ такъ безусловно человка, какъ сознаніе, что начальство знаетъ все его прошлое, вс проступки, сокровенныя влеченія и пороки и насквозь видитъ вс его помыслы и слабости. По заведенному обычаю, отъ Паоло, при поступленіи въ коллегію, потребовали откровенной исповди, въ которой онъ долженъ былъ выставить и свои недостатки, и достоинства. Дтскою рукой вписалъ онъ свои пороки и при своей пылкой южной фантазіи и нравственномъ возбужденіи посл смерти сестры и любимой матери задумчивый мальчикъ изобразилъ себя настоящимъ чудовищемъ. Ректоръ похвалилъ его правдивость и строгость къ самому себ и назначилъ* ему духовника и нравственнаго руководителя между учителями заведенія. Отъ своихъ товарищей Паоло узналъ, что соблюдается тайна исповди не въ стнахъ коллегіи и на.основаніи ея положеній духовникъ обязанъ передавать свои свднія ректору. Несмотря на это, онъ вынужденъ былъ давать ежедневный отчетъ въ своихъ поступкахъ, мысляхъ и расположеніи духа, такъ какъ надъ воспитанниками былъ организованъ постоянный присмотръ, не скрываютъ ли они чего-нибудь. Къ каждому изъ нихъ былъ приставленъ особый шпіонъ, который долженъ былъ наблюдать, исправлять и доносить о немъ. Въ отношеніяхъ мальчиковъ между собою эта система была тмъ пагубне, что обвиненный товарищъ всегда могъ избжать наказанія, уличивъ своего обвинителя въ подобномъ же преступленіи, а въ противномъ случа, онъ получалъ наказаніе отъ боле сильнаго товарища, ‘брата исправителя’. Подъ такимъ неусыпнымъ надзоромъ выросъ Паоло Лауренцано и привыкъ самъ подсматривать за другими. Разговаривая, онъ, въ то же время, не переставалъ слушать, что говоритъ сосдъ, и ни подъ какимъ видомъ не смлъ умолчать о томъ, что узнавалъ. Начальство достигло такого шпіонства между воспитанниками, что большаго нельзя было и желать. Однимъ ухомъ выслушивая исповди и самообвиненія учениковъ, другимъ доносы и наушничанья ихъ товарищей, оно видло насквозь характеръ каждаго.

Дома Паоло отличался открытымъ, честнымъ характеромъ, но въ пылу честолюбія, которое посяли въ немъ учителя, заглохли въ немъ добрые начатки. Онъ усердно подглядывалъ, подслушивалъ, доносилъ и, если ему удавалось ловкими доносами посадить соперника на злополучную скамью или въ позорный уголъ, онъ испытывалъ величайшее удовольствіе. Товарищи заискивали въ немъ, и данное ему прозвище Accusativus доказываетъ, съ какою смсью страха и недоброжелательства смотрли на него въ коллегіи. Только впослдствіи понялъ молодой человкъ, что каждымъ самообвиненіемъ онъ налагалъ на себя новыя цпи, приковывавшія его въ обществу іезуитовъ. На основаніи этихъ самообвиненій ректоръ доставлялъ свднія провинціалу ордена, и съ этими постоянно дополняемыми свдніями воспитанникъ не разставался уже во всю жизнь. Куда бы онъ ни направился, въ Старомъ ли, Новомъ ли Свт, онъ не могъ скрыть своего прошлаго. Всюду за нимъ слдилъ взоръ ордена, всюду сопровождали его исповди, въ которыхъ написаны были вс темныя дла его, и всюду, безъ перерыва, велась записная книга его поступковъ. Если бы у одного изъ запутанныхъ въ этихъ стяхъ явилось желаніе освободиться, онъ отлично зналъ, что орденъ каждую минуту въ состояніи уничтожить его нравственно. Но Паоло не сразу соображалъ это. Онъ сознавалъ величіе ордена и зналъ, что въ союз съ могущественнымъ обществомъ ему везд открытъ путь къ блистательной дятельности. Посл полученнаго имъ воспитанія онъ былъ глубоко убжденъ въ своемъ превосходств надъ простодушною и ребячески доврчивою толпой. Въ продолженіе нсколькихъ лтъ привыкши наблюдать за окружающими и постоянно сознавать, что за нимъ подсматриваютъ, онъ выработалъ въ себ самообладаніе, которое защищало его отъ всякихъ нападеній, подобно непроницаемой брон. У него въ привычку обратилось, его второю натурой стало никогда не говорить ни одного слова, могущаго ему повредить, и не пропускать ни одного слова, могущаго выдать ему головой другаго.

Добрые побужденія и интересы были чужды ему. Подъ вліяніемъ всепоглощающаго честолюбія умерли въ его сердц вынесенныя изъ родительскаго дома любовь въ семейству и къ отечеству и дружба къ брату. Свжимъ, увлекающимся, добрымъ и хорошенькимъ мальчикомъ поступилъ онъ въ коллегію, а вышелъ оттуда блднымъ, честолюбивымъ, раздражительнымъ и до совершенства вышколеннымъ защитникомъ церкви. Ему шелъ двадцатый годъ, когда ректоръ коллегіи объявилъ его воспитаніе оконченнымъ и школа осыпала его всми наградами, которыя она могла дать. Понятно, что внутренняго довольства, которымъ обыкновенно сопровождается достиженіе цли, этотъ блестяще окончившій курсъ молодой человкъ не испытывалъ. Цлью жизни его до сихъ поръ было быть primus omnium, и благо было бы ему, если бы та же цль осталась навсегда задачей его жизни.

У него не было семьи, которая нуждалась бы въ его способностяхъ. Лишенный родины, онъ выразилъ желаніе сдлаться монахомъ и былъ причисленъ въ разрядъ ‘индифферентныхъ’, для которыхъ еще не ршено, останутся ли они въ мір, или будутъ посвящены служенію церкви. Занятія въ коллегіи теологіей и философіей продолжались, прерываясь занятіями въ госпитал Венеціи, паломничествами всею коллегіей въ ближайшимъ святымъ мстамъ и прошеніями милостыни по городу, противъ чего постоянно возмущалось честолюбіе Паоло и его презрніе къ людямъ и жизни. Ректоръ сказалъ ему по прошествіи перваго года испытанія, что онъ можетъ избрать, для своей дятельности округъ вн коллегіи и что прибывшій изъ Рима генералъ укажетъ ему подходящій.

Тотчасъ же посл этого сообщенія Паоло привели въ ораторію коллегіи, гд было собрано все училище, правильными рядами сидли воспитанники передъ тою -каедрой, съ которой Паоло такъ часто говорилъ юношескими устами старческія рчи. Блестящее общество Венеціи тснилось на назначенныхъ для публики скамьяхъ, а у стнъ стояли мщане, дворяне и даже многіе члены высшаго городскаго управленія. У каедры многочисленное собраніе высшихъ покровителей и почетныхъ членовъ коллегіи почтительно привтствовало прибывшаго изъ Рима генерала, выслушивавшаго съ суровымъ достоинствомъ представителей сената. За ними выступилъ ученикъ и въ звучной латинской од славилъ добродтели и доблести генерала. По программ за этой рчью должна была слдовать другая, но вс эти формальности быстро прискучили брюзгливому старику: повелительнымъ жестомъ онъ прервалъ рчь и самъ взошелъ на каедру.

Гордый князь римской церкви, высокій, худой, съ строгими чертами и горящимъ взоромъ, жесткимъ сильнымъ голосомъ началъ проповдь на тему: ‘жатва велика, а жнецовъ мало’. Онъ начертилъ картину задачъ церкви въ стран врующихъ и еретиковъ, въ Старомъ и Новомъ Свт, у турокъ и идолопоклонниковъ. Переходя къ частностямъ, онъ объяснялъ, что посольство въ Малабаръ вслдствіе народнаго возстанія потеряло половину недавно посланныхъ миссіонеровъ. Того, кто пожелаетъ замнить недостающихъ, ожидаетъ мученическій внецъ и жизнь вчная. Потомъ вызвалъ по имени десять воспитанниковъ и спросилъ:

— Хотите ли вы отправиться въ страну язычниковъ, проповдывать Христа, наставлять и умереть?

Десять юношей встали и въ одинъ голосъ отвтили:

— Мы готовы, генералъ!

Въ благоговйномъ ужас дрогнуло собраніе передъ величіемъ этой сцены и на глазахъ женщинъ выступили слезы.

Старикъ продолжалъ:

— Въ Вра-Круц желтая лихорадка истребила три четверти нашей миссіи. Коллегія пуста. Болзнь прекратилась, но весною возвратится съ удвоенною силой. Для замщенія вакантныхъ мстъ ректоръ назначаетъ слдующихъ послушниковъ,— и снова суровымъ голосомъ прочелъ старикъ нсколько именъ.— Готовы ли вы хать, распространять слово Божіе и умереть, если на то воля Божія?

Юноши поднялись и сказали:

— Готовы, генералъ!

— Яростне язычниковъ и чумы, — продолжалъ старый монахъ,— свирпствуетъ идолопоклонничество у дикихъ германцевъ по ту сторону Альпъ. Т, которыхъ мы посылаемъ туда, должны быть вооружены всми силами души, можетъ быть, вамъ придется даже на время снять одежду св. Игнатія, и каждаго изъ васъ ожидаютъ особенныя опасности.

Нсколько именъ были названы для этого назначенія, и между ними имя Паоло Лауренцано.

И эти юноши на вопросъ, готовы ли они, отвчали въ одинъ голосъ:

— Готовы, генералъ!

— Вы поклялись, возлюбленныя дти, — продолжалъ старикъ, — умереть за нашу св. церковь. Но это еще не самое трудное. Напротивъ, это — самая легкая часть вашей задачи. Неизмримо трудне жизнь для блага церкви, которая съ этой минуты начинается для васъ. Вамъ предстоитъ жить, навсегда отказавшись отъ личной жизни. Вы знаете обты, исполненію которыхъ вы подчинялись во дни пройденнаго вами искуса. Теперь же, вмсто бдности, нкоторымъ изъ васъ придется жить во дворцахъ, въ богатыхъ аббатствахъ, вамъ можетъ быть приказано на нкоторое время раздлять эту роскошь. Среди видимой роскоши вы должны остаться врными вашему обту бдности. По слову блаженнаго отца нашего Игнатія, будьте подобны стату, позволяющей одвать себя и раздвать, украшать себя тряпьемъ и драгоцнными каменьями, не замчая этого и какъ бы не зная, ничего не желая и не требуя. Тогда за обильными столами, въ пурпур и шелк, вы, все-таки, будете исполнять вашъ обтъ бдности. Другіе, напротивъ, въ плетеныхъ хижинахъ индйцевъ или кибиткахъ монголовъ едва будутъ имть чмъ прикрыть свою наготу и утолить голодъ. Можетъ случиться, что камень при дорог будетъ служить подушкой и горсть моха пищей. Если они въ этой тяжелой жизни будутъ стараться чмъ-либо скрасить эту бдность, если они днемъ и ночью не будутъ думать о своей задач и сердце ихъ будетъ все еще живо къ какимъ-либо земнымъ привязанностямъ, то они нарушатъ обты бдности, хотя они и бдны. Надо забыть желанія, не знать собственности, вотъ чего требуютъ обты. Во-вторыхъ, великій основатель нашего ордена завщалъ ученикамъ своимъ обтъ послушанія. Но подъ этимъ разумется не только наружное и безусловное исполненіе приказаній. Такъ повинуется и собака своему господину, въ томъ не велика заслуга. Для того, чтобы послушаніе обратилось въ добродтель, подчиненный долженъ считать желанія начальника своими собственными, долженъ принести въ жертву свою волю и намренія, не долженъ смть хотть и даже думать долженъ такъ, какъ того требуетъ начальникъ, долженъ все, что тотъ приказываетъ и думаетъ, считать истиннымъ и правильнымъ. Въ простодушіи вашего слпаго повиновенія заключается вся ваша сила. ‘Неполное послушаніе,— говоритъ св. Игнатій, — къ своему собственному вреду иметъ два глаза, полное послушаніе слпо, но въ этомъ именно заключаются его мудрость и совершенство’. Вы должны быть исполнены слпымъ стремленіемъ къ повиновенію, какъ Авраамъ готовъ былъ заколоть своего сына, потому что имъ руководило свободное желаніе повиноваться. Это-то повиновеніе и сдлало его праведникомъ, такъ какъ онъ исполнилъ то, что казалось ему злымъ, но повиновался повелнію Божію, ибо зналъ, что добро не само по себ добро, но потому, что Богъ приказалъ въ своемъ закон. Кто противупоставляетъ свой маленькій внутренній свтъ свту ордена, тотъ безумецъ, ищущій ночью солнца… Если ты въ повиновеніи не подчинишь свой умъ, также какъ и свою волю, то твое послушаніе не будетъ совершенною жертвой, потому что лучшую часть себя, свой умъ, ты не принесъ въ жертву Богу, а жертва, въ которой лучшую часть ты удерживаешь, Богу неугодна.

Тотчасъ же за этимъ напутствіемъ Паоло покинулъ домъ ордена и въ сопровожденіи старшаго посланника ордена, доктора Антоніо, отправился черезъ Альпы въ резиденцію епископа Шпейера. Все представлялось ему точно во сн, неожиданное освобожденіе испугало его. Молодой монахъ не видалъ даже, какъ промелькнули передъ нимъ роскошные города Италіи и веселыя равнины Вероны.

Онъ углубился въ себя и въ назначенныя ему задачи. Чувства неудовлетворенности и страха за будущее въ первый разъ закрались въ душу юноши. Чтобы ободрить его, веселый спутникъ, съ хитрымъ, оживленнымъ лицомъ, разсказывалъ о важныхъ привилегіяхъ, которыми будетъ онъ пользоваться какъ членъ ордена іезуитовъ, объ особенномъ покровительств, съ самаго начала оказанномъ Пресвятою Двой ученикамъ блаженнаго Игнатія Лойолы, и о чудныхъ видніяхъ, въ которыхъ Она являлась основателю ордена и достойнйшимъ изъ его членовъ.

Докторъ Антоніо почти выбился изъ силъ, прославляя св. Дву Марію и не зная, чему приписать замкнутую молчаливость своего товарища. Только миновавъ Альпы, за Инспрукомъ, спутники вступили въ оживленный споръ. Нсколько дней провели они въ город, гд у брата Антоніо были дла. Его дорожная касса, какъ онъ говорилъ, опустла. Однажды раннимъ утромъ Антоніо разбудилъ молодаго человка и сталъ уговаривать бжать, не расплатившись съ хозяиномъ гостиницы. Монахъ промолчалъ, но какъ только его руководитель вышелъ за дверь, положилъ на столъ для уплаты хозяину одинъ изъ золотыхъ, данныхъ ему въ Венеціи на непредвиднные расходы. Вроятно, отецъ Антоніо предчувствовалъ что-нибудь въ этомъ род. Онъ воротился въ комнату, будто что-то позабылъ, и когда они вышли на улицу, онъ спокойно развязалъ свой платокъ и прибавилъ деньги Паоло къ своимъ тремъ золотымъ. Разсерженный Паоло настаивалъ вернуться и отдать хозяину слдовавшую ему плату. Антоніо на это сказалъ,

— Такъ по вашему лучше замедлить нашу миссію, рискуя, что тысячи душъ отправятся въ адъ, чмъ лишить этого трактирщика одного гульдена? Обманывая негодяя, мы выбираемъ меньшее зло и, конечно, совершаемъ дло, вдвойн угодное Богу.

— А если этотъ человкъ догонитъ насъ и подастъ жалобу?— съ сердцемъ спросилъ Паоло.

— Тогда мы поклянемся, что оставили на стол червонецъ.

— Но, вдь, вы солжете… вы спрятали его?

— Если мн придется поклясться, то къ слову ‘спряталъ’ я прибавлю ‘въ кошелекъ’, а, вдь, вы же видли, что я завернулъ его въ платокъ.

— Всмъ давно извстны эти доминиканскія хитрости, и потому отъ васъ потребуютъ клятву безъ увертокъ и добавленій.

— А въ такомъ случа я могу поклясться неправильныхъ оговорокъ, потому что я совершенно правъ, дйствуя такъ на пользу св. церкви.

— И такими низкими хитростями вы думаете снова обратить къ Богу еретиковъ?— мрачно спросилъ Паоло.

— Нтъ, мой сынъ, я не такъ глупъ, мы будемъ обращать германцевъ, распространивши по Германіи такой пожаръ, отъ котораго ангелы подожмутъ ноги и звзды на неб расплавятся.

— У васъ довольно своеобразный способъ заботиться о благ Германіи.

Старикъ засмялся.

— Такъ вы воображаете, что я пустился въ эту дичь и глушь за тмъ только, чтобы осчастливить кимвровъ и тевтоновъ? Я хочу просто возстановить тамъ господство, предоставленное папамъ императоромъ Константиномъ, чтобы достойно встртить Христа, когда онъ придетъ во слав подобно Цезарю, какъ изобразилъ его Микель-Анджело въ своемъ страшномъ суд, и не быть поставленнымъ въ необходимость привтствовать его словами: Salve semper Auguste, об Германіи мы потеряли. Если вы хотите хлопотать о счастьи населенія, то отправляйтесь къ вальденцамъ.

Паоло молчалъ. Онъ не могъ относиться серьезно къ словамъ своего собесдника, но сердце его разрывалось отъ сознанія, что такія рчи говоритъ человкъ, носящій одежду его ордена. Когда въ ближайшей деревн они сидли за завтракомъ, за дверью шинка послышался шумъ. Путники узнали голосъ разыскивавшаго ихъ инспрукскаго трактирщика.

— Дайте мн вашъ кошелекъ, — совершенно спокойно сказалъ братъ Антоніо,— я заплачу ему.

Паоло бросилъ ему кошелекъ и Антоніо исчезъ. Немного спустя, явился старшина съ хозяиномъ и потребовалъ уплаты долга. Тутъ только замтилъ Паоло, что товарищъ обманулъ его и скрылся съ его деньгами, спокойно досталъ онъ изъ дорожнаго плаща спрятанныя тамъ оставшіяся деньги и расплатился, очень довольный тмъ, что счастливо отдлался отъ ареста и тлеснаго наказанія. Онъ, конечно, не подумалъ догонять убжавшаго товарища и, вмсто того, чтобы отправиться на сверъ черезъ Мюнхенъ, какъ предполагалъ его спутникъ, направился къ западу черезъ Форарльбергъ, къ Рейну, и до назначеннаго срока явился въ коллегію въ Шпейеръ. Ректоръ холодно выслушалъ его разсказъ.

— Ты плохо выдержалъ испытаніе, братъ Паоло, — сказалъ онъ,— и вдвойн нарушилъ правила: ты знаешь, что братья нашего ордена обязательно путешествуютъ по двое, подобно тому, какъ Господь посылалъ своихъ учениковъ по двое. Кром того, ты нарушилъ обтъ послушанія. Ты осмлился противупоставить твою совсть, разумъ и волю желанію твоего старшаго. Но св. отецъ Игнатій не безъ основанія говоритъ: ‘Если Богъ поставитъ надъ тобой безсловесное животное, то не отказывайся слдовать за нимъ, какъ за руководителемъ и учителемъ, потому что Богъ приказалъ теб это’. Онъ также пишетъ: ‘Если католическая церковь считаетъ блымъ то, что теб кажется чернымъ, то ты не долженъ врить своимъ глазамъ, но глазамъ св. церкви’. Вмсто этого, ты, какъ еретикъ, противупоставилъ свой внутренній свтъ боговдохновенной заповди блаженнаго отца нашего. Теперь мы знаемъ, чего ждать отъ тебя и какъ поступать съ тобой.

Паоло началъ свое пребываніе въ Шпейер подъ тяжелою дисциплинарною карой, наказывающей его за то, что казалось совершенно естественнымъ и понятнымъ всякому здравомыслящему человку. Однако, ректоръ зналъ, что не слдуетъ слишкомъ сильно на’легать на молодаго человка, и ему былъ назначенъ руководителемъ и духовникомъ всми любимый отецъ Алоизъ, мягкость и снисходительность котораго быстро снискали ему довріе юноши. О непріятномъ происшествіи во время дороги Паоло больше ничего не говорилъ. Онъ зналъ, что монахъ обязанъ безъ ропота сносить обиды и несправедливости. Его не то мучило, онъ ли правъ или братъ Антоніо. Наконецъ, онъ собрался съ силами и открылъ на исповди доброму отцу Алоизу, что съ нимъ длается, онъ жаловался на удручающее его чувство пустоты и неудовлетворенности, на совершенное отсутствіе дружбы и охватившую его безнадежность. Духовникъ кротко выслушалъ его и дружески сказалъ:

— Утшься, сынъ мой! Печальныя мысли, будто впереди ожидаетъ необыкновенно тяжелое и грустное, мучили уже многихъ юношей, стоящихъ въ начал ихъ блестящей жизни, врь мн, для насъ это предразсвтный туманъ, мракъ котораго разгонитъ лучъ денницы…

Эти ободряющія слова успокоительно подйствовали на измученное монашествомъ сердце и никогда еще онъ не получалъ такого утшенія отъ исповди, какъ въ этотъ разъ. Къ тому же, отецъ Алоизъ собой лично подалъ блестящій примръ строгаго исполненія обязанностей. Паоло искренно желалъ бы походить на этого слабаго старца, каждую минуту своей жизни посвящающаго ближнимъ и проводящаго ее въ заботахъ о своихъ духовныхъ дтяхъ, больныхъ и бдныхъ. Простосердечно высказалъ онъ эти завтныя мысли въ слдующей бесд съ духовникомъ. Послдствіемъ этой исповди было переселеніе Паоло въ Гейдельбергъ. Настоятель нашелъ, что молодой братъ Паоло, не имя опредленной задачи въ жизни, предается безполезнымъ разсужденіямъ, молодое вино надо наливать въ новыя бочки, если не хотятъ, чтобы оно испортилось, также миролюбивыя свойства отца Алоиза не должны служить образцомъ для юношей въ это время борьбы. Поэтому Паоло получилъ приказаніе принять только что полученное приглашеніе на службу въ Гейдельбергъ.

— У тебя будетъ тамъ почти свтскій начальникъ, — сказалъ на прощаніе отецъ Алоизъ,— докторъ Пигаветта, какъ его называютъ въ міру, и я сильно опасаюсь, что такими же мірскими стали желанія и что сердцемъ онъ привязался къ свту, но онъ живе меня и, можетъ быть, его бодрость будетъ теб полезне, чмъ однообразныя бесды со иной, старикомъ, который, можетъ быть, и теперь уже надолъ теб. Но если теб когда либо понадобится духовное утшеніе, ты всегда будешь радостно принятъ отцомъ Алоизомъ.

Отправляясь въ Гейдельбергъ, Паоло твердо ршилъ, согласно обтамъ, слпо повиноваться своему новому начальнику. Осторожно постучалъ онъ у двери дома. Съ перваго же шага его ршимость подверглась тяжелому испытанію: когда отворилась дверь, передъ нимъ стоялъ его бывшій спутникъ, докторъ Антоніо. Онъ былъ въ той же бархатной шапочк и темномъ плащ, какъ и во время путешествія, и съ видимымъ удовольствіемъ наслаждался смущеніемъ молодаго монаха. Паоло оправился и сухо спросилъ доктора Пигаветту.

— Идите наверхъ, онъ тамъ, — холодно отвчалъ отецъ Антоніо.

По витой лстниц Паоло взошелъ на верхній этажъ башни и увидалъ на двери надпись: ‘Пигаветта’. ‘Войдите’,— крикнулъ на его стукъ знакомый звонкій голосъ, и передъ юношей былъ опять тотъ же Антоніо, но уже въ широкомъ домашнемъ костюм. Онъ сидлъ за столомъ и казался углубленнымъ въ книги и бумаги.

Молодой человкъ былъ окончательно сбитъ съ толку. Который же изъ двухъ настоящій Антоніо? Паоло опустилъ голову и покорно стоялъ, пока странный незнакомецъ не заговорилъ съ нимъ.

— Ваши удостовренія!— холодно спросилъ начальникъ.

Паоло дрожащими руками подалъ шифрованную бумагу. Прочитавъ ее, онъ насмшливо сказалъ:

— Я думаю, fratello, что наше первое знакомство облегчитъ вамъ на будущее время повиновеніе вашему новому начальнику. Вы можете быть уврены, что если я даю удивляющія приказанія, то имю на то достаточныя основанія. Надюсь, вы отнын будете осторожне относиться къ собственной, весьма умренной житейской мудрости. Вы догадались бы, что такой человкъ, какъ я, не изъ-за двухъ грошей хлопоталъ въ Инспрук, если бы вы не были жалкимъ книжнымъ червемъ. Разобравши этотъ поучительный опытъ въ собственномъ ум, быть можетъ, вы не станете уже забывать о данномъ вами обт послушанія. Во всякомъ случа, мы теперь достаточно знакомы, чтобы довриться другъ другу.

Пигаветта замолчалъ и саркастическая улыбка скользнула на его губахъ. И такъ, Пигаветта и докторъ Антоніо, съ которымъ онъ путешествовалъ, одно и то же лицо и ему-то во власть онъ отданъ теперь. Въ душ Паоло киплъ страшный гнвъ, но молодой человкъ не хотлъ дать своему начальнику новаго повода упрекать его въ неповиновеніи. Онъ остался въ той же почтительной поз, приличествующей послушнику передъ старшимъ. Но въ начальник быстро сказался шутникъ по природ. Весело похлопалъ онъ молодаго человка по плечу и сказалъ:

— Веселе, веселе, fratello. Веселые люди вдвое лучше грустныхъ, говоритъ св. Игнатій. И вашъ обтъ ордену не требуетъ, чтобы вы опускали голову. Добро пожаловать въ Гейдельбергъ! И первымъ дломъ вы обязаны отдавать мн отчетъ [ во всемъ.

Съ этими словами онъ взялъ графинъ съ водой, вылилъ въ сосудъ, вдланный въ стну, и открылъ кранъ, изъ котораго! потекло красное вино.

— Выпейте нашего утшенія!— сказалъ онъ, какъ будто въ этомъ не было ничего особеннаго.

Паоло пилъ маленькими глотками, но вино было слишкомъ крпко и ароматично, онъ выпилъ до половины стакана, поставилъ его на столъ и сказалъ:

— Простите, уважаемый отецъ, я не могу пить вина.

— Какъ хотите,— отвчалъ докторъ.

Онъ взялъ стаканъ и вылилъ обратно въ сосудъ, открылъ тотъ же кранъ, изъ котораго только что текло вино, наполнилъ стаканъ чистою водой, вымылъ его и поставилъ въ сторон. Паоло чувствовалъ, что у него голова идетъ кругомъ отъ всего только что перечувствованнаго. Онъ опустился на стоящій передъ нимъ стулъ, тотъ заигралъ и заплъ.

— Вамъ дурно,— сказалъ докторъ Пигаветта,— выйдите на воздухъ, а вечеркомъ приходите въ коллегію, я познакомлю васъ съ учителями.

Паоло не зналъ, что подумать обо всхъ этихъ шуткахъ. Когда онъ, точно во сн, спустился на подъздъ, передъ нимъ опять стоялъ докторъ Антоніо въ своемъ дорожномъ плать, длая видъ, будто возвращается съ прогулки.

— Хорошо, что я васъ встртилъ, — спокойно проговорилъ онъ, — вотъ вамъ золотые, которые я занялъ у васъ въ Инспрук,— и спокойно повернулъ назадъ.

Съ тяжелымъ чувствомъ, точно дурманомъ опоенный, стоялъ Паоло передъ дверями загадочнаго дома. Безъ привычки выпитое вино опьянило его. Онъ подошелъ направо къ колодцу и освжилъ голову. Обсудивши все спокойно, онъ не#отъ сомнваться въ томъ, что докторъ Антоніо его просто дурачитъ. Фокусъ обращенія воды въ вино и вина обратно, играющій стулъ,— все это были слишкомъ дтскія штучки, чтобы задумываться надъ ними. Всего подозрительне показался ему разсчетъ за выманенный у него обманомъ кошелекъ. Такъ какъ Антоніо не заплатилъ хозяину въ Инспрук, то онъ долженъ былъ ему два золотыхъ и нсколько мелкихъ монетъ, а не одинъ. Предположеніе, что.отданный ему могъ быть волшебнымъ, неразмннымъ червонцемъ, не подкрплялось только что виднными опытами чародйства доктора Антоніо, показавшимися монаху очень сомнительными. Двойное его появленіе въ прихожей и на подъзд Паоло объяснялъ себ устройствомъ, часто видннымъ имъ въ постройкахъ брата. Очевидно, въ башн былъ подъемъ, по которому Пигаветта могъ спускаться и подниматься скоре, чмъ его постители, идущіе по витой лстниц. Когда успокоился суеврный страхъ молодаго человка, то еще больше увеличилась непріятность,— въ чужомъ город быть подъ властью человка, который носитъ два имени, обсчитываетъ и притворяется, или на самомъ дл иметъ способность являться двойникомъ.

Новая должность, въ которую вступилъ Паоло, хотя на нкоторое время разсяла его тоску. Нсколько мсяцевъ все шло хорошо, но по прошествіи первой зимы, когда изъ Италіи пахнуло опять тепломъ, къ одинокому юнош снова, вернулась и его прежняя тоска. Печальныя мысли, разсянныя бесдами съ добрымъ отцомъ Алоизомъ, овладли имъ съ удвоенною силой. Онъ блуждалъ въ глубокомъ отчаяніи, надрывавшемъ его лучшія силы и способности. Въ такомъ состояніи засталъ его Феликсъ, когда, наконецъ, они свидлись посл долгой разлуки.

Феликсъ вмст съ Паоло былъ въ Венеціи, но на него коллегія произвела совершенно иное впечатлніе. Здсь архитекторъ изучилъ теорію своего искусства, математику, геометрію, механику, безъ которыхъ онъ не могъ бы сдлаться архитекторомъ, а остался бы простымъ рабочимъ. Онъ увлекался риторикой и, поэзіей, а когда могъ отбросить рзецъ и рабочій фартукъ, то отдыхалъ и наслаждался, слушая ясныя, поучительныя рчи о философіи, о литератур и поэзіи, разбираемыя какъ разъ съ его точки зрнія. Въ немъ не было ни тни честолюбивыхъ стремленій, не дававшихъ покоя его брату.

Послднее время пребыванія въ коллегіи казалось особенно мучительнымъ Паоло. Его, привыкшаго къ успху, уже не удовлетворяли даже высшія похвалы, доступныя послушнику. Ясность изложенія наукъ, такъ восхищающая его брата, казалась ему уже неудовлетворительной, общество, не разъ посщаемое братомъ, тяготило его, и онъ, въ душ гораздо мене брата преданный ордену, всми силами стремился служить ему, ради того только, что утомительнымъ вншнимъ дломъ онъ надялся заглушить чувство недовольства и зарождающуюся въ немъ жажду счастія. Поэтому въ Гейдельберг, не заботясь о Пигаветт, онъ съ особеннымъ рвеніемъ взялся за назначенную ему дятельность. Наконецъ то, посл столькихъ лтъ приготовленія ему предстояла задача, казавшаяся ему такою серьезной. Для свта подвластный членъ богословской школы, самому себ онъ казался историческимъ рычагомъ, которому суждено обратить цлое населеніе на иной религіозный путь. Довольно фантастична была мысль, что филологъ-репетиторъ на своемъ незначительномъ мст можетъ низвергнуть церковь, поддерживаемую курфюрстомъ, но Паоло врилъ словамъ основателя ордена: ‘если Богъ посылаетъ тебя за море, то позжай на корабл, или на доск, если нтъ корабля’. Уже въ Шпейер онъ получилъ приказаніе пріобрсти при университет курфюрста званіе магистра и эту задачу онъ исполнилъ шутя. Пигаветта приказалъ ему разыграть роль преданнаго кальвиниста, для чего достаточно было дурно отзываться о лютеранахъ. И это онъ сдлалъ очень охотно. Наконецъ, его начальникъ передалъ ему шифрованный неожиданный приказъ провинціала — выдержать при реформаторскомъ церковномъ совт экзаменъ pro ministerio и поступить проповдникомъ въ Гейдельберг. Въ первый разъ онъ возмутился душою. Честный человкъ возставалъ въ немъ противъ этой подневольной лжи. Онъ согласился на время разыграть роль кальвиниста, но этой комедіей наполнить всю свою жизнь не позволяла ему врожденная гордость. Приказаніе сдлаться реформаторскимъ священникомъ, чтобы проповдывать католическіе догматы, пробудило въ немъ чувство, которое онъ испытывалъ, только теоретически раздляя мннія своихъ учителей, что цль оправдываетъ всякое средство, служащее истинному благу — польз св. церкви. Цлыя ночи, не смыкая глазъ, метался онъ на своей кровати, сознавая, что вступаетъ на скользкій путь. Ораторскій талантъ, жажда аудиторіи, каедры и рукоплесканій въ самой его душ были могущественными союзниками тхъ, кто сдлалъ ему столь возмутившее его предложеніе.

Ему уже давно надоло объяснять латинскихъ авторовъ сонливымъ ученикамъ Сапіенцъ-коллегіи, безсмысленно дремавшимъ подъ звуки его увлекательныхъ лекцій. Какъ разъ въ это время получился неожиданный приказъ провинціала ордена перенести дятельность на церковную каедру. Досада на неудачу у тупой молодежи и жажда похвалы въ равной мр повліяли на его ршеніе принять двусмысленную роль, навязанную ему орденомъ. Даже сомннія смолкли въ его душ, когда онъ испыталъ успхъ своего краснорчія. Звучный голосъ итальянца, его изящество, прелесть иностраннаго произношенія трогали сердца, и Паоло казалось, что начинаютъ сбываться его мечты о противуреформаціи, когда онъ видлъ, что съ каждымъ воскресеньемъ все тсне и тсне становились ряды его слушателей. Опьянніе успхомъ заглушало въ немъ предостерегающій голосъ сердца, говорившій, что онъ занимается двусмысленнымъ дломъ, и потому его нисколько не обрадовало, когда пфальцграфиня обратила на него свое милостивое вниманіе и лишила его виднаго поприща. Сначала ему казалось, что обращеніе какого-то монастыря слишкомъ ничтожная задача для его способностей, и ему почти противно было снова выучивать почти забытую литургію, совершать тайное богослуженіе, за которое, вслдствіе ненависти курфюрста къ ‘проклятому идолопоклонству’, онъ могъ, все-таки, дорого поплатиться. Не привлекательными казались ему и исповди старыхъ монахинь, однообразныя исторіи ихъ печальнаго настроенія духа, душевныхъ тревогъ и искушеній. Онъ самъ былъ молодъ и его тянуло къ молодежи. Преподаваніе молодымъ двушкамъ въ монастырской школ пришлось ему боле по душ, чмъ занятія въ Сапіенцъ-коллегіи. Свжія и красивыя, какъ только что развернувшіеся цвты, сидли передъ нимъ внимательныя дти и двушки, не сводя глазъ съ его устъ и какъ будто чутьемъ угадывая его желанія. Здсь какъ бы вяло любовью и воодушевленіемъ, и ему казалось, что его застывшее сердце снова начинаетъ биться, и въ немъ снова пробуждались чувства, забытыя съ тхъ поръ, какъ онъ лишился матери, которая леляла его дтство и юность. Насколько въ Сапіенцъ-коллегіи онъ радъ былъ поскоре отдлаться отъ своихъ учениковъ, настолько же охотно становился онъ теперь во глав дтей и гулялъ съ ними но монастырскому лугу. Сидя подъ высокимъ букомъ у фонтана, онъ училъ дтей строить маленькіе алтари и связывать кресты. Онъ разсказывалъ имъ, какъ ангелы невидимо присутствуютъ при ихъ играхъ и молитвахъ, или въ вид облака спускаются съ неба, и отъ каждаго ребенка возносилъ молитву къ Божіей Матери. Иногда онъ отправлялся съ дтьми на богомолье и устраивалъ процессіи, заставляя ихъ пть незамысловатыя псни на забытый католическій напвъ.

Однажды монастырская мельничиха испугалась, что ея дочка вытравила у себя на рук имя Пресвятой Маріи и ея Рейнгарть вырзалъ его на яблон. Но игуменья успокоила ее, увривши, что это предохраняетъ отъ лихорадки и удвоиваетъ плодовитость яблони.

Съ старшими воспитанницами магистръ велъ также нравственныя бесды и проходилъ уроки закона Божія, и молодыя двушки были въ восторг отъ ангельски добраго магистра, умвшаго ихъ утшить и ободрить. Но въ то же время какъ-то такъ случилось, что Лидія Эрастъ стала задумываться, ей съ нкоторыхъ поръ во время игръ стали выпадать на долю самыя непріятныя роли, и это устраивали Клара и Берта, бывшія прежде ея лучшими подругами.

Случилось еще и то, что прежде всегда задумчивый и серьезный магистръ часто выходилъ теперь изъ класса съ такою счастливою улыбкой, какой никто не видалъ на его лиц въ Сапіенцъ-коллегіи, ему душно становилось въ кельи, и онъ уходилъ къ старымъ букамъ за монастыремъ, гд, вмсто молитвъ, декламировалъ оды Анакреона. Какъ это случилось, онъ и самъ не зналъ. Сначала глаза его лишь невзначай останавливались на блокурой головк… потомъ, устремленные на него съ трогательнымъ благоговніемъ, голубые глазки стали притягивать къ себ, и скоро онъ долженъ былъ сознаться, что только для этого милаго ребенка-двушки даетъ онъ уроки, что для нея одной заботится о своемъ костюм, на нее смотритъ, о ней думаетъ и слышитъ только ея отвты… Его охватило непонятное желаніе ее одну только видть передъ собой во время уроковъ. Такъ начались страданія, не дававшія ему покоя днемъ и сна ночью и доведшія его до того болзненнаго и мрачнаго расположенія духа, въ которомъ засталъ его братъ.

Глава VII.

Когда касаются тайны, которую человкъ хотлъ бы скрыть отъ самого себя, то результатъ получается сходный съ тмъ, что происходитъ отъ произнесенія магическаго слова сказки, уничтожающаго заколдованный сонъ спящей царевны. Это магическое слово, пробудившее Паоло, раздавшееся въ рзкомъ утреннемъ воздух и при яркомъ свт дня, въ этотъ злополучный день два раза достигло слуха молодаго священника. Еще больше, чмъ подобающее монахамъ равнодушіе къ родственникамъ, это было причиной, почему Паоло Лауренцано принялъ такъ холодно брата. Феликсу не было надобности передавать ему насмшки относительно его и прекрасной Лидіи. Какъ ученикъ коллегіи, пріученный держать на сторож* слухъ и зрніе, Паоло слышалъ названіе ‘придорожникъ’, когда утромъ направлялся домой, и такъ какъ онъ на самомъ дл часто встрчалъ на дорог блокурую двушку и обмнивался съ нею, ласковыми словами, то онъ тотчасъ же сообразилъ, въ чемъ дло, и отправился обратно лсомъ на деревенскую дорогу, не заходя на этотъ разъ домой. Напрасно старался онъ забыть ненавистное слово ‘придорожникъ’. Ясно, что вс дти монастыря знаютъ, что произошло между нимъ и Лидіей и въ чемъ самъ онъ боялся сознаться. Братъ неосторожно въ первую же минуту коснулся тщательно скрываемой, имъ тайны, онъ холодно оттолкнулъ его руку, можетъ быть, потому, что она была единственная, имвшая право сдернуть покрывало. Одиноко стоялъ онъ на улиц, съ выраженіемъ унынія и горечи, и печально! смотрлъ на рку. Если бы онъ могъ ясно выразить свои мысли, то приблизительно онъ сказалъ бы себ нчто подобное:

— Любезный магистръ Лауренцано, благочестивые отцы въ коллегіи учили тебя, что притворство есть орудіе, которымъ одинъ умный человкъ побждаетъ тысячу дураковъ. Но это орудіе обоюдоострое и часто ранитъ носящихъ его тайно при себ. Если бы ты открыто явился тмъ, что ты есть, священникомъ своей церкви, никогда бы это блокурое дитя Германіи не взглянуло на тебя такимъ взоромъ и не похитило бы твоего сердца. Или если бы ты былъ тмъ, нмъ ты кажешься, проповдникомъ кальвинистовъ, завтра же ты могъ бы явиться къ ея отцу просить руки его дочери и не получилъ бы отказа. Бому же повредилъ ты больше всхъ своимъ притворствомъ? Себ, только себ. Но отчего же ты не положишь конца этимъ недомолвкамъ и неясностямъ?

Если бы онъ потрудился дать себ на это отвтъ, то онъ сказалъ бы:

— Я, Паоло Лауренцано, primus omnium въ Венеціанской коллегіи, слишкомъ хорошъ для этихъ людей. Неужели для того трудился я день и ночь, отказывался отъ всхъ радостей молодости, чтобы пожертвовать всею своею будущностью этой хорошенькой двочк? Всякій священникъ посл посвященія получаетъ ореолъ святыхъ. О генеральств, тіар и мученическомъ внц твердили мн… Такъ неужели я долженъ оставаться учителемъ этихъ неотесанныхъ медвжатъ въ ненавистномъ нмецкомъ городишк? Даже тоска по голубомъ неб Италіи удержитъ меня отъ принятія вры, уничтожающей возможность вернуться на родину.

Такія мысли пробудили его изъ задумчивости, а свжій восточный втеръ, дувшій ему на встрчу, придалъ бодрости.

— Славнымъ побдителемъ я долженъ возвратиться въ Италію, а не погибнуть въ мрачномъ Оденвальд. Что, если бы удалось мн произвести здсь великій переворотъ? Если бы, подобно благородному архіепископу Борромео въ Белтлин, удалось мн обратить еретиковъ, и въ особенности женщинъ?

Эта мысль придала ему бодрости.

— Ты долженъ дйствовать, а не мечтать! Долженъ приступомъ брать, а не выжидать. Прогонятъ они тебя, убьютъ,— тмъ лучше. И чего бы стоила эта жизнь, если бы не было въ ней борьбы за счастье?

Онъ представлялъ себ, въ какую ярость придетъ неуклюжій нмецкій герцогъ, когда узнаетъ, что вс дочери его дворянъ обратились къ католической церкви. Онъ быстро соображалъ, какими средствами лучше всего достигнуть цли. Слдуетъ ввести въ монастыр ‘Exercitia’ Лойолы, молитвами, созерцаніемъ и ясновидніемъ можно достигнуть боле блестящихъ результатовъ, чмъ нескончаемыми проповдями и зубреніемъ катехизиса. ‘Католическая вра должна распространяться католическими средствами, а не скучнйшими еретическими. Живе надо вести дло. Только штурмомъ можно взять крпость’. Но съ кого начать? Съ старыхъ монахинь? Он слишкомъ неприступны. Молодыя, одаренныя богатою фантазіей и воспріимчивостью, скоре увлекутся чистою Мадонной со св. Младенцемъ, а ихъ примръ увлечетъ остальныхъ. Быстро направился онъ къ монастырю, захвативъ въ своей комнат маленькую книжечку, и приказалъ привратниц доложить настоятельниц. Пфальцграфиня, пожилая дама съ пріятными, нжными чертами, приняла его съ спокойнымъ радушіемъ, вошедшимъ у нея въ привычку, и спросила, что ему угодно. Привлекательное лицо ея носило отпечатокъ строгой монашеской жизни и хотя она принуждена была снять блое монашеское покрывало, она держала голову все такъ же прямо, какъ будто тяжелыя блыя складки ниспадали на ея плечи. Ея, холодныя манеры еще больше возбудили взволнованнаго молодаго человка. Горячій неаполитанецъ съ страстью высказалъ ей вс муки бездятельности. Тишь на мор опасне шторма, говоритъ св. Игнатій. Не имть враговъ — страшне, чмъ имть ихъ много. Паоло не затмъ пришелъ сюда, чтобы совершать тайныя богослуженія въ полу-заброшенномъ монастыр и учить дтей греческимъ склоненіямъ. Онъ долженъ видть результаты или совсмъ оставитъ это мсто. ‘Уже нсколько недль,— закончилъ онъ свою горячую рчь,— какъ я излагаю католическіе догматы, проповдую монашество и превозношу безбрачіе. При каждомъ удобномъ случа, какъ мн предписано въ инструкціяхъ, я проповдую благодать св. мощей, почитаніе и поклоненіе святымъ, gилигримство къ св. мстамъ, воздержаніе, посты, отпущеніе грховъ, возжиганіе свчей, и толкую о другихъ предметахъ нашего благочестія и богопочитанія. Но что же вышло изъ этого? Ничего, все то же, что и прежде. Если вы не ршитесь принять боле дятельныхъ мръ, то я отказываюсь отъ борьбы. Этимъ путемъ мы не достигнетъ никакой цли’. Пфальцграфиня спокойно и пристально смотрла на молодаго оратора, перебирая четки. Если бы юношеское возбужденіе и яркій румянецъ, разлившійся по блдному лицу Паоло, не шли такъ къ его прекраснымъ, словно выточеннымъ чертамъ, старая графиня холодно успокоила бы возбужденнаго оратора, потому что она была врагъ всякихъ волненій. Но къ этому красивому молодому человку она чувствовала материнскую симпатію, а изъ собственнаго опыта она знала, что если положиться на ожиданія, то можно прождать всю жизнь. На ея вопросъ, что собственно подразумваетъ онъ подъ боле дятельными мрами, магистръ положилъ передъ ней маленькую книжечку съ простымъ заглавіемъ: ‘Exercitia Spiritualia’.

— Католическую вру нельзя вводить протестантскими средствами, для этого необходимы и средства католическія, и вотъ испытанная на практик дисциплина, которою нашъ славный генералъ, св. Игнатій, думаетъ скоре возвратить души св. церкви, чмъ проповдями и преподаваніемъ.

Настоятельница перелистовала книгу и недоврчиво спросила:

— Чмъ отличаются эти ‘Exercitia’ отъ другихъ священныхъ книгъ?

— Молитвенники еретиковъ,— отвтилъ Паоло,— учатъ познавать Бога, потому что протестанты хотятъ судить и разумть Его. Св. Игнатій, напротивъ, указываетъ въ этой книжк путь, которымъ можно чувствовать Бога духомъ, воспринимать Его благодать. Не знаніемъ, говоритъ онъ, удовлетворится стремленіе души къ Богу, а собственнымъ внутреннимъ опытомъ, достиженіе внутренняго познанія — цль ‘Exercitia Spiritualia’. Эти духовныя упражненія дйствительная молитва, напряженіемъ ума, стояніемъ на колнахъ, простираніемъ рукъ мы приближаемся къ Богу. Св. отецъ указываетъ здсь въ краткихъ чертахъ на факты, требующіе особеннаго вниманія человка и признаваемые также и еретиками, а именно: паденіе ангела, искупленіе, воплощеніе слова, лишеніе созерцанія Божія и вчныя муки ада. Но вы поймите, уважаемая мать игуменья! Лютеранинъ вритъ этому, думаетъ и старается понять. Только слушаніе и чтеніе этого не приближаетъ насъ къ божественному. Необходимо видть это душою, понять умомъ всю истину и возвыситься до яснаго представленія. Эта книжка заключаетъ въ себ наставленія,

какъ проникнуть въ невидимое, какъ сознавать, чувствовать всми силами души вчное блаженство. Совершенно противуположно кальвинистской воздержности, эта книжка хочетъ дать бднымъ закоснлымъ душамъ вкусить всю сладость прежней вры. Только тотъ, кто видлъ Матерь Божію и святыхъ, какъ видли св. Францискъ и св. Катерина, принадлежитъ намъ. Вотъ божественное ученіе о ‘приложеніи ума’, составленное св. Игнатіемъ. Такъ позвольте мн, уважаемая пфальцграфиня, приложить этотъ единственно плодотворный методъ къ. вашимъ воспитанницамъ.

Игуменья Сабина молчала и недоврчиво вертла въ рук книжку.

— И въ этомъ только заключается вся ваша дисциплина?— спросила она магистра, думая, въ то же время, о слышанныхъ ею различныхъ соблазнахъ въ подобныхъ экзерциціяхъ.

— Бичеванія, покаянныя процессіи, даже посты мы не можемъ ввести опять,— отвчалъ Лауренцано,— по крайней мр, теперь. Но благочестивыя двушки своими молитвами у ногъ распятія, поцлуями орудій мученій, слезами и вздохами могутъ искупить оскорбленіе, нанесенное древу жизни на Голго и распятому Царю царей. Въ женскихъ слезахъ источникъ благодати, и потому двушка, плакавшая о страданіяхъ Божіей Матери, избавлена отъ проклятія еретиковъ. Если я что-нибудь прибавлю, то все это невинные предметы: картины, мощи, цвты, нкоторыя напоминанія о жизни и смерти. Вы знаете, что послащенный въ элевзинскія тайны достигалъ истины черезъ вншніе и ясные символы. Нкоторыя пособія въ этомъ род дозвольте также и мн. Символъ есть языкъ нашей церкви, только еретикъ довольствуется голымъ словомъ.

— Кого изъ ученицъ назначаете вы для этихъ занятій?— съ любопытствомъ спросила игуменья.

— Мы можемъ выбрать по старшинству.

— Но старшинству первая фонъ-Эппингенъ, вторая фонъ-Штейнахъ и третья Либлеръ.

Паоло равнодушно кивнулъ головой.

— Я боюсь только,— сказала настоятельница, машинально ища рукою четки, забывъ, что она ихъ сняла,— я боюсь, что вы вовлечете молодыя души въ фанатизмъ, вредный sanitudo eorporis. Мн поручили этихъ двочекъ не для того, чтобы я сдлала изъ нихъ энтузіастокъ и ясновидящихъ.

— Если игуменья этого монастыря замтитъ вредныя послдствія,— сказалъ Паоло покорнымъ тономъ,— то во всякое время можетъ прекратить эти ‘Exercitia’. Но я убжденъ, что когда вы проникнитесь благодатью, заключающеюся въ этой книжк, та вы сами и ваши монахини займетесь этими экзерциціями.

— Ну, такъ начинайте съ Божіею помощью. Какимъ образомъ хотите вы устроить дло?

— По предписанію самого св. Игнатія, человкъ долженъ каждый день утромъ и вечеромъ прочитывать по одному изъ указанныхъ здсь отрывковъ. Окна и двери должны быть заперты, огонь потушенъ. Стоя на колнахъ, молящійся долженъ сосредоточить вс силы своей души на событіи, разсказанномъ здсь въ краткихъ чертахъ. Я буду читать двушкамъ эти отрывки и попрошу ихъ оставаться до тхъ поръ въ молитвенномъ настроеніи, пока ихъ не поститъ благодать.

— Въ комнатахъ неудобно заниматься этимъ, лучше въ церкви.

— Но, въ такомъ случа,— отвчалъ Паоло,— церковь должна быть заперта и огонь потушенъ. Вс предметы, отвлекающіе помыслы, должны быть удалены, иначе невозможно какъ слдуетъ сосредоточиться.

— Наружную дверь я запру,— возразила настоятельница,— но дверь, ведущая въ мое помщеніе, останется отворенной, чтобы я могла свободно входить и выходить. Мшать я не буду.

Паоло поклонился.

— Когда думаете вы начать?

— Съ заходомъ солнца.

Доброй игумень, правда, пришло въ голову, что черный неаполитанецъ выбралъ орудіями церкви именно самыхъ блокурыхъ двушекъ Оденвальда, но она поборола въ себ недовріе,

I позвала ихъ къ себ и объявила, что магистръ хочетъ заниматься съ ними по вечерамъ молитвами для ихъ душевнаго совершенствованія. Если он согласны, то пусть останутся въ церкви сегодня посл вечерни. Вс три двочки покраснли, но ни одна не отказалась.

Въ продолженіе дня магистръ нсколько разъ заходилъ въ церковь, тайно пронося туда различные предметы, частію изъ своей комнаты, частію изъ привезенныхъ изъ города въ монастырскую капеллу. Въ обычное время была вечерня. Едва умолкли послдніе звуки органа, Паоло вышелъ изъ алтаря и приблизился къ переднему ряду скамей, гд, склоненныя на колна, стояли три взволнованныхъ двушки. Таинственный полумракъ разливался по церкви, и безъ того довольно мрачной. Молодой священникъ прочелъ молитву и затмъ обратился къ своимъ тремъ ученицамъ съ коротенькою рчью приблизительно уже извстнаго намъ содержанія изъ разговора его съ матерью Сабиной. Онъ говорилъ, что необходимо не только думать о Высшемъ Свт, но чувствовать, понимать и сознавать его присутствіе. Что для этого одинъ св. мужъ изобрлъ средство, и онъ теперь же хочетъ заняться этимъ съ ними. Ихъ души должны въ этотъ часъ говорить съ Іисусомъ Христомъ о ихъ вр, какъ другъ бесдуетъ съ другомъ, какъ слуга съ господиномъ. Онъ поможетъ имъ въ этомъ.

Старшую двушку поставилъ онъ на колна въ тни за алтаремъ, заднюю стну котораго украшала картина, рзкими и яркими красками изображающая св. семейство въ Вилеем. Затмъ взялъ дрожащую отъ волненія фонъ-Штейнахъ за руку и повелъ въ мрачную боковую капеллу. Передъ алтаремъ, гд онъ приказалъ ей стать на колна, стояла большая корзина съ розами.

— Молись здсь, милая моя,— сказалъ онъ,— и посл того, какъ ты прочтешь наизустъ Pater uoster, Ave Maria, Salve Regina, Gloria и Magnificat, вынь отсюда цвты весны и подумай о томъ, что скрывается за розами жизни.

Оставивъ ее здсь, онъ повелъ Лидію по лстниц, слегка поддерживая ее за руку, на хоры, гд въ темномъ углу стоялъ закрытый занавсомъ великолпный ящикъ съ круглымъ зеркаломъ. Надъ нимъ была латинская надпись: ‘зеркало напоминанія брату Паоло о его истинномъ положеніи’.

— Когда вы помолитесь,— сказалъ магистръ, ставя ее на колна ласковымъ прикосновеніемъ къ ея нжнымъ плечамъ, — смотрите въ это зеркало* оно покажетъ вамъ, что васъ -ожидаетъ.

Самъ онъ взошелъ на каедру и прочелъ медленно и съ перерывами изъ своей книжки разсужденія, написанныя въ грубыхъ, фантастическихъ чертахъ и экзальтированно-сбивчивымъ языкомъ, дйствующимъ на фантазію молящихся.

— Я вижу,— читалъ онъ таинственнымъ, пониженнымъ голодомъ,— какъ три лица божества осматриваютъ землю, наполненную людьми, которыхъ ожидаютъ муки ада. Я вижу,— продолжалъ онъ, немного помолчавъ,— какъ св. Троица ршаетъ, что второе лицо для спасенія несчастныхъ гршниковъ должно принять человческое естество. Я вижу,— читалъ онъ посл нсколькихъ мигутъ паузы,— всю окружность земли, и вотъ въ одномъ углу пещера Маріи. Св. родители стоятъ у яслей въ Вилеем. Лучъ свта падаетъ на божественнаго младенца и я слышу хвалу силъ небесныхъ, поющихъ: ‘Слава въ вышнихъ Богу и на земл миръ, въ человцхъ благоволеніе’

Въ церкви настала тишина, заходящее солнце бросало къ окна свои догорающіе золотистые лучи, изъ алтаря распространялся по церкви одуряющій запахъ ладона, Вдругъ сверху раздались тихіе, жалобные звуки органа, играющаго мотивы ихъ Miserere и Tenebra. Въ нихъ каждую минуту повторялся одинъ мотивъ, тяжелымъ свинцомъ ложившійся на сердца молодыхъ слушательницъ, парализуя ихъ души. Аккорды крпли и разливались въ сумрак съ стихійною силой. Голоса раздлялись и снова сливались. Глубокое отчаяніе гршника и сокрушенное смиреніе слышались въ рыданіяхъ одного голоса, другой громко прославлялъ величіе Божіе. Затмъ все снова сливалось въ хаотической борьб, точно земля отверзла уста для горькихъ жалобъ и небо вторитъ ей.

Клара фонъ-Эппингень, блокурая, полная швабка, стоя на колняхъ за алтаремъ, хорошо запомнила лица св. семейства. Съ какою любовью склоняется Мадонна ко Христу-младенцу, обнимающему ее своими пухлыми рученками! Съ какою отеческою гордостью стоитъ рядомъ св. Іосифъ, а св. Анна, заботясь о Матери и Младенц, любуется группой. Ласково и весело смотрятъ святые на толстую Клару. Рзкія черты и яркія краски картины отъ пристальнаго смотрнія ясно запечатллись въ душ уносящейся въ блаженныхъ мечтахъ двушки. Здоровая, крпкая двушка отлично бы чувствовала себя, если бы не пугали изрдка ревъ и визжаніе органа и не послышались ей одинъ разъ крикъ ужаса изъ капеллы и крики о помощи съ хоръ.

. Въ капелл слабенькая и нервная Берта фонъ-Штейнахъ склонила свою кудрявую головку на душистыя розы и читала молитвы. Окончивъ, она, по приказанію магистра, вынула изъ корзины вс цвты и рука ея прикоснулась къ чему-то круглому, холодному. Испуганная, она схватила и въ рукахъ ея оказался человческій черепъ, смотрящій на нее своими впалыми глазами и насмшливо ухмыляющійся оскаленными зубами. Дрожа, хотла она положить его обратно, вдругъ по рук ея скользнуло что-то живое. Это былъ ужъ, положенный магистромъ въ корзину, быстро скользя, онъ исчезъ за алтаремъ. Взволнованная двушка испустила крикъ ужаса, который услышала ея подруга Клара. Придя въ себя, она увидла на дн корзины окровавленные гвозди, иглы съ висящими клоками шерсти, бичи съ маленькими узлами и свинцовыми пулями на концахъ, острые зубья и другія орудія умерщвленія плоти. Такъ вотъ что, по словамъ магистра, скрывалось за цвтами жизни. Въ глубокомъ отчаянія лежала она передъ корзиной, откуда насмшливо свалилъ на нее зубы черепъ, и невольно поддавалась вліянію чарующихъ звуковъ органа.

Не боле посчастливилось и Лидіи съ задачей магистра. Стоя на колнахъ передъ ‘зеркаломъ напоминанія’, она съ трудомъ старалась сосредоточить мысли для молитвы. Темное круглое стекло страшно смотрло на нее и ей казалось, что если она взглянетъ только, то увидитъ въ немъ всхъ убитыхъ женъ Синей Бороды. Звуки органа успокоили ее и она ршилась послдовать приказанію магистра. Страшный кривъ вырвался изъ ея груди, едва она взглянула въ зеркало. Какъ разъ передъ собой она увидала монаха въ ряс и въ капюшон, она узнала собственное лицо, блдное, испуганное, съ страшными глазами. Съ нею сдлалась лихорадочная дрожь. Долго пролежала она на полу, прежде чмъ собралась съ духомъ еще разъ взглянуть на видніе. Та же картина: монахъ сидитъ строго непокойно, а изъ капюшона смотритъ ея блдное лицо. Снова вскрикнула она, двойникъ ея въ капюшон тоже открылъ ротъ. Стекло затуманилось и она должна была протереть его платкомъ. Тутъ она увидала, что въ капюшон отражается ея рука съ платкомъ. Тогда ей стало ясно, что она видитъ собственное отраженіе въ зеркал. Разсерженная этою ужасною шуткой, она отдернула занавсъ, чтобы съ двичьимъ любопытствомъ изслдовать дло до основанія. За занавсомъ она увидала нарисованнаго монаха, а въ его капюшон вставленное зеркало, такъ что, кто смотритъ въ круглое стекло, находящееся какъ разъ напротивъ зеркала, тотъ видитъ въ капюшон отраженіе своего лица, обрамленное монашескимъ капюшономъ. Удостоврившись въ этомъ, она опустила занавсъ. Впечатлнія, ожидаемаго магистромъ, это не произвело на нее. Гораздо больше ее безпокоила латинская надпись, противъ ожиданій магистра понятая ею, потому что монашеская одежда указывала на истинное положеніе брата Паоло. Самыя странныя мысли проносились въ ея отуманенной головк. Вдругъ она вскочила, звуки органа оборвались такъ внезапно и рзко, точно смерть схватила играющаго своими острыми когтями. Другихъ молящихся двушекъ это также испугало и прервало ихъ молитвенное настроеніе. Почти тотчасъ же раздался въ мрачной церкви мелодичный голосъ итальянца.

— Я вижу всю окружность земли и въ одномъ углу пещеру Маріи…

Дочитавъ до конца, онъ тихо подошелъ въ первой двушк, стоявшей у алтаря, обративъ картину лицомъ въ стн, онъ нжно прикоснулся рукой къ глазамъ двушки и спросилъ:

— Ясно ли представляешь ты въ своемъ ум святыхъ?

— Кажется, ясно,— прошептала толстая двушка.

— Представь себ пещеру святыхъ, ихъ лица и одежду. Ты должна припомнить, какія лица освщены, какія въ тни, какого цвта ихъ.платья. Ты должна видть ихъ слды, слышать шелестъ ихъ платья, чувствовать дыханіе ихъ на своемъ лиц. Раньше этого ты не можешь встать. Если же ты достигъ до этого, то скажи ‘аминь’ и съ знаменіемъ креста выйди отсюда, пока душа не ослабла.

Онъ наклонился къ хорошенькой двушк и запечатллъ на лбу ея отеческій поцлуй. Потомъ онъ подошелъ къ другой молящейся, къ красивой, нервной Берт фонъ-Штейнахъ, лихорадочно вздрагивая, лежала она, распростертая на холодномъ полу передъ черепомъ и орудіями умерщвленія плоти. Съ удоволь! ствіемъ смотрлъ онъ на впечатлніе, произведенное его экзерциціями, видя, что душа ея похожа теперь на мягкій воскъ въ рук, онъ обратился къ ней:

— Знаешь ли, гд блуждаетъ теперь душа, смотрвшая когда-то изъ этихъ пустыхъ глазныхъ впадинъ?— спросилъ онъ.

Двушка покачала головой, не вставая съ колнъ.

