Казимир Бродзинский и его литературная деятельность, Арабажин Константин Иванович, Год: 1891

Время на прочтение: 385 минут(ы)

Казимиръ Бродзинскій
И ЕГО
ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЯТЕЛЬНОСТЬ.

(1791—1835).

ИЗСЗЛДОВАНІЕ КАНДИДАТА,
К. И. Арабажина.

Удостоено Историко-филологическимъ факультетомъ Императорскаго Университета Св. Владиміра награды золотой медалью и преміи имени Н. И. Пирогова.

КІЕВЪ.
Типо-литографія ВЫСОЧАЙШЕ утв. Товарищества И. В. Кушнеревъ и К въ Москв.
Кіевское отдленіе. Бибиковскій бульваръ, No 8б.
1891.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

Предисловіе. Литература о Бродзинскомъ
I гл. Біографическій очеркъ
II гл. Міровоззрніе К. Бродзинскаго
Отд. I. Литературные взгляды К. Бродзинскаго и его положеніе въ спор романтиковъ съ классиками
Отд. II. Общественныя, философскія и эстетическія воззрнія К. Бродзинскаго
III гл. К. Бродзинскій, какъ поэтъ
IV гл. К. Бродзинскій, какъ этнографъ и славянофилъ
V гл. Педагогическая и ученая дятельность Е. Бродзинскаго
VI гл. Масонскія и мистическія произведенія Е. Бродзинскаго. Заключеніе
Приложенія

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Сочиненіе ‘Казимиръ Бродзинскій и его литературная дятельность’ написано мною на предложенную историко-филологическимъ факультетомъ Императорскаго Университета Св. Владиміра тему и удостоено золотой медали и преміи И. И. Пирогова два года тому назадъ {Отзывъ ист. фил. факультета напеч. въ ‘Унив. Изв.’ 1889, 1.}. Къ сожалнію извн вторгшіяся обстоятельства помшали мн немедленно же приступить къ печатанію моего труда, къ тому же онъ требовалъ значительныхъ дополненій, для которыхъ мн и пришлось заниматься въ Варшав въ 1889 боле двухъ мсяцевъ. Но и этого срока, безспорно, было недостаточно для приданія моему труду желанной полноты. Кто знаетъ при этомъ, какъ трудно ограничиться для работы преимущественно матерьялами и книгами, заключающимися въ одной библіотек провинціальнаго университета, тотъ отнесется снисходительно къ нкоторой неполнот моей книги и многимъ ея недостаткамъ. Несомнваюсь, что этихъ недостатковъ гораздо больше, чмъ я самъ ихъ могу найти, и потому прійму съ полнымъ вниманіемъ всякія указанія критики.
Быть можетъ кому нибудь личность Казимира Бродзинскаго, въ моемъ освщеніи, покажется малозначительной и не заслуживающей того вниманія, которое я ему удляю. Но прежде всего не слдуетъ забывать, что въ изученіи литературной эволюціи переходная пора важна не мене эпохъ наибольшаго разцвта литературы, а Казимиръ Бродзинскій именно и является типическимъ представителемъ такой переходной эпохи, въ которой наряду съ чертами прошлаго кроются въ зародыш вс элементы новаго литературно-общественнаго и художественнаго настроенія. Біографія Бродзинскаго и анализъ его произведеній непрерывной цпью связуютъ изученіе новой польской литературы съ ея прошлымъ. Въ этомъ смысл изученіе Бродзинскаго представляетъ интересъ, увеличивающійся еще въ виду того обстоятельства, что и на самомъ Бродзинскомъ и на его времени можно подробно прослдить вторженіе въ польскую литературу западно-европейскихъ идей и настроеній (преимущественно періода Sturm und Drang) и ихъ своеобразное претвореніе на мстной славянской почв. Въ польской наук и критик значеніе Бродзинскаго, какъ кажется намъ, нсколько приподнято, преувеличено, но и въ этомъ отношеніи изученіе его дятельности можетъ доставить рядъ весьма небезъинтересныхъ выводовъ. Наконецъ, время Бродзинскаго для русской науки представляетъ особый интересъ потому, что на почв, создавшей и отчасти созданной Бродзинскимъ, взросла и разцвла довольно многочисленная группа поэтовъ, такъ называемой польско-украинской школы. Вс эти обстоятельства придаютъ особенное значеніе поставленной историко-филологическимъ факультетомъ тем по исторіи богатой талантами польской литературы, достаточнымъ знакомствомъ съ которой, къ сожалнію, не можетъ еще похвалиться русское славяновдніе.
Въ заключеніе считаю долгомъ выразить свою искреннюю благодарность проф. Тимоею Дмитріевичу Флоринскому и проф. Николаю Павловичу Дашкевичу за руководительство и нравственную помощь въ моихъ занятіяхъ. Живйшую признательность долженъ выразить я бывшему ректору варшавскаго университета, а нын г. Попечителю Дерптскаго учебнаго Округа Н. А. Лавровскому, за позволеніе воспользоваться, хранящейся въ канцеляріи г. Попечителя Варшавскаго учебн. Округа, автобіографіей Бродзинскаго. Многимъ обязанъ я и предупредительности завдующихъ Варшавской университетской библіотекой, а также библіотекой ‘Ордин. граф. Красинскихъ’, Кром того нижеслдующимъ лицамъ приношу свою искреннюю признательность за книги, указанія, содйствіе: проф. В. Б. Антоновичу, проф. . Вержбовскому, г. В. Высоцкому, г. О. Вольскому, проф. К. Я. Гроту, С. В. Дегену, проф. I. Первольфу, г. Розвадовскому, д-ру П. Хмлевскому и г. Яблоновскому.

К. Арабажинъ.

ЛИТЕРАТУРА О БРОДЗИНСКОМЪ.

