КИРГИЗСКІЙ НАБГЪ.
(Друзьямъ моимъ. )
Сверные цвты на 1830. СПб, 1829
А. Крюковъ.
Киргизский набег, Крюков Александр Павлович, Год: 1829
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Вы конечно знаете, въ географическомъ отношеніи, тотъ участокъ земли, который, находясь между рками Ураломъ и Илекомъ, и будучи ограждены отъ Киргизскихъ степей рядомъ форпостовъ Ново-илецкой линіи, составляетъ особенный округъ мстечка {Илецкой защиты.}, давно извстнаго по своимъ солекопнямъ. Если жь не знаете, то прошу васъ взглянуть на подробную карту Россіи. Чрезъ этотъ самый участокъ (или какъ вамъ угодно его назвать), въ 18… году пролагалъ я, разумется по приказанію начальника, дорогу для обозовъ съ илецкою солью, и во время исполненія этого дла, со мною случилось приключеніе особаго рода, приключеніе, достойное занять нсколько строфъ въ какой-нибудь Байроно-романтической поэм: ибо въ немъ новость положеній была соединена съ неожиданностію и ужасомъ. Какъ жаль, что я не умю писать поэмъ! Покрайней мр я разскажу вамъ мое поэтическое приключеніе просто, какъ прозаическій анекдотъ: и если вы удостоите меня такимъ же вниманіемъ, какимъ пользуются разскащики городскихъ новостей и другихъ невинныхъ житейскихъ вздоровъ, то буду доволенъ тмъ, какъ нельзя боле. И такъ, прошу слушать…. Но прежде считаю нужнымъ сказать нсколько словъ о Ново-илецкой линіи и о сосдяхъ ея Киргизцахъ.
Сіи линія съ начала весны до конца осени содержится въ грозномъ военномъ вид: форпосты бываютъ вооружены пушками, небольшими отрядами регулярной пхоты, Козаковъ, Тентярей, Мещеряковъ и Башкирцевъ, денно и нощно разъзжаютъ по ней дозоры — и отъ одного пикета до другаго ловкій Башкирецъ можетъ докинуть стрлу. Случится ли ночная тревога: вдругъ вспыхиваютъ маяки (т. е. огромные шесты, обверченные соломою и стоящіе подобно великанамъ, при каждомъ пикет), толпы Козаковъ, Мещеряковъ, Башкирцевъ высыпаютъ изъ укрпленія, и съ топотомъ ихъ коней сливается гулъ встовой пушки, находящейся въ Илецкой защит, на вершин Намаза {Намазъ, киргизское слово, значитъ святой. Такъ называется гипсовый холмъ при Илецкой защит, на коемъ Киргизцы въ старину совершали торжественныя молитвы.} или караульной горы. Но и при такихъ мрахъ предосторожности, киргизскимъ разбойникамъ удается иногда, обманувъ кордонную стражу, пробираться на нашу сторону, похищать рускій скотъ, пожигать сно, топтать поля, увлекать въ неволю оплошныхъ поселянъ или бдныхъ путешественниковъ, не разбирая ни званія, ни пола, ни возраста. Случается даже, что Киргизцы, собравшись большою толпою, имютъ дерзость нападать на самые форпосты, выдерживать стычки съ нашими отрядами и срывать пикеты въ уединенныхъ мстахъ. Впрочемъ, никогда почти военныя проказы сихъ номадовъ не остаются безъ наказанія. Козаки, а особенно Илецкой защиты, будучи лучше вооружены, смле и ршительне своихъ непріятелей, умютъ угадывать ихъ намренія, находить Киргизцевъ чутьемъ по слдамъ, открывать шайки ихъ въ чаще камышей, въ глубин овраговъ, нападать врасплохъ — и смертельными ударами отъучать ихъ отъ пагубной страсти къ набгамъ. Кстати о защитинскихъ Козакахъ. Киргизцы боятся ихъ боле суровой зимы, скотскаго падежа и улькунъ-мултыкъ или большаго ружья, т. е. пушки. Нкоторые изъ нашихъ линйныхъ героевъ {Напр. покойный Яковъ Бляковъ, о которомъ сложено нсколько псенъ и котораго Киргизцы называютъ Якубъ-батыръ.} пріобрли въ степяхъ и между своими какую-то знаменитость, похожую на славу такъ что дла ихъ возпваются Рускими въ народныхъ историческихъ псняхъ, a имена наводятъ паническій страхъ на Ордынцевъ, присоединяющихъ къ нимъ, въ знакъ невольнаго уваженія, почетное названіе батыра, т. е. богатыря.