— Она находится въ мст мученій и мечется въ неугасаемомъ огн ада. Закрой глаза и представь себ обширную преисподнюю, гд царствуетъ вчное пламя. Слышишь ли ты мольбы о помощи осужденныхъ душъ, ихъ жалобы и вопли, крики и богохульства? Чувствуешь ли ты срный чадъ, запахъ гніенія, тины и сырости, несущійся снизу? Чувствуешь ли ты на язык соляную горечь слезъ, проливаемыхъ въ аду? Осязаешь ли ты пальцами пламя, сожигающее души осужденныхъ?

— Нтъ, нтъ!— простонала испуганная двушка.

Тогда рядомъ съ ней склонилась на колна мрачная фигура. Она чувствовала его дыханіе на своей щек, видла его конвульсивныя вздрагиванія и слышала, какъ въ фанатическомъ экстаз онъ шепталъ:

— Милліоны людей вижу я, вотъ они кружатся и корчатся въ вчномъ пламени. Глаза ихъ выворачиваются отъ невыразимаго ужаса, изувченные члены содрогаются отъ страшныхъ мученій. О, какъ страшно корчатся ихъ тла и раздаются отчаянные криви ужаса, но небеса холодно сіяютъ надъ ихъ головами. Только эхо ихъ собственныхъ криковъ отдается вверху. Вотъ тутъ, и тутъ и тамъ, въ углу скалятъ зубы черти съ птичьими лицами, туловищемъ лягушекъ и орлиными когтями. Подобно летучимъ мышамъ кружатся они надъ осужденными и радуются ихъ мукамъ. Вонъ подхватили они толпу гршниковъ и опустили въ ящикъ съ кипящею смолой. Видишь ли ты, вонъ, взвилось синее пламя? Если несчастные стараются вылзти, то черти толкаютъ ихъ обратно бичами изъ гадовъ. Видишь ли ты, какъ онъ змей обвился вокругъ женщины, какъ жабы впились, въ ея тло и чортъ цлуетъ ее своею мышиною мордой? Вонъ, черти снова слетлись, какъ скрежещутъ ихъ зубы и раздается насмшливый хохотъ. Новыя мученія, страшнйшія пытки придумываютъ они. Смотри, вонъ вливаютъ они черную смолу, поднимается огненный столбъ. Дымъ и чадъ скрываютъ красное пламя, крики ужаса усиливаются. Смотри, они обращаютъ къ намъ умоляющіе взоры, простираютъ руки, мы должны помочь, имъ, должны молиться за нихъ…

— О, я не могу больше,— стонала двушка,— какъ пахнетъ смолой! Мн дурно! Пустите меня!…

— Такъ иди, дочь моя, но запечатлй въ своемъ сердц то, что ты видла.

Клара и Лидія Эрастъ все еще лежали въ своихъ углахъ. Молодой священникъ слъ къ органу и заигралъ нжныя, трогательныя мелодіи, успокоительно дйствующія на души молящихся. Вотъ раздались тихіе шаги и вторая двушка вышла изъ церкви. Только одна Лидія еще безмолвно лежала. Къ ней также приблизилась высокая фигура.

Неизвстно, на кого больше походила она, на архангела Господня, или на ангела, отпавшаго отъ Бога въ гордомъ высокомріи, когда медленно приближалась во мрак къ молящейся. Никогда не былъ Паоло красиве. Его черные глаза еще блестли огнемъ экстаза, а обыкновенно блдное лицо горло яркимъ румянцемъ.

— Понимаешь ли ты сладость божественной любви?— шепталъ онъ.— Лидія, видишь ли улыбающіяся, нжныя губы Спасителя?

Колнопреклоненная Лидія чувствуетъ, какъ онъ склоняетъ свое лицо въ ей голов, дыханіе ея усиливается и щеки покрываются яркимъ румянцемъ. Какъ будто въ увлеченіи молитвой онъ беретъ ея руки и двушка чувствуетъ, какъ дрожатъ его руки.

— Неужели ты ничего не видишь?— шепталъ онъ.

— Ахъ, куда я ни взгляну, везд вижу устремленные на меня черные глаза.

Смущенная и взволнованная, она поднялась. Тутъ исчезло и его самообладаніе. Страстно привлекъ онъ ее къ себ и его горящія, лихорадочныя губы прижались въ ея устамъ. Безсильно лежала она въ его объятіяхъ. Минуты блаженства проходили, какъ секунды. Вдругъ раздался холодный, строгій голосъ.

— Такъ вотъ каковы ваши экзерциціи, магистръ Лауренцано?— холодно спросила игуменья, подходя къ нимъ.— Иди въ свою комнату, Лидія,— обратилась она къ дрожащей двочк.

Оставшись наедин съ магистромъ, она отдернула занавсъ съ окна, чтобы угасающій дневной свтъ освтилъ темный уголъ. Молодой священникъ, погруженный въ думы, сидлъ на ближайшей скамь, опустивъ голову на налой. Онъ ни слова не возразилъ игумень, когда она, разсерженная, обратилась къ нему со словами:

— Такъ вотъ зачмъ вкладываете вы въ душу невинныхъ дтей эти мистическія, чувственныя картины и возбуждаете въ нихъ низкую страсть, чтобы довести ихъ до паденія? Стыдно, тысячу разъ повторяю: стыдно. Лучше бы вы употребили силу для достиженія вашихъ низкихъ замысловъ, чмъ развращать такимъ образомъ невинныя души.

Стонъ, похожій на стенанія раненаго стрлой оленя, коснулся слуха разгнванной игуменьи. Она увидала лицо молода то’ священника, искаженное судорожными страданіями. Въ сердц ея проснулась жалость къ несчастному молодому человку.

— Я врю, магистръ Паоло,— сказала она ласкове,— что’ вы не имли намренія сдлать то, за чмъ я васъ застала, и благодарю святыхъ за то, что они привели меня сюда раньше, чмъ случилось большее несчастіе. Вы видите, что выходитъ изъ скоморошества, которое изобрлъ самъ врагъ… Пусть садовникъ завтра же унесетъ отсюда картины и вещи обратно въ вашу комнату. Если подобныя экзерциціи должны быть, то я допущу ихъ только въ такомъ вид, какъ то позволяютъ правила всякаго порядочнаго монастыря. Вы же возвращайтесь въ Гейдельбергъ, если это возможно безъ вреда вамъ и намъ. Я дорожу доброю славой монастыря во всхъ отношеніяхъ и не хочу, чтобы на насъ клеветала Fama publica.

Затмъ добрая игуменья простилась съ нимъ и оставила его одного въ церкви, только часъ спустя, Паоло вышелъ оттуда, шатаясь, какъ больной, и держась за стну….

Мать Сабина отправилась къ Лидіи, она нашла ее мене разстроенной, чмъ ожидала. Скоре лучъ радости свтился въ добрыхъ глазахъ двушки.

— Что сказать мн вамъ,— начала игуменья строгимъ тономъ,— относительно вашего поведенія? Относительно того, вы позволяете цловать себя священнику?…

— Ахъ!— Двушка вздохнула и покраснла.— Простите меня, добрая матушка игуменья. Увряю васъ, это въ первый разъ. Магистръ иметъ честныя намренія и отецъ ничего не будетъ имть противъ того, чтобы мы обвнчались.

Старая монахиня сухо засмялась.

— Глупая двочка, разв ты не знаешь, что Лауренцано католическій священникъ и не можетъ жениться?

Едва она произнесла эти слова, какъ раскаялась въ никъ. Кровь отхлынула отъ лица двушки, глаза неестественно расширились, и въ упоръ смотрли въ лицо игуменьи. Наконецъ, Лидія разразилась истерическимъ рыданіемъ.

— Это неправда! Неправда, матушка! Вдь, неправда?

Старуха ласково прижала ее къ своему сердцу. Душу надрывающія жалобы молодой двушки возбуждали ея жалость.

— Успокойся, дитя, успокойся. Несчастіе не такъ велико, какъ ты себ представляешь. Вдь, ты же совсмъ не знаешь этого священника, забывшаго свой долгъ. Ты любишь чернаго мужчину, говорящаго съ каедры, истиннаго Лауренцано ты никогда не видала. Ты любишь фантастическій образъ, созданный твоимъ воображеніемъ. Ты должна стереть въ душ этотъ глупый образъ. Вотъ и все. Изъ этого ничего не можетъ выйти. Лауренцано пришелъ, чтобы обратить насъ въ католичество… Вдь, его осмютъ, если его побдятъ твои голубые глаза.

— Я хочу назадъ, къ отцу,— просила бдная двушка, рыдая.— Я не хочу здсь оставаться.

— Ты должна прежде успокоиться, дитя мое. Въ такомъ вид я не могу отпустить тебя къ отцу. Онъ никогда не долженъ знать о томъ, что здсь случилось. Курфюрстъ изгналъ бы Лауренцано изъ страны.

Со страхомъ взглянула двушка на пфальцграфиню, та поцловала ее и помогла раздться и лечь.

Долго еще просидла она у постели больной, разсказывая о своей молодости, о надеждахъ выйти замужъ. Доброта всегда строгой монахини благодтельно подйствовала на бдную Лидію. Когда игуменья отворила дверь, чтобы уйти, она увидала, какъ быстро удалялись по корридору дв старыя монахини, очевидно, подслушивавшія, въ сосднихъ кельяхъ также слышались тихіе шаги. Поэтому мать Сабина созвала собраніе, чтобы заставить молчать старыхъ монахинь. Когда утшительница ушла изъ комнаты, Лидія сказала:

— Такъ вотъ зачмъ зеркало напоминанія, данное его тиранами! Затмъ, чтобы онъ никогда не забывалъ, что онъ монахъ.

Она представляла себ, каковъ онъ въ капюшон, въ которомъ сегодня она видла свое испуганное лицо. Но впечатлнія были слишкомъ сильны, глаза слипались и скоро она погрузилась въ глубокій сонъ. Въ сосдней комнат Клара фонъ-Штейнахъ видла страшные сны: адъ, мученія гршниковъ. Нсколько разъ она вскрикивала во сн, что горитъ, говорила, что слышитъ запахъ сры.

— Примите отсюда черепъ,— кричала она,— посмотрите, какъ черви ползутъ изъ глазъ!

Магистръ Лауренцано, своими экзерциціями причинившій столько бдъ, сидлъ въ своей комнат, облокотившись на открытое окно. Онъ и не пробовалъ ложиться спать. Когда разсвло, онъ взялъ книжку св. Игнатія и прочелъ на послдней страниц: ‘Возьми, о, Господи, мою свободу, память, волю и разумъ…’ Напрасно, онъ не могъ молиться. Разстроенный, съ безумнымъ взглядомъ побжалъ онъ въ горы.

Глава VIII.

— Вроятно, въ конц-концовъ, мн придется разыскивать брата въ гостиниц ‘Олень’,— сказалъ однажды вечеромъ художникъ Феликсъ, напрасно прождавши Паоло цлый день въ замк. Онъ отбросилъ рзецъ и рабочій фартукъ и спустился на площадь, черезъ хорошо знакомыя ему ворота онъ вошелъ въ гостиницу, въ послднюю комнату, гд обыкновенно собирались гейдельбергскіе проповдники. Ихъ еще не было. Низкая, сводчатая комната освщалась единственною лампой, у стола сидлъ полный старикъ съ зеленымъ лицомъ и краснымъ носомъ. Почтительно поклонившись, Феликсъ слъ около старика, съ ногъ до головы одтаго въ черное, припоминая, что гд-то уже встрчалъ его.

— Вы одинъ выпили эту кружку, уважаемый господинъ?— спросилъ онъ молча пьющаго сосда.

— Человкъ — робкое и малодушное созданіе,— отвчалъ тотъ назидательно.— Я тоже думалъ сначала, что не одолю ее, а теперь съ Божіею помощью, я готовъ приняться за вторую.

— Но вы едва ли найдете тогда двери своей квартиры,— смясь, отвчалъ художникъ.

— Какъ можете вы знать это?— отвчалъ проповдникъ, строго взглянувъ на художника.— Если милосердый Богъ назначилъ кому-нибудь выпить четыре кружки бергштрасскаго, тотъ выкажетъ неблагодарность Творцу всхъ благъ, если выпьетъ только три.

Съ этими словами онъ громко постучалъ оловянною крышкой каменной кружки, изъ сосдней комнаты раздался осипшій голосъ: ‘Сейчасъ, господинъ проповдникъ’.

Тотчасъ же за этими словами появился маленькій, толстый человкъ съ краснымъ лицомъ и взялъ кружку проповдника.

— А вамъ, г. итальянецъ, опять прикажете подать бочку воды и наперстокъ вина?— спросилъ толстякъ, знакомый Феликсу со времени его прежняго пребыванія въ гостиниц.

— Какъ и тогда, Клаусъ,— смясь, отвтилъ Феликсъ.— Ему подали маленькій стаканчикъ вина и графинъ воды.

Разсмотрвши поближе своего сосда и бросивъ еще разъ взглядъ на страннаго слугу, Феликсъ внезапно вспомнилъ, что на этихъ дняхъ гд-то видлъ ихъ вмст.

— Не Клауса ли я недавно видлъ въ вашемъ обществ въ пріемной новаго двора?— спросилъ онъ проповдника.

Г. Адамъ Нейзеръ скорчилъ отчаянно-кислую мину.

— Онъ былъ прежде придворнымъ шутомъ, — отвчалъ проповдникъ,— но новомодные ханжи упразднили должность веселаго совтника. Итальянскіе господа придворные проповдники хотятъ самого всемилостивйшаго государя сдлать шутомъ. Пенсіи ему не дали, на это онъ и хотлъ жаловаться курфюрсту. Да ничего не вышло! Кто знаетъ, можетъ быть, и мн придется когда-нибудь сдлаться затычкой въ бочк, если не захочу умереть съ голода.

И онъ со злостью допилъ кружку краснаго вина.

— Ну, Нейзеръ, какъ-то вы теперь рано встаете?— произнесъ низкій басъ, принадлежащій только что вошедшему священнику.— А, вдь, это рыла чудесная выдумка нашего общаго друга Олевіана назначить вамъ въ наказаніе раннія службы, ха, ха, ха!

— Ужь я зарубилъ у себя на носу насчетъ этого, г. инспекторъ,— отвчалъ красный Нейзеръ, — и я думаю, что придетъ время, когда мы снова выгонимъ французовъ, силезцевъ и трирцевъ изъ южной Германіи, гд имъ нечего длать.

— Итальянцевъ вы забываете,— подсказалъ Феликсъ.

— На вашего брата еще никто не можетъ пожаловаться,— отвчалъ вошедшій съ инспекторомъ Сильваномъ священникъ Биллингъ, худой блондинъ, съ красивымъ, но безжизненнымъ лицомъ, заставляющій предполагать, что онъ лучше играетъ въ шахматы, чмъ проповдуетъ.— Магистръ Лауренцано ведетъ себя скромно, онъ добрый товарищъ и не больше насъ любитъ кальвинистовъ, это я давно знаю. Десять епископовъ не надодали намъ такъ, какъ одинъ Олевіанъ.

— Да, да!— перебилъ Нейзеръ,— я говорю о немъ и о всхъ голодныхъ, приходящихъ въ нашъ прекрасный Пфальцъ, какъ о свиньяхъ, лзущихъ къ мшку съ овсомъ, теперь они такъ разълись, что имъ все кажется невкуснымъ. Знаете ли вы, что сказалъ курфюрсту пришлый силезецъ Урсинъ, когда его высочество недавно былъ въ Амберг? Онъ просто-на-просто заявилъ, что въ цломъ Пфальц не наберется и шести порядочныхъ проповдниковъ. Это его подлинныя слова.

Нейзеръ ударилъ кулакомъ по столу такъ сильно, что стаканы зазвенли и вино пролилось.

— Го, то, то!… Какъ горячо, товарищъ!— воскликнула маленькій, толстенькій господинъ съ смшною наружностью, представленный Феликсу какъ проповдникъ Сутеръ изъ Фейденгейма.

Онъ смъ рядомъ съ Сильваномъ и любезно обратился къ нему:

— Подъ крыломъ моего инспектора лютцельсаксонское вино покажется мн ингельгеймскимъ. Но разв не позорно такъ обращаться съ нашимъ Адамомъ,— прибавилъ онъ, хлопая Нейзера по плечу,— съ человкомъ, безъ котораго ‘Олень’ не могъ бы существовать?

— И у котораго больше всего прихожанъ въ Гейдельберг,— пробормоталъ Клаусъ.

— Какимъ образомъ больше?— спросилъ инспекторъ.

— Да вс т, которые не ходятъ въ церковь.

Вс засмялись. Нейзеръ, злобно взглянувъ на него, пробормоталъ:

— Убирайся къ твоей бочк, затычка!

Въ это время изъ глубины комнаты выступила блдная фигура магистра Лауренцано, онъ граціозно подалъ свою узкую, блую руку брату, вжливо поклонился красноносому Нейзеру и спросилъ, какъ онъ себя чувствуетъ.

— Очень хорошо, — отвчалъ толстякъ ядовито,— и желаю святому отцу того же.

Паоло пропустилъ мимо ушей намекъ и слъ между инспекторомъ и братомъ. Вроятно, онъ слышалъ часть разговора, такъ какъ обратился въ Сильвану съ дружелюбнымъ смхомъ:

— Ваши товарищи каждый день заставляютъ меня выслушивать, что они съ неудовольствіемъ видятъ здсь иностранцевъ и не хотятъ ни кальвинистовъ, ни лютеранъ, ни папистовъ. Кого же они хотятъ?. Мн кажется, необходимо быть гейдельбергцемъ, пить много пива и вина, чтобы въ ихъ глазахъ казаться хорошимъ проповдникомъ.

Инспекторъ покачалъ головой.

— Я самъ не изъ Пфальца, но никто еще не сказалъ мн, что я стою ему поперегъ дороги.

Іезуитъ пристально посмотрлъ на него.

— Вы баварецъ?

— Нтъ, я тиролецъ, былъ папистомъ и даже очень ревностнымъ.

— Можно ли узнать, что охладило ваше рвеніе?— спросилъ Паоло съ любопытномъ.

— Почему же нтъ?— сказалъ Сильванъ.— Это не очень интересная исторія, но поучительная для васъ и вамъ подобныхъ, и мн не можетъ повредить, потому что уже много времени прошло съ тхъ поръ. Родомъ я изъ Тріента, воспитывался въ Инспрук аббатомъ Альтхеромъ и посл посвященія былъ посланъ капелланомъ въ округъ Зальцбургъ, гд приходъ былъ слишкомъ великъ для одного стараго священника. И такъ, я вышелъ изъ семинаріи въ свтъ, мечтая улучшить людей и обратить ихъ на путь истинный. Я пришелся очень по душ толстому священнику. Онъ жилъ съ своею хозяйкой и каждое посл-обда отправлялся въ Зальцбургъ и пилъ старое вино въ, гостиниц св. Петра. Для меня это было очень удобно, такъ какъ онъ предоставлялъ мн одному заниматься приходомъ. Я ревностно принялся было проповдывать крестьянамъ, пока не замтилъ, что они только смются надо мной. Я обидлся и ршилъ запереться въ проповднической библіотек, съ тмъ, чтобы написать толстую книжицу, способную удивить свтъ. Но единому Богу извстно, какія сочиненія нашелъ я въ библіотек священника! Аммадиса фонъ-Галліена, сатиры Эразма и Гуттена, сочиненія Боккачіо, эпиграммы Поджіо и романы Рабле! Тутъ я понялъ, почему мой товарищъ пилъ столько вина, чтобы только забыться. Я воспылалъ священнымъ негодованіемъ и ршилъ разомъ уничтожить этотъ соблазнъ. Однажды посл обда, когда священника не было дома, а хозяйка отправилась навстить своихъ племянниковъ и племянницъ, я собралъ всю антихристову библіотеку, отнесъ на дворъ, разложилъ аккуратными связками и зажегъ съ четырехъ угловъ… Но въ своемъ рвеніи я и не сообразилъ, что дуетъ южный втеръ. Горящая бумага взвилась надъ дворомъ, и не усплъ я опомниться, какъ уже загорлась крыша свиныхъ хлвовъ… за ними вспыхнула соломенная крыша церковнаго дома. Я бгу въ церковь и бью въ набатъ. Сбгается народъ. Св. Флоріанъ! Оборачиваюсь назадъ: вся страна объята пламенемъ. Втеръ перекидываетъ солому съ крыши на крышу. Я уже не сталъ дожидаться награды за свое благочестіе, взялъ палку и безъ оглядки пустился бжать. Ночи проводилъ я въ пол, лежа на голой земл. Такъ возвратился я въ Инспрукъ къ моему аббату и чистосердечно ему во всемъ покаялся.

— Ты усердствовалъ, не понимая,— сказалъ онъ.— Въ Тирол теб нельзя оставаться.

— Я долженъ былъ покинуть свои горы и идти въ какую-нибудь изъ шестнадцати сторонъ, откуда дуетъ втеръ надъ Мюнхенскою пустыней. Въ Вюрцбург бишовъ Цобель, думая, что я природный тиролецъ, назначилъ меня каноникомъ и придворнымъ проповдникомъ. Тамъ не было штровейна, за то былъ штейнвейнъ. Я нашелъ свою Терезу и мы зажили ни шатко, ни валко, какъ Богъ велитъ. Наконецъ, думалъ я, вдь, это выходитъ длать дло только на половину, и обратился въ Пфальцъ съ вопросомъ, не примутъ ли туда меня. Моя Тереза приставала ко мн, чтобы я женился на ней, да и мн хотлось имть дтей при себ. Такимъ образомъ пришелъ я въ Лоденбургъ. Вмсто крпкаго штейнвейна, я пью лютцедьсаксонское. Оно не такъ хорошо, за то здорове. Однимъ словомъ, инспекторъ Сильванъ счастливе, чмъ былъ каноникъ въ Вюрцбург. Вотъ моя исторія, молодой человкъ, и я думаю, что вамъ она можетъ служить примромъ.

— Благодарю васъ,— сказалъ Паоло, смясь,— вы можете быть уврены, что я не подожгу вашъ Гейдельбергъ. Онъ и безъ меня горитъ каждый мсяцъ.

— Мсто канцлеру Пробу и господину церковному совтнику!— засуетился Нейзеръ, когда вошелъ Эрастъ съ красивымъ, виднымъ господиномъ, который слъ за столъ проповдниковъ.

Все тсне становились ряды, дочь придворнаго шута, румяная пфальцская двушка, весело прислуживала. Только магистра Лауренцано она, казалось, не замчала. Онъ сидлъ безъ вина до тхъ поръ, пока самъ хозяинъ гостиницы не подалъ ему.

— Кто этотъ взъерошенный господинъ съ высокимъ лбомъ?— спросилъ художникъ.— Я говорю вонъ про того, который такъ быстро вливаетъ въ себя стаканъ за стаканомъ и каждое слово котораго возбуждаетъ шепотъ одобренія въ сосдяхъ.

— Это нашъ великій филологъ Ксиландръ.

— Гм!— проворчалъ Феликсъ,— великіе гуманисты иначе выглядятъ у насъ. А вотъ этотъ худощавый господинъ, который снисходительно держится, какъ будто боится раздавить насъ, смертныхъ, своею львиною лапой?

— Замолчи же,— прошепталъ Паоло,— это знаменитый Питопей, великій послдователь Аристотеля изъ Девентера.

— Священники должны быть готовы къ очень трудной задач,— громко заговорилъ канцлеръ Пробъ.— Введеніе женевскаго церковнаго управленія — дло ршеное. Будутъ устроены консисторіи, которыя вмст съ церковнымъ управленіемъ будутъ вдать дла, подлежащія церковному суду. Выметать соръ изъ избы отнын станетъ похвальнымъ занятіемъ. ‘Обязанности декана,— гласятъ ‘ордонансы’ Бальвина,— состоятъ въ томъ, чтобы слдить за жизнью каждаго’. Кварталы города будутъ раздлены между деканами, они должны будутъ осматривать дома и удостовряться, ввели ли отцы и матери новый катехизисъ, мирно ли живутъ семейства, не напивается ли мужъ, жена не бранится ли съ сосдкой, ходятъ ли вс въ церковь и причащаются ли, нтъ ли въ домахъ картъ и костей, не танцуютъ ли дочери въ хороводахъ. За искорененіемъ этихъ пороковъ должны слдить священники. Вообще охраненіе общественнаго порядка переходитъ отъ полицейской власти къ церковному вдомству.

— Ну, ужь насчетъ общественнаго-то порядка не даромъ говоритъ пословица: гд дыра была, тамъ дыра и будетъ,— выкрикнулъ хриплый голосъ хозяина.

Канцлеръ сдвинулъ брови.

— Ага! нашъ Клаузъ возвращается къ своей шутовской роли,— замтилъ инспекторъ.

— Онъ правъ. Только дти и дураки говорятъ правду,— заговорилъ Эрастъ, потирая своею желтою кожаною перчаткой больную руку.— Проповдники обладаютъ слишкомъ малыми силами для того, чтобы охранять общественный порядокъ. Безъ полиціи, все-таки, не обойдутся, только подчинятъ ее господамъ богословамъ. Если полицейскій Гартманъ Гартмани можетъ охранять порядокъ по приказанію Олевіана, то я не вижу, почему бы онъ не могъ сдлать этого и безъ его приказаній. Врно только то, что нельзя дольше выносить въ Гейдельберг эту распутную жизнь, уличный шумъ до глубокой ночи, вчную стрльбу и музыку. Всему этому могъ бы помшать полицейскій и безъ помощи проповдниковъ, если бы онъ самъ не гонялся за юбками, не воображалъ бы себя великимъ гуманистомъ и не занимался бы римоплетствомъ, вмсто того, чтобы исполнять свои обязанности.

— Да, порядокъ въ Гейдельберг оставляетъ желать многихъ улучшеній, — подтвердилъ Пробъ,— и вотъ теперь приходится расплачиваться за прежнія упущенія.

Проповдники молчали и сконфуженно смотрли передъ собой. Тихій ангелъ пролетлъ по комнат,— успли пролетть, можетъ быть, даже два ангела, прежде чмъ философъ Питопей далъ разговору другое направленіе, сказавши насмшливо:

— Значитъ, мы не увидимъ больше въ ‘Олен’ духовныхъ лицъ, потому что если богословы хотятъ отучить свою, паству отъ сиднія въ гостиницахъ, то сами должны показать примръ.

— Пропадаетъ, г. Нейзеръ, вся выгода раннихъ службъ,— сказалъ, улыбаясь, Ксиландръ.

— Если предложенія Олевіана будутъ приняты,— замтилъ канцлеръ Пробъ,— то вы избавлены будете и отъ этой заботы, г. профессоръ. Гостиницы запрутся для насъ, за то будутъ аббатства, гд будутъ собираться холостые бюргеры по вечерамъ подъ наблюденіемъ Олевіана, Урсина и Цанхи. Никому не дастся тамъ сть и пить, раньше чмъ не прочтетъ молитвы или поученія… Количество выпиваемыхъ стакановъ будетъ установлено указомъ консисторіи.

Общее выраженіе неудовольствія послдовало за этимъ невроятнымъ извстіемъ. _

— Господинъ канцлеръ шутитъ, — сказалъ проповдникъ Сутеръ съ изумленнымъ выраженіемъ лица.

— Э!— отвчалъ Пробъ.— Разв вы не читали женевскіе ‘ордонансы’, предписывающіе, что женевцамъ позволяется сть, что нтъ? Не запретилъ разв Кальвинъ своимъ женевцамъ сушеные южные плоды? Не запретилъ Онъ разв платящимъ низкую подать сть печенье, жареную дичь и птицу? Не установилъ онъ разв, что ни одинъ женевецъ не сметъ приглашать къ себ боле десяти человкъ гостей? Не приказалъ онъ разв, чтобы никто не носилъ бархата, шелка и яркихъ цвтовъ, хотя въ самой Женев величайшія красильни и фабрики бархата? Консисторія же обязана заботиться о томъ, чтобы Гансъ не перевязывалъ букета для своей Гретхенъ дорогою лентой или золотымъ шнуркомъ, какъ буквально предписываютъ женевскіе ‘ордонансы’. Такъ почему бы той же консисторіи не обратить своего отеческаго вниманія на количество стакановъ, выпиваемыхъ каждый вечеръ господиномъ проповдникомъ Нейзеромъ? Если, томимый жаждой, онъ переступитъ назначенное количество, то на другой день долженъ въ церкви на колнахъ просить прощенія у прихожанъ.

— Такъ выпьемте же сегодня еще кружку,— воскликнулъ проповдникъ Сутеръ своимъ пискливымъ голосомъ.— Эй! Клаусъ!!

— Я былъ въ Женев,— началъ проповдникъ Биллингъ съ дипломатическою улыбкой, лукаво посматривая на канцлера,— и по опыту знаю, что тамъ творится. Если живешь слишкомъ хорошо, то за это въ наказаніе скутъ и выставляютъ къ позорному столбу… Живешь слишкомъ строго — и это нехорошо! Въ мое время одинъ крестьянинъ былъ посаженъ въ тюрьму за то, что по пятницамъ не лъ мяса, потому что Кальвинъ заподозрилъ, что онъ тайный папистъ. Одна несчастная вдова была призвана въ консисторію за то, что на могил мужа сказала: ‘геquiescat im pace’. Молодыхъ женщинъ, прическа и платья которыхъ не нравились Кальвину, скли розгами… мало того, онъ засадилъ въ тюрьму даже портниху, шившую платье, и подругу, помогавшую одваться. Хорошо будетъ въ Гейдельберг, когда чахоточныя лица, окружающія Урсина и Цанхи, будутъ совать свои носы во вс горшки. Я еще живо помню, какъ они заставляли меня, точно школьника, отвчать катехизисъ, осматривали книги, заставляли почтенныхъ дамъ и стариковъ вытверживать на память молитвы, и засадили насъ на цлый годъ въ классныя, чтобы мы проврили свой взглядъ на предопредленіе.

Тягостная пауза, послдовавшая за этими словами, свидтельствовала о впечатлніи, произведенномъ разсказомъ многоиспытавшаго проповдника.

— И воскресныя прогулки,— продолжалъ онъ,— игры въ кегли и карты, танцы и пніе,— все должно быть забыто жителями нашего Пфальца, такъ какъ за все это потянутъ къ церковному суду, а судъ приговоритъ либо къ заключенію въ тюрьм, либо къ изгнанію изъ страны.

— Судить чужеземцамъ меня не придется, — съ злостью сказалъ Нейзеръ,— я и такъ ухожу.

— Куда же вы хотите идти?— отвчалъ Ксиландръ.— Къ гугенотамъ? Такъ вамъ придется еще раньше вставать, потому что службы ихъ начинаются съ восходомъ солнца. Къ саксонцамъ? Вспомните плохое пиво и ученіе о вездсущіи. Въ Ганзейскіе города? Тамъ у Хезхузена и Вестфаля вы попадете изъ кулька въ рогожу. Ничто не поможетъ, братъ, надо покориться.

— Я уже знаю куда, и инспекторъ, и мой другъ Сутеръ знаютъ также это мсто. Найдутся и послдователи, если здсь будетъ такъ же продолжаться. Мы узжаемъ.

— Клаусъ также принадлежитъ къ вашей компаніи?— засмялся Ксиландръ.

— Клаусъ сдлается туркомъ, — отвчалъ слуга.

— Придержите свой злой языкъ,— остановилъ его Пробъ.

— Еще вопросъ, лучше ли быть туркомъ, или находиться при пфальцскомъ двор подъ властью Олевіана и Фридриха Благочестиваго,— проворчалъ Нейзеръ.

— Толстякъ Нейзеръ,— шутилъ Ксиландръ,— готовъ промнять трехъ праотцевъ на бочку вина, подумайте, въ Турціи не дадутъ ни капли вина: у пророка былъ плохой желудокъ.

Канцлеръ поднялся, разговоръ показался ему слишкомъ тривіальнымъ, да, къ тому же, онъ уже достигъ своей цли: настроилъ противъ церковнаго управленія. Черезъ минуту вышли Эрастъ и оба профессора, затмъ священникъ Биллингъ.

Остались только оба брата итальянца, да немногія духовныя лица, выжидавшія, повидимому, ихъ ухода. Сильванъ спросилъ даже художника, не пойдетъ ли онъ провожать брата до монастыря при чудномъ лунномъ свт. Но Паоло какъ будто ршилъ сегодня пересидть всхъ. Онъ спросилъ у Клауса еще стаканъ вина, и Феликсъ, обрадованный, что подольше увидитъ брата, охотно остался съ нимъ. Наконецъ, инспекторъ всталъ и переслъ на другой конецъ стола, гд его тотчасъ же окружили Су теръ, Нейзеръ и третій проповдникъ, называемый ими Веге, діакономъ изъ Лаутерна.

Въ то время, какъ Паоло разсказывалъ брату о своихъ занятіяхъ, инспекторъ вынулъ нсколько писемъ и въ полголоса обратился въ остальнымъ:

— Я былъ въ Шпейер. Каспаръ Бекхеръ, канцлеръ воеводы, дружески принялъ меня. Ему будетъ пріятно, если зрлые и опытные богословы поступятъ на службу семиградской церкви. Онъ думаетъ, что его единоврцы немного недоврчивы, они боятся, что прибывшіе туда нмцы причинятъ имъ столько же хлопотъ, сколько Пфальцу итальянцы, бельгійцы и французы. Поэтому намъ бы слдовало коротко и ясно отказаться отъ ученія о трехъ постасяхъ, иначе суперинтендентъ Давидисъ не согласится насъ принять.

— Отказаться отъ Св. Троицы?— сказалъ Веге.— Это слишкомъ!

— Я зналъ, — смясь, сказалъ Сильванъ, — что вы струсите и потому я достану вамъ каштаны изъ огня. Я уже написалъ маленькій трактатъ противъ ученія о св. Троиц и пошлю его Бландарату, лейбъ-медику воеводы. Прибавлю только, что и вы того же, мннія, и, думаю, Давидисъ останется доволенъ. Вотъ бумага.

Веге взялъ протянутые ему листы и прочелъ ихъ.

— Это, однако, уже черезъ-чуръ ршительно!— сказалъ онъ, подозрительно посматривая на итальянца.

— Чмъ ршительне, тмъ лучше,— отвчалъ Сильванъ.— Посланникъ воеводы и наши друзья въ Трансильваніи должны убдиться, что мы серьезно относимся къ переходу, иначе мы не получимъ порядочныхъ мстъ. Я ухожу отсюда, потому что они оттерли меня на задній планъ и посадили мн на носъ этихъ сверо германскихъ и французскихъ нищихъ. Нищенскій приходъ въ Трансильваніи не удовлетворитъ пеня. Я лучше бы остался тогда въ Лоденбург. Нейзеръ, вы какого мннія?

Тотъ поднялъ немного свою отяжелвшую отъ вина голову.

— Опять суперинтендентъ, требующій признаній!— воскликнулъ Нейзеръ.— Неужели вся земля такъ переполнена этою дрянью, что никогда нельзя жить въ Клаузенберг такъ, какъ хочется? Клаусъ правъ: лучше турки, чмъ суперинтенденты. Къ чорту Давидиса и Бландарата! Я иду къ туркамъ. Сегодня же напишу прошеніе султану Селиму. Покоя хочу я отъ этихъ кровопійцъ! Для того разв ухожу я изъ Пфальца, чтобы позволить мучить себя въ Клаузенберг?

— Да не кричите такъ,— сказалъ Сильванъ,— этотъ іезуитъ длаетъ только видъ, что оживленно разговариваетъ съ братомъ, я отлично вижу, какъ онъ навострилъ уши. Этихъ людей я знаю съ Вюрцбурга.

— Клаусъ!— закричалъ Веге хриплымъ голосомъ,— отчего у ословъ такія длинныя уши?

— Потому что ихъ матери не надваютъ на нихъ маленькихъ чепчиковъ.

— Неврно отгадалъ.

— Чтобы они съ улицы могли слышать проповди, если г. проповдникъ не пускаетъ ихъ въ церковь.

— Еще лучше,— сказалъ Веге, злобно взглянувъ на итальянца,— чтобы подслушивать.

— Прочь, прочь отъ этой дряни!— вскричалъ Нейзеръ.— Нигд нтъ покоя. Везд подслушиваютъ, подсматривають, шпіонятъ, считаютъ у каждаго капли въ кружк. Я хочу свободы!

— Мы мшаемъ здсь,— сказалъ Феликсъ брату, повидимому, не обращавшему никакого вниманія на разговоръ на другомъ конц стола. Глаза его не отрывались отъ губъ художника, а весь слухъ направленъ былъ на разговоръ священниковъ.

— Пускай они уйдутъ сначала,— отвчалъ Паоло по-итальянски,— лучше будетъ.

Проповдники встали и шумно вышли изъ комнаты, не удостоивъ братьевъ поклономъ.

— Нмецкая вжливость!— засмялся Паоло.

— Скоты!— сказалъ художникъ.— Если бы я могъ отпилить фасады и отправить во Флоренцію, это было бы хорошимъ дломъ.

Запивъ непріятное впечатлніе послднимъ глоткомъ воды, Феликсъ взялъ брата за руку и они вышли на площадь, залитую луннымъ свтомъ, близъ стоящія церкви выступали величественными темными массами. Феликсъ направился по дорог въ замокъ, а Паоло къ мосту. Молодой священникъ не замчалъ серебристаго блеска рки, освщенной луною, ни тумана, причудливо разстилающагося по равнин, онъ не могъ забыть только что слышаннаго имъ поношенія религіи этими нечестивыми попами. Ему казалось весьма правдоподобнымъ, что вс эти вліятельные и сильные люди, собиравшіеся здсь за столомъ, тайные сторонники аріанъ. Но онъ уже поклялся однимъ ударомъ разорить это гнздо еретиковъ. Придя въ свою комнату, Паоло сталъ шифромъ, составленнымъ для него орденомъ, писать подрббный отчетъ объ этомъ достопамятномъ вечер.

— До сихъ поръ,— сказалъ молодой іезуитъ, вытирая перо,— я стрлялъ только по мелкой дичи, опустошавшей вертоградъ Господа моего, сегодня же стрла пущена въ сердце крупному оленю.

Съ чувствомъ торжества легъ Паоло спать, думая завтра же утромъ послать письмо въ Шпейеръ.

Глава IX.

Солнце клонилось уже къ западу, а Феликсъ все еще стоялъ на верхней площадк лсовъ новой постройки, осматривая карнизы, крыши и трещины въ стнахъ, требующихъ ремонта’ За обдомъ онъ слышалъ, что возвратилась домой дочка Эраста, и, кто знаетъ, можетъ быть, именно это извстіе и напомнило ему о самой опасной части его работы. По крайней мр, во время осмотра пилястровъ, консолей и статуй, на этой высот ему не разъ приходила въ голову блокурая лсная фея, встртившаяся съ нимъ у монастырскаго пруда. Стоя на узкихъ доскахъ, на высот тысячи футовъ надъ землей, онъ задумался, устремивъ взглядъ на лицо Сераписа, потомъ провелъ рукой по глазамъ, вспомнивъ, что здсь не мсто мечтать, и, недовольно покачивая головой, сказалъ себ: ‘Если я сдлаю сегодня неврный шагъ и кончу подобно Фаэтону, то виною этому будетъ блокурая Клитія… Кто разъ видлъ нжную улыбку этой двушки, того будетъ преслдовать воспоминаніе о ямкахъ на ея щечкахъ и здсь, у языческихъ божествъ. Старые боги, вдь, тоже кое-что понимали въ этомъ!’ Въ ту минуту, какъ онъ хотлъ спускаться, онъ увидлъ передъ собой у сосдняго окна блокурую двушку, о которой онъ только что мечталъ.

Лидія дйствительно возвратилась изъ монастыря къ отцу и сдлала недовольную гримаску, увидавъ передъ окнами лса и въ комнатахъ пыль. Къ тяжелому воспоминанію о вчерашнемъ, дн примшивалось чувство одиночества дома. Разлука съ доброй старой игуменьей была тяжеле, чмъ она предполагала, и даже изъ ея добраго дтскаго сердца исчезло раздраженіе противъ подругъ, посл того какъ она разсталась съ ними, провожаемая шутками и поцлуями. Она сидла на окн и сквозь лса постройки Рупрехта задумчиво смотрла на рейнскую долину. Вдали серебрился Некаръ межъ полей, готовыхъ для жатвы, за нимъ высились голубыя горы Гарца, цвтущія акаціи, растущія по склону Іеттенбюля, распространяли благоуханіе и блые цвты каштановъ, словно инеемъ, покрыли темно-зеленыя деревья на вершинахъ Хейлигенберга и Гайсберга. Та же милая картина, которою и прежде она такъ часто любовалась, теперь казалось уже иною. Любящее сердце двушки осталось въ монастыр, и она задумчиво устремила взоръ на монастырскую башню, не зная, придетъ оттуда ея счастіе или нтъ. Свши съ работой въ оконную нишу, она почувствовала, чего ей не достаетъ. ‘Коли бы мама была жива!’ — подумала она и слезы блеснули на ея длинныхъ рсницахъ. Не можетъ же она, несмотря на сильную любовь, доврить своему строгому отцу то, что ее огорчало. Она низко обманута. Человкъ, котораго она считала лучшимъ изъ людей, поступилъ съ ней какъ злой ангелъ въ одежд пастыря, и униженіе, нанесенное имъ, оскорбляло ея женскую гордость. При воспоминаніи о роковой минут во время вчерашнихъ экзерцицій, кровь прилила ей къ лицу и она низко наклонилась надъ шитьемъ, чтобы скрыть волновавшія ее чувства негодованія и стыда. Чья-то тнь, проходившая по лсамъ мимо самаго ея окна, заставила ее оглянуться. Она такъ привыкла сознавать себя здсь наверху въ совершенномъ одиночеств, что испуганно вскочила. Мужчин при такомъ появленіи пришло бы въ голову, какъ предохранить домъ отъ нежданныхъ посщеній, женщина испугалась бы того, что молодой человкъ хочетъ броситься внизъ съ узкихъ подмостокъ. Лидія была для этого слишкомъ ребенокъ. Какъ только прошелъ первый страхъ, на смну ему явилось любопытство взглянуть, какая голова принадлежитъ этимъ стройнымъ ногамъ. Вдругъ Лидія припомнила, будто когда-то видла эти ноги ступающими по зеленому монастырскому лугу и давящими сорванные голубые цвты. Она быстро вскочила, чтобы запереть окно. Въ это именно мгновенье и замтилъ ее художникъ Феликсъ.

— А! вы уже возвратились, милая барышня?— спросилъ онъ дружелюбно.— Привтъ мой вамъ на этой воздушной высот!

— Вы упадете,— отвчала Лидія испуганно.— Пожалуйста, кончайте скоре вашу работу, у меня голова кружится.

— Мн такъ же хорошо здсь, какъ синиц, качающейся на втк. Что за воздухъ! Позвольте мн ссть.

И онъ покойно услся, прислонившись спиной къ балк, руками охвативъ одну ногу, а другою весело раскачивая надъ пропастью.

— Вамъ долго придется работать на этомъ опасномъ мст?— спросила Лидія, отъ страха почти готовая попросить его войти въ окно.

— Очень долго, барышня!— отвчалъ архитекторъ, смясь.— Господину Серапису надо починить сапоги, орелъ Юпитера лишится хвоста, если я не прилплю его замазкой, амуръ рискуетъ потерять голову, чему, конечно, вы виною… Сампсону необходима новая ослиная челюсть. Вы видите, что безъ меня не могутъ обойтись въ замк.

— Какъ можете вы шутить при такой опасности?

— Клянусь Мадонной, я не шучу. Разв вы хотите, чтобы амуръ былъ безъ головы или орелъ безъ хвоста?

— Ни до того, ни до другаго мн нтъ дла,— сказала Клитія,— но, чтобы я не задерживала васъ на этомъ головоломномъ мст, позвольте мн закрыть окно.

— Я не позволяю, разъ вы спрашиваете у меня разршенія. Лучше проститесь со мной любезно и скажите, въ которомъ часу начинается вечерня въ дворцовой капелл? Мн бы хотлось послушать, какъ проповдуетъ мой братъ, такъ какъ онъ сталъ у васъ очень неразговорчивымъ.

— Магистръ Лауренцано проповдуетъ?— испуганно спросила Клитія, и кровь прилила ей къ сердцу.

— Да,— отвчалъ Феликсъ, улыбаясь.— Не знаете ли вы, въ которомъ часу?

— Въ шесть часовъ начинается вечерня,— отвчала Лидія холодно?— Желаю благополучно сойти,— и дрожащими руками она быстро захлопнула окно.

Феликсъ удивленно посмотрлъ ей вслдъ, потомъ, покачивая головой, разсянно началъ спускаться. Клитія побжала въ самую дальнюю комнату, какъ бы ища спасенья отъ своихъ собственныхъ мыслей. Она прибирала въ комнатахъ, забывая, куда прятала вещи и снова ища ихъ. Взволнованная и грустная, она опять сла за работу. Въ маленькой комнатк стало душно отъ жаркихъ лучей заходящаго солнца. Молодая двушка еще разъ открыла окно. На двор было тихо и Феликсъ приказалъ принять лстницы, такъ что она могла быть вполн безопасна отъ непрошеннаго посщенія. Съ сильно бьющимся сердцемъ принялась она за работу. Никогда бы не желала она видть человка, который, будучи связанъ вчными обтами, все-таки, домогался ея любви. Въ это время изъ дверей замка показались первые богомольцы, направляющіеся къ дворцовой капелл. Зазвонили колокола. Это была единственная церковная музыка, которую допускалъ курфюрстъ съ тхъ поръ, какъ даже оргинъ былъ принесенъ въ жертву церковной реформ. Съ грустью слушала Клитія гулъ колоколовъ- ей казалось, будто хоронили кого-то,— ее ли, его ли, она не знала. Когда умолкли колокола и все стихло на огромномъ дворцовомъ двор, ее охватилъ внезапный ужасъ, дыханіе стснилось въ юной груди, двушка задыхалась. Вотъ донеслось до нея пніе. Точно во сн, надла она шапочку и накидку, взяла молитвенникъ, и какая-то невидимая сила противъ воли потянула ее въ храмъ Божій, гд проповдывалъ недостойный, отвергнутый священникъ. Она стала у двери, въ задніе ряды, надясь, что тамъ онъ не замтитъ ее своимъ демонскимъ взглядомъ. Чарующіе ли звуки колоколовъ привлекли ее сюда, или псалмы имли такую силу, что привели ее къ тому, отъ чьихъ глазъ она скрывается теперь за колонной?… Священникъ взошелъ на каедру и прочелъ молитву. Когда Феликсъ черезъ минуту взглянулъ на Клитію, она подвинулась немного съ своего мста, чтобы видть магистра Паоло прямо передъ собой. Феликсъ разсянно и мрачно разсматривалъ высокую капеллу. Неужели это та замчательная церковь гейдельбергскаго замка, самая богатая во всхъ прирейнскихъ странахъ? Высокіе, готическіе своды покрыты блою краской, картины безжалостно замазаны, но привычному глазу художника он все еще видны и сквозь краску.

Вмсто прежнихъ росписныхъ оконъ, вставлены простыя стекла, сквозь которыя раздраженный Феликсъ смотрлъ на голубое небо, думая, куда длись т замчательныя произведенія живописи на стекл, на которыя старательный художникъ положилъ часть своей жизни? Погибла также и старая гейдельбергская школа пнія, имвшая прежде собственное помщеніе у подошвы Шлосберга. Народъ поетъ хоромъ, безъ толку и нестройно. Окончилось пніе, молодой священникъ щрочелъ тихимъ мелодичнымъ голосомъ коротенькій текстъ и граціознымъ движеніемъ отложилъ книгу въ сторону. Ботъ онъ провелъ узкою, блою рукой по блднымъ губамъ и началъ проповдь. Его мелодичный, серебристый голосъ раздавался въ храм то какъ однообразное, тихое журчаніе ручейка, то какъ грозные раскаты грома, и посл самыхъ сильныхъ порывовъ риторическаго урагана рчь его принимала тихое, ласкающее выраженіе, трогающее сердца. Этотъ богословскій громъ не производилъ впечатлнія на Феликса. Онъ осматривалъ расположеніе зданія, думая, что, вроятно, оно совсмъ иначе выглядло, когда отъ пестрыхъ оконъ разливался матовый свтъ и мягкими полутонами падалъ въ глубокія ниши. Только мало-по-малу овладлъ онъ собой настолько, чтобы сосредоточить вниманіе на словахъ проповдника, говорившаго съ увренностью опытнаго оратора и граціей природнаго итальянца.

— О, какъ грязна земля, когда я взгляну на небо,— говорилъ онъ словами св. Игнатія.

Яркими красками изобразилъ онъ опасности жизни и безпомощность беззащитнаго сердца, глубокая безнадежность слышалась въ его вкрадчивомъ голос.

— Нигд нтъ поддержки и утшенія, даже у насъ, потому что сердце коварно, ожесточенно и неврно:, ни у другихъ, потому что они такіе же, какъ и мы, и нигд на свт, потому что онъ принадлежитъ не добрымъ, а злымъ людямъ. Такъ гд же убжище, гд спасеніе, гд твердая почва, на которой мы можемъ удержаться?— послдовала пауза, возбудившая нетерпніе и давшая время каждому понять тоску своего собственнаго измученнаго сердца.

Потомъ ораторъ сдлалъ выразительный жестъ рукой, показывающій, что благо такъ близко: ‘Посмотри: вотъ церковь, она твоя мать, наставница, защита и утшеніе во всхъ житейскихъ бдахъ’.

Феликсъ тоскливо посмотрлъ кругомъ.

‘Все это давно извстныя, старыя штуки’,— подумалъ онъ и посмотрлъ на присутствующихъ.

Немногіе мужчины стояли разсянно, дти неспокойно, за то женщины не спускали глазъ съ молодаго оратора. когда Феликсъ снова прислушался, тотъ уже рисовалъ муки того свта.

— Будутъ мучиться они отъ вка и до вка, говоритъ св. писаніе. Что такое вчность?— спросилъ онъ, пристально смотря на своихъ слушателей, какъ будто требуя отъ нихъ отвта.— Представьте себ, если бы эта высокая, громадная гора, лежащая тамъ на восток, была бы изъ твердой стали и если бы въ продолженіе нсколькихъ тысячъ лтъ къ ней прилетала бы птичка, ударяла бы своимъ маленькимъ клювомъ въ стальную гору и улетала бы дальше. Сколько бы тысячъ лтъ прошло раньше, чмъ она исклевала бы всю гору? Или вообразите себ, если бы отъ этихъ холмовъ и до Гарца было огромное озеро, и каждую тысячу лтъ къ нему прилеталъ бы комаръ, и пилъ своимъ крошечнымъ хоботомъ сколько ему нужно для утоленія жажды,— сколько, по вашему мннію, надо тысячъ лтъ, чтобы это крошечное наскомое выпило все озеро? Если бы птичка и исклевала даже гору, и комаръ выпилъ озеро, то не прошло бы еще и милліонной части вчности, а писаніе говоритъ: будутъ мучиться отъ вка и до вка’.

— Шарлатанство!— проворчалъ Феликсъ, и въ первый разъ онъ почувствовалъ ненависть къ брату, котораго такъ сильно любилъ прежде.

Непріязненно смотрлъ онъ на высокую фигуру юноши, то склоненную и почти исчезавшую за каедрой, то снова появляющуюся, простирающую руки и откидывающуюся назадъ, будто пораженная смертельнымъ ударомъ въ сердце, съ поднятою вверхъ рукой и повторяющую точно припвъ: ‘только церковь, только проповдь, только слово!’

Когда, наконецъ, проповдникъ произнесъ послднія, возвышенныя слова, Феликсъ уже съ нетерпніемъ ожидалъ его ‘аминь’, онъ вынесъ такое холодное и непріятное впечатлніе, съ какимъ еще никогда не выходилъ изъ церкви.

Когда онъ вышелъ изъ дверей капеллы во дворъ, освщенный заходящими лучами солнца, взглядъ его тотчасъ же упалъ на высокую фигуру совтника Эраста, ожидавшаго здсь свою дочь. Вжливо поклонившись, онъ хотлъ пройти мимо, но Эрастъ остановилъ его, спросивши дружескимъ тономъ, какъ понравилась паписту ихъ очищенное богослуженіе.

— Монотонныя мелодіи плохо пропты,— вжливо отвчалъ итальянецъ.

Онъ не чувствовалъ въ себ ни малйшаго желанія вступать въ споръ съ еретикомъ. Но церковный совтникъ былъ сегодня въ дух.

— А, да!— сказалъ онъ,— вы не знаете нашего музыкальнаго канона. Мы держимся постановленія Кальвина въ этомъ отношеніи. ‘Надо, — говоритъ женевскій учитель,— внимательно слдить за тмъ, чтобы ухо обращало не больше вниманія на мелодію, чмъ умъ на смыслъ словъ. Напвы, производящіе только пріятное впечатлніе, не идутъ къ величію церкви и не могутъ быть угодны Богу’.

— Напротивъ,— отвтилъ итальянецъ сухо,— если нашъ Господь Богъ обладаетъ хотя малйшимъ музыкальнымъ слухомъ, то онъ исключитъ изъ небесныхъ хоровъ всхъ этихъ людей за ихъ негармоничное ораніе. Такое пніе годится только для преисподней.

Эрастъ засмялся.

— А проповдь г. магистра? Она тоже не стяжала вашего одобренія?

— Если бы храмъ оставался такимъ, какимъ его построили предки,— сказалъ Феликсъ убжденнымъ тономъ,— то теперь не понадобилось бы длиннаго ораторства, чтобы обратить души къ Богу.

— Мы теперь привыкли поучаться словомъ, а не картинами,— отвчалъ Эрастъ, смясь.

— Словомъ?— воскликнулъ Феликсъ съ досадой.— Такъ вы думаете, что проптое слово не есть слово Божіе? Еще вопросъ, кто глубже откроетъ мн смыслъ слова и сильне запечатлетъ: магистръ Палестрина или проповдники Нейзеръ, Сутеръ или какъ тамъ зовутъ всхъ: кого я видлъ въ ‘Олен’ за круглымъ столомъ. Можетъ быть, вы видли во Флоренціи, въ церкви св. Марка, картину Фра-Анжелико: два апостола просятъ странствующаго Спасителя зайти къ нимъ, такъ какъ уже наступаетъ ночь. Вы должны выслушать много проповдей вашихъ знаменитыхъ церковныхъ совтниковъ, раньше чмъ составите себ представленіе о текст, который такъ ясно изобразилъ Фіесоле. Это видлъ взглядъ Спасителя, тотъ не забудетъ его всю жизнь, также какъ и библейское изреченіе.

— Я также провелъ на вашей родин, въ вашихъ церквахъ много пріятныхъ часовъ. Но я видлъ и то, какъ часто хорошія картины, впрочемъ, также какъ и дурныя, почитаются народомъ, какъ идолы, и отнимаютъ поклоненіе у единаго истиннаго Бога. Картину въ монастыр св. Марка я хорошо запомнилъ и, дйствительно, какъ вы говорите, разъ видвшій ее не забудетъ пріятныя черты Спасителя и учениковъ. Но я видлъ и другія картины, которыя я еще меньше забуду, напримръ, Себастіана, Роха и Марка въ венеціанскомъ госпитал. Вы сами знаете, какъ они замняли идоловъ, имъ то поклонялись, то бранили ихъ и плевали на нихъ. Вотъ послдствія того, что смшиваютъ религію съ искусствомъ. Поэтому я ни слова не сказалъ, когда уничтожили здсь вс картины, хотя мн и жаль было нкоторыхъ произведеній искусства.

Итальянецъ почувствовалъ долю правды въ его словахъ, но тотчасъ же испугался еретическаго соблазна, какъ будто сатана схватилъ его своими острыми когтями. Онъ быстро перекрестился и, замтивъ насмшливую улыбку Эраста, снова горячо продолжалъ.

— Чернь всегда останется чернью, — сказалъ онъ рзко.— Съ тхъ поръ, какъ народъ не находитъ помощи у картинъ, онъ обратился къ колдуньямъ и ворожеямъ, отчего уже, конечно, не выигрываетъ религія. Вы хорошо знаете, что Кальвинъ сжегъ въ маленькой Женев больше колдуній и чародевъ, чмъ въ то же время, было сожжено въ цлой Италіи. Такъ лучше, чтобы люди обращались къ изображеніямъ Мадонны, чмъ къ діаволу. Уничтоживши стройныя хоры, вы не можете сказать, чтобы пніе и органъ служили къ распространенію суеврія.

— Мы идемъ въ церковь не для того, чтобы слушать музыку, а чтобы думать о страданіяхъ Спасителя.

— Г. совтникъ!— сказалъ Феликсъ и голосъ его дрожалъ отъ внутренняго волненія.— Передъ Пасхой, во дни страданій Спасителя я былъ въ Рим, въ капелл папы. Въ капелл было темно, у алтаря только горли свчи, по числу лтъ Спасителя… Я слышалъ чудный хоръ пвчихъ. То было даже не пніе, а будто земля и небо наполнились великою скорбью за весь стыдъ и преступленіе земли, и мы вс плакали. Зажженныя свчи не развлекали насъ, одна за другой он тухли, послднюю отнесли за алтарь. Въ церкви было темно и только высокія фигуры страшнаго суда Микель-Анджело грозно мелькали въ углубленіи. Постепенное угасаніе свчей трогало насъ глубже какой бы то ни было проповди. Я дрожалъ, нервно протягивалъ руки, чтобы спасти послднюю искру жизни Спасителя и, когда исчезъ послдній свтъ, мы поняли слова писанія: ‘И свтъ во тьм свтитъ и тьма не объяла его’. Чистая, прекрасная жизнь Спасителя угасла передъ нашими глазами. Врьте мн, я тогда глубже понялъ страданія Христа, чмъ если бы я былъ въ вашей преобразованной церкви, гд на каедр стоитъ человкъ съ краснымъ носомъ и говоритъ своимъ хриплымъ, пьянымъ голосомъ о страданіяхъ, которыхъ онъ не понимаетъ.

— Если проповдникъ неврующій, то это везд дурно, — сказалъ Эрастъ.

— Если, если!— горячо вскричалъ Феликсъ.— Истинная вра всегда была на земл рдкостью… Вашъ же церковный совтникъ Урсинъ сказалъ, что онъ знаетъ едва шесть христіанскихъ проповдниковъ въ Пфальц.

— Что знаетъ Урсинъ, который выдумываетъ глупости за своимъ письменнымъ столомъ и уже нсколько лтъ не видитъ ничего на свт, кром дороги изъ Сапіенцъ-коллегіи въ библіотеку проповдниковъ?

— Но что я видлъ, не доказываетъ, чтобы эти господа проповдники способны были замнить Микель-Анджело, Рафаэля и Палестрину.

— Исключивъ этихъ художниковъ, мы обогнали васъ въ истинной культур,— сказалъ Эрастъ спокойно.

— Въ истинной культур!— воскликнулъ Феликсъ съ досадой.— Посмотрите на эту постройку. По этому пути черезъ нашихъ художниковъ распространилась культура въ вашъ народъ, но пришелъ великій еретикъ изъ Виттенберга, страшный злой духъ, присланный дьяволомъ, чтобы совратить васъ съ пути истиннаго, и что сдлали вы съ тхъ поръ? Катехизисъ, исповди, письменныя препирательства, книги обо всемъ, чего знать нельзя, и вся ваша жизнь проходитъ въ ссорахъ и. спорахъ и безполезной болтовн. Продолжайте идти тмъ же путемъ и вы не увидите тогда зданій, подобныхъ постройк покойнаго Оттейнриха, за то будутъ всеобщее кровопролитіе, ненависть и ссоры безъ конца.

— Молодой человкъ, — отвчалъ Эрастъ, — вы всего нсколько мсяцевъ въ Германіи, а хотите сказать послднее слово нашему народу. Загляните только въ наши школы, посмотрите, какъ молодежь, растущая съ катехизисомъ въ рукахъ, твердо знаетъ св. писаніе. Загляните также въ дома нашихъ бюргеровъ. Посл того, какъ мы довели ихъ до того, что каждый иметъ св. писаніе въ перевод Мартина Лютера, такъ что ежечасно можетъ воспользоваться словомъ Божіимъ, то онъ не нуждается въ вашихъ, дйствующихъ на чувства, средствахъ… Можетъ быть, вамъ покажется это слишкомъ суровымъ?

Спокойный Эрастъ началъ было волноваться, когда, къ счастью, подошла Лидія. Лицо ея разгорлось и глаза лихорадочно блестли. Она молча шла, смотря боле на художника, чмъ слушая разговоръ.

‘Какъ онъ похожъ на него’,— думала она.

— А что скажете объ этомъ вы, барышня?— вжливо спросилъ Феликсъ.

— Одно не исключаетъ другаго. Слово Божіе остается вчно и когда люди утвердятся въ немъ, то, можетъ быть, увидятъ опять картины, услышатъ хорошее пніе и органы.

— Настоящій судъ женщины,— засмялся Феликсъ,— или, лучше сказать, Соломоновъ судъ.

— Нтъ, г. художникъ. Мудрый Соломонъ былъ мужчина и потому присудилъ разрзать ребенка. Королева же Савская сказала бы: ‘вы об должны вмст заботиться о ребенк’, и для свта это было бы много лучше.

— Посмотрите, какъ умны двушки въ Пфальц,— сказалъ Эрастъ, смясь, и протянулъ Феликсу руку.

Клитія была въ восторг, что ей удалось такъ хорошо отвтить и, весело напвая, она побжала по лстниц къ главному входу въ замокъ.

Глава X.

Магистръ Паоло, конечно, замтилъ за вечерней свою любимую ученицу, и въ то время, какъ рчь его плавно текла по привычному пути, его мысли были далеки отъ вчныхъ мукъ ада, описываемыхъ имъ. Когда онъ заставлялъ птичку пробивать клювомъ стальную гору, онъ думалъ: ‘она простила тебя’, и въ то время, какъ слушатели вычисляли тысячи лтъ, онъ говорилъ себ: ‘она не отвернулась отъ тебя’. Когда посл проповди онъ увидлъ въ окно двушку, оживленно разговаривавшую съ отцомъ и его братомъ на двор, онъ дорого бы далъ, чтобы имть возможность подойти къ нимъ, но глубокій стыдъ за случившееся удержалъ его, и онъ прошелъ черезъ галлерею замка на городскую дорогу.