Вс источники о Бродзинскомъ можно раздлить на слдующія группы:
А. Наиболе важные: а) ‘wspomnienia mj modoci’, воспоминанія поэта о времени отъ 1791 до 1809 года, долго извстныя публик только въ рукописи и напечатанныя впервые Скимборовичемъ въ стать: ‘Kazimierz Brodziski, jego wasnorczne pamitniki, ycie i dziea wydane w Wilnie (Przegld naukowy, literaturze, wiedzy umnictwu powicony’, W. 1844, t. IV, перепеч. въ ‘Ordownik naukowy Poznaski’). Нкоторые отрывки, почти всегда одни и тже, стереотипно перепечатывали Ходько, Крашевскій, Дмоховскій, Семевскій и многіе другіе біографы Бродзинскаго.
b) Второй по цнности источникъ — оффиціальная автобіографія Бродзинскаго, представленная имъ, какъ профессоромъ Варшавскаго Университета, по требованію Министерства Народнаго Просвщенія. Эта цнная рукопись, писанная рукою самого Бродзинскаго, включена въ одинъ общій сборникъ біографій профессоровъ подъ заглавіемъ: ‘Opis biegu ycia Brofessorw, Nauczycieli Szk publicznych w krlewstwie polskim‘. Lit. В. и хранится въ архив при канцеляріи попечителя Варшавскаго учебнаго Округа {Съ большимъ трудомъ, и то благодаря случайности, удалось намъ отыскать этотъ сборникъ. Судя по литер B, стоящей на заглавномъ лист, нужно думать, что такихъ сборниковъ было много. Сохранились-ли они, или нтъ — намъ не удалось выяснить. Было бы очень грустно, если бы эти цнные матеріалы по исторіи польской литературы и науки безвременно погибли…}. Автобіографія Бродзинскаго помщена на 223—225 страницахъ, а вс оправдательные документы на страниц. 227—234, (Vol I, litr 7. Ner. 27), раздлена она самимъ авторомъ на 5 главъ 1) wychowanie, 2) zawd wojskowy, 3) zawd administracyjny, 4) zawd nauczycielski, 5) zawd literacki. Такъ какъ біографія написана по требованію Министерства — komissyi rzdowej wyzna religijnych i os’wiecenia publicznego) отъ 30 Іюня а за симъ отъ 29 Ноября 1823 года и представлена въ начал 1824 года, то въ ней, такимъ образомъ, мы не находимъ данныхъ за послднія 12 лтъ жизни поэта — профессора. Любопытна одна черта, свидтельствующая о необыкновенной аккуратности и исполнительности Бродзинскаго: министерство требовало автобіографіи дважды — въ іюн и ноябр, очевидно недовольное медлительностью профессоровъ, Бродзинскій не заставилъ себя ждать, и подъ его автобіографіей стоитъ: 30-е августа 1823 года.
c) ‘Школьные годы Казимира Бродзинскаго’ — работа Гордынскаго (‘Kwart. Histor, 1888’) писана отчасти по ‘воспоминаніямъ’, отчасти по рукописнымъ матерьяламъ, извлеченнымъ г. Гордынскимъ изъ архива Тарновской гимназіи, гд учился Бродзинскій (рецензію г. Прокеша на эту работу чит. въ Atheneum 1888, t. IV).
d) Index praelectionum… habendarum in Univ. Wars. 1822 — 1830 г. Здсь указано, какіе курсы читаны Бродзинскимъ въ Университет.
e) Нкоторые дневники поэта приведены у Д. Ходька и Фр. Дмоховскаго въ ихъ статьяхъ (‘Wzmianka о yciu К. -go’, W. 1845 и ‘Bibl. Warsz.’ 1870, t. III).
f) Отдльные факты и цнныя указанія можно найти преимущественно въ воспоминаніяхъ Одынца, Залсскаго, въ многочисленныхъ трудахъ Войцицкаго (Warszawa i jj ycie, 3 т., Kawa literacka’, ‘yciorysy’ (1849), также въ корреспонденціи Мицкевича, Козьмяна, Венжика и др.. Нкоторыя свднія въ рукописномъ сборник Скимборовича ‘Dziea ywoty uczonych, pisarzow, artystw’… porzdkiemabecadowym opisa N. S. t. НУ (чит. ниже стр. 35).
В. На второмъ мст должны быть поставлены многочисленныя статьи, посвященныя біографіи Бродзинскаго и его литературной дятельности. Изъ нихъ на первомъ мст долженъ быть поставленъ самый полный и вполн научный очеркъ д-ра П. Хмлевскаго (‘Studya i szkice’, Kazimierz Brodziski, стр. 97—197, т. Il, B. 1887 г.). Авторъ розыскалъ и впервые обратилъ должIX
мое вниманіе на масонскія произведенія Бродзинскаго, но слишкомъ мало мста удлилъ разбору поэтическихъ произведеній его, біографіи поэта и характеристик его дятельности, какъ этнографа. Въ нкоторыхъ случаяхъ, однако, можно упрекнуть автора въ недостатк, свойственномъ всмъ біографамъ Бродзинскаго: излишней снисходительности въ оцнк нкоторыхъ его произведеній (напр. ‘крестьянскихъ псенъ’ ‘басенъ’ и т. д.), тмъ не мене изслдованіе г. Хмлевскаго, это — лучшее и самое объективное изъ польскихъ изслдованій о Бродзинскомъ, правда, и оно не исчерпываетъ предмета, но во всякомъ случа даетъ самое полное и довольно отчетливое представленіе о литературной личности Казимира Бродзинскаго. Засимъ слдуетъ указать на статью о Бродзинскомъ г. Белциковскаго въ его книг ‘Zestudyw nad literatur polsk’ W. 1888, многія мннія автора нельзя не признать ошибочными, попадаются и фактическія неточности, на что мы укажемъ въ свое время.
Вообще въ отзывахъ о Бродзинскомъ польскихъ критиковъ, начиная съ 30-хъ годовъ и до послднихъ дней, нельзя не увидть много преувеличенныхъ похвалъ, красиво но стереотипно повторяемыхъ общихъ мстъ, свидтельствующихъ объ отсутствіи анализа и достаточнаго знакомства съ литературой. Лучшіе и боле обстоятельные отзывы принадлежатъ Крашевскому ‘Swko о Kazimierzu Brodziskim’ (Athenaeum 1844, t. VI) и K. Мехержинскому (‘Bibl. Warsz’. 1859, t, II). Въ хронологическомъ порядк замтки, статьи и рецензіи о Бродзинскомъ появляются одна за другой. Приводимъ ихъ списокъ: въ 1807 г. первыя свднія о юномъ поэт даетъ его братъ Андрей въ книжк ‘Zabawki wierszem’ (чит. ниже стр. 28— 29), затмъ имя Бродзинскаго начинаетъ встрчаться съ 1818—19 года на страницахъ періодическихъ изданій (‘Pam. naukowy’ ‘Dziennik wileski’ ипр.). Первые отзывы о произведеніяхъ Бродзинскаго напечатаны въ ‘Ванд’ за 1821 г. (авторъ неизвстенъ), въ ‘Gazeta Literacka’ na rok 1822, No 1—21 (статья Дмоховскаго). Въ 1825 — въ ‘Bibl. Polska’ ‘Uwagi nad teraniejszym stanem duchem i dnoci poezyi polskiej’ статья Дмоховскаго, въ ‘Astrea’ — статья извстнаго критика Грабовскаго, въ ‘Dziennik Warszawski’ — М. Мохнацкаго (объ этихъ отзывахъ чит. стр. 48—49).
Въ 1830 г. Прасинскій, тогда еще 17-лтній юноша, вроятно подъ вліяніемъ Корженевскаго, пишетъ о Бродзинскомъ въ стать ‘Lettre sur l’tat actuel de la littrature polonaise adresse И. M. de Bonstetten’ (‘Bibliotheqne Universelle), Мохнацкій повторяетъ свой прежній отзывъ (1825 г.), въ книг ‘Hystorya lit. Polskiej XIX st.’ W. 1880. Въ томъ же году — статьи I. В. Островскаго въ ‘Dziennik Powszechny krajowy’ No 130, 141. г. P-а (No 136) и Е. К. въ ‘Gazeta Polska’. Въ 1831 г. ‘Nowa Polska’. No 1. Нкоторыя данныя для характеристики того положенія, которое занялъ Бродзинскій во время революціи, даютъ газеты: ‘Nowa Polska’, ‘Kurjer Polski’, ‘Patriota’, ‘Zjednoczenie’ и др.
Въ 1835 году въ ‘Powszechny Pamitnik Umiejtnoci (Krakw), въ стать ‘Nowa epoka poezyi polskiej’, Рощинскій говоритъ о Бродзинскомъ и о вліяніи его на Залсскаго.
Въ 1836 г. первая посмертная біографія и письмо Одынца о смерти поэта появилась въ газет ‘Przyjaciel Ludu’ (Кат. Левоцкой, t. I, No 18, стр. 141 — 144), приведены отрывки изъ дневника поэта, приложенъ его портретъ. Тамъ-же — ‘Kilko sw dodatkowych do artykuu o Kaz. Brod’. Amr. (Grabowski) изъ Кракова. Сообщены свднія о дружб поэта съ Реклевскимъ и времени пребыванія въ Модлин. Ibid. О Kazimierzu Brodziskim i jego pismach S. (No 19—48) принадлежитъ восторженному почитателю Бродзинскаго Скимборовичу. Указано вліяніе Прибыльскаго на слогъ поэта. Ibid. На 380 стр. Nadgrobek Kazimierzu Brodziskiemu. Въ 1837 году отзывъ о Бродзинскомъ мы находимъ въ книг Грабовскаго: ‘Literatura i Krytyka’ (Wilno). Въ 1840, краткая біографія въ ‘Gallerya pisarzy polskich’, Pozna. Въ 1841 статья Скимборовича въ ‘Tygodnik Petersburgski’ No 26, Земенской ‘Poezya i Kazimierz z Krolwki’ (‘Pierwiosnek’) въ ‘Tygodnik literacki’, ‘Duma alu’ А. Бойковскаго.
Въ 1843 г. въ ‘Przegl. Nauk.’ No 15 Дзицконскій вскользь говоритъ о Бродзинскомъ, какъ о профессор (стр. 218—219).
Въ 1844 г. вторая статья, (неконченная), Е. Земенской: ‘Rozbir dzie К. Brodziskiego’ (‘Pielgrzym’ 1844, t. II, 186—206), взгляды нсколько измнены по сравненію съ пред. статьей. Съ Земенской полемизовалъ Скимборовичъ въ 1846 г.: ‘Kuzci Brodziskiego’ S., (‘Przegl Nauk.’ No 16, 609—630).
Въ 1844 извстна одна статья Крашевскаго, уже упомянутая нами, а въ 1845 г.— статья Ходзька въ послднемъ том виленскаго изданія сочиненій Бродзинскаго.
Въ 1849 г. Войцицкій издаетъ ‘yciorysy znakomitych ludzi, wsawionych w rnyh zawodach’, гд напечатана и біографія Бродзинскаго и личныя воспоминанія о нмъ Войцицкаго. Сообщено письмо Бродзинскаго къ Шотарскому.
Въ 1851 г. Луц. Семенскій перефразировалъ воспоминанія Бродзинскаго въ очерк ‘ywot К. Brodziskiego’ и прибавилъ нсколько анекдотовъ изъ боле поздняго періода его жизни. (‘Tryumf poety’ и пр.). Много свдній о Бродзинскомъ заключаютъ ‘Wspomnienia’ Дмоховскаго (W. 1858.).
Въ 1859 г. ‘О Каз. Бродзинскомъ’ напечаталъ удачную статью К. Мехерашискій (‘Bibl. W.), въ которой впервые указалъ вліяніе Реклевскаго на Бродзинскаго.
Въ 1860 году въ ‘Encycl. powszechna’ Ольгельбрандта (t. IV) К. wl. W. (Войцицкій) далъ о Бродзинскомъ довольно фактическую статейку. Въ томъ же году ‘Pomniki i mogiy’ помстили изображеніе гроба Бродзинскаго, а въ 1862 году ‘Gwiazda cieszyska’ (rocznik. XV No 34—35) сообщила краткую біографію поэта съ отрывками изъ ‘Вслава’.
Въ 1865 году Густавъ Черницкій напеч. въ ‘Opiekum Domowy’ (t. I, стр. 160—206) статью о Бродзинскомъ все съ тми же выдержками изъ ‘воспоминаній’ (прибавлена характеристика мачехи), сообщено нсколько подробностей о вступленіи Бродзинскаго въ варшавскій университетъ.
Въ 1870 г. Ф. С. Дмоховскій печатаетъ указанную уже нами статью (‘Bibil. Warsz.’ t. III).
Въ 1872 г. Дмоховскій-же напечаталъ въ ‘Kosach’ (t. XIV, стр. 26, 46, 69, 79, 102, 127 — 150) отрывокъ изъ курса литературы Бродзинскаго (Okres od upadku Akademii Krakowskiej do Stan. Augusta). Тамъ-же Войцицкій помстилъ очень интересныя ‘wspomnienia z ycia K. Brodziskiego’ (съ подписью R.), въ которыхъ описывается, со словъ самаго Бр-то, какъ онъ былъ спасенъ въ бгств изъ подъ Березина капитаномъ Невяркевичемъ.
Въ 1873 г. есть статья въ газ. ‘Wiek’ ‘Ostatnie chwile К. Brodziskiego z powiadari Deotymie przez E. Odyrica (No 143 — 45), и въ журнал ‘Kosy’, въ стать ‘Krytyka nasza w wieku XIX’ I. T. Hodi, говорится о Бродзинскомъ (t. XVII, 224, 240—254),
Въ 1875 появился очеркъ А. Белцшсовскаго, вошедшій въ его книгу: ‘Ze study w nad litetatur polsk w. 1886.
Въ 1876 г. ‘Niwa’ напечатала ‘Dwa nieznane listy K. B-ego’ (стр. 268—277) которыя оказались простой перепечаткой изъ ‘Раш Warsz’ 1822 года, а иллюстр. жури. ‘wiat’ помстилъ краткую біографію Бродзинскаго для молодежи (стр. 217—220) съ приложеніемъ его портрета, бюста въ костел ‘Wizytek’ и изображенія надгробнаго камня на его могил въ Дрезден.
Въ 1881 г. Валерія Маррене напечатала въ Краков Studyum: ‘Kazim. Br-ski’ (рец. на не Крашевскаго и Хмлвскаго чит. въ ‘Athenenm’ и ‘Bibl. Warsz.’ за тотъ же годъ) Д-ръ П. Хмлевскій далъ подробную статью о К. Бродзинскомъ въ ‘Encycl. wychowawcza’.
Въ 1882 г. въ ‘Wiek` напеч., рефератъ о Казимир Бродзинскомъ г. Д. Петкевича, а въ ил. жури. ‘Bluszcz’ — ‘О dzialalnos’ci nauszycielskij К. B-ego’ (t. II, zesz. 4).
Въ 1884 г. въ изд. ‘Zota Przdza’ t. I напечатаны избранныя мста изъ произведеній Бродзинскаго, сообщена краткая его біографія и библіографія (далеко не полная). Въ 1885 г. напечатана въ Париж публичная лекція о Бродзинскомъ Сев. Духинской, въ которой приведены отрывки изъ революціонныхъ произведеній Бродзинскаго. Сообщены нкоторыя новыя данныя о поэт. Г-жею же Духинской напечатана статья о Бродзинскомъ въ ‘Tyg. md і powies’ci’. Въ 1886 г. появилась статья Гавадевича, а въ 1888 г.— Гордынскаго, о которыхъ мы упоминали уже выше. Приведенный нами библіографическій списокъ, конечно, далеко не полонъ, хотя онъ и вдвое больше всхъ досел существовавшихъ, (чит. ‘Zota Przdza’.) Кром того намъ извстны только по названію отзывы о Вродзинскомъ г. Цыбульскаго (‘Odczyty о poezyi polskiej w pierwszej poowie XIX w.’ Pozna 1870 г.) и Тышинскаго (‘Amerykanka w Polsce’).
Изъ всей массы указанныхъ нами статей о Бродзинскомъ только немногія представляютъ литературную и фактическую цнность, большая же часть не иметъ особеннаго историческаго и критическаго значенія.
С. Еще меньшее значеніе имютъ для біографіи Бродзинскаго общіе курсы по исторіи польской литературы. Это въ большинств случаевъ жалкія компиляціи изъ отдльныхъ критическихъ статей и трудовъ предшественниковъ. Сплошь и рядомъ рабское заимствованіе изъ чужихъ трудовъ превращается въ простой плагіатъ {Оцнку курсовъ по исторіи польской литературы чит. у Эстрейхера ‘Bibliografia’ XIX st.’, предисловіе, а также у Д-ра П. Хмлевскаго въ ‘Zarysy lit. р. zost. lat. 20’.}. О Бродзинскомъ мы не находимъ ни одного слова ни у Юшинскаго {‘Dyctyonarz poetw polskici’, w Krak. 1820.}, ни у Игн. Ходынецкаго {‘Dyctyonarz uczonych polakw, Lww 1833.}. Впервые упоминается имя нашего поэта въ книжонк Бартошевича {Historya literatury polskiej podug Bent., Juszynsk., Ossol., Sotykowicza. W Wilnie 1828, in 16 стр. 1—77. Въ списк поэтовъ на стр. 75 упоминается ‘Kazimierz Brodziski [(Wanda] 1821) i inni yjcy’. Ни слова о Мицкевич, Залскомъ, Гощинскомъ и друг.}. Въ очерк литературы Леслава Лукашевича (‘Rys dziejw pimiennictwa polskiego, Krakow 1836 г.) Бродзинскій правильно помщенъ въ группу писателей переходной эпохи вмст съ Вороничемъ, Каминскимъ, Фредро (‘poeci stanowicy przejcie’), а Мицкевичъ и другіе романтики — въ главу ‘poezya czysto polska’. Лукашевичъ говоритъ о Бродзинскомъ и какъ объ оратор и филолог. Оцнка краткая, и потому не полная, но врная {‘Sodki, tkliwy agodny… On pierwszy zacz pisemnie wskazywa inne nowe stanowisko poezyi’. (‘Rys dziejw’ стр. 77—78). Книжка Лукашевича имла огромный успхъ въ Польш и выдержала 15 изданій (Эстрейхеръ, Библіографія).}. Въ слдъ за нимъ и Дембовскій, пріятель Скимборовича, даетъ довольно сдержанный отзывъ о Бродзинскомъ {Чит. Pimiennictwo polskie w zarysie, Pozna 1845, Дембовскій помщаетъ Бродзинскаго вмст съ Мальчевскимъ въ ‘podokres pierwszy od. г. 1820 do 1825 (epoka budzenia si poezyi narodowej) и такъ характеризуетъ: ‘W ogle mona powiedzie, i Brodziski pierwszy przygotowa przemian poj narodu o poezyi i sam ku tj przemianie pierwszy krok uczyni’. (Чит. стр. 327—30.}, точно такъ-же, какъ и Адамъ Майоркевичъ, поклонникъ Гегеля, по свидтельству Эстрейхера {Ad. Majorkiewicza: Historya, literatura i krytyka w Warszawie 1847. О Бродзинскомъ онъ говоритъ: ‘Uczuciowo w nim przemaga jak w Karpinskiem, chocia si stara opracowa swoje zdolnoci i powica si badaniu estetyki w duchu filozofii nowszj przewanie Kanta i Szyllera, ktrych by zwolennikiem.}. Но уже Кс. Войцицкій въ первомъ изданіи своей литературы помщаетъ {Hist. lit. polsk. w zarysach, W. 1846, t. IV стр. 57—76.} Бродзинскаго не въ групп поэтовъ переходной поры, а вмст съ Мицкевичемъ. Біографія Бродзинскаго очень кратка, но приведено много отрывковъ изъ его произведеній. Все это, безъ всякихъ измненій, Войцицкій внесъ и во 2-е изданіе своей исторіи 1861 года (т. IV, стр. 3—25), куда прибавилъ только цитату изъ статьи Мехержинскаго о Бродзинскомъ (1859 года). Сужденія Войцицкаго повторяетъ и Юл. Бартошевичъ {Historya lit. polsk. potocznym sposobem opowiedziana W 1861.}, но повышаетъ тонъ похвалъ {Бродзинскій де былъ Janem Chrzcicielem dla Mickiewicza, dla nowej poezyi… ‘Wiesaw’ — поэма ‘wysokij artystycznj wartoci.}. Еще дальше идетъ Леонъ Рогальскій, заявляя, что Бродзинскій первый далъ литератур польской романтическое направленіе. Сужденія его дословно взяты у Войцицкаго и Мехержинскаго {Historya lit. polsk. W 1871, t. II, стр. 391.}. Точно такъ-же восторженныя… заимствованія и общія фразы находимъ мы у Левенштама (Kurs publiczny Ht-polsk. XIX st., przel. Y), у Совинскаго-Здановича и Дубецкаго. Боле фактическій, но слишкомъ сухой и краткій очеркъ сдланъ и въ лучшемъ пособіи по исторіи польской литературы Ад. Куличковскаго {Ad. Kuliezkowski. Zarys dziejw lit. polskij 1884 г. (3-e изданіе).}. Но среди всхъ очерковъ Бродзинскаго въ курсахъ польской литературы боле меткій, нельзя не сознаться, все таки принадлежитъ г. В. Спасовичу въ его извстной книг по исторіи польской литературы {Лекціи Цибульскаго, а также книги Nehringa и книги Н. Hitschman’а: ‘Geschichte der Polnischen Literatur’ (Leipz 1889) мы недостали.}.
Кром указанныхъ данныхъ, косвеннымъ пособіемъ для нашей монографіи служили многочисленныя періодическія изданія, современныя Бродзинстсому и боле позднія: ‘Pamitnik Warszawski’, Dziennik Wileski, Pamitnik Naukowy, wiczenia Naukowe, Wanda, Astrea, Gazeta literacka, Biblioteka Polska, Pierwiosnek, Jutrzenka, Pamitnik dla pci piknej, Rozrywki dla dzieci, Tygodnik Polski i zagraniczny, Patryota, Bard oswobodzonej Polski, Magazyn Powszechny, Gazeta Polska, Kurjer Polski, Dziennik powszechny krajowy, Gazeta Krakowska, Zjednoczenie, Przyjaciel Indu, Pielgrzym, Przegld literacki, Atheneum, Bibl. Warszawska и т. д.
Кто касается изданій сочиненій Бродзинскаго, то полную библіографію интересующійся найдетъ у Эстрейхера. Замтимъ только, что въ этомъ отношеніи Бродзинскому не повезло. И виленское, и, въ особенности, послднее познанское изданіе весьма неполны и небрежно проредактированы. Такъ, напр., въ познанскомъ изданіи не приложенъ хронологическій именной указатель, разсужденіе ‘О exaltacyi’ напечатано дважды, Бродзинскому приписана статья Вевжика ‘О poezyi w oglnoci’. Съ другой стороны очень многія важныя произведенія не вошли въ познаяское изданіе. Здсь нтъ: ‘Listy Sieciecha i elisawa’, ‘O narodowoci’, Posanie do braci na wygnaniu’, прекрасно написанныхъ ‘Wspomnienia mej modoci’, предисловія къ поэм ‘Wiece’, весьма многихъ переводовъ и драматическихъ произведеній, поэмы ‘Dwr w Lipinach’, стихотвореній 1830—1831 года а также ‘Legionista’, ‘al za polskim jzykiem’, ‘Na zgon ks. Poniatowskiego’, 8 басенъ, многихъ переводовъ славянскихъ псенъ, напечатанныхъ въ альманах ‘Jutrzenka’, писемъ Бродзинскаго и проч. Ненапечатанныхъ произведеній Бродзинскаго хватило бы на большой томъ in 4, и нельзя не пожелать, что бы кто нибудь, наконецъ, взялся за редакцію дополнительнаго тома произведеній Бродзинскаго съ поправками и объяснительными примчаніями къ предыдущимъ 8 томамъ познанскаго изданія.

