КИМЪ
КИМЪ
РОМАНЪ.
— Kim, by R. Kipling.
I.
I.
II.
II.
Ким, Киплинг Джозеф Редьярд, Год: 1901
Время на прочтение: 270 минут(ы)
Онъ сидлъ, не обращая вниманія на запрещеніе городского начальства, веркомъ на пушк Замъ-Замма, помщавшейся на кирпичной платформ, противъ стараго ‘Ажаибъ-Геръ’ — ‘Дома Чудесъ’, какъ называютъ индусы музей въ Лагор. Владлецъ Замъ-Замма, этого ‘огнедышащаго дракона’, управлялъ и Пенджабомъ: огромная пушка изъ зеленой бронзы являлась всегда первымъ звеномъ побды.
Кимъ чувствовалъ себя въ прав уссться на пушк, отпихнувъ отъ нея мальчишку, сына Лала Динавата, потому что Пенджабъ принадлежалъ англичанамъ, а Кимъ былъ англичанинъ. Хотя солнце и обожгло его, такъ что онъ былъ черенъ какъ туземецъ, хотя онъ всего охотне говорилъ на мстномъ нарчіи и на язык своей матери, отрывистомъ, нескладномъ и немного нараспвъ, хотя онъ находился въ постоянномъ общеніи, основанномъ на полномъ равенств, съ базарными мальчишками,— тмъ не мене Кимъ былъ блый и вмст самый бдный изъ всхъ блыхъ бдняковъ. Присматривавшая за нимъ женщина, на половину туземнаго происхожденія (она курила опіумъ и держала плохонькую лавчонку съ утварью возл сквера, гд останавливаются дешевые извозчики), сказала миссіонерамъ, что она — сестра матери Кима, но мать его была нянькой въ семейств одного полковника и вышла замужъ за Бимбала О’Гара, служившаго знаменщикомъ въ ирландскомъ полку. Впослдствіи онъ получилъ мсто на желзной дорог, и полкъ его отправился на родину безъ него. Жена его умерла отъ холеры, и О’Гара началъ пить и просить милостыню, бродя вдоль желзнодорожной линіи, въ сопровожденіи шустраго трехлтняго мальчугана. Разныя благотворительныя общества и пасторы, интересуясь ребенкомъ, хотли взять его у отца, но О’Гара умлъ ускользать отъ нихъ, пока наконецъ не повстрчался съ женщиной, курившей опіумъ, не научился отъ нея курить самъ и не умеръ, какъ умираютъ блые бдняки въ Индіи. Все его имущество, оставленное посл смерти, состояло изъ трехъ бумагъ. Одну изъ нихъ онъ называлъ ‘Ne varietur’, потому что эти слова стояли на ней подъ его подписью, а другую — своимъ ‘полицейскимъ свидтельствомъ’. Третья бумага была метрическое свидтельство Кима. Когда онъ приходилъ въ восторженное настроеніе посл принятія опіума, то говорилъ, что эти три бумаги устроятъ судьбу маленькаго Кимбала. Ни подъ какимъ видомъ Кимъ не долженъ былъ съ ними разставаться, такъ какъ он составляли часть тхъ чудесъ, которыя совершались тамъ, за музеемъ, въ большомъ бломъ съ голубымъ ‘Жаду Геръ’ — ‘Волшебномъ Дом’, т.-е. въ масонской лож.— Настанетъ день,— говорилъ онъ,— когда все прекрасно устроится.
Самъ полковникъ верхомъ на лошади, во глав лучшаго въ мір полка, будетъ привтствовать Кима,— маленькаго Кима, которому въ жизни повезетъ больше, чмъ его отцу. Девятьсотъ отборныхъ дьяволовъ, главою которыхъ состоитъ красный быкъ на зеленомъ пол, будутъ служить Киму, хотя и забыли О’Гара, бднаго О’Гара, смотрителя рабочихъ по желзно-дорожной линіи. Сказавъ все это, онъ начиналъ плакать, сидя въ сломанномъ тростниковомъ кресл на веранд.
Посл его смерти, женщина, на рукахъ которой остался Кимъ, зашила пергаментъ, бумагу и метрическое свидтельство въ кожаный мшечекъ и повсила его, какъ амулетъ, на шею Кима.
— Будетъ день,— сказала она, смутно припоминая пророчества О’Гара,— когда къ теб явится большой красный быкъ на зеленомъ пол и полковникъ верхомъ на высокой лошади, да и еще,— тутъ она внезапно перешла на англійскій языкъ,— еще девятьсотъ дьяволовъ.
— Ну,— произнесъ Кимъ,— я это запомню. Придутъ красный быкъ и полковникъ, но сначала, отецъ говорилъ, явятся два человка, чтобы все приготовить. Они, отецъ говорилъ, всегда такъ длаютъ, и всегда такъ бываетъ, когда люда занимаются колдовствомъ.
Еслибы женщина послала Кима съ его бумагами въ мстный ‘Жаду Геръ’, то его, конечно, забрала бы провинціальная ложа и отослала бы въ масонскій сиротскій пріютъ въ ‘Горы’, но все слышанное ею о магіи внушало ей недовріе. У Кима тоже были свои собственные взгляды на этотъ счетъ. Достигнувъ сознательнаго возраста, онъ сталъ тщательно избгать миссіонеровъ и вообще всхъ блыхъ людей съ серьезнымъ видомъ, спрашивавшихъ, кто онъ такой и что онъ длаетъ. Кимъ съ самымъ блистательнымъ успхомъ не длалъ ничего. Правда, онъ зналъ городъ Лагоръ съ его удивительными стнами отъ одного конца до другого, былъ за панибрата съ людьми, жизнь которыхъ была боле фантастична, чмъ все, что могло присниться Гарунъ-Аль-Рашиду, и самъ велъ дикое существованіе, напоминавшее приключенія ‘Тысячи и одной ночи’,— но миссіонеры и секретари благотворительныхъ обществъ не могли понять красоты всего этого. Въ город его прозвали ‘маленькій всмъ на свт другъ’, и часто, пользуясь своею ловкостью и незамтной фигуркой, онъ исполнялъ порученія для разныхъ блестящихъ, лощеныхъ франтовъ, пробираясь ночью съ крыши на крышу. Конечно, это были интриги, онъ отлично это зналъ, какъ зналъ все дурное въ жизни, съ тхъ поръ какъ выучился говорить, но онъ любилъ всякую опасную игру для игры, любилъ пробираться тайкомъ черезъ темныя канавы и узкіе переулки, карабкаться по водосточнымъ трубамъ, любилъ присматриваться и прислушиваться къ женщинамъ, выходившимъ на свои плоскія крыши, и бжать стремглавъ, перепрыгивая съ одного дома на другой подъ прикрытіемъ жаркаго ночного сумрака. Потомъ онъ любилъ встрчать святыхъ людей, вымазанныхъ пепломъ факировъ, сидвшихъ возл своихъ жертвенниковъ, сложенныхъ изъ кирпича гд-нибудь подъ деревьями, на берегу рки. Онъ находился съ ними въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ, привтствовалъ ихъ, когда они возвращались посл сбора милостыни, и когда никого кругомъ не было, то лъ съ ними изъ одной чашки. Присматривавшая за нимъ женщина требовала со слезами, чтобы онъ носилъ европейскій костюмъ — панталоны, рубашку и шляпу съ полями, но Кимъ находилъ, что гораздо удобне индусская или магометанская одежда, особенно когда приходилось обдлывать разныя дла.
Кимъ барабанилъ пятками по Замъ-Замма и отъ времени до времени отрывался отъ игры въ короли и придворные съ маленькимъ Кота Лаль и Абдуллой, сыномъ продавца сластей, чтобы говорить дерзости туземцу полицейскому, караулившему ряды туфель и башмаковъ у дверей музея. Огромный туземецъ снисходительно ухмылялся: онъ давно зналъ Кима. Зналъ его и водовозъ, поливавшій высохшую, пыльную дорогу изъ мха, сдланнаго изъ козлиной кожи. Зналъ его и плотникъ музея, возившійся въ эту минуту съ новыми ящиками для упаковки. Вс знали Кима, кром крестьянъ, спшившихъ изъ окрестностей въ ‘Домъ Чудесъ’. Они ходили осматривать предметы, изготовленные и въ ихъ округ, и въ другихъ мстностяхъ. Музей былъ посвященъ индусскому искусству и промышленности, и всякій, желавшій подучить свднія, могъ обращаться за объясненіями къ завдующему.
— Долой! Пусти меня!— закричалъ Абдулла, взлзая на колесо Замъ-Замма.
— Отецъ твой былъ пирожникъ, воровкой мать была,— заплъ Кимъ.— Вс мусульмане ужъ давно свалились съ Замъ-Замма!
— Меня пусти!— взвизгнулъ маленькій Кота Лаль, вытягивая голову въ расшитой золотомъ шапочк. Его отецъ былъ почти милліонеромъ, но Индія — единственная демократическая страна въ свт.
