Кипарисы, Шкляр Евгений Львович, Год: 1922 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 26 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

КИПАРИСЫ

Где желтой цепью мертвых мысов

Седое море сушит взор,

На островке, меж кипарисов

Воздвиг Всевышний свой шатер.

Здесь тот проник мудрейший опыт,

Кто сердцем — мягок, мыслью — тверд,

Чтоб переплавить ветхий шепот

В неумолкающий аккорд…

Он вздыбит демонов на дыбе,

Вкусив просфору божьих ран

И расколышет грозной зыбью

Невозмутимый океан.

И дней тупое равнодушье, —

Зеркальный омут тишины,

Оставит тем презренным душам,

Пути которых сочтены!

А сам, в плаще своем победном,

К тому Страдальцу поспешит,

Чей звон волнующий и медный

В дрожащем воздухе разлит…

Кто чертит тростью грановитой

Узоры в лунном серебре,

И, кипарисами укрытый,

Восславил истину в шатре, —

Где кубок, звездами граненный,

Испили мудрые сыны

Ничем земным неоскверненной

И нерастленной стороны…

Кипарисы. С. 9.

Годы

I

Незабываемые годы…

Все тот же лес, снега и пни,

И в мутной дымке непогоды —

Нерукотворные огни.

Все та же степь. Реки кольчуга.

И тихий плач, и тайный зов,

И, нерасчесанныя вьюгой,

Седыя бороды снегов…

Меня в них нет, и мне не жаль их,

Когда кругом — сырой туман,

И черным псом кочует в далях

Ночей безглазый караван.

Эхо. 1921. No 197 (256), 21 августа. С заглавием ‘Годы’.

Кипарисы. С. 13.

II

Ползут года, как скрип телеги,

Как надоевшая молва,

И каждый год несет побеги

Тысячелетняя трава.

И каждый год, векам ероша

Седых волос бегущий след, —

Мир — малолетний книгоноша

С лотком, где книгам — сотни лет!..

Эхо. 1921. No 191 (250), 14 августа.

Кипарисы. С. 14.

Караван. С. 8.

Огни на вершинах. С. 17.

III

В глухие года испытанья,

Когда нескончаемый гром,

Кого за нужду и страданье

Пилатом Вторым наречем?

И выстроив огненный терем

Над зеркалом темных озер, —

Какому Иуде поверим,

Кому наречем приговор?..

Когда сквозь морозныя ночи

Суровой и снежной зимы

Премудрое слово пророчье

Прозревшие кличет умы,

И ясному ведру молиться

Зовет золотое жнивье:

Да святится

Имя Твое!..

Заря. 1921. No 2, 7 августа. С. [1] — другая редакция,

под заглавием ‘Огненный терем’.

Кипарисы. С. 15.

IV

Нет смуглых дней… Зима на смену,

Смыкая все в согласный круг,

Склоняет снежныя колена

И ткет полотна новых вьюг.

Кружатся галки пустырями,

И, серебрясь в речной слюде,

Луна расходится кругами

По засыпающей воде.

Кипарисы. С. 16.

V

Да, осень на дворе!.. И капли дождевыя

Стучатся в наглухо-закрытое окно…

Мигают дни, безвучные, слепые,

И нечего сказать. Все сказано давно.

Но хочется туда, где солнце, ослепляя,

Расплавленным щитом над безднами плывет.

Не так-ли с тем, кто падает, не зная, —

Куда его паденье приведет?..

Кипарисы. С. 17.

VI

Сквозные ветры за холмами…

А в темной заводи пруда,

Меж золотыми тростниками,

Позеленевшая вода.

По вечерам, всегда прохладным,

В полях — темно, в лесах — ни зги.

Где осень ловит ухом жадным

Ночей неслышные шаги.

На желтых зарослях бурьяна

Седеет иней по утрам,

Да жидкий день кладет румяна

На свежий ряд оконных рам.

На стенах мухи коченеют,

И вьются к югу стаи птиц,

А взоры меркнут и тускнеют

В напрасном чаяньи зарниц!..

Эхо. 1921. No 239 (298), 8 октября. С заглавием ‘Осень’.

Кипарисы. С. 18.

VII

Листья падают тихо, безшумно,

На шуршащий и влажный ковер,

А в полях — опустевшия гумна

Холодят потухающий взор.

По путям, словно оспой изрытым,

Незаметная в трауре дня,

Сочно цокает грязь под копытом

Моего вороного коня.

Колоски с недокошенной рожью

Ветер ворохом бросил в туман,

И, раскиданных по бездорожью,

Их пригрел сиротливый бурьян…

Черной мантией ночи осенней

Липкий ветер любовно прикрыл

Очертанья окрестных селений

И кресты одиноких могил.

По мосткам прогремела телега

И неслышно ушла в тишину.

Скоро, скоро-ли мне до ночлега, —

К теплой хате и сладкому сну?..

Эхо. 1921. No 262 (321), 5 ноября. С заглавием ‘Осеннее…’.

Кипарисы. С. 19.

VIII

Когда томит тоска тупая,

Маня прилечь, уйти, уснуть, —

Отрадно верить, засыпая,

Что завтра снова — в дальний путь!..

Что завтра встанешь с петухами,

И, освежив водой лицо,

Вспугнешь хрустящими шагами

Заиндевевшее крыльцо…

Кипарисы. С. 20.

Караван. С. 9 (с отличиями в пунктуации и без членения на четверостишия). Огни на вершинах. С. 13.

IX

Я люблю тебя, как друга,

Как принцесса — жемчуга,

Как рыдающая вьюга

Безмятежные снега.

Я люблю в тебе волненья

Отдаленную грозу…

После гнева — примиренье,

И улыбку, и слезу…

Меркнут дни… Но год за годом,

У невидимой черты,

Ты скользишь по тихим водам

В корабле моей мечты…

И, былым завороженный,

При мерцающей луне, —

Я пою тебе канцоны

В незнакомой стороне…

Кипарисы. С. 21.

X

Улыбнувшись, сказала: — К чему торопиться,

Лучше поздно, чем никогда!..

И ушла. Растворилась в тумане столицы.

И с тех пор протекли года…

Но вчера я приметил ее. Не узнала:

Слишком много прошло других,

Или время так нити свои разметало,

Что сплести невозможно их!..

Эхо. 1921. No 257 (316), 30 октября.

Кипарисы. С. 22.

XI

Мигают дни, с ресниц стирая

Столетних снов седую пыль.

И плачет вьюга, устилая

Снегами высохший ковыль…

И в долгий час, такой тоскливый,

Чего желать, куда итти, —

Когда истоптаны все нивы

И перехожены пути?..

Как повернуть сырыя плиты

У входа в храм истлевших лет,

Когда апостолы забыты,

А впереди — пророков нет?…

Когда прологом к лютой драме,

У берегов чужой земли, —

Глухими, черными ночами

Родные тонут корабли!

Эхо. 1921. No 227 (286), 25 сентября. С заглавием ‘Голоса забвенья’.

Кипарисы. С. 23.

XII

Напрасно ждать и жаждать чуда

От тех, кто носит звонкий меч,

Когда от мертваго Иуды

Нельзя живых предостеречь!..

Но если цепи тираннии

Еще терзают и гнетут,

Но если лозунги святые

Лишь к издевательствам ведут,

И даже тернии поэта

Глушат невспаханную новь, —

Настанут дни иного лета

И заиграет солнце вновь!

Во имя этого, — иного

Наш долг — бороться и страдать,

И правды огненное слово

Счастливым детям завещать!..

Кипарисы. С. 24.

XIII

Зловещие, черные годы…

Не мне-ли понять вашу речь,

И хрупкие майские всходы

От ржавой косы устеречь!..