Казимръ Бродзинскій и его литературная дятельность.

Изслдованіе кандидата К. И. Арабажина.

ГЛАВА I.

‘Un des plus srs moyens de ne rien taire, est de toujours craindre de mal faire’.
Weiss.

Біографическій очеркъ.

I. Дтство. Пребываніе въ народной школ. Учитель. Главное училище въ Тарнов. Гимназія. Первые годы жизни въ Тарнов. Перездъ въ Краковъ. Кружокъ Андрея Бродзинскаго. Смерть отца. Жизнь у мачехи, первыя стихотворныя попытки. Лто въ Войнич. Увлеченіе Геснеромъ, первая любовь. Вторичное вступленіе въ Тарновскую гимназію. Запрещенныя книги. Сближеніе съ учителями Шмитомъ и Парчевскимъ. Друзья. Литературные успхи. Письмо къ Альбертранди. Гимнъ. Поступленіе въ университетъ и вступленіе въ ряды войскъ. II. Дружба съ Реклевскимъ и жизнь въ Краков. Модлинъ. Походы, плнъ, отставка и перездъ въ Варшаву. III. Служба въ Варшав. Первые литературные успхи. Участіе въ масонской лож. Сотрудничество въ ‘Pam. Warsz.’ Сближеніе съ профессорскимъ кругомъ. ‘Rozprawa о kassycznoci’. Педагогическая дятельность. 1-е два тома произведеній Бродзинскаго. Отношеніе критики. Положеніе Бродзинскаго въ сред романтиковъ и классиковъ. Профессорская дятельность. Редактированіе ‘Pam. Warsz.’ Путешествіе за границу. Женитьба. Участіе въ революціи 1830—1831 года. IV. Послдніе годы жизни Бродзинскаго. Заключеніе.
Біографія Бродзинскаго не богата вншними событіями. Въ силу особеннаго склада своего ума и характера Бродзинскій былъ мало расположенъ къ широкой общественной дятельности, полной всевозможныхъ треволненій, или къ блестящей карьер политическаго дятеля.
Скромный кабинетный труженикъ, онъ провелъ большую часть жизни за своимъ рабочимъ столомъ, и только крайняя необходимость заставляла его покидать насиженное мсто. Всю молодость свою Бродзинскій провелъ въ Галиціи, и только событія 1809— 1814 годовъ толкнули его въ омутъ военныхъ приключеній, заставили скитаться по разнымъ краямъ, съ 1814 года онъ навсегда поселился въ Варшав, откуда вызжалъ только ради поправленія своего разстроеннаго здоровья.
Мы считаемъ поэтому излишнимъ подробно останавливаться на вншнихъ событіяхъ жизни К. Бродзинскаго и, такъ-какъ и во внутренней жизни этого писателя мы не замчаемъ никакихъ рзкихъ, замтныхъ переходовъ, напротивъ — видимъ рдкое спокойствіе духовныхъ силъ, уже въ молодости пришедшихъ въ полное равновсіе, то и не считаемъ удобнымъ излагать, согласно принятому обычаю, литературную и научную дятельность К. Бродзинскаго непосредственно въ связи съ исторіей его жизни. Мы прямо сообщимъ біографію Бродзинскаго и затмъ перейдемъ къ разсмотрнію его литературной дятельности, что и доставитъ намъ весь необходимый матерьялъ для характеристики личности Бродзинскаго, какъ человка, поэта и ученаго.

——

Казимиръ Бродзинскій родился 8-го марта 1791 года въ западной Галиціи въ сел Королевк Бохненскаго узда, живописно раскинувшемся въ гористой мстности, вдоль притока Ушвицы, вытекающаго изъ-подъ руинъ Висницкаго замка. Къ селу примыкаютъ два приселка — Циховка и Муховка, и въ первомъ-то изъ нихъ и находилась помщичья усадьба Бродзинскихъ {Sownik Geograficzny Krlewstwa Polskiego. Krakw, t. IV. Изъ этого же словаря мы узнаемъ, что довольно густо населенная Королевка — древнее поселеніе, к ея костлъ построенъ еще при Сигизмунд Август въ 1569 году.}. Отецъ Бродзинскаго былъ первоначально комиссаромъ (уполномоченнымъ) старосты Фридриха Мошинскаго въ Литинскомъ узд, а впослдствіи довольно крупнымъ помщикомъ, владвшимъ большимъ имніемъ, въ составъ котораго входила и Королевна. Такимъ образомъ онъ, повидимому, былъ дворянинъ, выслужившійся изъ чиновниковъ, впослдствіи же, какъ извстно, благородство происхожденія Бродзинскаго находилось подъ сомнніемъ {Въ бумагахъ Бродзинскаго документовъ о его дворянств не сохранилось, по крайней мр въ свози университетской автобіографіи (Opis biegu ycia professorw i naucz. szk. publ. w Krlew. Polsk.) онъ говоритъ: ‘Dowodw szlachetstwa nie mam innych nad ten, e po zgonie ojca zostawaem pod opiek. Forum nobilium w Tarnowie’. Вроятно, по недостатку документовъ Бродзинскій долгое время встрчалъ затрудненія и по утвержденію въ наслдств (ibid.).}. Его родная мать Франциска, урожденная Радзиковская, умерла въ 1794 году, когда Казимиру было всего три года, отецъ вскор затмъ женился во второй разъ, и бдному мальчику пришлось испытать всю горечь положенія сироты, преслдуемаго невжественной, жестокой мачехой.
Тяжкія испытанія ранняго дтства наложили на всю жизнь Казимира Бродзинскаго особенную складку болзненной грусти и меланхоліи въ его характер.
Это меланхолическое, грустное настроеніе характеризуетъ и его первыя поэтическія начинанія и объясняется исключительно грустными впечатлніями дтства, а не литературной манерой, считавшей меланхолію очень важнымъ условіемъ успха по литературнымъ понятіямъ начала этого вка.
Грусть была у Бродзинскаго вполн искреннимъ настроеніемъ, а не подражательностью, какъ напр. у Карамзина и у другихъ писателей сентиментальнаго и сентиментально-романтическаго направленія
Тоска по матери, которой Казимиръ Бродзинскій и не могъ помнить, подсказала ему такія произведенія, какъ напр. ‘Элегія къ тни матери’ (1805), она-же создала въ болзненно-развитомъ воображеніи мальчика какой-то полу-фантастическій образъ неземного существа, ангела-хранителя, къ которому онъ не разъ обращался со слезами на глазахъ въ своихъ горячихъ дтскихъ молитвахъ. Даже въ боле позднемъ возраст воспоминанія о матери, такъ преждевременно утраченной, приводили его въ неподдльное волненіе и вызывали чувства глубокой горести и отчаянія.
Вотъ какъ говоритъ объ этомъ самъ Бродзинскій въ своихъ ‘Воспоминаніяхъ о молодости’ {Приводимый отрывокъ напечатанъ также у Ходзька: ‘Wzmianka о yciu’, 5—14 стр, и у Крашевскаго: ‘Swko о Kazim. Brodziskim‘, ‘Atheneum’ 1844 г., 28—35 стр. Дмоховскій приводитъ его въ сокращеніи (‘Bibl. Warn.’ 1870. t. III).}: ‘Матери своей я совсмъ не помню: мн было 5 лтъ, когда она умерла {Поэтъ ошибся: ему было тогда только три года, мать умерла какъ разъ въ день своихъ именинъ 9-го марта 1794 года, а не 1796 года. Объ этомъ чит. Hordyski ‘Lata szkolne К. Brodziskiego’. ‘Kwart. Histor. 1888 г.’ стр. 1.}. Единственная сцена которую я помню съ дтства, — похороны матери. Я помню, какъ будто это случилось вчера, все до мелочей: ея фигуру въ гробу, ея одяніе, катафалкъ, на которомъ она покоилась, пніе нищихъ надъ ея тломъ въ теченіи двухъ дней, помню также замчаніе ксендза-пробоща, который сказалъ намъ тогда: ‘Дти! будетъ васъ бить мачеха’.
‘Поздне слуги и деревенскія бабы разсказывали мн много о доброт моей матери, я очень любилъ ихъ разсказы и имъ исключительно обязанъ тою привязанностью къ матери, которая живетъ въ моемъ сердц до сего дня.
‘Въ самыя грустныя минуты моей молодости я всегда обращался къ ней съ молитвой, какъ къ своему патрону: образъ усопшей на вки сохранился у меня въ памяти и всегда вызываетъ у меня чувства искренней грусти и почтенія.
‘Я видлъ ее одинъ разъ во сн, и этотъ сонъ надолго оставилъ во мн живыя воспоминанія.
‘Мн казалось, что я былъ въ какомъ-то большомъ костл, и она стояла на хорахъ въ томъ самомъ убор, въ какомъ была положена въ гробъ, среди толпы подобныхъ ей блдныхъ женъ, стояла тамъ и манила меня рукою.
‘Я вдругъ очутился на хорахъ, она сжала меня въ своихъ объятіяхъ, и душа моя исполнилась какого-то невыразимаго блаженства,— какъ вдругъ раздался изъ алтаря сильный голосъ:

‘Requiescat in pace!’.