Primus omnium Венеціанской коллегіи чувствовалъ себя очень неловко подъ холодными взглядами пфальцграфини-игуменьи, и и въ немъ просыпалось чувство, подобное тому, какое онъ испытывалъ, когда его уличали въ іезуитской школ въ грубой ошибк противъ латинской грамматики. Въ немъ сказывался горячій, страстный неаполитанецъ. Часто встрчали его въ лсу, сильно возбужденнымъ, жестикулирующимъ, говорящимъ безсвязныя рчи. Но онъ упрекалъ себя лишь въ томъ, что поступилъ глупо, а не подло, когда онъ сдлалъ въ гостиниц ‘Оленя’ открытіе замышляемаго проповдниками отступничества, негодованіе противъ богохульниковъ изгладило въ немъ воспоминаніе о собственномъ нравственномъ паденіи. Мысль о позорномъ заговор аріанъ совершенно поглотила его на нсколько дней. Съ Лидіей, какъ онъ думалъ, было уже все покончено, и вдругъ безразсудное дитя само явилось на его пути.

Грустно и медленно спускался онъ съ горы, словно ожидая, что его догоняютъ, то останавливался, будто не желая подняться наверхъ и увидть Лидію. Когда онъ, наконецъ, опомнившись, ршительно повернулъ назадъ, то у моста встртилъ ту, отъ которой хотлъ бжать. У Эраста были больные въ сосднемъ сел и Лидія пошла съ нимъ. Докторъ самъ дружески заговорилъ съ Паоло, Лидія же съ опущенною головой, но внимательно слушая, пошла впереди. Когда къ отцу подошелъ одинъ изъ его паціентовъ, то Лидіи пришлось идти съ Паоло. Онъ быстро мнялся въ лиц и не ршался заговорить. Чтобы прервать тягостное молчаніе, Лидія похвалила свтлыя воды Некара.

— Некаръ сталъ моимъ другомъ,— сказалъ Паоло,— съ тхъ поръ, какъ я живу въ монастыр, — другомъ, о настроеніи котораго я ежедневно освдомляюсь. Когда во время безсонницы цлую ночь я слышу его неспокойныя жалобы и потомъ въ пасмурное утро вижу его грознымъ и бурнымъ, а гору, висящую надъ нимъ, какъ мрачную тнь, мн кажется, что я долженъ его утшить. А иногда онъ журчитъ такъ привтливо, блеститъ тысячью разноцвтно сіяющими огнями и переливами, какъ смхъ ребенка! Зимой онъ страшно бурлитъ и отъ него поднимается паръ, какъ отъ кипятка, потому что воды его тепле морознаго воздуха. Сегодня онъ прозраченъ и чистъ, какъ юноша съ чистою совстью, но я видлъ его и другимъ, — прибавилъ священникъ тихимъ, дрожащимъ голосомъ,— мрачнымъ отъ грозныхъ бурь и непогодъ и краснымъ отъ стыда за то, что онъ сдлалъ.

При этомъ Паоло украдкой взглянулъ на двушку, но тоттотчасъ же снова опустилъ глаза. Начало его рчи возбудило въ Лидіи симпатію, но это открытое признаніе своего проступка совершенно смутило ее.

‘Какъ онъ долженъ быть несчастливъ,— подумала она,— если мн признается’.

И вся ея сострадательная душа высказалась въ большихъ дтски-невинныхъ глазахъ, ласково устремленныхъ на него. Приближеніе отца положило конецъ дальнйшимъ объясненіямъ. Они простились, такъ какъ Эрасту надо было идти въ Нейенгеймъ, а Паоло въ монастырь. Этою первою встрчей съ прежнимъ учителемъ и спокойнымъ разговоромъ было изглажено тяжелое воспоминаніе. Прощаясь, Лидія машинально, будто такъ и слдовало, протянула руку человку, смущенія котораго она не могла выносить. Паоло узналъ, что аккуратный докторъ ежедневно въ этотъ часъ отправляется къ больнымъ и съ тхъ поръ ихъ встрчи стали часто повторяться. Эрастъ любилъ говорить объ Италіи, Паоло съ большимъ одушевленіемъ разсказывалъ про свою чудную родину. Онъ умлъ внимательно и почтительно выслушивать свою старшаго собесдника. Когда Лидія увидла, какъ отецъ высоко цнитъ Паоло, она быстро противъ воли поддалась прежнему обаянію. Къ ней возвратились надежды. Если и правду говорила добрая игуменья, что онъ ревностный католикъ, то почему бы ему не отказаться отъ тайнаго общества іезуитовъ, почему бы не сдлаться свободнымъ человкомъ и не попросить ея руки у отца, въ которой тотъ, наврное, не отказалъ бы. Теперь это случается чуть не ежедневно. Неужели она мене другихъ достойна того, чтобы мужчина принесъ для нея жертву? Любовь, всему врящая и на все надющаяся, говорила ей, что онъ ршится покончить съ прежнимъ и будетъ принадлежать ей одной. Однажды вечеромъ онъ встртился съ ними, и когда отецъ вошелъ въ домъ больнаго, Лидія въ первый разъ осталась наедин съ магистромъ. Онъ взялъ ея руку и спросилъ:

— Простили ли вы мн, Лидія?

Ее снова охватило чувство, являющееся всегда въ его присутствіи, замираніе сердца, безсиліе собственной воли, непонятный страхъ, вынуждающій длать противъ воли то, что онъ велитъ, какое-то блаженное мученіе.

Онъ обвилъ рукой ея станъ и страстно цловалъ, цловалъ безъ конца. Не было ни объясненій, ни просьбъ, ни словъ, только поцлуи, жгучіе поцлуи. Она стояла, дрожа и не сопротивляясь. Но сердце ея не испытывало уже того блаженства, какъ въ первый разъ. Тогда онъ привлекъ ее къ себ нжно, какъ ангелъ Божій, теперь объятія его были порывисты и страстны, его глаза тревожно бгали по сторонамъ, смотря одни ли они, а когда онъ услыхалъ шаги Эраста, то быстро отскочилъ въ сторону, сорвалъ нсколько цвтковъ, воткнулъ себ въ шляпу и еще издали, раньше чмъ возвращающійся докторъ подошелъ къ своей взволнованной дочери, началъ съ нимъ разговоръ о его больныхъ. Тутъ только возвратилось къ Лидіи сознаніе. Ея двическая гордость была оскорблена дерзкимъ поступкомъ священника. Его поцлуи горли пятнами на ея пылающемъ лиц. Когда они проходили мимо крестьянскаго двора, гд изъ колодца текла чистая, свжая вода, Лидію потянуло войти туда, смыть это нечистое прикосновеніе. Недовольная и сконфуженная, шла она впереди, придумывая, какимъ образомъ заставить Паоло высказать его истинныя намренія. Въ это время случилось обстоятельство, освтившее ей пропасть, надъ которой она блуждала.

На улиц, ведущей къ Ладенбургу, поднялось облако пыли, поднятой толпою всадниковъ, сопровождающихъ телгу съ двумя арестантами. Одинъ изъ нихъ приподнялся и закричалъ Эрасту:

— Другъ, заступись за насъ у курфюрста!… Мы хотли только переселиться.

Пораженный знакомымъ звукомъ голоса, Эрастъ пристально всмотрлся въ запыленнаго, растрепаннаго человка и съ ужасомъ узналъ инспектора Сильвана, у котораго онъ часто бывалъ въ гостяхъ въ Ладенбург.

— Вонъ стоитъ предатель, — яростно кричалъ другой арестантъ, діаконъ Веге, — онъ подслушалъ насъ въ гостиниц ‘Оленя’.

Холодная улыбка скользнула по блдному лицу Паоло.

— Берегись его,— кричалъ Сильванъ, обернувшись назадъ,— и предупреди Нейзера!

Телга съ сопровождающимъ ее конвоемъ промчалась мимо. Смущенный Эрастъ пристально смотрлъ въ холодное, окаменлое лицо Лауренцано, а Лидія залилась горючими слезами. Ей ясно стало, что магистръ неуклонно идетъ по прежнему страшному пути и, какъ погубилъ этихъ людей, которыхъ она привыкла считать друзьями отца, такъ не задумается погубить и ее. Вдругъ онъ представился ей въ капюшон, изъ-подъ котораго блестли его демонскіе глаза, какъ тогда ея собственные, испуганные въ ‘зеркал напоминанія’.

— Въ чемъ обвиняете вы ихъ?— холодно спросилъ Эрастъ итальянца.

Лауренцано презрительно пожалъ плечами.

— Я не понимаю, что хотятъ сказать добрые люди. Правда, въ гостиниц они рылись въ какихъ-то бумагахъ, шептались, въ то время, какъ братъ Феликсъ разсказывалъ мн о своемъ путешествіи, потомъ они вдругъ вскочили, бросили на насъ яростный взглядъ и вышли, не простившись. Если у нихъ были какія-нибудь тайны, то ихъ не высказываютъ за столомъ въ гостиниц.

Эрастъ молча смотрлъ на итальянца, а Паоло спокойно продолжалъ легкимъ тономъ укоризны:

— Я, главнымъ образомъ, и пошелъ-то въ это вечернее собраніе потому, что вы меня убждали не сторониться отъ мстнаго духовенства. Посл сегодняшняго опыта я уже никогда впредь не доставлю себ подобнаго удовольствія.

— Простите,— сказалъ Эрастъ смущенно, протягивая Паоло руку.— Во всякомъ случа, дло выяснится. И вы не имете понятія о содержаніи этихъ бумагъ?

— Слова ‘Трансильванія’, ‘воевода’ я слышалъ нсколько разъ, но въ чемъ тутъ собственно тайна, я не слыхалъ и не старался разслышать.

Эрастъ задумчиво покачалъ головой.

— Хотли переселиться, крикнулъ намъ Сильванъ… Въ Трансильванію, значитъ, къ унитаріямъ… Старыя зати Сильвана. Это можетъ плохо кончиться,— и онъ глубоко задумался.

Не такъ легко было успокоить Лидію, какъ ея отца. Ея женскій инстинктъ подсказывалъ ей, что виноватъ Паоло. Посл того какъ она узнала о его тайномъ монашеств, о его преданности папизму, о тайныхъ службахъ и экзерциціяхъ, посл словъ игуменьи, предположенія арестованныхъ имли въ ея глазахъ большое вроятіе. Ясно, что сегодня онъ таковъ же, какъ и прежде, и что безсердечный монахъ сыгралъ съ ней опять дерзкую шутку. Со злостью избгая приближенія Паоло, она быстрыми шагами пошла впередъ, такъ что магистръ радъ былъ, когда у моста имъ пришлось разстаться. Когда отецъ съ дочерью вошли въ городъ, тамъ было страшное волненіе:

— Турками хотли насъ сдлать,— кричала старая женщина, спускаясь съ лстницы церкви св. Духа.— Они хотли продать государство султану, самъ г. церковный совтникъ сказалъ это сейчасъ съ каедры!

— Не говорите глупостей, Квадинъ,— вскричалъ видный бюргеръ.— Священникъ Нейзеръ былъ честный и почтенный человкъ и его красный носъ нравится мн больше всхъ блдныхъ итальянцевъ, которые до тхъ поръ не могли успоиться, пока не причинили намъ зла.

— Что случилось, Сулцеръ, съ проповдникомъ Нейзеромъ?— спросилъ Эрастъ говорящаго.

— Вы ничего не знаете, г. совтникъ?— перебилъ другой заступника Нейзера.— Полицейскій Гартманъ Гартмани, по приказанію курфюрста, долженъ былъ арестовать его. Но г. полицейскій, по обыкновенію, слишкомъ долго засидлся въ трактир, и пока онъ усплъ сказать по любезности каждой служанк, черная птичка упорхнула за горы. Его жена лгала, что онъ вышелъ, но при обыск дома нашли сожженныя бумаги и уложенный чемоданъ. Наличныя деньги онъ, вроятно, захватилъ съ собой, потому что не оказалось ни гроша. Онъ скрылся отъ жены и ребенка и верховые ищутъ его по всмъ улицамъ.

— Г. церковный совтникъ говоритъ, что онъ хотлъ предать землю туркамъ,— снова кричала старуха.

— Священникъ Нейзеръ?— смясь, переспросилъ Эрастъ.— Ну, вы можете спокойно спать, добрая женщина. Если турки захотятъ начать войну, то обойдутся и безъ гейдельбергскаго проповдника.

Задумчиво покачивая головой, пошелъ онъ дальше, но на слдующемъ же углу наткнулся на новую группу.

— Проповдники Сутеръ и Веге также взяты подъ стражу,— кричалъ охрипшій голосъ, по которому Эрастъ тотчасъ же узналъ Клауса изъ ‘Золотаго Оленя’.

— Вс дти Пфальца должны остерегаться бельгійскихъ собакъ!

— Сильванъ и Нейзеръ не изъ Пфальца,— сказалъ другой голосъ.

— Но они любили нашъ Пфальцъ и были съ нами за одно противъ французовъ, нидерландцевъ и итальянцевъ, которые хотли сдлаться здсь господами.

— Поджечь домъ Олевіана!— вскричалъ кто-то.

— И Цанхи!— раздался чей-то голосъ.

— И придворнаго проповдника Датена!— прокричалъ Клаусъ.

— Тише,— вмшался Эрастъ.— Не говорите словъ, въ которыхъ вы раскаялись бы, если бы услыхалъ ихъ полицейскій.

Крикуны стали испуганно оглядываться кругомъ.

— Поди, Клаусъ, прислуживай твоимъ гостямъ,— дружески прибавилъ Эрастъ.— Никто не слышалъ васъ, но не ухудшайте дла.

Шумъ на площади усиливался. Изъ каждаго дома выбгали люди и голоса ихъ раздавались, какъ жужжаніе пчелинаго роя. Тутъ увидалъ Эрастъ двухъ самыхъ раздраженныхъ старыхъ монахинь изъ Нейбургскаго монастыря, которыя сновали въ толп и шептали по сторонамъ, что виновникъ всей тираніи кальвинистскій церковный совтникъ.

— Выходите на лугъ,— разобралъ онъ слова сестры Анастасіи, желто-шафранной старой двы,— у мельницы устраивайте танцы, и мы посмотримъ, какъ-то кальвинисты посмютъ запретить нашимъ людямъ это невинное удовольствіе.

Въ боковой улиц стоялъ хозяинъ гостиницы и сообщалъ изумленнымъ молодымъ парнямъ, что Олевіанъ хочетъ уничтожить вс гостиницы, съ веселымъ смхомъ проталкивался проповдникъ Виллингъ сквозь толпу народа, туда и сюда бросая слова противъ профессоровъ. На углу дома противъ церкви Эрастъ увидалъ на самой высокой площадк крыльца баптиста Вернера, съ ироническою улыбкой смотрящаго на окружающее волненіе. Также замтилъ онъ и Ксиландра, въ темныхъ глазахъ котораго свтилось удовольствіе отъ происходящаго шума.

— Чего кричитъ такъ народъ?— спросилъ его Эрастъ.

— Да и сами не знаютъ, чего кричатъ… Орутъ ради удовольствія пошумть.

Худощавый философъ Питопей толкался тутъ же въ толп. Причина волненій казалась ему даже не заслуживающей вопросовъ. Что ему за дло, чего копошатся какіе-то муравьи?

Когда онъ дошелъ до гостиницы ‘Оленя’, священникъ Виллингъ шепнулъ ему:

— Философъ! движеніе есть, дадимъ ему направленіе!

Разсерженный такимъ довріемъ, послдователь Аристотеля не усплъ еще нахмурить высокій лобъ, какъ проворный священникъ уже взбжалъ на крыльцо гостиницы и знаками просилъ спокойствія.

— Г. городскій священникъ хочетъ говорить,— раздалось со всхъ сторонъ.— Тише, тише! Проповдникъ Биллингъ говоритъ.

— Любезные жители Пфальца! граждане Гейдельберга!— началъ проповдникъ громкимъ голосомъ, между тмъ какъ умное лицо его приняло насмшливое выраженіе и онъ потиралъ руки, что длалъ всегда, когда говорилъ съ каедры.

— Ишь руки умываетъ, какъ Пилатъ, — сказалъ баптистъ Вернеръ своимъ сосдямъ.

— Я просилъ вашего вниманія, любезные друзья, чтобы попросить васъ спокойно разойтись по домамъ.

Насмшливый хохотъ послдовалъ за этими словами, сказанными съ очевидною ироніей.

— Подумайте,— продолжалъ онъ,— сегодня суббота, г. Олевіану надо учить проповдь, а при такомъ шум онъ не можетъ заниматься, вдь, вы знаете, что профессоръ заране долженъ выучить наизусть то, что будетъ говорить публично.

Снова хохотъ.

— Теперь вы понимаете, что нельзя шумть. Вдь, вы знаете, г. Олевіанъ прекрасный человкъ, только въ цлой стран никто не сметъ сморкать носъ иначе, какъ онъ укажетъ.

Градъ ругательствъ посыпался со всхъ сторонъ.

— Вспомните, что по близости живетъ другой духовный мужъ, г. проповдникъ Данкъ.

— Цанхи, — поправилъ великій послдователь Аристотеля учительскимъ тономъ.

— Я говорю про маленькаго господина, вчно спорящаго и ноющаго съ каедры. Я не могу хорошо запомнить столькихъ итальянскихъ фамилій. Но теперь онъ занятъ послобденнымъ отдыхомъ, чтобы лучше наблюдать, кто напивается ночью. Такъ тише, а то онъ проснется и начнетъ ныть. Вы знаете, что предписываетъ новый церковный уставъ?

— Нтъ, мы ничего не знаемъ! Мы не хотимъ церковныхъ уставовъ!— кричала толпа.

— Вотъ,— продолжалъ проповдникъ, вытаскивая изъ кармана книжечку,— здсь 1И параграфовъ: ‘мы желаемъ также, чтобы вечернее шатаніе по улицамъ, до сихъ поръ всегда сопровождавшееся безпорядками, безпокойствіемъ и распутствомъ, было прекращено’. Такъ что, если вы не хотите поплатиться тридцатью крейцерами, то должны ложиться въ постель съ заходомъ солнца, когда птухи г. Гарникса садятся на нашесть.

— Марниксъ!— вскричалъ философъ съ досадою.

— Врно, Марниксъ! Но кто въ состояніи запомнить вс эти иностранныя фамиліи? За: это г. Олевіанъ разршаетъ вамъ другое,— вскричалъ проповдникъ, протягивая вверхъ свою бумагу.— Кто ходить въ силахъ, тотъ долженъ въ воскресенье два раза идти въ церковь, а кого увидятъ въ воскресенье или въ праздникъ за воротами, или въ гостиницахъ, или въ другихъ увеселительныхъ мстахъ, тотъ будетъ высченъ. Такъ смотрите же, не ходите по воскресеньямъ къ Волчьему колодцу или къ Берггеймской мельниц, не то явится г. Ульрихъ съ прутикомъ.

Яростные крики раздались отовсюду.

— Тише, тише, милые друзья, вы, наврное, мшаете г. Дитериху.

— Датену,— поправилъ неутомимый профессоръ.

— Нтъ, я Собственно хотлъ сказать господину Тремеллію, но я вчно путаю эти безчисленныя иностранныя фамиліи. Но, что хуже всего, это то, что мы должны собственнымъ дтямъ давать иностранныя имена, какъ того требуетъ Олевіанъ.

— Что? какъ такъ?

— Да, граждане, вы должны перекрестить всхъ вашихъ дтей. Александромъ и Юліей никто не сметъ называться, потому что это языческія имена, Варварой и Урсулой, потому что католическія, и ни Францисковъ, ни Катеринъ, Кэтхенъ и Винхенъ больше не будетъ, только будутъ Сарра, Ревекка, Мардохей, Гедеонъ, Мельхиседекъ, Захарій. Можно давать имена только изъ св. писанія. Драгунъ долженъ будетъ называть свое сокровище Авигеей, а Винхенъ своего драгуна Хабакукомъ. Такъ ршили великіе церковные совтники Олесинъ и… ну, какъ ихъ тамъ зовутъ?

— Олевіанъ и Урсинъ!— воскликнулъ суфлеръ.

— Врно, Олевіанъ и Урсинъ приказали.

— Мн кажется, что этотъ пустомеля потшается надъ нами,— сказалъ великій Питопей, съ уничтожающимъ взглядомъ проходя мимо Биллинга въ двери гостиницы.

Проповдникъ же продолжалъ:

— И жениться вы не можете теперь по собственному желанію- гг. Лунинъ и Дитроніанъ запретили, чтобы мужчина старе шестидесяти лтъ женился на женщин моложе тридцати.

— А если этотъ мужчина курфюрстъ?— раздался снизу голосъ, сопровождаемый общимъ хохотомъ.

— Ну, батюшка,— сказалъ Биллингъ,— тутъ совсмъ другое дло. Вдь, для того мы и Фридрихъ Благочестивый. Впрочемъ, за всмъ присмотритъ президентъ Бейлегеръ…

— Цулегеръ зовутъ его.

— Ну, Цулегеръ, Хинлегеръ, Аблегеръ, какъ тамъ его… Онъ, говорю я, присматриваетъ даже за кострюлями курфюрса. Въ замк не смютъ больше кушать попрежнему. Послушайте только, что пишетъ этотъ богемскій крысоловъ на страниц 98: ‘Мы хотимъ также, чтобы для твердости государства и благопристойности въ немъ были совершенно уничтожены большія празднества, служащія только къ распространенію мотовства, пьянства, невоздержности и обжорства. Во дворц уже давно нечмъ поживиться и иностранные гости, вроятно, удалятся, если должны будутъ выслушивать отъ церковнаго совтника предписаніе о томъ, сколько полагается имть перемнъ блюдъ за столомъ. Деньги, почести, удовольствія,— все прекращается. Въ Гейдельберг остается только ученіе дтей и проповди.

Яростные крики раздались со всхъ сторонъ.

— Стрльба, наряды, зрлища, танцы, кегли, карты, кости,— все запрещено, только псалмы, псалмы и псалмы…

Негодованіе расло, длалось яростне. Здсь и тамъ уже зазвенли вышибаемыя окна.

— Я убждаю васъ, друзья, спокойно разойтись по домамъ. Гг. кальвинисты не любятъ шутокъ. Штрафами, арестомъ будетъ наказано духовенство, остальныхъ же ожидаетъ колесованіе, сожженіе и отсченіе головы. Прежде всего, отошлите домой дтей. Вдь, вы знаете, что Кальвинъ казнилъ смертью девятилтнихъ двочекъ и мальчиковъ, чтобы держать городъ въ повиновеніи и страх Божіемъ. Когда въ 45 году я былъ въ Женев, то отъ февраля до мая было отрублено 34 головы, не хотвшія признать главенства Кальвина и возставшія противъ принятаго ученія, и между обезглавленными была собственная мать палача.

Посл этихъ словъ на площади немного стихло, нкоторые уличные мальчишки ползли въ карманы и высыпали цлый запасъ камней, передъ тмъ набранныхъ. Въ это время взволновалась восточная часть площади, съ хлбнаго рынка доносились звуки барабановъ.

— И такъ, я повторяю,— кричалъ Биллингъ еще громче,— кто врный подданный его высочества курфюрста, идите по домамъ и ложитесь спать. Великій церковный совтъ все разберетъ безъ васъ. Призываю всхъ васъ въ свидтели, что я говорилъ только для того, чтобы убдить васъ разойтись по домамъ, и ни словомъ не заикнулся объ освобожденіи арестованныхъ.

Съ этими словами онъ сошелъ съ своего мста и исчезъ въ корридор гостиницы, гд ожидалъ его улыбающійся Ксиландръ. Слушатели послдовали его примру и разбжались по сторонамъ. Въ то же время издали донесся конскій топотъ, а на городской дорог показалась пхота, быстро спускавшаяся къ городу. Толпа повсюду начала расходиться, сначала медленно, ворча, потомъ скоре, скоре, такъ что при появленіи солдатъ площадь оказалась пустой и только изъ оконъ улыбающіяся физіономіи смотрли на лошадиные хвосты, исчезавшіе за угломъ церкви св. Духа.

Эрастъ, при вид возрастающаго волненія, скрылся въ домъ противъ церкви и ршилъ, что пока не соберетъ боле точныхъ свдній, онъ поручитъ Лидію другу, французу Беліеру, живущему въ этомъ дом. Г. Беліеръ былъ изъ тхъ ревностныхъ гугенотовъ, которые съ остатками прежняго капитала начали торговые обороты на новомъ мст своего поселенія и неутомимымъ трудомъ достигли благосостоянія. Хозяинъ дома, высокій, почтенный господинъ, коротко остриженными волосами и усами напоминающій Генриха IV, и его маленькая, кругленькая супруга радостно встртили любимаго доктора.

— Можете ли вы сказать, г. совтникъ, что это значитъ? Три священника арестованы, одинъ бжалъ, народъ раздраженъ противъ иностранцевъ, по всмъ улицамъ верховые и повсюду обыски…— оживленно говорилъ французъ.

Жена его нжно привлекла Лидію къ окну.

— Посмотрите на это волненіе, милое дитя,— сказала она.— Видли ли вы когда-нибудь Гейдельбергъ въ такомъ возбужденіи?

— Я хотлъ у васъ узнать, г. Беліеръ,— отвчалъ Эрастъ.— Пойдемте въ гостиницу ‘Оленя’, тамъ, наврное, все извстно.

— Я не посщаю гостиницъ, — сказалъ Беліеръ съ почтительнымъ, но ршительнымъ движеніемъ.

— Ну, такъ я возьму грхъ на себя,— засмялся Эрастъ.— Поберегите мою дочь, я скоро возвращусь.

Въ то время, какъ г. Беліеръ провожалъ совтника внизъ и затмъ прошелъ въ свой кабинетъ, Лидія сидла у окна съ веселою француженкой. Ей было тяжело и хотлось бы остаться одной, чтобы выплакаться. Во всемъ виноватъ онъ одинъ, этотъ ужасный человкъ, который хотлъ и ее погубить и противъ котораго она чувствовала себя беззащитной.

— И кто только виновникъ всхъ этихъ несчастій?— со вздохомъ сказала г-жа Беліеръ.

— Лауренцано, — закричалъ рзкій голосъ, — filou Лауренцано!

Лидія страшно поблднла и испуганно оглянулась. Госпожа Беліеръ засмялась.

— Молчи, попка!— крикнула она на птицу, только что замченную Лидіей.

Лидія испуганно схватила за руку госпожу Беліеръ.

— Это сверхъестественно,— говорила она, дрожа.— Птица права. О, какъ мн страшно!

— Будьте благоразумны, дитя. Нашего архитектора зовутъ Лауренцано, а такъ какъ ежедневно докладываютъ о его приход по дламъ новой постройки, начатой моимъ мужемъ, то попугай и заучилъ его имя.

— Нтъ, нтъ, — говорила Лидія, дрожа, — это отъ нечистаго

— Но я увряю васъ, что онъ ежедневно разъ двадцать повторяетъ это имя. Онъ всегда хвалится новымъ знаніемъ. Да и какое отношеніе можетъ имть добродушный архитекторъ къ этому возмущенію? Или вы, можетъ быть, думаете на священника?

Лидія молчала и грустно опустила глаза. Тогда разгорлось любопытство француженки, или, какъ она говорила, ея материнское участіе.

— Почему думаете вы дурно о магистр Лауренцано?— спросила она, пристально смотря своими ласковыми черными глазами на двушку.

— Онъ дурно поступилъ со мной,— прошептала Лидія, и ей казалось, что у нея на лиц болятъ т мста, которыя за часъ передъ этимъ онъ цловалъ.

Эти слова невольно сорвались съ губъ взволнованной двушки и теперь уже поздно было отступать. Привтливая хозяйка спрашивала и приставала до тхъ поръ, пока Лидія, наконецъ, не призналась ей во всемъ. Маленькая, живая француженка со злости топнула ногой.

— Да, вдь, это страшный волкъ въ овечьей шкур, обольститель, тайный папистъ, шпіонъ… можетъ быть даже іезуитъ!

— Filou, filou!— кричалъ попугай.

— Вдь, вы не скажете отцу?— просила Лидія.

— Выдавать васъ, foi de Bayard! Чтобы я, француженка, открыла мужчин женскую тайну! Да разв это можно? Теперь ты подъ моимъ покровительствомъ, маленькая плутовка,— продолжала она ласково.— И мы справимся съ чернымъ итальянцемъ. Приходи ко мн завтра утромъ и мы посовтуемся, что предпринять.

И она такъ крпко цловала ея щеки и лобъ, что Лидія сквозь слезы начала смяться.

Когда Эрастъ возвратился съ хозяиномъ дома, у него былъ серьезный и озабоченный видъ. Онъ сообщилъ дамамъ, что курфюрстъ внезапно прислалъ изъ Шпейера приказъ арестовать священника изъ Фейденгейма, діакона изъ Лаутерна, инспектора изъ Ладенбурга и конфисковать ихъ бумаги, что Нейзеръ спасся отъ такой же участи, благодаря студенту, которому арестанты передали дорогой на латинскомъ язык приказъ предупредить его. Онъ далеко не можетъ быть, такъ какъ полицейскій Гартманъ Гартмани явился почти тотчасъ же посл его выхода. Въ бумагахъ Сильвана найдена ужасная статья противъ ученія о св. Троиц. Полицейскій засталъ жену Нейзера за сожиганіемъ бумагъ мужа. Но это не помогло, потому что между книгами ея супруга нашлось насколько удивительное, настолько же и гнусное письмо къ турецкому султану, въ которомъ Нейзеръ приглашаетъ Селима II соединиться въ Германіи съ большою партіей для уничтоженія антихристова ученія о трехъ богахъ и ввести чистое ученіе корана о единомъ Бог. Нейзеръ, вроятно, написалъ это письмо въ пьяномъ или безумномъ вид, онъ даже самъ надписалъ на оборот: ‘potest omitti’, что значитъ, что не слдуетъ отправлять. Но въ томъ-то и несчастіе, что онъ его не отправилъ, и теперь оно присоединено къ другимъ захваченнымъ бумагамъ, и если онъ отыщется, то его ожидаетъ тяжелое наказаніе.

— Какъ усердно противная партія раздуваетъ эту несчастную исторію,— прибавилъ Эрастъ, тяжело вздыхая,— видно изъ того, что проповдники успли во время вечерни прочесть письмо Нейзера прихожанамъ, и теперь уже десятки копій ходятъ по рукамъ. Пробъ далъ мн свою, вотъ посмотрите, какая безсмыслица.

И онъ подалъ Беліеру принесенный листокъ. Гугенотъ подошелъ къ низкому, круглому окну и началъ читать.

— Да,вдь, это открытая измна!— вскричалъ онъ.— Послушай только, Фаншонъ, что негодяй пишетъ султану: ‘Поэтому если вы, ваше величество, желаете привести христіанъ къ признанію истиннаго Бога, расширить собственное государство и распространить по всему свту почитаніе единаго Бога, то теперь настало самое удобное для того время, такъ какъ между христіанскими попами и проповдниками идутъ постоянные раздоры и народъ начинаетъ колебаться въ вр. Архіепископы и начальство давятъ и тснятъ бдныхъ людей, и т открыто желаютъ прихода вашего величества, чтобы вы помогли несчастнымъ’.

— Негодяй!— вскричала г-жа Беліеръ, между тмъ какъ Эрастъ мрачно ходилъ по комнат.

— Еще лучше,— продолжалъ Беліеръ,— Онъ предлагаетъ себя въ личные совтники султану: ‘Если нужно будетъ вашему величеству узнать подробности о положеніи христіанъ, я съ Божьей помощью сообщу все вамъ на словахъ’. За это смертью казнить слдуетъ безъ всякаго милосердія, — сказалъ французъ и, сложивъ листъ, отдалъ его обратно Эрасту.

— Я не могу скрыть отъ васъ, другъ мой,— заговорилъ онъ взволнованно, видя, что Эрастъ молчитъ,— что я отношусь къ подобному богохульству не мене строго, чмъ Кальвинъ. Нельзя наказывать смертью за воровство, грабежъ, убійство и оставлять безнаказанной хулу на имя Божіе. Священникъ, противупоставляющій слову Божію алкоранъ сатаны, долженъ быть казненъ.

Эрастъ пожалъ плечами.

— Все-таки, грустно,— сказалъ онъ,— когда бредъ пьяницы наказывается смертью. Вдь, у этого несчастнаго жена и куча дтей. Много еще невинныхъ пострадаетъ за него. Приверженцы Урсина въ восторг, имъ какъ нельзя боле на руку эта исторія. Они уже въ трубы трубятъ, что вс противники ‘женевскаго устава’ и поповской полиціи сторонники аріанъ.

Отъ него самого и отъ Ксиландра, разсказывалъ онъ дальше, замтно уже вс сторонились въ гостиниц ‘Оленя’. Лучшіе друзья испуганно спрашивали, правда ли, что они часто бывали у Сильвана въ Ладенбург. Олевіанъ и его приверженцы стараются всхъ вооружить противъ него, Ксиландра и Проба. Такъ,

Урсинъ высказалъ передъ студентами, а Олевіанъ передъ паствой, что пойманные были только ‘застрльщиками сатаны’, а военачальники еще скрываются.

— Едва намъ удалось установить церковный миръ,— закончилъ со вздохомъ Эрастъ, — какъ снова разгорается пагубная борьба.

— Никто, знающій васъ,— сказалъ Беліеръ съ чувствомъ,— не повритъ вашимъ врагамъ, будто вы имли что-нибудь общее съ компаніей богохульниковъ. Вашей борьбы противъ церковнаго управленія я не одобряю. Церковь безъ управленія въ моихъ глазахъ не церковь и не тло Христово. Но я знаю, что вы возстаете только противъ властолюбія людей, а не противъ стремленія поучать и исправить паству.

Эрастъ подалъ ему руку.

— Благодарю васъ, благородный другъ, — сказалъ онъ съ чувствомъ.— Въ Женев и Шотландіи, гд не было главы евангелическаго ученія, богословы заслужили благодарность за то, что взяли на себя охраненіе порядка. Здсь этого не нужно. У насъ нтъ борьбы ни противъ Маріи Стюартъ, ни противъ Гизовъ- за то у насъ есть христіанское, евангелическое начальство. Олевіанъ и Урсинъ не хотятъ управлять народомъ, стоя среди него, какъ великіе пророки Шотландіи и Франціи:, они изъ-за зеленаго стола хотятъ разыгрывать роль Кальвина и Кнокса. А это не годится. Они чужіе въ нашей стран и за нихъ не найдется и сотни людей.

— Можетъ быть и такъ,— уклончиво сказалъ Беліеръ.— Но что бы ни случилось, двери моего дома всегда будутъ открыты для человка, своимъ искусствомъ и преданностью спасшаго мою жену, хотя бы мы и расходились въ мнніяхъ относительно религіи.

Они разстались, дружески пожавши другъ другу руки.

Глава XI.

Прсл ареста Сильвана начались тяжелые дни для честнаго Эраста. Слухъ о большомъ унитаріанскомъ заговор умышленно раздувался приверженцами церковнаго управленія и угрожалъ чести и жизни его противниковъ. Каждое воскресенье церковный совтникъ Олевіанъ ораторствовалъ съ каедры церкви св. Петра противъ нечестивыхъ и безбожниковъ противъ юристовъ и чиновниковъ, которые изъ гордости не хотятъ подчиниться церкви, Это былъ намекъ на Эраста и филолога Ксидандра. Отецъ Лидіи платился теперь за то, что слишкомъ далеко зашелъ въ борьб противъ Олевіана и ради этого сблизился съ двуличнымъ инспекторомъ изъ Ладенбурга. Хотя подозрительныя совщанія въ дом священника въ Ладенбург легко объяснялись пристрастіемъ Ксиландра къ хорошему вину Сильвана, но этому никто не хотлъ врить. Правда, герцогъ пока еще крпко держался за своего совтника, но Эрастъ зналъ, какъ старательно со всхъ сторонъ подъ него подкапываются и стараются вооружить противъ него государя. Подавленный всмъ этимъ, Эрастъ обращалъ мало вниманія на свою дочь. Одиноко и задумчиво сидла Лидія за работой. Изрдка навщала она домъ гугенотовъ, гд всегда встрчалъ ее радушный пріемъ г-жи Беліеръ, которая рада была послушать что-нибудь другое, а не безконечныя разсужденія своего супруга, но заботы и любовь, въ особенности же болтливость веселой француженки, были въ тягость тихой, задумчивой двушк. Къ тому же, ее раздражалъ пронзительный голосъ несноснаго попугая, повторявшаго имя, составлявшее и радость, и горе ея жизни. Часто встрчала она тамъ Феликса, по обыкновенію, весело шутившаго, онъ восхищался ея красотой и предлагалъ ей себя въ cavaliere servente. Она терпливо слушала, взглядывая изподтишка на красиваго художника и думая, насколько представительне и красиве его серьезный магистръ. Съ г-жею Беліеръ она уже не пускалась въ откровенности. Слова веселой француженки дали ей только поводъ основательне разобрать свои отношенія къ магистру, и чмъ строже та нападала на Паоло, тмъ боле Лидія была расположена его оправдывать. Что же, въ сущности, сдлалъ дурнаго молодой священникъ? Цловалъ ее? Но она сама не должна была этого позволять, что же касается обвиненія арестованныхъ священниковъ, то, въ конц-концовъ, оно, все-таки, не доказано. Правда лишь-то, что со времени горячихъ поцлуевъ неаполитанца ея глупое сердце не знаетъ покоя. Однажды посл обда, когда отецъ отправился въ одно изъ безконечно длинныхъ засданій церковнаго совта, Лидіи стало грустно отъ того, что она такъ давно не навщала доброй игуменьи. Она хорошо знала, что удерживало ее отъ исполненія этой тяжелой обязанности, и, все-таки, каждый день вспоминала, что уже давно пора. И сегодня, когда она собиралась идти, у нея замирало сердце, будто она длала что-нибудь дурное, она шла вдоль рки въ безпрерывномъ страх встртить того, кого одного въ цломъ свт боялась. Если бы она шла дремучимъ лсомъ, гд за каждымъ деревомъ могъ бы спрятаться разбойникъ, ея сердце не могло бы биться сильне. Тяжело дыша, поднялась она по послдней тропинк, и лишь тогда почувствовала себя въ безопасности, когда, наконецъ, остановилась въ узкомъ корридор и дрожащими пальцами постучалась въ дверь игуменьи. Старая пфальцграфиня горячо обняла ее, упрекнула за то, что такъ долго не приходила, тогда какъ другія, живущія гораздо дальше, вс уже давно, побывали у нея. Затмъ спросила, правда ли, что ея отецъ — другъ и защитникъ арестованнаго священника, и увлеклась горячими разсужденіями о томъ, какъ постоянныя перемны въ церковныхъ установленіяхъ Пфальца все глубже и глубже вовлекаютъ страну въ несчастія.

О магистр она не упомянула ни словомъ и, угостивъ свою ученицу кружкой монастырскаго молока, съ материнскимъ поцлуемъ отпустила Клитію домой. Весело пробжала она черезъ дворъ до воротъ, попросила привратницу передать поклонъ остальной прислуг монастыря и побжала внизъ по холму. При поворот на сельскую дорогу ее остановилъ отвратительный мальчишка, съ огненно-красными волосами и замазаннымъ лицомъ. Она не успла еще заговорить съ нимъ, какъ онъ бросилъ ей что-то подъ ноги, крикнулъ: ‘вотъ, вы потеряли’ и побжалъ черезъ поле къ виноградникамъ. Съ изумленіемъ подняла Лидія брошенный предметъ: то былъ шелковый платокъ, совершенно ей незнакомый. Когда она развернула его, изъ него выпала записка:

‘Дорогая барышня, завтра, за часъ до захода солнца, будьте на Іольтерман. Надо многое сообщить вамъ. Счастіе вашего отца зависитъ отъ этого’.

Письмо было подписано ‘Л.’. Лидія съ досадой смяла письмо въ кулакъ. Неужели она такъ низко пала, что ее зовутъ въ сумерки на свиданіе въ самое глухое мсто во всей стран? Она разорвала письмо въ мелкіе клочки и вмст съ платкомъ сунула въ карманъ. За часъ до захода солнца. Ужасно! На Хольтерман, за два часа разстоянія отъ дома отца… Это неслыханно! И съ пылающимъ лицомъ быстро шла она черезъ мостъ и городъ, пока крутой подъемъ къ замку не замедлилъ ея шаги.

Магистръ, разставшись съ Эрастомъ и Лидіей, былъ вечеромъ въ рдкомъ расположеніи духа. Онъ торжествовалъ, что прелестное созданіе позволило безъ сопротивленія обнять себя, и при воспоминаніи о блаженныхъ минутахъ кровь горячо закипала въ немъ, потомъ ему стало стыдно за свою слабость и его безпокоило негодованіе Лидіи, которое она ему подъ конецъ выказала. Что арестованные назвали его предателемъ, было также непріятно. Ударъ, нанесенный имъ изъ засады, до тхъ только поръ радовалъ его, пока онъ не увидалъ передъ собой обливающагося кровью звря.

Теперь, когда онъ видлъ несчастныхъ преступниковъ связанными и ожидающими тяжелаго наказанія, въ немъ внезапно исчезло раздраженіе, во время котораго онъ считалъ своею обязанностью покарать богоотступниковъ. Но онъ свободно могъ явиться ихъ открытымъ обвинителемъ, теперь же, когда онъ нанесъ смертельный ударъ тайно, изъ-за угла и долженъ скрываться, въ немъ вдругъ проснулись укоры совсти, усиливавшіеся еще отъ того, что онъ везд слышалъ порицанія тайному обвиненію и нигд ни слова сочувствія. Онъ самому себ казался теперь преступникомъ, который долженъ скрываться, потому что если поднять хоть немного покрывало, лежащее надъ его поступками, то неминуемо тотчасъ же откроется вся фальшь его положенія. Повсюду на улицахъ слышалъ онъ разговоры объ арестахъ, и ему казалось, что встрчающіеся кланяются ему не такъ привтливо, какъ прежде, или нарочно отворачиваются въ сторону.

— Мн никогда не слдовало браться за эту роль,— шепталъ онъ.— Я хочу служить ордену, но открыто. Я отдаю ему себя, чего же мн скрываться?

Безпокойную ночь провелъ онъ въ душной комнат. Обезумвшій, съ лихорадочными, дико блуждающими глазами поднялся онъ на слдующій день съ постели. Школа была закрыта и никакое занятіе не отвлекало его отъ гнетущихъ мыслей. Безцльно бродилъ онъ по лсамъ, окружавшимъ монастырь, или поднимался до бенедиктинскаго аббатства Шнау и, посл короткаго отдыха, также печально и одиноко возвращался мимо старыхъ дубовъ въ свою комнатку въ монастыр. Его проповди въ дворцовой капелл принимали все боле мрачный характеръ. А въ его жилахъ бушевала горячая кровь, требующая наслажденій, веселья и любви. Съ губъ Лидіи выпилъ онъ сладкій ядъ, кипящій въ его жилахъ, и день и ночь чувствуетъ онъ ея мягкія, полныя губы и горячія руки, его обвивавшія. Приходилъ вечеръ и онъ бжалъ въ ‘Олень’, гд его принимали холодной негостепріимно, съ отчанья выпивалъ онъ одну кружку за другою непривычнаго вина и уходилъ раньше, чмъ обыкновенно, бродить по пустыннымъ улицамъ города. Его разгоряченная фантазія была болзненно настроена. Въ каждой женской фигур ему представлялась Лидія, ему казалось, что вс женщины манятъ его, что каждая, сворачивающая съ дороги, старается увлечь его въ дальнюю улицу. Тогда онъ стискивалъ зубы, въ вискахъ стучало и онъ спшилъ впередъ, пока, еле дыша, не добирался до своей комнаты. Какъ пойманный олень вырываетъ землю своими втвистыми рогами и оглашаетъ лсъ дикимъ ревомъ, такъ связанный неразрывными цпями молодой человкъ требовалъ освобожденія отъ духовнаго ярма…

Въ такомъ мрачномъ расположеніи духа лежалъ Паоло у окна своей комнаты, когда увидалъ Лидію, входящую въ монастырскій дворъ. Въ его голов тотчасъ же сложилось убжденіе, что она пришла повидать его. Робкая серна, которую онъ думалъ пощадить, сама бжитъ въ его руки. Онъ долженъ видть ее, говорить съ ней, цловать… Быстро схватилъ онъ шляпу и побжалъ. Но какъ заговоритъ онъ на улиц, передъ глазами монастырской прислуги, съ двушкой, ради которой онъ уже попалъ на язычекъ къ монахинямъ? Онъ въ нершительности остановился, страсть мужчины и трусость священника вели въ немъ неравную борьбу. Въ монастырскомъ виноградник рабочіе вырывали землю. Невозможно было и думать о встрч здсь. Если Лидія хочетъ встртиться съ нимъ,— она, вдь, затмъ и пришла,— то свиданіе должно произойти въ совершенно уединенномъ мст. Второпяхъ никакое другое мсто не приходило ему въ голову, кром пользующагося дурною славой и избгаемаго народомъ перекрестка, выше монастыря, на вершин Хейлигенберга и Дахсбау. Тамъ ихъ уже ни чей глазъ не увидитъ. Что за дло священнику, забывшему свой долгъ, что молодая двушка будетъ опозорена, если ее увидятъ въ этомъ подозрительномъ мст, лишь бы онъ остался не замченнымъ. Поспшно написалъ онъ двушк записку, завернулъ въ шелковый платокъ и подозвалъ рыжеватаго мальчишку, повидимому, безъ всякаго дла стоящаго у дороги.

— Видишь ли ты двушку, выходящую изъ воротъ? Она потеряла этотъ платокъ. Я не хочу, чтобы она знала, кто его нашелъ. Ты бросишь его ей, не говоря ни слова, и сейчасъ же побжишь обратно. Когда ты вернешься и хорошо исполнишь то, что я сказалъ, то получишь грошъ.

Мальчикъ почесалъ рыжую голову и тупо улыбнулся, потомъ взялъ платокъ и побжалъ черезъ лугъ, а Паоло быстро пошелъ по дорог къ виноградникамъ. Вернувшись, мальчикъ получилъ награду. Лауренцано былъ вполн увренъ, что предупредилъ желаніе Лидіи, неопровержимымъ доказательствомъ этого казалось ему то обстоятельство, что Лидія прочла письмо.

— Volenti non fit injuria,— пробормоталъ онъ.

Паоло былъ доволенъ выборомъ мста. Онъ пройдетъ туда совершенно незамтно по одинокой тропинк. О томъ, чмъ рискуетъ Лидія, если ее увидятъ, онъ не думалъ въ своемъ поповскомъ эгоизм. Само собой разумется, что, прежде всего, онъ обязанъ беречь свою честь, репутацію священника, достоинство сана и церкви. Въ эту минуту онъ безъ негодованія припомнилъ слова Пигаветты относительно мннія великаго учителя, что монахъ можетъ даже убить свою возлюбленную, если это окажется нужнымъ для огражденія доброй славы монастыря.

— Я знаю, она придетъ,— повторялъ онъ,— она не можетъ не придти. Иначе къ чему бы она была околдованною двой?— и онъ весело засмялся.

Тутъ взглядъ его упалъ на ‘зеркало напоминанія’, которое игуменья приказала изъ церкви перенести обратно въ его комнату, и ему вспомнился достойный отецъ Алоизъ. Его тянуло, точно невидимыми руками, взглянуть въ эту минуту искушенія въ круглое стекло. Изъ капюшона на него смотрло страдающее, возбужденное страстью лицо, съ темными кругами подъ глазами и съ жадно открытымъ ртомъ. Онъ видлъ лицо безумнаго монаха, отъ котораго однажды предостерегалъ его отецъ Алоизъ въ Шпейер.

— Сынъ мой, — сказалъ тогда достойный старикъ, — ты идешь въ свтъ въ мірской одежд. Такъ отъ времени до времени смотри въ это стекло, подходитъ ли отраженіе души въ твоихъ чертахъ къ этой одежд, съ которой ты связанъ священными обтами.

Въ первую минуту Паоло самъ даже испугался своего лица. Но страсть побдила въ немъ вс хорошія чувства, съ проклятіемъ подбжалъ онъ къ ящику и ударилъ его. Стекло и зеркало разлетлись въ дребезги. Быстро собралъ онъ ихъ и сдвинулъ все въ уголъ. Ему казалось, что теперь онъ избавился отъ страшнаго привиднія, напвая только что слышанную псенку, онъ легъ въ постель и въ первый разъ посл нсколькихъ недль безсонницы заснулъ крпко и спокойно.

На слдующій день, проснувшись бодрымъ и свжимъ, онъ увидлъ свои вчерашніе поступки совсмъ въ другомъ свт. Остатки разбитаго ящика съ упрекомъ смотрли на него: никогда еще ‘зеркало напоминанія’ не исполняло лучше своего назначенія, какъ теперь, когда оно лежало разбитымъ. Смущенный и подавленный Паоло началъ готовиться къ вечерн. Онъ твердо ршилъ отказаться отъ свиданія съ Лидіей, раскаяться и навсегда разстаться съ любимой двушкой.

Глава XII.

Усталая и взволнованная, возвратилась Лидія изъ монастыря въ замокъ, гд нашла отца мрачно сидящимъ у окна и смотрящимъ на Рейнскую долину, залитую яркимъ отблескомъ заходящаго солнца.

— Не долго будемъ мы наслаждаться этимъ видомъ, дитя мое,— сказалъ онъ, положивъ свои худые пальцы на блыя ручки двушки.— Партія противниковъ растетъ, и кто поручится, что въ одинъ прекрасный день не запрячутъ они и меня въ толстую башню рядомъ съ Веге и инспекторомъ?

Клитія поблднла. Неужели правда, что Паоло ищетъ съ ней встрчи ради отца? Она готова была во всемъ признаться отцу, попросить его переговорить съ магистромъ и предоставить все ршенію отца. Но если все кончится, если отецъ положитъ рзкій конецъ мучительной неизвстности? Она чувствовала, что вынести это ей будетъ еще тяжеле, чмъ вс муки сомннія. Отецъ замтилъ ея блдность и продолжалъ утшающимъ тономъ:

— Не бойся. Опасности пока еще нтъ, только положеніе мое непрочно. Любимаго совтника герцога преслдуетъ старая ненависть нкоторыхъ людей.

Посл ужина Эрастъ попросилъ Клитію прочесть проповдь Цвингли, поцловалъ ее нсколько торжественно въ лобъ и ушелъ въ свой кабинетъ, гд долго ходилъ взадъ и впередъ. Со страхомъ посмотрла Лидія ему вслдъ. Что все это значитъ? Грустная, съ тяжелымъ чувствомъ одиночества она сла у окна и смотрла на темное небо, гд одна за другой зажигались звздочки, подобно тому, какъ въ большомъ город то тамъ, то сямъ появляются огоньки. Надъ послднимъ отблескомъ вечерней зари показалась блестящая Венера.

‘Звзда любви заходитъ въ кровавомъ отблеск’,— подумала она.

На темномъ неб ярко обрисовались острая крыша толстой башни, мрачныя массы постройки Рупрехта и капеллы, въ башн кое-гд мерцалъ огонекъ.

Поздно легла она и, все-таки, не могла заснуть. Она не переставала думать о словахъ отца, что и онъ будетъ скоро сидть въ этой отвратительной башн. Что, если Паоло дйствительно можетъ спасти его, а она отвергла его помощь, испугавшись проклятаго перекрестка? Отъ страха и нравственнаго мученія она начала плакать. Подъ напоромъ сильнаго втра дрожали подмостки лсовъ и не разъ она испуганно вскакивала, ей все казалось, будто доски скрипятъ подъ чьими-то крадущимися шагами и въ окно кто-то стучитъ.

‘Что, если онъ по слдамъ брата придетъ сюда?’ — шептала испуганная двушка и отъ страха закрывалась одяломъ съ головой.

Даже во сн тревожно замирало ея сердце. Всю ночь тяжелымъ кошмаромъ стоялъ передъ ней Паоло, она ясно видла его въ призрачномъ капуцин ‘зеркала напоминанія’, его блестящіе глаза смотрли на нее изъ-подъ капюшона, потомъ его голова обращалась въ черепъ, который хотлъ цловать ее безгубыми зубами. Она съ крикомъ вскакивала съ постели. Наконецъ, она крпко заснула, и когда на другой день поздно проснулась, отца уже не было дома, онъ ушелъ къ больнымъ. За обдомъ онъ былъ молчаливъ и объявилъ, что узжаетъ на нсколько дней, такъ какъ думаетъ устроить свиданіе съ друзьями той стороны Пфальца. Надо сдлать послдній опытъ, вырвать курфюрста изъ рукъ фанатиковъ.

Такимъ образомъ, Лидія очутилась опять одна и думала, что могъ бы ей сказать магистръ о спасеніи отца? Ей становилось все ясне, что она будетъ виновата передъ нимъ, если не выслушаетъ сообщенія Паоло. А, можетъ быть, онъ хочетъ и о себ говорить? Не думаетъ ли онъ, въ конц-концовъ, серьезно начать новую жизнь, если она протянетъ ему руку помощи? Она говорила себ, что невозможно идти одной въ горы, но, точно какой демонъ опуталъ ея душу, такъ тянуло ее къ мсту, куда звалъ ее священникъ. Наконецъ, она не выдержала, накинула платокъ и побжала внизъ по городской дорог, чтобы попросить г-жу Беліеръ сопровождать ее. Можетъ быть, она встртитъ тамъ художника, который уговоритъ брата сказать при г-ж Беліеръ то, что ему нужно. Но когда она дошла до ихъ дома на площади и спросила, дома ли, ей сказали, что г-жа Беліеръ отправилась на ту сторону моста купить цвтовъ у садовника. Можетъ быть, она встртитъ ее на нолдорог. Лидія перешла за рку и уже не противилась своей судьб. Противъ моста была капелла. Какъ охотно склонила бы здсь Лидія колна, прося вразумленія у Всевышняго, но кальвинисты заперли ее, и тотъ, кто вн публичнаго богослуженія совершалъ здсь молитвы, наказывался за идолопоклонство. Если бы она могла помолиться здсь хоть одну минуту, она вручила бы Богу судьбу отца и вернулась бы домой, но двери были заперты. Ея безсознательный страхъ не проходилъ.

‘Я должна спасти отца, и его надо снасти, да, его, его особенно’.

Она хотла сказать ему, какъ нечестно казаться не тмъ, что есть, какъ счастливъ будетъ онъ, когда откажется отъ ложнаго положенія. Ей казалось, что надо еще многое сказать ему. За церковью полузабытая тропинка вела черезъ виноградники къ лсу и по ней она могла незамтно, хотя и съ нкоторыми обходами, достигнуть мста, назначеннаго магистромъ. Колокола церкви св. Духа призывали къ вечерн, когда она поднималась по лсной тропинк, одиноко извивающейся между высокими дубами, въ конц ея виднлась рка, катящая свои серебристыя волны между голубыхъ горъ. Въ то время, какъ звуки колоколовъ гудли вдали, душа ея обращалась къ Богу съ дтскою молитвой. Но надо было спшить, солнце уже скрывалось за горы. Чмъ выше она поднималась, тмъ дальше охватывалъ глазъ холмы и горы Оденвальда и позолоченную заходящимъ солнцемъ равнину.

Какъ малыя дти стояли молодыя ели передъ стволами старыхъ деревъ. Дальше слдовала большая проска. Тихо и уединенно было подъ высокими дубами, разсянными по гор. Изрдка перебжитъ дорогу сойка, кое-гд раздастся стукъ дятла о стволы, вотъ проворная блка проскакала большими прыжками черезъ дорогу, и въ лсу опять наступила тишина невозмутимая. Когда тнь Хейлигенберга упала ей на дорогу, она вздрогнула. Сзади нея изъ-за кустовъ выпорхнула большая срая птица и полетла впередъ, испуская жалобный стонъ. Она безшумно и тихо залетала впередъ всякій разъ, какъ Лидія ее обгоняла, и за нсколько шаговъ снова опускалась. Лидіи стало жутко: она знала, что совы приносятъ несчастіе. Двушка охотно бы вернулась назадъ, но цль такъ близка и до города далеко, и туда пріятне было бы возвращаться въ сопровожденіи Паоло. Когда она остановилась у стараго бука на вершин Хейлигенберга и Дахсбау, она увидла, что солнце уже скрылось. Обходная дорога оказалась длинне, чмъ предполагала Лидія. Но Паоло, наврное, уже здсь, и когда она вступила въ мглистый сумракъ дубовъ, когда сзади нея угасала вечерняя заря, она уже серьезно нуждалась въ его защит. На верхушк горы, направляясь къ опушк лса, она встртила нсколькихъ рабочихъ, спускавшихся къ мельницамъ сосдней деревни. Удивленно смотрли они на одинокую путницу. Она поспшила скрыться отъ ихъ взглядовъ за деревьями.

На опушк сосноваго лса она очутилась, наконецъ, у проклятаго Хольтермана. Дорога Семимельничной долины и Гейдельбергское шоссе скрещивались здсь съ дорогами, ведущими къ деревнямъ Оденвальда. По разсказамъ, здсь пропало безъ вести нсколько несчастныхъ путниковъ, нсколько богатыхъ мельниковъ было ограблено разбойниками, и дти видали въ темныхъ кустахъ блуждающіе огоньки и воющихъ или страшно хохочущихъ женщинъ. Зачмъ этотъ безсердечный священникъ зазвалъ ее именно сюда? Съ ужасомъ подвигалась она впередъ во мрак. Внизу равнина казалась теперь синимъ моремъ, черезъ которое катились волны Рейна, какъ огненная полоса, и воды Некара, какъ широкій кровавый потокъ. На перекрестк, какъ привиднія, лежали темныя тни. Все было тихо и безмолвно кругомъ. Никто не встртилъ ее. Она готова была плакать отъ страха и досады. Въ то время, какъ она оглядывалась, ища сухаго мстечка, чтобы ссть, отчасти чтобы отдохнуть, отчасти, чтобы немного подождать, Лидія вдругъ увидла, что она не одна, и громко вскрикнула. На краю лса, подъ сосной сидла, съежившись въ клубокъ, старуха, положивъ руки и голову на колна и смотря на двушку злыми раскосыми глазами. Клитія отъ страха точно окаменла. Какъ птица, очарованная зелеными глазами зми, стояла она передъ старухой, принявшей ее за волшебное видніе Хольтермана. Наконецъ, Лидія услыхала злое хихиканье:

— Такъ прекрасная Лидія хочетъ тоже собирать травы на перекрестк, рыть корни при заход солнца? Не знала, что дочка Эраста тоже занимается колдовствомъ. Берегись, какъ бы папаша не наказалъ, если узнаетъ, какими длами занимается дочка. Врно, милый измнилъ, а? Понадобилась помощь старой Сивиллы? Я уже многимъ, красавица, возвратила втрениковъ, которыхъ не могли удержать ни блокурые волосы, ни голубые глазки. Хотите испытать помощь матери Сивиллы?

— Вы продавщица зелени съ Крейцгрунда, теперь я узнала васъ,— сказала Лидія.— Позвольте мн ссть около васъ, я заблудилась и страшно устала.

— Заблудились по этой дорог!— сказала насмшливо колдунья.— Разсказывайте это другимъ. Покажите вашу руку, красавица, можетъ быть, я утшу васъ такъ, что вамъ не понадобится рыть корни,— и она схватила руку Лидіи.

Старуха съ минуту поглядла на руку и одобрительно захихикала:

— Ты бдно будешь жить, сокровище мое,— сказала она,— но богато умрешь.

— Ахъ,— сказала Лидія недовольно,— разв въ томъ только счастіе, чтобы думать о богатств?

— Тише, тише, голубчикъ, — продолжала старуха, не выпуская руки.— Ты въ скоромъ времени будешь много плакать, но когда поспютъ ягоды, ты снова будешь смяться. Двое придутъ: каштановый и черный. Берегись чернаго, онъ принесетъ теб несчастіе.

Лидія вздохнула.

— Да, да, ангелъ мой, онъ вовлечетъ тебя въ несчастіе. Каштановый настоящій, его ты должна выбрать, хотя онъ и старше, а чернаго выкинь изъ головы. И такъ, теперь ты знаешь то, что теб нужно знать, и уходи. При моихъ занятіяхъ не долженъ никто присутствовать.

— О, подите со мной, добрая женщина, — умоляла Клитія со слезами.— Я такъ боюсь одна.

— Дурочка, кто веллъ теб идти сюда? Если ты одна пришла, то можешь и уйти одна,— и глаза старухи засверкали отъ злости.

— Одна я не уйду,— сказала Лидія ршительнымъ тономъ.— Или вы проводите меня, или я буду ждать, не придетъ ли кто-нибудь сюда.

— Такъ вы хотите собирать въ пузырекъ ночную росу отъ веснушекъ, чтобы бленькое личико не желтло, или обрывать смена любви, или собирать корешки противъ измны мужчинъ?— и, внезапно разозлившись, она бросила злой взглядъ на испуганную двушку, крикнула:— Помогай вамъ сатана!— вскочила и, бормоча про себя страшныя проклятія, направилась въ противуположную сторону отъ лсной дороги и исчезла въ темной чащ.

Лидія печально опустилась на камень. Догорающая заря потухла на запад. Былъ ли Лауренцано уже здсь и испугался старой колдуньи, или еще подождать его? Съ раскаяніемъ и страхомъ забилась она въ уголъ, изъ котораго только что вылзла старая колдунья. Она увидала на земл удивительныя фигуры, вырзанныя ножомъ, вокругъ которыхъ въ необыкновенномъ порядк были разложены темные и свтлые камни. Трава была выжжена. Вроятно, старуха передъ самымъ приходомъ Влитіи потушила огонь. Теперь она поняла, почему сердитая старуха съ такою злостью прогоняла ее. Она помшала колдунь въ совершеніи ея чародйствъ на перекрестк и заставила ее уйти. Со страхомъ оглядывалась она назадъ, въ чащу мрачныхъ сосенъ, не хочетъ ли злая старуха сдлать ей что-нибудь дурное. Еще только четверть часа подождетъ она магистра, потомъ, съ быстротой серны, сбжитъ по лсной тропинк, чтобы достигнуть моста, раньше чмъ запрутъ ворота. Но все было тихо. Паоло не приходилъ. Лидія, чувствуя себя совершенно одинокой и беззащитной, заплакала. Только что она хотла встать, чтобы отправиться домой, какъ вдали послышались голоса. Въ сильномъ волненіи насторожила она слухъ, не услышитъ ли голоса Паоло. Нтъ, то было трое или четверо мужчинъ, громко и грубо разговаривающихъ между собой. Новый страхъ: какъ пройдетъ она мимо этихъ мужчинъ, къ тому же, казавшихся ей не трезвыми? Лучше всего она опять спрячется въ кусты, и она быстро скрылась. Вотъ услыхала она голоса совсмъ близко.