— Индусы вс тоже свалились съ Замъ-Замма. Ихъ отпихнули мусульмане. Отецъ твой былъ пирожникъ…
Кимъ остановился, потому что изъ-за угла, со стороны шумнаго базара, показался человкъ, какого онъ, несмотря на увренность, что знаетъ вс касты, еще никогда не видалъ. Роста этотъ человкъ былъ около шести футовъ, одежда его, съ безчисленными складками, была изъ темной матеріи, похожей на лошадиную попону, и ни по одной изъ складовъ Кимъ не могъ догадаться, чмъ этотъ человкъ занимался. На пояс у него вислъ длинный рвной желзный пеналъ и деревянныя четки, какъ у монаховъ. На голов у него была надта огромная шляпа съ плоскими полями. Лицо у него было желтое и морщинистое, какъ у китайца Фукъ-Шинга, базарнаго башмачника, а косо прорзанные глаза напоминали маленькіе осколки оникса.
— Кто это такой?— сказалъ Кимъ, обращаясь въ товарищамъ.
— Должно быть, человкъ,— произнесъ Абдулла, вытаращивъ глаза и засунувъ палецъ въ ротъ.
— Это ужъ конечно!— возразилъ Кимъ.— Но онъ не изъ Индіи,— я такихъ здсь никогда не видалъ.
— Можетъ быть, монахъ,— сказалъ Кота Лаль, замтъ четки.— Смотрите! Онъ идетъ къ ‘Домъ Чудесъ’!
— Ну васъ!— проговорилъ полицейскій, качая головой.— Я не понимаю, что вы тамъ болтаете.— Самъ же онъ говорилъ на пенджабскомъ нарчіи.
— О, ты, ‘всмъ на свт другъ’, что такое онъ говоритъ?
— Пошли его сюда!— отвчалъ Кимъ и соскочилъ съ Замъ-Замма, сверкая голыми пятками.— Онъ чужестранецъ, а табу буйволъ.
Между тмъ пришедшій безпомощно поворачивался во вс стороны и наконецъ направился въ мальчикамъ. Онъ былъ старъ и отъ его шерстяной одежды несло крпкими горными травами.
— Дти, что это за огромный домъ?— сказалъ онъ на чистомъ урдусскомъ нарчіи.
— Это Ажаибъ-Геръ, Домъ Чудесъ,— отвчалъ Кимъ, не назвавъ его ни ‘ламой’ ни ‘міаномъ’: онъ не могъ догадаться, въ какой вр принадлежалъ старикъ, и потому не зналъ, какой титулъ ему нужно было дать.
— Ахъ, это Домъ Чудесъ! А въ него можно войти?
— Надъ дверью написано: ‘всякій можетъ входить’.
— Безплатно?
— Я вхожу и выхожу изъ него свободно, а я не банкиръ,— засмялся Кимъ.
— Прости! Я человкъ старый. Я не зналъ.
Онъ сталъ перебирать четки, ставъ въ полуоборотъ въ музею.
— А ты какой касты? Гд твой домъ? Ты пришелъ издалека?— спросилъ Кимъ.
— Я шелъ черезъ Буду, изъ-за Келаса,— впрочемъ, разв ты знаешь? Я пришелъ съ горъ,— прибавилъ онъ со вздохомъ,— гд воздухъ и вода чисты и прохладны.
— Ага! Онъ китаецъ,— произнесъ Абдулла съ важностью. Онъ помнилъ, какъ Фукъ-Шингъ выгналъ его одинъ разъ изъ своей лавки за неприличное поведеніе.
— Это горецъ,— замтилъ Бота Лаль.
— Конечно, дитя, но тхъ горъ ты никогда не видалъ. Слыхали ли вы что-нибудь о Тибет? Я не китаецъ, а житель Тибета, да будетъ вамъ извстно. Я — лама, или, на вашемъ язык, ‘гуру’.
— Гуру изъ Тибета,— сказалъ Кимъ.— Я еще такихъ никогда не видалъ. Значитъ, въ Тибет живутъ индусы?
— Мы — послдователи ‘Серединнаго Пути’ и мирно живемъ въ нашихъ монастыряхъ. Я иду, чтобъ увидать, прежде чмъ умру, четыре святыхъ мста. Ну, теперь вы, дти, знаете столько же, сколько я, старикъ.
Онъ ласково улыбнулся мальчикамъ.
— А ты лъ сегодня?
Старикъ пошарилъ за пазухой и вытащилъ старую деревянную чашку для сбора подаяній. Мальчики кивнули головой. Вс извстные имъ монахи собирали милостыню.
— Я еще не хочу сть.— Онъ повернулъ голову, какъ старая черепаха на солнц.— Правда, что есть много священныхъ предметовъ въ лагорскомъ Дом Чудесъ?— Послднія слова онъ повторилъ, какъ человкъ, желающій проврить адресъ.
— Это правда,— сказалъ Абдулла.— Онъ весь переполненъ языческими идолами. Вдь и ты язычникъ?
— Не слушай его,— проговорилъ Кимъ, обращаясь въ старику.— Это правительственный домъ, и ничего языческаго въ немъ нтъ, тамъ только сагибъ съ сдою бородой. Пойдемъ со мною, я теб его покажу.
— Чужіе монахи дятъ мальчиковъ,— прошепталъ Кота Ладь.
— Онъ чужеземецъ и идолопоклонникъ,— прибавилъ магометанинъ Абдулла.
Кимъ расхохотался.
— Онъ здсь чужой. А вы бгите въ вашимъ матерямъ и прячьтесь въ ихъ юбкахъ. Ну, пойдемъ!
Кимъ миновалъ входъ, щелкнувъ турникетомъ. Старикъ послдовалъ за нимъ и остановился пораженный. Въ сняхъ у входа стояли огромныя фигуры, образцы греко-буддистской скульптуры, однимъ ученымъ извстно, когда они были сдланы. Имена художниковъ забыты, но видно, что они были, необыкновенно талантливы и живо воспринимали таинственно переданный имъ духъ греческаго искусства. Тутъ находились сотни предметовъ, фризы, барельефы, обломки статуй и плиты, украшенныя во множеств разными фигурами. Ими были покрыты прежде кирпичныя стны сверныхъ буддійскихъ зданій, а теперь ихъ откопали, снабдили ярлыками, и он составляютъ гордость музея.
Съ открытымъ отъ изумленія ртомъ поворачивался лама отъ одного предмета къ другому и наконецъ остановился въ восхищеніи, внимательно разглядывая большой горельефъ, изображающій внчаніе и апоозъ Будды. Будда былъ изображенъ сидящимъ на лотос, причемъ лепестки были такъ глубоко разрзаны, что, казалось, почти отдлялись одинъ отъ другого. Вокругъ были изображены ряды поклоняющихся царей, старцевъ и предшественниковъ Будды. Внизу была представлена покрытая лотосами вода съ рыбами и водяными птицами. Два ‘дэва’ съ крыльями бабочки держали внокъ надъ его головою, а надъ ними другая пара ‘дэвовъ’ поддерживала зонтикъ, украшенный вверху сдланнымъ изъ драгоцнныхъ камней головнымъ уборомъ Бодизата.
— Владыка! Владыка! Это самъ Сакья Муни!— почти съ рыданьемъ произнесъ лама и проговорилъ, задыхаясь, удивительную буддійскую молитву:
‘Къ Тому, въ Комъ путь — и въ Комъ законъ —
‘Кого Майя носила подъ сердцемъ,
‘Къ Владык Анаиды — Бодизату’.
— И Онъ здсь! Совершеннйшій Законъ также здсь! Въ добрый часъ началъ я свое богомолье. И что за работа! Что за работа!
— Вонъ тамъ сагибъ,— сказалъ Кимъ, проскальзывая среди ящиковъ съ предметами искусства и промышленности. Сдобородый англичанинъ пристально смотрлъ на ламу. Послдній повернулся съ важностью, поклонился ему и, порывшись немного, вытащилъ записную книжку и клочокъ бумаги.
— Да, здсь стоитъ мое имя,— проговорилъ англичанинъ, съ улыбкой глядя на грубую, по-дтски сдланную надпись.
— Одинъ изъ насъ, ходившій на богомолье въ святымъ мстамъ — теперь онъ настоятель монастыря Лунгъ-Шо — далъ мн это,— смущенно произнесъ лама.— Онъ разсказывалъ обо всемъ этомъ,— и лама обвелъ кругомъ худой, дрожащей рукою.
— Такъ добро пожаловать, тибетскій лама! Здсь вс эта изображенія, здсь и я,— завдующій музеемъ взглянулъ въ лицо лам,— занимаюсь изслдованіями. Пойдемъ со мною въ мой кабинетъ.— Старикъ весь дрожалъ отъ возбужденія. Кабинетъ представлялъ собою небольшой ящикъ кубической формы, отдленный отъ галереи, гд были собраны скульптуры. Кимъ легъ на полъ, прильнувъ ухомъ къ щели въ треснувшей отъ жары кедровой двери и, по врожденной привычк, весь вытянулся, чтобы подслушивать и наблюдать.