Напрасно донын Правительство старалось и старается положить конецъ безпрестаннымъ разбоямъ и дракамъ на Ново-илецкой, и и вообще Оренбургской линіи. Вс его предпріятія по сему предмету послужили только къ подтвержденію истины, что докол Киргизцы будутъ Киргизцами — народомъ кочующимъ, но образованнымъ и огражденнымъ отъ всякой власти непроходимою степью, до тхъ поръ грабительство, извстное y нихъ подъ названіемъ баранты, будетъ уважаемо ими, какъ народный обычай, ибо нравы непросвщенныхъ народовъ не измняются и вками. Слдственно Киргизцевъ надобно по возможности просвтить, — Правительство, какъ намъ извстно, приступило уже къ исполненію сего благодетельнаго средства, но это не относится къ моему анекдоту.
Я сказалъ, что Ново-илецкая линія содержится въ военномъ вид только съ начала весны до конца oceни. Зимою картина переменялася. Глубокій снгъ, трескучіе морозы, ужасныя мятели, называемые тамъ буранами, все это принуждаетъ киргизскихъ батырей сидть смирно въ ихъ войлочныхъ шатрахъ или кибиткахъ. Самые безпокойные изъ нихъ откочевываютъ, вмст съ дикими ишицами, къ теплымъ берегамъ Аральскаго мори, къ предламъ Бухаріи и Хивы, а т, которые посмирне, облегаютъ дружелюбными аулами рускую границу, мняютъ свой скотъ на хлбъ линйныхъ жителей и на принятыя въ кочевомъ киргизскомъ быту произведенія нашихъ мануфактуръ, здятъ къ намъ въ гости и сами принимаютъ гостей, однимъ словомъ, живутъ съ нами, какъ добрые пріятели, до самой весны, при такомъ положеніи длъ, военная строгость на линіи становится не нужною, въ начал Ноября, часто и ране, линйные гарнизоны идутъ на зимнія квартиры, Башкирцы и Мещеряки длинными толпами отправляются въ свои кантоны, линія пустетъ, сердитые бураны увиваются вокругъ покинутыхъ маяковъ, a въ форпостныхъ землянкахъ остается только небольшое число обывателей и сторожей {Войска, охраняющія линію въ продолженіе лта, обыкновенно называются лтнею кордонною стражею.}.
Мн должно было исполнить порученіе, о которомъ сказалъ я выше, въ половин Маія, Ново-илецкая линія не была еще тогда занята войсками, a цвтущая весна благопріятствовала уже набгамъ неугомонныхъ Ордынцевъ. Впрочемь, имя въ конво семь хорошо вооруженныхъ Koзаковъ Защитинской сотни, и съ братомъ моимъ, унтеръ-Шихтмейстеромъ {Авторъ служилъ тогда въ горной служб.}, съ унтеръ-офицеромъ Мошнинымъ (не безъ намренія сказываю его имя) и восемью вооруженными работниками, — благополучно и безъ всякихъ замчательныхъ приключеній, снялъ ситуацію малоизвстныхъ пустынь, чрезъ которыя пролагалась дорога. Оставалось только выставить по ней знаки или вхи, для указанія прямаго пути въ сихъ безпримтныхъ мстахъ.
Въ полдень, 20 Маія, мы находились посреди необозримой равнины, какъ плаватели посреди Океана. Сдой ковыль, подобно тонкой пелен, мялся подъ нашими ногами, струился вокругъ насъ и сливался вдали с краями синяго неба. Лишь изрдка утомленные взоры спшили отдыхать на коврахъ муравы и цвтовъ, покрывающихъ длинныя впадины, которыя можно назвать Оазисами сей равнины. Вправо открывались иногда дымоподобные холмы Общаго Сырта и лса Уральскаго берега.