Пусть вас проклинают другие,

Пусть ненависть вашу клюют, —

Мне любы пути снеговые

И мудрый, морозный уют,

И бронзовым солнцем горящий,

Бездонных небес кругозор…

И пни, и косматые чащи

На склонах дымящихся гор!..

Я чую, как в утреннем свете,

Незримыя кличут уста,

Рожденную в яслях столетий,

Ослицу Второго Христа…

И вижу: в улыбке восхода,

Из ясной, лазурной страны

В родимыя, тихия воды

Плывут золотые челны!..

Кипарисы. С. 25.

XIV

Глухой мольбе и укоризне

Нет места там, где все цветет,

Где каждый год, на святках жизни,

Весна ликует и поет.

Ковры полей, цветы и соки —

В улыбках сморщенной земли…

Но лед в устах: часы и сроки

Безповоротно истекли.

Но близок снег. Его алмазы

Так ослепляют и влекут,

Что молкнут пламенныя фразы

И меркнет горний изумруд.

Несутся бурь лихие кони,

Срывая с неба седину,

А солнце влажныя ладони

Полощет в снежном полону…

И сладко бьется ум тревожный,

Уже вкусивший сладость сот,

В надежде ясной и возможной

На то, что радость оживет.

Здесь каждый миг увековечен,

Здесь каждый возглас повторен,

А смерть — лишь место новой встречи

С пугливым голубем времен…

Эхо. 1921. No 245 (304), 16 октября. С заглавием ‘Часы и сроки’.

Кипарисы. С. 26.

XV

Я сегодня унынья не знаю:

Приоткрыта одна из страниц

Книги Славы — серебряной стаи

Никогда не седеющих птиц.

В этой книге, чудесной и редкой,

Перемешаны вечность и прах.

Дай же, Боже, быть только пометкой

На ея пожелтевших полях.

Кипарисы. С. 28.

Караван. С. 15. (с незначительными отличиями).

Имена

Айше

Я тебя не встречаю, но раньше

Кто не знал быстроглазой Айше,

С колыбели самою султаншей

Предназначенной в жены паше.

Пусть он пухлыми гладит руками

Твой капризный овал, и подчас

За лиловыми ловит горами

Отраженье тоскующих глаз, —

Транспарантами в бронзовой раме

Я украшу твой смуглый портрет,

Чтобы, жертвуя сонными днями,

Целовать запылённый твой след,

И потом, задыхаясь от скуки,

Горе высушить в медном ковше, —

Под щемящие, нежные звуки

Сазандара — подарка Айше.

Эхо. 1921. No 154 (213), 2 июля, с подзаголовком ‘Из персидских мотивов’ и вариациями.

Кипарисы. С. 31.

Белла

Вот твой портрет: у севера и юга

Он получил на почести carte blansche.

Он полон свежести некошеннаго луга,

Живая копия с портретов древних ханш.

Твои глаза — их нет яснее взора:

Они — клинки скрестившихся мечей,

Тысячелетния жемчужныя озера

Под черным бархатом тропических ночей.

Ты — не раба медлительных движений,

И не царица светских протеже:

Тебе бы быть вождем возстаний и волнений,

Гореть в неслыханном, народном мятеже!

Пройдут века. И время покрывалом

От глаз грядущаго укроет твой портрет,

И мхами заростут тропинки к горным скалам, —

И даже среди мхов тебе нет места, нет.

Пусть красота твоя от Лермонтовской Беллы,

Но та останется на хартии веков.

А ты… Грешишь, цветешь, лелеешь мрамор тела

И ищешь новаго в разгадке старых снов.

Кипарисы. С. 32 — 33.

Ирен

На вечернем закате едва отзвучали

Заглушенные вздохи сирен, —

Посинела от шали, от сиреневой шали,

Вся, — в сиреневой шали, Ирен.

Почему-то теперь, после жадных объятий,

Еле-слышной, скользящей стопой

Вы пришли догорать на вечернем закате,

Догорать на закате со мной.

Чтобы утром, когда проскользнут через ставни

Два зайченка на тюли портьер,

Не осталось следа от тоски стародавней,

От угасших неверий и вер.

Но, когда потускнеют глухия сомненья,

И улягутся змеи измен, —

Мы возстанем из мертвых в часы воскресенья,

Мы тогда лишь проснемся, Ирен!..

Кипарисы. С. 34.

Мирра и Римма

Давным-давно, хмельным июнем,

В краю, где пенится Рион,

В вечерний час пред новолуньем,

Под сенью пальмовых корон,

Я подарил своим шалуньям

Листочек мирта и лимон.

Одну из них, грузинку Римму,

Давно сосватал горский князь,

А Мирра, дочь Ерусалима,

Из нервов сотканная вязь,

Для грубых ласк недостижима,

В любви айсору поклялась.

Для них обеих был я братом,

Отцом, супругом, женихом.

Тому, что было, нет возврата,

Как сожаленья нет в былом.

И пали обе в час заката

Под окровавленным ножом.

Я целовал, больной и сирый,

Их помертвелыя уста…

И скорбь на лицах Риммы с Миррой

Была божественно-чиста.

Я хоронил своих кумиров,

С тоской целуя их уста.

Убит был князь, и нет айсора,

Но так же пенится Рион,

И там, где в тучах тонут горы,

Я вспоминаю давний сон, —

О том, как пах и высох скоро

Мой листик мирта и лимон!

Кипарисы. С. 35 — 36.

Салтанет

Каждый вечер, едва за горами

Потускнеет мерцающий свет,

По тропинкам, усеянной мхами,

Дикой серной скользит Салтанет.

От нескладно-положенной ноши

Сжат зубов белоснежный оскал…

А в зубах — бриллиантовой брошью

Поднебесный аул засверкал.

На разостланной лежа шинели

Сладко видеть под смех ручейка,

Как, колеблемы ветром ущелий,

Заклубился дымок шашлыка…

И, лицо в небеса запрокинув,

Отрешиться от скучной земли,

Чтоб, дыша миндалем и жасмином,

Уловлять в облаках корабли…

Там, где скалы нависли отвесней,

Где мохнатый кончается лес,

Залился демонической песней

Загорелый и страстный черкес.

Песня замерла, словно заснула, —

Но не сплю: донесут, или нет

Отголоски ночного аула

Мелодичный напев Салтанет?

Эхо. 1921. No 157 (216), 6 июля.

Кипарисы. С. 37 — 38.

Сарра

Есть имя сладкое и памятное — Сарра,

Прошедшее веков седую суету,

Ревниво сохранив лелеемую чару —

Неувядаемую красоту.

Она — в легендах пряннаго востока,

И траур в них. Но он неуловим,

Хоть кличет дочь свою, ушедшую далеко,

Оплакиваемый Ерусалим!

Пусть ночь еще кругом, и внуки Сарры сиро

У чужеземных бродят алтарей, —

Но всем мечтам, цветам и чарам мира —

Основоположник — Иудей!..

Кипарисы. С. 39.

Сусанна

Звонкой поступью ребенка вы пришли, моя Сусанна…

Зашептались, зашуршали шаловливые шелка.

Ваши взоры были терпче и темное мазаргана,

Оттого, что слишком рано вы пришли издалека.

Ах, Сусанна, я любил вас, бросив книжки и отметки.

Мы играли вместе в теннис, и тонам сердечных струн,

Звонко вторили аккордом струны старенькой ракетки,

И я был безумно-счастлив, и по юношески — юн.

Помню: как-то уезжая, вдаль, к неведомым аулам,

В Сыр-Дарьинския пустыни, в экспансивный Самарканд,

Получил от вас на память, опьяненный вешним гулом,

Голубую незабудку и кроваво-алый бант.