Большая часть разговора происходила надъ его головой. Лама, сначала запинаясь, разсказалъ завдующему о своемъ монастыр, находившемся въ четырехъ мсяцахъ пути отсюда. Завдующій принесъ огромный альбомъ съ фотографіями и показалъ ему снимокъ съ этой мстности. Монастырь находился на верху утеса, съ котораго открывался видъ на пеструю панораму гигантской долины.
— Да, да!— лама надлъ очки въ роговой оправ китайской работы.— Вотъ дверка, черезъ которую мы носимъ дрова къ зим. И ты, англичанинъ, обо всемъ этомъ знаешь? Теперешній настоятель Лунгъ-Шо говорилъ мн про это, но я не врилъ. Владыка, Совершеннйшій, и здсь также пользуется почетомъ? И жизнь его извстна?
— Все это высчено на камняхъ. Пойдемъ, и ты увидишь, если усплъ отдохнуть.
Лама поплелся въ главный залъ, въ сопровожденіи завдующаго, и обошелъ коллекціи съ благоговніемъ набожнаго человка и съ тонкимъ пониманіемъ спеціалиста. На покрытыхъ пятнами камняхъ вставали передъ нимъ одни за другими вс подробности и эпизоды чудесной исторіи. Иногда его пугала и смущала непривычная условность греческаго искусства, но все-таки онъ восхищался, какъ ребенокъ, при каждой новой находк. Если въ чемъ-нибудь послдовательность нарушалась, какъ, напримръ, въ ‘Предвозвстіи’, то завдующій возмщалъ этотъ проблъ свдніями изъ своихъ многочисленныхъ книгъ — французскихъ и нмецкихъ, фотографіями и репродукціями.
Здсь былъ и благочестивый Азита, соотвтствующій Симеону въ христіанств, держащій на колняхъ божественное дитя, въ то время, какъ отецъ и мать благоговйно слушаютъ. Здсь была и злая женщина, обвинившая Учителя въ нарушеніи цломудрія, причемъ клевета ея была обнаружена. Здсь было и поученіе въ Оленьей рощ, чудо, заставившее окаменть огнепоклонниковъ. Здсь былъ и Бодизатъ въ царственномъ блеск и величіи, чудесное рожденіе, смерть Кузинагары, причемъ слабый ученикъ лишился чувствъ. Среди всего этого попадались безчисленныя повторенія размышленія подъ деревомъ Боли, и повсюду было изображено поклоненіе чаш для сбора подаяній. Очень скоро завдующій убдился, что его гость былъ не простой нищенствующій монахъ, читающій молитвы по четкамъ, а большой ученый. И они снова все пересматривали, причемъ лама нюхалъ табакъ, протиралъ свои очки и говорилъ необыкновенно быстро на смшанномъ урдусскомъ и тибетскомъ нарчіи. Онъ слышалъ о путешествіяхъ китайцевъ Фо-Гіана и Гуенъ-Тіанга и интересовался узнать, существуетъ ли переводъ ихъ путевыхъ записокъ. Онъ глубоко вздыхалъ, безпомощно переворачивая страницы сочиненій Биля и Станислава Жюльена.
— Все это здсь. Цлое сокровище, скрытое отъ меня!— Потомъ онъ старался успокоиться и почтительно выслушивалъ отрывки, которые завдующій наскоро переводилъ ему на урдусское нарчіе. Въ первый разъ слышалъ онъ о работахъ европейскихъ ученыхъ, пользовавшихся собранными здсь и многми другими документами, чтобы ознакомиться со святыми для буддистовъ мстами. Потомъ ему показали огромную карту, нарисованную желтой краской. Онъ водилъ смуглымъ пальцемъ за карандашомъ завдующаго отъ одного пункта къ другому. Тутъ былъ Капилавастру, тутъ Серединное царство, а тутъ Магабоди, буддійская Мекка. А вотъ здсь находилась Кузинагара, печальное мсто смерти святого. Отъ времени до времени старикъ молча наклонялъ голову надъ картой, а завдующій закуривалъ трубку. Кимъ заснулъ. Когда онъ проснулся, то разговоръ сталъ ему боле понятенъ.
— Такимъ-то образомъ, о, источникъ мудрости, ршился я идти въ святымъ мстамъ, которыхъ Онъ касался ногами своими, къ мсту его рожденія, въ Магабоди, и къ мсту его смерти.
Лама понизилъ голосъ.— И я пришелъ сюда одинъ. Уже пять, семь, осьмнадцать, сорокъ лтъ думаю я о томъ, что старый законъ плохо исполняется. Его омрачаютъ, какъ теб извстно, служеніе дьяволу, колдовство и язычество. Совершенно врно то, что сказалъ мальчикъ тамъ, у входа: дошло дло до идолопоклонства.
— Это случается со всякой религіей.
— Ты думаешь? Я читалъ книги нашего монастыря и понялъ, что самая сущность ихъ высохла, и позднйшій уставъ, которымъ мы, послдователи преобразованнаго закона, отягощаемъ и затрудняемъ себя, тоже не иметъ цны въ моихъ старыхъ глазахъ. Даже послдователи Совершеннйшаго живутъ среди раздоровъ. Все это — обманъ и заблужденіе. Но у меня есть другое желаніе…— Морщинистое желтое лицо совсмъ приблизилось въ лицу завдующаго и длинный ноготь на указательномъ пальц ламы стукнулъ по столу.— Ваши ученые по этимъ книгамъ прослдили вс пути, по которымъ направлялъ свои стопы Благословенный, но есть вещи, которыхъ они не нашли. Я ничего не знаю, совсмъ ничего не знаю я, но я иду, чтобы освободиться изъ-подъ колеса вещественности, иду широкимъ и открытымъ путемъ.
Онъ улыбнулся съ выраженіемъ простодушнаго торжества.— Я угождаю Богу уже тмъ, что иду къ святымъ мстамъ, но это еще не все. Послушай, я скажу теб правду. Когда нашъ милостивый Владыка былъ еще совсмъ юнымъ, то захотлъ взять себ супругу. Тогда люди при двор отца его сказали, что онъ слишкомъ молодъ и нженъ для брака. Ты это знаешь?
Завдующій кивнулъ головой, интересуясь знать, что будетъ дальше.
— Было устроено тройное состязаніе въ сил со всми приходившими. Когда стали пробовать сгибать лукъ, то Владыка первый сломалъ поданный ему лукъ и потребовалъ такой, какого никто не могъ бы согнуть. Ты это знаешь?
— Это написано. Я читалъ.
— И стрла его перелетла черезъ вс цли и исчезла изъ глазъ. Наконецъ она упала, и въ томъ мст, гд она коснулась земли, появился потокъ, превратившійся теперь въ рку. Эта рка, по благости нашего Владыки и благодаря его заслугамъ, еще до того времени, когда онъ освободилъ себя, получила свойство очищать купающихся въ ней отъ всякой нечистоты и всякаго грха.
— Такъ написано,— проговорилъ завдующій съ нкоторымъ разочарованіемъ.
Лама глубоко вздохнулъ.
— Гд эта рка? О, источникъ мудрости, сказки, куда упала стрла?
— Увы, братъ мой, я не знаю,— отвчалъ завдующій.
— Нтъ, если ты захочешь вспомнить, то это — единственное, чего ты не сказалъ мн. Наврное ты знаешь? Взгляни, я старый человкъ, и я спрашиваю, склонивъ голову въ твоимъ ногамъ, о, источникъ мудрости! Мы знаемъ, что Онъ натянулъ лукъ! Мы знаемъ, что стрла упала! Мы знаемъ, что брызнулъ потокъ! Гд же рка? Вщій сонъ внушилъ мн искать ее. И вотъ я пришелъ. Вотъ я здсь. Но гд же рка?
— Неужели ты думаешь, что еслибы я зналъ, то не сталъ бы кричать объ этомъ во всеуслышаніе?
— Только ею можно достичь покоя и освобожденія изъ подъ колеса вещественности,— продолжалъ лама, не слушая его.— Рка, рожденная стрлою! Подумай только! Можетъ быть, это маленькій ручей, пересохшій отъ зноя? Но святой не сталъ бы такъ обманывать старика.
— Я не знаю. Я не знаю.
Лама опять приблизилъ свое лицо, изборожденное морщинами, въ лицу англичанина.
— Я вижу, что ты не знаешь. Ты не принадлежишь къ закону, и это скрыто отъ тебя.
— Да, скрыто, скрыто.
— Мы оба съ тобой — существа ограниченныя, братъ мой. Но я — онъ всталъ, и складки его одежды мягко упали,— я яду искать освобожденія. Пойдемъ со мною!
— Я не свободенъ,— отвчалъ завдующій.— Но куда же ты пойдешь?