— Она должна быть здсь, говорила старая колдунья,— сказалъ грубый мужской голосъ.

— Но ты не сдлаешь ей ничего дурнаго, — отвтилъ ему голосъ помоложе.

— Что сдлаю я ей дурнаго, какъ не то же, что и ты хочешь сдлать? Если она ждетъ своего возлюбленнаго, такъ можетъ выбирать любаго изъ насъ.

Кровь въ жилахъ Лидіи застыла.

— Я думаю,— сказалъ третій,— что старая Сивилла надула насъ. Здсь нтъ ни души человческой. Стой! здсь кто-то сидлъ, а тамъ, сзади мелькаетъ что-то блое!

Въ эту минуту Лидія отчаянно прыгнула съ крутизны и побжала по дорог, по которой пришла. Три парня секунду стояли въ изумленіи, потомъ, какъ неуклюжіе доги, бросились за быстроногою серной. Въ гору дло пошло плохо: мужская сила брала верхъ надъ легкостью женщины. Все уменьшалось разстояніе между преслдуемой двушкой и тремя негодяями. Достигнувъ стараго бука на вершин горы, она сообразила, что если повернетъ, то они съ той или съ другой стороны перескутъ ей дорогу. Инстинктъ самосохраненія подсказалъ ей бжать по дорог вверхъ. Преслдователи не того ожидали, и потому на минуту потеряли ее изъ вида.

— Вонъ, вонъ!— кричалъ одинъ, указывая на Лидію, бжавшую на верху горы вдоль развалинъ Хейлигенберга.

При подъем ловкая двушка имла значительное преимущество передъ тяжелыми и пьяными мужчинами. Сначала они хотли оставить погоню, но старшій предложилъ поймать убгающаго звря, во всякомъ случа стремящагося къ Гейдельбергу, у подножія горы съ лвой стороны. Тихонько побжали три мужика по этому направленію. Черезъ минуту Лидія оглянулась. Преслдователи скрылись, можно передохнуть. Красная, полумертвая отъ страха и изнеможенія, оперлась она о дерево. Внизу, въ город, мерцали тысячи огней, и въ замк одно окно смотрло печальне другихъ. Что бы она дала, чтобы только находиться теперь тамъ? Лучше быть въ башн Сильвана, чмъ здсь, въ лсу, ночью, въ такомъ отчаянномъ положеніи. Она тихонько пошла черезъ развалины стараго монастыря, въ которыхъ вечернія тни ложились причудливыми фигурами, надясь, не найдетъ ли она здсь убжища въ разрушенныхъ стнахъ. Она содрогалась отъ ужаса, проходя по этимъ страшнымъ мстамъ, гд блуждали тни погребенныхъ монаховъ. Мсяцъ выплылъ изъ-за Кенигштула, серебря деревья трепетнымъ свтомъ, и освтилъ ей дорогу. Ея длинная тнь шла рядомъ съ ней, то переходя далеко за гору, то ложась по лощин. Она хотла выйти изъ лощины, какъ вдругъ услыхала подавленный смхъ. Однимъ прыжкомъ бросилась она въ сторону и побжала вверхъ по гор. Они опять тутъ, эти чудовища. Вотъ показался одинъ, вотъ поднялся другой, вотъ изъ-за дерева прыгнулъ третій, какъ разъ на нее.

— Господи! смилуйся надо мной!— вскрикнула испуганная двушка.

Вдругъ утомленный пьяница зацпилъ ногой за какой-то корень и съ быстротой молніи Клитія перескочила черезъ него. Но преслдованіе не могло долго продолжаться, съ увренностью въ побд, вс трое бросились за двушкой, сталкивая другъ друга съ дороги, чтобы первому схватить добычу. Послднею надеждой Влитіи было достигнуть развалинъ церкви Михаила на ближайшемъ возвышеніи горы и спрятаться тамъ гд-нибудь въ ниш. Уже она перескочила черезъ первую стну, но младшій изъ преслдователей уже настигалъ Лидію.Она прыгнула въ сторону и вдругъ почва исчезла подъ ея ногами. ‘Языческій подвалъ’,— это страшное предположеніе мелькнуло еще въ ея сознаніи, пока она летла внизъ. Сильно ударилась она о каменный полъ и лишилась сознанія. Черезъ минуту вбжалъ въ ограду монастыря первый преслдователь. Передъ нимъ стояли развалины, освщенныя луной, но все было тихо кругомъ. Точно земля поглотила двушку.

— Святые угодники,— шепталъ онъ.

Вотъ показались и два другіе, старшій прихрамывалъ.

— Куда ты длъ ее?— приставали они грубо.

— Я видлъ, какъ она вбжала сюда, но когда я вошелъ, ея уже не было.

— Она гд-нибудь спряталась въ стнахъ, — сказалъ старшій.

Съ проклятіями и ругательствами обыскали они кусты и стны. Нигд и слдовъ не было. Вопросительно поглядывали они другъ на друга.

— Я думаю, одна колдунья послала насъ за другой.

Старшій перекрестился.

— Тутъ что-то не чисто,— сказалъ младшій.

— Можетъ быть, она провалилась въ языческій подвалъ, тогда она погибла,— отвтилъ третій равнодушно.

— Идемте, мн надоло, я спать хочу.

Спокойно, будто не сдлавъ ничего дурнаго, спустились три негодяя съ горы. Надъ стнами развалившейся церкви благоухали цвты, втеръ шелестилъ верхушки старыхъ деревъ, тнью которыхъ наслаждались когда-то и римскіе солдаты, и монахи этого монастыря. Кузнечики пли ту же монотонную псню, что и тысячи лтъ назадъ, мсяцъ ярко освщалъ разбросанныя камни, а внизу, въ темномъ подвал, лежала Лидія въ глубокомъ обморок.

Глава XIII.

Утромъ роковаго для Лидіи дня Съ Крейцгрунда, за Цигельхаузеномъ, спускались къ деревн вдоль весело журчащаго ручья мельникъ Вернеръ съ мальчикомъ. Оживленно стучали мельницы сосдей наперерывъ съ мельницей баптиста.

— Такъ ты увренъ,— говорилъ мельникъ своему рыжеголовому мальчику,— что это была дочь Эраста?

— Совершенно увренъ, отецъ!

— И ты самъ читалъ записку?

— Читалъ, что за часъ до заката солнца она должна быть на Хольтерман.

— Какъ ты узналъ?

— Вдь, не стану же я необдуманно исполнять порученія іезуита? Я замтилъ, что онъ что-то завертываетъ въ платокъ, а передо мной представился, будто дло въ томъ, чтобы возвратить двушк потерянную собственность, такъ чтобы она не отгадала, кто нашелъ. Я не поддался на это. ‘Будьте мудры, какъ зми’, говоритъ бабушка.

— Я не браню тебя, если бы я зналъ только, какъ разстроить планы Ваалова жреца? Эрастъ спасъ своимъ искусствомъ жизнь матери- о нашей же общин онъ низкаго мннія. Мн бы хотлось имть возможность дать ему лучшее представленіе о нашихъ нравахъ и, вмст съ тмъ, выказать ему свою благодарность. Также жаль мн и двушку. Мн придется сообщить ея отцу объ этомъ письм.

— Не лучше ли отправиться мн сегодня вечеромъ наверхъ и разогнать ихъ? Ты знаешь, вдь, что я могу представлять зврей, птицъ и даже самого чорта.

— Нтъ, — строго сказалъ старикъ, — это не занятіе для мальчиковъ.

Окончивъ свои дла въ город, мельникъ отправился въ обденное время въ домъ Эраста. Тамъ ему сказали, что совтникъ ухалъ. Такъ ему нужно говорить съ барышней, она также ушла. Старый сектантъ ушелъ, покачавъ головой.

— Ничего не остается больше, какъ повліять на совсть итальянскаго попа, если только она у него есть. Вотъ благовстятъ къ вечерн, которую благочестивый мужъ будетъ служить въ церкви св. Духа. Можетъ быть, я увижу тамъ и обманутую двушку и уже наврное этого честнаго пастыря, увлекающаго въ пропасть собственную овцу. Безстыдные гршники!…

Достигши площади, онъ вмшался въ толпу прихожанъ и вошелъ въ церковь. Священникъ уже началъ проповдь. Онъ говорилъ на свою обыкновенную тему: о грхахъ міра.

— О своихъ бы лучше подумалъ, мальчишка!— проворчалъ про себя баптистъ.

Онъ оглядлся, нтъ ли Лидіи. Ея не было.

— Погибшая овца, все-таки, лучше пастыря,— сказалъ онъ про себя.— Она, по крайней мр, готовится къ свиданію не за вечерней.

Тутъ онъ обратилъ вниманіе на священника, говорящаго все трогательне и тепле. Онъ говорилъ о мукахъ за грхи, но на этотъ разъ въ его риторик не играли роли стальныя горы и клюющія птицы. Онъ изображалъ мученія нечистой совсти по собственному опыту. Онъ описывалъ тайнаго гршника, который ходитъ робко и вчно оглядывается назадъ, не стоитъ ли тамъ кто-нибудь, кто все видлъ, который не можетъ смотрть людямъ прямо въ глаза и который здсь на земл носитъ адъ въ собственной груди.

— Ого! Если такъ,— сказалъ себ баптистъ,— то тебя, можетъ быть, еще можно снасти.

Посл краткаго размышленія онъ оторвалъ отъ росписки заказчика, бывшей при немъ, лоскутъ блой бумаги и написалъ на немъ нсколько словъ. Потомъ снялъ свой шейный шерстяной платокъ и аккуратно свернулъ его, вложивъ туда записку.

— Это почта, тобой самимъ изобртенная,— засмялся онъ злобно.

Когда началось пніе, онъ незамтно вышелъ изъ церкви. Его пытливый взглядъ оглядлъ всю стоящую кругомъ толпу. Наконецъ, въ одной молоденькой двушк онъ нашелъ подходящую посланницу. Незамтно подошелъ онъ къ ней и пошептался о чемъ-то. Въ преслдуемой и притсняемой сект баптистовъ не рдкостью были тайныя посланія, условные знаки и различныя тайныя сообщенія. Поэтому молодая двушка безъ разсужденій взялась за порученіе, данное ей баптистомъ. Колокола заблаговстили, народъ вышелъ изъ церкви и скоро площадь опустла. Взволнованный и съ неспокойнымъ духомъ, вышелъ Лауренцано изъ церкви.

— Зачмъ приходилъ раскольникъ въ храмъ?— спрашивалъ онъ себя.— Какъ дерзко вошелъ онъ среди проповди и какъ смотрлъ на меня, точно думалъ, будто бы я изображалъ страданія собственной нечистой совсти.— Глубоко вздохнувъ, Паоло продолжалъ: — Надо, однако, позаботиться, чтобы полицейскій какъ-нибудь опять навстилъ Крейцгрундъ.

Въ эту минуту къ нему приблизилась опрятно одтая крестьянская двушка.

— Г. проповдникъ, вы вчера вотъ это потеряли у монастыря.

Едва онъ взялъ въ руки протягиваемый платокъ, какъ двушка исчезла за угломъ. Боязливо оглянулся Лауренцано кругомъ, не караулятъ ли его. Потомъ развернулъ платокъ, въ немъ была записка. Конечно, это отъ Лидіи, она, вроятно, назначаетъ другое мсто, боле удобное, чмъ перекрестокъ. Проворно повернулъ онъ въ сосдній узкій переулокъ, остановился тамъ и прочелъ: ‘Спасайтесь, все открыто’. Испуганно оглянулся онъ кругомъ, какъ вдругъ надъ нимъ раздался голосъ:

— Ему бы тоже слдовало привязать на шею лисій хвостъ и выгнать изъ города.

Это говорилъ хозяинъ гостиницы ‘Оленя’ про своего соперника, хозяина гостиницы ‘Быка’. Голосъ былъ хорошо знакомъ Паоло, но онъ принялъ слова на свой счетъ, вспомнивъ несчастныхъ постителей гостиницы ‘Оленя’, запрятанныхъ имъ въ толстую башню Хербергъ. Потому-то вс эти дни его и принимали такъ холодно въ гостиниц. Такъ имъ извстно, что онъ дйствуетъ въ интересахъ ордена, извстно, что онъ навлекъ несчастіе на четырехъ священниковъ, и теперь неизвстный предостерегаетъ его. Говоритъ ли этотъ неизвстный объ его предательскомъ донос, или о свиданіи съ Лидіей, или о давнишней исторіи съ дочерью шута? Или, наконецъ… Паоло вздрогнулъ. Во всякомъ случа, что-то открыто… Безсознательно бжалъ онъ впередъ. Только у Шпейерскихъ воротъ пришелъ онъ въ себя.

‘Пигаветта теперь далеко, въ рейхстаг’,— думалъ онъ въ неопредленномъ страх.

Вспомнился ему и отецъ Алоизъ, какъ спаситель въ его внутреннихъ и вншнихъ нуждахъ. Онъ одинъ могъ дать ему совтъ, а только епископъ могъ защитить его. Точно преслдуемый злыми духами, стремился онъ впередъ.

Баптистъ, прослдивъ издали за впечатлніемъ, произведеннымъ его запиской, также покинулъ площадь. Онъ видлъ, какъ магистръ проворно скользнулъ въ узкую улицу, какъ онъ испугался и бросился бжать, но не по направленію къ мсту свиданія.

— Вотъ бы хорошо было, — смялся старикъ про себя, — послать всмъ этимъ Бааловымъ жрецамъ подобныя записки… Я увренъ, что завтра же утромъ оказались бы пустыми вс каедры въ этомъ гршномъ город.

Еще не вс его дла были кончены, онъ освободился только съ наступленіемъ сумерекъ.

— Теперь разочарованная двушка, вроятно, уже возвратилась,— сказалъ онъ, выходя на улицу изъ дома своего послдняго заказчика.— Вроятно, она огорчена и пристыжена, такъ что я лучше подйствую на ея совсть, этимъ, по крайней мр, я избавлю честнаго совтника отъ большаго несчастія.

Голодный и сильно уставшій, онъ поднялся къ замку. Онъ нашелъ экономку Эраста въ безпокойств о долгомъ отсутствіи двушки.

— У меня образцы смянъ, — сказалъ мельникъ, — и еще порученія, вроятно, теперь она скоро возвратится, а я сегодня уже два раза взбирался на эту гору.

Старая Варвара, очень довольная, что есть съ кмъ поболтать, предложила ему пшенной каши и принялась восхвалять свою барышню. Мельникъ отвчалъ односложно и еще внимательне озабоченной женщины прислушивался къ ночной тишин. Уже было за полночь, а они все еще сидли у потухшаго очага и ждали. Наконецъ, старуха не въ силахъ была дольше скрывать свое безпокойство, она хотла просить людей идти съ нею разыскивать Лидію, но мельникъ удержалъ ее.

— Шумъ не годится. Добрая слава двушки то же, что пушекъ на персик или морозные узоры на окнахъ. Какъ тронешь, такъ исчезаютъ. Я предполагаю, гд она можетъ быть, а вы общайте мн, что будете молчать. Если я ее до завтра къ обду не найду, то опять буду здсь. До тхъ поръ не говорите объ этомъ никому ни слова.

Старая Варвара общала, ей было легче, что онъ взялъ на себя ея заботу. Баптистъ, спустившись въ городъ, повернулъ въ одну изъ самыхъ узкихъ улицъ противъ Некара. Тамъ онъ три раза условнымъ стукомъ постучалъ въ ставень одного дома.

— Сейчасъ,— отвтилъ пріятный женскій голосъ.

Баптистъ вошелъ и спросилъ, здсь ли еще его мальчикъ.

— Онъ спитъ,— былъ отвтъ.

— Такъ разбуди его и дай ему и мн здоровыя палки.

Черезъ минуту показался заспанный мальчикъ и безъ жалобъ пошелъ за отцомъ, захватившимъ, съ собой здоровую дубину. Сторожъ на мосту, узнавъ ихъ имя, пропустилъ ихъ.

— Іы идемъ къ Крейцгрунду надъ Хольтерманомъ.

— Такъ, такъ, — сказалъ мальчикъ.— Я уже думалъ, что потому ты такъ долго и не возвращался.

Молча, въ полудремот, мальчикъ машинально шагалъ за отцомъ. Кругомъ трещали кузнечики и свтляки носились надъ кустами. Достигши старыхъ буковъ на вершин горы, старикъ веллъ мальчику какъ можно громче кричать. Сначала мальчикъ кричалъ тихимъ, охрипшимъ голосомъ, потомъ все громче, громче, но все было тихо. Только кое-гд въ кустахъ шевельнулась сонная птица, да въ долин Семи-мельницъ отозвался птухъ.

Здсь никого нтъ, — сказалъ старый Вернеръ озабоченнымъ тономъ.— Куда она двалась? Пойдемъ спать.

— Мн кажется, что я вижу вонъ тамъ огонекъ, отецъ,— показалъ мальчикъ.

— На самомъ дл, ты правъ: на перекрестк огонь. Что бы это значило?

Тихонько покрались отецъ съ сыномъ по направленію къ свтящейся точк.

— Ты или кругомъ, а я пойду здсь, такимъ образомъ она не скроется, если это только она.

На перекрестк, на томъ же мст, съ котораго ее спугнула Лидія, сидла колдунья съ Крейцгрунда. Передъ ней лежалъ дтскій черепъ съ воткнутыми тремя свчами. Надъ горящими угольями вислъ котелокъ съ благовонною жидкостью. Рядомъ валялись тла трехъ обезглавленныхъ змй, тутъ же лежали различныя колдовскія принадлежности. Сама колдунья спала.

— Мать Сивилла, — закричалъ мельникъ надъ самымъ ея ухомъ,— куда длась двушка, бывшая здсь сегодня вечеромъ?

Колдунья вскочила и уставилась на Вернера.

— Блокурая Ли…— заговорила она съ просонья и вдругъ остановилась.

— Гд она?— повторилъ мельникъ.

— Я ничего не знаю,— бормотала старуха, пришедшая уже въ себя.

— Вы все знаете, имя ея чуть-чуть не сорвалось у васъ съ языка. Вы во всемъ признаетесь или я завтра же объявлю полицейскому, что во второй разъ вижу васъ въ полночь на перекрестк и на прошлой недл до восхода солнца въ кустахъ у пруда.

Колдунья засмялась.

— Они сожгутъ васъ, не хуже, чмъ меня, если я скажу, что знаю о васъ.

— Но я умру за Христа Спасителя, а вы за дьявола.

Старуха хотла насмшливо засмяться, но сзади нея что-то зашевелилось въ кустахъ, закричалъ птухъ, послышалось хрюканье свиньи и дьявольскій визгъ.

— Тише, Іоргъ!— закричалъ мельникъ сердито.

Колдунья испуганно поглядла на него, потомъ назадъ, ожидая увидать въ кустахъ человка съ огненною пастью.

— Что хотите вы знать?— спросила она, дрожа.

— Куда длась двушка?

— Сыновья хозяина гостиницы ‘Роза’ и красный мызникъ подкараулили ее здсь. Она побжала къ монастырю и тамъ я слышала еще ихъ голоса. Что они съ ней сдлали,— не знаю.

Старикъ вздрогнулъ и строго спросилъ:

— Когда это было?

— Вроятно, прошло часа четыре, тогда мсяцъ только что выплылъ.

— Неужели мы опоздали? Будь милостивъ, Господи, къ ея душ, если они покончили съ ней. А теперь бросьте ваше глупое колдовство.— При этомъ мельникъ опрокинулъ ногой котелокъ и угли вспыхнули отъ зминаго жира.— Поди сюда, Іоргъ, и покажи ей, какого чорта она испугалась.

Мальчикъ подошелъ къ пылающимъ углямъ и насмшливо посмотрлъ на старуху.

— Чортъ возьми тебя и твоего отца!

— Да, чортъ, чортъ!— сказалъ старый мельникъ,— а когда онъ приходитъ, то желали бы, чтобы не звали его. Вы умрете когда-нибудь отъ страха, говорю я вамъ, хотя все ваше колдовство не стоитъ выденнаго яйца.

Сказавъ это, онъ взялъ мальчика за руку и отправился внизъ по дорог къ Семи-мельницамъ.

— Мы должны отыскать краснаго мызника и допросить его,— сказалъ онъ.

Помолчавъ немного, онъ началъ серьезно:

— Чего, по твоему мннію, заслуживаетъ старая женщина за свои ночныя чародйства?

— Колесованія или костра.

— Хорошо, сынъ мой, такъ и ты не пытайся никогда больше изображать чорта, потому что кто рисуетъ его на стн, тотъ на половину уже въ его когтяхъ.

— Но мы часто разгоняли народъ этими шутками, когда онъ хотлъ помшать нашимъ собраніямъ.

— Я никогда не одобрялъ этого, и ты никогда не долженъ заниматься такими штуками.

Обиженный мальчикъ шелъ впереди, глубоко убжденный, что только его искусство заставило старуху признаться.

— Думаешь ли ты, что она можетъ колдовать, отецъ?— спросилъ онъ черезъ минуту.

— Хотть и мочь разница,— отвчалъ старикъ.

— Но ея сосди увряютъ, что она напускаетъ мышей, отнимаетъ и возвращаетъ коровамъ молоко, длаетъ, что у женщинъ вылзаютъ волосы.

— Конечно, если он зимой ничего не длаютъ противъ этой гадины, если плохо кормятъ скотъ и сами ведутъ распутную жизнь, тогда всего проще сваливать вину на колдуній.

— Но крестьянка изъ Ханга разсказываетъ, что Сивилла сказала ей: если вы не уберете сно въ воскресенье, то его уберетъ чортъ. Въ понедльникъ сно еще лежало правильными рядами на лугу, но какъ только начали его убирать, налетлъ ураганъ и унесъ сно къ чорту.

— Случай, Іоргъ, случай. Она, вроятно, замтила, что приближается непогода. Злой духъ есть духъ и иметъ силу надъ духомъ, а не надъ тломъ, иначе онъ бы уже давно помшалъ теб его передразнивать. Но берегись, чтобы онъ не забрался къ теб внутрь. Тамъ онъ силенъ.

Глава XIV.

Клитія упала въ мрачный подвалъ и своимъ паденіемъ испугала гнздившихся въ немъ летучихъ мышей. Отвратительные гады вылзли изъ размягченной дождемъ почвы и шумно ползали по стнамъ. Испуганныя мыши въ страх бгали изъ стороны въ сторону. Мсяцъ поднялся до середины неба и бросалъ свои холодные лучи сквозь четырехугольное отверстіе на мокрую стну. Сильная боль въ правой ног возвратила Лидіи сознаніе, но она не могла сообразить, сколько времени прошло съ тхъ поръ, какъ она упала. На половину понявъ, гд она находится, Лидія сквозь узкое отверстіе погреба смотрла на звздное небо. Господь, которому она молилась, спасъ ее отъ страшной опасности. ‘Онъ не дастъ мн погибнуть и здсь’,— повторяла она съ терпніемъ тяжело-больной. Наверху все было тихо. Лидія разсудила, что крики о помощи не призовутъ сюда никого, кром преслдователей, и ршила поберечь силы до утра. Наврное, ей удастся тогда обратить на себя вниманіе ребятишекъ, собирающихъ ягоды, или рабочихъ, идущихъ въ лсъ. Жадно смотрла она сквозь отверстіе, не уступаетъ ли холодный свтъ мсяца теплымъ лучамъ солнца. Ея спина была изранена острыми камнями, и ноющая боль въ ног вырывала у нея тихіе стоны, но она врила въ свое спасеніе и терпливо сносила все, какъ наказаніе за опрометчивый шагъ. Какъ она была благодарна Богу, что отца нтъ теперь дома и что онъ не безпокоится за нее. На этой мысли она заснула и проснулась только тогда, когда на ея больную ногу упалъ сверху камень.

— Здсь никто не шевелится,— услыхала она надъ собой дтскій голосъ.

— Здсь я,— быстро вскричала Лидія въ страх, что спасители могутъ уйти.

— Слава Богу, барышня,— сказалъ мужской голосъ,— а мы уже думали, что наши поиски напрасны. Хватитъ ли у васъ силъ удержаться за веревку, когда мы васъ станемъ вытаскивать?

— Сомнваюсь. У меня сломана нога и разбита спина.

— Такъ надо попробовать, не достанетъ ли лстница.

— Не правда ли, вы не сдлаете мн ничего дурнаго?

— Э, разв вы не узнали меня, барышня, мельника Вернера, съ Крейцгрунда за Цигельхаузеномъ?

— Ахъ, это вы отецъ Вернеръ!— сказала она, зарыдавъ отъ радости.— Какъ узнали вы, что я лежу здсь?

— Негодяи, преслдовавшіе васъ, сказали, что вы здсь исчезли, точно сквозь землю провалились, вотъ мы и догадались, гд вы находитесь. Эти негодяи спокойно дали бы вамъ умереть здсь.

— Это Богъ наказалъ меня за грхи,— сказала Клитія.

Въ отверстіи показалась лстница, осторожно спускаемая Вернеромъ. По ней спустился старикъ съ горящею сосновою лучиной.

— Какое ужасное мсто — этотъ старый погребъ!— ворчалъ баптистъ, осторожно поднимая Лидію. Она, какъ ребенокъ, обвила его шею руками, медленно поднялся старикъ по ступенямъ лстницы наверхъ и бережно опустилъ двушку на мягкую траву. Теперь вопросъ былъ въ томъ, какъ донести больную до деревни. Сначала мельникъ думалъ было обратить лстницу въ носилки, но она была слишкомъ узка и жестка, а на то, чтобы добыть настоящія носилки, ушло бы слишкомъ много времени и привлекло бы чье-нибудь вниманіе. Между тмъ, Лидія умоляла поспшить, такъ что старику ничего другаго не оставалось, какъ опять поднять ее на спину и привязать въ себ кушакомъ, а сына послать въ деревню за крытою телжкой. Лидія, охвативъ руками шею мельника, спокойно лежала на спин добраго человка, выбиравшаго уединенныя тропинки лсомъ и виноградниками.

‘Заблудшая овца, — думалъ онъ, — израненная шипами до крови и растерявшая клоки шерсти по терновникамъ… Но когда пастухъ находитъ ее, онъ съ радостью кладетъ ее себ на рамена’.

И онъ любовался на нжныя, блыя ручки, сложенныя подъ его колючимъ подбородкомъ. Пріятная ноша согрвала его спину и на его плеч лежала нжная щечка двушки. Сдому старику стало душно. Онъ смотрлъ на блыя руки и какой-то злой духъ шепталъ ему:

‘— Такихъ рукъ никогда не было у твоей Марты.

‘— Теб что за дло, старый гршникъ?!— твердо отвчалъ онъ соблазнителю.

‘— А, все-таки, пріятно было бы принимать услуги изъ такихъ ручекъ,— продолжалъ дразнить голосъ.— Разв еретики, Ротманъ и другіе пророки не учили, что если братъ чувствуетъ, что онъ не нашелъ еще себ истинной духовной подруги, то онъ долженъ разстаться со старою женой и вступить въ новый бракъ?

‘— Брось ты это іудейское ученіе,— ворчалъ Вернеръ.— Никого оно не доведетъ до добра… Старая Марта послдовала за мной въ перекрещенство и была мн всегда врною подругой.

‘— Такъ возьми двухъ женъ, какъ учатъ пророки изъ Мюнстера. Разв Авраамъ, Исаакъ, Ламехъ, Гедеонъ и Давидъ не имли по нскольку женъ,— такъ почему же теб нельзя? Нмецкіе герцоги хотя и запретили это братьямъ изъ Мюнстера, но самъ ландграфъ, преслдующій ихъ огнемъ и мечомъ, послдовалъ ихъ примру.

‘— Замолчи, сатана!— сказалъ старикъ.— Писаніе противъ многоженства, вопреки Аврааму и Филиппу Гессенскому. Богъ даль Адаму только одну жену. Онъ создалъ мужчину и женщину, а не мужчину и двухъ женщинъ. Также сказано: двое составятъ едино тло, а не трое или четверо. У Марты, правда, и никакого тла нтъ, а только кости да кожа’,— подумалъ онъ съ горечью и вздохнулъ.

— Вамъ очень тяжело?— тихо спросила Лидія.

— Нтъ,— отвчалъ онъ сурово.

Тутъ онъ подумалъ, что лучше бы разговаривалъ со спасенною имъ двушкой, чмъ съ злымъ сатаной, желающимъ совратить его съ пути истиннаго, и сталъ ей разсказывать какъ мальчикъ сообщилъ ему о свиданіи, назначенномъ ей Лауренцано, и что за тмъ произошло.

— Такъ вы все знаете и будете, конечно, считать меня очень дурной?

— Мы вс только плоть и кровь,— отвчалъ онъ добродушно,— и душа наша будетъ гршить до тхъ поръ, пока мы бродимъ на свт и въ себ самихъ носимъ камень преткновенія.

— Благодарю васъ, отецъ, за то, что вы не осудили меня строже.

— Не мое это дло,— отвчалъ баптистъ.— Не до чужихъ тутъ грховъ, когда и своихъ не пересчитать,

— О, вы очень добры! Но подумать страшно о томъ, что будутъ говорить обо мн другіе.

— Надо же людямъ болтать,— отвчалъ старикъ,— коли гуси не говорятъ. Примиритесь только съ Господомъ Богомъ. Посмотрите, вонъ и Іоргъ съ телжкой.

И, дйствительно, на дорог, весело пощелкивая кнутомъ, показался мальчикъ, изображавшій ночью чорта.

— Теперь мы васъ осторожно положимъ въ корзину и задернемъ занавску.

Озабоченная Варвара увидала ихъ еще на мосту и тотчасъ выбжала на встрчу. Мельникъ ничего не объяснялъ ей. ‘Барышня нечаянно повредила ногу’,— сказалъ онъ, осторожно внося ее по лстниц. Варвара, по совту мельника, завернула больную ногу въ мокрые платки, а къ обду возвратился отецъ и наложилъ повязку. Честный баптистъ наскоро распрощался и уклонился отъ всякой благодарности. Сначала отецъ самъ запретилъ больной разговаривать, а на слдующій день удовольствовался односложными отвтами Клитіи.

Онъ радовался, что леченіе идетъ успшно, а старая Варвара бранила открытыя рнныя ямы, въ которыхъ уже ни одинъ человкъ ломалъ себ ноги. Когда поздне отецъ потребовалъ отъ Клитіи боле подробный отчетъ о ея приключеніи, его изумила просьба двушки позволить ей умолчать о причин ея несчастія.

Онъ покачалъ головой и не сталъ настаивать.

‘Она, вроятно, пострадала по чьей-нибудь чужой вин’,— подумалъ онъ и былъ очень доволенъ, что она избавила его отъ новыхъ хлопотъ, у него и такъ было еще больше дла, чмъ прежде. О магистр Лауренцано ничего не было слышно въ Гейдельберг, кром того, что онъ въ отпуску до начала занятій въ Сапіенцъ-коллегіи и проситъ увольненія отъ мста монастырскаго проповдника.

Въ Шпейер, въ веселомъ имперскомъ город и резиденціи епископа, еще не улеглись волненія имперскаго сейма, среди которыхъ исчезали отдльныя личности. Но если бы кто-нибудь вечеромъ того дня, когда Лидія вернулась домой, вошелъ въ шпейерскій соборъ, то увидалъ бы на послдней, скрытой въ тни, скамь колнопреклоненнаго молодаго человка, одтаго въ черное. Его исповдь была окончена, стоявшая вблизи женщина разслышала слдующія слова духовника: ‘только продолжительная дисциплина, возлюбленный сынъ, можетъ возвратить теб спокойствіе и миръ душевный’.

Съ этихъ поръ, въ продолженіе нсколькихъ недль, ежедневно видали этого незнакомца раннимъ утромъ и вечеромъ въ сумерки входящимъ въ соборъ и исчезающимъ въ боковой капелл, подъ хорами.

— И гд это Лауренцано проводитъ свои каникулы?— спрашивалъ за круглымъ столомъ въ гостиниц ‘Оленя’ философъ Питопей, скучавшій въ отсутствіи внимательнаго слушателя.

— Его братъ говоритъ, — отвчалъ Эрастъ,— что онъ въ Шпейер, но ни отъ кого изъ находящихся тамъ съ курфюрстомъ я не могъ узнать о немъ, хотя и освдомлялся.

— Весьма возможно,— отвчалъ Питопей, цнившій въ Лауренцано его интересъ въ схоластическимъ спорамъ.— При волненіи, господствующемъ теперь въ Шпейер, отдльныя личности незамтны.

Глава XV.

Когда Лидія оправилась уже настолько, что, вытянувъ больную ногу, могла сидть въ кресл, принесенномъ заботливымъ отцомъ, ее начали навщать подруги и просили разсказать поподробне объ ея паденіи, чмъ сильно мучили бдную двушку. Всхъ настойчиве приставала къ ней г-жа Беліеръ, такъ что Лидіи ничего боле не оставалось, какъ воспользоваться выдумкой Варвары о рпной ям. Къ счастію, вс эти дамы и двушки были слишкомъ поглощены собственными ддами, а Лидія съ обычною женскою хитростью умла отклонять неудобные для себя разговоры соблазнительными для нихъ вопросами.

‘Какою, я, однако, сдлалась коварною,— говорила она себ съ укоризной посл ухода подругъ,— за любовь плачу ложью’.

И такъ, гостей было больше, чмъ слдовало, не было только того, кого она больше всхъ боялась и больше всхъ желала видть. Что могло помшать Паоло придти на назначенное имъ самимъ мсто? Что мшаетъ ему теперь узнать, хоть у ея отца, о здоровь своей ученицы? Если бы мельникъ не подтвердилъ ей, что злополучная записка была дйствительно отъ Лауренцано, она предположила бы, что съ ней сыграли злую шутку ея монастырскія непріятельницы, но посл словъ стараго Вернера она не могла уже сомнваться въ вин Паоло.

‘У него нтъ сердца,— говорила она,— иначе онъ давно былъ бы здсь’. Чмъ мене она слышала о немъ, тмъ загадочне становилось для нея его поведеніе. ‘Наконецъ, онъ, можетъ быть, ухалъ изъ этого города, гд причинилъ столько несчастій? Можетъ быть, онъ никогда не вернется сюда?’ При этой мысли ее охватилъ внезапный страхъ. Въ это время въ высокомъ гулкомъ корридор раздались хорошо знакомые Лидіи голосъ и шаги осторожно идущаго отца, въ дверяхъ показались голова Эраста.

— Милое дитя, г. Лауренцано желаетъ тебя видть. Лежи спокойно, чтобы не повредить ноги.

Лидія сначала покраснла, потомъ поблднла и въ ту же минуту увидала входящаго архитектора. Вмст съ разочарованіемъ къ ней возвратилось и самообладаніе. Съ улыбкой она протянула ему свою маленькую, бленькую ручку. Красивый, черноокій итальянецъ очень любезно пожелалъ ей скорйшаго выздоровленія, прибавивъ, что нарочно до ея совершеннаго поправленія не начиналъ работъ оконъ Эраста. Если она позволитъ, то теперь онъ начнетъ работу. Лидія поблагодарила за такое вниманіе. Она не будетъ мшать работ, потому что можетъ перейти въ заднія комнаты. Художникъ дтски-грустно посмотрлъ на нее, какъ мальчикъ, котораго лишаютъ давно уже задуманнаго удовольствія. Именно этому-то, началъ онъ прерывающимся голосомъ и покраснвъ, онъ и хотлъ помшать своимъ посщеніемъ, чтобы она не лишала себя солнца, такъ благотворно дйствующаго на больныхъ. Онъ не могъ бы спокойно и весело работать, если бы зналъ, что каждымъ часомъ замедляетъ ея выздоровленіе. Лучше онъ оставитъ окна какъ они есть. Эрастъ, улыбаясь, смотрлъ на нихъ. Однимъ словомъ, Лидію убдили не только не удаляться изъ своей комнаты, но даже въ хорошіе дни открывать окна и освжать комнату чистымъ воздухомъ.

Съ этихъ поръ веселый художникъ являлся ежедневно на своихъ подмосткахъ и пользовался всякимъ удобнымъ случаемъ пройти мимо оконъ Лидіи.

Онъ разсказывалъ ей о своихъ работахъ, жаловался на лнь нмецкихъ рабочихъ, употребляющихъ полдня, чтобы сть, пить и спать, и хвалилъ умренность и прилежаніе своихъ итальянскихъ собратій.

Склонившись надъ работой, двушка съ улыбкой слушала неаполитанца, для котораго говорить было величайшимъ наслажденіемъ. Когда Лидія замтила, что сосдки все чаще посматриваютъ на нихъ вверхъ, она, смясь, напомнила ему, что онъ не изъ особенно прилежныхъ итальянцевъ.

— Вы говорите, что нмецъ пьетъ за десятерыхъ итальянцевъ, а я нахожу, что итальянецъ болтаетъ за двадцать нмцевъ. Покажите же мн, наконецъ, ваше прилежаніе.

Сконфуженный Феликсъ отошелъ отъ нея, а она съ улыбкой думала о томъ, какъ похожи оба брата.

‘Магистра я боюсь, но страстно желаю видть, съ художникомъ мн весело, а я прогоняю его. Глупое сердце, ты предпочитаешь страданіе радости!’

Какъ-то утромъ художникъ заговорилъ о брат. Онъ сказалъ, что Паоло въ Шпейер, при двор епископа, гд у него есть знакомые. Такъ правда то, чего она такъ боялась? Паоло опять въ рукахъ своихъ іезуитовъ.

Съ сильно бьющимся сердцемъ, она грустно склонилась надъ работой и дв крупныя слезинки скатились на тонкое полотно.

Художникъ сдлалъ видъ, что ничего не замтилъ, но, сердись на Паоло за эти дв слезинки, онъ тутъ только понялъ, какъ сильно привязалось его сердце къ хорошенькой блокурой двушк.

Клитія тоже не могла больше сомнваться, что художникъ, котораго она предпочла бы всмъ, кром Паоло, серьезно ищетъ ея любви, но сердце ея было полно нжнымъ чувствомъ къ тому, на кого она должна смотрть, какъ на покойника. Что бы она дала за то, чтобы Феликсъ не напоминалъ ей ежедневно о своемъ брат, и, все-таки, ничего не слушала она такъ внимательно, какъ разсказы о ихъ дтств, проведенномъ въ Неапол, о томъ, какъ онъ съ братомъ и сестрой играли въ мячъ золотистыми плодами въ апельсинныхъ рощахъ, какъ они собирали на морскомъ берегу разноцвтныя раковины, искали между лавровыми деревьями и терновыми кустарниками древніе обломки и осколки мрамора… Она такъ живо представляла себ обоихъ братьевъ, что чувствовала себя какъ бы ихъ сестрой, и въ мечтахъ ей часто казалось, что она — умершая сестра Лауренцано.

— Возьми каштановаго,— черный принесетъ теб несчастіе,— сказала колдунья и съ этого роковаго вечера на перекрестк Хольтермана Лидія сдлалась суеврной, къ тому же, слова колдуньи были слишкомъ правдоподобны.

Надъ воротами постройки Рупрехта, гд жилъ Феликсъ, красовалось аллегорическое древне-германское скульптурное произведеніе, передъ которымъ Лидія еще ребенкомъ часто останавливалась въ восхищеніи. Дв ангельскія головки трогательно склонились другъ къ другу подъ снію своихъ крылушекъ и по-братски несутъ одинъ внокъ изъ розъ, обвивающій своими листьями циркуль, символъ архитектуры. Безъ сомннія, сама архитектура увковчила себя въ этой эмблем. Но народъ передаетъ, что эти мальчики-близнецы составляли единственную радость архитектора, строившаго этотъ замокъ. Чтобы не разлучаться съ ними, онъ бралъ ихъ съ собой на высокія подмостки и восхищался свжими, крпкими мальчиками. Однажды одинъ изъ нихъ оступился и увлекъ за собой и другаго въ пропасть. Архитекторъ впалъ въ страшное отчаяніе, такъ что постройка остановилась. Вмсто того, чтобы работать, убитый отецъ плелъ каждый день внки изъ блыхъ розъ и относилъ на кладбище церкви Св. Петра, гд были погребены мальчики. Императоръ Рупрехтъ былъ недоволенъ, что постройка подвигается такъ медленно, и поручилъ священнику, хоронившему дтей, убдить архитектора продолжать работу. Тотъ отвчалъ, что все будетъ исполнено, но когда ему пришлось оканчивать ворота, то въ его гор ничто ему не удавалось. Священникъ убждалъ и утшалъ его, какъ только могъ, въ ту же ночь отцу явились оба близнеца, какъ свтлые ангелы, и принесли ему внокъ изъ розъ, который онъ только что утромъ положилъ на ихъ могилу. Архитекторъ, разбуженный свтомъ восходящаго солнца, вспоминалъ пріятный сонъ и ему казалось, что комната наполнилась запахомъ розъ, а когда онъ поднялся, то увидалъ свжій и благоухающій внокъ, который онъ вчера утромъ отнесъ на могилу мальчиковъ и вечеромъ еще видлъ тамъ, но блыя розы обратились въ красныя. Тотчасъ же архитектору стало ясно, какъ украсить ему ворота. Онъ изваялъ своихъ мальчиковъ, какъ они представились ему, прелестными ангелами, несущими внокъ изъ розъ, а въ середин внка изобразилъ символъ своего искусства, съ которымъ посл этого онъ навсегда распростился. Въ Иванову дню 1404 года былъ положенъ послдній камень и самъ императоръ Рупрехтъ произнесъ рчь. Но когда онъ пожелалъ высказать свою императорскую благодарность строившимъ мастерамъ, то архитектора не оказалось. Въ то время, какъ колокола благовстили и наполняли неясными звуками Некарскую равнину, прославляемый ими архитекторъ смиреннымъ странникомъ поднимался по тропинк къ монастырю Хейлигенберга. Онъ сдлался монахомъ и изъ своей кельи смотрлъ на башню, возвышающуюся надъ могилками его дорогихъ, пока мальчики не явились ему снова, не увнчали его розами и не унесли его душу въ лоно Авраама.

Такой разсказъ слышала Лидія отъ своей кормилицы, и когда она думала объ ангелахъ, они представлялись ей мальчиками съ внкомъ въ рукахъ, стоящими надъ воротами, въ которыя она ежедневно проходила. Ни одна изъ статуй архитектора Коллинса на великолпной постройк Оттейнриха не производила на нее такого впечатлнія, какъ эти ангельскія головки. Посл того какъ Феликсъ однажды вечеромъ разсказывалъ ей о своихъ играхъ съ братомъ въ розовыхъ садахъ Неаполя, ей приснилось ночью, будто она летитъ съ высоты Хольтермана въ замку и только что она хотла опуститься, ей на встрчу прилетли оба ангела съ ‘постройки Рупрехта. Одинъ былъ холоденъ и неприступенъ, другой похожъ на художника Феликса и дружелюбно улыбался ей. Вдругъ первый, съ серьезнымъ, хорошимъ выраженіемъ лица, бывавшимъ всегда у магистра Паоло во время уроковъ, открылъ ротъ и сказалъ: ‘Возьми Феликса!’ На этомъ она проснулась, ясно еще слыша слова колдуньи. Испуганно вскочила Лидія съ постели и увидала, какъ ясно свтитъ мсяцъ въ ея окн. Долго еще она думала о странномъ сновидніи, между тмъ какъ самыя пріятныя дтскія воспоминанія путались въ ея голов съ ужасными событіями послднихъ недль, и потомъ снова заснула. Утромъ она не могла удержаться, чтобы не посмотрть на ангеловъ, правда ли они похожи на обоихъ братьевъ? Еще пусто и тихо было на двор. Это былъ ея первый выходъ со дня случившагося съ ней несчастія. Она захватила стаканъ, чтобы почерпнуть воды въ колодц, украшенномъ колоннами императора Карла.

Ничья встрча не мшала Лидіи любоваться прелестнымъ изваяніемъ. Утреннее солнце заливало своимъ свтомъ постройку Рупрехта, и чтобы разсмотрть статуи, двушк пришлось подойти поближе. Она заслонила рукой глаза отъ солнца и пристально смотрла на хорошо знакомую ей картину. Ласково и дружески улыбались ей мальчики. Младшій, налво, былъ похожъ на серьезнаго Паоло, старшій, направо,— на веселаго художника.

‘Онъ — правый,— вспомнились ей слова колдуньи.— И циркуль въ середин внка не указываетъ ли на искусство Феликса? Не молитвенникъ, а орудіе архитектора украшено розами любви’.

Мысли ея путались. Ей представилось, будто ангельскія головки шевелятся, кланяются. Ей, ослпленной солнцемъ, казалось, что внокъ отдлился. Вдругъ прямо ей подъ ноги упала пышно распустившаяся роза. Въ смущеніи она посмотрла кругомъ, не видя никого. Она подняла цвтокъ. То была темно-красная роза съ желтою середкой, похожая, на розы въ внк мальчиковъ. Она суеврно посмотрла вверхъ, не упала ли прекрасная роза изъ внка милыхъ мальчиковъ? Но тамъ все было на мст. Вс окна съ этой стороны дома были закрыты, кром одного, и ты было въ комнат Феликса. Она, улыбаясь, опустила розу въ стаканъ съ водой и быстро, насколько позволяла больная нога, направилась назадъ, такъ какъ изъ дома вышла служанка и заговорила съ ней объ ея ранней прогулк по двору. Но Лидія не была другомъ ‘красной Френцъ’, которая, любуясь розой, дерзко приставала къ ней. Все какъ-то спуталось въ голов и сердц Лидіи. Ей никакъ не удавалось убдить себя, что этотъ удивительный сонъ и такое неожиданное пожеланіе добраго утра при ея первомъ выход были простымъ совпаденіемъ. Она сидла на своемъ обычномъ мст у окна, продолжая мечтать, когда къ ней пришелъ отецъ и въ первый разъ заговорилъ съ ней объ ея отношеніяхъ къ Филиксу. Онъ хвалилъ замчательный талантъ и честность художника, говорилъ, что хотя онъ и не старъ, но болнъ и поглощенъ длами. Что будетъ съ ней одной, если Богъ внезапно призоветъ его въ себ?— спрашивалъ онъ. Лидія отирала набгавшія слезы и цловала дорогаго ей человка. Отецъ не требовалъ отъ нея отвта, но, оставшись одна въ комнат, она съ нжностью посмотрла на розу и сказала:

— Богъ знаетъ, такъ, быть можетъ, лучше. Демонское влеченіе къ магистру повергло меня въ пропасть, въ буквальномъ смысл- тихое влеченіе въ дружески расположенному художнику ведетъ по розамъ,— и, покраснвъ, она нагнулась къ цвтку и глубоко вдохнула въ себя его ароматъ.

Въ это же утро Феликсъ довелъ свою работу до окна Лидіи. Онъ увидалъ на стол свою розу въ стакан съ водой и съ благодарностью взглянулъ въ глаза покраснвшей двушки. Потомъ онъ началъ исправлять пилястры и консоли окна Лидіи и работалъ такъ долго, точно именно это окно требовало особенно тщательной отдлки. При этомъ художникъ занималъ больную двушку веселыми разсказами, и Лидія, такая робкая съ магистромъ, держала себя совершенно непринужденно съ его братомъ.

— Мн кажется, синьорина, что вы могли бы помочь мн въ моей работ,— сказалъ онъ.— Статуи художника Коллинса смотрятъ на меня съ каждымъ днемъ холодне и безсмысленне, когда я взглядываю въ ваше окно. Вы такъ давно живете среди нихъ, что, наврное, эти старички довряли вамъ кое-что изъ своей жизни, что бы я могъ изобразить на ихъ безсмысленныхъ лицахъ?

— О, да,— отвчала Лидія серьезно.— Въ тихія ночи они часто сильно ссорятся.

— Они ссорятся, corpo di Venere! Вы должны разсказать мн это!

— Нтъ, тайнъ моихъ сожителей я не выдаю.

— Но, вдь, вы сказали, что они ссорятся.

— Васъ это удивляетъ? Вы посмотрли бы только, какъ мало они подходятъ другъ къ другу!

Лидія стояла на томъ, что не откроетъ ему ссоры статуй. Феликсъ потеръ себ лобъ.

— Въ самомъ дл, я также припоминаю,— сказалъ онъ,— что однажды заснулъ здсь наверху. Если я разскажу вамъ то, что видлъ во сн, скажете ли вы мн, что вы подслушали?

— Можетъ быть,— отвчала Клитія.— Разсказывайте!

— Я думалъ объ ангел съ свтлыми волосами, живущемъ выше многихъ языческихъ статуй, и на этомъ задремалъ.

— Ангелъ благодаритъ васъ,— отвчала Лидія насмшливо.

— Черезъ минуту я услыхалъ голоса Вры, Надежды и Любви, разговаривающихъ около меня: ‘Въ этомъ смшанномъ обществ только мы одни принадлежимъ другъ другу и не имемъ ничего общаго съ окружающимъ насъ языческимъ міромъ’. Почти сейчасъ же Правосудіе звнуло на весь дворъ и сказало со вздохомъ: ‘Какъ одиноко стою я здсь въ углу среди скучныхъ добродтелей! Къ чему правосудіе праведнымъ? Еслибъ я стояло хотя около Силы, то могло бы смотрть на ея руки, чтобъ она не вздумала потрясать колонны для испытанія своихъ юношескихъ силъ…’ Потомъ хотлъ завести разговоръ Геркулесъ съ Сампсономъ. ‘Братъ,— сказалъ онъ, потрясая булавой,— а, вдь, веселе было, когда мы убивали льва и…’ Но ему плохо пришлось за это. ‘Какой я вамъ братъ?— спросилъ гордый іудейскій герой.— Вы принадлежите къ филистимлянамъ, побитымъ мною, и я не желаю имть съ вами никакого дла’. Тутъ я услыхалъ чиханье Юпитера и посмотрлъ наверхъ, не хочетъ ли греческій отецъ боговъ также начать разговоръ съ египетскимъ Сераписомъ? Но они холодно смотрли въ разныя стороны и не обмнялись ни однимъ дружескимъ словомъ. Только одинъ разъ Зевсъ бросилъ взглядъ внизъ на Марса и Венеру и вздохнулъ: ‘Боже, какъ они похудли!’

— Не правда ли, вы думали нчто подобное, когда сказали, что статуи Коллинса не подходятъ другъ къ другу? Да, у васъ нжныя уши, bellezza, и поэтическое дарованіе.

— Ну, а вы думали,— отвчала Клитія, откинувъ назадъ головку,— что мы, сидя цлый день съ иголкой, только и думаемъ о крестикахъ? Еще когда я была ребенкомъ, мн было ясно, что въ тхъ двухъ мальчикахъ-ангелахъ на постройк Рупрехта совсмъ иная гармонія и единство духа, чмъ въ статуяхъ, поставленныхъ здсь Коллинсомъ, изъ которыхъ одн онъ взялъ изъ монастырской школы въ Мехельн, другія — изъ Италіи, гд вы на половину язычники.

— Вы правы, синьора, но на родин мы привыкли къ подобному смшенію.

— Ужь ваша голова такъ устроена, г. художникъ,— лукаво отвчала Лидія,— что лица библейской исторіи и греческіе боги прогуливаются въ ней какъ на фасад Коллинса.

При этомъ она покраснла отъ своей смлости, но маленькая шалость была слишкомъ соблазнительна для только что выпущенной изъ монастыря двушки, сдлавшейся немного дерзкой отъ ежедневныхъ ссоръ съ подруга мы-аристократками.

— Если вы говорите о дисгармоніи, — сказалъ задтый за живое художникъ,— то, прежде всего, слдуетъ сказать о нелпыхъ нмецкихъ пословицахъ, написанныхъ готическими буквами по приказанію покойнаго императора Рупрехта надъ статуями героевъ и боговъ, тамъ, гд умстне было бы видть классическія эпиграммы на латинскомъ язык. Но вы правы: этотъ фасадъ есть изображеніе, нашего внутренняго разлада. Красота греческихъ колоннъ и добродтели христіанства борятся въ нашемъ сердц. И не только не согласуются статуи, но даже и античныя готическія формы ведутъ между собой борьбу. Нтъ въ строящихся частяхъ гармоніи, необходимой въ истинно-классической архитектур. Какъ неумстны готическіе щиты и оружіе среди античныхъ линій портала! Главную красоту составляетъ живописный эффектъ краснаго песчаника и голубаго неба, и когда недавно курфюрстъ грозилъ, что онъ сожжетъ этотъ ненавистный ему рзной ящикъ, я представлялъ себ, какъ красиво будетъ это зданіе въ развалинахъ, когда въ пустыя окна будетъ видно голубое небо.

— Боже мой,— вскричала Лидія,— пока мы живемъ на этой высот, лучше не длайте этой пробы, а теперь идите работать. Я не желаю выслушивать здсь лекцій, при которыхъ вы можете сломать себ шею.

Обиженный Феликсъ поблднлъ и отошелъ въ сторону. Его дла шли лучше, чмъ онъ думалъ, но Лидія замтила, что сосдки слишкомъ часто поглядываютъ вверхъ на подмостки, гд работалъ художникъ, и даже слышала, какъ красная Френцъ сказала, что, вроятно, окно Лидіи требуетъ особенныхъ поправокъ, такъ какъ итальянецъ никакъ не можетъ съ нимъ справиться.

— Это будетъ прелестная парочка,— донеслись до нея слова Бахмана, сказанныя довольно громко, — этотъ высокій черный итальянецъ и ангелоподобная блокурая двушка. Я радъ буду, Бербель, когда они отправятся вмст въ церковь.

Поэтому-то Лидія и простилась такъ холодно съ Феликсомъ.

Посл чуднаго утра наступилъ пасмурный день. Лидія грустно сидла за работой. Посл сновидній этой ночи лица обоихъ братьевъ такъ сливались въ ея воображеніи, что она едва могла ихъ различать. Мрачный священникъ стушевывался передъ веселымъ художникомъ, и Лидію, ршившую въ мысляхъ, что магистръ никогда не могъ бы принадлежать ей, что онъ велъ съ нею только преступную игру, непріятно поразило, какъ много у него общаго съ веселымъ, преданнымъ ей другомъ. Она сама не сознавала, что, въ сущности, любитъ въ Феликс только Паоло.

Художникъ стоялъ въ это время на своихъ подмосткахъ въ мрачномъ расположеніи духа. Духота, предшествующая гроз, давила его, а слова Лидіи глубоко оскорбили. Онъ и не пробовалъ повторить утреннія шутки и ни одна псенка не приходила ему въ голову.

‘Неужели я обидла его?— думала двушка.— Отчего онъ такъ молчаливъ?’ — и она черезъ него посмотрла на покрытое тучами небо.

Порывъ втра вскрутилъ пыль и оторванные’листья.

‘Какъ бы гроза не разразилась раньше, чмъ онъ сойдетъ съ подмостокъ’,— подумала Лидія съ ужасомъ.

Въ ту же минуту поднялась страшная буря. Окна съ шумомъ захлопывались, ставни стучали, черепицы летли съ крышъ, доски отрывались отъ подмостокъ и съ грохотомъ летли на дворъ замка. Обломки, чашки, кирпичи,— все падало съ трескомъ и со двора неслись вверхъ страшный гулъ и криви. Лидія бросилась къ окну, чтобы запереть, и увидала Феликса, съ трудомъ удерживающагося на дрожащихъ доскахъ.

— Идите, сюда идите!— кричала Лидія испуганно.

Онъ мрачно покачалъ головой и показалъ знаками, что спустится по столбу, когда утихнетъ втеръ. Снова порывъ втра сорвалъ съ крыши цлый градъ черепицъ и пошатнулъ подмостки.

— Феликсъ, Феликсъ!— кричала испуганная двушка, въ отчаяніи протягивая къ нему руки.

Блаженная улыбка скользнула по его лицу, и однимъ прыжкомъ юноша очутился около Лидіи, старавшейся затворить окно. Феликсъ обвилъ ее своими руками.

— Въ бур я покорилъ тебя, — шепталъ онъ, но она молчала и отталкивала его отъ себя.

— Вы позвали меня сюда, такъ и удержите здсь, — говорилъ онъ съ чувствомъ.— Вы хотли спасти мн жизнь, такъ спасите ее на самомъ дл.

Она пристально и серьезно смотрла на него, будто припоминая черты покойнаго, чтобъ убдиться, похожи ли он. Покраснвъ, она опустила лицо. Феликсъ восторженно улыбнулся, обнялъ ее, и губы ихъ встртились. Завываніе непогоды, бушевавшей снаружи, не мшало илъ блаженству. Дождь льетъ на двор, но что имъ за дло до этого? При каждомъ блеск молніи онъ жарче цлуетъ ея глаза, при каждомъ удар грома онъ приближаетъ свои уста къ ея трепещущимъ губамъ.

— При гром и молніи я обручился съ тобой, и пусть онъ поразитъ меня, если я измню теб.

Въ это время въ корридор раздался голосъ отца, котораго гроза тоже загнала въ комнаты. Лидія испуганно вскочила, но Феликсъ удержалъ ее за руку и они вмст пошли на встрчу отцу. Эрастъ въ изумленіи отступилъ назадъ, но тотчасъ же сказалъ:

— И такъ уже ршено?— и поцловалъ Лидію въ лобъ.

— Вы пришлись мн по сердцу,— сказалъ Эрастъ Феликсу,— конечно, если вы откажетесь отъ папизма.

Феликсъ въ изумленіи остановился.

— Не можетъ быть, чтобы вы предполагали, будто я приму вру, къ которой не расположено мое сердце.

— Конечно, я не думаю этого,— сказалъ Эрастъ,— но когда вы похищали сердц моей дочери, вы должны были знать, что Эрастъ не выберетъ себ въ зятья паписта. Въ церковномъ управленіи Олевіана я возстаю противъ господства священниковъ, порабощенія совсти, какъ же могли вы ожидать, что я позволю когда-нибудь своей дочери идти въ исповдальню вашихъ священниковъ?

— Этого и не надо. Она останется при своей вр, а я — при своей.

— Гд же это возможно? Конечно, уже не здсь, не въ Гейдельберг. Вы были бы приняты только среди мщанъ, а на вашей родин моя дочь тотчасъ же отправилась бы въ темницу инквизиціи.

— Въ Австріи это возможно!— возразилъ Феликсъ возвращусь въ художнику Коллинсу въ Инспрувъ. Благородный императоръ Максъ допускаетъ оба вроисповданія и супружескія пары различныхъ връ тамъ не рдкость.

Эрастъ задумчиво покачалъ головой. Спокойствіе Лидіи заставило его подумать, не изъ послушанія ли дочь слдуетъ его желаніямъ и достаточно ли созрло это юное сердце.

Наконецъ, онъ заговорилъ:

— Я хочу пообстоятельне узнать о вротерпимости въ Инспрук, а вы въ это время познакомьтесь поближе съ нашею врой. Лидія еще молода. Отложимъ на нкоторое время ршительное слово.

Художникъ Феликсъ тотчасъ же съ удовольствіемъ вступилъ бы въ права жениха, но такъ-какъ Эрастъ разршилъ ему видать Лидію попрежнему, то на время онъ остался доволенъ и этимъ. Окончивъ работу, онъ являлся въ Лидіи и, шутя и смясь, садился около нея. Она была ласкова съ нимъ и внимательна, но не выходила изъ своего задумчиваго, спокойнаго состоянія. Она держала себя такъ робко и сдержанно, что не допускала на малйшей нжности. Посл того какъ улегся первый порывъ, бдное дитя чувствовало себя какъ бы раздвоеннымъ. Она любила, но кого — Паоло или Феликса — она сама не зама, она была невстой, а отецъ уврялъ, что она не влюблена въ жениха. Она позволяла Феликсу любить себя, но сама не выказывала любви. Почти всегда вечеромъ, къ приходу художника, лежалъ уже на стол Данте, и, заставляя его читать вслухъ, Лидія удерживала въ строгихъ рамкахъ его страсть. Въ любящихъ устахъ художника возвышенные дантовскіе стихи обращались въ мелодичныя строки, и можно предположить, въ какой псн онъ стремился, въ надежд, что трогательная исторія Франчески ди-Римини растопитъ ледъ ея сдержанности. Но Лидія благоразумно просмотрла книгу впередъ. Въ тотъ вечеръ, на который онъ возлагалъ такія большія надежды, пятая пснь, заключающая несчастную любовь Римини, лежала открытой на своемъ обычномъ мст, но Лидія приняла его холодно. Какъ старательно завилъ онъ свои локоны и принесъ съ собой одну изъ темно-красныхъ розъ, бывшихъ первымъ залогомъ его любви, но у него не хватило смлости отдать ее Лидіи, такъ какъ на этотъ разъ она сла гораздо дальше, чмъ въ предъидущіе вечера. Феликсъ читалъ почти такъ же хорошо, какъ ‘онъ’, но когда должна была начаться исторія влюбленныхъ, читавшихъ вмст ‘о Ланцелот, охваченномъ страстною любовью’, Лидія захлопнула книгу и съ чисто-женскимъ капризомъ сказала: ‘сегодня мы не будемъ больше читать’. Мрачный и разочарованный сидлъ Феликсъ рядомъ съ ней и перелистывалъ ея молитвенникъ. Между листами попался засушенный голубой цвтокъ. Феликса кольнуло въ сердце,— его розу, когда она завяла, служанка выбросила за окно. Онъ быстро захлопнулъ книгу, хранившую только цвты Паоло. Въ слдующій вечеръ Лидія попросила его прочесть ей сонеты его любимаго художника-поэта Микель-Анджело. Ему пріятно было чувствовать, что на немъ покоятся ея голубые глаза, но когда онъ прервалъ чтеніе, чтобы взглянуть на Лидію, она проговорила точно во сн: ‘онъ блдне’. Тутъ Феликсу стало ясно, что въ его лиц она искала только черты Паоло. Съ каждымъ днемъ она длалась тише и печальне. Ему казалось, что цвтущій румянецъ исчезъ съ ея лица.