Бант пропал. Мечты увяли… Но осталась незабудка,

Как усталая улыбка, как изменчивый сафьян…

И теперь, когда так больно, так томительно и жутко, —

Я храню мой милый образ, мой заветный талисман.

Ах, Сусанна, ах, Сусанна! Ты не знаешь этих болей,

Этих будничных кошмаров и сжигающих минут.

Нет ни роз, ни олеандров, ни тюльпанов, ни магнолий, —

На твоей могилке даже — незабудки не цветут.

И теперь, когда проходят дни сплошного урагана,

И когда не сердце, — рана — жжет измученную грудь,

Ты всегда передо мною, — ты, увядшая Сусанна,

Все стоишь перед глазами, — не даешь заснуть!

Эхо. 1921. No 173 (232), 24 июля.

Кипарисы. С. 40 — 42.

Элла

О, белая Элла, усталая Элла, —

Соперница бледных ундин, —

Твое благородное, чистое тело —

Безжизненный мрамор Афин.

В незрячих глазах — голубые туманы

Над лавой застывших морей…

В сверкающих локонах вьются лианы, —

Как золото в нитях кудрей…

Твой гордый овал — изваянье скульптора

Античной эпохи… Но ты

Таишь в глубине неподвижнаго взора

Величье живой красоты.

Под бронзовым солнцем цветущей Эллады,

Где в день претворяется мгла, —

Под именем мудрой Афины-Паллады

Ты, Элла, когда-то жила!..

И часто, пред статуей Мраморной Девы

Склонялись народы земли,

Молились и падали ниц королевы

И били челом короли!..

Эхо. 1921. No 81 (139), 10 апреля.

Кипарисы. С. 43.

Эль-Ханан

Отлогим берегом, по кручам,

Навстречу ветру, солнцем пьян,

От скал немых к волнам певучим

Спешит красавец Эль-Ханан…

Ловя крутой, косматой грудью

Соленый запах едких смол,

Он не отдаст простор безлюдья

За императорский престол.

Высокий, статный, загорелый,

Гребет он к дальним берегам,

Рулем бросая вызов смелый

Бурунам, рифам и волнам!..

Как-бы забывшись в сладком бреде,

И слившись с оловом морским, —

Он словно выкован из меди,

С лицом от солнца золотым.

Его не трогают пираты.

Ему не страшен океан.

Он — неизвестный император, —

Каспийский лоцман, Эль-Ханан!..

Эхо. 1921. No 12 (70), 16 января.

Кипарисы. С. 44.

Зори

Будет день

Мир чудесен лишь для спящих,

Для живущих только сон.

Есть в нем много слов, звучащих

Светлой сказке в униссон…

Будет день, как праздник ясный,

Будет ночь, как день, светла,

И напевом полногласным

Запоют колокола…

Будет радость, будет нежность,

И улыбки, и цветы…

Безмятежности — безбрежность

В мире вечной красоты.

Будут там уста-кораллы,

А глаза, как бирюза…

Как сияние опала —

Их жемчужная слеза.

Хрусталей, всегда звенящих,

Будет слышен тонкий звон…

Ах, чудесен мир для спящих, —

Для живущих — только сон!..

Кипарисы. С. 47.

Эхо. 1921. No 28 (86), 5 февраля.

Человек из Эльдорадо

Человек, который видел голубое Эльдорадо,

И его крутое солнце, перевитое с дождем,

Краше жизни славит Солнце и вечерния лампады,

Те, которых даже в грезе, в сказке не найдем!..

Там, где тучи, упираясь в золотыя спицы неба, —

И капризней, и волнистей светло-пепельных волос,

Вот рыдать, и забавляться и любить, и верить где-бы,

Находить ответ на каждый заданный вопрос!..

Человек, который видел голубое Эльдорадо,

Не придет погрязнуть в тине лихорадочных болот.

Он — красив, и он — безумен, но его безумью радо,

Все что дышит и смеется, пляшет и поет!..

Прозябанью — нет начала, умиранью — нет причины:

Сердцу больно, — мы не знаем, отчего оно болит.

Если вместо древних храмов попадаются руины, —

Мы-б хотели встретить храмы вместо пирамид.

Только тот, один, — великий, тот, которому не надо

Ни приветствий при рожденьи, ни напутствий, пред концом,

Человек, который видел голубое Эльдорадо, —

Обнимал тысячелетья с радостным лицом.

Он — поэт, и он ребенок с ястребиной резью взгляда,

Как пророк, благословивший преклоненные ряды.

Он живет мечтой лазурной о далеком Эльдорадо, —

О стране, где бьют каскады солнца и воды!

Эхо. 1921. No 166 (225), 16 июля.

Кипарисы. С. 48 — 49.

Солнечная девочка

У малютки-девочки, солнечной овечки,

Никогда не знавшей, что такое боль, —

Не глаза, — агаты, а в ушах — колечки,

Волосы в кудряшках, черныя, как смоль!..

Девочка-шалунья страшно любит киску,

Говорит ей сказки, кормит молочком

И следит, как мурка очищает миску

Розовым и теплым, влажным язычком.

Бедная девчурка выросла без папы.

Мама — на работе. Крошка целый день

Все с безногой куклой возится у шкапа

И журит бедняжку за каприз и лень…

Мама приучила Боженьке молится,

И, лишь утром, зайка прыгнет на полу,

Протирает детка сонныя ресницы,

И, скрестив рученки, молится в углу!..

Ах, у каждой мамы есть такая крошка,

И у каждой крошки — куклы и мечты…

Мягкая рученка, пухленькая ножка —

Сколько в них наивной, милой красоты!..

II.

Солнечным днем, по кривым переулкам,

Звонко смеясь, щебеча, как стрижи,

Дети из школы бегут на прогулку

В степь, на простор зеленеющей ржи.

Есть между ними прелестная детка.

Ей приблизительно годиков с пять,

И, как воробушек с ветки на ветку,

Любит она по полянкам порхать…

Вьются по ветру смешныя косички,

В ясных глазенках — смеющийся взгляд…

Мамочка завтра по старой привычке

Купит дочурке своей шоколад.

В ямочках — щечки… А пухленький ротик

Полураскрыт, как весенний цветок!

Милая девочка, ласковый котик, —

Хочешь, сплету тебе дивный венок?

Звонко щебечут веселыя птички,

И улыбается солнечный май…

Вон замелькали смешныя косички: —

Ну-ка, теперь их, попробуй, поймай!…

Часть I: Солнечная девочка (У Манюни девочки, солнечной овечки…) // Эхо. 1921. No 188 (247), 11 августа.

Часть II: Девочка с косичками (Солнечным днем, по кривым переулкам…) // Эхо. 1921. No 65 (123), 20 марта.

Кипарисы. С. 50 — 51.

Тост

Бытие наше — пьяная сказка.

Отрезвление только в вине:

В нем начало всего и развязка, —

Целый мир, отраженный извне.

Силы черпает тот из бокала,

Кто с безверьем бороться устал,

Чья душа нестерпимо страдала,

Кто надежду свою потерял.

Пью до дна — за любивших когда-то

И анафему певших любви.

Пью последним за перваго брата,

Чья рука неповинна в крови!

Пью за синие призраки ночи,

Пью за тех, кто любим и влюблен,

За любовь, — эту нить многоточий

В неразрезанной книге времен!..

Эхо. 1921. No 111 (169), 15 мая. С заглавием ‘Весенний тост’.

Кипарисы. С. 52.

Любовь и смерть

Из страшных уст люблю испить

Неутолимое лобзанье.

В нем — отвращенье и желанье,

В нем — ненавидеть и любить.

Но даже грешную мечту

Не променяю я на прозу,

Благословить в уродстве — грезу

И в безобразьи — красоту!..

Вокруг — стоустая молва,

Но в мире зыблются два слова:

‘Любовь и смерть!’ — вот острова

Средь океана мирового.

Кипарисы. С. 53.

Эхо. 1921. No 108 (166), 12 мая.

Кудрявое утро

Потянулись длинныя тени

К встречной звезде…

Замочило утро колени

В темной воде.

Где течет меж болотными мхами

Бойкий ручей, —

Зачерпнули воду ковшами

Дети ночей.

И когда на свет проглянуло

В поле жнивье, —

В океане огней потонуло

Утро мое!…

II.

Золотыми барашками дрогнул восток,

Нарумянив лицо до-красна,

И, заслушавшись шелеста бледных осок,

Разбудил их от зябкаго сна.

Близок день, и на смену прозрачным ночам

Кто-то с неба крадет по звезде,

Да кудрявое утро смеется огням,

Полощась в полусонном пруде…

Так и юность моя… Нет ее горячей

Помяну только словом ее, —

Станет сердце таким, как прохладный ручей,

Как кудрявое утро мое!

Эхо. 1921. No 215 (274), 11 сентября.

Кипарисы. С. 54 — 55.

Огни на вершинах. С. 32.

Мы — звонари

Мы — звонари на колокольне…

Над нами вьются небеса,

Где прихотливей и привольней

Неукротимая гроза.

Пусть шатки ветхия ступени,

Но с первым проблеском зари,

Приводим в дрожь ночныя тени

Мы — молодые звонари.

Звеним о радостях, о славе,

О лютом горе и тоске,

И мудрый зов подобен лаве

На застывающем песке…

Мы — звонари!.. Мы — дети грома,

Наш кубок пенится давно.

Тысячелетиям знакомо

Его всемирное вино.

От давних лет мы вяжем нити

Из старых дедовских ряднин,

И в пыльных хартиях событий

Наш подвиг скромен и един!..

Нас били волны век от века,

Но уцелели корабли,

За то, что совесть Человека

Мы безупречной сберегли!

Кипарисы. С. 56.

Другая редакция: Огни на вершинах. С. 35.

Сенокос

Весна прошла в цветах и росах,

И выжег зной загар лица,

Повергнув в дрожь еловый посох

В руке усталаго жнеца.

Сочится зной дождем червонным,

Каким богат веселый юг,

Навстречу косам завострённым

На золотой и смуглый луг.

Где икры голыя сверкают

И градом пот струится с лиц,

Как одуванчики мелькают

Ряды жнецов и ловких жниц.

Здесь дождь прошел, здесь вёдро было —

Сбылась селянская мечта,

И много корма для скота.

Но там, где скудным, нищим нивам

Не посчастливило с дождем, —

Стал колос камнем сиротливым,

А стройный посох — костылём.

Эхо. 1921. No 192 (251), 15 августа. С заглавием ‘На сенокосе’.

Кипарисы. С. 57.

В алтаре

Для меня нет наречий и наций, —

Я в рабе прозреваю царя,

И по-детски готов преклониться

Пред звериным чутьем дикаря.

Не продажных объятий ищу я

В лихорадке безумных столиц, —

Я ловлю мятежи в поцелуях,

И забвенье — в мерцаньи ресниц.

Ни имен я не знаю, ни отчеств, —

За обиды улыбкой плачу,

В алтаре солнценосных пророчеств

За свечой затепляя свечу!

Кипарисы. С. 58.

Зима

Осень замерла. Туманы

Завершили скучный круг,

И отчетливо-чеканны

Причитанья снежных вьюг.

Убран лес веселой тенью

В пух алмазной бороды,

Где затейливым тисненьем

Вьются беличьи следы.

И, застыв сусальной свитой,

Блещут кружевом своим,

Голубые сталактиты

В живописном гроте зим.

Где в узорах тонких линий

Целый замок ледяной,

Разукрасил пышный иней

Прихотливой сединой.

Где все небо — в крупных звездах,

И неслышен хруст саней,

Да морозный полон воздух

Перламутровых огней.

Кипарисы. С. 59.

Грядущий Зодчий

Весь мир — в огне! Весь мир — в потопе!

Весь мир — мильоны катастроф,

А мы, в безсмыслии утопий,

Искать хотим красивых строф!

Кито виноват, что в душном склепе,

Боясь решительной борьбы,

Мы все влачим чужия цепи,

Как подневольные рабы!

И что в густом дыму столетий,

Когда пожар горит в сердцах, —

Мы — нерешительныя дети,

Мы, — разносимый ветром прах!

Когда весь мир оскалил зубы,

Когда весь мир в крови увяз, —

Грешно кармином красить губы

И подводить ресницы глаз.

Еще грешней, еще позорней,

Когда деревья все в огне,

Когда трещат гнилые корни, —

Стоять преступно в стороне!

Но в мир грядет Великий Зодчий:

Он ввергнет все в кипящий ад,

И развернет в туманах ночи

Святое пламя баррикад!

И вспыхнет солнцем жизнь иная,

А ужас жизни станет сном,

И мы войдем в преддверье рая

Не с сокрушительным мечом.

Насилья, зла и святотатства

Не будет больше знать народ,

И в свете равенства и братства

День ослепительный взойдет.

И искупительнаго слова

Всеисцеляющий бальзам

На месте кладбища былого

Создаст большой и светлый храм!

Кипарисы. С. 60 — 61.

Памяти Александра Блока

Угас учитель. Не дано нам

Вина иного нацедить,

И с теплым, истовым поклоном

Уста молитвой освятить.

Без маски паж Прекрасной Дамы,

И незнакомец в домино, —

Не перенес он снежной драмы

И расплескал свое вино.

Но гордый дух пронижет годы,

И принесут ученики

На грозный суд, — на суд народа

Молитвослов его тоски.

И пред лицом Венчанной Тени

Сойдясь в один скорбящий круг,

Склонят поклонныя колени

Непримиримый враг и друг.

Он вышел в ночь, к седым туманам,

Искать заветное кольцо,

И рдело отблеском багряным

Его античное лицо.

Змеились едкия улыбки,

Творились темныя дела,

Когда в душе рыдали скрипки

О том, что радость умерла.

Когда порыв мечты привольной

Сковал невиданный мороз,

И было нестерпимо — больно

От подступивших к горлу слез.

Всегда чужой и незнакомый,

Он был понятно — близок тем,

Кто прозревал раскаты грома

В безмолвных молниях поэм.

И он почил. Угас так рано,

Как луч лампады в бурной мгле, —

В стальных тенетах океана,

На потонувшем корабле.

Кипарисы. С. 62 — 63.

Безумец — тот!

Безумец тот, кто расточает

Свой мед познанья и труда!

Он ждет, он ищет и блуждает

В пустынях Голода и Льда.

И даже та, в которой тайну

И мир он чает обрести, —

Лишь вздох, оброненный случайно

На нескончаемом пути.

Эхо. 1921. No 220 (279), 17 сентября. Без названия.

Кипарисы. С. 64.

Грани

Женщина — на кресте

Вас распяли когда-то на вечере… Помните, —

Это был жизнерадостный бал,

Где потом вас пугала в затихнувшей комнате

Глубина синеглазых зеркал…

И какой-то, неведомый, вышел из зеркала.

Стало жутко, и сразу — темно…

Чей-то властной рукою в куски исковеркало

Ваше, в ярких цветах, кимоно.

Вас распяли, сожгли… на сыром подоконнике,

Где так мокро, противно, грешно.