Какъ жаль, что какой-нибудь ученикъ Орловскаго не подсмотрелъ шествія нашаго маленькаго каравана {Я назвалъ мою команду караваномъ, во первыхъ потому, что она съ виду въ самомъ дл походила на караванъ, хотя въ ней не было ни товаровъ, ни верблюдовъ, во вторыхъ потому, что не нахожу приличнйшаго ей названія.}! Эта картина, по моему мннію, стоила бы мастерскаго карандаша его. Я постараюсь описать ее, какъ умю. Нсколько ловкихъ Козаковъ, безпрестанно зазжая впередъ, вели, посредствомъ длинныхъ своихъ дротиковъ, прямую линію, a вслдъ за ними работники вколачивали въ землю колья, съ навязанными на верху пучками благо ковыля,— зыбкими, какъ перья старинныхъ рыцарскихъ шлемовъ. По об стороны линіи тянулось нсколько возовъ съ кольями, и наконецъ, шествіе заключалось длинными карандасами — степнымъ экипажемъ, весьма похожимъ на похоронныя дроги. На нихъ сидлъ поручикъ К… (который похалъ со мною изъ кр. Разсыпной, въ качеств смотрителя солевозной дороги), полубольной, высокій, сухощавый, какъ рыцарь печальнаго образа, въ одномъ камзол, съ калмыцкою трубкою въ зубахъ, съ татарскимъ колпакомъ на голов, что касается до меня, то покорный слуга вашъ, землякъ дикихъ Ордынцевъ, привыкшій съ дтскихъ лтъ къ ихъ кочевой жизни, — халъ верхомъ, сидя на широкомъ и мягкомъ киргизскомъ сдл такъ же спокойно, какъ въ вольтеровскихъ креслахъ. Рядомъ со мною хали два Козака, сохранявшіе въ памяти неизтощимый запасъ любопытныхъ преданій, которыя въ совокупности составили бы самую подробную исторію ихъ родины, бывавшіе въ молодецкихъ походахъ далеко за Сыр-дарьею и неуступавшіе въ искуств защищаться и нападать ни одному изъ степныхъ Каратаевъ и Джилимановъ {Современные батыри, славные въ степи, первый, какъ бывшій претендентъ Ханскаго достоинства, который, какъ неукротимый разбойникъ.}. Тутъ же халъ и веселый, беззаботный Мошнинъ. Съ благодарностію долженъ я сказать, что мткое ружье его часто доставляло намъ вкусный обдъ въ нашемъ безквартирномъ поход, нарядъ Мошнина составлялъ большую противоположность съ одеждою Козаковъ. При высокомъ рост и крпкомъ сложеніи, при загорлыхъ лицахъ, украшенныхъ густыми усами, они были одты въ преширокіе кафтаны, шаровары, имли на голов мохнатыя шапки, за плечами длинныя уродливыя ружья съ ражками, a вмсто пояса толстый ремень, съ прившеннымъ къ нему пороховымъ рогомъ, киргизскою калтою {Калта, такъ называется кожаная сумка, которая служитъ Киргизцамъ вмсто лядунки и ташки.}, ножемъ и другими снарядами. Напоминая одеждою, вооруженіемъ и ухватками сподвижниковъ Стеньки Разина, Козаки мои могли бы до смерти перепугать собою какого-нибудь эирнаго петиметра или робкую, нжную даму. Напротивъ того Мошнить въ кожаномъ картуз, въ изношенномъ мундир съ обрзанными фалдами, въ холстинныхъ панталонахъ, въ шерстяныхъ чулкахъ и поршняхъ {Поршни — дна лоскута сыромятной кожи, стянутые ремнями и такимъ образомъ составляющіе родъ сандалій. Ихъ носятъ въ нкоторыхъ губерніяхъ крестьяне.} или рускихъ сандаліяхъ, столь же легкихъ, какъ башмаки французскаго придворнаго кавалера, — Мошнинъ, невысокій и плотный, съ короткимъ ружьемъ своимъ, точно такъ же походилъ на степнаго богатыря, какъ жокей ныншняго лорда на турецкаго пашу или на желзнаго воина крестовыхъ походовъ.
Шутя съ товарищами и наблюдая за дйствіемъ нашихъ геодезистовъ, и вовсе не думалъ о бродящихъ киргизскихъ разбойникахъ, хотя зналъ, что въ настоящее время года странствовать тамъ, гд мы находились, не совсмъ безопасно. Правда, видя иногда задумчиваго Козака, обводящаго вокругъ внимательные взоры, я начиналъ чувствовать тайное безпокойство и пристальне смотрть въ туманную даль, но тишина земли и неба скоро возвращала мн прежнюю беззаботность, что касается до моихъ воиновъ, то они говорили о Киргизцахъ не иначе, какъ съ величайшимъ презрніемъ. Напримръ, замтивъ однажды вдали неподвижную точку, я спросилъ одного изъ моихъ Козаковь, не можетъ ли онъ разсмотрть, что тамъ чернется?— ‘Кустъ, или беркутъ {Степной орелъ},’ отвчалъ онъ сухо. — То-то, смотри, не Киргизецъ ли?— ‘Ну, такъ что жь, хоть и Киргизецъ.’ — Какъ бы они не напали на насъ врасплохъ?— ‘Пускай попробуютъ!’ — сказалъ прехладнокровно Козакъ. Тмъ и разговоръ кончился.