— Она сама себя обманула,— шепталъ онъ, вздыхая.— Если вы насильно помшаете подсолнечнику смотрть на солнце, то онъ засохнетъ. Паоло будетъ ея Аполлономъ. Бдное дитя!— Но и самъ онъ немного охладлъ къ ней и не могъ радоваться любви, которой онъ былъ обязанъ другому, любви, относящейся къ его брату.— Она хотла выйти замужъ за Паоло in effigie,— ворчалъ онъ про себя,— а теперь не находитъ сходства въ изображеніи.

Глава XVI.

Паоло Возвратился въ Гейдельбергъ. Братъ нашелъ его блднымъ, серьезнымъ, но боле спокойнымъ, чмъ прежде. Вмсто страстнаго блеска глазъ, пугавшаго Феликса, онъ часто видлъ, какъ взоръ брата туманится слезами. Въ монастырь онъ уже не возвращался. Проповдникъ сосдней деревни, слывшій за тайнаго лютеранина, принялъ его обязанность. Игуменья, настойчиве другихъ доискивавшаяся причины внезапнаго исчезновенія Паоло и неожиданной болзни Лидіи и довольно близко угадывавшая истину, сообщила ему новость о несчастій его возлюбленной. При этомъ старая игуменья смотрла на него холоднымъ, пронизывающимъ взглядомъ. къ счастію, Паоло не сразу сообразилъ связь этого происшествія съ свиданіемъ на перекрестк, такъ что просто, хотя и испуганно, опросилъ о подробностяхъ паденія.

— Я получила это извстіе въ одинъ день съ вашимъ письмомъ изъ Шпейера,— холодно отвчала пфальцграфиня, посмотрвъ на него испытующимъ взглядомъ.

Паоло быстро поднялся въ смущеніи и простился. Онъ понялъ, что эта женщина видитъ его насквозь, что стоитъ ей только открыть ротъ, и онъ будетъ уничтоженъ. Съ этой минуты онъ уже не ршался ходить въ монастырь. Отказавшись отъ предложенія брата помститься съ нимъ вмст во дворц, молодой священникъ предпочелъ нанять отдльное помщеніе около базара. Тамъ онъ часто работалъ до глубокой ночи, что доказывало его освщенное окно, а днемъ цлыми часами простаивалъ у окна, смотря на базарную суетню или провожая грустнымъ взглядомъ одинокихъ прохожихъ на опуствшей площади, точно завидуя ихъ свобод. Черезъ нкоторое время, когда между братьями установились боле или мене хорошія отношенія, Феликсъ признался ему въ своей помолвк съ Клитіей. Паоло поблднлъ, опять испугалъ брата зврскимъ блескомъ глазъ и потомъ молча отвернулся къ окну. Феликсъ подошелъ къ нему и, положивъ руку на его плечо, сказалъ:

— Я знаю, что вы любите другъ друга, но ты не порвалъ твоихъ цпей. Откажись отъ твоего ордена, и я уступлю ее теб. Лидія слишкомъ хороша для игрушки, она не можетъ быть сорвана, какъ придорожный цвтокъ, и потомъ брошена.

— Я, кажется, не выражалъ никакихъ протестовъ,— тихо отвтилъ Паоло.

— Такъ ты отказываешься?— спросилъ Феликсъ серьезно.

— Такъ лучше. Я хотлъ вырваться отъ нихъ въ Шпейер, но мн это не удалось. Мы связаны боле крпкими цпями, чмъ вы думаете. Чтобы порвать ихъ, надо сдлаться настоящимъ протестантомъ и навсегда отказаться отъ возвращенія на родину, а я не могу этого. Я не могу вырваться, но я поклялся, что не позволю имъ длать изъ себя слпаго орудія ихъ замысловъ.

Феликсъ пожалъ ему руку.

— Теб слдовало бы выйти изъ этого опаснаго положенія.

— Я самъ желаю этого, но это возможно только съ разршенія-моего начальника, и одинъ Богъ знаетъ, съ какимъ нетерпніемъ я жду его.

На этомъ братья разстались.

Магистръ возвратился въ Гердельбергъ совершенно растерянный. Его приняли дружелюбно, но когда его разспрашивали, какъ провелъ онъ время въ отпуск, онъ блднлъ и отвчалъ уклончиво. Ему тяжело было радушіе, съ какимъ кланялись ему городскіе жители. ‘Они слишкомъ хорошаго мннія о теб’,— говорилъ онъ себ. Посл того, какъ онъ своимъ безумнымъ бгствомъ сознался самому себ въ своей нечестности и подтвердилъ это въ христіанской исповди, онъ казался самому себ какъ бы отверженнымъ. По лицу каждаго знакомаго онъ старался прочесть, извстно ли въ Гейдельберг его бгство, и пугался малйшаго намека, боясь выдать себя. Вчно подслушивая, пугаясь каждаго случайно подходящаго слова, онъ хотлъ казаться беззаботнымъ, и, все-таки, не могъ справиться съ собой: отъ всякаго незначительнаго повода кровь приливала ему къ сердцу. Такъ блуждалъ онъ среди людей въ отчаяніи, страх и смущеніи, полный недоврія и подозрнія. Къ этому еще услужливый случай приготовилъ ему особенное наказаніе, о которомъ никто даже не подозрвалъ. Часто бываетъ, что новыя мелодіи распространяются, какъ эпидемія, господствуютъ даже нкоторое время на рынкахъ, пока не забудутся, какъ предъ идущія. Въ Гейдельберг такою новою мелодіей былъ въ то время гавотъ веселаго гугенота, Генриха Беарнскаго: ‘О ты, прекрасная Габріель’, который Паоло слышалъ во время бгства въ Шпейеръ. Булочникъ, разносящій утромъ горячій хлбъ, весело напвалъ: ‘О ты, прекрасная Габріэль!’ Мальчикъ-сапожникъ, разносящій, товаръ своего хозяина, мурлыкалъ ту же псенку. Изъ открытыхъ оконъ неслось: ‘О ты, прекрасная Габріэль!’ Вечеромъ ее играли въ публичныхъ садахъ флейтщики и трубачи, и даже поздно ночью выпившій студентъ отыскивалъ свою квартиру, напвая ‘прекрасную Габріэль’. Если вчное повтореніе одного и того же напва вообще непріятно дйствуетъ на раздраженнаго человка, то для Паоло оно соединялось еще съ удручающимъ воспоминаніемъ о нравственномъ паденіи. Если его мыслямъ когда-нибудь и удавалось освободиться отъ грустнаго воспоминанія о его рабств и униженіи, отъ тяжелаго сознанія, что онъ — священникъ-клятвопреступникъ, то ненавистная мелодія тотчасъ же напоминала ему, какъ онъ постыдно бжалъ, гонимый собственною нечистою совстью, и въ его ушахъ опять звучалъ совтъ неизвстнаго: ‘Спасайтесь, все открыто’. Разъ онъ встртилъ на улиц рыжеголоваго мальчишку, исполнявшаго его порученіе въ Лидіи, тотъ поклонился ему съ видимою насмшкой и Паоло покраснлъ до ушей. Въ каждой крестьянской двушк онъ боялся узнать ту, что приносила ему предостереженіе,— свидтельницу его позора. Даже какой-нибудь неуклюжій ученикъ Сапіенцъ-коллегіи, усмхнувшійся въ класс, выводилъ его изъ себя. Его не оставляло убжденіе, что за нимъ наблюдаютъ, что о немъ говорятъ. Ему всюду чудилась враждебность и онъ, смущаясь и блдня, отвертывался въ сторону, когда прохожіе хотли съ нимъ раскланяться, дйствительно, многіе стали относиться къ нему съ меньшимъ дружелюбіемъ, чмъ прежде, а въ этомъ онъ видлъ уже несомннное подтвержденіе своего подозрнія, что на немъ тяготетъ всеобщее презрніе. День и ночь онъ раздумывалъ о томъ, есть ли доказательства, что онъ предалъ священниковъ, и возможно ли, если начнется слдствіе, отказаться отъ назначенія свиданія Лидіи. Боле грубая натура легко забыла бы эти проступки, но его мрачныя мысли не давали ему покоя. Въ своихъ собственныхъ глазахъ онъ не былъ юношей, согршившимъ по легкомыслію,— онъ быль священникомъ, нарушившимъ обгь и лишившимся благодати посвященія. Вдь, Богъ караетъ наши преступленія тмъ строже, чмъ развите наши нравственныя понятія. Никто не можетъ сразу наслаждаться чистотой идеала и преступными чувственными удовольствіями, потому что и наоборотъ сказанная пословица не теряетъ смысла: ‘quod licet bovi, non licet Jovi’.

Ко всему этому Паоло страдалъ и о потерянной любви. Съ тхъ поръ, какъ Клитія принадлежала другому, онъ понялъ, что его влеченіе къ блокурой двушк было боле, чмъ богатыя мечты его воображенія. Онъ могъ быть такъ счастливъ и зачмъ онъ самъ оттолкнулъ отъ себя свое счастіе? Только теперь, когда было слишкомъ поздно, онъ понялъ, какъ серьезна была его страсть. Съ тхъ поръ, какъ имъ овладло одно истинное чувство страданія о потерянномъ счастіи, вс дланныя, лживыя чувства исчезли. Уваженіе людей къ нему, гршнику, принижало его къ земл, каждый поклонъ, относящійся къ достоинству его сана, говорилъ ему, что онъ — лжецъ, и его тяготили обязанности, къ которымъ не расположено было сердце. Приготовляясь однажды въ такомъ настроеніи къ служб, онъ подумалъ: ‘Неужели же въ самомъ дл нельзя сбросить этихъ цпей? Кто сказалъ теб, что такова твоя судьба? Почему, наконецъ, ты не хочешь попробовать, что сильне — судьба ли, въ продолженіе нсколькихъ лтъ влекущая юношу, или зрлая воля мужчины?’

И въ первый разъ онъ ршился дйствовать безъ Пигаветты и отказаться отъ мста проповдника безъ переговоровъ съ начальствомъ. Этимъ онъ, конечно, не освободится, до все же разсчитывалъ, что на его душ будетъ хоть одною ложью меньше.

— Магистръ Лауренцано проситъ освободить его отъ духовныхъ обязанностей, — , сказалъ въ засданіи церковнаго совта, въ аудиторіи бывшаго францисканскаго монастыря, президентъ Цугелеръ.— Это жалко, въ виду его большаго ораторскаго таланта, но такъ какъ духовныя обязанности не связаны съ его занятіями въ Сапіенцъ-коллегіи, то придется удовлетворить его просьбу.

Церковные совтники кивнули головами.

— Conclusum,— сказалъ президентъ протоколисту, — просьба уважена, впрочемъ, мы надемся, что магистръ будетъ, по собственному желанію, отъ времени до времени обращаться съ рчью къ паств. Fiat decretum, по приготовьте въ дружеской форм,— прибавилъ президентъ.

Но въ то время, какъ Паоло такъ явно отворачивался отъ Бога, божеское милосердіе просвтляло его сердце страданіемъ и обратило несчастнаго въ новаго человка. Съ духовными іезуитскими властями магистръ ничего не говорилъ о своемъ новомъ ршеніи, онъ хотлъ выждать, какія получатся отъ нихъ приказанія. Но Пигаветта сдлалъ видъ, что даже не замтилъ удаленія Паоло съ каедры, и вообще держалъ себя такъ, такъ будто Паоло и не существовало.

Глава XVII.

Рейхстагъ въ Шпейер кончился и курфюрстскій дворъ возвратился въ гейдельбергскій замокъ при гром выстрловъ Труцкайзера. Вмст съ нимъ явились въ городъ и послдніе отъзжающіе иностранцы, польскіе, трансильванскіе и венгерскіе магнаты, встрченные въ Гейдельберг пріхавшими за ними съ родины слугами съ новыми лошадьми. Черезъ два дня посл ихъ отъзда, въ гостиниц, гд они останавливались, открылась заразительная болзнь и свалила всхъ жителей дома. Позвали Эраста, онъ осмотрлъ больныхъ, лежавшихъ въ сильномъ жару, съ синими, разноцвтными волдырями на лиц, на груди и на тл. При вид этихъ симптомовъ, бронзовое лицо Эраста поблднло, но онъ ни слова не сказалъ, только приказалъ принести губку съ уксусомъ и привязалъ себ ко рту. То же самое онъ посовтовалъ сдлать и своимъ товарищамъ, снарядили больныхъ и отправили въ больницу, когда-то выстроенную выше Гейдельберга для возвращавшихся крестоносцевъ. Гостиница, гд останавливались чумные, была вычищена, комнаты вымыты щелокомъ, кровати сожжены и двери заколочены. Ране шести недль всмъ было запрещено входить въ зараженныя комнаты, кром докторовъ, отъ времени до времени повторявшихъ провтриваніе. Жители сосднихъ квартиръ были перепуганы. Никто не говорилъ громко, но каждый зналъ, что это чума, и проклиналъ завезшихъ ее гостей. Въ дом призрнія, въ Шлирбах, вс восемь больныхъ лежали вмст, шестеро умерло, двое выздоровли. Спасенныхъ, родомъ изъ сосднихъ деревень Шнау и Петерсталь, хорошо вымыли, снабдили новымъ платьемъ и отправили на родину. Изъ личныхъ разсчетовъ, они умолчали о вынесенной болзни, потому что иначе ихъ нигд бы не приняли. Но у одного изъ нихъ были спрятаны вещи въ узелк и онъ, передъ уходомъ домой, захватилъ ихъ съ собой, другой спряталъ сапоги одного изъ умершихъ и обмнялъ ихъ на свои худые башмаки, данные въ больниц. Черезъ восемь дней въ обихъ деревняхъ, куда возвратились выздороввшіе, появилась чума. Прежде всхъ заболла одна старуха въ Шнау и умерла, потомъ ея дочь, ухаживавшая за ней, священникъ, женщины, одвавшія покойниковъ, и вс съ обычною безпечностью соприкасавшіеся съ ними во время похоронъ. Виновникъ всего этого несчастья, конечно, промолчалъ о причин заболваній, быстро собралъ свой узелокъ и отправился дальше, въ Швабію. То же случилось и въ Петерстал. Жители обоихъ приходовъ ходили въ Гейдельбергъ изъ дома въ домъ, продавая плоды, овощи, дрова, еловыя шишки, рогожи. Доктора немедленно открыли во всхъ частяхъ города новые случаи заболванія чумой. Паническій страхъ охватилъ все населеніе. Однажды утромъ узнали, что дворъ курфюрста переселился въ Мосбахъ. Глубокое уныніе горожанъ было слдствіемъ этого необдуманнаго шага, приписываемаго молодой жен курфюрста. Кто только могъ, послдовалъ ихъ примру. Эрастъ и его товарищи принуждали полицейскихъ къ энергичнымъ мрамъ, сообщеніе съ зараженными домами было прекращено, университеты и школы закрыты. Больница была назначена только для чумныхъ, и всякаго заболвающаго этою страшною болзнью безъ сожалнія несли туда. Сильныя бури, разсявшія дурныя испаренія, поднявшаяся вода, очистившая зараженные каналы, и дружныя усилія докторовъ побдили, наконецъ, врага. Курфюрстскій дворъ возвратился въ замокъ, и Гейдельбергъ принялъ свой обычный видъ. Но, все-таки, и посл превращенія эпидеміи, она то здсь, то тамъ вырывала новыя жертвы, хотя уже думали, что совсмъ прогнали злую гостью. Причиной этому было то обстоятельство, что въ заботахъ о город про деревни почти совсмъ забыли. Свднія, приходившія оттуда, надрывали душу, заботы же герцогскихъ чиновниковъ ограничивались только тмъ, что зачумленныя мста высылали състные припасы и установили строжайшіе карантины. Желающій выйти изъ города, чтобы помочь несчастнымъ, могъ сдлать это только съ условіемъ — не возвращаться обратно. Наконецъ, Эрастъ настоялъ, чтобы полицейскій и нсколько докторовъ объздили зачумленныя мста, захвативъ съ собой медицинскія пособія, чистыя одежды и блье. Въ назначенный для вызда день полицейскій заболлъ, и Эрастъ сталъ самъ во глав коммиссіи, чтобы посмотрть, чмъ можно помочь несчастнымъ. Десять рабочихъ изъ больницы съ лопатами и кирками хали во второмъ экипаж, въ третьемъ везли вино, състные припасы, негашеную известь и различныя средства для противодйствія зараз. Ближайшая деревня, куда пріхали доктора, оказалась пустою и словно вымершею. При вызд изъ нея были устроены преграды и стояла стража изъ крестьянъ съ аллебардами и ружьями, не пропуская жителей долины. Съ большимъ трудомъ удалось коммиссіи добиться свободнаго пропуска, и, несмотря на приказъ курфюрста, крестьяне объявили, что никому не позволятъ возвращаться черезъ ихъ деревню, потому что съ прозжими можетъ вернуться чума, не спрашивая разршенія курфюрста. Путники подвигались дальше по безмолвной, вымершей долин, только кое-гд на зеленомъ лугу паслись животныя, потерявшія своихъ хозяевъ. Стоящіе вверху крестьянскіе дворы казались пустыми, коммиссія вошла въ одинъ изъ нихъ. Двери были выломаны, замки сорваны. На земл валялись въ страшномъ безпорядк предметы, оставленные грабителями. Немного подальше посланные напали на трупъ, лежащій въ пол недалеко отъ дороги. Гд застала несчастнаго смерть, тамъ онъ и остался лежать. Доктора въ ужасомъ смотрли на это обезображенное, дикое лицо покойника.

— Смерть отъ ядовитой зми — ангелъ мира въ сравненіи со смертью отъ чумы, — сказалъ Эрастъ.

У сосдняго двора передъ дверями дома сидлъ крестьянинъ на вязанк соломы. Его лицо горло отъ внутренняго жара, глаза лихорадочно блестли и онъ закрывалъ ихъ руками отъ свта.

— Зачмъ сидите вы здсь, вмсто того, чтобы лежать въ постели?— спросилъ совтникъ.

— Никто не даетъ мн воды.

— Гд ваша прислуга?

— Убжала.

— Ваша жена?

— Умерла.

— И, кром нея, у васъ никого нтъ?

— Вс умерли.

Эрастъ снова привязалъ ко рту уксусную губку и съ товарищами, послдовавшими его примру, вошелъ въ домъ. Ставни были закрыты, потому что больные не выносили свта. Коммиссары тотчасъ же открыли ставни и окна, чтобы чистымъ воздухомъ уничтожить ужасный запахъ. Упавшій лучъ солнца освтилъ хорошо устроенную, чистую крестьянскую избу. Но въ комнатахъ царствовалъ страшный безпорядокъ, полъ былъ усянъ тряпками, бинтами, разбросанною соломой, свидтельствовавшими объ отчаянной борьб, происходившей здсь съ чумой. Два мертвыхъ мальчика лежали на кровати, судорожно обнявшись, на другую кровать смерть свалила тло женщины, обнимавшей ребенка, свсившаго съ кровати свою оцпенлую восковую ручку. Эрастъ самъ, съ помощью товарищей, вынесъ трупы на воздухъ. Сосдніе дома представляли ту же картину, а стоящіе отдльно дворы были совершенно разграблены. Здоровые скрылись, больные скучились въ середин деревни, гд дома стоятъ ближе и облегчаютъ взаимную помощь. Везд слышались крики, вздохи, борьба со смертью. Выздоравливавшіе ходили тупо, какъ въ чаду, и исполняли самое необходимое. Они приносили хлбъ въ деревню съ извстнаго мста на границ, куда его клали сосди, доили скотъ, разводили огонь и оттаскивали трупы какъ можно дальше.

— Гд вашъ бургомистръ?— спросилъ Эрастъ.

— Умеръ,— отвтила толпа несчастныхъ женщинъ, изъ коихъ нкоторыя держали на рукахъ своихъ больныхъ дтей.

— Священникъ?

— Его жена заболла и онъ убжалъ съ своимъ семействомъ.

— Школьный учитель?

— Ушелъ со священникомъ.

— Кто же заботится о васъ?

— Никто.

Въ виду такихъ обстоятельствъ, ршили, что доктора и рабочіе на время останутся здсь, выроютъ яму для труповъ, очистятъ дома, раздадутъ лкарства и одежды. Эрастъ и нсколько человкъ отправились въ Шнау посмотрть, что тамъ длается. Одинокая тропинка черезъ горный хребетъ вела къ городку. Разбросанныя по лсистому склону горы дворы были пощажены болзнью, но жители ихъ крпко заперлись и относились враждебно ко всякому посщенію. Крайніе дома мстечка были заперты, но слдовъ грабежа не было замтно. Эрастъ и его спутники достигли городка, раскинувшагося вокругъ стариннаго аббатства. И здсь царила та же тишина, но видно было, что кто то заботится о несчастныхъ. Открытыя окна впускали чистый воздухъ, больные лежали на опрятныхъ кроватяхъ и около нихъ стояли кружки съ водой. Блдныя дти услуживали больнымъ. Эрастъ вошелъ въ домъ, чтобы поговорить съ выздоравливавшею женщиной. Онъ похвалилъ найденный порядокъ я спросилъ, довольна ли она докторомъ.

— У насъ нтъ доктора, ни одинъ не захотлъ идти сюда.

— Кто же посовтовалъ вамъ провтривать комнаты и класть мокрыя платки на голову?

— Гейдельбергскій священникъ.

— Кто это?

Женщина пожала плечами и отвернулась къ стн. Эрастъ вышелъ, видя, что она не желаетъ, чтобъ ее безпокоили.

На двор онъ увидалъ парней, наполняющихъ ведра водой.

— Зачмъ эта вода?— спросилъ Эрастъ.

— Больнымъ въ церкви.

— Вы обратили церковь въ больницу?

— Да.

— Кто это распорядился?

— Гейдельбергскій священникъ.

— Гд бургомистръ?

— Ушелъ.

— А священникъ изъ Шнау?

— Умеръ.

— А учитель?

— Ушелъ.

— Да кто же, наконецъ, распоряжается у васъ всмъ этимъ?

— Гейдельбергскій священникъ.

Эраста заинтересовало, кто этотъ человкъ, личною энергіей совершившій такое чудо, собравшій разсянную чужую паству и организовавшій все такъ, что коммиссіи почти ничего не оставалась длать. Эрастъ вошелъ въ большую католическую церковь, обширное помщеніе которой было обращено въ чистый, прохладный лазаретъ. Вдоль стнъ лежалъ длинный рядъ больныхъ на соломенныхъ постеляхъ. Ужасная болзнь и здсь не измнила своего характера, тутъ были лица съ страшнымъ отпечаткомъ смерти, другія безобразно корчились отъ боли, горячечные кричали и смялись, безумно болтали, выздоравливающіе лежали, безсильно вытянувшись на постеляхъ, и большинство съ нетерпніемъ ожидало конца своихъ мученій. Но за больными былъ внимательный уходъ: непріятный для глазъ свтъ былъ устраненъ, воздухъ постоянно освжался, по такъ, что больные не чувствовали сквозняка. Усталыя женщины тихо переходили отъ одного больнаго къ другому и обо всемъ заботились.

Опытный глазъ доктора съ удовольствіемъ оглядлъ представившуюся ему картину. Онъ увидлъ въ темномъ углу церкви священника на колнахъ около умирающаго. Онъ слышалъ сказанную въ полголоса молитву, видлъ католическое знаменіе креста, оснившее больнаго, и покачалъ головой.

‘Кто бы это могъ быть?’ — подумалъ онъ.

Въ это время поднялась высокая, худая фигура священника.

— Магистръ Лауренцано!— вскричалъ удивленный Эрастъ.

Паоло тоже узналъ доктора. Немного смутившись, онъ подошелъ въ Эрасту и сказалъ:

— Васъ посылаетъ само небо, г. совтникъ! Давно уже время, чтобы совтъ курфюрста вспомнилъ о насъ. Пожалуйста, пройдемте отсюда въ монастырь. Я уже два раза собирался послать къ вамъ списокъ всего необходимаго намъ, но, вдь, не только посланнаго, но даже письма не примутъ изъ боязни заразы. Идемте, идемте! Теперь мы спасены.

Видъ молодаго человка, служащаго больнымъ, не думая о себ и забывая вс мры предосторожности, такъ пристыдилъ Эраста, что онъ незамтно сунулъ въ карманъ свою губку съ уксусомъ и послдовалъ за Лауренцано въ оставленный монастырь, также обращенный въ больницу. Въ прекрасной сводчатой трапезной монастыря молодой священникъ подалъ Эрасту стаканъ вина и, указывая на рядъ пузырьковъ и ящиковъ съ лкарствами, сказалъ:

— Вотъ моя главная квартира.

Эрастъ въ нсколькихъ сильныхъ словахъ выразилъ удивленіе смлости Паоло, противупоставивъ ее ‘низости бжавшихъ чиновниковъ и безсердечію родственниковъ и безжалостнаго народа’.

— Не говорите этого, г. совтникъ,— отвчалъ Паоло, немного растроганнымъ голосомъ.— Въ эти дни борьбы я увидалъ, что въ насъ любви гораздо больше, чмъ я замчалъ прежде. Я видлъ примры самопожертвованія, трогавшіе мое сердце. Войдите туда и взгляните на слабыхъ, блдныхъ женщинъ, еле живыхъ и, все-таки, неутомимо слдящихъ за каждымъ вздохомъ страдающихъ.

Докторъ передалъ молодому человку о тхъ ужасахъ, какіе онъ видлъ въ Петерстал.

— И здсь было то же,— отвчалъ Паоло.— Но кто же виноватъ въ этомъ? Герцогскій совтъ и никто больше. Людамъ не доставало только руководителя. И здсь они неистовствовали съ отчаянія. Нужно было возвратить имъ увренность въ самихъ себ, убдить, что они могутъ помочь другъ другу, и кажущіяся грубость и себялюбіе уступили мсто величайшей самоотверженности, приводящей меня въ удивленіе.

— Но какъ совершили вы это чудо?— спросилъ Эрастъ.

Паоло улыбнулся и, не отвтивъ на вопросъ, продолжалъ:

— Къ сожалнію, мы нуждаемся въ самомъ необходимомъ. Уксуса почти нтъ, вс потогонныя травы уже оборваны на горахъ, нтъ извести, чтобы заливать трупы и уничтожать запахъ. Мы должны довольствоваться огнемъ, что дорого и неудобно.

— Все это вы можете получить отъ меня,— отвчалъ докторъ.— Дайте, я запишу, что вамъ прислать,— и онъ вытащилъ изъ кармана бумагу.

Паоло взглянулъ на нее и, поблднвъ, съ выраженіемъ ужаса въ лиц не сводилъ глазъ съ бумаги.

— Вы сами написали это?— спросилъ онъ такимъ тономъ, будто отъ этого зависитъ жизнь или смерть.

— Конечно. Почему вы спрашиваете это?

Рука священника дрожала.

— Это вашъ почеркъ?— повторялъ Паоло, испуганно глядя въ лицо Эраста.

Совтникъ не понималъ, что длается съ Паоло. Блдный юноша немного оправился.

— Я самъ запишу, что намъ нужно,— сказалъ онъ и въ сильномъ волненіи вышелъ изъ комнаты.

Покачивая головой, Эрастъ посмотрлъ вслдъ странному человку, онъ ожидалъ, что Паоло будетъ радъ привезеннымъ для бдныхъ предметамъ.

На двор молодой священникъ развернулъ дрожащими рунами письмо совтника и еще разъ внимательно осмотрлъ.

— Нтъ сомннія,— шепталъ онъ,— это тотъ самый почеркъ, которому заставлялъ меня подражать Пигаветта, а г. Адамъ, къ которому относилась записка, не иной кто, какъ еретикъ Адамъ Нейсеръ. Но, вдь, онъ на моихъ глазахъ бросилъ записку въ окно. Неужели это та же?

Съ выраженіемъ отчаянія Паоло прислонился лицомъ къ круглому монастырскому окну, мрачно глядя впередъ.

Снова жалитъ змй раскаянія, на минуту уснувшій! Снова затягивается старая цпь! Долженъ ли онъ предупредить Эраста? Онъ углубился въ мрачныя размышленія, но не приходилъ ни къ какому ршенію. Наконецъ, онъ встряхнулся. Съ сегодняшняго дня онъ будетъ думать о несчастій, случится завтра новое, то и тогда еще не поздно. ‘Божеское милосердіе не дастъ взойти каждому ядовитому смени, легкомысленно посянному нашею рукой, и здсь вокругъ меня такъ много горя, что я могу сдлать добро столькимъ же людямъ, сколькимъ я надлалъ зла’.

Онъ поднялся, чтобъ идти въ свою комнату приготовиться къ служб, каждый день совершаемой въ церкви для больныхъ.

Совтникъ, утомленный длинною дорогой, остался въ трапезной и, сидя за стаканомъ вина, думалъ о юнош, такъ удивившемъ его сегодня. Немного спустя, въ комнату вошла старая, сдая крестьянка, съ большою корзиной, полной травъ. Опустивъ ношу, она начала выкладывать и сортировать травы.

— Вы рады, матушка, что къ вамъ пришелъ гейдельбергскій священникъ?— началъ Эрастъ разговоръ.

— Рады,— сказала старуха.— Да, онъ спасъ насъ.

— Дйствительно, если сравнить положеніе длъ у васъ и въ Петерстал, то приходится удивляться этому человку.

— А если бы вы видли, какое чудо онъ сотворилъ на лугу, то вы бы еще иначе заговорили.

— Какое чудо, матушка?

— А вы не знаете?— живо спросила старуха.— Ну, такъ вы ничего не знаете! Посмотрли бы вы, какъ этотъ человкъ цлый день говорилъ народу и все напрасно. Здоривые собрали пожитки и хотли бжать по тропинкамъ, не охраняемымъ стражей. Негодяи грабили покинутые дома и длали всякое зло беззащитнымъ. Больные лежали безпомощно въ домахъ, на улицахъ, въ чистомъ пол. Тогда чужой священникъ началъ грозить убгающимъ карою небесной, если они покинутъ своихъ братій въ бд. Тотчасъ же совершилось первое чудо. Предводитель бглецовъ, больше всхъ подзадоривавшій ихъ, хотлъ черезъ каменоломни, за дворомъ Шперлинга достигнуть тропинки, по которой можно попасть къ Лейнингену, не будучи схваченнымъ. Вдругъ, почти совсмъ уже вверху, онъ оступился, упалъ въ каменоломню и сломалъ себ шею. Еслибъ вы видли тогда священника! Съ разгорвшимся лицомъ, протягивая руку къ тому мсту, онъ обратился въ толп съ словами: ‘— Говорю вамъ: всякій, переступившій эту дорогу, погибнетъ такъ же’,— и онъ началъ молиться Богу, чтобъ Господь погубилъ всхъ губящихъ своихъ братьевъ и помогъ всмъ помогающимъ братьямъ. Около каменоломней стоитъ святой крестъ, который курфюрстъ хотлъ сломать, какъ идольское изображеніе, но прихожане возстали противъ этого, потому что онъ давно стоитъ передъ монастыремъ и почитается, какъ древняя святыня, но Св. Два и Ученикъ были, все-таки, отломаны и приняты, и остался только одинъ Спаситель на крест. Къ Нему-то обратился чужой священникъ, и еслибъ вы слышали, какъ онъ молился Христу… кажется, самые камни тронулись… Слезы текли у насъ по щекамъ. Тогда священникъ воскликнулъ:

‘— Ты хочешь, Господи! Дай знакъ, что Ты хочешь!’

И онъ простеръ об руки въ Спасителю, будто желая Его обнять, и воскликнулъ:

‘— Смотрите, смотрите, Онъ хочетъ!’

Мы думали, что видимъ сонъ. Статуя подняла голову и наклонилась три, четыре раза, одинъ разъ статуя какъ будто даже приблизилась къ намъ. Тогда священникъ повернулся къ намъ и сказалъ:

‘— Господь сказалъ: ‘теперь тотъ, кто сомнвается или отказывается, будетъ сожженъ, какъ еретикъ’, и я первый зажгу костеръ’.

— Посмотрли бы вы, какая настала тишина. Я не разслышала ‘да’, потому что слишкомъ далеко стояла, но многіе совершенно ясно видли, какъ статуя открыла ротъ и сказала ‘да’… Священникъ сейчасъ же отобралъ молодыхъ парней и сказалъ: ‘Возьмите лопаты и выройте на церковномъ двор большую яму, по крайней мр, на триста человкъ’.

‘— Вы,— обратился онъ къ старикамъ,— выносите трупы, я похороню ихъ, какъ только будетъ готова яма.

‘— Вы,— сказалъ онъ двушкамъ,— принесите воды’, и старухамъ: ‘вычистите дома’.

Потомъ выбралъ нсколькихъ мужчинъ и женщинъ:

‘— Вы идите за мной, чтобъ обратить церковь въ больницу’.

Вс повиновались ему. Его глаза блестли, какъ огни, его движенія были повелительны, какъ жесты курфюрста, или апостола, или даже больше… Я думаю, онъ однимъ словомъ поразилъ бы неповинующагося, какъ Св. Петръ — Ананію… Въ заходу солнца деревню очистили, больныхъ перенесли въ церковь. Вновь заболвающихъ несли туда же, если они не могли имть дома хорошаго ухода, и каждый вечеръ священникъ со стариками длаетъ осмотръ въ домахъ, чтобы ничего не было упущено.

— Да, онъ замчательный человкъ,— сказалъ Эрастъ самому себ.

— Онъ — католикъ!— тихо сказала старуха.— Онъ опять даетъ умирающимъ св. причастіе.

— Вы это наврное знаете?— спросилъ Эрастъ.

Старушка кивнула головой.

— Старая вра была, вдь, лучше, она могла творить чудеса.

Эрастъ поднялся. Одно слово старухи обратило его восхищеніе молодымъ человкомъ въ отвращеніе.

— Старыми францисканскими штуками и новыми іезуитскими фокусами онъ хочетъ ввести з’дсь папизмъ!— сказалъ Эрастъ раздражительно.— Когда явится полицейскій, надо уничтожить эту статую. Мы выучимъ ихъ, какъ творить чудеса и распространять папизмъ.

Эрастъ задумчиво вышелъ, и вдругъ до него донеслись изъ открытаго окна слова богослуженія, совершаемаго Лауренцано для больныхъ. Ни одинъ здоровый не смлъ войти въ церковь, но народъ толпился у открытыхъ оконъ, ловя слова молящагося священника. Эрастъ тоже подошелъ. Онъ услышалъ, какъ Паоло объяснялъ больнымъ слова посланія Іакова: ‘Се блажимъ терпящіе. Терпніе Іовле слышасте и кончину Господню видсте, яко многомилостивъ есть Господь и щедръ’.

Мелодичный голосъ священника звучалъ нжно и успокоительно на площади со старыми липами, тихо колыхающимися отъ втра.

— Се блажимъ терпящіе, — продолжалъ онъ, — терпящіе до кончины. Нашъ удлъ — страхъ и мученіе, они же покоятся въ мір Господнемъ. Мы мучаемся, чтобы возвратить свое счастіе,— они покоятся въ лон святыхъ и вкушаютъ вчное блаженство. Мы должны снова поднять наши усталыя руки, ихъ же покоятся въ сладкой дремот. Тысячи утомительныхъ дорогъ ожидаютъ наши усталыя ноги, между тмъ какъ ихъ сладко отдыхаютъ отъ продолжительнаго путешествія.

Какъ будто тише стало на кроватяхъ больныхъ, крики превратились, умолкли нетерпливе стоны.

— Мы ублажаемъ тхъ, которые терпли, — снова началъ священникъ,— и вс переселившіеся черезъ эту дверь въ тихую обитель Господню — вс умерли во Христ. Но и насъ, оставшихся на земл для новой борьбы, мы ублажаемъ за то, что претерпли, потому что только теперь мы можемъ сказать съ апостоломъ: ‘если мы живемъ, то живемъ съ Богомъ’. Ангелъ-истребитель явился среди насъ, какъ пророкъ и сказалъ: ‘я обращаюсь къ вамъ, чада людей!’ Онъ засталъ васъ среди заботъ, досады, вражды, суетныхъ желаній и грубыхъ наслажденій. Тогда ангелъ-губитель спросилъ васъ, стариковъ: какое значеніе передъ лицомъ смерти иметъ то, за что вы мучаетесь, тоскуете, ссоритесь и враждуете? Потомъ двушекъ: что значитъ ихъ красота и наряды, если завтра ангелъ чумы коснется ихъ своимъ страшнымъ перстомъ? Онъ вырвалъ изъ вашихъ рукъ, юноши, кубки съ виномъ и превратилъ ваши дикія псни. Онъ вложилъ руку брата въ руку сестры, помирилъ отца съ сыномъ, сосдей и кровныхъ родственниковъ. За то мы и ублажаемъ себя, что могли вытерпть это время испытанія. Мы принимаемъ отъ Бога жизнь, какъ даръ, данный намъ во второй разъ, и теперь, посл того какъ мы испытали, что она всегда находится въ Его рук, что Онъ каждую минуту можетъ отнять ее, если мы будемъ во зло пользоваться ею, мы должны поступать во всемъ, перенесшіе, какъ повелваетъ законъ. Мы вс, вмст терпвшіе, страдавшіе, надявшіеся, вмст перенесшіе испытанія, когда отъ сердца нашего отрывали самыхъ близкихъ людей и уносили туда, откуда никто не возвращается, мы, вмст молившіеся у гроба, который отверзется только передъ послднимъ трубнымъ гласомъ,— отнын мы вс составимъ одну семью, и если къ вамъ возвратится духъ вражды, себялюбія и любостяжанія, я приду къ вамъ и подведу васъ къ этимъ могиламъ и къ этому алтарю, внимающему сегодня вашимъ жалобнымъ стонамъ, и тогда вы сами спросите себя, какое значеніе будетъ имть то, за что вы ссоритесь, если вернется ангелъ, явившійся въ эти дни во всемъ своемъ страшномъ величіи? Тогда вы будете жить въ Бог, мы будемъ ублажать васъ, такъ какъ видъ благословеннаго ангела образумилъ васъ.

Трогательная молитва послдовала за этими словами. Эрастъ былъ сильно потрясенъ, гнвъ его прошелъ. То, что онъ слышалъ, было совсмъ иное, чмъ прежнія напыщенныя рчи магистра. Тогда онъ разыгрывалъ проповдника, теперь онъ проповдывалъ. Толпа расходилась. Эрастъ тоже задумчиво направился въ сторону, когда его догналъ Паоло.

— Вы просили церковный совтъ освободить васъ отъ религіозныхъ обязанностей,— сказалъ Эрастъ.— Но я вижу, что вы измнили свое ршеніе.

— Я былъ болнъ, — отвчалъ Паоло, — душевно болнъ, слабъ и бденъ, я чувствовалъ, подавая это прошеніе, что не имю права учить другихъ…— и по его узкимъ, блднымъ губамъ скользнула страдальческая улыбка.— Но когда я увидлъ, что могу своею проповдью сдлать хотя сколько-нибудь добра, я отбросилъ свои сомннія. Нечестно было бы при такихъ обстоятельствахъ думать о самомъ себ. И теперь я благодарю Бога за посланное мн несчастіе, возвратившее моему черствому сердцу способность думать о другихъ и понимать ихъ страданія.— Эрастъ молчалъ.— Я вновь убдился, что владычествовать надъ неразумною толпой возможно только силою религіозныхъ убжденій. Только молитва можетъ сковать эти демонскія силы. Съ одними разумными убжденіями, безъ проповди и молитвы я былъ бы здсь безполезенъ.

— А чудеса вы забываете?— сказалъ Эрастъ рзко.— Зачмъ для достиженія вашихъ добрыхъ намреній вы пользуетесь обманомъ и шарлатанствомъ? Какъ совершили вы чудо на лугу при перекрестк?

Молодой священникъ засмялся.

— Вдь, вы были въ Болонь, — сказалъ онъ,— и видли наклоненыя башни, Азинеллы, вы знаете стихи:

Wie Carienda’s Thum

Sich neiget nach dem Wanderer, wenn ein

Ge wlke Entgegen seiner Neigung drber hinzieht,

Dass lieber eine andere Strasse seinem Fuss er suche…

Вотъ то-же видлъ и я, когда говорилъ съ толпой. Облака, гонимыя втромъ, неслись по голубому небу изъ-за покривившагося креста и, дйствительно, казалось, что крестъ приближается и наклоняется, и тмъ чаще, чмъ скоре неслись облака. Никто. не обращалъ на это вниманія. Но когда я увидалъ, что толпа пришла въ смятеніе отъ неожиданной смерти одного негодяя, сломавшаго себ шею, совершившейся одновременно съ моимъ предсказаніемъ, мн пришло въ голову ковать желзо, пока горячо. Такимъ образомъ, въ первому чуду я поспшилъ прибавить второе… вы качаете головой, г. совтникъ, но я не видлъ никакого другаго средства восторжествовать надъ толпой для ея же спасенія. Если когда-нибудь позволяется ріа fraus, то именно въ этомъ случа.

— Вы католикъ?— холодно спросилъ Эрастъ.

— Да, я католикъ, — отвчалъ Паоло, выпрямившись.— Я оставлю Пфальцъ, какъ только увижу, что ваши полицейскіе и священники въ состояніи управляться собственными силами здсь.— При этомъ онъ протянулъ Эрасту руку, будто на долго разставаясь. Посл минутнаго колебанія докторъ подалъ ему свою больную руку.

— Желаю вамъ счастія,— сказалъ онъ, подумавъ про себя: ‘съ сегодняшняго дня наши дороги разошлись’.

На поворот дороги Эрастъ оглянулся и увидалъ молода то священника выходящимъ изъ дверей дома, держа одного ребенка на рукахъ, другаго ведя за руку. Малютки, вроятно, только что лишились родителей.

Глава XVIII.

Эрастъ, вернувшись къ вечеру въ Нетерсталь, нашелъ тамъ больше порядка, чмъ прежде, но, все-таки, многаго не доставало, такъ что четыре доктора и двнадцать работниковъ сдлали только половину того, что сдлалъ одинъ священникъ на гораздо большемъ пространств въ Шнау. Погребеніемъ мертвыхъ и очисткой улицъ должны были заняться сами работники, такъ какъ здоровые вс убжали. Объ очистк зачумленныхъ домовъ нечего было и думать. Мрачные, озабоченные, утомленные безполезною работой, доктора собрались вокругъ телги, гд они устроили себ ночлегъ, лошадей привязали къ деревьямъ и каждый устроился поудобне. Эрастъ отправился въ сосдніе дома, чтобы, по крайней мр, ближайшимъ больнымъ оказать посильную помощь, и только тогда, когда темнота помшала дальнйшему обходу, докторъ возвратился въ своей узкой телжк. Въ изнеможеніи растянувшись, онъ смотрлъ на звздное небо, своимъ яснымъ нжнымъ блескомъ представляющее такую противуположность съ окружающимъ его земнымъ бдствіемъ. Юпитеръ сіялъ холоднымъ, спокойнымъ свтомъ, а на юг загорался красноватый свтъ Марса. ‘Неужели ихъ сочетаніе, все-таки, иметъ вліяніе на смерть, страданіе и чуму?’ — думалъ докторъ, извстный прежде какъ врагъ астрологіи. Потомъ онъ заснулъ и уже въ полусн слышалъ, какъ рабочіе растаскивали запасы и распивали вино, назначенное больнымъ. Съ утру поднялся шумъ. Нсколько мужчинъ пробрались въ телг съ провіантомъ и хотли незамтно увезти ее. Но работники во-время проснулись и закричали- испуганные воры скрылись въ темнот.

Когда разсвло, вся экспедиція поднялась съ разбитыми членами, утомленными головами и въ ужаснйшемъ расположеніи духа. Снова началась безплодная борьба съ губительною, страшною болзнью. Эрастъ, увидавъ, что этимъ путемъ онъ не достигнетъ цли, ршилъ послдовать виднному имъ вчера образцу. Онъ повернулся спиной къ ворчащимъ женщинамъ и направился въ церкви, привтливо выглядывавшей изъ-за домовъ и кустовъ. Маленькая деревенская блая церковь блестла среди плодовыхъ деревьевъ, деревянныхъ крестовъ и покривившихся памятниковъ. Ее-то предполагалъ Эрастъ обратить въ больницу, но здсь едва можно было помстить триста человкъ. Онъ приказалъ брать силою изъ конюшенъ солому и сно и приготовлять изъ нихъ чистыя подстилки вдоль стнъ церкви. Съ частью людей онъ отправился обратно къ телгамъ, чтобы достать одяла и простыни. Когда онъ возвращался, то увидлъ столбъ дыма, поднимающійся изъ церкви, и услышалъ разносящіеся въ тишин криви ‘пожаръ’. Одинъ крестьянинъ, разозленный отнятіемъ сна, поджогъ разостланную солому и скрылся. Работники, со злостью улыбаясь, услись на стну церковнаго двора и смотрли, какъ горитъ церковь.

— Если люди сами отвергаютъ помощь,— говорили доктора,— то ихъ слдуетъ бросить. Когда болзнь переберетъ всхъ, то волей-неволей прекратится.— Совтникъ сталъ было уговаривать ихъ еще разъ попытаться, но доктора только пожали плечами. Эрасту пришлось выслушать безумные крики и непристойную брань, когда онъ распорядился вынести зараженные предметы, чтобы сжечь ихъ. Наконецъ, и его терпніе лопнуло и онъ объявилъ, что неповинующимся его приказаніямъ не будетъ выдаваться припасовъ. Онъ самъ съ своими рабочими началъ очистку пустыхъ дворовъ, чтобы перевести туда выздоравливающихъ изъ зачумленныхъ деревенскихъ лачугъ. Кое-гд взвивалось красное пламя, пожирающее соломенныя постели больныхъ, и по далекой равнин разносился запахъ сгорающаго блья.

Но люди Эраста утомились и не могли исполнять его приказаній такъ быстро, какъ онъ желалъ. Къ тому же, работники при очистк домовъ, какъ и предсказывали крестьяне, кое-чмъ хотли попользоваться, и раздраженные жители собирались группами и совщались, нельзя ли силою отнять захваченное добро. Въ конц-концовъ, Эрастъ долженъ былъ придти къ печальному заключенію, что безъ духовной помощи ему не справиться съ народомъ. Чудеса Паоло показались ему сегодня уже мене достойными осужденія. Онъ опустился на камень и написалъ записку къ магистру: ‘Юристы и доктора отказываются и просятъ помощи богословія,— такъ началъ онъ просьбу къ магистру.— Не можете ли вы на короткое время придти въ Шнау, чтобъ и здсь водворить хоть немного порядка’. Эрастъ послалъ эту записку съ однимъ изъ работниковъ въ монастырь къ Паоло, а самъ принялся за свою неблагодарную работу. Раздраженіе крестьянъ расло. Они окружили телгу и объявили, что курфюрстъ прислалъ имъ запасы и что доктора не имютъ права ихъ задерживать. Откуда-то вынырнуло нсколько парней и мужиковъ, до сихъ поръ скрывавшихся и, вроятно, сдлавшихъ ночью нападеніе на телгу съ запасами. Эрасту пришлось оторвать своихъ людей отъ работы и заставить оберегать телгу. Наконецъ, докторамъ это надоло. ‘Отдать этимъ безумнымъ крестьянамъ все привезенное,— думали они,— и предоставить ихъ самимъ себ’. Въ то время, какъ среди самой коммиссіи поднимался горячій споръ, одинъ парень вскочилъ на телгу и сорвалъ холщевое покрывало, женщины окружили ее и жадно хватали ящики и мшки. Вдругъ у възда въ деревню раздался конскій топотъ. ‘Полицейскій съ четырьмя верховыми!— закричалъ работникъ.— Спасайся, кто можетъ!’ Толпа разсялась и скрылась за домами. Гартманъ Гартмани, ‘образованный полицейскій’, какъ его обыкновенно называли въ насмшку въ гостиниц ‘Оленя’, дйствительно подъхалъ и соскочилъ съ лошади. Гартман былъ видный мужчина, но его высокая фигура немного сгорбилась отъ слишкомъ веселой жизни, и вс семь смертныхъ грховъ оставили слды на его истрепанномъ лиц. Работы Гартманъ не любилъ. Вмсто того, чтобы заниматься длами, онъ сочинялъ стихи, и часто его протоколы были на половину въ стихахъ. Курфюрстъ давно бы уволилъ его, но при смерти Оттейнриха гейдельбергскій полицейскій оказалъ значительную услугу Фридриху III. Онъ далъ возможность бдному герцогу Симмерискому поспть во-время въ Гейдельбергъ и утвердиться въ своемъ законномъ наслдіи, на которое уже точилъ зубы герцогъ Альбрехтъ Бранденбургскій. Такимъ образомъ, курфюрстъ чувствовалъ себя связаннымъ личными обязательствами, но дурное поведеніе Гартмана подало герцогу Фридриху мысль передать полицію духовенству. Конечно, самъ полицейскій принадлежалъ въ друзьямъ церковнаго управленія, снимавшаго съ него часть тяжелыхъ обязанностей. Таковъ былъ человкъ, явившійся въ Шнаускія горы на поле борьбы Паоло. Первымъ дломъ онъ аретестовалъ крестьянина, поджегшаго церковь, на время привязавъ его къ дереву. Потомъ его четыре солдата угрозами и бранью заставили привести въ исполненіе распоряженія, изъ-за которыхъ доктора въ продолженіе сутокъ спорили съ упрямыми бабами. Въ обдъ полицейскій началъ производить дознаніе о томъ, какъ попала сюда чума. Сначала бабы упорно молчали, но потомъ одна двушка съ глупымъ лицомъ протолкалась впередъ и разсказала такую исторію: передъ началомъ чумы каждый вечеръ по деревн бгала собака съ горящими глазами и обнюхивала дома. Черезъ нсколько дней началась чума во всхъ домахъ, гд она останавливалась. Собака была никто иной, какъ продавщица зелени съ Крейцгрунда, въ чьей хижин она постоянно исчезала. Въ Крейцгрунд чумы почти совсмъ не было, тамъ никто не погибъ.

— Ага, опять попалась, старая вдьма!— сказалъ полицейскій.— У меня уже лежитъ рядъ обвиненій противъ нея, теперь она не отвертится отъ костра. Не напоминаетъ ли вамъ эта исторія разсказа объ Апполоні Тіанскомъ и бшеной собак въ Эфес?— обратился онъ къ совтнику, но тотъ, не желая вмшиваться въ эти дла, уже вернулся къ своей телег. Полицейскій слъ на лошадь съ двумя солдатами и отправился разыскивать Сивиллу. Двушка, обвинившая старуху, бжала рядомъ, показывая дорогу, и смясь говорила:

— Что она колдунья, видно изъ того, что у нея всегда есть масло, а никто не видитъ, какъ она его бьетъ. Вонъ ея домъ. Я дальше не пойду, а то она мн еще что-нибудь сдлаетъ.

Хижина продавщицы зелени стояла въ долин при ручь, вертящемъ колеса мельницы Вернера. Двери почернвшей отъ старости и копоти лачуги были заперты. Одинъ изъ солдатъ по смотрлъ въ щель.

— Здсь пусто. Она вылетла въ трубу, услыхавъ наше приближеніе.

— Спшьтесь, надо сдлать обыскъ!— приказалъ полицейскій.

Верховые спрыгнули съ лошадей и выбили дверь въ хижину старухи. При вход вс невольно перекрестились изъ боязни колдовства исчезнувшей старухи. Это былъ католическій обычай я хорошо, что церковные совтники не видали этого, иначе они отказали бы имъ отъ службы. Въ комнат дйствительно никого не было, только съ печки сверкали на непрошенныхъ гостей зеленые глаза кошки.

— Не сама ли это колдунья?— Вахмистръ направился было къ ней и вскрикнулъ: Іисусъ, Марія и Іосифъ,— когда кошка однимъ прыжкомъ проскочила мимо него и исчезла въ открытую дверь.

Гартманъ Гартмани, не теряя своего достоинства, приказалъ солдатамъ идти впередъ. Самъ онъ боялся до чего-нибудь дотронуться и только командовалъ.

Вдругъ вахмистръ радостно вскрикнулъ и указалъ на узкую дверку, завшенную старымъ платьемъ. Гартманъ толкнулъ въ нее своимъ палашомъ и, когда она подалась немного, приказалъ солдату отворить.

— Такъ вотъ гд ея настоящее хозяйство!— сказалъ начальникъ полиціи.

Солдаты вошли въ тсную комнатку. Страшный лошадиный черепъ смотрлъ на нихъ со стны, въ блюдахъ и чашкахъ лежали высушенные волчьи глаза, птичьи сердца, совиныя перья и филиновы когти. Въ закрытыхъ банкахъ зми извивали свои темныя спины и блые животы, ящерицы сквозь стекло выглядывали умными глазами, боле умными, чмъ у стоящихъ передъ ними людей. На карниз окна стояли маленькія стклянки съ мазями, сменами и различными колдовскими порошками. Но самою важною уликой противъ колдуньи была корзина, вроятно, оставленная здсь въ торопяхъ старухой передъ тмъ, какъ скрыться. Тутъ нашлись бережно уложенные въ тряпкахъ и коробкахъ зминые остовы, кости жабъ, дтскій черепъ, волчья шерсть, пузырекъ съ голубиною кровью и множество листковъ и дощечекъ, исписанныхъ непонятными знаками.

— Дрянной хламъ,— сказалъ Гартманъ съ досадой,— не нашлось во всемъ дом даже 50 талеровъ. Возьмите корзину со всею этою гадостью и чашки съ гадами. А что получше — старая вдьма припрятала. Въ прошлый разъ я прихватилъ-таки порядочно деньжонокъ въ захваченныхъ кубышкахъ и чашкахъ. Ну, Гаммерлингъ развяжетъ ей ротъ, допытается, куда она спрятала свои сокровища, если только мы ее найдемъ.

— Ее-то намъ и не поймать, — сказалъ солдатъ.— Теперь она уже несетъ чуму дальше и Богъ знаетъ, какой видъ она приняла и не явится ли къ намъ ночью оборотнемъ.

— Хороша будетъ находка,— сказалъ Гартманъ боязливо.

— Я думаю,— продолжалъ солдатъ,— лучше оставить въ поко ея вещи,— нельзя знать, какъ она отомститъ за себя. Недавно полицейскій изъ Мосбаха забралъ колдовскій хламъ и хотлъ лечь спать, думая, что его жена уже легла, а на постели-то оказалась колдунья, оторвала она ему ногу, да и была такова… въ трубу улетла. На другой день исчезло и все, что онъ забралъ. По моему, лучше оставить все это на мст.

Гартманъ поблднлъ.

— Пожалуй, можно запечатать,— пробормоталъ онъ.

Въ эту минуту высокая, темная фигура заслонила свтъ въ дверяхъ.

— Св. Мартинъ!— вскричалъ полицейскій, забывая о своей очищенной вр.

— Не здсь ли г. церковный совтникъ Эрастъ?— раздался звучный голосъ магистра Лауренцано.

— Ахъ, это вы, г. магистръ!— вскричалъ Гартманъ съ облегченнымъ сердцемъ.— Вы найдете совтника въ деревн, но не можете ли вы сказать, гд слдуетъ искать старую колдунью, хозяйку этой норы?

— Въ чемъ она провинилась?— спросилъ Паоло.

Полицейскій важно отвчалъ:

— Есть серьезныя указанія на то, что она напустила чуму.

Видя, что магистръ поблднлъ, онъ трагически поднялъ руки вверхъ. Видъ ученаго и извстнаго проповдника воодушевилъ его.

— Не даромъ,— началъ онъ свое ораторствованіе,— злая старуха называется Сивиллой. Она собирала у пруда травы, сокъ которыхъ, по ученію Плинія, вливаетъ ядъ въ тло. У благо камня, гд сплетенные терновники и татарникъ заграждаютъ дорогу, въ болотахъ и трясинахъ, въ тростникахъ и кустахъ,— однимъ словомъ, везд, гд рдко ступаетъ нога человческая, видали эту старуху, бесдующую наедин съ блуждающими огоньками и собирающую лягушекъ. Между развалинъ Хейлигенберга, гд извиваются зми, и въ такихъ горныхъ вершинахъ, гд только глухой тетеревъ раздляетъ ея одиночество, видали ее, произносящую страшныя заклинанія. Она отравила этотъ ручей, и онъ перенесъ заразу въ долину, обратившись въ собаку, она оставляла въ сумеркахъ ядовитую пну у пороговъ домовъ, гд прежде всего и появилась чума. Вотъ, посмотрите ‘чертовское хозяйство’,— и онъ открылъ конфискованные предметы.— Вотъ посмотрите, черный съ блымъ жезлъ Цирцеи,— сказалъ онъ, доставая изъ угла орховый прутъ и подавая магистру.

При разсказ этихъ ужасовъ мрачный огонекъ загорлся въ широко открытыхъ глазахъ священника.

— Посмотрите,— продолжалъ полицейскій, увлекаясь,— вотъ адскіе соки, по каплямъ собранные изъ корней и стеблей растеній, вотъ ночная роса въ стклянкахъ и жабій ядъ, чтобы кропить невинныхъ младенцевъ. Изъ этихъ котловъ поднимались къ небу отравленныя испаренія и опускались на землю, разнося заразу… Отъ дыханія злой колдуньи поблекла эта прекрасная зеленая долина.

Паоло поблднлъ отъ волненія и тяжело дышалъ. Прежній огонекъ блеснулъ въ его черныхъ глазахъ.

— Мн кажется, я знаю, гд ее найти,— сказалъ онъ дрожащимъ голосомъ.— Идите, я васъ поведу.

Полицейскій пошелъ почтительно рядомъ съ молодымъ проповдникомъ, солдаты слдовали въ небольшомъ разстояніи, ведя лошадь Гартмана. Пройдя немного по улиц, магистръ повернулъ и пошелъ вдоль мельничной канавы, отведенной отъ ручья.

— И въ Шнау, — сказалъ онъ,— распространился слухъ, что старая колдунья навлекла чуму, и такъ какъ побоялась оставаться дома, то ее спряталъ старый сектантъ мельникъ Вернеръ.

Они подошли къ мельниц. Ставни еще были закрыты, но неустанный стукъ колесъ свидтельствовалъ о томъ, что и въ эти тяжелые дни здсь не превращалась работа для голодающихъ людей, пораженныхъ несчастьемъ. За стукомъ колесъ обитатели мельницы не слыхали прибытія солдатъ. Полицейскій постучалъ рукояткой шпаги въ закрытыя ставни.

— Не бейте моихъ оконъ, возмутители покоя!— раздался голосъ Вернера.— Разв такъ просятъ хлба?— Ставень открылся и въ окно показалась суровая, сдая голова баптиста. Удивленно, но безъ испуга, осмотрлъ онъ пришедшихъ, за его спиной мелькала рыжая, засыпанная мукой голова сына. Не усплъ еще баптистъ высказать своего удивленія, какъ полицейскій сказалъ:

— Вы скрываете старую колдунью. Выдайте ее, или вы сами отправитесь въ извстную вамъ четырехъугольную башню.

— Въ чемъ ее обвиняютъ?— спокойно спросилъ мельникъ.

— Въ распространеніи чу мы,— отвтилъ Гартманъ съ достоинствомъ.

— И вы, курфюрстскій чиновникъ, думаете, что старая баба можетъ причинить несчастіе, которому не въ силахъ помочь вс государственныя власти? Въ такомъ случа, оставьте ее въ поко, а то она и съ вами что-нибудь сдлаетъ!

— Такъ вы сознаетесь, что она у васъ?— спросилъ Гартманъ.

Баптистъ сдлалъ за спиной знакъ рукой, и рыжеголовый мальчишка исчезъ. Вмсто отвта, мельникъ обратился къ Гартману Гартмани съ словами:

— Странно, въ продолженіе недли мы напрасно ожидали помощи отъ курфюрстскихъ чиновниковъ. Мои запасы истощились, моя добрая Марта еле бродитъ отъ заботъ, бготни и безсонницы, а начальство оставляло насъ умирать и гибнуть. Теперь, когда зараза почти превратилась, вы являетесь съ солдатами и телгами, чтобы схватить старую бабу, будто бы надлавшую вс эти бды…

Гартманъ Гартмани немного растерялся, но сильный шумъ, поднявшійся за домомъ, не далъ ему отвтить. Странный стукъ, птушиный кривъ, хрюканье раздались изъ скирда, стоящаго въ сторон. Лошадь вахмистра однимъ прыжкомъ очутилась за деревяннымъ заборомъ сада, а самъ гигантъ на земл. Другой солдатъ вскрикнулъ и выругался, стараясь удержать въ поводу испугавшуюся лошадь Гартмана, не выпуская своей. Священникъ побжалъ въ ту сторону, откуда слышался этотъ шумъ. Вдругъ ему перебжала дорогу старая женщина, спшившая скрыться въ горахъ. Онъ крпко схватилъ ее за руку, а вскочившій съ земли вахмистръ прибжалъ на помощь.

— Чортова вдьма, ты поплатишься намъ за эту шутку!— вскричалъ онъ злобно.

Въ то же время за домомъ послышались удары и криви.

— Кто не слушаетъ, пусть чувствуетъ, дрянной мальчишка,— говорилъ сердитый голосъ мельника.— Сколько разъ я запрещалъ теб продлывать эту чертовщину. Ты одинъ испортилъ все дло.

Въ дверяхъ сошлись об группы: разозленный мельникъ, ведущій за ухо плачущаго мальчишку, и священникъ съ вахмистромъ, тащившіе колдунью.

— Вамъ же самимъ я не продала змю!— кричала она священнику.-Такъ оставьте меня. Вы тоже колдуете, если вамъ нужны зми!

При вид этой возмутительной сцены мельникъ выпустилъ мальчика.

— Постыдитесь такъ обращаться съ старою женщиной, — вскричалъ онъ,— въ особенности вы, священникъ!

— Колдуньи и еретики живутъ вмст, это давно такъ водится!— отвчалъ разсерженный магистръ, между тмъ какъ вахмистръ и солдатъ связали старуху и положили на землю.