— Сначала въ Бенаресъ, куда же больше? Тамъ, въ храм Яйнъ, я найду одного послдователя чистой религіи, и отъ него, можетъ быть, мн посчастливится узнать. Быть можетъ, онъ сакъ пойдетъ со мною въ Капилавасту, и тамъ я буду искать рку. Впрочемъ, нтъ, я буду искать ее повсюду, куда ни приду, ибо неизвстно, куда упала стрла.
— А какъ ты пойдешь? Вдь до Дели очень далеко, и еще дальше до Бенареса.
— Я отправлюсь по желзной дорог. Я и сюда пріхалъ въ позд. Онъ идетъ быстро. Сначала мн было страшно смотрть на эти огромные шесты по сторонамъ дороги, которые то спускали, то быстро подхватывали нити,— онъ показалъ руками, какъ мелькали мимо позда телеграфные столбы.— Потомъ я усталъ сидть въ вагон, и мн захотлось идти пшкомъ, какъ я привыкъ.
— А ты знаешь дорогу?— спросилъ завдующій.
— О! для этого надо только спрашивать и платить деньги, и служащіе люди отправляютъ въ назначенное мсто. Обо всемъ этомъ я узналъ у насъ въ монастыр изъ достоврныхъ разсказовъ,— отвчалъ лама съ гордостью.
— А когда же ты отправишься?— Завдующій улыбнулся этому соединенію стариннаго благочестія и современной культуры, составляющему отличительную черту ныншней Индіи.
— По возможности скоре. Я обойду вс мста, отмченныя въ его жизни, пока не дойду до рки, рожденной стрлою. У меня, вотъ тутъ, есть бумага съ росписаніемъ поздовъ, идущихъ къ югу.
— Ну, а насчетъ ды?— Ламы обыкновенно накапливаютъ себ порядочный запасъ денегъ, во завдующій хотлъ удостовриться въ этомъ.
— Я возьму съ собою въ путь чашу для милостыни нашего Владыки. Да. Какъ онъ ходилъ, такъ и я пойду, отказавшись отъ удобной жизни въ монастыр. Когда я покинулъ горы, со мною былъ мой ‘чела’ (ученикъ). Онъ собиралъ для меня милостыню, какъ предписываетъ уставъ, но когда мы остановились въ Кулу, то онъ схватилъ лихорадку и умеръ. Теперь у меня нтъ ‘челы’, но я возьму съ собой чашку для милостыни и дамъ возможность сострадательнымъ людямъ сдлатъ доброе дло.— Онъ храбро встряхнулъ головой. Ученые изъ монастыря ламъ не сбираютъ милостыни, но лама, всецло отдаваясь своему подвигу, чувствовалъ въ этомъ особенную прелесть.
— Пусть будетъ такъ,— сказалъ, улыбаясь, завдующій.— А теперь дай и мн также сдлать доброе дло. Мы вдь съ тобой сотоварищи. Вотъ записная книга изъ блой англійской бумаги, а вотъ здсь очиненные карандаши второго и третьяго нумера, мягкіе и жесткіе, годящіеся для записей. Ну, а теперь дай-ка мн твои очки.
Завдующій взглянулъ сквозь стекла. Они были очень поцарапаны, но почти той же силы, что и его очки. Онъ снялъ свои и передалъ лам, говоря:
— Попробуй эти.
— Они легки какъ перышко.— Старикъ съ восхищеніемъ поворачивалъ голову и морщилъ носъ.— Я ихъ почти совсмъ не чувствую! А какъ ясно вижу!
— Они изъ чистаго хрусталя, и ихъ никогда нельзя поцарапать. Пусть они помогутъ теб найти твою рку,— теперь они твои.
— Я принимаю ихъ, и карандаши, и блую записную книгу,— сказалъ лама,— въ знакъ дружбы между нами, а теперь,— онъ порылся у своего пояса, отвязалъ желзный пеналъ и положилъ его на столъ завдующаго.— Это теб, на память обо мн, мой пеналъ. Онъ очень старый — такой же, какъ я.
Пеналъ былъ китайскій, сдланный по старинному рисунку изъ желза, какого теперь уже не употребляютъ для плавки, и у завдующаго, бывшаго коллекціонеромъ, сердце такъ и растаяло при первомъ взгляд на него.
Ламу никакъ нельзя было убдить взять свой подарокъ обратно.
— Когда я найду рку и вернусь, то принесу теб рисунокъ перомъ Падма Самторы,— одинъ изъ тхъ, какіе я всегда длалъ по шолку въ монастыр,— и колеса жизни,— лама запнулся:— вдь мы съ тобой сотоварищи.
Завдующему хотлось удержать его: не много осталось на свт людей, обладающихъ секретомъ длать эти условные буддійскіе рисунки кистью и перомъ, на половину написанные и на половину нарисованные, но лама ршительно направился въ выходу, на минуту остановился еще разъ передъ большой статуей Бодизата и потомъ прошелъ черезъ турникетъ.
Кимъ, какъ тнь, слдовалъ за нимъ. Все слышанное страшно взволновало его. Никогда ему не приходилось встрчать подобнаго человка, и онъ ршился продолжать свои наблюденія надъ нимъ. Онъ смотрлъ на ламу какъ на свою находку и намревался вполн овладть имъ. Старикъ остановился у Замъ-Замма и стадъ осматриваться, пока не встртился глазами съ Кимомъ. Возбужденіе, вызванное въ немъ бесдой съ завдующимъ, покинуло его на время,— онъ чувствовалъ себя старымъ, одинокимъ и голоднымъ.
— Не садись подъ этой пушкой,— проговорилъ полицейскій высокомрнымъ тономъ.
— Тише, ты, сова!— отвчалъ Кимъ вмсто ламы.— Садись сколько угодно подъ этой пушкой. А ты, скажи-за мн, когда ты стянулъ башмаки у молочницы, Дунно?
Это ни на чемъ не основанное обвиненіе явилось совершенно неожиданно подъ вліяніемъ минуты, но оно все-таки заставило замолчать Дунно, отлично знавшаго, что Киму стоило пронзительно крикнуть, чтобы, въ случа надобности, созвать цлый легіонъ базарныхъ мальчишекъ.
— А ты кому же тамъ молился?— ласково спросилъ Кимъ, садясь на корточки въ тни рядомъ съ ламой.
— Я никому не молился, дитя. Я только преклонился передъ высшимъ Закономъ.
Кимъ довольно спокойно призналъ существованіе этого новаго божества. Онъ уже былъ знакомъ съ очень большимъ количествомъ разныхъ боговъ.
— А что ты вообще длаешь?
— Я собираю милостыню. Теперь я вспомнилъ, что давно уже ничего не лъ и не пилъ. Каковъ обычай относительно сбора милостыни въ этомъ город? Собираютъ ли молча, какъ у насъ въ Тибет, или просятъ громко?
— Просящіе молча — молча умираютъ съ голода,— отвчать Кимъ, употребляя мстную поговорку. Лама попытался встать, но снова безсильно опустился на землю и вздохнулъ о своемъ ученик, умершемъ въ далекомъ Кулу. Кимъ смотрлъ на него, нагнувъ голову на бокъ, изучая его съ величайшимъ интересомъ.
— Дай мн чашку. Я знаю всхъ въ этомъ город, всхъ, кто жалетъ бдныхъ. Дай чашку, и я принесу ее теб назадъ наполненною.
Съ простотой ребенка старикъ протянулъ ему чашку.
— Ты отдохни. Я знаю людей.
И съ этими словами Кимъ отправился въ открытую низенькую лавку овощной торговки.
Эта женщина отлично звала Кима.
— Ого, да ты, кажется, сдлался ‘іоги’: ходишь съ чашкой для сбора милостыни!— воскликнула она.
— Да,— съ гордостью возразилъ Кимъ.— Въ город появился новый монахъ, такой человкъ, какого я никогда не видалъ.
— Старый монахъ — молодой тигръ,— сердито проговорила женщина.— Надоли мн эти новые монахи! Они налетаютъ на товаръ, какъ мухи. Разв отецъ моего сына — колодезь благостыни, чтобы подавать всмъ, кто проситъ?
— Нтъ,— сказалъ Кимъ.— Твой мужъ скоре — ‘іаги’ (сердитый человкъ), чмъ ‘іоги’ (святой человкъ). Но этотъ, монахъ — чужеземецъ. Сагибъ въ ‘Дом Чудесъ’ разговаривалъ съ нимъ какъ съ братомъ. О, мать моя, наполни мн эту чашу. Онъ ждетъ.
— Эту чашку, еще бы! Да она пузатая, что твоя корова! Ты такъ же милостивъ ко мн, какъ священный быкъ Шивы. Онъ уже стащилъ у меня сегодня утромъ цлую корзину самаго лучшаго лука, а теперь я еще стану твою чашку наполнять. Вотъ онъ опять бжитъ сюда!..