Онъ прервалъ мой сонъ, но еще долго потомъ звучалъ этотъ голосъ въ моихъ ушахъ.
‘Въ очень юномъ возраст я написалъ элегію ‘къ тни матери’, но теперь ея совершенно не припомню. Знаю, что писалъ ее плача, ночью, на окн при блдномъ свт мсяца. Братъ мой Андрей очень часто потомъ хвалилъ это первое мое произведеніе.
‘Не знаю, чувствовалъ-ли кто — нибудь даже изъ числа тхъ, кто извдалъ самую горячую материнскую любовь, чувствовалъ-ли онъ сильне, чмъ а, что такое мать!
‘Имя матери было для меня съ дтскихъ лтъ самымъ святымъ и дорогимъ именемъ. Я не могъ подавить въ себ этихъ чувствъ, когда былъ свидтелемъ выраженія нжныхъ материнскихъ ласкъ и попеченій по отношенію къ моимъ товарищамъ. Не только къ матерямъ, но даже и къ товарищамъ, которыхъ я видлъ возл ихъ матерей, я проникался какимъ-то страннымъ чувствомъ уваженія. Я почиталъ дтей, у которыхъ были матери, хотя бы они были бдне даже меня, какими-то высшими существами, созданными самой природой для счастья. Я ихъ любилъ главнымъ образомъ потому, что любилъ ихъ матерей.
‘Сколько затаенныхъ, никому невдомыхъ слзъ пролилъ я изъ-за поцлуевъ матери своему ребенку, быть можетъ, это было дтское экзальтированное чувство, но его пойметъ каждый, кто не зналъ съ ранняго дтства материнскихъ объятій.
‘Я постоянно стремился къ нимъ и былъ убжденъ въ душ, что заслуживаю чьей-то любви, но до позднихъ лтъ не зналъ ея. Не знать матери, которая одна только и можетъ дать воспитаніе сердца, не имть существа, съ которымъ можно бы было подлиться всми дтскими горестями и радостями, всми своими впечатлніями — это величайшее несчастье, это создаетъ какую-то особенную замкнутость въ самомъ себ, вызываетъ робость въ отношеніи къ людямъ, невниманіе къ собственному поведенію, къ хорошимъ и дурнымъ привычкамъ и т. д. И до сего дня я чувствую въ себ вс эти недостатки. И если бы сегодня встртилось мн такое существо, которое я могъ бы назвать своей матерью, я увренъ, что исповдался бы передъ ней, какъ дитя, во всемъ, во всемъ бы ей покорился. Въ этомъ отношеніи я до сихъ поръ не считаю себя человкомъ зрлыхъ лтъ Ко всякой женщин, украшенной именемъ матери, я питаю отчасти чувства сыновней нжности и почтительности. Мн кажется, что любить мать есть потребность человка, и кто не иметъ матери, тотъ ищетъ ее въ другихъ и хочетъ замнить себ такимъ образомъ неиспытанное чувство.
‘Если мы знали мать, мы тоскуемъ, утративъ ее, также, какъ по родимому гнзду, гд провели мы свою молодость, если же память не сохранила намъ ея образа, мы, удовлетворяя естественной потребности, сами создаемъ чистую, свтлую мечту, бредимъ о матери, какъ о небесномъ ра или обтованной земл ‘.
Въ этомъ разсказ поэта мы находимъ въ зародыш вс т черты, которыми опредляются и объясняются главныя особенности характера Бродзинскаго: нервная чувствительность, доведенная на замчанію Крашевскаго до какой-то мистичности, тоска, сердечные порывы, религіозность, доходящая до экстаза, пугливая робость всми забытаго и покинутаго бднаго сироты,— все это основныя черты его характера, опредляющія личность нашего поэта въ теченіи всей его жизни. Поэтъ вступалъ въ жизнь человкомъ уже надломленнымъ. Съ женственно-нжной душою {Бродзинскій сознается въ своихъ воспоминаніяхъ, что онъ ‘легче можетъ и до сихъ поръ войти въ положеніе женщинъ, чмъ мужчинъ’ ‘Przegld Naukowy‘ 1844 г. No 20 стр. 49.}, съ чувствомъ неестественно, болзненно развитымъ, съ сердцемъ, истерзаннымъ преждевременными страданіями, Бродзинскій искалъ нжныхъ ласкъ матеря, сочувствія, привта и всюду встрчалъ отталкивающую черствость людского эгоизма. Настроеніе людей, испытавшихъ тоже, что и Казимиръ Бродзинскій, всегда характеризуется страстными стремленіями къ тихимъ семейнымъ радостямъ, жаждою спокойствія и уютности при полномъ отвращеніи отъ всякой безпокойной общественной и политической дятельности. Такіе люди выходятъ обыкновенно скромными тружениками, неглубокими мыслителями, но искренне-религіозными людьми, врующими въ добро и справедливость, горячо, хотя и узко, преданными интересамъ своей семьи и родины.
Мачеха не любила своего пасынка Казимира, какъ самаго хилаго и болзненнаго изъ всхъ дтей, оставшихся отъ перваго брака ея мужа, она часто била его, всячески обижала и гнала изъ дому. Отецъ ни во что не мшался: онъ былъ добрый, но крайне безхарактерный человкъ и въ дом ничего не значилъ, онъ цнилъ боле всего тишину и спокойствіе и предпочиталъ избгать семейныхъ передрягъ, удаляясь въ поле, гд и отдыхалъ отъ семейнаго ‘счастья’, занимаясь пніемъ душеспасительныхъ латинскихъ псалмовъ.
Его второй бракъ былъ дломъ необходимости, заключенъ былъ поспшно и потому не представлялъ достаточныхъ гарантій будущаго благополучія. Это была скоре торговая сдлка: немедленно по смерти первой жены Бродзинскій перехалъ въ сосднее съ Королевкой село Липинцы. Пять душъ дтей и большое хозяйство заставили его искать второй жены. Какъ разъ около этого же времени освободилось мсто священника въ Королевіс. Въ силу закона о патронат утвержденіе зависитъ отъ помщика. Одинъ изъ боле энергичныхъ и смтливыхъ соискателей предложилъ старику Бродзинскому содйствіе въ отысканіи жены, указавъ одну убогую и миловидную ‘паненку’ Анну Тихгаузернъ, самую бдную въ многочисленномъ семейств Тихгаузерновъ. Паненка понравилась отцу Бродзинскаго, и вотъ въ одинъ разъ было достигнуто три результата: отецъ получилъ жену, дти мачеху, а священникъ — выгодный приходъ, ‘на чемъ больше всхъ и выигралъ’, какъ замчаетъ не безъ ироніи Казимиръ Бродзинскій въ своихъ воспоминаніяхъ {Ibid. стр. 25.}.
Не безъ таланта изображаетъ намъ Казимиръ Бродзинскій типическую фигуру своей мачихи. Это была въ самомъ дл замчательная особа. ‘Брюнетка, молодая еще, сначала скромная и покорная двушка, она сразу измнилась въ замужеств, весь домъ превративши въ сущее пекло’. ‘На нсколько лтъ она успла стать страшилищемъ не только для дома, но для сосдей и цлаго села’. Пьянство съ самымъ необузданнымъ проявленіемъ страстей, полное отсутствіе всякой благовоспитанности при желаніи блистать своимъ дворянскимъ происхожденіемъ и обходительностью, необыкновенная болтливость, жажда наживы, стремленіе увеличить свое состояніе даже самыми нечестными способами — вотъ черты ея характера, составлявшія по мннію Казимира Бродзинскаго еще не главные ея недостатки (‘lekkie jej niedoskonaoci’).
Эта почтенная дама въ соединеніи съ безспорной хозяйственностью и практичностью проявляла рдкую энергію, доказывающую огромный избытокъ полученныхъ отъ природы силъ. Не получивъ ничего въ приданое, она тмъ не мене умудрилась изъ имнія мужа составить отдльное для себя состояніе. Жажда обогащенія и отсутствіе интересовъ обратили эту сварливую женщину на поприще всевозможныхъ процессовъ: съ приходомъ, съ громадой, съ сосдями, всюду, гд встрчался малйшій къ тому поводъ, судилась она съ неукротимой энергіей. Отъ постояннаго обращенія въ сред адвокатовъ и судейскихъ она сама пріобрла значительныя юридическія дознанія, настолько основательныя, что даже самихъ юристовъ забирала въ свои ручки…
‘Когда она приходила въ ярость, а это было часто, — повствуетъ Бродзинскій,— это была настоящая фурія. Никто тогда,— правый или виноватый, слуга или гость, дти или мужъ,— никто и ни въ одномъ уголку дома не могъ считать себя въ безопасности. Она работала тогда въ одинаковой мр какъ пинками и толчками, такъ и крикомъ. Далеко по селу разносились ея хозяйственные вопли. Ругательства, битье крестьянъ и дворовыхъ, бросаніе вещами въ отца, предусмотрительно уходившаго въ такіе моменты изъ дому, были неизбжными проявленіями ея чрезмрной энергіи. Сцены неистовства смнялись драматическими попытками представить себя несчастной мученицей. Тогда упаковывались вещи, и все приготовлялось къ отъзду съ цлью навсегда покинуть неблагодарный домъ, въ самомъ лучшемъ случа дло кончалось перенесеніемъ ея постели изъ общей супружеской спальной въ другую комнату’… {Ibid. 26.}
Нечего и говорить, что такого закала личность ни передъ чмъ не останавливалась,— такъ напр., когда умирающимъ Бродзинскимъ — отцомъ было составлено завщаніе, эта ршительная женщина, недовольная содержаніемъ его, пришла въ такую ярость, что, не стсняясь присутствіемъ священника и другихъ постороннихъ лицъ, сдирала со стнъ картины и иконы и съ гнвомъ бросала ихъ къ постели умирающаго {Ibid. 79 стр.}.
Такова была мачеха Бродзинскаго, и въ изображеніи этой энергичной, страстной женщины, крикливой и жестокой, но настойчивой и неутомимой хозяйки, хотя неглупой, но невжественной, нельзя не усмотрть много чертъ, родственныхъ и типамъ русской жизни {Сравни М. Е. Салтыкова: ‘Пошехонская Старина’ или Марью Алексевну въ извстномъ роман 60-хъ годовъ.}.
Со своими пасынками мачеха, конечно, нисколько не церемонилась. Дома они почти-что не жили. Лтомъ ихъ помщеніемъ была стодоля, зимою — изба одного крестьянина. Когда они были больны, они лежали въ кухн, и никто изъ слугъ не могъ приблизиться къ нимъ, чтобы не заразить дочери мачехи. Ухаживали за ними крестьянскія бабы, проникавшіяся жалостью къ бднымъ сиротамъ Старика Бродзинскаго крестьяне любили и тайно отъ мачехи приносили дтямъ его плоды и овощи. Съ особенной признательностью вспоминаетъ Казимиръ Бродзинскій старуху Розу, вынянчившую и его самого, и его братьевъ {‘Przegl. N.’ 1844, No 20, 42 стр.}.
Но вообще надзора за нимъ не было, и до 11 лтъ Бродзинскій былъ совершенно свободенъ и могъ проводить время, гд и какъ угодно. А гулять было гд: кто бывалъ въ Карпатахъ, тотъ знаетъ, какіе чудные уголки встрчаются въ этихъ живописныхъ горахъ! Вотъ какъ описываетъ эту мстность самъ Бродзинскій: ‘Домикъ, въ которомъ жилъ мой отецъ, лежалъ въ долин, окаймленной небольшой рчкой, выбгавшей изъ горъ и шумвшей посл каждаго дождя сильнымъ потокомъ, быстро несшимся среди горъ и скалъ по каменистому ложу своему. Вокругъ повсюду раскинулись на горахъ хаты, вс въ садахъ, представлявшія особенно красивый видъ весною. На востокъ отъ нашего дома, сейчасъ за подворьемъ и прудомъ, лежалъ большой лугъ съ криницей, заросшей кустарникомъ и травой — пристанище птицъ и бабочекъ. За лугомъ виднлася водяная мельница, наполнявшая шумомъ широкую долину, за нимъ тянулись усаженныя вербами улицы, на которыхъ возились и играли крестьянскія дти, оживлявшія своимъ весельемъ и визгомъ пищалокъ чарующее спокойствіе мстности, по сторонамъ тянулись длинныя гряды горъ, подымающихся все выше и выше, такъ — что въ ясный день вознесшіяся къ небу вершины Карпатъ, казалось, граничили съ концомъ свта. Дорога, идущая по хребту горъ, была вчно оживлена видомъ спускавшихся внизъ возовъ, за полями виднлся прекрасный еловый лсъ, теряющійся въ синей дали. Съ другой стороны двора два дуба необыкновенной величины господствовали надъ всмъ поселкомъ, за ними въ верст разстоянія на возвышеніи виднлось мстечко Жипница со своими тремя древними костелами, куда вела дорога, усаженная вербами, а также тропинка, идущая лугомъ черезъ кладбище’ {Ibid. 43 стр.}.