Такимъ образомъ достигли мы вершины рчки Николки, гд заране предположено было порядочно отдохнуть, пообдать и накормитъ лошадей. Мошнинъ, исправляя должность квартирмейстера, пріхалъ туда прежде насъ и, усплъ застрлить нсколько утокъ для нашего обда. Мсто, на которомъ поставили мы свой таборъ, лежитъ гораздо ниже окрестной равнины, возвышающейся вокругъ него (какъ отлогіе края чайнаго блюдичка вокругъ дна) едва примтною покатостію. Это небольшой острый мысъ, образуемый озерцомъ, или лучше сказать, глубокою, похожею на провалъ ямою и крутымъ оврагомъ, въ нее впадающимъ. Вода въ ям, къ счастію нашему, была холодна и чиста, a берега ея устилались коврами свжей, прекраснйшей муравы. Все это было для насъ тмъ пріятне, что утомленные здою и зноемъ, мы чувствовали въ одно время и жажду и голодъ и большую нужду въ отдохновеніи. Я былъ веселъ, я былъ почти счастливъ. Кому, подобно мн, случалось странствовать по степямъ, тотъ конечно не спроситъ: отъ чего вс номады такъ сильно привязаны къ своей дикой, кочующей жизни. Поврите ли, что сія незавидная и повидимому даже бдственная жизнь, иметъ свои радости, свои наслажденія, вовсе неизвстныя слабымъ, изнженнымъ обитателямъ городовъ и столицъ? Одно уже отсутствіе свтскихъ приличій, одна совершенная свобода поступковъ и склонностей длаетъ жизнь сію драгоцнною для души гордой, свободной и мечтательной. Можетъ быть не вс согласятся въ этомъ со мною, но и признаюсь вамъ, что часто, среди блестящихъ увеселеній столицы, среди всевозможныхъ изобртеній ума и роскоши, другъ вашъ уносится мечтами въ зауральскія степи, къ тому прекрасному времени, когда новый Донъ-Кихотъ, безпечно и весело искалъ онъ приключеній въ сихъ уединенныхъ и молчаливыхъ пустыняхъ.
Въ нсколько минуть лошади наши были выпряжены, разсдланы, стреножены и пущены на свжую мураву. Блдный огонекъ засверкалъ подъ чугуннымъ котломъ, повшеннымъ, какъ водится, на деревянномъ треножник, и каждый изъ путниковъ спшилъ возпользоваться временемъ роздыха, чтобы удовлетворитъ свои желанія или прихоти. Одинъ, напримръ, закидывалъ въ озеро походныя верши, другой вытаскивалъ изъ дорожной сумы готовый запасъ, третій устроивалъ изъ войлока родъ палатки, чтобы защитить себя и товарищей отъ палящаго зноя. Степной нашъ метр-д’отель или попросту кашеваръ, усердно щипалъ утокъ, застрленныхъ Мошнинымъ, поручикъ еще разъ закурилъ калмыцкую свою трубку, братъ мой игралъ козачьимъ дротикомъ, и, сидя на карандасахъ, спиною къ оврагу, вынулъ изъ кармана табакерку и открылъ ее…. Вдругъ пронзительный крикъ, показавшійся мн журавлинымъ, поразилъ слухъ мой — и прежде нежели я усплъ спросить о причин сей нечаянности, смятенные мои товарищи закричали: ‘Киргизцы! Киргизцы!’ Я оглянулся назадъ: девять наздниковъ, на лошадяхъ, черныхъ, какъ вороново крыло, въ остроконечныхъ блыхъ колпакахъ, въ легкой, свободной одежд — неслись на насъ съ быстротою буйнаго вихря, неслись, изпуская ужасные вопли и грозно потрясая своими длинными, зыбкими пиками! Впрочемъ, разсматривать ихъ было некогда. Вс мы, какъ вы представить себ можете, вскочили, засуетились, схватили ружья — и нсколькими, наудачу пущенными выстрлами, встртили незваныхъ гостей. Къ счастію, глубокій оврагъ, примченный Киргизцами тогда уже, когда они подскакали къ его берегу, отвратилъ отъ насъ ужасъ внезапнаго нападенія. Увидвъ свою ошибку, Ордынцы круто поворотили въ сторону и спшили оный объхать, съ намреніемъ завладть всми нашими лошадьми, бродивишми, благодаря безпечности Козаковъ, довольно далеко отъ табора. Наши также бросились къ лошадямъ, и вырвали ихъ почти изъ рукъ разбойниковъ. Имъ не удалось даже похитить козачьяго дротика, воткнутаго въ землю на томъ мст, гд должно было поставить астролябію для назначенія новой линіи. Посл такой неудачи, Ордынцы пустились отъ насъ въ ту сторону, откуда сдлали нападеніе, a наши сопровождая ихъ крикомъ, бранью и проклятіями, спшили осдлать лошадей и говорили въ одинъ голосъ, что должно гнаться за Киргизцами.