Огромный быкъ мышинаго цвта, принадлежавшій браминамъ и считавшійся священнымъ, прокладывалъ себ дорогу среди разноцвтной толпы. Изо рта у него висла украденная гд-то индійская смоковница. Онъ остановился прямо передъ лавкой, отлично сознавая свои преимущества въ качеств священнаго животнаго, опустилъ голову и сталъ, пыхтя, обнюхивать рядъ корзинъ, прежде чмъ выбрать которую-нибудь изъ нихъ. Но въ эту минуту въ воздух мелькнула маленькая жесткая пятка Кима и угодила быку прямо въ его влажный синеватый носъ. Онъ захраплъ съ негодованіемъ и побжалъ прочь, при чемъ горбъ на его спин дрожалъ отъ ярости.
— Вотъ видишь! Я спасъ теб товару втрое больше того, что стоитъ кушанье, которымъ ты наполнишь мою чашку. Ну же, мать, пожалуйста положи на дно немного рису, сушеной рыбы и еще горячихъ овощей съ перцемъ.
Изъ глубины лавки, гд лежала какая-то мужская фигура, послышалось ворчанье.
— Онъ прогналъ быка,— сказала женщина въ полголоса.— Хорошо помогать бднымъ.— Она взяла чашку и возвратила ее наполненною горячимъ рисомъ.
— Но, вдь, мой ‘іоги’ не корова,— съ важностью произнесъ Кимъ, длая пальцами углубленіе въ рис.— Не дурно бы еще немножко овощей и лепешки. Кусочекъ консерва тоже понравится ему, я увренъ.
— Дырку-то ты сдлалъ величиной въ собственную голову,— брюзгливо замтила женщина, но все-таки наполнила углубленіе въ рис вкусными дымящимися овощами и сунула сверху сухую лепешку съ кускомъ очищеннаго масла, сбоку положила комокъ кислыхъ тамариндовыхъ консервовъ, и тогда Кимъ умильно посмотрлъ на всю эту кучу.
— Вотъ это хорошо. Пока я буду на базар, быкъ не станетъ подходить къ этому дому. А вдь онъ ловкій попрошайка.
— А ты-то самъ?— засмялась женщина.— И кром того, не говори дурно о быкахъ. Разв ты самъ не разсказывалъ мн, что настанетъ день, явится красный быкъ и принесетъ теб счастье? Ну, а теперь держи чашку покрпче и испроси у святого человка для меня благословеніе. Можетъ быть, также онъ знаетъ какое-нибудь средство, чтобы вылечить больные глаза моей дочери. Попроси его объ этомъ, маленькій всмъ на свт другъ.
Но Кимъ, не дождавшись конца ея рчи, уже умчался прочь, тщательно избгая встрчъ съ бродячими собаками и своими вчно голодными пріятелями.
— Вотъ какъ собираемъ милостыню мы, люди, знающіе толкъ въ этомъ дл,— съ гордостью заявилъ онъ лам, широко раскрывшему глаза отъ изумленія, при вид всего содержимаго чашки.— Теперь шь,— и я тоже помъ съ тобою. Эй, ты!— закричалъ онъ, обращаясь къ водовозу, разливавшему воду возл музея.— Дай-ка сюда воды! Здсь люди пить хотятъ.
— Хороши люди!— повторилъ водовозъ, смясь.— Изъ васъ обоихъ одного порядочнаго человка не выкроишь. Ну, пейте ужъ во имя Милосерднаго!
Онъ направилъ тонкую струю воды въ подставленную пригоршню Кима, пившаго такимъ образомъ, по туземному обычаю, но лама, боле требовательный, вытащилъ изъ неистощимыхъ складокъ своей одежды маленькую чашку и сталъ пить изъ нея съ важностью.
— Онъ ‘pardesi’ (чужеземецъ),— пояснилъ Кимъ, когда старикъ произнесъ на неизвстномъ язык нсколько словъ,— вроятно, какое-нибудь благословеніе.
Они поли вдвоемъ съ большимъ удовольствіемъ, и скоро чашка была пуста.
Тогда лама понюхалъ табаку изъ огромной деревянной табакерки, перебралъ немного свои четки и быстро заснулъ старческимъ сномъ, когда тнь отъ Замъ-Замма начала удлиняться.
Кимъ отправился въ ближайшей продавщиц табака, веселой молодой магометанк и выпросилъ у нея плохую сигару изъ тхъ, какія употребляютъ студенты пенджабскаго университета, подражающіе англійскимъ обычаямъ. Потомъ онъ сталъ курить эту сигару, сидя подъ самой пушкой, погружаясь въ раздумье и поднявъ колнки къ самому подбородку. Размышленія его кончились тмъ, что онъ побжалъ въ себ домой, смнилъ свой костюмъ на индусскій, и въ такомъ вид вернулся къ пушк.
Лама проснулся только когда началась вечерняя жизнь, стали зажигаться лампы и расходились по домамъ писарй въ блыхъ одеждахъ и чиновники правительственныхъ учрежденій.
Старикъ растерянно озирался по сторонамъ, но никто не обращалъ на него вниманія, кром одного мальчишки въ пыльномъ тюрбан и лиловой одежд.
Вдругъ лама уронилъ голову на колни и заплакалъ.
— Что съ тобою?— спросилъ мальчикъ, стоя передъ нимъ.— Обокрали тебя, что-ли?
— Мой новый ученикъ ушелъ отъ меня, и я не знаю, гд онъ.
— А что за человкъ былъ твой ученикъ?— спросилъ Кимъ, пораженный тмъ, что лама не узналъ его.
— Это былъ мальчикъ, явившійся на мсто моего умершаго ученика, въ знакъ благодати, полученной мною, когда я преклонился передъ Закономъ, тамъ, въ этомъ большомъ дом,— онъ указалъ на музей.— Онъ явился указать мн потерянный мною путь. Онъ провелъ меня въ ‘Домъ Чудесъ’ и своимъ разговоромъ придалъ мн смлости, такъ что я ршился говорить съ хранителемъ изображеній, утшился и пріобрлъ силу. А когда я почти лишился чувствъ отъ голода, то онъ собралъ для меня милостыню, какъ сдлалъ бы ученикъ для своего учителя. Внезапно былъ онъ мн посланъ. Внезапно исчезъ онъ отъ меня. А у меня было намреніе научить его Закону по пути въ Бенаресъ.
Кимъ стоялъ совершенно пораженный: онъ подслушалъ разговоръ въ музе, и зналъ, что старикъ говоритъ правду, а туземцы не допускаютъ, чтобы чужестранцы были на это способны.
— Но теперь я знаю, что онъ былъ посланъ во мн съ цлью. Благодаря ему я знаю, что долженъ найти нкую рку, которую ищу.
— Рку, рожденную стрлой?— проговорилъ Кимъ, улыбаясь съ выраженіемъ своего превосходства.
— Что же это такое? еще новый знакъ благодати!— воскликнулъ лама.— Я не говорилъ о моихъ поискахъ никому, кром человка, завдующаго изображеніями. Кто ты?
— Твой ‘чела’,— просто отвтилъ Кимъ, садясь на корточки.— Я во всю мою жизнь не видалъ человка, подобнаго теб. Я пойду съ тобою въ Бенаресъ. И кром того, я думаю, что такой старый человкъ, какъ ты, говорящій правду подъ вечеръ всякому встрчному, очень нуждается въ ученик.
— Но рка,— рка, рожденная стрлою?
— О, это я слышалъ, какъ ты говорилъ про нее англичанину. Я лежалъ у двери.
Лама вздохнулъ.
— А я думалъ, что ты — ниспосланный мн путеводитель. Такія вещи случаются иногда,— но я не достоинъ. Значитъ, ты не знаешь, гд рка?
— Я не знаю,— Кимъ смущенно засмялся.— Я отправляюсь искать одного быка — краснаго быка на зеленомъ пол, который будетъ помогать мн.
— Кого искать, дитя?— переспросилъ лама.
— Богъ его знаетъ, а только такъ говорилъ мн мой отецъ. Я слышалъ твой разсказъ въ ‘Дом Чудесъ’ о разныхъ новыхъ удивительныхъ мстахъ въ горахъ, и ршилъ, что если ужъ такой старый и такой неумющій… привыкшій говорить правду человкъ можетъ идти за такою неважною вещью, какъ рка, то, конечно, ужъ и я долженъ отправиться въ путь. Если судьба намъ найти то, что мы ищемъ, то мы найдемъ, ты — свою рку, а я — моего быка и еще многое другое, что я теперь уже позабылъ. Можетъ быть, меня сдлаютъ королемъ,— прибавилъ мальчикъ, совершенно спокойно готовый ко всякимъ чудесамъ.
— Я научу тебя, дорогой, желать другого и лучшаго,— произнесъ лама авторитетнымъ тономъ.— Пойдемъ въ Бенаресъ.
— Только не ночью. Повсюду воры. Подожди до утра.
— Но здсь негд спать.— Старикъ привыкъ въ монастырскому правилу, и хотя спалъ на полу, какъ предписывалъ уставъ, но все-таки предпочиталъ въ такихъ случаяхъ соблюдать извстную благопристойность.