Чудная природа не могла не оставить сильнаго впечатлнія на Бродзинскомъ, что и отразилось на нсколькихъ поэтическихъ картинахъ въ его произведеніяхъ {Напр. въ поэм ‘Oldyna’.}.
Убгая отъ побоевъ и жестокости мачехи, Казимиръ Бродзштскій имлъ передъ собой необозримый просторъ лсовъ и полей, гд онъ и пропадалъ по цлымъ днямъ, находя затмъ пріютъ и и кусокъ хлба у крестьянъ.
Знакомство съ крестьянами, столь рдкое въ писателяхъ того времени, не могло не оставить извстнаго слда (слабаго, впрочемъ) въ развитіи Бродзинскаго {Чит. ero ‘Dziedzic z Jodowa’.}, но оно не дало ему яснаго представленія о реальномъ крестьянскомъ быт и его пониманія. Правда, онъ съ удовольствіемъ слушалъ простыя мужицкія рчи, забавы ради научился ходить за сохой, умлъ править лошадью, когда нужно было перевести ее на другую борозду, деревенскій гончаръ позволялъ ему иногда испытать свои знанія и ловкость въ своемъ ремесл и даже размышлялъ съ мальчикомъ о томъ, что гораздо — молъ лучше работать, трудиться съ утра до вечера, чмъ быть сиротой у мачехи, которая ‘непремнно выгонитъ его по смерти отца’ {‘Wspomnienia’. Также у L, Siemieskiego. ‘ywot K. B-ego’. t. VIII 181 стр.}, но все это по нашему мннію не могло особенно содйствовать развитію мальчика и его знакомству съ крестьянскимъ бытомъ. Мальчикъ радъ былъ вырваться на свободу изъ дому, а когда, проголодавшись и продрогнувши отъ холода, посл долгихъ скитаній по полямъ и лсамъ, онъ находилъ пріютъ въ крестьянской семь, гд обогрвался и съ аппетитомъ съдалъ радушно предложенный ему кусокъ черстваго хлба, онъ чувствовалъ себя вполн счастливымъ, крестьяне казались ему такими хорошими, добрыми людьми, вполн довольными, конечно, своимъ положеніемъ. Мысль о несчастной крестьянской дол, безспорно, и въ голову не приходила маленькому бглецу.
Бродзинскій очень любилъ посщать крестьянскіе праздники и былъ неизбжнымъ гостемъ на всхъ ‘весельяхъ’, которыя и описываетъ съ любовью {‘Pam. Nauk.’ 1844. No 21: ‘Wspomnienia’.}. Такая обстановка пріучила его видть въ крестьянин прежде всего человка, который свободно, съ удовольствіемъ подъ звуки псенъ отдается своимъ занятіямъ и радостямъ, въ семь котораго можно провести время гораздо спокойне и отрадне, чмъ у мачехи, вполн естественно, что о крестьянскомъ быт у Бродзинскаго слагались самыя розовыя картины {Чит. его ‘Pieni Bolnikw’, какъ образецъ, могутъ служить и его идилліи (даже ‘Wiestaw’).}.
Знакомство съ крестьянами, постоянное пребываніе въ ихъ сред сдлало Казимира по его собственному признанію человкомъ робкимъ со всми тми, кто не принадлежалъ къ крестьянству, и отъ этой робости онъ не могъ исправиться даже въ зрломъ возраст. Онъ ‘чувствовалъ это сильне всякихъ другихъ страданій’, и это, по его мннію, было главной причиной всхъ его недостатковъ и жизненныхъ неудачъ’ {Робость и удивительная скромность были, но нашему мннію, главной причиной всхъ житейскихъ успховъ Бродзинскаго.}.
Во всякомъ случа радушіе и доброта крестьянъ внушили Бродзинскому чувства признательности и симпатіи къ простому люду, который ‘всхъ насъ поитъ и кормитъ, а пріидетъ война — онъ же проливаетъ за насъ кровь’ {Чит. стих. ‘Chopek’.}.
Среди крестьянъ Бродзинскій познакомился съ народной поэзіей. Онъ съ жадностью внималъ разсказамъ своей няньки Розы и деревенскихъ бабъ о разныхъ ‘страхахъ’ и привидніяхъ, съ удовольствіемъ слушалъ сказки, все это при болзненно-развитомъ воображеніи не могло не наполнить его фантазіи образами страшныхъ чудовищъ, привидній, русалокъ, упырей, и такъ-какъ умъ его былъ засоренъ всякаго рода предразсудками, то неудивительно, что вс это развило въ характер Бродзинскаго сильную пугливость, отъ которой онъ не могъ отдлаться въ теченіи всей своей жизни.
Здсь мы вступаемъ уже въ область совершенно романтическихъ условій развитія ребенка. Реакція просвтительнымъ идеямъ XVIII вка, вызвавшая то сложное настроеніе общества, которое мы называемъ романтизмомъ, направила нкоторую часть молодого поколнія въ комнату нянекъ и мамокъ, замнившихъ собою французовъ — воспитателей, и ‘здсь-то и зародилась, по мннію Брандеса, настоящая романтическая поэзія’ {Брандесъ. ‘Главн. теченія’ стр. 147 (мы имли подъ руками только русскій переводъ этого произведенія).}.
Изъ воспоминаній романтика Одынца мы знаемъ, что точно также, какъ Бродзинскій среди крестьянъ, Одынецъ среди нянекъ и кормилицъ провелъ ранніе годы дтства и тутъ-то и познакомился съ народной поэзіей {Odyniec. ‘Wspomnienia z przeszoci’. Warsz. 86. стр. 19 и слдующ.}. Но на Бродзинскомъ это вліяніе народной стихіи сказалось еще довольно слабо, правда, оно оставило свой значительный слдъ въ характер поэта, но почти ничмъ не проявилось въ его поэтической дятельности, въ которой совсмъ еще нтъ фантастическаго элемента.
Впрочемъ, народные разсказы пробудили любознательность мальчика, пытливость его души. Подобно народному поэту Шевченку, искавшему конецъ свта за ближайшими горами {Чалый. ‘Жизнь и произведенія Т. Г. Шевченка’. К. 82. стр. 9.}, и нашъ юный поэтъ устремляетъ свои пытливые взоры на синющія въ туманной дали вершины Карпатъ, казавшіяся ему ‘границей земли’. За разъясненіями по этому поводу онъ обращается къ одному ‘мудрому господарю’ и его почтенной супруг.
‘Господарь’ былъ человкомъ бывалымъ, служилъ въ ‘жолнрахъ’, исходилъ много странъ, видлъ много народовъ и былъ непрочь въ свободное время прихвастнуть своими похожденіями. Нечего и говорить, что для обоихъ Бродзинскихъ — Казимира и его старшаго брата Андрея, этотъ бывалый отставной солдатъ казался кладеземъ мудрости…
Изба его прилегала къ панскому двору, и здсь оба брата проводили долгіе зимніе вечера.
Жена не отставала отъ своего мужа, и вмст они разсказывали своимъ доврчивымъ слушателямъ всевозможныя чудеса о чужихъ краяхъ {Весь нижеприводимый эпизодъ не безъ добродушія передаетъ Бродзинскій въ своихъ воспоминаніяхъ. Онъ же приводится и у Семенскаго, VIII. 182, у Гордынскаго, стр. 3.}.
Вс эти разсказы побудили братьевъ Бродзинскихъ сочинить проэктъ путешествія по чужимъ краямъ. Проэктъ ‘въ принцип’ былъ одобренъ и ‘мудрымъ господаремъ’. Остановка была за малымъ — у молодыхъ путешественниковъ не было денегъ, а значеніе оныхъ усплъ уже должнымъ образомъ разъяснить имъ ихъ менторъ.
Онъ же разсказалъ имъ о чудесныхъ свойствахъ венгерскихъ ‘trzygroszniakw’ и обязательно сообщилъ любознательнымъ путникамъ, что таковыя лежатъ въ достаточномъ количеств въ сундук ихъ отца, въ задней нежилой комнат. Въ скоромъ времени довольно значительная сумма этихъ ‘trzygroszniakw’ перешла при посредств братьевъ Бродзинскихъ въ руки господаря, доставивъ ему возможность ежедневныхъ путешествій въ теченіи цлыхъ трехъ недль — въ ближайшую корчму. Въ силу такихъ обстоятельствъ, само собою разумется, затянное братьями путешествіе въ боле отдаленныя страны состояться не могло.
Дтская фантазія развивалась у Казимира и Андрея Бродзинскихъ еще подъ вліяніемъ иного источника — религіознаго чувства мальчиковъ, очень сильно возбужденнаго и развитаго съ ранняго дтства подъ вліяніемъ піэтета къ тни усопшей матери.
Они устроили свой ‘приходъ’ (парафію) изъ крестьянскихъ дтей, и любимыхъ ихъ занятіемъ было отправленіе богослуженія въ помщеніи одного стараго сарая {Изъ біографіи Карпинскаго извстно, что въ молодости онъ мечталъ объ отшельнической жизни, хотлъ поселиться гд-нибудь въ недоступномъ бору, собирать коренья и жолуди для ды, или претерпть муки за вру и т. д.}.
Старшій братъ исполнялъ обыкновенно роль священника и служилъ въ костюм, украшенномъ золотой бумагой, Казимиръ прислуживалъ ему съ колокольчикомъ. Толпа крестьянскихъ дтей представляла прихожанъ.,
Такимъ образомъ не военныя игры, составляющія обычную забаву дтей, не оружіе и блестящіе мундиры привлекали Бродзинскихъ, а церковная служба, колокольчикъ, ризы и другія принадлежности религіозныхъ церемоній. Это очень характерная черта! Религіозное чувство согрвало сердце бднаго Казимира, лишеннаго материнскихъ ласкъ, церковные обряды поражали его фантазію своею торжественностью и блескомъ,— все это создало какую-то нервную экзальтированность религіознаго чувства. Когда нсколько лтъ поздне мальчикъ досталъ среди старыхъ книгъ отца ‘ywoty Ss. polskich‘, его душа воспылала жаждой страданій и мукъ за вру Христову, стремленіемъ къ чудесамъ.
‘Чуда! и я хочу творить чудеса!’ не разъ восклицалъ онъ подъ вліяніемъ религіознаго возбужденія.
Въ 1796 или 1797 году Казимиръ былъ отданъ въ начальную школу въ Липницы, куда, какъ мы сказали уже, перехалъ его отецъ вскор посл смерти своей первой жены.
Семилтнему, или даже шестилтнему ребенку пришлось здсь испытать вс прелести нмецкой школьной дисциплины и нмецкихъ порядковъ. Съ 1772 года Галиція, какъ извстно, по раздлу досталась Австріи. Случилось такъ, что австрійское правительство на первыхъ порахъ больше интересовалась русскою частью края, чмъ польскою. Особенно извстенъ въ этомъ отношеніи Іосифъ II, имя котораго и до сихъ поръ съ признательностью произносится русинами {Чит. В. Ддицкаго. ‘Зоря Галицкая яко альбуль’ 1861.}. Онъ старался везд, гд это было возможно, выдвинуть русскій элементъ въ противовсъ польскому, обратилъ вниманіе на нужды уніатскаго духовенства, заботился объ открытіи духовныхъ семинарій, открылъ въ 1784 г. университетъ (во Львов), гд лекціи читались на русскомъ язык, одновременно былъ предпринятъ рядъ мръ, направленныхъ къ облегченію участи крестьянства, и, между прочимъ, дтямъ крестьянъ былъ открытъ доступъ во вс австрійскія учебныя заведенія, а уніатскому духовенству позволено было открывать при церквяхъ народныя школы. Все это длалось, конечно, съ германизаторскими цлями, тмъ не мене безпорно, что польская народность въ обихъ частяхъ Галиціи, польскій языкъ, литература и науки на народномъ язык были стснены въ ихъ естественномъ развитіи. Неудивительно, что въ нмецкой народной школ, въ которой учителемъ былъ чиновникъ и нмецъ, мальчикамъ — полякамъ не особенно-то хорошо жилось. Ни слова не понимая по-нмецки, Казимиръ Бродзинскій долженъ былъ выслушивать въ такой школ наставленія весьма страннаго учителя. Это былъ любопытнйшій типъ нмецкаго педагога. ‘Волосы падали у него съ головы длинными завитыми пасмами, совершенно закрывая уши, а узкій лобъ завершался широкимъ носомъ и необыкновенно нависшими бровями, изъ-подъ которыхъ грозно глядли огромные выпученные глаза’. Ученики питали необыкновенное почтеніе не столько къ самому ‘пану профессору’, сколько къ его длинному вышитому камзолу съ большими костяными пуговицами и его линейк, которую учитель, какъ знакъ своей ‘профессорской’ власти, никогда не выпускалъ изъ рукъ. Марцинъ Дембскій, какъ звали страшнаго педагога, обучалъ чтенію, письму, начальнымъ правиламъ ариметики и Закону Божію. Основнымъ педагогическимъ пріемомъ для воздйствія на своихъ питомцевъ онъ признавалъ березовые прутья, въ чемъ и можно было убдиться изъ внутренняго убранства школы, представлявшей, по выраженію Бродзинскаго, ‘widok okropny’. По середин залы висло большое деревянное распятіе, а за него были заткнуты огромный пукъ розогъ и линейка, ‘это былъ образъ школьныхъ страданій!’ Розги приготовляла заране сама ‘pani professorowa’, которая могла съ успхомъ служить ‘изображеніемъ смерти’. ‘Худая, высокая, съ необыкновенно — длинной таліей, она сидла по утрамъ у порога, и дти видли, какъ она обрзала березовые прутья и потомъ погружала ихъ въ воду, что должно было придать розгамъ особенную гибкость. Передъ началомъ уроковъ, самъ ‘панъ профессоръ’ пробовалъ эти розги, и он издавали ‘устрашающій свистъ’.
Сченіе было постояннымъ занятіемъ учителя и, хотя, ‘кричать было строго воспрещено’, но неразъ раздирающіе душу крики наказуемыхъ вызывали на сцену матерей, энергическое вмшательство которыхъ прекращало экзекуцію {‘Wspomnienia mej modoci’, 43 стр. Id. Siemieski 181 стр. и др.}.
Занятія въ такой школ, конечно, не могли принести никакой пользы, тмъ боле, что учитель состоялъ одновременно писцомъ въ магистрат и очень часто отлучался во время уроковъ {Ibid. 44.}. Казимиру Бродзинскому пришлось особенно плохо въ этомъ училищ, другія дти находили по крайней мр утшеніе дома, куда возвращались каждый день по окончаніи уроковъ, Казимиръ не имлъ и этого утшенія. Никто дома не заботился о немъ, предоставляя ему полный просторъ и свободу дйствій, и потому онъ рдко возвращался домой, особенно въ зимнее время, когда огромные сугробы снга длали такое возвращеніе далеко небезопаснымъ. Въ школ дти раздлялись на дв партіи: мщанъ и крестьянъ. Интересно то обстоятельство, что Бродзинскій присталъ къ партіи крестьянскихъ дтей и даже съ ‘нкоторыми изъ нихъ искренно подружился’.
Прошло три года со дня поступленія Бродзинскаго въ первоначальную школу, съ грхомъ пополамъ научился онъ читать и писать по-польски и по-нмецки. Большихъ свдній онъ не могъ пріобрсти въ этой школ, поэтому въ 1800 году отецъ отправляетъ К. Бродзинскаго въ главное училище въ Тарнов (Stadtschule или Hauptschule {Hordyski ‘Lata szkolne K. B—ego’, ‘Kwart. Hist.’ 1888.}). Программа училища была почти та-же, что и въ первоначальной школ, но предметы преподавались гораздо систематичне и съ большимъ толкомъ. Училище было раздлено на три класса, и каждымъ завдывалъ отдльный учитель. Вс предметы, кром Закона Божія, преподавались на нмецкомъ язык, такъ-что и здсь Казимиръ Бродзинскій долгое время ничего не понималъ. Въ общемъ учебная часть стояла все-таки весьма неудовлетворительно. По выраженію австрійской императрицы Маріи Терезіи такія учебныя заведенія были собственно говоря ‘ein Politicum’ {Ibid.}, и потому ученіе было направлено къ двумъ цлямъ: воспитать молодежь въ идеяхъ государственности и католицизма, школа должна быть аванпостомъ германизаціи. Разъ въ дло воспитанія была внесена политика, это неизбжно отражалось и на ученикахъ, они длились на дв враждебныя группы — поляковъ и нмцевъ. ‘Бить нмцевъ’ считалось достойнымъ каждаго порядочнаго ученика — поляка.
Какъ ни тяжелы были условія ученія въ этомъ училищ, К. Бродзинскій выдержалъ ихъ съ честью, въ 1803 году онъ окончилъ курсъ ученія и перешелъ въ Тарновскую гимназію.
Программа гимназій была очень велика. Здсь проходили курсъ Закона Божія, исторіи всеобщую и естественную, ариметику, алгебру, геометрію, географію, стилистику, латинскій и греческій языки, римскія древности, читали отрывки изъ классическихъ писателей, требовали письменныхъ работъ по нимъ, учили вкратц также и логик (о силлогизмахъ). Главное вниманіе было обращено на латинскій языкъ, на которомъ молодежь обязана была даже говорить, экзамены производились два раза въ годъ, и контроль былъ довольно строгій, хотя успхи по латинскому языку всегда оправдывали слабые результаты занятій по другимъ предметамъ. Всхъ классовъ было пять, изъ нихъ два высшіе: ‘humaniora’ и ‘rethorica potica’, каждый имлъ своихъ профессоровъ, которыми были либо нмцы, либо люди совершенно индифферентные въ національномъ и политическомъ отношеніяхъ. Такъ-какъ гимназія и другія учебныя заведенія имли въ виду правительственныя политическія дли, то завдываніе гимназіей находилось въ рукахъ полиціи: исправникъ (староста) узда былъ въ тоже время и директоромъ гимназіи! {Hordyski ‘Lata szkolne…’, 10—13 стр.}. Въ то время, когда Казимиръ Бродзинскій былъ въ гимназіи, директоромъ былъ Изидоръ Хросцинскій, добросовстный и исполнительный чиновникъ, большой формалистъ, совершенно лояльный ‘австріякъ’. Онъ требовалъ отъ учителей добросовстнаго исполненія ихъ обязанностей, а отъ учениковъ строгаго повиновенія правиламъ, съ одинаковымъ рвеніемъ заботился онъ о чистот стнъ, половъ и лавокъ, какъ и о пріобртеніи новыхъ книжекъ въ библіотеку, физическихъ приборовъ и т. д., словомъ, это былъ еще не дурной человкъ и сносный директоръ. Само собою разумется, что преподаваніе велось на нмецкомъ язык. Къ развитію своихъ учениковъ гимназія относилась, конечно, вполн формально.
Первые два года пребыванія въ Тарнов были для братьевъ. Бродзинскихъ временемъ тяжелыхъ испытаній и матеріальныхъ лишеній. Ихъ отецъ старался о томъ, какъ бы содержаніе дтей стоило возможно дешевле, къ тому же онъ считалъ себя, да и вс считали его, достаточно заботливымъ отцомъ уже по одному тому, что онъ повелъ и отдалъ своихъ дтей въ гимназію. Первоначально онъ помстилъ ихъ у какой-то дворянки — вдовы, но братьямъ Бродзинскимъ пришлось здсь ужъ слишкомъ плохо. И сама вдова, и дти ея были горды сознаніемъ своего шляхетства, которое они производили отъ князей ‘Спицимировъ’. Узнавъ, что благородство происхожденія Бродзинскихъ находится подъ сомнніемъ, они постоянно преслдовали братьевъ своими насмшками и колкостями. Дти этой вдовы составили въ гимназіи цлую партію и требовали, чтобы благородная приставка де при фамиліи Бродзинскихъ была выключена изъ класснаго журнала. Бдные Бродзинскіе убгали отъ этихъ преслдованій въ лсъ и поле, но и здсь находили ихъ жестокіе и докучливые преслдователи {‘Wspomnienia’, стр. 18 и слд.}.
Наконецъ отецъ сжалился надъ ними и перевелъ ихъ къ какому-то портному, который никакъ ужъ не могъ гордиться своимъ происхожденіемъ, но къ сожалнію обладалъ многими другими достоинствами. Почтенный мастеръ питалъ пристрастіе къ ‘зелену вину’ и пропивалъ весь свой заработокъ. Когда денегъ не хватало, онъ несъ въ кабакъ все, что попадалось подъ руку. Такимъ образомъ неразъ путешествовали къ кабатчику костюмы Бродзинскихъ. и имъ приходилось по нскольку дней сидть дома, потому-что не въ чемъ было являться въ гимназію.
Отецъ перевелъ ихъ къ канцеляристу Fori Nobilium, родомъ изъ Венгріи. Маленькій чиновникъ обладалъ широкой натурой, любилъ развернуться и покутить, когда являлась возможность. Плата за учениковъ обыкновенно продалась и пропивалась очень скоро, а затмъ наступали длинные и печальные дни голода и холода. Венгерецъ полюбилъ почему-то тихаго и скромнаго мальчика, какимъ былъ Казимиръ Бродзинскій, и очень часто тянулъ его съ собою къ еврею, гд пилъ медъ, заставляя Казимира тоже напиваться. Но голодный мальчикъ съ жадностью хваталъ кусокъ колбасы или булки и удивлялся, какъ это другіе могутъ пить, ничего не вши.
На лтнія вакаціи дтей брали домой, но тамъ они встрчали суровый и черствый пріемъ. Между тмъ старшій братъ — Андрей — окончилъ гимназію и перехалъ въ Краковъ для поступленія въ Университетъ, за нимъ послдовалъ и Казимиръ, который былъ уже во второмъ класс гимназіи. Съ квартирами здсь повторилась старая исторія: братья помстились у одного столяра и здсь не только терпли голодъ и холодъ, но принуждены были при каждомъ обд быть свидтелями того, какъ супруги, жившіе между собой не въ особенномъ согласіи, бросали другъ въ друга ложками, тарелками и чмъ попало. Хозяинъ ихъ скоро прогулялъ и пропилъ вс деньги, полученныя за Бродзинскихъ- Ободранные, голодные, безпріютные, братья возбудили сожалніе въ какомъ-то добромъ человк, и онъ, зная ихъ отца, помстилъ ихъ въ одномъ порядочномъ семейств, гд они нашли и добрый примръ, и добросовстный уходъ, и многочисленныхъ вполн благовоспитанныхъ товарищей.
Около этого времени начинаетъ собираться около старшаго брата Андрея Бродзинскаго кружокъ пріятелей, интересующихся литературой и пописывающихъ стихи. Казимира, какъ мальчика, товарищи брата не пускали еще въ свою среду, да и онъ самъ мало интересовался горячими спорами, которые завязывались между студентами, тмъ не мене эти оживленныя бесды не могли не вліять косвеннымъ образомъ на пробужденіе спящихъ духовныхъ силъ Казимира. Среди товарищей Андрея находился и извстный впослдствіи Вицентій Реклевскій, вліяніе котораго на Казимира Бродзинскаго было такъ сильно въ період между 1809—1813 годомъ. Но въ разсматриваемое нами время Бродзинскій былъ друженъ только со своимъ братомъ. Дружба между братьями возникла еще въ Тарнов, гд ихъ соединили на первыхъ порахъ общія неудачи и преслдованія. Въ послдній годъ пребыванія въ Тарнов Андрей занимался съ Казимиромъ, не прибгая при этомъ къ ‘пруту’ и другимъ инквизиторскимъ пріемамъ репетиторовъ того времени. До перезда въ Краковъ К. Бродзинскій почти совсмъ не интересовался чтеніемъ, кром ‘Житій святыхъ’, случайно попавшихся ему въ раннемъ дтств, онъ не читалъ, кажется, никакой другой книжки. По прибытіи въ Краковъ, какъ сообщаетъ самъ Казимиръ Бродзинскій, онъ опустился даже въ гимназическихъ занятіяхъ и проводилъ время въ безцльномъ шатаньи по окрестностямъ города, историческія достопримчательности котораго нисколько, впрочемъ, не занимали его {‘Wspomnienia’, 81 стр.}. Духовные интересы его не могли встрчать ни удовлетворенія, ни развитія. Гимназія считала преступленіемъ все, что выходило изъ нормы правительственныхъ предписаній. Газъ какъ-то Бродзинскому пришло въ голову религіозное сомнніе: подвергаются-ли некрещеныя души мученіямъ на томъ свт, или нтъ. Когда сомнніе было высказано, ксендзъ отъ изумленія не могъ даже отвчать, засимъ о зловредномъ образ мыслей посл. довалъ докладъ совту, и вотъ въ одинъ прекрасный день самъ ректоръ явился въ классъ я, вызвавъ предварительно на середину преступника, т. е. Казимира Бродзинскаго, посл длинной рчи, далъ ему собственноручно нсколько ударовъ розгой, а по окончаніи экзекуціи, веллъ ему самолично вписать себя въ черную книгу, какъ богохульника, при чемъ перо, которымъ писалъ онъ, и чернила, замаранныя его прикосновеніемъ, были брошены въ воду, а самъ онъ, какъ еретикъ, долженъ былъ сидть на особомъ мст въ класс въ теченіи трехъ мсяцевъ, по еще долго затмъ не прекращались насмшки и преслдованія товарищей {‘Wspomnienia’, 77—78 стр. Воспитаніе въ Галиціи и въ боле позднее время не отличалось по видимому особенными достоинствами. Извстный польскій сатирикъ Янъ Ляпъ въ своемъ интересномъ роман ‘Gowy do pozoty’ (Lww, 1876) сообщаетъ аналогичный же эпизодъ изъ школьной жизни своего героя (стр. 51—52).}. Разумется, такая обстановка мало содйствовала развитію любознательности и интереса къ занятіямъ у К. Бродзинскаго, только письменныя работы но латинскому языку исполнялъ онъ довольно охотно.
Андрей въ это время увлекался веселымъ студенческимъ житьемъ и совершенно предоставилъ брата самому себ.
Смерть отца произвела перемну въ ихъ жизни. Существовать на собственныя средства у братьевъ не было никакой возможности, а мачеха и не думала позаботиться о нихъ. Старшій братъ могъ еще кое-какъ прожить службой въ канцеляріи у одного адвоката, но на двоихъ этого заработка не хватало. И вотъ хилый и болзненный Казимиръ ршается бросить ученіе и возвратиться къ мачех съ просьбой о пріют. Но на поздку нтъ средствъ, и онъ отправляется пшкомъ.
Измученный непривичнымъ путешествіемъ, съ замирающимъ отъ волненія сердцемъ, приближается Бродзинскій къ роднымъ Липницамъ и узнаетъ, что мачеха перехала на жительство въ Райбороды. Одинъ крестьянинъ, сжалившись надъ измученнымъ путникомъ, отвозитъ его туда. Мачеха приняла Казимира Бродзинскаго довольно сурово, но не отказала въ пріют, предоставивъ ему затмъ полный просторъ длать, что онъ захочетъ.
‘Въ убогомъ жилищ моей мачехи, разсказываетъ Бродзинскій въ своихъ ‘Воспоминаніяхъ’ {‘Wspomnienia’, также въ ‘Atheneum’ 1844, ‘Swko о К. Br.’ Крашевскаго.}, я пріютился подъ крышей, куда взбирался по лсенк, и гд только сидя на постел можно было писать или учить грамматику. Тамъ между прочимъ замтилъ я кипу бумагъ, оставшихся посл моего отца. Среди писемъ и разныхъ реестровъ было много печатнаго матерьяла на листахъ и на полулистахъ: рчи сейма четырехлтняго, стихи, писанные большею частью по случаю именинъ различныхъ пановъ и короля Станислава. Было въ обыча печатать и распространять подобныя произведенія въ публик, прежде чмъ они появятся въ книгахъ и газетахъ.— Съ великимъ рвеніемъ отдлялъ я эти сокровища моей библіотеки отъ ни къ чему негодныхъ бумагъ, и, захвативъ свитокъ въ руку, отправлялся въ поле и тамъ громко декламировалъ и читалъ эти рчи и стихи.
‘Я приходилъ въ восторгъ, если находилъ въ стихахъ какое-нибудь удачное сравненіе, какой-нибудь поэтическій образъ.
‘Это была убогая нива: поздравительные стихи Нарушевича, Жуковскаго, были и Трембецкаго, но безъ подписи, они казались мн безконечно выше остальныхъ и оставались въ памяти. Эти стихи, хотя они вовсе не соотвтствовали моему возрасту и наклонностямъ, пробудили во мн желаніе писать, и во всякомъ скуча на нихъ я познакомился съ вншней стороной стихосложенія’ {Какъ извстно, Мицкевичъ также находился въ молодости подъ вліяніемъ стихотвореній Трембецкаго и вообще очень цнилъ ихъ и училъ наизусть. О вліяніи языка Трембецкаго на Мицкевича см. очень интересную статью I. Третьяка: ‘Mickiewicz i Trembecki’ — ‘Przegl. Polski’ 1886. IX.}.
Въ Бродзинскомъ проснулась потребность поэтическаго выраженія своихъ чувствъ. Первое стихотвореніе его, въ которомъ выразилось это настроеніе, была ‘Элегія къ тни матери‘, и съ этихъ поръ начинается его поэтическая дятельность, о которой мы подробне будемъ говорить въ 4-ой глав нашей работы.
Съ братомъ Казимиръ ведетъ аккуратно переписку и даже посылаетъ ему свою первую поэтическую пробу, отъ него получаетъ одобреніе и совты продолжать дальше. Разъ какъ-то братъ Андрей прислалъ ему цлую поэму ‘Ludgarda’ своего произведенія. Лтомъ 1806 года братья свидлись въ сел Войнич у ихъ дяди, мстнаго священника.
Трудно было Казимиру Бродзинскому попасть туда, но горячее стремленіе повидаться съ братомъ преодолло всякія препятствія.
Нельзя сказать, чтобы пріемъ былъ очень трогательный, тмъ не мене добрый священникъ не отказалъ скромному юнош въ гостепріимств. Сестры и братья вознаградили его своимъ радушіемъ за непріятныя минуты первой встрчи, и тутъ началась для Казимира ‘такая жизнь, о которой ему и во сн не снилось’. Сестры, два брата, а подчасъ и самъ ‘jegomo’, проводили цлые дни въ чтеніи стиховъ, по преимуществу идиллій Геснера, переводъ которыхъ на польскій языкъ былъ сдланъ всего за пять лтъ до тоговремени священникомъ Ходани {‘Sielanki Gesnera, z niemieckiego oryginau na jzyk polski przeoone przea tomaeza ksiki ‘wiersz o czowieku’. Krakw 1800.}.
Братъ руководилъ литературными упражненіями Казимира и помогалъ ему переводить съ нмецкаго стихотворенія Геллерта {Объ этомъ см. въ 4-ой глав нашей работы.}. Подъ вліяніемъ нмецкихъ идилликовъ и въ особенности Геснера у К. Бродзинскаго начинаютъ слагаться воззрнія на жизнь вообще и на бытъ крестьянъ въ частности. Селянинъ сдлался для него образцомъ совершенства и красоты. Это идеальное воззрніе на крестьянъ встрчало поддержку въ воспоминаніяхъ о пріятныхъ столкновеніяхъ съ крестьянами въ раннемъ дтств. Онъ началъ искать аркадскихъ пастуховъ подъ сельской стрхой, но встртилъ конечно тамъ печальную дйствительность: изможденныя трудомъ и болзнью грубыя крестьянскія лица были далеки отъ его идиллическихъ картинъ. Посл нсколькихъ неудачныхъ поисковъ Аркадіи въ крестьянской сред объ пришелъ наконецъ къ заключенію, что искать ея нужно — не здсь въ грязныхъ крестьянскихъ избахъ, а въ палацахъ, замкахъ и богатыхъ помстьяхъ знати. Каждую даму изъ этого высшаго общества, къ которому Бродзинскій относилъ по наивности даже свою ттку, онъ считалъ чуть-ли не квинтэссенціей высшаго тона и аристократизма. Однако съ дамами этого высшаго общества Бродзинскій ршался говорить только въ своихъ мечтахъ {‘Przegl. Naukowy’ 1844 No 22.}. Въ дйствительности же Бродзинскій былъ крайне скромный и застнчивый юноша. Онъ чувствовалъ себя всегда неловко не въ сред крестьянъ, и эта робость и неумнье держаться въ обществ сохранилась въ немъ въ теченіи всей его жизни {Одынецъ въ своихъ ‘Wspomnieniach z przeszoci’ приводитъ по этому поводу нсколько забавныхъ анекдотовъ, о томъ, напр., какъ Бродзинскій, будучи уже женатымъ человкомъ, чувствовалъ неловкость, идя подъ руку со своей женой и просилъ Одында замнить его…}.
Ко времени пребыванія его въ Войнич относится и первая любовь поэта или по крайней мр нчто похожее на это чувство. Поэтъ почувствовалъ нжную симпатію къ своей двоюродной сестр Счастной (Szczsna) и, такъ-какъ она вмст со своей матерью вскор выхала въ сосднее село Венцковицы, отстоявшее всего въ полумили отъ Войничъ, то свиданія назначались на полъ пути: въ конц большого сада въ сел Венцковицахъ. Это была скромная идиллія, питаемая чернымъ хлбомъ и простоквашей, которые выносила Счастна проголодавшемуся поэту, когда онъ украдкой пробирался къ ней въ садъ… Утоливъ голодъ, счастливые влюбленные садились за чтеніе книгъ, доставляемыхъ Счастной потихоньку отъ отца изъ его библіотеки. Ничего серьезнаго и въ голову не могло прійти молодому Бродзинскому,— повидимому онъ и не ршался мечтать о какомъ — нибудь будущемъ счастьи, тмъ не мене эта первая любовь же могла не отразиться благотворно на характер и развитіи бднаго юноши. Вообще пребываніе въ Войнич оказало на него весьма благотворное вліяніе. Съ этого времени начинается его сознательное отношеніе къ длу своего умственнаго развитія.
Дмоховскій нашелъ между бумагами Бродзинскаго, которыя онъ имлъ возможность разсматривать, дв тетрадки,— каждая въ нсколько страницъ — дневниковъ Бродзинскаго. Первый дневникъ относится ко времени пребыванія поэта въ Войнич и Тарнов, второй — къ 1814 году.
‘Въ этихъ замткахъ, говоритъ Дмоховскій, меня боле всего поразило меланхолическое настроеніе поэта (smtno), которое сказывается уже въ такомъ юномъ возраст’ {‘Bibl. Warn.’ t. III 1870, 367—370.}. Вліяніе нмецкой школы, отсутствіе хорошихъ образцовъ родной рчи замчается въ язык начинающаго писателя съ первыхъ-же словъ.
‘Dzie 18 czerwca jest dzisiaj, w ktrym zaczem pisa dziennik, а przy zaczciu go myle na upyniony wiek poczem, w ktrym nie uywaem porzdku w rzeczach, а przeto mao co dobrego zrobiem, wiele opuciem, i, e tak powiem, czas, ktry dosy sam prdko pynie do zatraty, popychaem, ktry by posuszny, wiedzc, i mi to kiedykolwiek smutkiem nagrodzi {Оборотъ нмецкій.}.
Для насъ важенъ этотъ дневникъ и въ другомъ отношеніи. Онъ свидтельствуетъ о томъ, что Казимиръ Бродзинскій приходилъ уже въ возрастъ и стремился поставить себя въ опредленное и вполн сознательное отношеніе къ жизни. Любопытно сознаніе 15-ти лтняго юноши, который груститъ и даже хочетъ плакать о томъ, что ‘потерялъ много времени понапрасну’ и ‘мало сдлалъ путнаго’, оно доказываетъ, что голова Бродзинскаго начала уже работать.
Съ этого времени Бродзинскій сталъ вносить въ свой дневникъ отрывочныя мысли, какія ему приходили въ голову или вычитаны имъ въ какой-нибудь книжк, сюда же онъ помщаетъ переводъ отрывка изъ статьи Шлегеля (1808 годъ): ‘О танцахъ у древнихъ’ {Дмоховскій (Bibl. Warsz. 1870).}.
Между книжками, которыя онъ читалъ (включительно до 1808 г.) мы находимъ: ‘Uwagi nad uwagami о yciu Jana Zamojskiego’, ‘ycie Stefana Czarnieckiego’, ‘Zabaw przyjemne i poyteczne Albrandego’, ‘Ogrody’, поэма Делиля въ перевод Карпинскаго, и проч. Къ этому нужно прибавить, что въ Тарнов же Бродзинскій прочиталъ и Одиссею въ перевод Дмоховскаго. Значительная часть дневника писана Бродзинскимъ въ періодъ вторичнаго пребыванія въ Тарнов, куда онъ перехалъ осенью 1806 года, для вторичнаго поступленія въ гимназію.
Посл раздла отцовскаго наслдства, Казимиру Бродзинскому досталась ничтожная сумма, которой съ трудомъ хватило бы на содержаніе его въ теченіи перваго года. Но это не могло остановить 15-ти-лтняго юношу, посл того, какъ пребываніе въ Войнич пробудило въ немъ жажду знанія, стремленіе къ самосовершенствованію. Бродзинскій принимается за тяжелый трудъ репетитора и, чтобы хоть сколько-нибудь поправить свои средства, беретъ дешевые уроки у евреевъ, нисколько не обращая вниманія на насмшки товарищей. Приготовленіе классныхъ уроковъ и репетиціи отнимали у Бродзинскаго очень много времени, тмъ не мене онъ находилъ возможность и читать, и даже удлять часть своихъ скудныхъ средствъ на покупку польскихъ книгъ. Вроятно, по совту старшаго брата, Казимиръ выписываетъ себ изъ Кракова три книжки: ‘Wybr poezyi dla szk’, изданіе Варшавской школы Піяровъ, романъ Bernardin’а de St. Pierre’а: ‘Paul et Virginie’ въ польскомъ перевод и какое-то сочиненіе Флоріана {Ibid., ‘Wspomnienia’, 148. Также у Семенскаго, VIII, 198—199.}. Но читать книги, да еще польскія, было строго воспрещено воспитанникамъ нмецкой гимназіи, и, конечно, въ такомъ городишк, какъ Тарновъ, присылка книгъ изъ Кракова не могла остаться въ секрет. Не усплъ еще Бродзинскій опомниться отъ радости по поводу полученія цнныхъ книгъ, какъ къ нему нагрянула инспекція съ обыскомъ и конфисковала ‘запрещенныя книги’.