— Вы дали у себя пріютъ колдунь, — сказалъ Гартманъ Гартмани,— въ вашемъ двор мы собственными ушами слышали визгъ чертей, задвшихъ своими когтями, хвостами и рогами упавшаго на землю вахмистра.

— Видишь, Іоргъ, что ты надлалъ?— прервалъ его мельникъ, снова хватая и треся мальчика.— Это онъ подражалъ дьявольскимъ голосамъ, чтобъ испугать васъ, другихъ чертей у меня нтъ. Надъ вами же будутъ смяться, когда откроется, что вы были обмануты ребенкомъ.

Гартманъ Гартмани съ достоинствомъ повернулся къ рыжему Іоргу, стоящему у забора съ безсмысленнымъ лицомъ, не понимая важности положенія.

— Въ такомъ случа и онъ отправится въ Гейдельбергъ,— сказалъ полицейскій,— и если не будетъ обвиненъ въ дьявольскомъ искусств, то за оскорбленіе начальства получитъ орховаго прута quantum satis.

— Неужели вы посадите въ страшную башню ребенка за дтскія шалости, за которыя онъ уже наказанъ?— сказалъ мельникъ.— Что будетъ съ ребенкомъ, въ страшной тюрьму? Онъ умретъ тамъ со страха.

— Васъ посадятъ съ нимъ вмст,— заговорилъ магистръ.— Г. Гартманъ, я обвиняю этого перекрещенца и еретика въ томъ, что онъ, вопреки указу курфюрста, продолжаетъ обращать въ свою секту. Онъ даже теперь воспользовался страхомъ чумы въ народ и обратилъ нсколько семействъ въ Шнау въ перекрещенство. Къ тому же, вы сами свидтель, что онъ заодно съ старою колдуньей.

Мельникъ выпрямился.

— И ты, жрецъ Ваала, смешь говорить это!— вскричалъ старикъ въ сильномъ гнв.— Кто заманиваетъ посл захода солнца невинныхъ двушекъ въ самыя проклятыя колдовскія мста во всей стран?— и онъ толкнулъ впередъ мальчика и продолжалъ:— Погляди поближе на мальчика, исполнявшаго твое низкое порученіе.

Паоло поблднлъ и отступилъ назадъ. Если бы съ него внезапно въ обществ свалились вс его одежды, онъ не испыталъ бы такого ужаса, какъ теперь при охватившемъ его чувств нравственной наготы. Длинная пауза послдовала за этими словами, еще боле тягостная для Паоло тмъ, что толпа кругомъ увеличивалась докторами, работниками и бабами. Вс смотрли на Паоло, ожидая, что онъ отвтитъ на это тяжелое обвиненіе.

Паоло молчалъ. Ему казалось, что вс видятъ его насквозь и смются надъ его грязными тайнами. Тогда съ земли послышался голосъ колдуньи.

— Да, да… онъ, — сказала она,— онъ зазвалъ въ темную ночь блокурую дочь Эраста на Хольтерманъ.

— Что говоришь ты о моей дочери?— закричалъ Эрастъ, въ ужас подступая къ старух.

— Ну, г. совтнику лучше всхъ знать, гд его дочка сломала свою нжную ножку. Г. священникъ хотлъ съ ней повнчаться на Хольтерман, тамъ, гд чортъ каждую ночь навщаетъ свою возлюбленную. Но другіе пришли раньше и невста прыгнула въ языческій подвалъ, гд было слишкомъ сыро г. священнику.

— Да замолчи же, старая вдьма!— прошепталъ мельникъ, толкнувъ ее ногой, но она только громче прокричала Свои послднія слова.

Лицо Эраста исказилось. Въ своемъ безумномъ отчаяніи онъ дйствительно, какъ говорили его враги, походилъ на чорта, его свтлые волосы были растрепаны, лицо черно и блки глазъ страшно сверкали на темномъ лиц. Трусливый полицейскій отступилъ въ страх.

— Нечего сказать, славно попался! Что Эрастъ еретикъ, это я давно знаю, теперь же оказывается, что и его дочь колдунья… можетъ быть, и самъ-то онъ колдунъ. Разв онъ не похожъ въ эту минуту на самого дьявола?

А тутъ еще этотъ священникъ, никогда не внушавшій доврія Гартману, обвиняемый теперь въ томъ, что знается съ колдунами, съ самимъ чортомъ, которому онъ приводитъ невинныхъ двушекъ для ночныхъ хороводовъ.

— Всхъ, всхъ въ старую башню, но для этого необходимъ указъ курфюрста, кром того, надо прислать цлый отрядъ солдатъ, чтобъ искоренить здсь ере.съ и колдовство.

Не говоря ни слова, Гартманъ вскочилъ на лошадь и, только отъхавъ отъ толпы на разстояніе выстрла, крикнулъ:

— Допросъ будетъ въ Гейдельберг, здсь мое дло кончено. Вахмистръ, вы доставите колдунью и поджигателя въ башню!— Затмъ онъ пришпорилъ лошадь и, захвативъ другихъ солдатъ, поскакалъ внизъ по долин, оглядываясь, не гонится ли за нимъ все это сборище колдуновъ и колдуній.

Эрастъ остался передъ домомъ мельника, онъ прямо подошелъ къ молодому священнику, все еще стоявшему прислонившись къ старому дереву.

— Магистръ Лауренцано,— сказалъ несчастный отецъ хриплымъ голосомъ,— правда то, что сказала колдунья?

Священникъ молчалъ и смущенно смотрлъ въ землю.

— Звали вы Лидію ночью на Хольтерманъ?— крикнулъ докторъ.

Священникъ кивнулъ головой, докторъ, точно сраженный громомъ, упалъ навзничъ. Его товарищи подбжали къ нему и отнесли его на телгу, а Лауренцано, закрывъ лицо руками, медленно удалялся.

Снова настала тишина передъ домомъ мельника, только куры въ безпокойств и страх бгали по смятой трав. Мельничное колесо продолжало попрежнему свой монотонный стукъ и попрежнему при золотомъ блеск солнца весело струился ручей съ порхающими кругомъ пестрыми бабочками и темными стрекозами. Въ мельниц слышался жалобный женскій плачъ. Немного спустя, на окраин лса показался Вернеръ съ сыномъ, оба съ узелками на спин. Мельникъ зналъ, что его ожидаетъ, если вернется полиція, и спшилъ къ ближайшей границ. Рыжеголовый мальчикъ, повидимому, не придавалъ этому большаго значенія, онъ хладнокровно шагалъ за старымъ баптистомъ.

— Отецъ, не бги такъ скоро,— сказалъ онъ, задыхаясь,— вдь ты знаешь, какъ тяжела на подъемъ гейдельбергская полиція.

Глава XIX.

Вдоль Некарской долины медленно подвигался экипажъ Эраста, понемногу приходящаго въ чувство. Передъ его глазами возсталъ образъ его дочери во всей его чистот и прелести. Это невинное дитя могло заблуждаться, но пасть оно не могло. Убитый извстіемъ отецъ припоминалъ каждый слышанный имъ разговоръ ея со священникомъ и къ нему возвратилось убжденіе, что дочь его душевно чиста и невинна, несмотря на ея странное ночное путешествіе. Онъ попросилъ своихъ спутниковъ поторопиться, такъ какъ ему необходимо какъ можно скоре поговорить наедин съ Лидіей. Быстро прокатилась карета по улицамъ города и слишкомъ медленно для нетерпнія Эраста втащилась на крутой подъемъ къ замку. Когда кучеръ хотлъ въхать на подъемный мостъ, проздъ оказался загороженнымъ. На дворцовый дворъ только что въхала телга съ четырьмя конвойными, на ней сидлъ рядомъ съ герцогскимъ тлохранителемъ бывшій проповдникъ Адамъ Нейсеръ съ связанными руками и тупымъ, усталымъ взглядомъ, волосы его посдли, цвтъ лица потемнлъ. Несмотря на эту перемну, бгство со всми лишеніями, повидимому, послужило ему боле на пользу, чмъ безпутное времяпровожденіе въ гостинниц ‘Олень’. Онъ порядочно постранствовалъ по свту, но безъ рекомендаціи, безъ свидтельства и имени ему не удалось найти себ мста. Счастіе отвернулось отъ него. Полный отчаянія, измученный и тломъ, и душою, въ оборванной одежд, съ нсколькими грошами въ карман, онъ однажды зашелъ ночевать въ шинокъ у Донау и случилось такъ, что онъ расположился у печки, стна объ стну съ хозяйскою дтской. Кухонная теплота пріятно согрвала его окоченвшіе члены, за спиной онъ слышалъ болтовню чужихъ дтей и въ его душу закралась тоска по семейству. Вотъ, представляется ему, будто подходитъ къ нему жена съ младшимъ ребенкомъ, и малютка припадаетъ головкой къ щек отца. Вотъ прыгаетъ передъ нимъ вторая двочка, только что начавшая говорить и называющая животныхъ ‘муму’, а наскомыхъ, начиная съ мухи, ‘биби’. Гансъ приноситъ ему свою грифельную доску съ приготовленными задачами и бабочекъ, пойманныхъ въ саду. Переходя отъ дремоты ко сну, онъ видитъ себя сидящимъ въ покойномъ кресл за круглымъ столомъ гейдельбергской гостиницы ‘Олень’ и канцлера Проба, дружески привтствующаго его возвращеніе. ‘Все забыто и прощено’, — слышитъ онъ явственно. Такая удивительная радость охватила Нейсера при этихъ словахъ почтеннаго мужа, что онъ даже проснулся. Какъ докторъ Лютеръ въ Кобург, онъ восклицаетъ: ‘домой, домой, домой!’ Онъ предполагалъ, что жена его успла во-время сжечь подозрительныя бумаги, о безсмысленномъ письм къ султану Селиму И, написанномъ въ нетрезвомъ вид, онъ совершенно забылъ и, по свойственному ему легкомыслію, ршилъ, что самое большее онъ поплатится какимъ-нибудь легкимъ наказаніемъ. Такимъ образомъ, онъ явился въ Амбергъ къ начальнику полиціи, который тотчасъ же отправилъ его въ Гейдельбергъ, гд все еще тянулся процессъ противъ его товарищей. Эрастъ былъ радъ, что Нейсеръ впереди его, такъ какъ не чувствовалъ ни малйшаго желанія раскланиваться съ этимъ легкомысленнымъ человкомъ, причинившимъ несчастіе себ и своему семейству. Но и теперь ворота были заперты, и эта продолжительная остановка раздражала нетерпливаго Эраста. Наконецъ, въ воротахъ послышались стукъ колесъ и топотъ и снова показалась телга съ конвойными, сопровождающими арестанта. Но теперь рядомъ съ тлохранителемъ сидлъ Сильванъ. Онъ сильно похудлъ и поблднлъ, глаза ввалились и на блдномъ лиц лежало выраженіе тупаго отчаянія. Въ ногахъ сидлъ его десятилтній сынишка, съ разршенія мягкосердечнаго курфюрста сопровождавшій отца въ темницу, хотя придворные совтники и очень возставали противъ такой снисходительности своего государя. Арестанта переправляли въ Мангеймъ, во избжаніе сообщенія между нимъ и Нейсеромъ. Сильванъ, замтивъ Эраста, протянулъ къ нему руки, какъ бы прося о помощи. Докторъ тоже протянулъ руку, но сейчасъ же безсильно опустилъ ее, какъ бы показывая, какъ самъ онъ ничтоженъ въ этомъ дл. Онъ хотлъ сказать ему хоть нсколько утшительныхъ словъ, но кучеръ ударилъ лошадей и они въхали въ мрачныя ворота. Войдя въ домъ, онъ, прежде всего, спросилъ Лидію. Она у г-жи Беліеръ, такъ какъ не ожидала отца и ежеминутно можетъ возвратиться. Тутъ Эрастъ замтилъ на своемъ письменномъ стол большой конвертъ съ печатью церковнаго совта и адресованный ему только какъ доктору медицины. Онъ съ удивленіемъ распечаталъ его, предчувствуя новое несчастіе. Молодой президентъ Цулегеръ извщалъ его въ короткомъ и сухомъ письм, что церковный совтъ нашелъ нужнымъ подвергнуть его церковному отлученію. Основаніе этого ршенія подскажетъ ему его собственная совсть.

— Такъ ловко,— пробормоталъ Эрастъ,— не поступалъ еще но одинъ папа, когда-либо налагавшій церковное отлученіе.

‘Пока онъ не будетъ допущенъ въ церковь,— читалъ онъ дальше,— ему также отказывается въ участіи въ засданіяхъ церковнаго совта’.

Держа бумагу въ больной рук, онъ, дрожа отъ волненія и досады, схватилъ въ другую руку шляпу и крикнулъ испуганной служанк:

— Я иду къ герцогу.

Преданная старуха хотла уговорить его успокоиться, но онъ, не слушая ее, выбжалъ, приказавъ только, чтобы Лидія ждала его дома, такъ какъ ему надо поговорить съ ней о важномъ дл.

Курфюрстъ находился въ извстномъ уже намъ кабинет въ новомъ двор, когда Эрастъ приказалъ пажу доложить о себ. Оттуда доносился до доктора, утомленнаго продолжительнымъ возбужденіемъ, его громкій и серьезный голосъ. Черезъ минуту въ дверяхъ показался начальникъ полиціи Гартманъ-Гартмани и съ зловщимъ видомъ прошелъ мимо него. Только тогда могъ войти Эрастъ.

— Я самъ призвалъ бы васъ сегодня,— мягко обратился къ нему толстый герцогъ,— такъ какъ не имю привычки обвинять кого-либо не выслушавъ. Сядьте. То, о чемъ намъ надо поговорить, потребуетъ, вроятно, не одинъ часъ.

Страшно утомленный докторъ въ изнеможеніи опустился на указанное ему кресло.

— Мнніе духовныхъ членовъ церковнаго совта относительно проповдниковъ аріанъ состоялось. Прежде чмъ перейти къ вашему личному длу, я желалъ бы выслушать ваше мнніе.

— Гг. богословы не сочли нужнымъ представить мн копію,— холодно отвчалъ Эрастъ.

— А разв вы не присутствовали при разсмотрніи допросовъ?

— Съ чему бы это послужило?— отвчалъ Эрастъ съ горечью.— Въ церковномъ совт вашего высочества есть три рода совтниковъ. Господа юристы читаютъ акты и докладываютъ то, что въ нихъ написано, доктора не читаютъ ихъ, но докладываютъ, а богословы читаютъ и докладываютъ совсмъ не то, что въ нихъ написано. Замтивъ это, я ушелъ.

— Старая псня, — съ досадой проговорилъ курфюрстъ.— И такъ, придется мн вамъ докладывать, а не вамъ мн. Прежде всего,— прибавилъ онъ,— перелистывая докладъ, гг. совтники убждаютъ меня, что тотъ, кто защищаетъ безбожниковъ, также виновенъ цередъ Богомъ, какъ и самъ безбожникъ.

Эрастъ презрительно пожалъ плечами.

— Дале въ первой части говорится о богохульств проповдниковъ, о ихъ отпаденіи отъ христіанства и о попыткахъ перейти въ турецкую вру. Дале разобранъ по пунктамъ пасквиль Сильвана, съ яснымъ выводомъ, что инспекторъ хотлъ весь міръ осквернить своимъ богохульствомъ. Ваше мнніе другое?

— Нтъ,— отвчалъ Эрастъ,— богохульство Сильвана заслуживаетъ наказанія. Цо безсмысленному письму Нейсера къ туркамъ я никакъ не могу придать серьезнаго значенія, особенно когда на немъ даже надписано: ‘potest omitti’. Мн кажется, что этотъ легкомысленный человкъ написалъ въ пьяномъ вид, а когда, протрезвившись, перечелъ его, то по лни не изорвалъ, а надписалъ только ‘можетъ оставаться’. Сильванъ уже горько поплатился своимъ продолжительнымъ заключеніемъ и глубоко искупилъ свое заблужденіе. Изъ этого, конечно, не слдуетъ, чтобы они оставались безнаказанными. Вопросъ только въ томъ: къ чему присудили ихъ гг. богословы?

— Именно въ этомъ-то и дло!— отвтилъ курфюрстъ озабоченно.— Эти богословы только длаютъ выводы изъ божественной истины, написанной въ книгахъ Моисея. Тамъ приказано такихъ богохульниковъ побивать камнями, закалывать или сожигать. Совершенно ясно это сказано въ 5 книг Моисея, 13: ‘Если тебя будетъ уговаривать тайно братъ твой, или сынъ матери твоей, или дочь твоя, или жена на лон твоемъ, или другъ твой, который для тебя какъ душа твоя, говоря: пойдемъ и будемъ служить богамъ инымъ, то не соглашайся съ нимъ и не слушай его, и да не пощадитъ его гласъ твой, не жалй его и не скрывай, но убей его* твоя рука прежде всхъ должна быть на немъ, чтобъ убить его, а потомъ руки всего народа. Побей его камнями до смерти, ибо онъ покушается отвратить тебя отъ Господа Бога твоего’.

Курфюрстъ отложилъ докладъ и серьезно посмотрлъ въ глаза Эрасту.

— Неужели эти господа хотятъ дйствительно ввести въ Пфальц побиваніе камнями?— спросилъ Эрастъ насмшливо.

— Нтъ, — отвчалъ курфюрстъ.— Дале говорится: ‘конечно, въ наши дни христіанская власть не связана этими мрами или circumstantia, именно добиваніемъ камнями, она можетъ іишать жизни черезъ повшеніе, мечомъ и другими способами. Если грхъ не падетъ на главу согршившаго, то Богъ прольетъ гнвъ Свой на весь народъ, не искоренившій гршника изъ среды своей’. Было бы величайшимъ безсердечіемъ относительно всхъ христіанскихъ братій поддерживать и усиливать гнвъ Боной, излившійся въ распространяющейся чум.

— Спокойно сидть въ высокихъ комнатахъ канцеляріи и за зеленымъ столомъ приносить искупительную жертву смертоносному ангелу чумы, конечно, пріятне, чмъ бороться съ нимъ у кроватей больныхъ. Но я думаю, ваше высочество, вы можете быть спокойны. Нашъ Богъ не такъ мстителенъ, какъ эти благочестивые богословы.

— Конечно, конечно,— отвчалъ курфюрстъ со вздохомъ.— Но они говорятъ дале, что въ 5 кн. Моисея Богъ повелваетъ въ город, отпавшемъ отъ Бога, поразить всхъ жителей, начиная съ младенцевъ, и истребить заблуждающихся, хотя бы они и исправились. _

— Прекрасно!— сказалъ Эрастъ со злостью.— Значитъ Пій IV правъ, изрубивъ въ Калабріи 4,000 вальденцевъ, истребивъ ихъ села, поля и виноградники. Правъ герцогъ Гизъ, разстрлявъ при Васси дтей и женщинъ. Правъ іезуитъ Поссевинъ, приведя дв тысячи стрлковъ противъ евангелистовъ. Вдь, это все написано! О, безумцы.

— Да!— продолжалъ курфюрстъ.— Какая разница была бы между мной и Этими кровавыми людьми въ Париж и Мадрид, если бы я дйствительно послдовалъ этимъ совтамъ? Они пишутъ мн, что они будутъ виновны въ вспыхнувшемъ уже гнв Божіемъ, если даруютъ жизнь богохульникамъ и безбожнымъ… Имъ хорошо говорить. Имъ не надо ставить своего имени подъ приговоромъ. Они не знаютъ, чего стоитъ обмокнуть перо и однимъ почеркомъ прекратить чью-либо жизнь.

— Мн боле нравятся христіанскія чувства вашего высочества, чмъ мудрость церковнаго совта и всхъ факультетовъ. Да укрпитъ Господь ваше сердце и совсть! На немъ ршили вы, ваше высочество?

— Дло еще не ршено,— отвчалъ курфюрстъ.— Я попрошу моего брата въ Дрезден изслдовать процессъ, а также богослововъ въ Цюрих, чтобы въ суд участвовали и такія лица, которыя не могутъ чувствовать личной ненависти къ обвиняемымъ. Мы, послдователи Кальвина, въ подобныхъ длахъ общей вры не должны поступать ни строже, ни слабе, чмъ послдователи Лютера и Цвингли.

Эрастъ утвердительно кивнулъ головой.

— Сами богословы требуютъ добавочнаго слдствія, — продолжалъ курфюрстъ.— Сильванъ въ своихъ письмахъ въ Зибенбюргенъ говоритъ, что у него много единомышленниковъ, готовыхъ послдовать за нимъ, и то же пишетъ Нейсеръ въ своемъ письм къ турецкому султану. При допрос, кто единомышленники, Сильванъ выдалъ Нейсера, Нейсеръ Сильвана. Также Веге Сутера, а Сутеръ Веге. Поэтому церковные совтники думаютъ, что это дло требуетъ старательнаго розыска, т.-е. допроса съ пыткою.

— Это значитъ,— вскричалъ взволнованный Эрастъ,— заключенныхъ будутъ истязать до тхъ поръ, пока они не назовутъ имена тхъ, кто стоитъ на дорог г. Олевіана! Нтъ ли и для этого подъ рукой у этого негодяя и хитреца подтвержденія изъ св. писанія?

— Конечно,— отвчалъ курфюрстъ, снова взявъ докладъ.

Въ 5 кн. Моисея (13 и 14) Господь повелваетъ такъ: ‘Tunc inquires, investigates, ac interrogates diligenter’. Это значатъ, то ты изыщи, изслдуй, и хорошо разспроси. Это старательное изслдованіе Богъ приказываетъ для того, чтобы начальство не смотрло сквозь пальцы на подобное зло, не было слишкомъ снисходительно, невнимательно и лниво. Недостаточно, если обвиненные сознаются въ своемъ грх, но не выдаютъ соучастниковъ. Такъ какъ Богъ повелваетъ старательное inquaestio не однимъ словомъ, а тремя: inquires, investigates ac interrogates diligenter, то понятно, что начальство поступитъ недобросовстно, если удовольствуется ложными показаніями обвиненныхъ.

Курфюрстъ отложилъ докладъ въ сторону.

— Позоръ!— прошепталъ Эрастъ.

— Успокойтесь, сказалъ курфюрстъ.— Пытка въ этомъ случа только увеличила бы несчастіе. Я не соглашусь на это.

— Да наградитъ васъ Господь, всемилостивый государь, за то, что вы презираете совтъ злодевъ.

— Справедливость съ обихъ сторонъ,— сказалъ курфюрстъ задумчиво.— Но то, что я вамъ скажу дале, заслужитъ, пожалуй, меньшаго одобренія съ вашей стороны.

Курфюрстъ грозно нахмурилъ лобъ и взялъ со стола другую связку бумагъ.

— Церковный совтъ докладываетъ мн, что онъ вынужденъ былъ наложить на васъ церковное отлученіе, на что онъ, какъ церковное начальство, иметъ право и безъ подтвержденія государя, вслдствіе власти, дарованной Христомъ церкви.

— Церкви!— вскричалъ Эрастъ.— Съ какихъ это поръ два церковныхъ совтника, назначенные государемъ, составляютъ церковь?

— Оставимте это на сегодня,— отвчалъ курфюрстъ.— Теперь вопросъ въ томъ, на чемъ основанъ этотъ шагъ. Здсь есть донесеніе доктора Пигаветты, объявляющее васъ настоящею главой аріанъ.

— Пигаветта!— вскричалъ Эрастъ.

— Успокойтесь, если бы я сомнвался въ васъ, то вы сидли бы не здсь, а въ толстой башн. Вс доводы итальянскаго доктора мало убдительны. Что вы вмст съ Ксиландромъ ходили и даже здили въ Лоденбургъ, что Сильванъ, какъ самъ онъ сознался, просилъ васъ предупредить Нейсера, что вы защищаете арестованныхъ богохульниковъ, еще ничего не доказываетъ мн. Самое важное обвиненіе противъ васъ, это то, будто вы въ своей квартир скрыли бумаги Нейсера, надясь, что въ самомъ дворц он будутъ боле въ безопасности.

Курфюрстъ остановился.

— Прикажите, ваше высочество, перерыть всю мою квартиру сверху до низу. Если найдется хоть одна строчка Нейсера, то я отвчаю толовой за это,— холодно проговорилъ Эрастъ.

— Мн это крайне непріятно вслдствіе вашего высокаго положенія. Но для того, чтобы не заслужить обвиненія въ пристрастіи, я не могъ избавить васъ отъ этого.

Герцогъ постучалъ въ столъ и вошедшему пажу приказалъ позвать начальника полиціи. Тотчасъ же въ дверяхъ показался Гартманъ Гартмани съ связкой бумагъ въ рукахъ. Изъ его словъ выяснилось, что онъ уже исполнилъ свою обязанность въ то время, какъ Эрастъ сидлъ у герцога. Совтникъ удивленно смотрлъ на курфюрста. Для него былъ новостью этотъ поступокъ за его спиной, доказывающій ему, какъ глубоко онъ палъ.

— Окончили вы осмотръ бумагъ моего совтника?— спросилъ курфюрстъ.

— Особенно долго не пришлось искать,— отвчалъ Гартманъ Гартмани.— Бумаги Нейсера лежали сверху.

— Что?— вскричали герцогъ и Эрастъ вмст.

Полицейскій подалъ курфюрсту нсколько бумагъ.

— Дйствительно, это стоитъ обыска!— вскричалъ Фрцдрихъ Благочестивый, взглянувъ на Эраста сверкающими глазами.

Эрастъ приблизился и дрожащими руками перелистовалъ бумаги.

— Письма Нейсера къ Бландрата, письма семипалатинскаго посланника Бекхеза, суперъ-интендента Давидиса изъ Клаузенберга, письма Веге, Сильвана, Сутера…— Онъ со злостью швырнулъ бумаги на столъ.— Я не знаю этихъ бумагъ. Это мошенничество, чтобы погубить меня! Гд нашли вы эти бумаги, г. полицейскій?

— Въ вашемъ стол.

Курфюрстъ пристально смотрлъ на Эраста, словно желая насквозь проникнуть его душу.

— Обратите вниманіе, всемилостивйшій государь,— сказала докторъ, — что въ продолженіе нсколькихъ мсяцевъ у моихъ оконъ стоятъ лса, такъ что всякій можетъ войти ко мн.

Курфюрстъ съ минуту боролся съ самимъ собою.

— Это все, что вы нашли?

Начальникъ полиціи насмшливо улыбнулся и подалъ Эрасту листокъ бумаги.

— Вашъ ли это почеркъ, г. совтникъ?

Эрастъ взглянулъ на протянутую ему бумагу.

— Да, конечно.

— Ду, такъ и это письмо, всемилостивый государь, лежало въ бумагахъ Нейсера. Выслушайте, что пишетъ г. совтникъ заговорщику:

‘Любезный г. Адамъ! Письма ваши я получилъ и вполн согласенъ. Дла идутъ великолпно, завтра вы получите требуемый письменный видъ и тогда поступите во всемъ согласно съ моими донесеніями. Кланяйтесь инспектору. Вашъ другъ’.

— Теперь, ваше высочество, вы врите въ существованіе въ вашихъ земляхъ заговора аріанъ, желающихъ обратить Пфальцъ въ талмудизмъ и магометанство!

— Вы писали это, Эрастъ?— спросилъ курфюрстъ.

Измученный совтникъ дрожалъ всмъ тломъ, голосъ его прерывался, когда онъ отвчалъ:

— Я никогда не писалъ Нейсеру, по крайней мр, насколько я помню… Письменнаго вида онъ у меня никогда не просилъ и я никогда никакого не общалъ ему.

— Ни даже прошлымъ лтомъ, когда Нейсеръ воспользовался отпускомъ, чтобы устроить себ безопасное гнздо въ Палатинат?— спросилъ начальникъ полиціи.

— Я ничего не знаю. Письмо по дльное.

— Въ такомъ случа, вроятно, и эти письма поддльны,— насмшливо отвчалъ полицейскій, подавая доктору новую связку бумагъ.

Эрастъ взглянулъ на нихъ и поблднлъ.

— Это письма Буллингера ко мн, если только вы и ихъ не смшали съ поддльными.

Начальникъ полиціи обратился къ курфюрсту.

— Изъ этого писанія цюрихскаго богослова выясняется, какъ т. совтникъ враждебно и насмшливо отзывался вн государства о курфюрстскомъ церковномъ совт, къ которому самъ онъ принадлежитъ.

— Вн государства!— вскричалъ Эрастъ,— Мн кажется, я ежедневно повторялъ моему государю то же, что написалъ Буллипгеру.

Курфюрстъ злобно взглянулъ на него.

— Это не оправдываетъ вашей измны. Незачмъ было чернить моихъ совтниковъ передъ союзниками! Что дальше?— продолжалъ онъ, обращаясь въ начальнику полиціи.

— Между бумагами совтника не нашлось ничего боле. Но въ карман двицы Лидіи была эта записочка, въ которой неизвстный зоветъ ее на проклятый Хольтерманъ, для передачи важныхъ извстій относительно ея отца.

Эрастъ быстро схватилъ бумажку, голова его кружилась.

Такъ вотъ въ какомъ тайномъ путешествіи сломала ногу Лидія! Въ какихъ ужасныхъ рукахъ могло находиться его дитя!

— Что сказала двушка объ этой записк?— спросилъ курфюрстъ холодно.

— Она отказывается отъ отвта, пока не переговоритъ съ отцомъ.

Слабый Эрастъ, ни минуты не отдохнувшій ночью отъ утомленія вчерашняго дня и сегодня съ утра испытавшій столько волненій, не вшій, съ сильно возбужденными нервами, наконецъ, не выдержалъ и лишился чувствъ, скоре отъ изнеможенія и злости, чмъ отъ страха.

— Лучшее сознаніе,— мрачно сказалъ курфюрстъ.— Отнесите его въ башню, но обращайтесь съ нимъ вжливо. У него много заслугъ передъ мной и Пфальцемъ. Видно, Богу угодно, чтобы онъ самъ ихъ уничтожилъ.

— Ваше высочество все еще не разршаете, чтобы подвергли пытк нераскаянныхъ гршниковъ, злонамренно скрывающихъ истину отъ начальства?

— Я не хочу больше задерживать ученіе дла, — грустно отвчалъ Фридрихъ.— Только безъ нужды не прибгайте къ крайностямъ. Я хочу, наконецъ, свта въ этомъ мрак. Если этотъ вотъ обманулъ меня, кому же мн тогда врить?!

Герцогъ съ выраженіемъ глубокаго отчаянія вышелъ изъ кабинета. Начальникъ полиціи позвалъ нсколько пажей, они подняли Эраста и опрыскивали холодною водой до тхъ поръ, пока онъ не пришелъ въ себя. Но несчастный открылъ глаза для того только, чтобы отправиться въ ‘толстую башню’. Жители замка, увидвшіе его блднаго, идущаго въ сопровожденіи двухъ солдатъ, пришли въ ужасъ.

— Такимъ убитымъ можетъ быть только уличенный преступникъ. Сознаніе измны написано на его лиц, — говорилъ придворный служитель Бахманъ, прежде принадлежавшій въ числу друзей Эраста.

— Я никогда не видалъ такого явнаго выраженія нечистой совсти. Человкъ — слабое созданіе,— утшалъ онъ старую Варвару, плачущую у своихъ дверей, — и діаволъ искушаетъ всегда лучшихъ.

— Ахъ, что скажу я моей барышн?!— причитала старуха.— Ужъ обыскъ чуть не убилъ ее.

Глава XX.

Когда въ этотъ роковой день Лидія возвратилась отъ г-жи Беліеръ, задержавшей ее своею болтовней, въ прихожей ее встртила старая служанка въ слезахъ.

— Въ комнатахъ совтника,— съ рыданіемъ говорила Варвара,— начальникъ полиціи съ приказнымъ, они открываютъ ящики и шкафы, роются въ бумагахъ и забираютъ то, что имъ кажется годнымъ.

Лидія, взволнованная, вошла въ комнату и спросила начальника полиціи, что все это значитъ. Гартманъ началъ утшать ее сладенькими словечками, отъ которыхъ не замедлилъ перейти къ дерзостямъ. Испуганная двушка съ силою оттолкнула нахала, осмлившагося прикоснуться рукой къ ея щек и пробормотавшаго что-то о золотыхъ кудряхъ Вероники. Но тотъ насмшливо захохоталъ.

— Узнаемъ другъ друга поближе, голубушка, такъ все это разсмотримъ. Ха-ха-ха… Не будьте такъ строги, ха-ха-ха!…

Лидія быстро повернулась къ нему спиной и прошла въ сосднюю комнату, чтобы посмотрть, не здсь ли отецъ. Но полицейскій послдовалъ за ней и сюда, увряя ее, что обязанъ осмотрть и ея комнату.— Ищите, гд вамъ угодно!— отвчала взволнованная двушка.

Онъ быстро схватилъ ея карманъ, она отскочила въ сторону, но карманъ остался въ его рукахъ. Въ эту минуту только Лидія вспомнила, что въ немъ спрятана роковая записка Лауренцано. О, зачмъ она не уничтожила этого несчастнаго письма! Съ безумною ршимостью испуганная двушка бросилась къ дерзкому нахалу, чтобы отнять свою собственность, но онъ уже высоко въ рук держалъ записку и читалъ съ злораднымъ любопытствомъ.

— Такъ, такъ, на Хольтерманъ! Теперь строгой двиц придется натянуть новыя струны!— говорилъ онъ, насмхаясь.

Лидія залилась слезами, а онъ собралъ свои бумаги и съ торжествующимъ видомъ вышелъ изъ дому. Лидія осталась совершенно уничтоженная. Въ страх и съ сильно бьющимся сердцемъ ожидала она у окна возвращенія отца съ аудіенціи у курфюрста. Только онъ одинъ можетъ помочь ей и заставить возвратить ея письмо. Минуты казались ей вчностью. Наконецъ, посл нсколькихъ часовъ мучительнаго ожиданія, въ воротахъ новаго двора показался отецъ. Но какъ? Между двумя полицейскими шелъ полумертвецъ, съ дико блуждающими глазами и растрепанными волосами. Испуганная двушка бросилась внизъ по лстниц, чтобы увидать его раньше, чмъ его отнимутъ. На второй лстниц она уже чувствовала, что не увидитъ его. Когда она, задыхаясь, выбжала во дворъ, онъ уже исчезъ. Она громко вскрикнула, какъ ребенокъ, заблудившійся въ лсу. Изъ оконъ сосди смотрли съ участіемъ на плачущую двушку, такъ какъ она была всеобщею любимицей въ замк. Даже каменныя статуи какъ будто сочувственно смотрли на нее. Въ эту минуту къ ней подошелъ Феликсъ, показавшійся ей посланнымъ съ небесъ, на его груди она пролила первыя благодтельныя слезы.

— Я возвращу теб твоего отца,— говорилъ Феликсъ,— даже если бы мн пришлось кинжаломъ выкопать его изъ ‘толстой башни’!

Немного утшенная, Лидія съ надеждой смотрла на храбраго и сильнаго юношу. Вдругъ чья-то грубая рука опустилась на ея плечо. То былъ Гартманъ, пришедшій за ней, чтобы отвести ее въ колдовскую башню.

— Кто посметъ прикоснуться къ моей невст, тотъ умретъ!— вскричалъ итальянецъ, заслоняя собою Лидію.

Но не усплъ онъ сдлать движеніе, чтобы обнажить кинжалъ, какъ уже лежалъ на каменномъ полу у лстницы. Трусливый начальникъ полиціи далъ впередъ благоразумный приказъ слдить за художникомъ. Сильный ударъ солдата въ спину свалилъ Феликса съ лстницы, и когда онъ очнулся, то уже лежалъ у колодца и Бахманъ съ служанкой Лидіи обмывали глубокую рану въ затылк.

— Гд Лидія?— спросилъ художникъ глухимъ голосомъ.

Варвара рыдала, такъ что Бахманъ отвтилъ за нее.

— Оставьте это. Оттуда, гд она теперь, нтъ возврата.

Едва Феликсъ понялъ эти слова, къ нему вполн возвратились сознаніе и энергія. Онъ перевязалъ рану мокрымъ платкомъ и отправился въ новый дворъ, чтобы высказать жалобу курфюрсту. Но пажъ возвратился съ отвтомъ, что онъ можетъ обратиться въ начальнику полиціи. Феликсъ просилъ еще разъ доложить, такъ какъ онъ пришелъ не съ жалобой на нанесенное оскорбленіе, а чтобы спасти дорогую ему двушку, но служащіе отказались докладывать второй разъ, онъ хотлъ ворваться безъ доклада,— часовые удержали его аллебардами. Онъ, какъ потерянный, спустился опять въ дворцовый дворъ, ему ничего боле не оставалось, какъ высказать свои жалобы придворнымъ. Его встртили смущенныя лица и предостереженія быть осторожне въ выраженіяхъ сочувствія обвиняемымъ въ колдовств. Въ то время, когда онъ видлъ кругомъ только трусость и низкій эгоизмъ, онъ нашелъ въ г-ж Беліеръ врнаго, искренняго и умнаго друга. Не встртивъ сочувствія во дворц, художникъ отправился въ домикъ гугенотовъ. Когда Феликсъ обо всемъ разсказалъ француженк, она нсколько разъ повторила: ‘mon Dien, mon Dieu’. Но когда раздраженный итальянецъ объявилъ, что онъ ршился убить низкаго полицейскаго, она выхватила у него изъ-за пояса кинжалъ и бросила его въ свой шкафъ, сказавъ, что это было бы врнйшимъ средствомъ окончательно погубить Лидію. Г-жа Беліеръ очень ршительно объявила ему, чтобы онъ воздержался отъ какихъ-либо насильственныхъ мръ, что помочь можетъ только пфальцграфиня изъ Нейбургскаго монастыря, къ которой она сейчасъ же и отправится. Феликсъ выбжалъ отъ нея съ неясными стремленіями помочь своимъ друзьямъ. Онъ, не останавливаясь, добжалъ до колдовской башни, вокругъ которой толпились взволнованныя группы, смотря въ окна, но никто не зналъ, куда длась Лидія. Равнодушный говоръ толпы непріятно подйствовалъ на него.

— По твоему, эта блокурая, хорошенькая двушка дйствительно колдунья?— слышалъ онъ какъ молодой крестьянинъ съ сожалніемъ спрашивалъ сосда.

— Чорту нужны и хорошенькія, а не только такія вдьмы, какъ продавщица зелени,— послышался грубый отвтъ.

Феликсъ обратился къ старику, стоящему въ сторон, съ вопросомъ, не думаетъ ли онъ, что двушку выпустятъ отсюда.

— О, господинъ,— отвчалъ тотъ,— я сорокъ лтъ живу противъ этой башни и еще ни разу не видалъ, чтобы кто-либо изъ заключенныхъ выходилъ отсюда иначе, какъ съ разбитыми членами, а большинство прямо отсюда отправляется на костеръ,

Увидавъ, какъ Феликсъ поблднлъ, онъ прибавилъ:

— Милый баринъ, если бы вы, какъ я, слышали ночною порой ужасный крикъ и жалобный стонъ пытаемыхъ, то вы, какъ и д., пожелали бы, чтобы каждаго подозрваемаго лучше сейчасъ же сожигали, потому что мысль, что, можетъ быть, такъ страшно мучаютъ невиннаго, можетъ свести съ ума.

— Неужели нтъ никакого спасенія?— шепталъ Феликсъ.

— Если самъ Люциферъ или силы небесныя милосердаго Бога не вынесутъ ее по воздуху, то никакого,— отвчалъ старикъ и со словами ‘Богъ съ тобой’ отправился домой.

— По воздуху!— шепталъ Феликсъ, смотря на верхъ башни, потомъ обошелъ ее кругомъ, сосчиталъ окна.

Онъ надялся найти возможность проникнуть въ башню черезъ садъ Августинскаго монастыря, обыскать вс комнаты, начиная съ верхняго этажа, и убить всякаго, ставшаго на пути его къ Лидіи. Если невозможно будетъ ее вывести, то онъ сначала убьетъ ее, потомъ себя, или подожжетъ башню и убжитъ съ Лидіей… Еще разъ внимательно обойдя кругомъ башни, онъ окончательно ршился. По старому каштановому дереву, стоящему за башней, съ ловкостью и смлостью можно достигнуть карниза окна. Выйти изъ башни можно будетъ съ помощью веревочной лстницы или кинжала. Юноша былъ такъ углубленъ въ свои мысли, что даже не замтилъ, что за нимъ наблюдаютъ. Только разъ ему показалось, что на противуположной сторон улицы остановился какой-то мужчина и хочетъ заговорить съ нимъ, но когда онъ взглянулъ на него, тотъ повернулся къ нему спиной. Это былъ Пигаветта. Феликсъ не обратилъ на это вниманія. Онъ быстро возвратился въ свою мастерскую, осмотрлъ свои пилы, долота и буравы и, выбравъ подходящіе, дрожащими руками началъ связывать веревочную лстницу, длиною отъ крыши колдовской башни до земли.

Г-жа Беліеръ въ это время спшила въ нейбургскій монастырь и немало испугала игуменью страшнымъ извстіемъ.

— Я сейчасъ же ду къ курфюрсту, — сказала старая монахиня.— Его милость повритъ мн, что я не хуже этого полицейскаго знаю, что двушка, недавно еще находившаяся подъ защитой этихъ святыхъ стнъ, дитя свта, а не невста дьявола. О, эти экзерциціи, эти экзерциціи!— повторяла она.— Отъ нихъ все несчастіе!

Сейчасъ же запрягли карету и благочестивая игуменья съ взволнованною гугеноткой похали въ замокъ такъ быстро, какъ только могли бжать лошади.

— Рдкій гость, тетушка!— встртилъ ее герцогъ, съ удивленіемъ смотря на обихъ женщинъ.

Игуменья быстро и оживленно разсказала, что привело ее сюда и что извстно ей о причинахъ подозрнія, павшаго на Лидію. Ночное путешествіе Лидіи она объяснила преслдованіемъ Лауренцано, такъ какъ любопытныя монахини уже донесли ей о происшедшей въ Крейцгрунд сцен. Курфюрстъ внимательно слушалъ.

— Хорошаго гуся привелъ въ мою землю г. Дигаветта! А почему вы знаете, что у него была любовная связь съ дочерью Эраста?

Пфальцграфиня смутилась, но, вспомнивъ, что дло идетъ о жизни ея любимицы, она чистосердечно разсказала о странныхъ экзерциціяхъ, за которыми она застала Паоло и Клитію, и, не задумываясь, выдала преступнаго священника, подозрвая, что онъ самъ донесъ на Лидію, чтобы отомстить за отвергнутую любовь.

— Я никогда не встрчала боле черной души,— закончила она, содрогаясь.

— Другими словами, тетушка,— отвчалъ курфюрстъ раздражительно,— теперь вы и многіе другіе платитесь за то, что вы обратили монастырь въ убжище папистовъ. Мн, значитъ, правду сказали, что вы позволяли этому измннику совершать у васъ тайныя службы.

Пфальцграфиня молчала и смущенно смотрла въ землю. Курфюрстъ Фридрихъ, раздраженной непріятнымъ открытіемъ, указалъ бы обимъ просительницамъ на дверь, но г-жа Беліеръ, мужа которой курфюрстъ зналъ за ревностнаго гугенота, просила его такъ трогательно, что онъ общался поговорить съ начальникомъ полиціи.

— О, всемилостивый государь, — воскликнула живая француженка, бросаясь на колна передъ курфюрстомъ,— вы не знаете, какъ ужасно обращаются въ колдовской башн, они съ ума сведутъ несчастнаго ребенка, испугаютъ до смерти, если оставить ее тамъ на ночь.

— Порядокъ необходимъ,— отвчалъ курфюрстъ.— Ульриху объявятъ, что онъ головой отвтитъ за двушку. Ни одинъ человкъ не посметъ войти въ ея комнату, пока начальникъ полиціи не придетъ за ней. Я ручаюсь, что если она докажетъ свою невинность, то волоса не тронутъ на ея голов. Но тотъ, кто по ночамъ бгаетъ въ лсъ, цлуется на перекресткахъ съ священниками, не можетъ жаловаться, когда его забираетъ полиція. Мн самому жаль эту хорошенькую двушку, но пока я знаю только то, что вы думаете, а не то, что начальникъ полиціи. Пусть до окончанія процесса переведутъ ее въ толстую башню. Вотъ все, что я могу сдлать.

Просительницы поняли, что ничего большаго он не добьются, и, чтобы не возстановлять курфюрста противъ ихъ любимицы, грустно удалились. Къ вечеру къ г-ж Беліеръ пришелъ Феликсъ за кинжаломъ, какъ онъ сказалъ.

— Ваши глупыя выдумки были бы теперь совсмъ безцльны,— сказала ему маленькая француженка,— потому что завтра Лидія переселится къ своему отцу въ толстую башню, что уже благодяніе и для нея, и для него.

И она съ увлеченіемъ разсказала молодому неаполитанцу, чего она добилась у курфюрста. Но страстный художникъ поклялся Мадонной, что онъ не потерпитъ, чтобы Лидія хоть часъ еще мучилась въ башн, если есть возможность помшать этому, и онъ передалъ ей придуманный имъ планъ освобожденія.

— Вы съ ума сошли съ вашимъ планомъ,— вскричала маленькая, живая француженка.— Поджечь башню, убить ее, убить себя!… Какую же помощь вы окажете бдной двочк? Положимъ даже, что вы освободили бы ее, но куда бы вы длись съ ней и какъ благодарна она вамъ будетъ, если вы своими безумствами ухудшите судьбу ея отца?

Художникъ дико взглянулъ на нее и объявилъ, что онъ долженъ что-нибудь сдлать, хотя бы убить себя, но что онъ не можетъ вынести мысли, что Лидія страдаетъ, а онъ не оказываетъ ей никакой помощи. Г-жа Беліеръ, увидавъ, что онъ не откажется отъ своего плана, стала уговаривать его отложить на время.

— Подождите хоть до тхъ поръ, когда Лидію переведутъ къ отцу,— говорила она,— и тогда освободите обоихъ.

— Я не могу ждать!

— Не можете ждать даже до завтра?!… Разв вы съ ума сошли, когда дло идетъ о жизни и счастіи Лидіи?!

Феликсъ отъ бшенства закусилъ губы.

— Filou Лауренцано!— пронзительно закричалъ попугай.

— Maladetto,— прошепталъ художникъ и въ слпой ярости замахнулся на попугая только что полученнымъ обратно кинжаломъ и ударъ пришелся такъ ловко, что голова птицы отлетла къ стн, а тло, взмахнувъ нсколько разъ крыльями, повалилось на полъ.

Француженка громко вскрикнула.

— Злодй, кровопійца, что сдлало вамъ несчастное созданіе? За что вы его убили?…

Художникъ смотрлъ кругомъ безумными глазами, такъ что француженка, забывъ любимую птицу, въ ужас отступила отъ него на нсколько шаговъ.

— Да, да, убейте теперь и меня,— кричала она.— Это поможетъ Лидіи,— и она разразилась громкими рыданіями.

Феликсъ какъ безумный уставился глазами на содрогающееся тло птицы и красную полосу крови. Наконецъ, медленно проведя рукою по глазамъ и лбу, онъ сказалъ:

— Простите меня, прошу васъ. Страданіе омрачило мой разсудокъ. Вы правы, я не могу теперь ничего предпринять, пока самъ не успокоюсь. Вы также правы, говоря, что Лидія не убжитъ безъ отца, а такъ какъ планы замка въ моихъ рукахъ, то мн легче будетъ освободить отца съ дочерью изъ толстой башни, чмъ одну Лидію изъ ея теперешней тюрьмы.

Чтобы только успокоить обезумвшаго человка, умная француженка сдлала видъ, что’одобряетъ его соображенія. Она надялась, что курфюрстъ завтра же освободитъ Лидію, а убжденіе, что разсудительный Эрастъ не согласится на бгство, которое, въ случа неудачи, будетъ его врнйшею гибелью, ее окончательно успокоило. Такимъ образомъ, она разсталась съ Феликсомъ, пожелавъ ему удачи, и легче вздохнула, когда онъ вышелъ.

Глава XXI.

На слдующее утро въ новомъ двор, въ кабинет курфюрста происходила бурная сцена. Начальникъ полиціи Гартманъ Гартмани спрятался за спинкой кожанаго кресла отъ курфюрста, Ршено наступающаго на него съ разсерженнымъ, краснымъ іицомъ.

— Всхъ освободите, — кричалъ курфюрстъ, — всхъ! Поняли?…

— Если бы вашему высочеству угодно было только подумать, сколько несчастья принесла чума Пфальцу. И теперь т, кто дьявольскимъ колдовствомъ изготовилъ чуму, должны быть выпущены! А врнйшіе слуги вашего высочества думали возстать противъ колдуній!…

— Кто сказалъ вамъ, что чума дло колдовства?— отвчалъ курфюрстъ.— Еще вчера церковный совтъ представлялъ мн въ длинномъ доклад,— вотъ онъ лежитъ на стол,— что всему свту ясно, что чума въ Петерстал и Шнау послана въ наказаніе, за страшное богохульство аріанъ въ Лоденбург и Гейдельберг, а сегодня опять оказываются виновными въ этомъ несчастій ворожеи и колдуньи. Кому же мн врить: вамъ или Олевіану?

Гартманъ Гартмани отвчалъ убдительнымъ тономъ:

— Но, ваше высочество, одно не исключаетъ другаго. Истиннымъ почитаніемъ Бога и снисканной черезъ это милостью Божіей колдовство было парализовано и руки колдуній связаны, но теперь, едва Сильванъ, Эрастъ и Нейсеръ осквернили страну тайнымъ богохульствомъ, какъ Всевышній отвратилъ ликъ свой отъ нея и далъ свободную дорогу клевретамъ сатаны. Разв не фактъ, что сейчасъ же за возникновеніемъ ереси поднялось и колдовство?

Курфюрстъ презрительно пожалъ плечами.

— Если, ваше высочество, не довряете мн и церковному совту, то вы могли бы спросить мннія юридическихъ факультетовъ въ Гейдельберг и Тюбинген.

— Убирайтесь къ чорту,— вскричалъ герцогъ,— съ вашими факультетами, ежегодно возводящими на востеръ тысячи людей за Іудову плату въ 12 гульденовъ. Гд, какъ вы думаете, былъ бы теперь прахъ Кальвина и Лютера, если бы курфюрстъ саксонскій и уважаемый совтникъ города Женевы спросили мннія университетскихъ юристовъ? На всемъ земномъ шар нтъ людей продажне этихъ ученыхъ.

— Въ такомъ случа остается только испытаніе колдуній!

— Какое испытаніе?

— Ну, бросаютъ двушку въ Некаръ: если она выплыветъ, ясно, что она колдунья, если она пойдетъ ко дну, то она чиста и свободна отъ судебнаго преслдованія.

— А если она захлебнется или умретъ отъ страха, вы возвратите ей жизнь?— спросилъ герцогъ, злобно взглянувъ на Гартмана.

— Въ такомъ случа оставить дло безъ послдствій,— мрачно отвчалъ полицейскій.

— Если продавщица зелени была застигнута съ дьявольскими гадами,— сказалъ курфюрстъ,— и сидла ночью на Хольтерман и у пруда, то вы можете продолжать ея дло и судить, а дочь Враста вы освободите сегодня же!

— Но если бы ваше высочество взвсили только въ вашемъ высокомъ ум, какое впечатлніе произведетъ то, что старую колдунью будутъ судить за то, что она ночью была на перекрестк, а молодую, обвиняемую въ томъ же преступленіи, оставятъ на свобод?

Курфюрстъ съ разсерженнымъ лицомъ направился къ полицейскому, такъ что тотъ снова отступилъ за кресло.

— Я знаю васъ, г. начальникъ полиціи, — сказалъ онъ строгимъ тономъ.— Я знаю ваши амуры въ Лоденбург и Мосбах. Вамъ доставитъ удовольствіе судить и подвергать пыткамъ такую красавицу. Пальцемъ не смйте коснуться этого набожнаго ребенка, котораго я каждый праздникъ видалъ въ моей церкви, ея задумчивый, благоговйный видъ часто успокоивалъ мою душу, когда меня возмущали религіозныя распри вашихъ духовныхъ друзей. Кто же тогда гарантированъ, если даже, этого ребенка будутъ судить?

— Но, вдь, доказано,— сказалъ начальникъ полиціи съ неслыханною настойчивостью,— что эта самая двушка съ притворнымъ видомъ добродтели была ночью на Хольтерман. Три парня изъ Нейенгейма, указанные продавщицей зелени, подтвердили показанія старухи. Они подтвердили подъ присягою, что въ свтлую іюльскую ночь встртили дочь Эраста на Хольтерман и хотли схватить ее, но она понеслась отъ нихъ, какъ блуждающій огонекъ, и въ ту минуту, какъ они готовы были ее схватить въ развалинахъ капеллы, она какъ туманъ разсялась въ воздух и исчезла.

Курфюрстъ взглянулъ на него съ удивленіемъ.

— Я боюсь, что это одна изъ волшебницъ, называемыхъ древними эмпузами. Красивая наружность привлекаетъ къ ней всхъ мужчинъ, всюду, куда она появляется, она очаровываетъ вс сердца своею неземною красотой. Она похожа на колдунью изъ Бахараха своими золотыми волосами и, можетъ быть, также, какъ и та, получила ихъ сіяющую красоту въ награду за homagium, оказанное ею сатан.

Курфюрстъ сдлалъ нетерпливый жестъ, но полицейскій продолжалъ:

— Вообще про нее идетъ весьма подозрительная молва. Между прочивъ, ея служанка говорила: ‘у моей барышни есть зеленое платье, и чмъ больше она его носитъ, тмъ нове оно длается’.

— Глупости!

— Въ монастыр, гд я, понятно, украдкой собиралъ свднія, ее называли ‘заколдованная два’. Мои инструкціи обязываютъ меня слдить за тми, кого громогласно обвиняютъ въ колдовств. Еще я видлъ, какъ она качалась на колодезномъ коромысл…

— Вздоръ!— пробормоталъ старый курфюрстъ.

— Доказательство слдуетъ за доказательствомъ. Я велъ слдствіе съ величайшимъ стараніемъ. Не угодно ли вашему высочеству вспомнить страшный ураганъ, раскрывавшій крыши, опрокидывавшій трубы и повалившій самыя старыя деревья въ дворцовомъ парк. Утромъ этого дня при восход солнца двушка черпала воду изъ колодца, когда ей было бы гораздо удобне сдлать это изъ ручья. Такимъ образомъ, черпаніе воды было только предлогомъ, чтобы бросить въ колодезь три листка шалфея и прошептать страшныя заклинанія, призывающія бурю. Когда она возвращалась, совершивъ это преступленіе, у нея въ стакан была ярко-красная роза, а когда служанка кастеляна,— красная Френцъ, какъ зовутъ ее въ замк,— спросила ее, откуда у нея эта роза, такъ какъ она знала, что въ дворцовомъ саду не растетъ такихъ розъ, и что же отвтила двушка? ‘Изъ каменнаго внка надъ вашими воротами’.

— Бабьи сказки!— сказалъ курфюрстъ съ досадой.— Зачмъ бы ей понадобилась гроза, разбившая окна ея отца также хорошо, какъ и мои?

— Она искала случая завлечь въ себ архитектора Лауренцано. Когда разразилась гроза, потрясшая подмостки, она позвала его въ свою комнату и обручилась съ нимъ въ тотъ часъ, когда вс христіане стояли на колнахъ, испуганные яркимъ блескомъ молніи и адскимъ ураганомъ.

Курфюрстъ задумался.

‘То же самое разсказывалъ мн и самъ, Эрастъ, — думалъ онъ.— Ужасное совпаденіе!’

— Кто т три свидтеля, отъ которыхъ она скрылась?— громко спросилъ онъ начальника полиціи.

— Сыновья хозяина гостиницы ‘Роза’ и работникъ Майеръ съ мельницы Семимельничной долины.

— Негодяи? Не правда ли?

— Ну, это какъ считать. Работникъ съ мельницы, правда, хитрый и смлый малый, не боющійся ни колдуній, ни чорта. Онъ даже подсмотрлъ у благо камня чортовъ шабашъ.

— Какъ, въ моей земл бываютъ сборища колдуній?— съ изумленіемъ спросилъ герцогъ.

— Не дале какъ за два часа разстоянія отъ собственнаго города вашего высочества. Вашему высочеству извстенъ пустынный холмъ надъ источникомъ Семимельничной долины, поросшій татарникомъ и терновникомъ. Это уединенное мсто называется ‘у благо камня’. За нимъ тянется лсъ. Въ Ивановъ день работникъ Майеръ выслживалъ въ лсу оленя и вдругъ его поразилъ огненный свтъ. Сначала онъ подумалъ, что это востеръ, разложенный лсниками на Ивановъ день. Но, вышедши изъ лсу, онъ увидалъ два высокіе огненные столба, обливающіе краснымъ и желтымъ свтомъ весь холмъ, и на высокомъ Нистлер онъ замтилъ тотъ же желтый свтъ. Вокругъ костра онъ увидалъ пляшущихъ мужчинъ и женщинъ, ярко освщенныхъ красноватымъ пламенемъ’, падающія отъ нихъ тни достигали до него. Странная, звонкая музыка колокольцовъ и бубенчиковъ, смшиваясь съ звуками флейты, рзво нарушала ночную тишину. Онъ силою удерживалъ ноги, чтобы не затанцовать, говорилъ онъ. Сквозь кусты онъ увидалъ медленно подвигающуюся во мрак толпу людей. Вдругъ кустъ, въ который онъ спрятался, освщается и онъ видитъ чорта, держащаго въ лап, вмсто факела, дтскую ручку, ярко горящую. За чудовищемъ, къ счастью повернувшимся къ нему спиной, выступали закутанныя и замаскированныя фигуры. Онъ никого не узналъ. Дальше ему стало такъ страшно, что онъ бросился на землю и уползъ въ лсъ. Всю жизнь, говоритъ парень, не забудетъ онъ испытаннаго на, возвратномъ пути страха. Мсяцъ свтилъ тускло, словно возмущенный видимою имъ мерзостью. На дерев у поворота, гд, когда онъ пришелъ, все было тихо и пусто, сидлъ теперь чортъ и ударялъ лисьимъ хвостомъ въ барабанъ, такъ что далеко раздавалось: тапъ, тапъ, тапъ… Сзади него въ втвяхъ сидлъ музыкантъ, играя на флейт танецъ, созывающій всякій сбродъ. Когда работникъ проскользнулъ мимо, читая молитву и не поддаваясь искушенію, за нимъ поднялся дьявольскій хохотъ, повторяемый всею долиной. А на Хольтерман стояли четыре молодыхъ колдуньи верхомъ на метлахъ. Потомъ поднялся свистъ, барабанный бой, топотъ, визгъ немазаныхъ колесъ. Верхомъ на кочергахъ, вилахъ, метлахъ и палкахъ, въ телжкахъ, запряженныхъ котами, и верхомъ на зайцахъ промчалась какъ разъ передъ нимъ толпа колдуній. Лающія собаки бросились ему въ ноги, совы крыльями ударяли по лицу, такъ что онъ отъ ужаса упалъ замертво. Когда, очнувшись, онъ пошелъ дальше, онъ увидалъ цлое общество мужчинъ и женщинъ вокругъ стола, уставленнаго великолпными блюдами. На главномъ мст сидлъ самъ чортъ и увеселялъ пирующихъ игрой на волынк. На немъ были красные съ голубымъ чулки, огненная борода и остроконечная шляпа, отдланная пестрыми шнурочками и птушьими перьями. Когда чортъ направилъ на работника свой огненный взоръ, тотъ въ ужас вскричалъ: ‘святъ, святъ, святъ!’ Вдругъ земля содрогнулась и онъ, оглушенный, упалъ. Тутъ онъ узналъ, что сидитъ у живодерни около павшей лошади и костей казненныхъ. Дальше до Семимельничной долины съ нимъ ничего особеннаго больше не случилось, кром встрчи трехъ зайцевъ, изъ которыхъ одинъ былъ похожъ на козу. Когда онъ, собравшись съ силами, крикнулъ: ‘стой, во имя тріединаго Бога!’ — зайцы обратились въ трехъ черныхъ вороновъ и полетли къ Хейлигенбергу. Съ этихъ поръ чортъ, какъ битая собака, избгаетъ Майера,— такъ разсказывалъ мн онъ самъ.

Начальникъ полиціи, изучавшій словесныя науки, умолкъ и, окончивъ свое поэтическое повствованіе, отеръ потъ со лба.

Курфюрстъ слушалъ его сначала удивленно, потомъ недоврчиво и, наконецъ, съ нескрываемымъ негодованіемъ.

— Если что-нибудь подобное, — заговорилъ курфюрстъ,— и происходитъ, то это потому, что вы терпите здсь всякій сбродъ, приносящій только вредъ почтеннымъ людямъ: скомороховъ, гадалокъ, предсказателей, коробочниковъ съ картинами, шарлатановъ, заклинателей и другихъ проходимцевъ, шныряющихъ между епископствами рейнскимъ и майнскимъ, все это бездльники и если они и не въ союз съ дьяволомъ, то, все-таки, недалеко отъ этого.

— Эти бездльники не стали бы маскироваться, всемилостивый государь,— отвчалъ начальникъ полиціи.

— Ну, а почему между этадш замаскированными непремнно должна быть дочь Эраста?

— Вашему высочеству извстна записка, въ которой магистръ Лауренцано зоветъ ее на Хольтерманъ, на мсто колдовской пляски.

— А, такъ! Но, какъ объясняетъ свое приглашеніе этотъ безбожный священникъ?

Начальникъ полиціи смущенно откашлялся.

— Я признаюсь, что не имлъ еще возможности его выслушать.

— Какъ!— вскричалъ курфюрстъ.— Вы еще не выслушали главнаго свидтеля? А, между тмъ, вы губите честь невинной двушки на основаніи показаній старой вдьмы и какихъ-то шалопаевъ. Да вы примрный судебный слдователь! Знаете ли, мн сказали, что этотъ Лауренцано одинъ погубилъ двушку, общая ей передать на Хольтерман важныя открытія относительно ея отца, а его-то вы даже и не спрашиваете?