— Мы добудемъ себ ночлегъ въ ‘Кашмиръ-Сара’,— сказалъ Кимъ, смясь надъ смущеніемъ и затрудненіемъ ламы.— У меня тамъ есть пріятель. Пойдемъ!
Имъ пришлось проходить черезъ багаръ, проталкиваясь въ толп, состоявшей изъ всхъ народностей верхней Индіи. Повсюду горли огни, было жарко и тсно, и лама пробирался, чувствуя себя какъ во сн. Онъ впервые попалъ въ большой промышленный городъ, и переполненные народомъ вагоны конки съ ихъ вчнымъ стукомъ, скрипомъ и звономъ пугали его. Его совсмъ затолкали и наконецъ онъ съ трудомъ добрался до высокихъ воротъ ‘Кашмиръ-Сарая’. Это былъ обширный скверъ, находившійся противъ желзно-дорожной станціи и окруженный сводчатыми навсами, гд останавливались караваны лошадей и верблюдовъ, возвращавшіеся изъ Центральной Азіи. Здсь можно было наблюдать нравы и обычаи всхъ сверныхъ племенъ Индіи. Одни изъ нихъ проваживали на привязи небольшихъ лошадокъ и ставили на колни верблюдовъ, другіе нагружали или разгружали тюки и узлы, вытягивали кувшины съ водой для ужина на скрипящихъ воротахъ, били злыхъ и мрачныхъ караванныхъ собакъ, расплачивались съ погонщиками верблюдовъ, нанимали конюховъ, кричали, спорили, произносили клятвы и торговались. Навсы, къ которымъ вели три или четыре каменныя ступени, представляли собою мирныя гавани вокругъ этого волнующагося моря. Большинство изъ нихъ было отдано на откупъ торговцамъ, какъ у насъ отдаются арки на большихъ дорогахъ. Пространства между столбами были обращены въ комнаты съ кирпичными или дощатыми стнами, запиравшіяся тяжелыми деревянными дверями и трудно отпирающимися мстными висячими замками. Запертая такимъ образомъ дверь означала, что обладатель помщенія отсутствовалъ, и немного грубыя, а иногда и очень грубыя надписи мломъ или краской гласили, куда онъ отправился. Такъ напримръ: ‘Лутуфъ Улла ухалъ въ Курдистанъ’. А внизу — безобразные и грубые стихи.
Кимъ, оберегая ламу отъ напора взволнованныхъ людей и животныхъ, пробрался бокомъ вдоль навсовъ къ самому отдаленному углу ‘Сарая’, близъ желзно-дорожной станціи, гд жилъ Магбубъ-Али, продавецъ лошадей, когда возвращался изъ таинственной страны за Сверными Ущельями. Киму въ теченіе его маленькой жизни приходилось много разъ имть дло съ Магбубомъ, и высокій, плотный афганецъ съ выкрашенной красной бородой (онъ былъ старъ и не хотлъ, чтобы видли его сдые волосы) цнилъ мальчика въ качеств ищейки. Иногда онъ поручалъ Киму наблюдать за какимъ-нибудь человкомъ, не имвшимъ ничего общаго съ лошадьми, слдить за нимъ въ продолженіе цлаго дня и донести обо всхъ тхъ, съ кмъ онъ говорилъ. Вечеромъ Кимъ выкладывалъ ему вс собранныя свднія, а Магбубъ слушалъ, сидя неподвижно и не произнося ни слова. Это были какія-то темныя дла. Кимъ отлично это зналъ, но его оправданіе состояло въ томъ, что онъ не говорилъ ни слова о томъ, что слышалъ, ни единой душ, кром Магбуба, а послдній кормилъ его великолпными горячими кушаньями, взятыми изъ харчевни, въ главномъ пункт ‘Сарая’, и кром того давалъ ему деньгами восемь ‘анна’.
— Вотъ гд онъ живетъ!— сказалъ Кимъ, ударивъ по носу сердитаго верблюда.— Эй, Магбубъ-Али!
Онъ остановился передъ темной аркой и сталъ сзади растерявшагося ламы.
Продавщикъ лошадей, туго подпоясанный темнымъ вышитымъ бухарскимъ поясомъ, лежалъ на двухъ переметныхъ сумкахъ изъ толковыхъ ковровъ и лниво покуривалъ изъ огромной серебряной трубки. Онъ слегка повернулъ голову на окрикъ Кима и, видя только высокую молчаливую фигуру старика, разсмялся низкимъ, груднымъ смхомъ.
— Аллахъ! Это лама! Красный лама! Далеко отъ Лагора до Ущелій. Что ты тутъ длаешь?
Лама механически протянулъ свою чашку для милостыни.
— Божье проклятіе на всхъ неврныхъ!— проговорилъ Магбубъ.— Я не подаю всякому грязному жителю Тибета, а ты попроси у моихъ конюховъ,— они тамъ вонъ сидятъ, у верблюдовъ. Для нихъ твои благословенія имютъ цну. Эй, конюхи, тутъ пришелъ вашъ землякъ. Узнайте, не голоденъ ли онъ.
Съ земли поднялся бритый конюхъ, пришедшій съ лошадьми. Онъ считался чмъ-то въ род разжалованнаго буддиста, раболпно привтствовалъ ламу и сталъ упрашивать его приссть въ огню, разложенному конюхами.
— Поди, ты!— сказалъ Кимъ, слегка отталкивая его, и лама отодвинулся, оставивъ Кима на порог.
— Уходите!— произнесъ Магбубъ-Али, снова ввившись за свою трубку.— Пошелъ вонъ, маленькій индусъ! Божье проклятіе на всхъ неврныхъ! Проси у тхъ изъ моихъ, которые одвой съ тобой вры.
— Магараджи!— жалобно запищалъ Кимъ, употребляя обращеніе, принятое у индусовъ, и вполн наслаждаясь всмъ происходящимъ.— Мой отецъ умеръ, моя мать умерла, желудокъ мой пустъ.
— Я говорю теб, попроси у моихъ конюховъ. Среди нихъ должны быть индусы.
— Ахъ, Магбубъ-Али, да я-то разв индусъ?— проговорилъ Кимъ по-англійски.
Торговецъ лошадьми ничмъ не обнаружилъ удивленія и только взглянулъ на него изъ-подъ густыхъ, нависшихъ бровей.
— Маленькій ‘всмъ на свт другъ’,— произнесъ онъ,— что это значитъ?
— Ничего. Я теперь ученикъ этого святого человка, и мы идемъ вмст на богомолье — въ Бенаресъ, онъ такъ говоритъ. Онъ совсмъ сумасшедшій, а мн надолъ Лагоръ. Мн хочется подышать новымъ воздухомъ и попить новой воды.
— Но на кого ты работаешь? Зачмъ пришелъ ко мн?— Голосъ звучалъ сурово и подозрительно.
— Къ кому же мн было идти? Денегъ у меня нтъ. Безъ денегъ куда днешься? Ты много лошадей продашь офицерамъ. У тебя он хорошія, эти новыя лошади, я ихъ видлъ. Дай мн рупію, Магбубъ-Али, и когда я разбогатю, то все теб отдамъ.
— Гм…— произнесъ Магбубъ-Али, быстро соображая.— Ты прежде никогда мн не лгалъ. Позови сюда этого ламу, а самъ отойди немного.
— О, наши разсказы сойдутся,— сказалъ, смясь, Кимъ.
— Мы идемъ въ Бенаресъ,— началъ лама, какъ только понялъ, куда были направлены вопросы Магбуба-Али.— Я иду и мальчикъ. Я иду искать одну рку.
— Ну, это можетъ быть, но мальчикъ?
— Онъ — мой ученикъ. Я думаю, онъ посланъ мн, чтобы провести меня къ этой рк. Я сидлъ подъ пушкой, и вдругъ онъ явился. Такія вещи случались съ счастливцами, удостоенными получать руководителей свыше. Но теперь я вспомнилъ, онъ говорилъ, что онъ земного происхожденія — индусъ.
— А какъ его зовутъ?
— Я не спрашивалъ объ этомъ. Разв онъ не ученикъ мн?
— Его родина, его племя, его селеніе? Мусульманинъ онъ, индусъ или ‘женъ’? Низшей или высшей касты?
— Зачмъ стану я узнавать все это? Нтъ ни низшихъ, ни высшихъ на Серединномъ Пути. Если онъ мой чело, то можетъ ли и долженъ ли кто-нибудь отнять его у меня? Ты самъ видишь,— безъ него я не найду моей рки.
Онъ съ важностью покачалъ головой.
— Никто не отнимаетъ его у тебя. Пойди, сядь къ моимъ конюхамъ,— сказалъ Магбубъ-Али, и лама поплелся на указанное мсто, успокоенный его общаніемъ.
— Ну, разв онъ не совсмъ сумасшедшій?— спросилъ Кимъ, выходя изъ темнаго угла.— Зачмъ я сталъ бы теб лгать, хаджи?