Сначала я былъ пораженъ нечаянностію сего приключенія, какъ дикій Американецъ первымъ выстрломъ пушки, но видвъ и малочисленность нападавшихъ и постыдное бгство ихъ съ мста сраженія, ободрился и старался доказать своимъ спутникамъ, сколь безполезно и легкомысленно ихъ намреніе догонять летучую киргизскую шайку, которая, на прекрасныхъ коняхъ своихъ, далеко оставила бы насъ за собою, какъ соколъ оставляетъ иногда задорное стадо воронъ.— Но поручикъ (видъ стычки и ружейные выстрлы въ одну секунду возвратили ему и юношескій жаръ и опрометчивую храбрость), но Мошнинъ, вышедшій изъ себя отъ ярости, но Козаки, жадные къ корысти и бою, не хотли и слушать моихъ представленій. Только нкоторые изъ работниковъ, спрятавшіеся подъ возы при первой тревог, и два Козака изъ Татаръ, трепетавшіе и поблднвшіе отъ ужаса, боязливыми взорами изъявляли свое согласіе со мною. Длать было нечего! Опасаясь прослыть трусомъ между товарищами, я взялъ y одного изъ миролюбивыхъ воиновъ карабинъ и сумку съ патронами, повсилъ ихъ себ на плеча и селъ на лошадь, чтобы летть, какъ говорится, навстрчу славы и смерти. Въ это время мы замтили, что Ордынцы, отъхавъ отъ насъ съ версту или боле, даютъ кому-то сигналъ, кружась на лошадяхъ по азіатскому обыкновенію. Недоумніе наше при семъ явленіи было непродолжительно: густая толпа, какъ туча, показалась на краю горизонта — и вс мои воины соскочили съ коней безъ команды! Я, не теряя не сей разъ присутствія духа, взобрался на вершину возя съ кольями, для наблюденій… и вотъ, смотрю вправо — валитъ другая толпа, гуще первой, прямо противъ насъ — показывается третья.
Признаюсь, что при семъ зрлищ сердце мое сжалось, какъ высушенная губка, и вдругъ налилось кровью, какъ губка, брошенная въ воду. Вс понятія объ ужасахъ киргизскаго плна, вс повствованія объ изтязаніяхъ плнниковъ, слышанныя и читанныя мною въ продолженіе жизни, слились въ одну мысль — и эта мысль съ неизъяснимою быстротою проникла все мое существо! Надобно знать, что живучи въ Оренбургскомъ краю, должно поневол безпрестанно слушать ужасныя повствованія о жестокостяхъ Киргизцевъ и о бдственной участи ихъ плнниковъ (какъ здсь, напримръ, слушаемъ мы иногда скучные разговоры о модахъ, журнальныхъ перебранкахъ, политик и погод), a поскольку каждый, пускающійся въ путь по линіи — не говорю уже о степяхъ — бываетъ заране сильно напуганъ предполагаемыми опасностями и ужасается, при одной мысли о появленіи хищниковъ. Такъ и мн слишкомъ были извстны разбойническіе ихъ подвиги, чтобы чувствовать весь ужасъ нашего положенія. Къ тому же часто слыхалъ я, что по зврскому обыкновенію Киргизцевъ, непріятель, упорный въ сопротивленіи и взятый съ оружіемъ въ рукахъ, не долженъ ожидать ни малйшей пощады. Сіи варвары обыкновенно извлекаютъ изъ него жизнь медленными муками: отскаютъ членъ за членомъ, морятъ голодомъ и жаждою, жгутъ на огн, сдираютъ кожу съ живаго…. Я окинулъ глазами наше мстоположеніе, глубокій оврагъ, обрывистые берега — какія превосходныя средства защиты! — Пусть они нападаютъ! Будемъ обороняться до послдней крайности, стрлять до послдняго заряда, спустимся въ оврагъ — бросимся въ воду, если враги сдлаютъ ударъ ршительный, — умремъ, но не отдадимся въ плнъ!…
Мн первому вздумалось тогда устроить изъ нашихъ возовъ родъ цитадели, которая могла бы намъ служить оградою со стороны, открытой нападенію Ордынцевь. Козаки поняли эту мысль и усердно помогали мн сдвигать тяжелыя телеги и карандасы. Двумъ оробвшимъ Татарамъ приказано было держать осдланныхъ лошадей, чтобы он не разбжались, если изпугаются киргизскихъ воплей или выстрловъ. — Въ сует и забот я не видалъ, что длали въ это время Мошнинъ и поручикъ, только слышалъ ихъ проклятія и громкіе крики.