— Я хотлъ,— отвчалъ начальникъ полиціи неувренно,— но г. Пигаветта поручился за него, что онъ невиненъ. Къ этому еще, его нельзя отозвать изъ Шнау, гд онъ одинъ поддерживаетъ порядокъ.

— Такъ, хорошъ судъ!— вскричалъ курфюрстъ громовымъ голосомъ.— Главныхъ виновниковъ вы оставляете на свобод, а несчастную двушку собираетесь подвергать пыткамъ. Берегитесь, г. Гартманъ, если еще хоть разъ попадетесь въ чемъ-либо подобномъ!

Начальникъ полиціи въ смущеніи опустилъ голову.

— Прежде всего, немедленно доставьте сюда итальянскаго священника,— строго проговорилъ герцогъ.

— Г. Пигаветта говоритъ…— бормоталъ начальникъ полиціи.

— А я вамъ говорю,— прервалъ его разсерженный пфальцграфъ, — этотъ Пигаветта начинаетъ казаться мн подозрительнымъ. Онъ ввелъ сюда этого тайнаго іезуита, онъ хотлъ сдлать его наставникомъ моихъ дтей. Онъ восхвалялъ моей добродтельной супруг искусство этого молодаго священника въ астрономіи и астрологіи и старался пристрастить ее къ изслдованію будущаго, что совершенно лишнее для насъ, смертныхъ. Если докторъ Пигаветта думаетъ, что я позволю ему втираться въ мой домъ, онъ жестоко ошибается. Довольно! Сегодня же переведите двушку къ отцу въ толстую башню* тамъ подъ защитою отца она будетъ въ безопасности и отъ колдуній, и отъ васъ. Узнайте отъ священника, зачмъ онъ заманилъ двушку на перекрестокъ и что это за чудо, совершенное имъ въ Шнау. Если изъ всего этого колдовскаго сборища кто-нибудь и кажется мн подозрительнымъ, — заключилъ свою рчь возбужденный герцогъ,— такъ этотъ блдный священникъ, изучающій звзды,— и при этомъ онъ взглянулъ на языческія статуи на новой постройк, охраняющія покой его молодой жены.— Цлые дни,— продолжалъ онъ, помолчавъ, — стоитъ здсь передъ моими глазами правосудіе изъ камня. Я въ дребезги разобью эту статую, если хоть разъ допущу, чтобы въ моей земл была попрана справедливость.

Начальникъ полиціи низко поклонился и, съ оскорбленнымъ лицомъ выйдя изъ кабинета, только что хотлъ открыть ротъ для проклятія, какъ увидалъ стоящаго у окна пажа, онъ быстро направился въ лстниц съ гримасой, вмсто не удавшейся улыбки.

Глава XXII.

Лидія лежала въ маленькой конурк съ ршетчатыми окнами на вязанк соломы, кишащей наскомыми. Она чувствовала, какъ костлявая, жесткая рука прикладываетъ ей ко лбу мокрый платокъ. Она хотла съ благодарностью взглянуть на благодтельницу, но видъ ея оказался такъ отвратителенъ, что Лидія въ ужас опустила утомленныя вки.

— Какъ попала я сюда?— спрашивала она себя.

Ей смутно представлялось, будто она сидла на телг, кругомъ нея толпа крестьянъ, съ ужасомъ смотрящихъ на нее, потомъ ее тащили по темнымъ корридорамъ, все это казалось ей тяжелымъ сномъ.

— Ну, вы врно думаете, что у меня только и дла, что стоять надъ вами, — услыхала она надъ собою грубый голосъ старухи.— По мн хоть сейчасъ отправляйтесь къ чорту! Еще лучше будетъ и для васъ, и для васъ.

При этомъ старуха такъ сильно тряхнула несчастную, ослабвшую двушку, что Лидія дйствительно очнулась и въ ужас вскочила. Грязная женщина напомнила старую, скверную собаку еще боле сквернаго хозяина. Одинъ глазъ былъ выбитъ и на лиц виднлись слды частыхъ побоевъ.

— Что мн длать? Что длать?— стонала Лидія, стараясь освободиться изъ желзныхъ когтей старухи.

— Вы должны сознаться, сейчасъ же здсь сознаться, что вы колдунья, потому что когда такимъ, какъ вы, даютъ время одуматься, то только затягиваютъ дло.

— Но я не колдунья, — шептала полумертвая отъ страха двушка.

— Он вс говорятъ это! Но разв вы ночью не были на Хольтерман?

— Ахъ, да,— рыдая, прошептала Лидія.

— Видите, видите.

— Но я хотла…

— Чего но? Мы уже знаемъ, чего хотятъ ночью на Хольхерман. А разв въ тотъ день, когда буря сорвала крышу съ ‘замка, вы не черпали при восход солнца воду изъ колодца?

— Черпала, да.

— Видите, видите.

— Но, вдь, я хотла только…

— Мы ужь знаемъ, чего вы хотли,— оборвала ее старуха.— Разв вы не сказали красной Френцъ, что вы умете колдовать?

— Нтъ, нтъ!— рыдала Лидія.

— Такъ нтъ? А она говоритъ, что вы показали ей живую розу, упавшую изъ каменнаго внка надъ воротами въ вашъ стаканъ.

— Ахъ, вдь, это была шутка!

— Такъ, шутка!… Выучимъ мы васъ еще шутить. А часто вы здили верхомъ на метл къ блому камню?

— Никогда, увряю васъ, никогда.

— А къ Ауеркопфу?

— Тоже никогда.

— И ни къ пустынному Кестенбауму, ни къ Дахсбау, ни къ высокому Нистлеру?

— Клянусь вамъ, что я понятія не имю обо всемъ этомъ.

— Мн жаль васъ, дитя, — сказала старуха.— Сознайтесь лучше, пока не поздно. Подумайте только, они повсятъ васъ за веревку и будутъ прибавлять къ вашимъ маленькимъ ножкамъ все боле и боле тяжелыя гири. Это страшно больно! Еще ни одна не вынесла этого. Подумайте о мученіяхъ и позор, ожидающихъ васъ!

Лидія въ тупомъ отчаяніи рвала свой фартукъ. Глаза ея отъ ужаса страшно расширились, ее била лихорадочная дрожь и она представляла живое изображеніе отчаянія и сумасшествія. Пришелъ самъ палачъ и обратился въ ней съ непристойными словами. Она ничего не понимала. Наконецъ, старуха разозлилась, схватила ее за волосы и начала таскать то.въ ту, то въ другую сторону.

— Признавайся же, упрямая двчонка, когда ты была съ вдьмами на шабаш?

Лидія ничего не чувствовала.

— Не очень-то церемонься съ ней,— сказалъ палачъ.— Ужь ей достанется, когда ее вздернутъ на дыбу!

Лидія грустно взглянула на него.

— А разв еще въ монастыр васъ не звали заколдованной двой?— закричалъ онъ въ бшенств.

— Да, да,— зарыдала несчастная двушка.

— Такъ, она созналась,— сказалъ палачъ.— Иди, мн надолъ этотъ вой.

И онъ, позвякивая ключами, послдовалъ за женой, послушно вышедшей изъ комнаты.

Лидія снова осталась одна. Страшная жара въ комнат немного убавилась отъ начавшагося дождя, слабость и утомленіе пересилили ея страданія и она заснула. Придя въ себя, она услыхала, какъ часы на церкви св. Духа пробили полночь. Голова ея была пуста, этотъ ужасный допросъ совершенно сбилъ ее съ толку. Увренность, съ которой говорили ей, что она виновна, смутила ее. Она сама думала, что безъ собственной вины не могла попасть въ такую бду, и путешествіе на Хольтерманъ показалось ей тяжелымъ преступленіемъ. Разв она на самомъ дл не сидла на проклятомъ мст рядомъ съ колдуньей и, можетъ быть, въ это-то время нечистый пріобрлъ надъ ней власть? Разв ей не приснилось однажды, что она летитъ по воздуху съ Хольтермана къ замку, и не ясно ли она видла при этомъ освщенныя окна замка? Что, если она во сн, сама того не сознавая, по вол дьявола, здила верхомъ къ мсту шабаша вдьмъ, подобно тому, какъ нкоторые люди ходятъ во сн лунатиками, а на слдующее утро ничего не помнятъ? Не она ли, въ самомъ дл, навлекла бурю, по внушенію дьявола, отправившись въ роковой часъ черпать воду въ колодц? Кто знаетъ, какая связь этого глубокаго источника съ облаками? Разв она, дйствительно, не богохульствовала, говоря, что роза Феликса изъ каменнаго внка? А какое преступленіе совершила она, когда при гром и молніи, означающихъ гнвъ Божій, лежала въ объятіяхъ художника и выслушивала его нжныя увренія? Ужасный страхъ охватилъ ее. Ея мысли все больше путались. Когда часы пробили часъ, Лидія была убждена, что она колдунья, и ршила во всемъ сознаться, чтобы избжать, по крайней мр, пытокъ. Что она погибла, она это знала, но она не хотла, чтобы ее мучили.

— Только бы они не спрашивали, кто меня научилъ колдовать и позвалъ на Хольтерманъ, — говорила несчастная двушка.

И она представляла себ, какъ, въ конц-концовъ, изъ нея, все-таки, вытянутъ, что это Паоло. Ея муки были безграничны. Пробило два и Лидія чувствовала, что эти ужасныя мысли сведутъ ее съ ума. Она начала читать молитвы, тексты, псни, которыя знала наизусть, и немного успокоилась, хотя сердце все еще мучительно замирало. Наконецъ, разсвло, но никто не приходилъ. Она слышала, какъ просыпался городъ, и ясно различала каждый звукъ.

Поднялась всегдашняя уличная суетня. До ея слуха долетали крикъ, свистъ и пніе мальчишекъ, лай собакъ, скрипъ телгъ, грохотъ колесъ, топотъ лошадей, все шло своимъ обычнымъ порядкомъ и никто не думалъ о ней. Чувство безконечной горечи наполнило ея юное сердце. Сколькимъ помогъ ея отецъ! ‘Что будемъ мы длать, если не будетъ г. совтника?’ — часто слышала она эту фразу и отъ больныхъ, и отъ здоровыхъ, отъ совтниковъ и отъ нищихъ, а теперь ихъ спаситель сидитъ въ толстой башн, а они могутъ смяться и болтать, мальчишки насвистывать невозможную псню о прекрасной Габріели. И о ней никто не вспомнитъ, хотя всегда ласково улыбались ей и называли прекрасною Лидіей. Феликсъ, наврное, былъ бы огорченъ, но когда ее схватили, она оставила его лежащимъ у лстницы, блднаго, съ окровавленною головой. Можетъ быть, онъ умеръ, можетъ быть, тоже сидитъ въ темниц. А курфюрстъ съ курфюрстиной, такъ милостиво разговаривавшіе всегда съ ней, позволили совершиться этому на ихъ глазахъ. Она съ тоскою взглянула на темно-синее сентябрское небо съ золотыми лучами солнца, падающими въ ея ршетчатое окно. До сихъ поръ они считала въ своемъ дтскомъ ум себя и отца чмъ-то необходимымъ въ жизни окружающихъ. Теперь она видитъ, что не только она, съ ея молодостью, красотой и весельемъ, но даже ея умный и честный отецъ можетъ быть вырванъ изъ среды этихъ людей, а они будутъ жить попрежнему. Сразу потухъ свтъ, украшавшій міръ въ ея неопытной молодости, съ ея лица исчезло дтское выраженіе, въ одинъ часъ замненное серьезнымъ выраженіемъ многоиспытавшей женщины, но въ ея серьезности не было ничего мрачнаго. Ея спокойный, разсудительный умъ одержалъ побду надъ горечью сердца.

‘Разв ты сама,— говорила она себ,— не шутила, не пла и не рзвилась въ дворцовомъ парк, не думая о несчастныхъ арестантахъ, вздыхающихъ за желзными ршетками? Разв могъ бы человкъ быть счастливымъ хоть одну минуту своей жизни, еслибы постоянно думалъ о несправедливо страдающихъ? Но отнын я буду думать о нихъ, буду стараться длать счастливыми окружающихъ меня, я буду защищать невинныхъ, даже если улики противъ нихъ, и разскажу имъ то, что сама испытала. Но разв ты невинна?’ — снова возвратилась она въ вопросу, мучившему ее ночью.

Ясный свтъ сентябрскаго солнца, врывавшійся золотистыми лучами сквозь ршетку, разсялъ мрачныя ночныя думы. Лидія, ослпленная страстью, поступила глупо, но она не совершила ничего, заслуживающаго подобнаго наказанія. Въ ней явилась надежда, что Богъ, выведшій ее уже разъ изъ темнаго подвала церкви св. Михаила, когда никто не зналъ, гд она, не оставитъ ее и теперь во власти дьявола. Можетъ быть, за ней придетъ врный отецъ Вернеръ, или г-жа Беліеръ, или игуменья, или самъ курфюрстъ. Съ твердымъ намреніемъ подкрпиться къ предстоящей ей борьб, она пола хлба, лежащаго у окна, и напилась воды. Потомъ она, съ покорностью вол Божіей, стала смотрть сквозь ршетку съ убжденіемъ, что явится мельникъ Вернеръ или какой-нибудь другой врный другъ. Но, все-таки, она вздрогнула, когда раздались въ корридор чьи-то шлепающіе шаги и въ замк щелкнулъ ключъ. Въ дверь вошла прежняя одноглазая старуху въ грязныхъ лохмотьяхъ.

На этотъ разъ она вжливо и заискивающе спросила, какъ, чувствуетъ себя несчастная двушка? Хотя Лидія не имла нималйшаго желанія обращать вниманіе на отвратительную старуху, она не могла не замтить, что та чмъ-то разстроена, Наконецъ, старуха сообщила, что герцогъ приказалъ перевести Лидію въ толстую башню, и Поэтому она должна проститься съ бдною арестанткой, которую ей отъ души жаль. Она надется, что двушка будетъ разсказывать, съ какимъ состраданіемъ я мягкостью обращались съ нею она и палачъ Ульрихъ, процессъ ея еще не конченъ, и если она очернитъ Ульриха, то онъ отомститъ ей, если дло дойдетъ до пытки. Лидія молча выслушала отвратительную старуху. Но когда въ дверяхъ показалась преданная Варвара, Лидія бросилась въ ней на шею и благодтельныя слезы на половину облегчили ея страданія. Старая служанка была сама испугана до полусмерти угрозой Ульриха, что и она можетъ быть объявлена колдуньей, такъ какъ не съумла удержать свою барышню отъ колдовства. Еще дрожа отъ страха, она помогла Лидіи привести въ порядокъ волосы и платье.

— Ахъ, и гд вы были въ ту ночь?— жалобно говорила она.— Начальникъ полиціи хотлъ непремнно заставить меня сознаться, но, вдь, вы ничего не сказали мн. Ахъ, барышня, какъ это ужасно, что васъ цлую ночь не было дома, и никто не знаетъ, гд вы были.

Наконецъ, Лидія была готова, Варвара набросила ей на плечи косынку и он послдовали за тлохранителемъ къ замку. Въ дверяхъ стоялъ Ульрихъ со связкою ключей.

— Черезъ три дня,— сказалъ онъ, злобно взглянувъ,— мы снова увидимся. Коммиссія по дламъ колдовства засдаетъ только здсь, такъ что эти господа не могутъ обойтись безъ меня. Поэтому придержите вашъ язычекъ. Если на этотъ разъ васъ даже и освободятъ, то помните, что слдующая, повшенная мною для выпытанія соучастницъ можетъ назвать васъ. Рано ли, поздно ли, вы будете здсь. Больше я ничего не говорю, но вы сами должны знать, что для васъ лучше.

Клитія молча прошла мимо. На улиц тлохранитель, дружелюбно взглянувъ на нее, сказалъ:

— Утшьтесь, барышня. Его высочество курфюрстъ приказалъ перевести васъ къ вашему папаш въ толстую башню, и я думаю, что г. совтникъ недолго тамъ пробудетъ. На время Богъ можетъ потерпть неистовства итальянцевъ, но, въ конц-концовъ, Онъ не оставитъ своихъ.

Лидія зарыдала.

Къ отцу,— это все, чего она желала вчера. Если не было къ нему иного пути, какъ черезъ башню колдуній, то эта страшная ночь не кажется ей слишкомъ дорогою цной. Она отерла слезы и твердо ршилась быть благодарною Богу, веселою и ничего не говорить дорогому отцу о тяжеломъ испытаніи, чтобы не огорчать его еще боле.

Въ тотъ вечеръ, когда Лидія, больная и слабая, поднималась на гору къ замку, опираясь на руку все еще плачущей служанки, Эрастъ сидлъ въ отдаленной комнат толстой башни и сквозь ршетчатое окно любовался развалинами стараго замка, окрашеннаго золотыми лучами заходящаго солнца. Въ одной рук онъ вертлъ свертокъ бумаги съ блымъ съ синимъ шнуромъ канцеляріи курфюрста пфальцскаго. Наконецъ, онъ развернулъ его и прочелъ. Ироническая улыбка показалась на его толстыхъ губахъ.

— Генералиссимусъ аріанъ и главнокомандующій чорта, — усмхнулся онъ.— Я длаю успхи на моемъ антихристовомъ поприщ,— и онъ схватилъ перо, чтобъ отвчать на обвиненіе церковнаго совта.

Но онъ вдругъ со злостью бросилъ перо и бумаги въ сторону. Къ чему отвчать людямъ, ршившимъ его погубить и воспользовавшимся даже для этого поддльными письмами? Отъ пытокъ и оскорбленій защититъ его прежнее расположеніе герцога’, противникамъ его достаточно избавиться только отъ его присутствія, а изгнанію настанетъ же когда-нибудь конецъ,— такъ думалъ онъ. При шаткомъ положеніи кальвинизма въ Германіи, было бы противно собственнымъ интересамъ церковнаго совта возбуждать неудовольствіе строгими мрами и жестокими наказаніями… Докторъ, передъ которымъ весь свтъ былъ открытъ, избралъ уже мсто своего путешествія. Съ чувствомъ отвращенія и презрнія отбросилъ онъ обвиненія враговъ, еле прочитавъ ихъ. Онъ, ревностный цвинглистъ, составилъ заговоръ съ цлью сдлать Пфальцъ унитаріанскимъ или, какъ гг. совтникамъ больше нравится, турецкимъ.

Онъ успокоился относительно себя, но его особенно мучила забота о Лидіи. Какимъ образомъ его дитя, идолъ его души, была вовлечена въ эти мерзости? Какими дьявольскими чарами удалось этому іезуиту заманить это невинное дитя на перекрестокъ? Этотъ дтски-неосторожный поступокъ могъ повлечь за собой тяжелыя послдствія, если колдунья выдала ее, какъ одну изъ своихъ сообщницъ. Какое удовольствіе доставитъ церковнымъ совтникамъ подвергнуть дочь Эраста церковному отлученію и передъ лицомъ всего народа посадить ее на скамью отлученныхъ! Ахъ, можетъ быть, все это уже случилось! Что, если старая Сивилла, не разъ уличаемая имъ въ изготовленіи зелій, отмститъ ему, обвинивъ Лидію въ колдовств? Эти мысли не выходили у него изъ головы, гнали отъ него сонъ, такъ что онъ отъ утра до вечера, не останавливаясь, ходилъ по комнат и, наконецъ, попросилъ тюремщика передать курфюрсту его просьбу о разршеніи ему свиданія съ дочерью. Онъ грустно смотрлъ на солнце, скрывающееся за багряно-красныя горы, когда какой-то шумъ на площади прервалъ его мрачныя мысли. Замокъ щелкнулъ, дверь отворилась и въ комнату вошелъ тюремщикъ съ помощникомъ, чтобы приготовить еще кому-то кровать.

— Что это?— спросилъ Эрастъ недовольно.

— Еще арестанта приведутъ сюда,— недружелюбно отвчалъ сторожъ.

‘Значитъ, и днемъ, и ночью за Мной будутъ слдить!— думалъ онъ.— Г. Гартманъ можетъ успокоиться: я не имю привычки говорить во сн. Но Богъ знаетъ, какихъ свидтелей нашли они. Поддльными письмами, мн кажется, дло не кончится. Для этихъ господъ выгодне, если я и словесно выскажусь за турецкую вру. Если это такъ, то и въ исторіи страданій сказано: ‘ибо многіе лжесвидтельствовали на Него, но свидтельства сіи не были достаточны’.

Снова послышались шаги: ведутъ его товарища. Эрастъ отвернулся къ окну, онъ ни одного слова не произнесетъ съ этимъ человкомъ, приведеннымъ слдить за нимъ, а церковнымъ совтникамъ трудне будетъ исказить его слова, если онъ ни одного не произнесетъ.

— Здсь!— сказалъ сторожъ новому арестанту и дверь громко захлопнулась.

Въ ту же минуту Эрастъ почувствовалъ, что его обнимаютъ дв нжныя ручки.

— Отецъ, милый отецъ!— раздается надъ его ухомъ ангельскій голосокъ.

Онъ оборачивается, передъ нимъ Лидія. Онъ поднимаетъ руку, чтобы обнять ее, но вдругъ отступаетъ.

— Что длала ты на Хольтерман?— спросилъ онъ строгимъ голосомъ.

Она прямо взглянула въ его строгое лицо.

— Отецъ, я ничего дурнаго не хотла и ничего не сдлала. Я пошла туда по письму итальянскаго священника, котораго ты знаешь, но никого не нашла тамъ, кром продавщицы зелени, она разсердилась на меня за то, что я помшала ея колдовству, и выпустила на меня трехъ бсовъ, преслдовавшихъ меня до тхъ поръ, пока я не провалилась въ языческій подвалъ. Тамъ нашелъ меня отецъ Вернеръ и принесъ домой со сломанною ногой.

Еще ни разу, въ жизни ясные, свтлые глаза дочери не доставляли Эрасту такого утшенія, какъ въ эту минуту. Не нужно было словъ, въ этомъ дтски-невинномъ взгляд можно было прочесть, что она еще не понимала, что могла она сдлать дурнаго. Успокоенный Эрастъ привлекъ ее къ своему сердцу.

— И такъ, курфюрстъ разршилъ, чтобы ты не разставалась со мной,— сказалъ онъ, нжно гладя ея свтлые волосы.

Лидія не противорчила отцу, пусть онъ думаетъ, что она для него здсь. Когда Эрастъ повнимательне вглядлся въ свое единственное сокровище, его испугалъ лихорадочный румянецъ щекъ и усиленный пульсъ Лидіи.

— Ты бы легла, Лидія, теб необходимо спокойствіе,— сказалъ онъ озабоченно.— Я боюсь, не начинается ли съ тобой какая-нибудь серьезная болзнь.

Бдное дитя повиновалось. Несмотря на вс старанія Эраста, чтобы ничто не безпокоило ее, Лидія не могла заснуть. Наконецъ, она ршилась облегчить свое сердце, такъ какъ отецъ все равно долженъ же все узнать.

Молча слушалъ несчастный отецъ разсказъ плачущей двушки.

— Они учителя ветхаго завта,— подумалъ онъ,— они истребляютъ и смя враговъ.— Потомъ онъ медленно наклонился къ Лидіи и поцловалъ ея чистый лобъ.

— То, что ты здсь, дитя мое,— нжно сказалъ онъ,— доказываетъ милость курфюрста. Но если даже зависть восторжествуетъ, то мы погибнемъ вмст.

Лидія нжно обвила руками его шею, нсколько разъ горячо поцловала отца, потомъ крпко и спокойно заснула. Потрясенный до глубины души отецъ, лежа на своей кровати, обдумывалъ, къ кому бы ему обратиться, чтобы вырвать дочь изъ рукъ этихъ ужасныхъ людей.

— Если нтъ другаго выхода, то въ слдующій же допросъ я признаю себя виновнымъ,— ршилъ Эрастъ.— Этимъ, по крайней мр, избавлю ее отъ позора и мученія пытокъ. Боже праведный, Ты простишь намъ эту ложь. Мы слишкомъ слабы, чтобы вынести эти испытанія… Я узнаю Твою десницу,— прибавилъ онъ съ горечью.— Тяжелыми путями хочешь Ты вывести меня изъ заблужденія.

Такъ говорилъ арестантъ, полный раскаянія, такъ какъ онъ самъ однажды написалъ книгу о чертовщин и колдовств, въ которой одобрялъ, — отчего онъ не можетъ теперь отречься, — жестокія преслдованія начальства.

— Съ тобой случилось то, что ты сказалъ…— и сильный мужчина прижался въ подушк и горько заплакалъ.

Немного спустя, ему показалось, что онъ слышитъ стукъ молотка и сверленіе долота, на минуту все стихло, потомъ снова началось. Онъ поднялся и тихонько, боясь разбудить Лидію, подошелъ къ окну. Врно, это не показалось ему, стукъ повторился, но за этотъ разъ ближе. Но стна была слишкомъ толста, такъ что нельзя видть, что длается снаружи. Его сердце забилось отъ ожиданія. И такъ, у него еще есть друзья, работающіе для его спасенія. Черезъ минуту ему показалось, что онъ слышитъ около своего окна шепотъ! Онъ отворилъ окно, но шепотъ умолкъ. Потомъ послышался стукъ обсыпающихся отъ стны каменьевъ и, наконецъ, онъ ясно различилъ внизу два голоса. Наконецъ, все стихло и онъ слышалъ только завываніе втра вокругъ толстой башни и стонъ огромныхъ втвей старыхъ каштановъ. Обманутый въ своихъ ожиданіяхъ, онъ, дрожа, вернулся на свою кровать, не зная, ршиться ли ему на бгство, если завтра явится возможность. Онъ никогда не ршился бы на это для себя, но при опасности, угрожающей Лидіи, онъ готовъ былъ вынести всякое оскорбленіе враговъ, лишь бы избавить Лидію отъ мести отвратительныхъ чудовищъ, уже схватившихъ ее своими когтями.

Лежа на постели, онъ долго еще прислушивайся, не повторится ли внизу стукъ, но слышалъ только вой стихающаго втра. При каждомъ новомъ порыв по долин разносился глубокій жалобный стонъ старыхъ деревьевъ, вторящихъ втру, переходящій потомъ въ нжный, чуть слышный, такъ какъ сердце человческое ищетъ отголоска своимъ страданіямъ въ природ, то несчастному заключенному въ толстой башн эти звуки казались крикомъ пытаемаго, испускающаго при начал мученій дикій вопль, а подъ конецъ жалобный, тихій стонъ.

Блдный свтъ занимающагося утра уже смнялъ ночь, когда несчастный отецъ забылся тяжелымъ сномъ.

Глава XXIII.

Эрастъ не ошибся. Стукъ молотка и пиленіе означали попытку спасенія. Вопреки всмъ убжденіямъ г-жи Беліеръ, Феликсъ стоялъ на томъ, что онъ долженъ, по крайней мр, представить Эрасту возможность бжать. Если совтникъ и откажется отъ его предложенія, говорилъ онъ, то онъ, все-таки, докажетъ Лидіи, что онъ ихъ врный другъ и въ несчастій, а чтобы доставить бдной двушк хоть это маленькое утшеніе, онъ не остановится ни передъ опасностью, ни передъ трудностью. Это послднее основаніе нашло немного сочувствія въ романтическомъ ум легкомысленной француженки, но она, все-таки, отказалась отъ участія въ опасной попытк. Но, чтобы отдлаться отъ него, она объявила, что если онъ приведетъ освобожденныхъ, то ея благородный супругъ не откажетъ имъ въ убжищ. Съ однимъ изъ большихъ транспортовъ товаровъ богатыхъ купцовъ отецъ съ дочерью достигнутъ Рейна и могутъ отправиться въ Базель, Голландію, куда угодно будетъ Эрасту. Феликсъ, хотя въ этотъ поздній часъ это и было довольно странно, взобрался на свои подмостки, на половину уже снятые, и, прислонившись къ окну молодой курфюрстины, сталъ пристально смотрть на толстую башню. Окна съ занавсками, вроятно, принадлежатъ совтнику, если только его помстили согласно съ его высокимъ положеніемъ. Къ ршетк одного изъ этихъ оконъ подошла мужская фигура. Не совтникъ ли это? Но кто поручится, что его помстили именно въ этой половин башни? А теперь слишкомъ темно, чтобы узнать кого-либо. Ничего больше не оставалось, какъ спросить, гд комната Эраста, хотя это и трудно сдлать, не возбуждая подозрній. Когда Феликсъ хотлъ спускаться внизъ, изъ глубины комнаты къ окну подошелъ кто-то и тихо проговорилъ:

— Да, да, милый другъ, я тоже оплакиваю судьбу этого человка, такъ преданнаго намъ, итальянцамъ, и совершенно понимаю ваши страданія о прекрасной Лидіи.

— О, въ такомъ случа васъ посылаетъ Мадонна!— вскричалъ художникъ.— Скажите, гд комната Эраста?

Въ окн показалась блдная голова Пигаветты и, приблизивъ свои острые зубы къ уху Феликса, онъ еще больше, чмъ прежде, сдлался похожъ на хищное животное.

— Вы хотите освободить его?— прошепталъ онъ.

— Я хотлъ бы только знать, гд живетъ отецъ моей невсты.

— Врно, а я и забылъ, что Лидія, это бдное дитя, ваша невста.

‘Онъ врно хочетъ освободить обоихъ’,— думалъ Пигаветта, поэтому-то онъ полдня и блуждалъ вокругъ колдовской башни.

Художникъ горячо высказалъ ему увренность въ невинности Лидіи.

— Кто же можетъ считать ее виновной?— отвчалъ Пигаветта разсянно.

— Необходимо воспользоваться этою возможностью,— говорилъ старый іезуитъ про себя.— Наказавъ толстаго разбойника, ничего не выиграешь, а невыгоднымъ свидтелемъ онъ, все-таки, останется. Если старый гршникъ уберется отсюда, то все будетъ хорошо и ясно… Слушайте, мой молодой другъ,— заговорилъ онъ дружескимъ тономъ, — мы земляки и не будемъ скрываться другъ передъ другомъ. Меня мучаетъ судьба Эраста, такъ какъ я многимъ обязанъ ему, а объ его дочери я уже проливалъ сегодня горячія слезы. Я хочу освободить его, доврьтесь мн, хотите ли вы того же?

— Sanguinaccio di dio, хочу ли я этого?— вскричалъ Феликсъ, волнуясь.

— Хорошо, другъ мой. Темница Эраста тамъ, гд вотъ только что показался огонь. Въ этой же самой комнат жилъ Сильванъ передъ тмъ, какъ его перевели въ Мангеймъ, гд онъ, несчастный, погибнетъ отъ лихорадки. Какимъ образомъ достигнуть окна, придумайте сами, а я уже позабочусь, чтобы сторожа завтра вечеромъ крпко спали. Но спшите, такъ какъ надняхъ произнесутъ Эрасту приговоръ.

Феликсъ хотлъ поблагодарить Пигаветту, но тотъ уже исчезъ въ сосднюю комнату и раздавшіеся тамъ громкіе голоса заставили его уйти. Съ тхъ поръ, какъ онъ зналъ, гд найти Эраста, онъ мало заботился объ остальномъ. Ему хорошо знакомъ былъ планъ замка и по чердакамъ онъ легко могъ добраться до указаннаго Пигаветтой окна. Съ тхъ поръ, какъ улеглось его безумное возбужденіе, итальянецъ сдлался прежнимъ разсудительнымъ, ршительнымъ архитекторомъ, взвшивающимъ всякое обстоятельство. Прежде всего, надо добыть ключъ отъ потайной двери въ восточной стн, ведущей къ городу. Феликсъ, хорошо знакомый съ привычками привратника, снялъсъ доски ключъ въ то время, какъ тотъ ужиналъ. Остатокъ ночи и слдующій день онъ занижался укрпленіемъ и совершенствованіемъ своей лстницы, чтобы Лидія не могла погибнуть жертвой его неудавшейся попытки. Когда вс служащіе въ замк отправились обдать, онъ, запасшись толстыми проволоками и необходимыми инструментами, поднялся по лстниц постройки Рупрехта до двери на чердакъ, отпертой имъ при помощи крючка, согнутаго изъ проволоки. Въ это время дня нельзя было встртить ни одного человка на душномъ отъ раскаленной солнцемъ крыши чердак. Въ немъ царилъ синеватый полумракъ, изрдка нарушаемый врывающимися свтлыми полосами отъ лучей солнца съ крутящимися солнечными пылинками. Онъ прошелъ по мрачному чердаку до лстницы, приведшей его черезъ отверстіе въ крыш на слдующій чердаку Феликсъ зналъ, что теперь онъ надъ частью замка, прилегающей къ толстой башн, и что изъ нея узкія лстницы ведутъ къ тайному выходу. Плоская, вдланная въ полъ дверь указы вала на мсто, гд начиналась лстница. Дверь была крпко заперта. Приготовленный къ этому, художникъ досталъ рзецъ и началъ имъ отвинчивать винты, черезъ полчаса работа была кончена, отворивъ дверь, онъ по деревянной лстниц спустился въ большую комнату съ крпкими каменными стнами и узкими ршетчатыми окнами. Желзныя кольца въ стнахъ дои зывали, что онъ въ тайной темниц. Желзная цпь, придланная къ колесу, говорила о тайныхъ колесованіяхъ въ этой отдаленной комнат, откуда ни одинъ звукъ не доносится изъ дворцоваго двора.

‘На эту скамейку могли бы посадить и тебя, — думалъ Феликсъ,— и привязать къ ше цпь, потомъ кто-нибудь вертитъ колесо, желзная змя затягивается и душитъ жертву’.

Съ нимъ началась дрожь.

Сколько государственныхъ преступниковъ, подобныхъ Эрасту, испустили здсь свой послдній вздохъ. Спускаясь дале по лстниц, художникъ проходилъ черезъ подобныя же комнаты. Онъ въ ужас взглянулъ въ одну изъ нихъ и съ успокоеніемъ увидалъ, какъ спокойно бгаютъ огромныя крысы по нежилымъ комнатамъ. Онъ снова очутился передъ крпкою желзною дверью, замокъ которой онъ не могъ отпереть, Заржаввшіе винты не поддавались его силамъ. Пришлось снова возвращаться въ мастерскую за масломъ и боле крпкими инструментами. Посл этого только удалось ему поднять и эту дверь, открывшую ему каменную витую лстницу, на верхней ступени ея стоялъ фонарь съ сальною свчкой, онъ зажегъ ее и спустился на 300 ступеней. У него былъ ключъ отъ тяжелаго замка нижней двери. Отворивъ ее, онъ очутился въ длинномъ темномъ корридор, кончающемся маленькимъ дворикомъ около каменной стны. Онъ осторожно отперъ едва замтную маленькую дверь, отдляющую дворъ отъ улицы, и тмъ же путемъ вернулся обратно, только слегка притворяя за собой двери. Дойдя до верхняго фронтона, онъ задумался, какимъ образомъ удобне попасть на крышу изъ окна, расположеннаго еще выше. Лучше всего, конечно, было бы принести сюда лстницу и проломать отверстіе въ фронтон крыши, а изъ башеннаго окна до этого отверстія можно спуститься по веревочной лстниц. Спрятавъ въ стропилахъ свои инструменты, онъ прошелъ обратно черезъ вс чердаки, обдумывая, возможно ли будетъ днемъ принести сюда лстницу. Такимъ образомъ, онъ дошелъ до верхняго этажа постройки Рупрехта, гд начиналось помщеніе прислуги, какъ его испугалъ какой-то шумъ. Передъ нимъ стояла старая экономка, на лиц которой можно было прочесть вопросъ, что угодно г. итальянцу? Онъ улыбнулся ей какъ только могъ любезне, сдлалъ знакъ молчать и спокойно началъ спускаться по лстниц. Старуха со злостью посмотрла ему вслдъ и пробормотала:

— Ужь и этотъ провдалъ, что красная Френцъ принимаетъ визиты. На этой же недл откажу отъ службы этой негодной баб.

Затмъ она прошла въ свою комнату, со злостью хлопнувъ дверью.

Посл этой встрчи Феликсу казалось неудобнымъ еще разъ до наступленія ночи показаться наверху. Только когда все успокоилось, онъ взошелъ на верхній фронтонъ, по всмъ правиламъ архитектурнаго искусства разобралъ четыре ряда черепицы, поднялъ балку и съ большимъ трудомъ вставилъ туда лстницу, по которой можно было спуститься и подняться до окна. Крпко утвердившись на крыш, онъ началъ беззвучно просверливать дыры въ круглой стн возвышающейся надъ нимъ толстой башни, потомъ вбилъ желзные крюки, чтобы добраться до окна, отстоящаго отъ него приблизительно на 12 футовъ.

Ночной втеръ со свистомъ и воемъ бушевалъ вокругъ башни, мшая работ, но, въ то же время, заглушая стукъ его молотка. Наконецъ, былъ вбитъ послдній крюкъ, теперь онъ можетъ привязать конецъ лстницы къ оконной ршетк и, такимъ образомъ, не доврять дорогую жизнь Лидіи опаснымъ крюкамъ, по которымъ онъ самъ взобрался. Привязавъ лстницу, онъ схватилъ утомленною рукой ршетку и, дрожа отъ волненія, постучалъ въ окно Эраста. Онъ собирался уже стукнуть во второй разъ, какъ вдругъ окно отворилось изнутри.

— Это вы, Эрастъ?— спросилъ Феликсъ тихо.

— Я,— также тихо послышалось оттуда.

— Лидія съ вами?

— Она спитъ.

— Вотъ, возьмите пилу и пузырекъ съ дкою жидкостью, перержьте ршетку, только не съ этой стороны: здсь лстница. Это отверстіе будетъ достаточно велико для васъ и дли Лидіи.

Пила и пузырекъ тотчасъ же исчезли въ окн.

— Я сойду,— продолжалъ художникъ,— и отвяжу лстницу, чтобы вы ее побольше втянули и покрпче привязали. Но, ради Мадонны, будьте осторожны, одинъ неврный шагъ, и вы попадете въ пропасть. Разбудите Лидію только тогда, когда все будетъ готово, не надо напрасно мучить ее ожиданіемъ.

Еще спускаясь, Феликсъ услышалъ наверху пиленіе желза сильною рукой. Онъ вернулся на чердакъ, осмотрлъ всю дорогу, по которой онъ поведетъ отца съ дочерью, открылъ вс двери, зажегъ нсколько принесенныхъ съ собой свчей и удостоврился, все ли кругомъ спокойно. Потомъ вышелъ на крышу, откуда услышалъ неустанное пиленіе и желзные опилки даже сыпались на его голову. Теперь работа кончена и сильнымъ движеніемъ вынута отпиленная ршетка.

‘Онъ, конечно, прежде спуститъ Лидію,— думалъ взволнованный художникъ,— и поможетъ ей сверху’.

Въ эту минуту на верху лстницы показалась темная фигура.

— Спускайте прежде Лидію!— крикнулъ Феликсъ, но тотъ, не останавливаясь, карабкался по стн.

Вотъ онъ ступилъ на крышу, спшитъ по ступенямъ къ окну, Феликсъ помогаетъ ему войти. Тогда освобожденный счастливецъ оборачивается къ нему и Феликсъ видитъ толстое, красное лицо проповдника Нейсера. Первою его мыслью было схватить ненавистнаго священника и столкнуть въ пропасть.

— Corpo di Baccho!— вскричалъ онъ въ негодованіи.— Зачмъ вы мн солгали, что вы Эрастъ?

— Ахъ, signor italiano,— отвчалъ Нейсеръ, запыхавшись,— вамъ я обязанъ своимъ спасеніемъ,— и, не теряя ни минуты, онъ соскочилъ на полъ чердака.

— Birbante,— ворчалъ Феликсъ,— coglione!

— Дорогой господинъ, — сказалъ проповдникъ, спокойно отирая со лба выступившій потъ,— разв вашъ братецъ не училъ меня въ гостиниц ‘Оленя’, что притворство добродтель, какъ и все, что даетъ намъ преимущество надъ остальными людьми? Окажите благочестивому магистру, что проповдникъ Нейсеръ благодаритъ его за эту полезную истину.

Феликсъ скрежеталъ отъ злости, но Нейсеръ продолжалъ добродушно:

— Какъ можете вы требовать отъ меня, чтобъ я позволилъ себя казнить, между тмъ какъ недолгій арестъ не убавитъ жизни г. совтника.

— Вы поступили какъ нмецъ,— сказалъ Феликсъ рзко.— Вы подвергаете смерти невинную двушку, обвиненную въ колдовств, лишь бы спасти собственную шкуру.

— Потише, signor italiano,— сказалъ Нейсеръ спокойно.— Моей четырехъугольной швабской голов трудно было бы придумать такой планикъ. Тотъ, кто научилъ меня, вашъ землякъ Пигаветта!

— Пигаветта!— вскричалъ Феликсъ пораженный,— онъ же послалъ женя къ этому окну.

— Видите, дорогой господинъ, я возвратился домой не въ добрый часъ для вашего земляка, такъ какъ онъ нашелъ между бумагами убжавшаго священника различныя письма, о которыхъ тотъ и не подозрвалъ. Поэтому онъ общалъ мн свободу и деньги, если я исчезну.— При этомъ священникъ позвенлъ въ карман талерами.— Еще этотъ умный господинъ хотлъ, чтобъ я написалъ многое, годное для его актовъ, по я не поврилъ и общалъ прислать ему посл освобожденія. Скажите ему, что я передумалъ теперь. Но не приходите въ такое отчаяніе. Войдите въ мое окно. Если вамъ удастся сломать замокъ у двери, то вы найдете Эраста въ третьей двери налво. Я видлъ его вчера въ замочную скважину. Тогда выведите его тою же дорогой, какъ и меня. Куда мн идти?

— Вонъ туда къ свту, потомъ направо, гд опять увидите свтъ,— сказалъ Феликсъ недовольно.

— Благодарю васъ,— сердечно отвчалъ Нейсеръ.— Поклонитесь дорогому служителю Божьему Олевіану и скажите ему, если ему понадобится моя голова, то пусть напишетъ въ Константинополь. Съ меня довольно церковныхъ совтовъ и полицейскихъ, попробую имть дло съ муфти и кади.

Съ этими словами онъ удалился и, немного спустя, его шаги смолкли.

— Надо слдовать совтамъ священника, — сказалъ Феликсъ усталымъ тономъ. Онъ едва сдерживался, чтобы не заплакать отъ горя и разочарованія.— Попробую проникнуть къ Эрасту чрезъ комнату Нейсера и сломать замокъ, если это удастся.

Онъ снова влзъ на стну и исчезъ въ отверстіи ршетки.

‘Еслибъ этотъ достойный священникъ не похудлъ отъ ареста, то онъ, пожалуй, и не пролзъ бы здсь’,— думалъ онъ при этомъ съ досадой.

Въ темнот онъ ощупью искалъ дверь, наконецъ, онъ добрался до нея и сталъ осматривать замки. Но онъ скоро увидлъ, что ни одинъ изъ его инструментовъ не способенъ уничтожить эти крпкіе запоры. Красноватый свтъ за Кенигштуломъ возвщалъ приближающееся утро. Онъ отвязалъ свою лстницу и по вбитымъ крюкамъ спустился со стны. Несмотря на смертельную усталость, онъ долженъ былъ пройти еще разъ весь потайной ходъ. Ключи онъ воткнулъ въ маленькую дверку со стороны улицы, чтобы казалось, что помощь пришла оттуда, свчи взялъ съ собой, опустилъ вс поднятыя двери и, удаливъ вс предательскіе слды, вернулся въ свою комнату, уставши до полусмерти. Онъ аккуратно положилъ по мстамъ вс употребленные инструменты и въ полусн уже бросился на кровать Когда онъ проснулся, передъ нимъ стоялъ придворный служитель Бахманъ, освдомляясь о состояніи его раны, Феликсъ позволилъ перемнить себ перевязку и остался въ постели, чтобы хорошенько выспаться. Старикъ, между тмъ, съ плохо скрываемою радостью разсказывалъ, что проповдникъ Нейсеръ совершенно чудеснымъ образомъ исчезъ изъ-подъ ареста, дверь отъ потайнаго хода оказалась открытой и что кастелянъ арестованъ, такъ какъ у него не оказалось ключей. У Нейсера много друзей въ город, такъ что не удивительно, что ему помогли. Но курфюрстъ видитъ въ этомъ доказательство того, что заговоръ въ пользу аріанъ все еще существуетъ, и онъ въ гнв послалъ за начальникомъ полиціи, чтобы сейчасъ же привести въ исполненіе смертельный приговоръ Сильвану и его товарищамъ Веге и Сутеру.

— Пусть кости ихъ гніютъ на вислиц,— холодно проговорилъ Феликсъ, отвернулся къ стн и спокойно заснулъ.

Глава XXIV.

Посл, происшествія у дома баптиста въ Крейцгрунд магистръ Паоло, точно во сн, направился бъ лсу и скрылся среди, высокихъ деревьевъ. Да, это не игра его мрачно-разстроеннаго воображенія, а чистая правда: справедливая, но грубая рука сдернула покрывало съ тщательно скрываемой имъ душевной тайны, и онъ очутился передъ людьми, считавшими его за полусвятаго, уличеннымъ преступникомъ, совратителемъ двушки, фигляромъ, злоупотребляющимъ святыней для удовлетворенія своихъ желаній. Судьба арестованной колдуньи, ожидающей сожженія на костр, показалась ему завидной въ сравненіи съ его положеніемъ, даже сама погибшая старуха сознавала это: такъ злорадно блестли ея глаза, когда она громко выдала его тайну. Этотъ еретикъ и перекрещенецъ поступилъ съ нимъ какъ съ жалкимъ гршникомъ, и онъ долженъ былъ молчать. Его благодтель Эрастъ упалъ на его глазахъ, будто пораженный предателскою стрлой, пущенной имъ въ спину человку, только длавшему ему добро.

— О, боже, — шепталъ онъ, бродя среди кустарниковъ и терновниковъ,— я не хотлъ этого. Ты свидтель, я никому не хотлъ длать зла. Мрачное колдовство погубило и меня, и ее.

Какъ будто спасаясь отъ собственныхъ мыслей, онъ, задыхаясь, взбжалъ на гору. ‘Колдовство!’ — говорилъ ему духъ самообличенія. Колдовство ли это? Разв не могла колдунья зажечь въ немъ адскій огонь, пожирающій вс его хорошія побужденія? Или, можетъ быть, эта прелестная двушка созданіе сатаны, чтобы съ ея помощью совратить съ пути истиннаго primus omnium Венеціанской коллегіи? Кто же, какъ не сатана, внушилъ ему безразсудную мысль позвать Лидію на проклятое мсто, когда онъ могъ бы встртиться съ ней въ тысяч другихъ мстъ? Но какимъ образомъ могла Лидія послдовать его приглашенію? Или ей дйствительно, какъ сказала колдунья, хорошо знакомъ Хольтерманъ? И откуда у нея эта неземная красота? О, теперь онъ понялъ, отчего его сердце горло въ этомъ пламени! Но онъ сейчасъ же насмшливо засмялся: ‘А дочь шута изъ гостиницы ‘Оленя’ тоже колдунья? а двушки въ капелл?’ Преслдуемый этими мыслями, объ дошелъ до одинокой тропинки и въ изнеможеніи опустился на придорожный пень. Склонивъ голову на руки, онъ задумчиво смотрлъ впередъ.

— Меня околдовали, околдовали!— громко простоналъ онъ.

— Каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственной похотью,— раздался около него чей-то строгій голосъ.

Испуганный бглецъ вскочилъ въ ужас. Рядомъ съ нимъ стоялъ баптистъ. Священникъ изумленно смотрлъ въ мрачное лицо страшнаго еретика. Но тотъ спокойно продолжалъ:

— Похоть рождаетъ грхъ, а сдланный грхъ рождаетъ смерть.

Юноша закрылъ руками блдное лицо и слъ на пень, опустивъ голову передъ удивительнымъ старцемъ.

— Мн жаль васъ, магистръ Лауренцано,— продолжалъ баптистъ,— я всегда считалъ васъ за хорошаго человка, могущаго, при вашихъ большихъ дарованіяхъ, сдлать много добра на служб Господу Богу, если бы вы сбросили съ себя рясу, обвившую васъ, какъ змя, и если бы у васъ хватило смлости стряхнутъ съ себя вс мрачныя клятвы, опутывающія васъ. Проститесь съ папистами, женитесь, такъ какъ не чувствуете склонности къ монашеству, и живите себ по добру по здорову работой вашихъ рукъ или дарованіями вашей головы.

Лауренцано мрачно покачалъ головой и изъ его груди вырвалось подавленное рыданіе.

— Мн нельзя медлить,— продолжалъ старикъ, — да и мало выходитъ хорошаго, когда мужчины плачутъ. Поднятые вами противъ меня сыщики, можетъ быть, уже напали на мой слдъ и мой мальчикъ ждетъ меня наверху. Но вотъ что я вамъ скажу: если, вслдствіе безсмысленнаго обвиненія Сивиллы, дочери Эраста будетъ угрожать опасность, то вы явитесь и объявите судьямъ, что бдное дитя искало наверху не сатану, а васъ, своего учителя, проповдника и пастыря. Если вы не ршитесь на это, то отвтите Богу въ страшный день суда, вовторыхъ, вс мы плоть и кровь и никто не долженъ осуждать другаго, но если вы останетесь въ этой ряс, то помните о своихъ обязанностяхъ лучше, чмъ въ монастыр, и подумайте о словахъ: ‘Кто соблазнитъ одного изъ малыхъ сихъ, врующихъ въ Меня, тому лучше было бы, если бы повсили ему мельничный жерновъ на шею и потопили его въ глубин морской’. А затмъ прощайте!

Паоло поднялъ голову, но около него никого уже не было. Являлся ли ему ангелъ-хранитель въ одежд еретика, или этому сыну дьявола дана способность читать въ его сердц и угадывать самыя сокровенныя мысли? Этотъ мужикъ грубою рукой сорвалъ покрывало, которымъ онъ хотлъ прикрыть свой позоръ, и отдернулъ занавсъ, скрывающій его преступленія, и теперь онъ стоялъ передъ самимъ собой жалкимъ гршникомъ, какимъ онъ и былъ въ дйствительности. Дальше нечего говорить и оправдываться. Онъ уличенъ. Глубоко вздохнувъ, онъ поднялся, вытеръ лицо, чтобы никто не видалъ, что онъ плакалъ, и, сильно страдая, пошелъ между высокими дубами и буками по лежащей передъ нимъ дорог. Что ему длать теперь? Явиться ли ему опять внизъ къ людямъ, знающимъ его позоръ и указывающимъ на него пальцемъ? Бжать ли ему снова въ Шпейеръ и въ тишин церкви подвергнуть себя снова экзерциціямъ, давшимъ ему покой на дв недли? Въ это время онъ стоялъ при вход въ деревню, на берегу глубокаго пруда, изъ котораго уже было вытащено не одно молодое существо, предпочитавшее смерть скамь подсудимыхъ и церковному отлученію.

‘Тому лучше было бы, если бы его потопили’, — сказалъ тотъ человкъ въ лсу.

Паоло безсмысленно смотрлъ въ глубокое темное зеркало.

— Ему лучше было бы,— шепталъ онъ, — лучше, гораздо лучше.

Вотъ онъ дастъ только пройти мимо этой маленькой двочк, бгущей изъ деревни, и тогда послдуетъ совту баптиста.

‘Вдь, будутъ еще и еще несчастій, такъ что лучше, лучше разомъ’.

Въ нему весело подбжала двочка, спускавшаяся дорог.

— Ахъ, г. проповдникъ,— вскричала она, — какъ хорошо, что вы здсь: У мамы опять началась лихорадка, она плачетъ и проситъ насъ пойти за священникомъ, чтобы тотъ помолился съ ней.

Двочка схватила его за руку и потащила за собой къ деревн. Онъ машинально послдовалъ за ней до маленькой темной избушки.

— О, г. проповдникъ, — послышалось изъ тсной Комнатки,— теперь все пойдетъ хорошо.

Высокій, блдный мужчина склонился у ногъ больной и началъ молитву:

‘Господь не хочетъ смерти гршника, но хочетъ, чтобы енъ отвратился отъ своей безбожной жизни и жилъ’.

Онъ высказалъ передъ Господомъ свои страданія. Обращаясь къ Несчастной больной, онъ говорилъ самому себ, что милость Божья безбрежна, какъ воды океана, и что Онъ подставляетъ почву подъ наши ноги тогда, когда мы думаемъ, что уже погружаемся въ бездну. Кончивъ, Паоло немного успокоился, посидлъ недолго около больной и тихонько удалился, чтобы принести необходимыя лкарства и посмотрть другихъ больныхъ. Посл нсколькихъ часовъ горячей, заставляющей забывать о самомъ себ работы, при прохладномъ дуновеніи вечерняго втерка и Ясномъ свт мсяца, высоко поднявшагося надъ Таненбергомъ, Паоло явилась успокоительная мысль, что мы искупаемъ наши грхи не въ часы мучительнаго раскаянія И безсонныхъ ночей, но въ живой дятельности человколюбія и въ заботахъ о благосостояніи другихъ, залечивая боле ранъ, чмъ сколько нанесено нами.

Въ такомъ горячемъ, неутомимомъ исполненіи долга провелъ Паоло нсколько дней, хотя не очень радостныхъ, но боле спокойныхъ, чмъ предъидущіе, какъ вдругъ посланіе изъ города подняло въ немъ снова вс муки совсти. Черезъ сельскаго старосту онъ получилъ приглашеніе въ первый день слдующей недли явиться въ канцелярію курфюрста, гд онъ, какъ давнишній другъ дома Эраста, долженъ дать показанія начальнику полиціи о томъ, что извстно ему объ отношеніяхъ бывшаго курфюрскаго совтника къ проповднику Нейсеру и къ другимъ аріанамъ, а также о томъ, что извстно ему объ образ мыслей и поведеніи двицы Лидіи Эрастъ, такъ какъ все это необходимо для слдствія, по обвиненію ея въ колдовств.

Исчезло съ трудамъ пріобртенное спокойствіе, весь стыдъ и позоръ, который обрушится на него при слдствіи, не мучилъ его такъ, какъ страхъ, что онъ станетъ виновникомъ ужасной казни этого прелестнаго, невиннаго созданія. Слишкомъ хорошо извстно ему было ршеніе суда, угрожающее Лидіи, чтобы онъ хоть на минуту могъ перестать думать о немъ. Ни самопожертвованіе, ни горячая молитва съ прихожанами въ церкви, ни въ своей комнат не могли прогнать этого призрака, и перемна, происшедшая въ проповдник, бросилась въ глаза даже людямъ, прежде горячо преданнымъ ему. Быстро распространился слухъ о происшествіи въ Крейцгрунд, и когда онъ въ послднее воскресенье передъ своимъ уходомъ сказалъ прихожанамъ нсколько теплыхъ, прощальныхъ словъ, то замтилъ въ слушателяхъ скоре недовріе, чмъ воспоминаніе о сдланномъ имъ добр, когда посл обда онъ пошелъ проститься съ больными, то въ большинств домовъ встрчалъ односложную благодарность и холодное прощаніе, такъ какъ женщины передавали другъ другу на ухо, что онъ совершилъ свое чудо съ помощью дьявола и теперь смущенъ оттого, что въ одну изъ этихъ ночей къ нему являлся дьяволъ, требуя проданную ему душу проповдника. Его охватило чувство безконечной горечи. Разв онъ не бодрствовалъ надъ этими людьми какъ ангелъ-хранитель? Разв не его мудрость спасла ихъ, когда они безумствовали другъ противъ друга? Не его ли любовь охраняла ихъ, когда они спали, не его ли самопожертвованіе поддерживало ихъ, когда они упали духомъ?

И вотъ въ вид благодарности они шепчутъ: ‘Дьяволъ помогъ ему!’ Но на самомъ дл кто внушилъ ему длать чудеса? Подобныя мысли волновали его утомленную голову въ эту послднюю ночь, когда онъ, не находя сна, метался на своей кровати, когда потомъ съ восходомъ солнца одинъ никмъ не провожаемый пошелъ по дорог къ Гейдельбергу. Но если онъ разсчитывалъ на одинокій, путь, то ошибся. Въ лсу его то и дло обгоняли толпы поселянъ, торопившихся въ городъ. Вроятно, тамъ готовится какое-нибудь любопытное зрлище, потому что крестьяне спшили обогнать другъ друга и изъ ихъ разговора Лауренцано понялъ, что они спорятъ о томъ, съ какого мста лучше всего будетъ видно. Имъ овладлъ сильнйшій страхъ, что дло идетъ о казни Лидіи. Мучимый страшными предчувствіями. Онъ также ускорялъ шаги, но не ршался спросить кого-нибудь изъ пшеходовъ, что происходитъ въ Гейдельберг, боясь, что тотъ засмется ему въ лицо и скажетъ: ‘Кому лучше это знать, какъ не теб, дьявольскій священникъ?’ Тутъ онъ замтилъ, что сзади него идетъ высокая, темная фигура и все время кружится не въ далекомъ отъ него разстояніи. Если онъ шелъ быстро, то и незнакомецъ ускорялъ шаги, если шелъ медленно, то и тотъ пріостанавливался. Паоло нсколько разъ оборачивался на незнакомца и увидлъ господина, одтаго въ черное, въ черной шапочк и съ черною бородой, слдующаго за нимъ на небольшомъ разстояніи. Послалъ ли его Пигаветта, или начальникъ полиціи слдить, чтобы онъ не убжалъ? Эта мысль возмутила его гордость и онъ, высокомрно поднявъ голову медленными шагами приближался въ Гейдельбергу, башни котораго уже обрисовывались передъ нимъ при поворот дороги. Дойдя до улицы около рки, Паоло увидалъ, что толпы крестьянъ растутъ, и такъ какъ спутникъ не терялъ его изъ вида, онъ съ досадой остановился и, насколько могъ, равнодушнымъ тономъ спросилъ:

— Разв сегодня будетъ въ город сожженіе колдуны народъ такъ волнуется?

Изъ-подъ густыхъ черныхъ бровей незнакомца блеснулъ на Паоло взглядъ, показавшійся ему и знакомымъ, и незнакомымъ, и затмъ тотъ заговорилъ тихимъ голосомъ:

— У васъ, вроятно, очень чиста совсть, молодой человкъ, что вы такъ высоко держите голову. Это меня радуетъ. Что же касается колдуньи, то сегодня ее будутъ пытать, а завтра сожгутъ. Сегодня будутъ казнить только одного еретика, инспектора Сильвана, поносившаго Бога и Христа… Но блднете, молодой человкъ, что съ вами?

— Ничего, ничего,— прошепталъ Паоло,— это проходитъ.

— Ну, есть страданія, которыя и не проходятъ: червь, который не умираетъ, огонь, который не угасаетъ. Ладенбургскій священникъ былъ великій гршникъ и слабый человкъ, но не меньше, чмъ съ нимъ, хотлъ бы я помняться судьбой съ человкомъ, предавшимъ его и приведшимъ къ эшафоту, можетъ быть, раньше, чмъ онъ имлъ возможность покаяться и обратиться. Какого вы мннія?

Паоло двигался, какъ во сн, ему казалось, что земля колеблется подъ его ногами, кружится, по сторонамъ пляшутъ монастырь и замокъ, въ ушахъ — шумъ, гулъ и звонъ, точно онъ на дн морскомъ.

— Я не знаю,— пробормоталъ онъ, чувствуя на себ пронизывающій взглядъ спутника, настоятельно требующаго отвта.

— Вы не знаете, въ такомъ случа я могу вамъ помочь,— отвчалъ незнакомецъ.— Священникъ, ожидающій сегодня казни, бесдовалъ съ товарищами за стаканомъ вина и въ опьяненіи они говорили сами не сознавая что. Рядомъ съ ними сидлъ переодтый іезуитъ, подслушивавшій ихъ и донесшій курфюрсту. Курфюрстскаго совтника Эраста, не имвшаго ничего общаго съ этими еретиками, также приплели къ этому длу, подбросивъ къ бумагамъ Нейсера поддльное письмо Эраста, никогда имъ не писанное. Такимъ образомъ, полдюжины мужчинъ съ невинными женами и дтьми повергнуты въ несчастіе. Какого вы мннія о подслушивател?

— Онъ искупитъ это,— бормоталъ Паоло.

— Искупитъ!— насмшливо повторилъ незнакомецъ.— Исправить дло — единственное искупленіе. Но предатель, повидимому, далекъ отъ этого, потому что держитъ голову высоко, несмотря на то, что у него другая забота, въ сравненіи съ которой преданіе священниковъ дтская забава. Разв съ вами случилось что-нибудь подобное, молодой человкъ?— и снова сверкнулъ взглядъ въ сторону идущаго, точно во сн, молодаго священника.— Іезуитъ, котораго вы не знаете, представился евангелическимъ проповдникомъ, похитилъ сердце молодой, неопытной двочки и заманилъ ее ночью на перекрестокъ. Она захвачена на проклятомъ мст, заподозрна въ колдовств и ожидаетъ пытокъ и смерти. Онъ же, вмсто того, чтобы идти къ курфюрсту и сказать: ‘это дитя невинно, я соблазнитель, я заманилъ ее, а не дьяволъ, я одинъ сатана, меня мучайте, меня сожгите’,— вмсто того, чтобы поступить, какъ велитъ совсть и честь, этотъ злодй идетъ съ высоко поднятою головой и равнодушнымъ тономъ спрашиваетъ сосда: сегодня ли будутъ сожигать колдунью?

— Я хочу… я уже иду…— бормоталъ онъ.

— Вы хотите, вы уже идете, — повторилъ незнакомецъ,— тогда другое дло. Этого никакъ нельзя было подумать, услыхавъ вашъ вопросъ, но я забылъ, что васъ съ дтства пріучили въ совершенств притворяться. Я думалъ, что вы опять на пути въ Шпейеръ, какъ и тогда.

Паоло испуганно взглянулъ на незнакомца.

— Кто вы, вы, все знающій?— спросилъ онъ дрожа.

— Я хочу доказать вамъ, что врю вашему намренію исправиться,— сказалъ тотъ.— Можетъ быть, это намреніе укрпится, если я окажу вамъ довріе.

Шапочка незнакомца свалилась, борода очутилась въ рук, баптистъ Вернеръ стоялъ передъ Паоло Лауренцано, у котораго на глазахъ выступили слезы.