Магбубъ молча покуривалъ свою трубку. Потомъ заговорилъ почти шопотомъ:
— Умбалла находится по пути въ Бенаресъ, если только вы въ самомъ дл туда идете.
— Да ну тебя! Я же говорю теб, что онъ не уметъ лгать… какъ мы съ тобой.
— Если ты исполнишь одно мое порученіе въ Умбалл, то я дамъ теб денегъ. Дло идетъ объ одной лошади — бломъ жеребц, котораго я продалъ одному офицеру, когда послдній разъ вернулся изъ Ущелій. Но… встань-ка поближе и держи руки, какъ будто просишь милостыню… аттестатъ съ родословной благо жеребца не былъ вполн установленъ, и этотъ офицеръ, находящійся теперь въ Умбалл, просилъ меня выяснить это дло.— При этомъ Магбубъ описалъ наружность лошади и офицера.— Ты долженъ отнести этому офицеру слдующее сообщеніе: ‘Родословная благо жеребца вполн установлена’. Поэтому онъ узнаетъ, что ты явился отъ меня. Тогда онъ скажетъ: ‘Какое ты имешь доказательство?’ — а ты отвтишь: ‘Магбубъ-Али далъ мн доказательство’.
— И все это изъ-за благо жеребца!— хихикнулъ Кимъ, и глаза его сверкнули.
— Эту родословную я теб дамъ сейчасъ, моимъ особымъ способомъ, и прибавлю въ ней еще нсколько вскихъ доказательствъ.
Чья-то тнь промелькнула сзади Кима, и медленно прошелъ верблюдъ. Магбубъ-Али возвысилъ голосъ.
— Аллахъ! Одинъ, что-ли, ты нищій въ город? Твоя мать умерла. Твой отецъ умеръ. Вс вы такъ говорите. Ужъ ладно, ладно…— Онъ повернулся, какъ бы ощупывая за собою полъ и швырнулъ мальчику краюшку мягкаго, засаленнаго мусульманскаго хлба.— Пойди, переночуй тамъ съ моими конюхами вмст съ ламой. Завтра я теб дамъ работу.
Кимъ скользнулъ прочь, запустивъ зубы въ хлбъ, и, какъ и ожидалъ, нашелъ въ немъ маленькую, плотно сложенную бумагу, завернутую въ клеенку, и при этомъ три серебряныя рупіи — щедрость необычайная. Онъ улыбнулся и сунулъ бумагу и деньги въ свой кожаный мшечекъ на ше. Лама, обильно накормленный конюхами Магбуба, уже спалъ въ углу стойла. Кимъ улегся рядомъ съ нимъ, смясь про себя. Онъ зналъ, что оказывалъ услугу Магбубу-Али, и ни на секунду не врилъ сказк о бломъ жеребц.
Но Кимъ все-таки не подозрвалъ, что Магбубъ-Али, извстный какъ одинъ изъ лучшихъ торговцевъ лошадьми, зажиточный и предпріимчивый, чьи караваны заходили далеко за предлы страны, былъ записанъ въ одной изъ секретныхъ книгъ полицейскаго управленія подъ буквами С. 25. 1 Б. Два или три раза въ годъ С. 25 присылалъ маленькое сообщеніе, просто изложенное, но въ высшей степени интересное и обыкновенно, при сличеніи его съ отчетами Р. 17 и М. 4, оно оказывалось совершенно врнымъ. Это сообщеніе касалось всего, происходившаго въ далекихъ горныхъ владніяхъ, передавало результаты шпіонства за всми національностями, кром англійской, и сообщало свднія относительно торговли оружіемъ. Однимъ словомъ оно составляло часть огромнаго матеріала, извстнаго подъ общимъ названіемъ: ‘Намъ сообщаютъ’, и которымъ руководятся въ своихъ дйствіяхъ британскія власти въ Индіи. Но недавно пять союзныхъ владтелей, которымъ вовсе не полагалось вступать въ соювъ, получили извстіе отъ одной благосклонной сверной державы, что новости изъ ихъ владній какимъ-то образомъ просачивались въ британскую Индію. Главные министры этихъ владтелей остались этимъ весьма недовольны и приняли мры по восточному обычаю. Въ числ многихъ другихъ они подозрвали смлаго краснобородаго торговца лошадьми, чьи караваны проходили черезъ ихъ горныя крпости по брюхо въ снгу. Кончилось тмъ, что на одинъ изъ его каравановъ была устроена засада, и его, по разсказамъ рабочихъ Магбуба-Али, два раза обстрливали по пути какіе-то три разбойника, можетъ быть ненанятые, а можетъ быть и нанятые на этотъ случай. Поэтому Магбубъ ршилъ не останавливаться въ небезопасномъ для него город Пешавер и прямо прибылъ въ Лагоръ, гд и сталъ ждать, что будетъ, такъ какъ хорошо зналъ своихъ соотечественниковъ.
Поэтому также онъ не хотлъ задерживать у себя ни на часъ плотно сложенную бумагу, завернутую въ клеенку. Это былъ анонимный и никому не адресованный доносъ съ микроскопическими дырочками, сдланными булавкой въ одномъ углу бумаги, доносъ этотъ выдавалъ пять союзныхъ владтелей, благосклонную къ нимъ сверную державу, индусскаго банкира въ Пешавер, бельгійскую фирму производства оружія и одного важнаго, полунезависимаго магометанскаго правителя на юг. Динамитъ былъ бы нжнымъ и невиннымъ средствомъ, въ сравненіи съ этимъ доносомъ С. 25, и онъ понималъ, какъ важно было поскоре передать его въ надлежащія руки. Магбубъ совсмъ не желалъ умереть насильственной смертью, и какъ разъ во-время Кимъ свалился къ нему точно съ неба. Быстрота дйствій Магбуба соотвтствовала его безсовстности, и, пользуясь всякою счастливою случайностью, онъ хитростью впуталъ мальчика въ безчестное дло. Лама, путешествующій съ простымъ мальчикомъ-слугою, не могъ возбудить особеннаго интереса въ Индіи, этой стран богомольцевъ. Никто не сталъ бы подозрвать ихъ и, что было всего важне, обкрадывать.
Онъ потребовалъ огня, чтобы снова зажечь свою трубку, и сталъ обсуждать все дло. Въ самомъ худшемъ случа, еслибы съ мальчикомъ приключилось какое-нибудь несчастье, бумага ни для кого не послужила бы обвиненіемъ въ преступленіи. Самъ онъ въ свободное время отправился бы въ Умбаллу и — конечно съ нкоторымъ рискомъ возбудить подозрнія — повторилъ бы свой доносъ устно тмъ, для кого онъ былъ предназначенъ. Но Аллахъ великъ, и Магбубъ-Али чувствовалъ, что въ настоящее время сдлалъ все, что могъ. Кимъ былъ единственнымъ существомъ въ мір, не солгавшимъ ему ни разу. Онъ считалъ бы это огромнымъ недостаткомъ въ Ким, еслибы не зналъ, что другимъ для своихъ цлей и для выгоды Магбуба Кимъ умлъ лгать, какъ настоящій восточный житель. Обдумавъ все это, Магбубъ пробрался черезъ ‘Сарай’ въ воротамъ ‘Гарпій’, тамъ жили женщины, которыя подкрашивали себ глаза и завлекали чужеземцевъ. Онъ не безъ труда отыскалъ среди нихъ одну двушку, находившуюся (онъ имлъ основаніе предполагать) въ особенно дружескихъ отношеніяхъ съ бритымъ кашмирскимъ пундитомъ. Этотъ пундитъ вывдывалъ у простоватыхъ конюховъ Магбуба содержаніе получаемыхъ имъ телеграммъ. То, что продавецъ лошадей пришелъ именно къ этимъ людямъ, могло показаться со стороны настоящимъ безуміемъ, такъ какъ они, вопреки закону пророка, стали пить пряную водку, продавецъ лошадей ужасно напился, ворота устъ его разверзлись, и онъ въ пьяномъ возбужденіи преслдовалъ ‘Цвтокъ наслажденія’,— такъ звали двушку,— пока не свалился въ изнеможеніи на подушки. Тогда ‘Цвтокъ наслажденія’, вмст съ бритымъ кашмирскимъ пундитомъ, обыскали его тщательнйшимъ образомъ съ головы до ногъ.
Приблизительно въ то же самое время Кимъ услыхалъ легкіе шаги въ оставленномъ Магбубомъ помщеніи. Продавецъ лошадей не заперъ свою дверь,— что было очень странно,— а его слуги праздновали свое возвращеніе въ Индію, поглощая цлаго барана, пожертвованнаго имъ щедрымъ хозяиномъ. Ловкій молодойтчеловкъ изъ Дели, со связкою ключей, снятой ‘Цвткомъ наслажденія’ съ пояса безчувственнаго Магбуба, обшарилъ вс углы конюшни, перерылъ каждый тюкъ, каждую цыновку и каждую переметную сумку въ помщеніи торговца лошадьми. Онъ сдлалъ это даже боле систематически, чмъ ‘Цвтокъ’ и пундитъ, обыскивавшіе владльца этихъ вещей.
— И я думаю,— говорила сердито, часъ спустя, ‘Цвтокъ наслажденія’, опираясь округленнымъ локтемъ на похрапывавшаго возл нея, въ вид туши, Магбуба,— что онъ простая афганская свинья и продавецъ лошадей, думающій только о женщинахъ и лошадяхъ. Впрочемъ, онъ, можетъ быть, уже отослалъ это,— если только это у него было когда-нибудь.
— Ну нтъ, разъ какъ дло шло о пяти владтеляхъ, то онъ сталъ бы держать бумагу у своего чернаго сердца,— замтилъ пундитъ.— А тамъ ничего не было?
Человкъ изъ Дели засмялся и поправилъ тюрбанъ на голов.
— Я искалъ даже между подошвами его туфель, а Цвтокъ осмотрла его одежду. Это не тотъ человкъ, а другой.
— Вдь они и не говорили, что это наврное тотъ самый человкъ,— проговорилъ задумчиво пундитъ.— Они только сказали: ‘Узнайте, не онъ ли это’.
Когда Магбубъ проснулся, то ‘Цвтокъ’ сдлала ему строгій выговоръ за пьянство. Азіаты всегда остаются невозмутимо спокойными, когда имъ удается перехитрить врага, но Магбубъ-Али обнаружилъ нкоторое радостное волненіе, когда, прочистивъ горло и подвязавъ поясъ, отправился, пошатываясь, домой при свт раннихъ утреннихъ звздъ.
‘Хитрая была игра,— сказалъ онъ самому себ.— Теперь одинъ Аллахъ вдаетъ, сколько людей получили приказъ испытать меня, можетъ быть даже и ножомъ. Дло такъ обстоитъ, что мальчикъ долженъ скорй отправляться по желзной дорог въ Умбаллу. Я тутъ слишкомъ долго возился съ ‘Цвткомъ’, пьянствуя какъ послдній афганскій проходимецъ’.
Онъ остановился возл навса, рядомъ съ своимъ помщеніемъ. Его конюхи лежали, отяжелвъ отъ сна. Кимъ и его лама безслдно исчезли.
— Вставай-ка!— Магбубъ растолкалъ одного изъ спавшихъ.— гуда ушли т, которые здсь съ вечера легли,— лама и мальчикъ? Не стащили ли они чего?
— Старикъ всталъ со вторыми птухами,— пробормоталъ конюхъ,— сказалъ, что идетъ въ Бенаресъ, и мальчикъ увелъ его.
— Проклятіе Аллаха на всхъ неврныхъ!— выразительно произнесъ Магбубъ, и прошелъ подъ свой навсъ, ворча себ въ бороду.
Лама проснулся не самъ, а его разбудилъ Кимъ. Онъ прильнулъ однимъ глазомъ къ дыр въ перегородк и видлъ, какъ человкъ изъ Дели рылся въ вещахъ.
Кимъ понялъ, что это былъ не обыкновенный воръ, тотъ не сталъ бы пересматривать письма, счета и сдла, запускать маленькій ножъ въ подошву туфель Магбуба и ловко обыскивать каждый шовъ на переметныхъ сумкахъ. Въ первую минуту Кимъ хотлъ поднять тревогу, закричавъ протяжно: ‘чу-уръ… чу-уръ!’ (воръ, воръ!), но, присмотрвшись внимательне и держа руку на своемъ амулет, вывелъ изъ всего видннаго свои собственныя заключенія.
‘Должно быть онъ ищетъ родословную, выдуманную Магбубомъ,— подумалъ онъ,— ту бумагу, которую я долженъ отнести въ Умбаллу. Намъ всего лучше сейчасъ же отправляться. Т, кто обыскиваютъ мшки съ ножомъ, станутъ пожалуй и животы распарывать. Во всемъ этомъ наврное замшана женщина’.
— Эй, эй!— шопотомъ произнесъ онъ, обращаясь къ спокойно спящему старику.— Вставай! Пора,— пора идти въ Бенаресъ.
Лама покорно поднялся, и они, какъ тни, вышли изъ ‘Сарая’.
Они взошли на желзно-дорожную станцію, напоминавшую крпость. Она чернла въ полу-сумрак уходящей ночи. Электрическіе огни мигали надъ багажнымъ складомъ, гд были свалены кули съ зерномъ.
— Это созданіе дьявола!— проговорилъ лама, отступая передъ черной бездной, полной грохота и свиста, съ рельсами, сверкающими между каменныхъ платформъ и множествомъ скрещивающихся и перепутанныхъ перекладинъ на верху. Онъ стоялъ въ гигантской, вымощенной камнями, зал. Весь полъ, казалось, былъ устланъ мертвыми тлами въ саванахъ: это пассажиры третьяго класса, взявшіе билеты еще до ночи, спали въ ожиданіи своего позда. У восточныхъ жителей вс часы дня и ночи равны, и соотвтственно этому регулируется и движеніе поздовъ.
— Вотъ сюда приходитъ огненная повозка. За этой дыркой,— Кимъ указалъ на кассу,— стоитъ человкъ, который выдастъ теб бумагу, и по ней тебя отвезутъ въ Умбаллу.
— Но вдь мы демъ въ Бенаресъ,— капризно возразилъ лама.
— Это все равно. Бенаресъ будетъ потомъ. Скоре: повозка уже подходитъ!— Такъ возьми кошелекъ.
Лама, совсмъ не такъ привыкшій въ поздамъ, какъ это ему казалось, съ ужасомъ смотрлъ на влетвшій съ грохотомъ на станцію ночной поздъ. Спавшіе люди ожили, и станція наполнялась шумомъ, возгласами, криками продавцовъ воды и сластей, окриками мстныхъ полицейскихъ и пронзительнымъ визгомъ женщинъ, собиравшихъ свои пожитки и своихъ дтей.
— Это поздъ — только ‘по-здъ’. Онъ сюда не придетъ. Подожди!
Пораженный простотою и наивностью ламы, передавшаго ему маленькій мшечекъ, наполненный рупіями, Кимъ потребовалъ билетъ до Умбаллы и уплатилъ за него.
Сонный кассиръ проворчалъ что-то и выбросилъ ему билетъ до слдующей станціи, ровно въ шести миляхъ разстоянія.
— Нтъ,— сказалъ Кимъ, разсмотрвъ его и оскаливъ зубы.— Онъ годится только для сельчанъ, но я живу въ город Лагор. Ловко ты это сдлалъ, бабу. Теперь давай билетъ до Умбаллы.
Бабу нахмурился, но выдалъ настоящій билетъ.
— Теперь другой — до Амницара,— сказалъ Кимъ, совершенно не желавшій тратить деньги, данныя ему. Магбубомъ-Али, уплачивая за весь свой проздъ въ Умбаллу.— Билетъ стоитъ столько-то, сдачи приходится столько-то. Я отлично знаю вс желзно-дорожные пути… Никогда еще ни одинъ ‘іоги’ не нуждался такъ въ ‘чела’, какъ ты,— весело проговорилъ онъ растерявшемуся лам.— Безъ меня они бы тебя высадили въ Міанъ-Мир. Сюда надо идти. Пойдемъ!— Онъ возвратилъ деньги, взявъ себ только по одной ‘анна’ изъ каждой рупіи, уплаченной за билетъ до Умбаллы, какъ свои коммиссіонныя,— вчныя и неизбжныя азіатскія коммиссіонныя.
Лама отшатнулся, подойдя къ открытой двери вагона третьяго класса.
— Не лучше ли идти пшкомъ?— сказалъ онъ, впадая въ слабость. Дородный рабочій высунулъ къ нему свое бородатое лицо.
— Боится онъ, что-ли? Ты не бойся. Было время, я тоже боялся поздовъ. Входи! Это все устроено правительствомъ.
— Я не боюсь,— отвчалъ лама.— Найдется у васъ мсто для двоихъ?
— Здсь не нашлось бы мста и для мыши,— пронзительно вскрикнула жена зажиточнаго земледльца изъ богатаго жулундурскаго округа.— Наши ночные позда не такъ благоустроены, какъ дневные. Тамъ строго слдятъ за тмъ, чтобы женщины и мужчины сидли въ равныхъ вагонахъ.
— О, мать моего сына, мы можетъ дать имъ мсто,— сказалъ ея мужъ, человкъ въ синемъ тюрбан.— Возьми-ка ребенка на руки. Это святой человкъ, вдь ты видишь?
— Да вдь у меня же на рукахъ семьдесятъ разъ семь разныхъ свертковъ, куда-жъ я ихъ дну? Не попросить ли ужъ его ссть ко мн на колни, безсовстный ты этакій? Впрочемъ, мужчины всегда такіе!— Она оглянулась кругомъ, ища поддержки и одобренія. Сидвшая у окна женщина изъ Амницара вздохнула подъ своимъ головнымъ покрываломъ.