И, когда вас потом окружили поклонники, —

После перваго вам — все равно.

Пусть приходят еще развращенные зрители

Созерцать вас во всей наготе, —

Тело женщины — это фигура Спасителя

На простом деревянном кресте.

Кипарисы. С. 67.

Распятье

‘Никто не видел Лица Моего‘

Экклезиаст

На закате, лишь солнце нырнет под вуалью

За края облаков, окунувшись во мглу, —

Я уверен, что встречу под шелковой шалью

Вас, которых так много на каждом углу!

Ваши души — гробы под парчей одалиски,

И гниения яд — в зараженных телах…

Но влюбленные юноши дарят записки,

А отцы — бриллианты в укромных углах.

И дешевым вином, и банальным обманом,

Под визжание скрипок, которые лгут, —

Вы смываете соль, растравившую раны,

По кафе и шантанам, где пляшут и жрут.

Но под маской греха и разнузданной плоти,

Оплатив вакханалией тысячный чек, —

Между строк вы прочтете в надушенном счете:

— Здесь за деньги распят Человек!

Кипарисы. С. 68.

Эхо. 1921. No 149 (207), 26 июня.

Два прелата

В годы юных увлечений, в годы бурь и потрясений

В нашу скромную мансарду мы пришли.

Было двое нас, пришельцев: я — неведомый Евгений,

А другой скуласто-смуглый, коренастый Ли.

Сын ученаго скитальца, я писал свои новеллы,

Сочетал их в переплете горизонтов и полей.

А в другом — текла ручьисто, разливаясь и горела

Кровь китайских богдыханов и сиамских королей!

Увлеклись и полюбили. Разошлись и позабыли.

О когда-то сладкой были позабыли вы.

И, однажды, я вас встретил — вы случайно проходили

По асфальтовой панели, там, на улицах Москвы.

Стало больно… Каждый вечер отдавались вы безвольно,

Каждый встречный-поперечный вас за деньги покупал.

И зажглось безумьем сердце, и забилось больно-больно…

Прислонился я к витрине и беззвучно зарыдал.

Собрались толпою люди, заругались, зашумели:

‘Нервный, что-ли, сумасшедший!’ Я, шатаясь, отошел.

А меня вы не узнали, там, на уличной панели,

Там, где вьются ругань, сплетни, торгаш и произвол.

Вас потом искало двое: мы, — любившие вас свято,

Я и смуглый иностранец, коренастый Ли,

Но, измученную жизнью, и ушедшую куда-то

Без возврата, дочь разврата, — мы вас больше не нашли.

Ли потом в Пекин уехал, я на юг умчался скорым,

В фешенебельном вагоне ‘Петроград — Москва — Батум’.

И невольно, непонятно, вновь предстали перед взором

Наша встреча, блеск столицы, гул трамвая, звон и шум.

Увлеклись и полюбили. Разошлись и позабыли.

На заре, — на святках жизни разошлись и не нашли…

И остались лишь два брата, два тоскующих прелата: —

Я и смуглый Ли!..

Кипарисы. С. 69 — 70.

Эхо. 1921. No 275 (334), 20 ноября.

Демон в домино

Наш залив повсюду славится:

С маяка, когда туман,

В золотой оправе плавится

Непослушный океан.

Как-то раз, из дальних плаваний,

Все моря избороздив,

После пены многих гаваней

Стройный бриг зашел в залив.

Разговоры, брань и кляузы,

Скрип телег и топот ног,

На молу, у стен пакгауза,

Заглушил его гудок.

Плач и хохот необузданный

В корабельное окно

Наблюдал, никем неузнанный,

Некто в черном домино.

Несмотря на давку страшную,

Как везде, на пристанях,

Он узнал ее, — изящную,

Со слезами на глазах:

Поклонился ей. Ответила.

И, спустившись вниз с крыльца,

Среди тысяч лиц заметила

Неизвестнаго пловца.

Шла с молитвами Господними,

Чтоб его благословить, —

Но канаты он со сходнями

Поспешил перерубить.

Случай кончился трагически.

И, смотря на труп в окно,

Улыбался саркастически

Демон в черном домино.

Эхо. 1921. No 139 (197), 17 июня. С заглавием

‘Демон в домино (Проза в стихах)’.

Кипарисы. С. 71 — 72.

Королева ложи бенуар

В ярком зале, залитом морем электричества,

Где в движеньях женщины отражен бульвар, —

Вы сидели, — бледное, хрупкое Величество,

Королева грустная ложи бенуар.

Вы глазами встретились как-то безсознательно.

Догорело, замерло зарево тех глаз.

Ах, не нужно. Незачем так глядеть внимательно:

Все равно забудете: вы — его, — он — вас.

Он — большой и бледный, выбритый, надушенный

С тонкими движеньями выхоленных рук.

Лучше пусть не создано, чем потом разрушено,

Пусть скорей молчание, чем молящий звук!

Скорбный и порывистый, в блеске электричества, —

Он, рыдая, бросился, полный смутных чар,

К незнакомой девочке, к Вашему Величеству,

Хрупкому Величеству ложи бенуар.

А когда все кончилось, страсти успокоились,

И растаял в памяти будничный кошмар, —

Вы, мое Величество, с ним вдвоем покоились

В нише окровавленной ложи бенуар!

Эхо. 1921. No 21 (176), 22 мая.

Кипарисы. С. 73.

Одна из них

У нея под глазами глубокия тени,

А глаза — это два уголька в молоке…

Целый мир в них надежд, ожиданий, стремлений,

Целый мир отражений в неподвижной реке.

А изломы бровей, как узорныя дуги,

Пламя бархатных уст — жар ауто-да-фе.

О, их знают отлично лакеи и слуги

В первоклассных отелях и лучших кафе.

Грациозна, стройна и пикантно-одета,

Под ажурной вуалью белоснежно-бледна,

Вот она, королева из дам полусвета,

Ни невеста, ни мать, ни сестра, ни жена!..

Перед нею склоняются низко таланты,

И тускнеют поэты, умолкают певцы,

Зажигаются пылко изящные франты

И, томимые страстью, сыновья и отцы!

И, чем женщина смотрит грозней и презренней —

Тем мятежней, порывистей взоры мужчин,

Тем черней под глазами глубокия тени

И рельефнее сеть затенённых морщин!

Эхо. 1921. No 38 (96), 17 февраля (с заглавием

‘Одна из многих’).

Кипарисы. С. 74.

Тайна глаз

У девушки, не ведавшей любви,

Глаза всегда подернуты туманом,

И взор, блуждающий застенчивым дурманом,

Дразня, зовет: — Сорви меня, сорви!..

Но если женщина испытывала страсть,

Ея глаза — и чувственны и жадны,

А к тем, кто возвышал, и после дал упасть, —

Как пара тонких жал — змеино-безпощадны!

Кипарисы. С. 75.

В трамвае

Встретились как-то в трамвае,

И озарились тотчас

Дышущим солнцем и маем,

Зовом смеющихся глаз.

Близкие мы и чужие,

Родственны и далеки.

Все мне сказали живые

Серые ваши зрачки.

Дальше — обычная проза:

После встречал я не раз

Неудержимыя слезы

Вместо сверкающих глаз.

Кипарисы. С. 76.

На закате

В час, когда играют зори

На карнизах желтых стен,

Воскресает в каждом взоре

Жажда новых переменю.

В дальнем море тонут взгляды,

И, купаясь в черной мгле,

Гаснут синия лампады

На далеком корабле…

Кипарисы. С. 77.

Две Мадонны

Иногда, после траурной встречи

С вашим грустным, предсмертным письмом,

Возжигаю я черныя свечи

Перед бедным моим алтарем.

Пусть изверился в людях совсем я, —

Вам я верен, как паж, до конца,

И не вытравит едкое время

Строгих черт дорогого лица.

И сегодня, в часы воскресенья

Истомившихся душ и сердец,

Я приду по тропе всепрощенья

К вам, в часовню, — ваш скромный дворец.

И в тиши, под вечерние звоны,

В белом пламени черных свечей,

Перед ликом безсмертной Мадонны

Помолюсь о Мадонне моей.

Кипарисы. С. 78.

Грани забвенья

Мы долго искали друг друга

В безлюдьи ночных пустырей,

Пытаясь за звеньями круга

Запомнить сквозь снежную вьюгу

Огни, — очертанья огней…

И долго, во влажном тумане,

За кряжами сгорбленных гор,

Теряя и годы и грани,

Телегу меняя на сани, —

Мы мерили нудный простор.

Но, встретившись осенью липкой

При въезде в глухое сельцо,

Я помню, — какою улыбкой,

Приветливой, нежной и зыбкой

Твое озарилось лицо.

Как в тусклом, гнилом захолустьи,

Под шалью осенней тоски,

Мы, полные облачной грусти, —

Пришли к полноводному устью

Единственной, —

Забвенья, плещутся дети

И, кроткие духом, слепцы,

Да ночи, запутавшись в сети

Слепых великанов — столетий,

Полощут седые чепцы!

Кипарисы. С. 79 — 80.

Последний поклон

Я пришел попрощаться с тобою,

И, отвесив последний поклон,

Незаметным уйти в голубое,

Как улыбка, как тающий звон.

Я пришел перечислить все звенья,

Все сомненья свои разрешить,

Оттого, что любил до забвенья, —

Оттого, что не мог не любить!

И на тризне певучей печали,

На поминках усопшей любви, —

Если розы цвели и увяли, —

Их дыханьем своим оживи!..

Из увядших, — лиловых и алых,

Я с собою одну унесу, —

Ту, которую каждый усталый

Осушил-бы, впивая росу.

Но, когда в предзакатную пору,

Всколыхнется узорная грусть, —

На твои задрожавшие взоры

Не отвечу ничем. Отвернусь.

Умирают вёсны

Золотое солнце скатилось за крыши,

Утонувшия в розовом с алым…

Терпкий запах разцветающих вишен

Разлился через окна по залам.

Под цветение их умирают вёсны

И волнуются в залах платаны.

Но останутся ели да сосны,

Да глава из седого романа.

Эхо. 1921. No 151 (209), 29 июня (с посвящением Анне Ахматовой).

Кипарисы. С. 82.

Огни на вершинах. С. 38 (без заглавия).

Та и эта

Ах, почему есть где-то та,

А не обманчивая эта,

В которой лгут глаза, уста,

И все черты, и все приметы?

Чей голос — острый диссонанс

Среди весенняго разгула!

О, если-б та пришла, взглянула

И разложила-бы пасьянс,

И после стала зыбью слов

Искать в густой игорной массе —

Необоснованных основ,

Несогласованных согласий.

И глубина, и мелкота!

Разлуки — мед и яд привета!

Там — обязательная та,

Здесь — отвратительная эта!

Эхо. 1921. No 104 (162), 7 мая. С заглавием ‘Та и эта. Эскизетка’.

Кипарисы. С. 83.

Ложь

Есть ложь любви и ложь разврата,

И эта ложь — твой верный щит,

Но панцырь легкий и крылатый

Слепое время сторожит.

Ты мне клялась, ты ревновала,

И каждый вечер, у окна,

Мы зной цедили из бокала

Тысячелетняго вина.

Сегодня ты с другим, незванным

В садах безпутства делишь миг,

А я к следам твоим туманным

В изнеможении приник.

И, если-б знал такое слово,

Чтоб лжец затрясся от стыда, —

Ты, — целовавшая другого, —

Не содрогнулась бы тогда.

Что из того, что боль утраты

Дошла до гибельной межи, —

В своем безстыдстве ложь разврата

В стократ подлее всякой лжи!

Эхо. 1921. No 251 (310), 23 октября.

Кипарисы. С. 84.

Незримое пожатье

С чутким простившись, уйду!

В. Холодная

То было в прошлом, — на концерте:

Когда кончался карнавал,

В последний вечер перед смертью

Ее я взором провожал.

Рыдали скрипки изступленно,

Мелькали тонкие смычки,

И кто-то дерзко и влюбленно

Глядеть в незрячие зрачки.

Я подошел, грустя, проститься, —

И, руку протянуть успев,

Она ушла — с лицом царицы

И хрупким станом королев.

Но с этих пор, лучом в закате

Моей незатканной тоски,

Я чту незримое пожатье

Несуществующей руки.

Кипарисы. С. 85.

Короли бирж

Весь в торжествующе-наглом аккорде,

Только вчера еще ноль,

Мчится сегодня на собственном Форде

Золотозубый король.

В пристальных взорах — змеиныя жальца,

Голос уверенно-тих.

Кольцами густо унизаны пальцы, —

Кровь поколений на них.

Это ему суждены на растленье

Девушки сел и столиц,

Это пред ним преклоняют колени

И пресмыкаются ниц.

И покорят неизвестныя страны

В глушь караваны ушли.

Пеной испенили все океаны

Только его корабли.

Радостен он, если делает больно,

Пухлым грозя кулаком,

И улыбается самодовольно

Хищным и чувственным ртом!

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _

Будьте-ж презренны от века до века,

Мир претворяя в рубли,

Вы, — потерявшие вид человека,

Тюрем и бирж короли!..

Эхо. 1921. No 75 (133), 3 апреля (с заглавием

‘Новые короли’).

Кипарисы. С. 86.

Звенья

В огне пустынь

Есть чудный мир, есть мир скорбящий,

Где нет ни шуток, ни обид.

Где жжет огонь животворящий

Седые ромбы пирамид.

В песках безжизненной пустыни,

Всегда отшельнически-строг,

В однообразьи мертвых линий

Сверкает солнечный чертог.

Здесь меркнут тайныя печали,

Земля суха, раскалена

И грозный зной дрожит в бокале

Тысячелетняго вина.

Здесь похоронено веселье,

А воздух, ломкий как стекло,

Струит над желтой колыбелью

Невыносимое тепло.

Кипарисы. С. 89.

Другая редакция: Караван. С. 17,

Огни на вершинах. С. 57.

Пророки будней

Мы все — пророки хмурых лет,

И наши будни — мудро-серы,

Как расплывающийся свет

Впотьмах чуть теплящейся веры.

Кто нас отыщет в лютой мгле,

Когда утеряны пределы

И правды лик окостенелый

Почил на траурном столе?..

Когда весь мир — одно Ничье,

И в драпировке мирозданий —

Все наши помыслы — сырье

Еще невыделанной ткани.

Эхо. 1921. No 239 (298), 8 октября. С заглавием ‘Из забытой тетради’.

Кипарисы. С. 90.

Земля

Горе, горе! Везде ядовитыя,

Искаженныя смертью черты,

И морщины, заботой изрытые

На разрыхленном лбу нищеты.

И гримасы нужды, искривившие

Испитое лицо бобыля.

Ненавистная, трупом прогнившая,

Разлагающаяся земля!..

Кипарисы. С. 91.

Из Эмиля Верхарна

На пыльной паперти панелей

Снует безцельно целый день

Толпа веселых менестрелей,

Боготворящих ложь и лень.

Тревожным днем они повсюду,

Они, — в безумьи вечеров,

Лениво сеющих простуду

В сырых просторах городов.

Когда пожар косматой гривой

Покроет алые дома, —

Они уж здесь, толпой крикливой,

Толпой без смысла и ума.

Как будто крошечный аулец

Из глубины туманных гор

Пришел сюда, в тенёта улиц,

Решать запутанный свой спор.

И так всегда: без всякой цели.

Как червь, ползуча и слепа,

Толчется праздно на панели

Неугомонная толпа.

Эхо. 1921. No 22 (80), 29 января (с заглавием ‘Толпа’).

Кипарисы. С. 91.

Душа сиротки

Некоронован мой король…

Неприхотлив его наряд,

Но благородный, добрый взгляд

Глаза его таят:

В них — боль!..

Но виноват-ли в том король,

Что прост его наряд?

Давно истлел отцовский трон

В полуразрушенном дворце,

И мох, растущий на крыльце —

В одном с терновником кольце

Сплетен!

Но разве жаль, что отчий трон

Остался во дворце?..

Душа сиротки — вот мой трон,

Король-Господь, всевышний сам.

Наряд его — из бревен храм,

И слышен там мой стон

О том, что сирот водит он

По тощим пустырям!

Кипарисы. С. 93.

Клинопись

Благоухают клен и мята,

Змеятся мхи, ручьи поют

О всех, скончавшихся когда-то,

О тех, которые умрут.

Но как отрадно в час унынья,

Когда забыты прах и тлен,

Читать извилистыя клинья

Никем нечитанных письмен,

В седом пергаменте которых

Сокрыты тайны дряхлых слов,

Давно истлевшия в просторах

Доисторических веков.

Проникнуть в темное различье

Их незапамятных корней, —

Достойней бреннаго величья,

Судьбы и славы королей!

Кипарисы. С. 94.

О нелюбивших

Всему, что молодость напоминает,

Глаза таят завистливый укор,

И никогда огнем не засверкает

Давно-померкший взор.

О, зависть нелюбивших!

Так часто в октябре, на веточках березы,

Ее в холодный пот и трепет приводя,

Дрожа, колеблются безжизненныя слезы

Осенняго дождя, —

То слезы нелюбивших.

Кипарисы. С. 95.

Огни на вершинах. С. 60.

*** * ***

— Отчего вы грустите? Спросила

Еле-слышимым шелестом губ.

И невольная дрожь охватила

Мой ответ. Он отрывист и груб.

Мой ответ, — этот гость полуночный,

Постучавшийся в светлую дверь, —

Прежде ясный, чеканный и точный,

И такой неурочный теперь!

Кипарисы. С. 96.

Мама…

Илье Эренбургу

…и висело

Тело

На холодном и низком заборе

У подножий, где вялое море

Об излизанный плещется берег,

Бирюзовыми глядя глазами

На изсохшия, желтыя струпья

Мертвых листьев, усеявших скверик,

Облетевшей, осенней паршею, —

До новаго зноя,

До новаго лета

До новаго солнца и света.

Когда возвестят шепотом и несмело: —

Прекрасное тело

Истлело.

И будут ходить и дивиться, не зная,

Вздыхая

О том, чья петля освятится

В грядущих эпохах,

В томленьях и вздохах

Богатаго прежде, большого народа

Чей нищенский жребий —

В моленьях о хлебе,

О сладком и жирном, как в давние годы,

Когда не едали травы и лягушек,

Не слышали тяжкаго ропота пушек,

И пухла земля в изобильи…

И только одна, — холодна между ними,

Чужая и близкая, — (старая рама

Без стекол.) ей имя —

Мама!…

Ее позабыли давно.

Отчего это имя забыто?..

Оно

Выше всех былей

И сказок еще в колыбели…

Забыли, забыли

О жалко болтавшемся теле

Несчастнаго сына.

Забыли о страшной, изведанной драме,

О терпком бокале кручины, —

О маме!..

Эхо. 1921. No 289 (348), 14 декабря.

Кипарисы. С. 97 — 98.

Сын Земли

Я вышел в ночь поднять перчатку грома,

И, если молнией глаза мне ослепить, —

Я, сын Земли, — ничтожный, незнакомый,

Слепой и дрогнувший, не кину верный щит.

И даже смерти приподняв забрало,

Я улыбнусь с безстрашьем мертвеца,

Захохочу, — и сброшу покрывало

С ея пергаментно-изсохшаго лица.

Кипарисы. С. 99.

Поэту

Я знаю дни, когда, синея,

Клубится вздох моей души,

Гонимый в чащу, — в камыши.

Я знаю дни, когда стремится

Убийца к солнцу моему,

И мир, — веселый мир, стучится

В мою дремучую тюрьму.

Но быть безроднее безродных

И ненавидимее всех, —

Всех гениальных, всех свободных —

Один удел и общий грех.

Но чуять гнев седых нагорий, —

И погибать, сломав весло,

В болотах, полных инфузорий, —

Невыразимо-тяжело!

Эхо. 1921. No 208 (267), 3 сентября. С заглавием

‘Фаусту Кирше (среди болот)’.

Кипарисы. С. 100.

Встреча

Еще — нечаянная встреча,

Еще один случайный луч

И тихо меркнут Божьи свечи

И заперт храм на ржавый ключ.

А ведь недавно в этом храме

Звучали жаркия слова

О том, что мир пребудет с нами

По мудрой воле Божества.

У алтаря молились дети,

И лепет их будил сердца,

Как будто голуби столетий

Слетели с Отчаго крыльца.

Но только вышли все из храма, —

Мой Бог остался позади,

Неотвратимо и упрямо

Будя предчувствие в груди.

И вот — последняя страница.

С печатью холода на лбу,

При жизни гордую царицу,

Везли в дешевеньком гробу.

И даже в нем, полна печали,

Она, мечта моя, звала

В незабываемыя дали,

Под золотые купола!

Метались ветры по сугробам,

Ломая голые кусты.

А я все шел за бедным гробом

Моей безоблачной мечты!

Эхо. 1921. No 233 (292), 2 октября.

Кипарисы. С. 101 — 102.

На Волге

Окунулось небо безпредельное

В Волгу, спящую сном после-обеденным.

Где-то песня слышится артельная,

Перешедшая от прошлаго в наследье нам.

А по берегу старушка, дряхлая безбровенка,

Бродит в чепчике, повязанном на темени,

Мимо ветхой, сгорбленной часовенки,

Где икона, потемневшая от времени.

На крылечке — дед. А солнце — прихотливое.

Словно девица за милаго сосватана.

Улыбнулся дед в бородку сивую:

Баек-росказней, что в коробе, припрятано.

А внизу, на Волге, — мачты замаячили,

И на них огни, огни зажглись вечерние…

Если что-нибудь они для сердца значили, —

Нет их красоты милее и безмернее.

Кипарисы. С. 104.

О России

По глухим и таемным трущобам,

В незаходную ночь, без огней,

Непокрытый, бреду я за гробом

Бедной, бедной — России моей.

И потом приникаю несмело,

Нервно хмуря дрожащую бровь,

К свежим ранам святейшего тела,

Батогами избитого в кровь.

Кипарисы. С. 103.

Литве

Как одинокие кресты,

И безыскусственны, и древни, —

Полны смиренной красоты

Твои местечки и деревни.

Среди неведомых дорог

Идешь одна, судеб не зная…

Твой путь тернист, твой путь — далек,

Идешь, его благословляя!

Пусть сеют ложь твои враги, —

Народ всегда стоит на страже,

Пускай замедлены шаги,

Но цель твоя — одна и та же.

За гибель лучших сыновей,

За окровавленные нивы, —

Ты встретишь солнце новых дней, —

Свободной, сильной и счастливой!

Кипарисы. С. 105.

Первое стихотворение Е. Л. Шкляра, опубликованное в печати Литвы: Эхо. 1920. No 34, 3 декабря, с незначительными отличиями в пунктуации, с датой ‘Ковно, 28 ноября 1920 г.’

*** * ***

Упорное, крепкое племя.

Расколотый, древний Иран,

Вкрапленный в лесистое темя

Безжизненных северных стран,

Где зыблются тихие зимы

Под шалями облачной мглы,

А летом едва обозримы

Лугов золотые столы.

Где норы в лесах белостволых

Не раз укрывали норманн,

И бронзово-желтых монголов,

И ляхов, и русых славян.

А позже, обиды изведав

В лукавой московской земле,

Династия царственных дедов

Пеклась о своем короле,

И крепла на жмудской равнине,

В триумфе успешной войны,

При Витовте и Гедимине

Железная сила страны.

Литва! По дорогам обманным

Идешь и печалишься ты,

Но тихим теплом осияны

Твои заревые черты!

Кипарисы. С. 106.

Они

В хаосе дел и море звуков

Снуют они, — герои дней,

Ордой величественных внуков

И возвеличенных детей.

Несокрушимая рука.

И конских ног чеканный топот,

И скрип колес, и звон станка…

Везде, — кинжалы жадных взоров,

И уголь глаз, и глянец лиц,

Обожествивших грубый норов

Неумолкающих столиц,

Когда, сверкнув из переулка

Двумя зрачками в ночь и пыль,

Дыша порывисто и гулко,

Глотает путь автомобиль.

Везде их дань векам и граням,

Их монументы и гробы.

И приобщенный их страданьям

Сын целомудренной Рабы,

Чей кровью ран ветхозаветной

Они забрызгали себя,

И так живут, числом — несметны,

Все разрушая и дробя…

И так влачат века, эпохи,

Тысячелетий утлый миг, —

Пыль от костей, комки и крохи

От вечных яств и вечных книг!

Но кто придет, — приложит руку

К неистлевающим мощам

И передаст от внука к внуку

Благословенный фимиам,

И, отрицая все примеры,

Мешая в прахе явь и сон,

Прочтя им символ новой веры

Из катехизиса времен?

Кипарисы. С. 107 — 108.

Черный локон

В исходе пятой годовщины

Отображеньем давних дней

Вновь ожил дом с резьбой старинной

И скрип ворот, и звон саней.

И сколько было в доме окон,

Из них я выискал одно,

Где раз сверкнул мне черный локон

Из вырезного домино.

Я вспоминал об этой пряди, —

О каждой пряди милых кос,

О неиспытанной отраде

Еще невыплаканных слез.

А дней мелькало веретёнце

И пряли ночи синеву,

Но раз когда тускнело солнце,

Ее я встретил наяву.

В глуши дорог, где можжевельник,

Морозный лес и снежный прах,

Ее увидел я в Сочельник

На раскатившихся санях.

Стрелой неслись лихие кони.

Они скатились под сугроб…

И в первый день при тихом звоне,

Ее укладывали в гроб.

Когда на скучной панихиде

Я стыл у врат, у входа в Храм,

Простил я все, что ненавидел,

И волю дал своим слезам.

Но прикоснуться к ней не смея,

Когда весь мир — пустая клеть,

Я поспешил, простившись с нею,

Уйти, не видеть, не глядеть…

И вот опять она колдует

В моей душе. О, сладкий хруст:

Она идет, она чарует

Прикосновеньем мертвых уст.

И снова кажется, что лето,

Что в черных локонах — цветы,

И грустной радостью согреты

Неизгладимые черты!

Кипарисы. С. 109 — 110.

В больнице

Жаркий камень повис на груди

Пред глазами плывет потолок.

Я шепчу: ‘Погоди, погоди —

Я поправлюсь, — окрепну, — дай срок!

Но поправлюсь-ли? Вдруг не поймать

Жадный воздух запекшимся ртом?

Ведь тогда опустеет кровать,

Говоря обо мне, — неживом!

И другой, неизвестный, томясь

В нестерпимом и грозном бреду,

Установит незримую связь

С тем, — скончавшимся в прошлом году.

Эхо. 1921. No 263 (322), 6 октября.

Кипарисы. С. 110.

Разсвет

По долинам небесным,

В синеглазом раю —

Я детей безтелесных

В облаках узнаю…

Я зову повседневно,

Напрягая уста,

Чтобы вечер безгневный

Отворил мне врата.

И, разсыпавшись бездной

Жизнерадостных слов,

По дороге надзвездной

Замирает мой зов.

Замирает ‘Осанна’

На усталых устах

Там, где ветер обманный

Заметает мой прах,

И грозит и хохочет

Из двурогой ладьи,

Словно выместить хочет

Колебанья мои.

Но к божественной цели

Я провел колею

В бирюзовой купели,

В синеглазом раю,

Где разсвету-ребенку

Разстилают лучи

Золотую пелёнку

На жемчужной печи!

Эхо. 1922. No 7, 8 января.

Кипарисы. С. 112.

Дни из металла

Как мне памятен он, — этот день из металла,

Перекованный в страшную явь, —

День, в который безсильно она простонала:

‘Пощади. Не покинь. Не оставь’.

Ничего не сказал. Ничего не ответил,

Торопливо ускорил шаги.

И на утро случайный прохожий приметил

Побелевшую жертву пурги.

Схоронили ее под напутствие вьюги

У куста, за щербатым холмом,

Где весною звучит панихидой по югу

Соловьев поминальный псалом.

Где, по желтым степям бирюзой искрометной

Цвет анютиных глазок разлит,

Да шагами неверными призрак безплотный

По безлунным покоям скользит.

Кипарисы. С. 113.

*** * ***

Меж холодными, дымными хатами,

Где никто не живет,

Понамётан буграми лохматыми,

Лошадиный помёт.

Отзвенела чистейшаго золота

Переливная цепь.

Жерновами зимы перемолота

Отощавшая степь.

Но случится, что снег под полозьями

Захрустит, запоет,

И по рощам, тропинками козьими,

Чья-то тень промелькнет.

И рельефами темно-лиловыми

Опадающих лун,

Расцветет под стальными подковами

Каждый снежный валун.

Запоет колокольными звонами

Поминальная даль.

И сверкаешь Ты глазами влюбленными,

И откинешь вуаль.

Твой приход отличен, —

Твой смиренный, ответа не чающий,

Богомольный поклон.

Кипарисы. С. 114 — 115.

*** * ***

Под глазами темно. Зубы сжаты,

И улыбка на мертвых устах.

Запах ладана, воска и мяты.

Две горящих свечи в головах.

Все умрем. Все мы станем такими.

Отойдем без молений и слов, —

Но оставим червонное имя

На темнеющей бронзе веков.

Кипарисы. С. 116.

Огни на вершинах. С. 74.

Звездный путь

Где ветер к высоким перилам

Пылающим ликом приник,

Пути указуют светилам

Пророческий, мудрый язык.

Там ярче червонных дукатов,

Узорней старинных ковров, —

Ресницы глубоких закатов

В глазах голубых вечеров.

А сон белокураго снега

На теплой перине земной

Свежее малютки-побега,

Взошедшаго ранней весной.

Скитаясь по звездным дорогам,

Я выведал множество раз

О детях, прощаемых Богом

За ясность лазоревых глаз.

Кипарисы. С. 117.

КИПАРИСЫ. Стихи. С предисловием Аркадия Бухова. Ковно: Прибалтийское издательство, 1922.

Подготовка текста — Павел Лавринец, 2000 — 2001.

Публикация — Русские творческие ресурсы Балтии, 2000.