— Не плачьте, мой юный другъ,— сказалъ старикъ ласковымъ голосомъ.— Для предстоящаго вамъ дла вы должны быть сильны, тверды, какъ желзо. Для того, чтобы вы видли, чтя я требую отъ васъ только то, что самъ готовъ сдлать, то позовите меня, если мое, свидтельство можетъ оказать какую-нибудь помощь бдной двушк. Вамъ стоитъ только послать старой Эльснерш лозунгъ: ‘свидтельствующій о вод нуждается въ своихъ’,— она позоветъ меня, и я приду, хотя бы мн это стоило жизни.

Паоло протянулъ руку этому необыкновенному человку.

— Простите, что я сначала рзко обошелся съ вами, но вашъ вопросъ возмутилъ меня. Теперь я знаю, что вы не принесете Лидіи въ жертву.

— И васъ я лишилъ дома и семейства,— проговорилъ Лауренцано.

— Объ этомъ не горюйте. Кто лишенъ родины, у того родина везд, и чмъ сильне дождь, тмъ скоре наступаетъ вдро. Сначала я отправлюсь къ братьямъ по ту сторону Рейна и думаю, что когда поспетъ виноградъ, буду уже сидть на своей мельниц.

Паоло горячо дожалъ мозолистую руку старика, направившагося къ мосту, и пошелъ дальше по улиц вдоль рки. Едва Паоло перешелъ мостъ, какъ на башн церкви св. Духа ударилъ колоколъ. Молодой священникъ зажалъ обими руками уши, чтобы не слыхать его, хорошо зная, что этотъ звонъ возвщаетъ послдній земной путь Сильвана. Немного оправившись, Паоло, блдный какъ смерть, направился къ базарной площади, спша попасть въ замокъ раньше, чмъ начнется судъ Нидіи. Но на площади нечего было и думать о возможности пробраться сквозь толпу. Подвигаясь по направленію къ замку, Паоло попалъ въ тсноту и толпа повлекла его къ эшафоту на площадь между церковью и ратушей, гд дорогу дале загораживали поселяне сосднихъ деревень, стоящіе подъ начальствомъ своихъ священниковъ, и, кром того, отрядъ солдатъ. Назадъ также нельзя было идти. Спасенія нтъ: онъ долженъ смотрть на это ужасное зрлище. Оглушительный бой барабановъ и рзкіе звуки флейты возвстили прибытіе преступника.

— Неужели эта блдная фигура въ одежд осужденнаго, стоящая около толстаго священника, цвтущій, веселый инспекторъ изъ Ладенбурга и Боже праведный, зачмъ здсь это дитя, этотъ девятилтній мальчикъ?

Его сосди съ удивленіемъ взглядывали на оживленно разговаривающаго съ самимъ собой священника и съ отчаяніемъ протягивающаго свои руки къ мсту казни, какъ будто желая помочь.

— Успокойтесь, господинъ,— сказалъ, наконецъ, одинъ изъ его сосдей.— Мальчику ничего не сдлаютъ, но такъ какъ онъ все время находился въ обществ своего отца-еретика, то церковные совтники приказали ему присутствовать при казни, чтобы онъ видлъ, куда ведетъ заблужденіе.

Паоло хотлъ отвтить, но заиграла церковная музыка и прихожане подъ управленіемъ священниковъ запли: ‘мы просимъ у св. Духа истинной вры’. Потомъ раздался громкій голосъ священника, молящагося Богу, чтобы Онъ утвердилъ прихожанъ въ истинной вр.

— Вашей истинной вр!— прошепталъ итальянецъ.

Дале священникъ молилъ Бога о томъ, чтобы Сильванъ чистосердечно раскаялся въ своихъ грхахъ и умеръ благочестивымъ христіаниномъ.

— Не казните, не казните!— повторялъ Лауренцано, какъ сумасшедшій.

Вотъ онъ видитъ, подвели Сильвана, чтобъ онъ передъ всмъ народомъ высказалъ свое раскаяніе, но сильный прежде ораторъ заговорилъ слабымъ, непонятнымъ голосомъ, потомъ онъ поцловалъ своего мальчика, съ отчаяніемъ повисшаго на его ше, но толстый священникъ привлекъ его къ себ, а палачъ потащилъ Сильвана къ плах. Паоло закрылъ глаза, онъ не могъ боле выносить этого отвратительнаго зрлища.

— Я лишилъ этого мальчика отца, — громко вскричалъ онъ.— Я убилъ этого ребенка.

Бривъ толпы, ропотъ тысячи людей возвстили, что мечъ правосудія сдлалъ свое дло. Когда Лауренцано взглянулъ, съ лобнаго мста сносили безчувственнаго мальчика. Снова заиграла музыка. ‘Ты, славный свтъ, дай намъ твое сіяніе’,— запли крестьяне во все горло. Лауренцано выносилъ все это съ тупымъ отчаяніемъ. ‘Ты, ты обвинилъ его… Каинъ, Каинъ!’ — раздавалось въ его ушахъ. Онъ не замчалъ даже, какъ кругомъ него рдла толпа. Наконецъ, онъ остался одинъ съ небольшою группой парней, смотрящихъ, какъ палачъ смываетъ кровь на эшафот. Чувство тупаго отчаянія разслабляло его члены. Грхъ высоко поднялся надъ нимъ въ то время, какъ онъ думалъ, что служитъ Богу. Это пролилъ эту кровь, смываемую здсь палачомъ? Это посадилъ Эраста въ тюрьму? Кто заключилъ Лидію въ страшную башню? Онъ, онъ одинъ. Гд бы онъ ни послушалъ, всюду говорятъ о немъ и объ его длахъ. Отчего тогда въ Шенау у него не достало силъ утопиться? Безумный смхъ вырвался изъ его груди. Въ его ушахъ снова раздался звонъ колокола, слова баптиста вертятся въ мозгу… да! вотъ играютъ въ гостиниц ‘Оленя’ прекрасную Габріэль.

— Внизъ, внизъ, въ Некаръ, тамъ спокойне!— шепчетъ онъ.

Вдругъ его слухъ поразили слова пьянаго крестьянина, возвратившія его въ сознанію.

— Идемъ, Майеръ, послушаемъ, какъ поютъ колдуньи.

— Ну, что,— отвчалъ его рыжеголовый товарищъ съ злымъ лицомъ,— не стоитъ!

— Нтъ, все-таки, хорошо, когда он визжатъ и хохочутъ отъ боли.

Молодой священникъ пришелъ въ себя, бросилъ дикій, полный отчаянія взглядъ на небо и послдовалъ за крестьянами, спшившими въ башн. Узкая улица вела къ городской стн, къ которой за Августинскимъ монастыремъ прилегала мрачная, башня для колдуній. Вокругъ нея Паоло увидалъ собранную толпу, смотрящую въ окно, откуда раздавались дикіе криви и жалобные стоны.

‘Тамъ мучаютъ невиннаго ребенка’,— думалъ онъ съ отчаяніемъ.

— Слышите, какъ она поетъ?— насмхается рыжій Майеръ и, вмст съ товарищами, громко хохочетъ.

Вдругъ эти негодяи чувствуютъ, что чья-то сильная рука расталкиваетъ ихъ и, одтый въ черное, высокій мужчина бжитъ по лстниц башни и съ безумною силой отталкиваетъ отъ дверей часовыхъ. Онъ спшитъ впередъ по направленію крика, раздающагося сверху. Вотъ дверь. Но теперь здсь мертвая тишина. Онъ стучитъ — нтъ отвта, онъ отчаянно ударяетъ замкомъ.— ‘Сейчасъ, сейчасъ’,— слышится оттуда грубый голосъ. Наконецъ, дверь отпирается. Въ полумрак Паоло различаетъ отвратительное лицо полуодтаго палача и его помощниковъ.

— Она невинна, я хочу доказать это? Гд судьи?— задыхаясь, говорилъ юноша.

— Вы опоздали, чортъ только что призвалъ къ себ колдунью, — отвчалъ палачъ Ульрихъ съ грубымъ смхомъ, открывая оконныя ставни.

Паоло видитъ на пыточной скамь скорченный темный трупъ. Палачъ грубою рукой схватываетъ его голову, поворачиваетъ лицо и Паоло видитъ искривленныя блдныя черты продавщицы зелени изъ Брейцгрунда.

— Гд Лидія?

— Она сидитъ въ замк съ отцомъ, — отвчаетъ палачъ, улыбаясь.— Это было слишкомъ тонкое кушанье для насъ. Господа изъ коммиссіи по дламъ колдовства заняты теперь завтракомъ. И все это изъ-за денегъ колдуньи. Если вы хотите свидтельствовать въ пользу красавицы, то подождите здсь часъ или два, тогда они примутъ ваши показанія.

Въ эту минуту дверь отворилась и вошелъ Пигаветта, онъ удивленно взглянулъ на Лауренцано.

— Вы здсь, магистръ?— сказалъ онъ, быстро оправившись.— Я ожидалъ васъ въ замк. Тмъ лучше, — зашепталъ онъ, подходя ближе,— я хочу научить васъ, что вы должны говорить и, въ крайнемъ случа, даже подтвердить присягой.

— Уйди отъ меня, сатана!— громко вскричалъ Паоло, направляя ударъ въ грудь предателя, но ловкій итальянецъ отклонился, такъ что Паоло самъ ударился объ стну.

— Такъ-то?!— прошиплъ Пигаветта.— Г. Ульрихъ, сейчасъ же посадите этого человка въ колодки и позаботьтесь, чтобы ни одна душа не имла къ нему доступа.

— Что, предатель?— вскричалъ Паоло, какъ безумный бросаясь на Пигаветту.

Но въ ту же минуту онъ почувствовалъ, что его схватываютъ сзади и самъ Пигаветта зажимаетъ ему ротъ. Его сажаютъ въ колоду съ двумя углубленіями, куда вставляютъ ноги, и закрываютъ другими во лорами, то же длаютъ и съ руками.

— Такъ, любуйтесь теперь здсь на колдунью, — холодно проговорилъ Пигаветта,— и подумайте, какія послдствія ожидаютъ ваше колдовство и чародйство въ Шенау, если вы не образумитесь.

Съ этими словами онъ холодно отвернулся отъ него, палачи заперли окна и оставили его одного съ трупомъ старухи.

Глава XXV.

Въ глубокомъ безпамятств лежалъ Паоло въ темномъ, уединенномъ застнк. Несмотря на неудобное положеніе, голова его склонилась на почернвшую отъ старосту и многочисленныхъ кровавыхъ пятенъ колодку и онъ погрузился въ состояніе полубезпамятства, полудремоты. Но въ ушахъ его раздавалось пніе силъ небесныхъ и душа его чувствовала сладкое удовлетвореніе, что можетъ искупить и пострадать за совершонные имъ грхи. Мало-по-малу его мысли стали проясняться и онъ ршилъ воспользоваться всякимъ допросомъ съ пыткой и въ застнк для оправданія Эраста и его дочери. Хорошо, что онъ здсь, его доли, мы будутъ выслушать. Для того, чтобъ уничтожить его безслдно, Пигаветта не достаточно силенъ. Самыя страшныя мученія будутъ самыми пріятными, чтобъ ему можно было когда-нибудь произнести себ отпускное слово: ты искупилъ это, теб прощается.

Его полудремота начинала уже переходить въ дйствительный сонъ, когда его испугалъ протяжный стонъ, раздавшійся съ пыточной скамьи. Онъ взглянулъ въ ту сторону и увидалъ пристально устремленные на него тусклые глаза старой Сивиллы.

— Вы еще не скончались, матушка?— тихо и ласково спросилъ онъ умирающую старуху.

— Такъ это дйствительно вы?— отвчала старуха хриплымъ голосомъ.— Они такъ мучили меня, что я чуть не сошла съ ума… Я желала и вамъ того же, съ проклятіями желала, а теперь, когда вижу, что и до васъ добрались, я слишкомъ слаба я утомлена, чтобы радоваться. Ахъ!— и снова темная комната огласилась ея протяжными стонами.

— Почему же вы именно мн желали этого?— спросилъ Лауренцано.

Колдунья пристально посмотрла на него своими умирающими стеклянными глазами, потомъ проговорила:

— Разв не вы предали меня? Кто веллъ вамъ становиться поперегъ дороги старой женщин?

— Зачмъ вы связались съ чортомъ?— отвчалъ священникъ.

— Чорта нтъ,— спокойно сказала колдунья.

— Нтъ чорта?— вскричалъ проповдникъ.— Ну, вы лучше всхъ должны знать, что онъ есть, потому что вы нердко бывали на Хольтерман, на его проклятыхъ шабашахъ.

— Я тридцать лтъ сидла на Хольтерман и у Линсентейха, въ полночь забиралась въ Іеттенскія ущелья, произносила вс заклинанія, которымъ меня научила мать, но все было тихо. Только одинъ разъ недавно я думала, что вижу его, но и то это дурачился сынъ мельника.

— А вы никогда не летали пировать, танцовать и любезничать съ чортомъ?

— Если бы я умла летать, разв я лежала бы здсь?— отвчала колдунья презрительно.— Я вычитывала вс свои заклинанія, но ничего изъ этого не вышло. Я молила чорта, призывала сильфидъ, ничто не помогло. Все пустяки.

— Почему же вы не молились Богу?

— Бога нтъ, — отвчала старуха тмъ же беззвучнымъ голосомъ.

— Вы богохульствуете!— со злостью вскричалъ Паоло.

— Вы увидите это, когда положатъ сюда блокурую Лидію, будутъ бить плетьми и жечь срой… поможетъ ли Онъ ей… и Эрасту, и Ксиландру, и дочерямъ Питопея, и жен Проба, и самому канцлеру Пробу.

— Неужели, негодная, вы всхъ ихъ предали?

— Они такъ же виновны, какъ и я. Сначала я хотла молчать и ничего не отвчать, но они зажали мн носъ, такъ что я должна была открыть ротъ, чтобы дышать. Они всунули мн въ ротъ желзную грушу, развинтившуюся во рту на двое. Я думала, что удавлюсь въ судорогахъ. Такъ учатъ говорить.

— Но какимъ образомъ вамъ пришли въ голову именно эти имена?

— Господа изъ коммиссіи по дламъ колдовства спрашивали то то, то другое, и мн казалось, что когда я говорю да, они меня меньше мучаютъ. Я слышала, какъ итальянецъ съ желтымъ лицомъ произнесъ слдующую фразу: ‘извстные еретики почти всегда предполагаемые колдуны’, потомъ я начала: ‘Пробъ’, да, нтъ, ‘Ксиландръ’, ‘Питопей’, нтъ, не онъ, ‘Эрастъ’, и такъ я перебирала вс имена. Больно было висть, а они прибавляли къ ногамъ все боле тяжелыя гири. Вы увидите, каково это, когда они вывернутъ вамъ кости въ суставахъ. Наконецъ, я замтила, что они намрены продолжать это до тхъ поръ, пока я отвчаю, тогда я замолчала и только обращала глаза въ сторону священника съ зеленымъ лицомъ, ему сдлалось невыносимо и онъ вышелъ. Но хуже всхъ итальянецъ: онъ веллъ растянуть меня здсь, положилъ подъ руки и между пальцами срныя лучины, самъ зажегъ ихъ и мучилъ меня до тхъ поръ, пока я не сказала, что Эрастъ тоже танцовалъ на Хольтерман и прыгалъ черезъ бодающагося чорта., Потомъ они били меня, пока я не притворилась, что умерла. Старики живучи. Мою мать они мучили тринадцать дней.

Рчь старухи понемногу переходила въ бормотаніе. Казалось, что она говоритъ сама съ собой: такъ иногда сбивчива, непонятна была ея рчь, она, улыбаясь, бормотала про то, какъ она искала и никогда не находила чорта, дальше она, какъ будто оправдываясь, говорила, что люди требовали отъ нея издлій колдовства, приготовленныхъ въ извстномъ мст въ извстный часъ. Она не хотла обманывать своихъ покупателей. Все странне и сбивчиве становились ея слова. Паоло не зналъ, говоритъ ли она въ помшательств, или въ здравомъ разсудк. Ему сдлалось страшно. Наконецъ, ея бормотаніе перешло въ хрипъ, сильныя конвульсіи передернули все искалченное тло еще разъ и все стихло. Продавщица зелени изъ Крейцгрунда была теперь дйствительно трупомъ.

Долго просидлъ Паоло одинъ и члены его начали пухнуть въ колодкахъ, его мучила сильная головная боль и томила ужасная жажда, но онъ опустилъ голову на колодку, облитую потомъ и кровью многочисленныхъ предшественниковъ и предшественницъ, и не ропталъ. Наконецъ, къ вечеру шумъ за дверью вывелъ его изъ безпамятства, когда онъ открылъ глаза, передъ нимъ стоялъ Пигаветта.

— Магистръ,— сказалъ итальянецъ,— я надюсь, вы сообразили теперь, какія глупости вы натворили сегодня утромъ. Зачтите этотъ непріятный день за нсколько недль экзерцицій, Которыя я наложилъ бы на васъ, и поговоримте серьезно о томъ, Какъ выйти вамъ изъ этого затруднительнаго положенія.

Паоло молчалъ, не поднимая головы съ колодки.

— Завтра вы явитесь передъ коммиссіей,— продолжалъ Питаветта невозмутимо.— Такъ какъ вы въ настоящее время, повидимому, въ странномъ расположеніи духа, то я избавлю васъ отъ необходимости быть обвинителемъ Эраста. Вы должны свидтельствовать, по мн хоть съ умственными добавленіями, если это васъ успокоитъ, что въ частныхъ разговорахъ съ вами Эрастъ часто высказывался въ дух унитаріанъ, отрицалъ св. Троицу и хвалилъ книги Бландрота и Сервета. Что онъ дйствительно еретикъ и что отъ этого съ нимъ ничего особеннаго не случится, вы знаете такъ же хорошо, какъ и я. Что же касается нелпаго назначенія свиданія его дочери, то вы можете сказать, что хотли удостовриться, правда ли, что она ходитъ на перекрестокъ въ полночь, какъ это вамъ говорили. Ваше счастіе, что возможно доказать ваше присутствіе въ Шпейер въ этотъ вечеръ, Ректоръ будетъ свидтельствовать, что въ десять часовъ вы уже находились у него. Поняли вы? Отвчайте!

— Эрастъ никогда не говорилъ мн, что онъ аріанецъ,— сухо отвчалъ арестантъ.

— Это безразлично,— заговорилъ Пигаветта, выведенный изъ терпнія.— Вы знаете, что многіе доктора нашего ордена допускаютъ свидтельство правдоподобнаго за дйствительное, если этимъ возможно отвратить большое зло, чтобы заслуживающій наказанія не остался безъ него и не продолжалъ неистовствовать противъ святой церкви.

— Я знаю, что написано: ‘не свидтельствуй ложно на брата твоего’,— отвчалъ Паоло спокойнымъ тономъ.

— Глупости,— со злостью вскричалъ Пигаветта.— Я приказываю вамъ in obedientia majoris позабыть на завтра это изреченіе. Отвтите за это не вы, а я.

— Мученія совсти, испытываемыя мною, не могутъ быть сняты съ меня никакимъ начальникомъ,— сказалъ Паоло съ упрекомъ.— Я чувствую, что носящему адъ въ груди не возвратятъ спокойствія вс благословенія церкви, я не могу жить съ тремя или десятью кровавыми грхами на совсти. Никакое отпущеніе священника не прогнало бы отъ моего ложа тней Эраста и Лидіи.

— Вы влюблены,— насмшливо проговорилъ Пигаветта.

Паоло молчалъ.

— Въ этомъ я могу помочь вамъ,— продолжалъ Пигаветта легкомысленнымъ тономъ.— Я приведу сюда блокурую Лидію и вы можете здсь наслаждаться счастіемъ. Эти процессы колдуній тянутся иногда цлые годы…

— Сатана!— прервалъ Паоло, содрогаясь.

— Слушай, молокососъ,— заговорилъ Пигаветта, заскрежетавъ зубами.— Мое терпніе можетъ истощиться. Вы знаете послдствія вашего неповиновенія. О томъ, что сдлаютъ судьи съ вашими костями, я не хочу и говорить, это ваше и ихъ дло. Но что мы сдлаемъ, я скажу вамъ. Орденъ вытолкнетъ васъ, и не думайте, чтобы вы когда-нибудь нашли миръ на земл. Что вы за человкъ, написано въ архивахъ ордена, написано вашею собственною рукой. Гд бы вы ни искали мста, службы, счастья, всюду ваши собственныя показанія будутъ свидтельствовать противъ васъ.

Паоло поднялъ голову и горько улыбнулся.

— Этимъ поздно пугать меня, не трудитесь напрасно. Цли разорваны съ тхъ поръ, какъ я не хочу больше казаться святымъ, вы можете разсказывать мои грхи. Что такое пугало меня прежде? Мальчишескія исповди. Скажите господамъ въ Венеціи, что съ тхъ поръ, какъ у меня по вашей вин на совсти кровь, меня уже не тревожитъ написанное въ моихъ еженедльныхъ отчетахъ… Въ нихъ и чернила выцвли. Пусть они напечатаютъ ихъ, если имъ это угодно, я, пожалуй, припишу еще заслуги, оказанныя мною церкви подъ вашимъ начальствомъ.

— Церковь отталкиваетъ васъ, проклятый!

— Я оттолкнутъ съ тхъ поръ, какъ послдовалъ за вами,— сказалъ Паоло со вздохомъ.— Съ тхъ поръ я ношу въ груди адъ и знаю, что никакое отпущеніе священника не возвратитъ меня въ книгу жизни, если меня тамъ нтъ, и ни одинъ священникъ не вычеркнетъ оттуда моего имени, если оно вписано туда милостью Божіей.

— А, такъ-то!— сказалъ Пигаветта.— Такъ вы дошли даже до ереси? Въ такомъ случа, если для васъ не существуетъ св. церкви, то взгляните на этотъ трупъ. Хотите вы умереть въ такихъ же мученіяхъ?

— Мученія здсь, внутри,— сказалъ Паоло, наклоняя голову къ груди,— утихнутъ, если вы снаружи будете жечь меня огнемъ и желзомъ. Не тратьте напрасно вашихъ словъ, я вручилъ себя милости Божіей.

— Еретикъ!— прошепталъ Пигаветта.

Паоло молчалъ. Старый іезуитъ попытался еще разъ убдить Паоло, но въ эту минуту снаружи послышались шаги. Продолжительная конференція показалась подозрительной палачу Ульриху и онъ просунулъ голову въ дверь. Пигаветта повернулся, чтобы идти.

— Если васъ не вразумляютъ никакіе доводы, то вотъ этотъ честный человкъ наставить васъ на путь истинный застночнымъ хомутомъ и испанскими сапогами.

— Мы будемъ его прокатывать до тхъ поръ, пока солнце не засвтитъ сквозь него.

Дверь заперлась и Паоло снова остался одинъ въ своемъ мучительномъ положеніи.

Глава XXVI.

Въ новомъ двор замка происходила религіозная бесда. Ректоръ университета, два профессора богословія, два юридическаго факультета сидли въ кабинет курфюрста, обсуждая принятіе Эраста въ церковный совтъ и снятіе съ него церковнаго отлученія. Немного спустя, провели черезъ дворъ въ ту же комнату и самого Эраста.

Темносинее сентябрско небо сіяло надъ окруженнымъ дворцами веселымъ дворомъ. Липы уже начали желтть, кругомъ колодца цвли астры, въ шпалерахъ весело чирикали воробьи и порхали надъ спющимъ виноградомъ. Эрастъ медленно и радостно оглядлся кругомъ, наслаждаясь первымъ блаженнымъ дыханіемъ свободы. Онъ бросилъ восторженный взглядъ на новую постройку, возвышающуюся во всемъ великолпіи, благодаря искусству Феликса.

‘Хорошій человкъ, — подумалъ онъ,— не похожъ на своего брата’.

Онъ спокойно поднялся по хорошо знакомой ему лстниц въ. покои своего государя, гд происходила религіозная бесда. Бахманъ почтительно посторонился передъ освобожденнымъ докторомъ, но Эрастъ, попрежнему, привтливо протянулъ руку гайдуку.

Въ кабинет разговаривали долго и горячо и Бахманъ, уставши стоять, со вздохомъ опустился на скамью, говоря:

— Хорошо будетъ, если намъ будутъ совтывать старые совтники, съ новыми втрое дольше,— и заснулъ.

Онъ усплъ хорошо выспаться и перейти въ состоянію полудремоты, самому пріятному въ послобденное время, на этотъ разъ у него осталось даже время поразмять немного члены ходьбой. Наконецъ, задвигались стулья и столы.

— Слава Богу,— сказалъ Бахманъ,— сегодня они основательно посидли.

Въ дверяхъ показались пять профессоровъ: ректоръ Магнефикъ впереди съ важнымъ лицомъ, юристы съ немного насмшливою, почти злорадною улыбкой, богословы съ длинными блдными лицами.

— Богословскому факультету всегда первенство,— сказалъ ректоръ съ ироническою вжливостью.

Служители церкви прошли мимо него къ лстниц, не удостоивъ поклономъ.

— Бесда кончилась?— почтительно спросилъ Бахманъ ректора.

— Кончилась, какъ моя покойная тетка,— отвтилъ веселый господинъ.

— А Эрастъ?— допрашивалъ служитель.

— Снова сдланъ совтникомъ, лейбъ-медикомъ… попрежнему, Эрастъ церковный совтникъ.

— Хвала милосердному Богу на небеси!— воскликнулъ Бахманъ.— Силъ больше не было съ этими итальянцами!… А церковный уставъ?— полюбопытствовалъ онъ.

— А! вы думаете о вашихъ полуштофахъ въ гостиниц ‘Оленя’? Самое лучшее во всей этой исторіи то, что Олевіану приходится вливать порядочно воды въ свое вино. Но играть въ кости въ прихожей курфюрста я, все-таки, вамъ не совтую.

Въ то время, какъ господа такимъ образомъ шутили съ слугой, курфюрстъ стоялъ въ кабинет, положивъ об руки на плеча Эраста, и ласковымъ голосомъ спрашивалъ его:

— Можете ли вы простить мн, Эрастъ, что я такъ оскорбилъ васъ?

— Ваше высочество, вы исполнили только вашъ отеческій долгъ,— кротко отвчалъ Эрастъ.— Мн нечего прощать.

— Знайте, въ эти только дни я вполн оцнилъ, какимъ сокровищемъ обладаю въ васъ. Эти господа вс фальшивы. Какъ они ни притворялись огорченнными вашимъ несчастіемъ, въ ихъ траурной маск просвчивало плохо скрытое торжество. Не имъ, а только несчастному, изувченному итальянцу обязаны мы разршеніемъ дла.

— Ему?— воскликнулъ удивленный Эрастъ.— Его-то именно а и считалъ предателемъ.

— Можетъ быть, онъ и былъ имъ сначала, но на первомъ же допрос онъ сказалъ Пигаветт въ лицо, что тотъ принудилъ его, какъ іезуитскій начальникъ, написать письмо Нейсеру, подкинутое вамъ, и предложилъ приготовить другое, также сходное съ вашимъ почеркомъ. Эта проба оказалась не вполн удачной, потому что руки несчастнаго распухли отъ колодокъ и дрожатъ Они четыре раза принимались его пытать, чтобы онъ сознался, что вы высказывались ему за аріанство, также онъ долженъ былъ сознаться, что отправлялся съ вашею дочерью на Хольтерманъ на шабашъ вдьмъ и произвелъ свои чудеса и исцленія въ Шенау съ помощью колдовства. Богъ знаетъ, кто научилъ старую вдьму, но она говорила какъ разъ то, что надо вашимъ противникамъ. На послднемъ шабаш вдьмъ она видла на площадк у Бамберга огромнаго чернаго козла съ горящими глазами, прилетвшаго по воздуху отъ Гейдельберга, въ хвосту была привязана длинная метла, на которой сидли какъ разъ вс противники церковнаго устава: Пробъ съ женой, вы съ вашей блокурою дочкой, Бсиландръ съ служанкой и Питопей съ пятью, худыми, какъ щепки, дочерьми. Она видла васъ и на Хольтерман, у трехъ дубовъ, на пустынномъ Костенбаум и Линсентейх и везд, гд еще собираются черти! И даже въ послдній Ивановъ день она видла, какъ чортъ принялъ образъ козла и вы вс по очереди прыгали черезъ него.

— И этимъ глупостямъ, — сказалъ Эрастъ, печально покачивая головой,— могли поврить эти господа!

— Они такъ врили, что только мученическая твердость молодаго іезуита могла васъ спасти. Этотъ человкъ герой. Протоколы, отъ чтенія которыхъ я васъ избавлю, напоминаютъ мартирологи. Я старикъ, но плакалъ, какъ дитя, читая, что претерплъ этотъ страдалецъ. Въ то время, какъ ему жгли спину горящимъ спиртомъ и растягивали члены, онъ стоялъ на томъ, что колдунья передъ самою смертью отреклась отъ всего и призналась ему, что обвинила всхъ въ угоду этимъ господамъ. Онъ сообщилъ еще, что ночью приходилъ въ его комнату палачъ и привернулъ старой колдунь голову къ ше, чтобы сказать, что ее убилъ чортъ. Но онъ хорошо узналъ палача Ульриха и ясно слышалъ трескъ костей. Богословы были совершенно сбиты съ толку и хотли подвергнуть его еще боле ужаснымъ пыткамъ, но юристы вдругъ вспомнили порядокъ судопроизводства и объявили, что они превращаютъ пытки до полученія новыхъ показаній. Только теперь я узналъ положеніе длъ. Конечно, я тотчасъ же отказалъ Гартману отъ мста, а Пигаветту приказалъ арестовать. Тлохранители нашли его въ его квартир, гд онъ укладывался, такъ какъ онъ уже догадался, что его псенка спта. Но, по глупости, они позволили ему перемнить платье въ сосдней комнат. Конечно, онъ больше не являлся и въ комнат нашли тайный спускъ съ подъемною машиной, ведущей въ нижній этажъ, около воротъ. Вроятно, съ помощью этого спуска онъ выкидывалъ много штукъ, кром того, нашли много другихъ аппаратовъ и магическія книги. Если его найдутъ, то пусть онъ остерегается костра. Недаромъ изувчилъ онъ мн Лауренцано. Только бы найти его

— Бдный юноша!— вздохнулъ Эрастъ.

— Именно о немъ-то я и хотлъ васъ спросить. Онъ все еще лежитъ въ башн, потому что больничный докторъ, посланный мною, объявилъ, что его нельзя переносить. Вы великій мастеръ своего дла. Вы мн весьма облегчили бы совсть, если бы поставили его снова на ноги, объ его дальнйшей судьб ужь я позабочусь.

Эрастъ общалъ и попросилъ у курфюрста разршеніе его дочери перейти въ ея прежнюю комнату.

— Это само собой разумется,— отвтилъ курфюрстъ.— Она чиста, невинна и свободна отъ преслдованія. Богословы говорили что-то о церковномъ покаяніи за ночное путешествіе на Хольтерманъ, но другіе думаютъ, что Лидія, подвергая себя опасности изъ любви къ отцу, заслушиваетъ только похвалы, а если молодой священникъ и вскружилъ ей на Одинъ день голову, то она боле чмъ достаточно наказана испытаннымъ страхомъ.

— Но меня весьма успокоило бы, — отвчалъ Эрастъ, — если бы ваше высочество лично сказали судьямъ, чтобы Лидія не находилась подъ надзоромъ, какъ это обыкновенно случается посл такого несчастнаго обвиненія.

— Я сдлаю это,— сказалъ курфюрстъ.— Ваше дитя будетъ такъ же свободно, какъ серна въ степи.

— Благодарю, ваше высочество. Теперь только я могу вполн радоваться своей свобод.

Вскор посл этого отецъ съ дочерью вышли рука объ руку изъ темныхъ воротъ толстой башни на освщенный яркимъ солнцемъ дворъ новой постройки. Съ гордостью смотрла Лидія на творенія Феликса, взбжавъ въ свою комнату и увидя ее украшенной цвтами, она задала себ вопросъ, почему ея мысли такъ привязаны въ темниц заключеннаго. священника, въ то время, какъ доказательства любви Феликса слдовали за ней всюду, даже за стны толстой башни. Онъ даже,— какъ шепнула ей въ одно посщеніе г-жа Беліеръ,— рисковалъ своею юною жизнью для ея освобожденія. Ея холодный, равнодушный взоръ все еще покоился на букет, когда она тихо спросила:

— Куда ты хочешь его перенести?

— А, ты говоришь о магистр? Я думаю, Беліеръ не откажетъ въ этой самаритянской услуг. Короткую дорогу больной легко перенесетъ и лучшаго ухода, чмъ тамъ, онъ не найдетъ нигд.

— Хорошо, я иду къ г-ж Беліеръ и все приготовлю,

И она быстро спустилась по лстниц, а докторъ, покачивая головой, направился въ больному, бывшему, по словамъ курфюрста, одновременно и его предателемъ, и спасителемъ.

Несчастный былъ страшно наказанъ, но и теперь Эрастъ не могъ ему простить опасности, грозившей Лидіи по его вин.

Глава XXVII.

Въ домик гугенота при базарной площади лежалъ Паоло, справляясь отъ своихъ тяжелыхъ ранъ, при заботливомъ уход Эраста и г. Беліеръ.

— Обжоги,— говорилъ докторъ господину Беліеръ, когда больнаго устроили въ комнат, отдаленной отъ уличнаго шума,— ужасны, но не смертельны. Если дв трети кожи не повреждены, то больной обыкновенно выздоравливаетъ. Суставы вывихнуты, но не сломаны, онъ молодъ и перенесетъ это, но, все-таки, ему, вроятно, долго еще придется быть вамъ въ тягость.

— Несправедливо претерпвшій не можетъ быть въ тягость гугеноту,— отвтилъ французъ.— Мы по опыту знаемъ, къ чему обязываетъ долгъ но отношенію въ ближнему.

Г-жа Беліеръ въ первый разъ со дня смерти попугая бросила на Феликса дружескій взглядъ и сказала:

— Мы поставимъ на ноги этого несчастнаго юношу.

— У меня будетъ время помогать вамъ, уважаемая г-же Беліеръ,— возразилъ молодой художникъ,— у меня отняли работу въ замк.

— Какая неблагодарность!— вскричали г-жа Беліеръ и вс остальные въ одинъ голосъ.

— Курфюрстъ, вроятно, узналъ, кому почтенный проповдникъ Нейсеръ, благодаря ошибк, обязанъ своимъ освобожденіемъ. Онъ передалъ мн жалованье и приказалъ немедленно возвратить вс планы, причемъ мн было сообщено, что вс иностранцы будутъ удалены изъ замка.

— Я не могу порицать за это нашего- добраго государя,— сказалъ Эрастъ.— Онъ правъ въ томъ, что не допускаетъ ничьего вмшательства въ свои дла, но, вмст съ тмъ, онъ необыкновенно милостивъ, и вамъ, Феликсъ, только потому легко сошла съ рукъ ваша продлка, что слишкомъ тяжело и безвинно пострадалъ вашъ братъ.

— Такъ что онъ поплатился одинъ за двоихъ, — отвчалъ Феликсъ, съ улыбкой взглянувъ на хозяйку.— Если бы я уже не выместилъ своей злобы на попуга, то или Гартманъ Гартмани, или палачъ Ульрихъ, или Пигаветта приказали бы долго жить.

— Предоставьте правосудію управляться съ ними, милый другъ, — отвчалъ Эрастъ.— Пигаветта подвергнется судебному преслдованію, начальникъ полиціи отставленъ и другихъ негодяевъ ожидаютъ строгія наказанія за ихъ злодянія.

— Отъ этого не легче будетъ Паоло, — отвчалъ Феликсъ со вздохомъ.

— Оставайтесь у насъ, художникъ Лауренцано, — сказалъ Беліеръ,— и ухаживайте за братомъ. Вы можете занять комнату рядомъ съ больнымъ и приготовить тамъ планы для перестройки моего дома. Сочините мн фасады, могущіе соперничать съ постройкой покойнаго пфальцграфа, конечно, настолько, насколько домъ бюргера можетъ соперничать съ замкомъ герцога.

— По рукамъ,— воскликнула г-жа Беліеръ.— Вотъ моя рука въ знакъ примиренія. Не должно больше быть между нами крови, несчастный попугай прощается вамъ.

Архитекторъ схватилъ ея маленькую кругленькую ручку съ комически-сокрушеннымъ видомъ.

— Я не могу заказать паннихиды по преждевременно погибшемъ,— сказалъ онъ,— на я увковчу его въ общанномъ фасад.

Въ то время, какъ общество шутило такимъ образомъ и строило планы будущаго, Лидія незамтно скрылась. Набожной двушк непріятно было это веселье посл столькихъ тяжелыхъ испытаній послднихъ дней, и она тихонько вошла въ комнату няньки, чтобы изъ сосдней комнаты слышать дыханіе и лихорадочный бредъ больнаго. Душа Паоло витала еще далеко, далеко отъ дйствительности- его глаза горли, щеки разрумянились отъ лихорадочнаго жара и неземная красота лежала на его идеальномъ лиц. Его губы, не переставая, шевелились и казалось, что въ продолженіе годовъ стсненная заключеніемъ потребность говорить разрушила въ бреду вс преграды. Давнишнія воспоминанія дтства всплыли наружу. Онъ большею частью разговаривалъ съ матерью въ самыхъ трогательныхъ выраженіяхъ.

— Я не буду больше лгать,— говорилъ онъ искреннимъ тономъ ребенка.

Сама Клитія представлялась ему въ бреду сестрой.

— Я не хотлъ сдлать Лидіи ничего дурнаго, я хотлъ только поцловать ее, разв это дурно?— и затмъ онъ началъ метаться.— Если бы можно только было не ходить въ эту отвратительную школу. Я представлюсь совсмъ, совсмъ глупымъ, какъ горбатый Бернардо, тогда они прогонятъ меня и скажутъ, что я никуда не годенъ.— Черезъ минуту онъ снова восклицаетъ:— Но мама говоритъ, чтобы я не притворялся больше!

Ужасы послднихъ дней какимъ-то удивительнымъ образомъ почти не оставили слдовъ въ его сознаніи. Только разъ онъ сказалъ:

— Хорошо, что они меня такъ били, теперь это кончено и никто не сметъ меня упрекать.

Вообще вс тяжелыя впечатлнія смшались съ венеціанскою школой. Пигаветта былъ строгимъ учителемъ, палачъ Ульрихъ ‘братомъ’-исправителемъ, церковные совтники учительскою коллегіей. Воспоминанія дйствительности, повидимому, совершенно исчезли изъ его памяти. Только разъ, когда Феликсъ сидлъ около него, оно какъ будто возвратилось къ нему. Въ сильнйшемъ волненіи онъ вскричалъ:

— Спаси проповдниковъ!

Феликсъ наклонился къ его уху и прошепталъ:

— Я освободилъ Нейсера, остальные помилованы.

— О!— вздохнулъ больной, какъ будто освобожденный отъ тяжести, давившей его, и устремилъ на брата трогательно-благодарный взглядъ.

Съ этихъ поръ его волненіе постепенно уменьшалось. Исчезло напряженное состояніе, вмсто него явилась большая слабость. Едва онъ просыпался, нянька приносила ему пищу и перевязывала раны и посл этого онъ снова погружался въ дремоту.

Феликсъ устроилъ свою мастерскую рядомъ съ комнатой брата и прилежно сидлъ за своими планами для г. Беліеръ. Между ихъ комнатами часто садилась Лидія, и г-жа Беліеръ мучила ее вопросомъ, въ какую изъ этихъ двухъ комнатъ ее больше влечетъ сердце. Присутствіе Паоло наполняло мягкое сердце Лидіи прежнимъ тихимъ влеченіемъ, не уменьшавшимъ ея чувства благодарности и дружбы къ Феликсу. Она вмст съ Феликсомъ ухаживала за его братомъ, не думая еще о томъ, что будетъ посл выздоровленія Паоло. Только Феликсъ все ясне сознавалъ, что онъ любитъ эту милую двушку только какъ художникъ. Его смлой натур нужна была подруга, равная ему по силамъ, обладающая большею живостью и способностью постоять за себя, чмъ нжная дочь Эраста. Шалости съ г-жею Беліеръ, когда они, какъ дти, боролись, ставя другъ друга на колна, волновали его больше, чмъ спокойныя бесды съ блокурою красавицей. Онъ какъ художникъ восхищался Лидіей, когда она тихо сидла за работой, думая о прошедшемъ и настоящемъ. Задумчиво склоненная головка, сложенныя какъ бы для поцлуя губки и вся ея наружность, на которую природа щедрою рукой высыпала свои дары, представляла такую совершенную картину красоты, что художникъ не могъ устоять. Онъ незамтно принесъ глины и въ то время, макъ Лидія задумчиво сидла надъ работой, прислушиваясь въ дыханію больнаго, молодой художникъ трудился надъ мягкою массой и скоро создалъ врный образъ задумчивой двушки. Основаніемъ статуи служила цвточная чашечка, въ которую онъ помстилъ Клитію, какъ это онъ видалъ на античныхъ статуяхъ въ Рим и Флоренціи. Лидія замтила, что художникъ безпрестанно взглядываетъ на нее и, отходя въ сторону, длаетъ какую-то непривычную работу. Она встала и на ея дтскомъ лбу показалась строгая складка при вид врнаго изображенія своей красоты.

— Фу, какъ нехорошо!— пролепетала она, красня.

Но художникъ просилъ ее такъ трогательно, чтобы она сла на свое мсто и позволила продолжать, что она согласилась.

‘Что могу я ему еще дать,— печально думала она, — когда моя душа принадлежитъ другому?’

Художникъ, не отрываясь, смотрлъ на ея черты.

— Богъ не создалъ ничего прекрасне тебя,— сказалъ онъ.

Окончивъ, онъ захлопалъ въ ладоши, восклицая:

— Великолпно, великолпно!

Лидія тихонько подошла.

— Что означаютъ эти листки?

— Я изображаю тебя богиней цвтовъ, — весело отвтилъ Феликсъ.

— Придорожникомъ?— и, грустно улыбнувшись, она посмотрла ему въ лицо.

Онъ поцловалъ ея чистый лобъ и сказалъ:

— Клитіей, обращающейся къ своему богу солнца.

Она протянула ему руку и съ благодарностью посмотрла ему въ глаза, онъ пожалъ ее, какъ будто разставаясь. Ни одного слова больше не было сказано между ними, но они поняли другъ друга. Клитія была свободна, онъ самъ возвратилъ ей слово. Теперь она чаще, чмъ прежде, подходила въ постели больнаго, освжая его голову компрессами и нжными, искусными руками перевязывая его раны.

Такъ мирно протекли послдніе осенніе дни. Какъ мало ни измнились наружно вс дйствующія лица, Эрастъ, все-таки, замтилъ перемну въ Лидіи. Однажды посл обда Эрастъ съ дочерью, утомленные долгою ходьбой, сли у капеллы по ту сторону моста, наслаждаясь послдними солнечными длми этого года. Передъ ними высились лса Гейдельберга, освщенные золотистыми лучами солнца, и утопали въ синев осенняго тумана, отъ котраго горы казались еще выше, чмъ обыкновенно. Около скамьи, на которую они сли, цвлъ еще долговчный голубой придорожникъ, обративъ къ солнцу свою головку. Лидія сорвала его, думая, какъ много пережила она съ тхъ поръ, какъ Феликсъ разсказалъ ей сказку Овидія. Отецъ серьезно посмотрлъ ей въ глаза.

— Думаешь ли ты исполнить данное тобою общаніе художнику?— спросилъ онъ.

— Феликсъ остается папистомъ, — отвчала Лидія уклончиво, — онъ не можетъ согласиться на поставленное тобою условіе.

— Я освобождаю его отъ него,— сказалъ Эрастъ.— Разв вс мы не паписты съ тхъ поръ, какъ Олевіанъ сдлался у насъ папой? Мы казнимъ еретиковъ, богословы присвоили себ власть не только герцогскую, но и хозяина дома и отца семейства. О свобод, проповдуемой Лютеромъ и Цвингли, едва осталось воспоминаніе.

— Такъ ты разршаешь, значитъ, чтобы я вышла замужъ за католика?

— Какое право имлъ бы я запрещать? Всякій разъ, какъ я прохожу мимо площади, гд пролита кровь моего друга, камни взываютъ ко мн: ‘лицемры, чмъ вы лучше Караффа?* Поступки кальвинистовъ сдлали меня снисходительнымъ къ папистскимъ судамъ и ихъ инквизиціи.

— И не измнишь своей снисходительности,— спросила Лидія нершительно,— если я выйду и за Паоло?

Эрастъ взглянулъ на нее съ изумленіемъ.

— Какъ, и посл того, какъ онъ причинилъ намъ столько несчастій?

— Спросите этотъ цвтокъ, почему онъ слдитъ за ходомъ солнца?— проговорила Лидія.— Онъ не можетъ иначе.

— Но какъ можешь ты предпочитать этого страшнаго священника, блдный призракъ человка съ разбитымъ здоровьемъ веселому, молодому художнику?

— Я не знаю, — отвтила двушка задумчиво, — на чемъ основана моя любовь? Именно на томъ, что я люблю его и не могу разлюбить. И не потому я люблю его, что онъ лучше, красиве, умне другихъ, а потому, что я безъ него жить не могу,’ онъ мое солнце, безъ котораго я завяну также, какъ этотъ цвтокъ зимою.

И она тихонько отерла глаза.

— Онъ слишкомъ много пострадалъ за насъ, — отвтилъ Эрастъ посл непродолжительнаго раздумья,— и я не считаю себя въ прав сказать, нтъ. Если это опредленіе Божіе, то да будетъ Его святая воля.

Глава XXVIII.

Медленно возвращался больной въ сознанію. Ганы еще страшно мучили его, каждое движеніе причиняло ему ужасныя боли, но онъ съ спокойнымъ терпніемъ переносилъ вс страданія и на каждый заботливый вопросъ брата, дружелюбно взглянувъ, отвчалъ: sta bene. Также и Клитію, не безъ смущенія продолжающую ухаживать за нимъ, онъ встрчалъ ласковымъ, благодарнымъ взглядомъ. При наступившей у Паоло слабости въ немъ исчезло все страстное и горячее его натуры,онъ былъ такъ простъ и добръ, какъ никогда. Это не былъ больше primus omnium Венеціанской коллегіи, уста котораго наполнены были мудростью. Въ его безпомощности было скоре что-то дтское. Онъ большею частью скромно молчалъ, между тмъ какъ ‘весь интересъ вертлся около него. Благодарность за малйшую услугу, благоговніе передъ уважаемымъ Эрастомъ и г. Беліеръ, скромное вниманіе длали его похожимъ на мальчика. Только теперь видно было, какъ онъ еще молодъ. Когда г-жа Беліеръ при вид его ужасныхъ ранъ громко вскрикнула, онъ спокойно сказалъ:

— Все это я хотлъ сдлать людямъ, лучшимъ меня, уважаемая г-жа Беліеръ, но ихъ раны еще ужасне моихъ своею неизлечимостью.

Въ разговор онъ принималъ участіе только тогда, когда его спрашивали, и охотно слушалъ, когда Эрастъ и г-жа Беліеръ спорили о церковномъ устав, Феликсъ съ г-жею Беліеръ ссорились изъ-за пустяковъ, между тмъ какъ Лидія тихо скользила по комнат, какъ солнечный лучъ, придавая всему окружающему особую прелесть. Когда, наконецъ, Паоло, опираясь на Эраста и брата, сталъ переходить въ кресло и просиживать нсколько часовъ въ семейномъ кругу, вс ожидали, что скоро возвратится его прежнее духовное превосходство. Но онъ, попрежнему, оставался тихимъ, мягкимъ, душевно подавленнымъ. Наконецъ, Феликсъ задумался надъ состояніемъ брата, такъ мало соотвтствующимъ его горячему темпераменту, и молодой художникъ сказалъ себ:

— Его члены выздоровютъ, въ этомъ Эрастъ правъ, но онъ навки останется надломленною натурой, какъ я видалъ у немногихъ, оставшихся въ живыхъ, жертвъ римскаго судилища.

— Мн не нравится, что ты такъ остороженъ и снисходителенъ,— обратился онъ однажды къ Паоло посл того, какъ вс присутствующіе высказали свои порицанія по поводу новой выходки курфюрстскихъ богослововъ, между тмъ какъ Паоло спокойно и снисходительно старался оправдать ихъ поступокъ.— Какъ будто ты теперь не можешь порицать несправедливости!

— Можетъ быть, и такъ,— отвтилъ больной.— Я не вижу ошибокъ, которыхъ я самъ не могъ бы сдлать. Чему могутъ научить насъ наши ошибки, какъ не снисходительности къ другимъ?

Клитія, видя, какъ Паоло углубился въ самого себя, измнилась, она сдлалась грустна и несообщительна. Повидимому, ей доставляло удовольствіе служить ему, заботиться о всхъ, но веселая улыбка исчезла съ ея лица. Феликсъ, работая надъ ея мраморнымъ бюстомъ, замтилъ на ея лиц, когда она, по обыкновенію, сидла для него за работой, меланхолическое выраженіе, не бывшее у нея прежде.

— Она похожа на молодую вдову, грустно мечтающую о прежнемъ счастіи. Но я помогу этимъ глупымъ дтямъ выдти изъ ихъ несносной замкнутости и обоюднаго самопожертвованія.

Однажды Феликсъ увидалъ брата одного сидящимъ у окна своей комнатки и задумчиво смотрящимъ на Хейлигенбергъ, будто считая его темныя ели, рзко выступающія на бломъ фон облаковъ, онъ поспшилъ воспользоваться удобнымъ случаемъ.

— Ты, вроятно, измышляешь какую-нибудь новую философію, Паоло,— насмшливо сказалъ Феликсъ,— такъ какъ цлыми часами смотришь на голубое октябрьское небо.

— Я не вижу въ этомъ нужды,— спокойно отвчалъ Паоло.— Единственная философія — смиреніе, и этому научаетъ насъ сама жизнь.

— Это же заставляетъ тебя смиряться? Вы съ Лидіей, повидимому, сдлали договоръ взаимнаго самопожертвованія.

Яркій румянецъ внезапно залилъ блдное лицо больнаго.

— Зачмъ же ты скрываешься за облавами, больной Аполлонъ, и губишь твой цвтокъ? Разв нужно, чтобы я взялъ ее за руку и привелъ къ теб?

— Ты хочешь принести мн жертву, добрый Феликсъ,— воскликнулъ Паоло съ грустью,— но какъ я могу принять эту жертву?

— Принести жертву!- возразилъ художникъ, весело бросивъ въ сторону свою рафаэлевскую шапочку.— Мы, художники, великіе гршники. Съ тхъ поръ, какъ я лпилъ это красивое лицо, схватилъ ея черты и передалъ мрамору, моя душа освободилась отъ нея, какъ отъ всякой другой работы, счастливо оконченной. Я мечтаю о мене нжной и мене кроткой двушк, назначенной мн небомъ: неаполитанк съ орлинымъ носомъ, жгучими очами и острыми ногтями. Однимъ словомъ, я еще разъ хочу нарисовать Лидію на хоругвяхъ въ Скальци, но жениться на ней хочу также, какъ на Мадонн. Мн нужна жена, съ которой я могъ бы спориться.

Паоло грустно покачалъ головой.

— Даже если бы и такъ, то какъ могу я, обезчещенный, изуродованный живой мертвецъ, протянуть руку этому нжному созданію? Вдь, это было бы преступленіемъ!

Въ эту минуту къ нему склоняется молодая, блокурая головка, свжія, горячія губки прикасаются къ его блднымъ устамъ.

— Я хочу только ухаживать за этимъ больнымъ,— прошепталъ нжный, дрожащій голосъ.

— Лидія!— вскричалъ Паоло въ восторг.— Ты дйствительно хочешь соединить твою счастливую жизнь съ жизнью калки?

— Я сдлаю его такимъ же здоровымъ и веселымъ, какъ блка въ втвяхъ,— весело засмялась Лидія. Лицо блднаго больнаго просіяло отъ блаженства. Феликсъ же возвратился въ свою комнату, повернулъ къ стн мраморный бюстъ Клитіи и горячо принялся рисовать будущіе фасады г. Беліеръ.

— Такъ ты дйствительно избрала спутникомъ твоей жизни паписта, иностранца?— спросилъ Эрастъ, покачивая головой, когда на слдующее утро Лидія, опираясь на руку Паоло, объявила отцу свое ршеніе.

— Его страна будетъ моею страной, его счастіе будетъ моимъ счастіемъ, — отвтила Клитія съ такимъ внутреннимъ довольствомъ, что Эрастъ не сталъ противорчить.

— Я не хотлъ смшивать дла этого свта съ длами того,— серьезно заговорилъ Паоло,— иначе я сказалъ бы вамъ, что ее хочу возвращаться къ прежнему проклятію. Прежде я негодовалъ на вашу церковь, разрушившую алтари и опустошившую святыни, но у васъ одно преимущество передъ нами: у васъ нтъ рабовъ. Этотъ догматъ сегодня именно для меня не особенно важенъ. Каждый изъ насъ служилъ истинной вр, но при теперешней расщепленности мнній и мыслей кто можетъ сказать, чья вра истинная? Ради истинной вры вы преслдовали баптистовъ и аріанъ? Кальвинисты преслдуютъ васъ,цвингдистовъ, лютеранъ, ненавидятъ всхъ жителей Пфальца. Я ненавидлъ баптистовъ, цвингдистовъ, лютеранъ и кальвинистовъ. Мы вс обагрили руки кровью ради прославленія Бога, сказавшаго: ‘не убій’. Если мы будемъ такъ продолжать, то крики мучениковъ и кровь убитыхъ будутъ такъ же взывать къ небесамъ, какъ въ Нидерландахъ и Франціи, и каково это, можетъ судить только тотъ, кто испыталъ это на собственномъ тл. Надо заглянуть въ глаза ужасной смерти, чтобы узнать, какъ мало въ насъ твердыхъ убжденій, за которыя мы могли бы умереть. Недавно въ тюрьм я размышлялъ о томъ, кто же иметъ врное откровеніе духа, что его ученіе отъ Бога, и гд же въ этомъ мор заблужденія хоть одна твердая скала, къ которой можно причалить? Тогда мн пришли въ голову слова еретика, до сихъ поръ презираемыя мною. Это сказалъ извстный вашъ баптистъ. ‘Духъ,— говорилъ онъ однажды,— не въ догматахъ и обрядахъ, а въ жизни. Только тамъ онъ является, такъ что его видятъ, чувствуютъ и слышатъ. Поэтому истинная вра та, которая исполняетъ волю Божію,— а не измышляетъ догматы о невидимыхъ предметахъ, не человческихъ, а божескихъ’. Тогда я зажалъ себ уши, чтобы не слышать этихъ словъ, но въ уединеніи тюрьмы они снова вспомнились мн. Когда колдунья сказала, что она никогда не видала дьявола, изъ-за котораго мы ее сожгли, тогда я задумался, какъ часто за неизвстную вину мы длаемъ извстную несправедливость Все наше заблужденіе оттого, что мы слишкомъ много думаемъ о Его слав и мало о Его заповдяхъ, слишкомъ много говоримъ о томъ свт и мало объ этомъ, видимомъ. Забота о томъ неизвстномъ свт заставила презирать этотъ. Чтобы на неб быть ангелами, мы на земл были хищными волками. Только размысливъ о словахъ еретика: ‘духъ не видимъ нигд, кром жизни’, у меня съ глазъ какъ будто свалилась завса и я ршилъ ученіе о Бог предоставить Богу, а въ жизни поступать такъ, какъ Онъ вложилъ мн въ сердце и какъ указано въ писаніи.

Отвта Эраста не послдовало, потому что вошелъ г. Беліеръ съ Ксиландромъ, пришедшимъ поздравить Эраста. Черезъ минуту показался и Феликсъ, мене веселый, чмъ прежде.

— Нашъ другъ хочетъ насъ покинуть,— сказалъ гугенотъ.— Онъ возвращается въ Инсбрукъ въ художнику Коллинсу, а потомъ въ Неаполь. Я его уговаривалъ отказаться отъ панизма, но напрасно, онъ объявилъ, что не хочетъ разставаться съ своимъ народомъ и что художественная Италія никогда не возвысится до нашего поклоненія Богу въ дух и истин.

— Вы правы,— дружелюбно замтилъ Эрастъ.— Такой церкви, какъ ваша, мы не можемъ признать, также какъ итальянцы не могутъ признать такой, каковы наши. Намъ достаточно понять мысль и согласно съ ней поступить, итальянцы же хотятъ представить ее себ, воплотить. Можетъ быть, когда-нибудь придетъ время, когда этотъ диссонансъ разршится высшею гармоніей, какъ сказала однажды Лидія, только я боюсь, что этотъ день мира гораздо дальше отъ насъ, чмъ думаетъ Лидія. Вдь, есть же у насъ общаніе, что придетъ время, когда не будетъ ни споровъ, ни богослововъ, и я думаю, что свтъ испуститъ вздохъ облегченія, когда похоронитъ послдняго богослова.

— У этой могилы желалъ бы и я стоять, — воскликнулъ Ксиландръ.

— Я не хочу врить,— обратился Феликсъ къ Паоло,— что ты серьезно намренъ остаться въ этой туманной стран и растратить твою богатую дарованіями жизнь на безполезныя проповди въ голыхъ церквахъ, безъ музыки и картинъ. Нтъ, пойдемъ со мной! Ты итальянецъ, ты не можешь жить безъ искусства, и если ты останешься, то скоро запоешь super flumina Babylonis!

— Нтъ, Феликсъ,— сказалъ Паоло твердымъ, ршительнымъ тономъ,— для меня выборъ одинъ: лучше остаться безъ музыки и картинъ, безъ лавровыхъ рощъ и садовъ Геснериды, чмъ вернуться въ прежнюю геенну огненную.

— И ты дйствительно хочешь кончить кальвинистскимъ проповдникомъ?

Паоло помолчалъ минуту, потомъ ршительно отвтилъ:

— Когда мн вернулось сознаніе, я самъ себ ежедневно повторялъ: ‘прочь монашескую рясу’. Званіе, заставляющее насъ казаться лучшими другихъ людей, часто длаетъ насъ гораздо худшими ихъ. Посл всего мною испытаннаго я чувствую за собой много грховъ и, наконецъ, кмъ бы я могъ быть, на твоему мннію?

— Учителемъ, магистромъ, докторомъ, — возразилъ художникъ.

Паоло покачалъ головой.

— Я слишкомъ много испыталъ для того, чтобы быть чмъ-нибудь инымъ, а не священникомъ. Что же мн: исправлять искалченные стихи древнихъ поэтовъ или собирать отрывки ученыхъ софистовъ, или возиться еще въ какомъ-нибудь ученомъ хлам? Это испыталъ то, что я, тотъ не можетъ центромъ своего существованія ставить удобство жизни. Въ сущности жизни, какъ она ни горька, обращены мои мысли, это будетъ моею новою задачей. Я хочу просить -у курфюрста прихода, скрытаго въ дальнихъ лсахъ его государства. Тамъ я буду учить дтей складывать ручки, наставлять родителей охранять сердца дтей, укрплять супруговъ въ ихъ добрыхъ намреніяхъ, защищать слабыхъ, возвращать заблуждающихся. И если я, какъ врный пастырь, буду охранять самый маленькій приходъ такъ, что посл моихъ проповдей они легче и усердне возвратятся въ работ и тягостямъ жизни, сдлаются миролюбиве и покорне судьб, у меня будетъ боле совершенное убжденіе, что моя жизнь прошла не напрасно, чмъ если бы я научилъ мальчиковъ читать поэтовъ и доктора назвали бы моимъ именемъ какое-нибудь ученіе. Я хочу быть не извстнымъ, а забытымъ. Дти и сосди одни должны меня знать.

Клитія нжно прижалась къ его плечу и ласково посмотрла ему въ глаза. Только Феликсъ не хотлъ помириться съ тмъ, что концомъ этого великаго начала будетъ забытая гиперборейская, деревенька. Но магистръ дружески положилъ ему на плечо руку и сказалъ:

— Добрый Феликсъ, будь увренъ, что священникъ Паоло будетъ счастливе магистра Лауренцано, а слава нашего благороднаго рода ярче заблещетъ въ твоихъ искусныхъ рукахъ.

— Смотрите, что онъ создалъ, нашъ новый Микель-Анджело,— радостно вскричалъ г. Беліеръ, развертывая планъ новаго дома.

Восторженный крикъ огласилъ всю комнату.

— Какъ грандіозно возвышается этажъ надъ этажемъ,— сказалъ Эрастъ,— до высокаго фронтона, показывающаго свту вооруженіе, въ которомъ нашъ воинственный другъ такъ славно подвизался. А вотъ геральдическій зврь Беліеровъ и врное изображеніе нашей гостепріимной хозяйки.

— Mon Dieu,— вскричала маленькая француженка,— вдь, это ной попугай на рук. Но зачмъ здсь эти два ангела съ постройки Рупрехта, несущіе щитъ?

Клитія, покраснвъ, взглянула на друга, вспомнивъ тотъ часъ, когда она разсказала ему свой сонъ. Но художникъ не обратилъ вниманія на этотъ вопросъ.

— Здсь,— сказалъ художникъ, польщенный похвалами,— я оставилъ еще фризу, чтобы вы написали на ней вашъ девизъ

— Это дло художника,— любезно отвтилъ гугенотъ.

Феликсъ задумчиво склонилъ голову и, бросивъ нжный взглядъ на Лидію и брата, улыбаясь, взялъ грифель и твердою рукой начертилъ: ‘perstat invicta Venus!’

В. P.
‘Русская Мысль’, кн. I—VI, 1886

КЛИТІЯ.

Тейлора (профессора Гаусрата).

Глава I.

Глава II.

Глава III.

Глава IV.

Глава V.

Глава VI.

Глава VIII.

Глава IX.

Глава X.

Глава XI.

Глава XII.

Глава XIII.

Глава XIV.

Глава XV.

Глава XVI.

Глава XVII.

Глава XVIII.

Глава XIX.

Глава XX.

Глава XXI.

Глава XXII.

Глава XXIII.

Глава XXIV.

Глава XXV.

Глава XXVI.

Глава XXVII.

Глава XXVIII.

Читайте также: