Китай-городъ. Романъ Петра Боборыкина. T. I и II. Изданіе товарищества М. О. Вольфъ. 1883 г.
Китай-городъ. Романъ Петра Боборыкина. T. I и II. Изданіе товарищества М. О. Вольфъ. 1883 г.
Е. Н.
‘Русская Мысль’, No 7, 1883
Китай-город. Роман Петра Боборыкина. T. I и II, Некрасова Екатерина Степановна, Год: 1883
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Въ послднее время у насъ совершенно спуталось понятіе ‘романъ’ и ‘повсть’. Прежде хотя одно было несомннно: стоитъ на книг слово ‘романъ’, значитъ непремнно будутъ два главныя лица, а остальныя явится какъ необходимое аксессуары для полнаго представленія извстнаго времени, извстной жизни. Два главные героя уже ни въ какомъ случа не смшаются въ представленіи читателя съ Селифанонъ или Петрушкой, какъ бы авторъ ни отводилъ послднимъ много мста. Сколько бы паръ рядомъ, съ нимъ ни стояло, читатель хорошо съуметъ отличить главную парочку, которая служила автору фокусомъ и не смшивалась въ его воображеніи съ толпой хоровода. Совсмъ другое дло современный романъ, хотя бы ‘Китай-городъ’… Пусть бы авторъ отступалъ отъ прежняго опредленія, пусть бы нарушалъ древне принятыя правила,— не въ этомъ дло. Важно, чтобы на мсто стараго, разрушаемаго фундамента возводился иной, прочный… И что же съ этой стороны представляетъ современный романъ: ‘Китай-городъ’? Это — калейдоскопъ, довольно неискусно составленный, гд стеклышки не складываются въ общую картину, при каждомъ поворот выскакиваетъ по одному новому, причемъ старое прячется за нарочно для итого устроенную перегородку. Въ общемъ по своему плану романъ напоминаетъ старую народную сказку: ‘Пошла коза съ орхами, пошла коза съ калеными’. Пошла и не воротилась. Ждали, ждали,— ея все нтъ. Послали за ней волка. Волкъ побжалъ и — пропалъ. Ждали, ждали — не дождались. За волкомъ послали медвдя… Онъ побгъ и — пропалъ, и т. д. цлая вереница зврей одинъ за другимъ пробжали и пропали, а потомъ ихъ всхъ заразъ пошли и передушили.
Вплоть до послднихъ главъ читатель встрчаетъ въ ‘Китай-город’ новыя лица, словно на Нижегородской ярмарк. При такомъ обиліи лицъ нечего конечно и думать о цльности изображенія, о. выдержк характеровъ. Къ тому же цль и способъ изображенія ужасно смахиваютъ на каррикатурные эскизы. Увидалъ лицо тотчасъ набросалъ его каррикатуру. Вотъ хоть бы на балу у Рогожиныхъ: изъ профессоровъ одинъ былъ очень толстый брюнетъ съ выдавшійся животомъ, молодой человкъ въ просторномъ фрак. Его черные глаза смотрли насмшливо. Въ эту минуту онъ запускалъ въ ротъ ложку съ зернистой икрой… ‘Что-съ, каковы купчихи-то? Всю губернію заставили у себя плясать… Мы вотъ закусимъ и въ ресторанчикъ въ томъ же заведенія, спросимъ паровую стерлядку или дичинки!…’ — говорилъ все тотъ же толстый… (т. II, стр. 135-136).
Вотъ и все о толстомъ профессор,— онъ больше уже не встртится, не будетъ играть никакой роли, какъ и цлая вереница, идущая насквозь вдоль романа. Даже и т лица, которымъ авторъ не прячетъ, не угоняетъ тотчасъ же за козой, а нтъ-нтъ да и покажетъ зрителю,— даже и т не представляются читателю полными фигурами съ опредленнымъ очертаніемъ, яснымъ обликомъ. Хотя бы этотъ ученый Пирожковъ, недавно вернувшійся изъ ученой поздки за границу, который постоянно шмыгаетъ въ роман,— даже онъ не складывается у читателя въ цльную фигуру. Онъ — остатокъ дворянскаго рода, очутился въ родномъ город Москв съ цлью держать экзаменъ на магистра. Но, вмсто лабораторій, посщаетъ рестораны, трактиры, не брезгуетъ даже ‘сундучнымъ рядомъ’, гд выпиваетъ заразъ нсколько бутылокъ квасу, съдаетъ нсколько пироговъ, жареныхъ мозговъ, которые ему подаютъ на бумажк… Надо замтить, что такой плотный завтракъ слдовалъ непосредственно за прекрасной закуской въ одномъ изъ недурныхъ московскихъ ресторановъ… Авторъ, какъ видно, желалъ въ этомъ ученомъ дворянин изобразить жрущую Москву… Все время этотъ, по словамъ автора, ученый производитъ впечатлніе мямли, тихоня, даже нсколько туповатаго человка. Вдругъ въ конц 2 тома, совершенно сюрпризомъ для читателя, Пирожковъ оказывается способнымъ шутить. На вечеринк у своихъ знакомыхъ (изображеніе которой вышло у автора опять плохой каррикатурой) онъ ‘искренно излился и позабавилъ всхъ своими шутливыми, но внутренно горькими соображеніями..’ (стр. 245). Эта-то олицетворенная утроба, желудокъ на ножкахъ — думаетъ (?), шутитъ, забавляетъ!!… Читателю остается только безнадежно пожать плечами…
Нчто лубочное проглядываетъ въ описаніи каждаго лица. Боборыкинъ всегда былъ извстенъ какъ фотографъ, но на этотъ разъ онъ не можетъ похвалиться даже фотографическою врностью передъ своимъ читателемъ. Читатель — москвичъ, разумется — можетъ по нкоторымъ намекамъ догадаться, кого изъ своихъ друзей осмиваетъ авторъ въ томъ или другомъ выведенномъ лиц. Но это только по намекамъ, по какой-нибудь бросающейся въ глаза вншности, а не по врно угаданной и охваченной характерной черт. Такъ, когда онъ говоритъ о профессор, кушающемъ икру на балу у Рогожиныхъ, можно догадаться, о комъ идетъ рчь только по намеку, что профессоръ толстъ и носитъ просторный фракъ. Вотъ, все, что есть общаго съ живымъ лицомъ, остальное — все пошлая, безцльная, безсмысленная выдумка, плодъ богатой фантазіи автора…
Основной умыселъ романа ‘Китай-Городъ’ — показать, какъ нкогда аристократическая Москва сдлалась теперь добычею купечества. Оно держитъ въ рукахъ своихъ весь городъ. Здсь дворянство уже спло свою псню. Въ Москв теперь куда ни взглянутъ — везд сидятъ купцы. Въ университет диссертацію на магистра сдаетъ купецъ, въ Благородномъ собраніи на симфоническихъ вечерахъ — все занято купечествомъ, балы задаютъ купчихи. Фабрики — въ рукахъ у нихъ-же. Купцы открываютъ и школы, и занимаютъ вс видныя мста. Въ рукахъ купцовъ — и литература, и искусство,— у нихъ и журналы, и газеты, и картинныя галлереи… Обднвшіе дворяне служатъ у этихъ же купцовъ прихлебателями, живутъ на ихъ счетъ, питаются около нихъ. Дочери генераловъ, дворянъ выходятъ за молодыхъ купчиковъ замужъ. А молодежь купеческая уже учится, дльные изъ ихъ среды воспитываются за границей, являются на все умлыми, могутъ на фабрикахъ замнить прежнихъ нмцевъ-директоровъ. Къ женскому же молодому поколнію въ купескую среду усплъ проникнуть вольный духъ, он успли нахвататься въ полномъ безпорядк новыхъ идей и съ такимъ хаосомъ представляютъ изъ себя ни то, ни се.
Для знакомства съ ними выпишемъ одну изъ подобныхъ сценъ.
Одна изъ многихъ героинь романа, Анна Серафимовна, пріхала къ своей тетушк. Ее встртила двоюродная сестра, дочь хозяина, Любаша, которая по разниц лтъ звала Анну Серафимовну тетей.
‘— Тетя!… Пора!— кричала Любаша, тиская Анну Серафимовну.
— Всего пять минут опоздала.
— Жрать смерть хочется!— сошкольничала Любаша на ухо, но такъ, что подруги ея слышали и разразились смхомъ.
— Ахъ, Люба!— вырвалось у Селезневой (Анна Сераф.). Она при постороннихъ церемонилась.
— Ну, ладно!— отозвалась Любаша.— Тетя, голубушка! Шляпка-то у васъ — цлый овинъ. А лихо! Только я ни за что бы не надла. Пожалуйте, пожалуйте, родительница ужь переминается.
Она схватила Анну Серафимовну за плечи и больше потащила, чмъ повела въ залу.
— Брысь, брысь, реалисты-стрекулисты!— крикнула она на техниковъ, расталкивая ихъ.— Не пылить!…’ (т. II, стр. 21)…
Можетъ-быть Любаша, какъ карриеатура на извстное лицо, и напоминаетъ его. Но какой интересъ представляетъ романъ, гд дйствующія лица изображаютъ каррикатуру на живыхъ людей, будутъ ли они хороши или дурны? Какое дло до нихъ читателю? Ему интересны типы, отражающіе собой тотъ или другой моментъ жизни, общаго развитія, интересовъ… Но Боборыкину типы всегда были не по силамъ, какъ не подъ силу фотографу-копіисту созданіе художественнаго образа. Потому этого съ него и спрашивать нельзя.
При вид, какъ купечество забираетъ все въ свои руки, новое поколніе изъ дворянъ желаетъ съ помощію ума взять верхъ надъ буржуазіей. Но, чтобы достаточно окрпнуть для борьбы, оно пока само опирается на то же купечество и въ то же время усердно изучаетъ его пріемы и способъ дйствій, какъ тайный врагъ, намревающійся вскор объявятъ войну. Представителемъ этого новаго молодого поколнія изъ дворянъ является Палтусовъ. Онъ. сперва служилъ въ военной служб, ходилъ волонтеромъ въ сербскую и болгарскую войну. Вернувшись благополучно съ поля брани, слушалъ лекціи въ Московскомъ университет и затмъ вошелъ въ компанію къ новымъ воротиламъ-дльцамъ, составилъ себ большое знакомство среди купечества, которое его уважало за дловитость и образованіе. Дв передовыя извстныя московскія купчихи влюбились въ него… Анна Серафимовна Селезнева, которая дала самолично отставку своему кутил-мужу, сама завдывала всми длами, управляла фабрикой, заводила заводы, и Марья Орестовна Лтова, которая держала мужа въ черномъ тл, брала у него деньги, сорила ими для своего удовольствія и, наконецъ, ухала за границу. Первая даже сама открылась въ любви Палтусову, но онъ ей не отвтилъ взаимностью. Вторая, узжая за границу, поручила ему безконтрольно управленіе всмъ своимъ состояніемъ. Онъ относился къ ея деньгамъ честно. Но вдругъ представился случай купить домъ. Онъ купилъ, при чемъ долженъ былъ затратить нсколько изъ ея денегъ… Съ ней вдругъ сдлался ракъ, и она вдругъ умерла, хотя извстно, что отъ рака вдругъ не умираютъ, и иногда онъ, обнаружившись на груди, можетъ длиться по нскольку лтъ… Но Лтова вдругъ умерла. Наслдникомъ у нея остался кутила-братъ. Схоронивъ сестру, онъ тотчасъ сталъ требовать деньги съ Палтусова. Всхъ денегъ налицо не оказалось.. Палтусова арестовали. Селезнева, узнавшая объ этомъ, тотчасъ похала въ частный домъ, гд содержался Палтусовъ, и предложила взять его на поруки. Но онъ не согласился.
‘Онъ молча пожалъ ей руку.
Когда онъ заговорилъ, голосъ его дрогнулъ отъ искренняго чувства:
— Славная вы, Анна Серафимовна, я вамъ всегда это говорилъ (правда, ужь такъ часто говорилъ, что и читателю эта фраза надола). Вы думала, быть-можетъ, что я тикъ только чувствительными фразами отдлываюсь?…. Спасибо.
— Скажите,— продолжала она въ большомъ смущеніи,— куда хать, кому внести?
— Полноте, не нужно,— остановилъ онъ ее и выпустилъ ея руку — Залогъ можно бы было найти. Я было и думалъ сначала, да разсудилъ, что не стоить’. (т. II, стр. 228).
Но не прошло и недли, какъ Пирожковъ, идя по бульвару, видлъ, какъ въ коляск прокатилъ Палтусовъ съ Селезневой.
Въ этотъ день въ Московскомъ трактир праздновали открытіе новой залы. Туда и направился, шляющійся изъ одного угла въ другой, ученый Пирожковъ…
На этомъ и кончается романъ.— Симпатія автора ясно лежитъ къ Селезневой — этой купчих, сохранившей волжскій обликъ, и къ Палтусову. Есть еще въ роман боле молодая парочка, которой онъ столько же симпатизируетъ, но мы на ней уже не остановимся, чтобы не удлинить черезчуръ рецензіи…
Въ общемъ романъ производитъ впечатлніе народной лубочной картинки, на которой изображена толпа. Много народу, у каждой фигуры и носъ, и глаза, но вс безъ выраженія. Вс для удобства художникъ смазалъ одной краской пошлости и благоутробія.
Что касается до слога, то пусть читатель насладятся самъ вмст съ нами.
‘Да! кто потще славне’ (т. I, стр. 378).
‘Ее накренило въ сторону’ (говорятся про героиню) (т, I, стр. 279).
‘Вся небольшая площадь улыбалась, точно ядреная купчиха’ (т. I, стр. 6).
‘За то журналы и книги читали запоемъ, точно варенье глотали ложками‘ (т. I, стр. 48).
‘Брови, какъ дв пышныхъ собольихъ кисти’ (т. I, стр. 83).
‘Разноцвтные куполы Василія Блаженнаго тшили глазъ, словно гирлянда намалеванная даровитымъ ребенкомъ (?!), разыгравшимся среди мрака и крови’ (?!) (т. I, стр. 66).
Изданіе романа принадлежитъ фирм Вольфъ, хорошо извстной по своей аккуратности и любви къ изящному, но, къ сожалнію, на этотъ разъ не можетъ стать рядомъ съ хорошими обычными изданіями Вольфа: бумага непозволительно сра и тонка, словно кисея, а романъ неимоврно дорогъ: три рубля 50 коп.