Наконецъ, приготовившись такимъ образомъ къ оборон, мы сдлались спокойны и увщевали другъ друга не суетиться и не тратить даромъ зарядовъ.
Между тми толпа непріятелей съ лвой стороны остановилась въ нсколькихъ стахъ саженяхъ отъ нашего стана. Мы видли, какъ Ордынцы снимали съ себя лишнее платье, чтобы легче сидть на коняхъ. Нельзя было безъ нкотораго тайнаго удовольствія смотрть на сихъ ловкихъ всадниковъ, когда они на длинныхъ и статныхъ аргамакахъ своихъ, пригнувшись къ лук, легкою рысью перезжали широкое поле. Каждый изъ нихъ былъ вооруженъ копьемъ необычайной длины, многіе сверхъ того имли луки и стрлы, скиры или ай-балты {Ай-балma — топоръ на длинномъ топорищ.}, сабли и даже ружья, съ длинными ражками и вмсто замковъ фитилями.
Нкоторая часть Киргизцевъ спустилась въ оврагъ при его вершин, такъ что намъ были видны только ихъ блые колпаки и концы коней. Это былъ, кажется, ихъ вагенбургъ, съ заводными лошадьми и съ разными тяжестями. Другіе, раздлясь на малыя партіи, издали разъзжали вокругъ насъ, какъ бы высматривая мстоположеніе. Наконецъ вс три толпы (кром вагенбурга) слились въ одну и стали на скат равнины, прямо противъ открытой стороны нашего стана, въ трехъ или четырехъ стахъ саженяхъ отъ онаго,— и съ полчаса стояли на одномъ мст, вроятно, совтуясь между собою.
Мы, съ своей стороны, размстясь позади укрепленій, взвели курки и спокойно ожидали перваго натиска.
Вы, можетъ быть, улыбаетесь, находя въ моемъ разсказ о киргизскомъ набг важность и подробности, приличныя произвестіямъ знаменитымъ, но, друзья мои! гд дло идетъ и жизни и смерти, тамъ легкомысленная шутка не иметъ ни сколько мста: и умереть отъ кинжала убійцы, по моему мннію, еще ужасне, нежели отъ меча воина или отъ ядра непріятельской батареи.
Но вотъ толпа Ордынцевъ вытянулась въ длинный строй, еще минута — раздались дикіе крики, поднялось облако пыли, дрогнула земля — и строй бросился на насъ, какъ стая бшеныхъ собакъ на одинокаго путника!… Съ нашей стороны грянули ружья и Киргизцы ли утратили ту неукротимую храбрость, которая отличала предковъ ихъ подъ знаменами Батыевъ и Тахтамышей, или мы встртили ихъ съ необыкновенною смлостію — только выстрлы наши удержали буйное стремленіе коней ордынскихъ, но пули уже до нихъ долетали. Вотъ зажужжала одна — и огромная срая лошадь присла отъ раны подъ своимъ всадникомъ, вотъ другая влепилась въ Ордынца: мы слышали самый шелестъ удара! Строй заколебался, разсыпался — и отступилъ. Мы вздохнули вольне.
Скоро они выстроились снова, напали на насъ по прежнему, и какъ прежде, не устояли подъ мткимъ огнемъ нашихъ ружей.
Такая робость враговъ ободрила насъ еще боле. Я даже имлъ любопытство посмотрть вокругъ себя на картину нашего воинственнаго табора. Большая часть работниковъ, вооружась бывшими y нихъ фузеями, усердно стрляла на ряду съ Козаками, но два или три добрые человка предпочли мирное положеніе подъ телегами опасной храбрости защищаться. Братъ мой, не имя оружія, кром козачьей пики, стоялъ, опершись на нее, посреди табора. Поручикъ, съ длиннымъ пистолетомъ въ рук,— съ пистолетомъ, y котораго, какъ посл оказалось, не было кремня — шумлъ, командовалъ, не смотря на то, что его вовсе не слушали. Мошнинъ въ буйной запальчивости, не хотлъ оставаться подъ защитою возовъ. Онъ (безпрестанно) ругалъ Киргизцевъ, съ остервенніемъ двороваго пса, лающаго на вора — и всячески старался подкрасться на ружейный выстрлъ къ тмъ изъ нихъ, которые, отдляясь отъ общей толпы, разъзжали позади ямы и въ глубин оврага. Нкоторые молодые Козаки и работники послдовали его примру. Одинъ изъ нихъ такъ перепугалъ киргизскаго батыра, неосторожно высунувшаго свой колпакъ изъ-за небольшаго пригорка, что тотъ, желая избгнуть выстрла, поворотилъ лошадь свою, какъ говорится, на двухъ заднихъ ногахъ — и стремглавъ полетлъ внизъ, вмст съ нею. Но не прошло секунды, какъ мы увидли его преспокойно дущимъ на той же лошади, съ концемъ переломившейся при паденіи пики, и должно признаться, что въ такихъ случаяхъ Киргизцы очень похожи на пробочныя куклы, которыми играютъ дти: какъ ихъ ни кинь, они все-таки очутятся на ногахъ!
Посл третьяго нападенія, подобнаго первымъ, Киргизцы, казалось, отчаялись одержать надъ нами побду. Впрочемъ y нихъ явилась новость: знамя, или просто, пестрый бумажный платокъ, прившенный къ пик. Мошнинъ, всегда готовый на шутки, назвалъ киргизскаго знаменосца портупей-прапорщикомъ — и я не могъ не улыбнуться, слыша крикъ его: ‘въ портупей-прапорщика стрляйте!’ сопровождаемый язвительными насмшками.
Но опасность еще не миновалась. Къ ногамъ моимъ упала стрла, a въ слдъ за нею — другая. Замтивъ это нечаянно, я осмотрлся и увидлъ еще нсколько стрлъ, вонзенныхъ въ землю вокругъ меня. Къ счастію никто не былъ ими раненъ, и он возбудили только ярость въ моихъ товарищахъ.
Въ это время отъ толпы Киргизцевъ отдлилось нсколько человкъ, которые, приблизясь къ намъ, дале однакожъ ружейнаго выстрла, потребовали переговоровъ. Мы отвчали, что намъ нтъ нужды заключать условія съ разбойниками. Не смотря на то, одинъ изъ нихъ, вроятно какой нибудь степной Цицеронъ, хотлъ доказать намъ, что они не разбойники, что нахали на насъ нечаянно, отыскивая потерянныхъ лошадей, что имъ пріятно будетъ разстаться съ нами дружелюбно — и въ заключеніе, увщевалъ положить ружья и выйти къ киргизской шайк, для взаимныхъ совщаній, угрожая въ противномъ случа гнвомъ и мщеніемъ батырей. Все это, разумется, говорено было на язык киргизскомъ, который многіе изъ насъ хорошо понимали. Политика и хитрость переговорщика, который предполагалъ въ насъ не боле разсудка, какъ въ маленькихъ дтяхъ, до крайности казались забавными. Ораторъ нашей стороны, Мошнинъ, отвчалъ ему на длинную рчь жестокою бранью, потомъ, показывая видъ, что соглашается на его предложеніе, онъ спряталъ ружье за спину и тихонько началъ подходить къ почтенному краснобаю, съ намреніемъ дать ему послднее увщаніе — ultima ratio Мошнина. Однако жь Ордынецъ, замтивъ хитрость, пустился, какъ изъ лука стрла, къ своей шайк.
Вскор посл того нсколько самыхъ бойкихъ наздниковъ, отдлясь отъ толпы, и какъ бы упрекая своихъ товарищей въ малодушіи, начали потихоньку приближаться къ нашему табору. Можно было догадаться, что они хотли напасть на насъ быстро и неожиданно, такъ, чтобъ мы принуждены были бросить ружья, не сдлавъ по нимъ боле одного выстрла. Впереди всхъ халъ видный юноша. Онъ гордо приподнимался на сдл и въ одной рук держалъ длинное копье, a въ другой увсистую ай-балту. Уже, по видимому, онъ былъ готовъ, показывая путь товарищамъ, кинуться на нашъ таборъ, какъ въ то же самое мгновеніе Козакь Колесниковъ нацлилъ на него длинное ружье свое…. выстрлъ раздался, пуля зажужжала — и Ордынецъ тихо повалился съ коня. Наши съ радостнымъ крикомъ кинулись впередъ…. Загремли ружья, Киргизцы смутились — и обратили намъ тылъ! Противъ обыкновенія, они не успли даже взять съ собою падшаго своего предводителя, котораго Мошнинъ подтащилъ за ногу къ табору. Убитый Киргизець былъ молодь, красивъ и дороденъ. Пуля прошла y него сквозь об щеки, пониже висковъ Козаки, по старой привычк, не замедлили ободрать его до-нага, и примтивъ въ немъ нкоторые признаки жизни, изъ сожалнія къ его страданіямъ, или вроятно по злобному чувству вражды, поспшили добить несчастнаго собственною его скирой.
Погибель товарища, a можетъ быть и самого начальника шайки, казалось, поразила ужасомъ всхъ Ордынцевъ. Еще нсколько времени одни изъ нихъ стояли въ молчаніи противъ нашего табора, другіе здили вокругъ него, осыпая насъ бранью, проклятіями и угрозами, но скоро вс, толпа за толпою, объхавъ оврагъ и яму, потянулись внизъ по теченію рчки, такъ что въ ея впадин мы видли одинъ только лсъ копей — и наконецъ ничего уже боле не видли.
Радость, объявшая насъ при отъзд Киргизцевъ, была радость людей, избгнувшихъ бдственной смерти. Козаки — и вс вмст съ ними — ставъ на колни, громко возблагодарили Всевышняго за свое чудное избавленіе. Никогда я самъ не бывалъ набожне, не молился усердне.
Посл молитвы, я и нкоторые изъ Козаковъ взъзжали на возвышеніе и объхали пустую окрестность, чтобъ издали наблюдать за удалившимися Киргизцами. Коварство ихъ было намъ довольно извстно: они могли скрыться въ засад и выжидать другаго удобнаго случая къ нападенію. Впрочемъ, не успвъ еще оглядться, мы вовсе потеряли ихъ изъ виду, и тамъ, гд они были, нашли только слды конскихъ копытъ, двухъ убитыхъ лошадей, да нсколько стрлъ.
Бда миновалась, но бывъ ею напуганы и справедливо опасаясь новыхъ нападеній, мы должны были ршишь, что безопасне: провести ли намъ ночь на томъ мст, гд находились, пуститься ли въ путь дале по предназначенному направленію, или обратиться къ Уралу, гд ожидала насъ совершенная безопасность и до котораго, какъ намъ казалось, могли мы достигнуть прежде наступленія ночи? Послднее мнніе было принято большинствомъ голосовъ на нашемъ маленькомъ совт.
И такъ, бросивъ на мст мертваго Киргизца и множество кольевъ, какъ тяжесть, уже для насъ безполезную, устроили изъ телегъ родъ подвижнаго укрпленія или каре, отдливъ по два человка для авангарда и аррьергарда, a прочихъ свернувъ въ колонну, съ готовыми на всякой случай ружьями и копьями, двинулись мы (за помощію Божіею, сказалъ бы князь Курбскій) въ походъ — и не встртивъ непріятелей, достигли вечеромъ до небольшаго полуострова, образуемаго теченіемъ рчки, гд разсудили за благо провести ночь. Здсь мы съ большимъ наслажденіемъ утолили свои голодъ, не въ почти цлый день, отсюда жь послалъ я двухъ Козаковъ (тхъ самыхъ, которые струсили) на Уралъ, съ извстіемъ о появленіи Ктргтзцевъ внутри линіи.
Никогда не забуду я ночи, проведенной мною въ семъ мст. Опасаясь новаго нападенія Ордынцевъ, я не смыкалъ глазъ — и до самаго разсвта сидлъ передъ тлющимъ огонькомъ, разговаривая, подобно Оссіану, съ безмолвными мраками и наблюдая за разставленными вокругъ нашего табора часовыми. Тутъ получилъ я нкоторое понятіе о жизни ратника въ бурное военное время.
Говорить ли о томъ, какъ мы на другой день благополучно достигли Урала, какъ встртились съ сотнею Козаковъ, высланныхъ по разпоряженію Г. Оренбургскаго Военнаго Губернатора, для преслдованія Киргизцевъ, какъ, наконецъ, сдлавъ большой крюкъ, прибыли въ Илецкую защиту? — Все это нимало не относится къ моему анекдоту, a потому, имя полное право написать здсь: конецъ, я прошу васъ, друзья, принять сіе описаніе первыхъ и вроятно послднихъ ратныхъ подвиговъ вашего друга съ благосклонною улыбкой — и если вы найдете оное не совсмъ достойнымъ вниманія, то вините голую истину, которая водила перомъ моимъ.