За любовь къ чтенію и отечественной литератур Бродзинскому нсколько разъ доставалось отъ гимназическаго начальства, которое не признавало другихъ книгъ, кром латинской грамматики и катехизиса. Такъ, досталось ему какъ-то за ‘Rymy Jana Kochanowskiego’, которые онъ хотлъ отнять у торговки, безцеремонно пользовавшейся произведеніями знаменитаго поэта, какъ оберточной бумагой {Ibid. ‘Wspomnienia’, 149—150. Также у Семенскаго.}.
Гимназія ничего не давала для умственнаго развитія своихъ учениковъ, поэтому и Бродзинскій вынесъ изъ нея очень мало.
Правда, онъ хорошо изучилъ латинскій языкъ, съ котораго переводилъ различные отрывки классическихъ авторовъ, но эти отрывочныя свднія были слишкомъ скуднымъ матерьяломъ для пробудившейся душевной пытливости поэта {О томъ, какъ относились въ гимназіи ко всякимъ проявленіямъ любознательности, можемъ уже судить изъ эпизода съ религіозными сомнніями Бродзинскаго. Вообще учительскій персоналъ былъ очень плохъ. Бродзинскій разсказываетъ въ своихъ ‘Воспоминаніяхъ’ объ одномъ учител, жестокомъ пьяниц и циник. Онъ пьянствовалъ всюду, гд прійдется, даже на улиц, и въ класс ничего не длалъ. Любимымъ его занятіемъ было участіе въ процессіяхъ, гд онъ командовалъ отрядомъ гимназистовъ и, приходя въ воинственный азартъ, отдавалъ громоносныя приказанія, какъ будто дло шло о цлой дивизіи драгуновъ. Кончилось тмъ, что у него сдлалась mania bellicosa, и бднаго учителя отвезли прямо изъ класса въ домъ умалишенныхъ. (Wspomnienia, 147).}. Большую пользу принесло Бродзинскому знаніе нмецкаго языка, пріобртенное имъ наконецъ посл семилтнихъ усилій. Этимъ знаніемъ воспользовался онъ благодаря вниманію одного своего учителя — нмца, профессора риторики Осипа Шмидта. Это былъ добросовстный и образованный учитель. Онъ заинтересовался Казимиромъ Бродзинскимъ, какъ юношей выдающимся среди своихъ товарищей, и занялся его развитіемъ.
Шмидтъ давалъ своему ученику повидимому безъ особеннаго выбора произведенія Уца, Гагедорна, а также Виланда, Гете {О Гете Бродзинскій говоритъ, что онъ ‘dugo by moim ulubiecem i najwicej odpowiada memu usposobieniu’. Мы, однако, не могли замтить на Бродзинскомъ особенно сильное вліяніе Гете.}, Шлегеля, Клейста, велъ съ нимъ и устныя бесды. Какъ нмецъ, онъ былъ предубжденъ противъ польскаго языка, за которымъ не признавалъ никакой будущности, и совтовалъ Казимиру писать по-нмецки. Но, какъ человкъ просвщенный, онъ обладалъ достаточной терпимостью для того, чтобы не сердиться на своего непослушнаго ученика, который упорно продолжалъ свои литературныя упражненія по-польски, хотя не имлъ понятія ни о польской грамматик, ни о правилахъ правописанія {Кром Шмидта Бродзинскій съ признательностью упоминаетъ въ своей университетской автобіографіи и о Парчевскомъ (Opis biegu ycia prof, i naucz, сгр. 223).}. Пылкій патріотизмъ невидимому былъ довольно силенъ въ обществ, если даже тотъ еврей, съ дтьми котораго занимался Бродзинскій, настоятельно требовалъ, чтобы дти учились по — польски.
Польская литература извстна была К. Бродзинскому только въ нкоторыхъ произведеніяхъ писателей и поэтовъ XVIII в., на нихъ главнымъ образомъ и развивались его литературныя и эстетическія понятія. Конечно, и новыя воззрнія философскія и литературныя не могли не отразиться на молодомъ поэт подъ вліяніемъ чтенія нмецкихъ поэтовъ, а также и подъ вліяніемъ разговоровъ со Шмидтомъ и Парчевскимъ. Такъ, въ дневник Бродзинскаго мы находимъ упомянутый уже нами отрывокъ изъ статьи Шлегеля. Бродзинскому были извстны и произведенія Теллерта {‘Тотъ, кто воспиталъ свое поэтическое чувство на Геллерт, говоритъ Кирпичниковъ, если не потребуетъ отъ поэта фантазіи и чувства, потребуетъ по крайней мр ума, образованія, серьезной мысли’. Коршъ, ‘Исторія всеобщей литературы’, XXII, 775 сгр.}.
Въ періодъ своего перваго пребыванія въ Тарнов Бродзинскій не имлъ пріятелей. Преслдуемый насмшками товарищей, онъ не искалъ сближенія съ ними, а дружба между собой взаимно удовлетворяла братьевъ Бродзинскихъ въ томъ нравственномъ уединеніи, въ какомъ они находились. Но чувство дружбы присуще человческой натур — и чмъ развите человкъ, тмъ сильне проявляется въ немъ эта потребность.
Исканіе пріятелей, съ которыми можно бы подлиться своими мыслями и чувствами, занимаетъ Казимира Бродзинскаго со времени вторичнаго перезда въ Тарновъ. Братъ былъ его въ Краков, и переписка съ нимъ не могла удовлетворить Казимира, съ сестрой онъ и не помышлялъ о переписк, а между тмъ чувства рвались наружу, душа искала сочувствія, мысль, настроенная нсколько сентиментально, искала отвта, нжныхъ изліяній. До сихъ поръ Бродзинскій былъ друженъ въ школ только съ крестьянскими дтьми, теперь онъ ищетъ пріятелей среди своихъ сверстниковъ, товарищей: по гимназіи. Его взгляды на дружбу и отношенія къ друзьямъ были вполн сентиментальны.
‘Я думалъ и врилъ, говоритъ онъ {Wspomnienia‘ 150, а также у D. Chodk ‘Wspomnienia о yciu K. B-ego’. Wilno. 1845. 12 стр.}, что всякая дружба должна существовать вчно и должна быть взаимнымъ самопожертвованіемъ’ {Cp. ‘Duma nad rzek Moskw’ 1812 г. Подобнаго друга Бродзинскій нашелъ впослдствіи въ Рекіевскомъ (чит. отрывокъ изъ походнаго дневника Бр-го, приведенный Дмоховскимъ: ‘Bibl. Warsz.’ 1870. t. III).}.
Вотъ что разсказываетъ онъ о своемъ первомъ пріятел Карпинскомъ:
‘Одинъ юноша, Карпинскій, самымъ именемъ своимъ обратилъ на себя мое вниманіе, хотя и не состоялъ ни въ какомъ родств съ поэтомъ и къ самой поэзіи не чувствовалъ никакого влеченія. Умренный, скромный, какъ ангелъ, невинный (!), онъ привлекъ къ себ мое сердце, изъ чего вынесъ только одну пользу, и именно ту, что я насильно заставлялъ его сочинять стихи для того, чтобы быть достойнымъ своей фамиліи. Карпинскій по доброт своей старался сдлать, что могъ, я со своей стороны заохочивалъ, поощрялъ его, поправлялъ его стихи, но ничего изъ этого не выходило! ‘
‘Невинный, какъ ангелъ’, Карпинскій былъ по-просту глуповатый парень, одинаково неспособный какъ къ стихамъ, такъ и жъ ученію, очень скоро онъ бросилъ гимназію и такимъ образомъ покинулъ своего друга.
Потерпвъ неудачу, Бродзинскій не падаетъ духомъ и съ жаромъ продолжаетъ свои поиски за друзьями.
Онъ знакомится съ Хлендовскимъ, сыномъ богатыхъ родителей, и въ скоромъ времени искренне привязывается къ нему.
Воспитанный въ роскошной обстановк, баловень своихъ родителей, Хлендовскій относился довольно равнодушно къ своему новому пріятелю. Правда, онъ цнилъ его знанія и способности, но, какъ ‘барчукъ’, не прочь былъ посмяться надъ вншностью своего пріятеля, его стоптанными сапогами, заплатаннымъ камзоломъ и т. д. Съ ироніей относился онъ и къ сентиментальному настроенію Бродзинскаго, такъ-какъ не могъ раздлять его и понимать, потому — что былъ совершенно равнодушенъ къ литератур. Случилось такъ, что дядя Хлендовскаго засталъ молодыхъ друзей вмст и самымъ оскорбительнымъ образомъ выгналъ Бродзинскаго изъ дому, назвавъ его ‘прощелыгой’ (szubrawcem) и сдлавъ нагоняй за знакомство съ нимъ своему племяннику {Ibid. Wspomnienia 152. Также у Ходзька (‘Wzmianka….’ стр. 13).}.
Наконецъ Бродзинскій нашелъ себ пріятеля по душ Кароля Парчевскаго, сблизившагося съ нимъ посл одной печальной исторіи, доставившей также поводъ Бродзинскому и къ его первому литературному торжеству. Его стихотвореніе на смерть товарища обратило вниманіе начальства и внушило уваженіе къ молодому поэту и со стороны его товарищей {‘Наконецъ, разсказываетъ по этому поводу Бродзинскій, нашелъ я друга, какого только могла представить себ моя экзальтированная фантазія. Это былъ сынъ моего профессора, Кароль Парчевскій, двумя или тремя годами моложе меня, набожный, трудолюбивый, на мой взглядъ прекрасный, какъ ангелъ, всегда возвышенный и полный любви.
‘Печальное событіе было доводомъ и началомъ нашей горячей, взаимной привязанности. Однажды отправились мы, въ числ 12 душъ, на рчку Блую купаться, одинъ изъ нашихъ товарищей отдлился далеко отъ остальныхъ и, никмъ не замченный, утонулъ. Только черезъ нсколько дней нашли его сильно распухшее тло и привезли домой. Я цлую ночь не могъ заснуть посл этого зрлища и, заливая бумагу слезами, написалъ элегію на смерть несчастнаго. Это было первое стихотвореніе, которое я прочиталъ своимъ товарищамъ, вс были заинтересованы имъ въ виду того случая, который вызвалъ его появленіе, и который одинаково на всхъ произвелъ сильное впечатлніе.
‘Даже профессора похвалили это мое произведеніе, а молодой Парчевскій, не будучи въ состояніи вымолвить ни одного слова, со слезами бросился въ мои объятія. Онъ уже привелъ ко мн несчастную мать Пржигодзинскаго, которая, узнавъ о несчастной судьб сына, пріхала въ Тарновъ. Рыдая сжимала она меня въ своихъ объятіяхъ, по ея словамъ, какъ сына, и благодарила за мои скромные стихи, сдлавшіеся извстными и ей. Едва ли кто повритъ, но это были для меня первыя объятія и матери, и женщины,— я рыдалъ отъ такого необычайнаго счастья и думалъ: у меня нтъ матери, которая также бы горевала по поводу моей смерти’, (‘Wspomnienia…’.)}.
Литературные успхи выдвинули Казимира Бродзинскаго изъ среды его товарищей.
Еще въ 1807 году выходитъ въ Краков сборникъ стихотвореній Андрея Бродзинскаго {‘Zabawki wierszem Andrzeja Brodziskiego’. W Krakowie, 1807, w drukarni Jana Maja.}, въ которомъ мы находимъ нсколько стихотвореній и Казимира Бродзинскаго. Въ любопытномъ предисловіи къ этимъ стихотвореніямъ старшій братъ называетъ младшаго ‘мальчикомъ’ (‘may ten chopiec’), но хвалитъ его талантъ и, общая ему славную будущность, не безъ самодовольства проситъ не забывать, что своими первыми успхами онъ обязанъ ему, старшему брату {May ten chopiec za moim ladem mocno si pokocha w Poezyi. Pisze piosnki, Nadgrobki, bajki i z nich wiele obiecuje po sobie. Ja w tem wiekn, w ktrem on lutni wzi w rk, uciekaem na gos jej ledwie nie tak, jak zajc na odgos trby myliwskiej…. Tak nie jeden skromny poeta mwi drugiemu…. Тупа skrzydach Pegaza w gr wzlatujesz, а ja tylko piechot chodz po krajach Parnaskiej gry. Tym czasem temu upokorzonemu pierwszestwo nad tamtego przyznano. Tak si moe stanie midzy nami. Brat mj jednak zawsze nato pamita musi, e to przecie ja zacsem pierwszy Ц niw, na ktrej moe dla niego Laury zakwitn‘.— ‘Zabawki wierszem….’ стр. 149.}.
Съ большимъ вниманіемъ стали смотрть на него его учителя, да и товарищи относились къ нему съ уваженіемъ. Учился онъ хорошо и, какъ это видно изъ ‘Liber calculorum’ Тарновской гимназіи, считался однимъ изъ лучшихъ учениковъ {Hordyski. ‘Lata szkolne K. B-ego’.}.
Лтнія вакаціи 1808 года Бродзинскій проводитъ, въ качеств наставника четырехъ мальчиковъ, въ дом Служевскихъ, въ селеніи ‘Воля Любецкая’, въ трехъ миляхъ отъ Тарнова…. Здсь нашъ поэтъ подружился со старшимъ своимъ ученикомъ Осипомъ, который тоже имлъ стремленіе къ литератур, и ‘они вмст читали польскихъ поэтовъ, а нкоторые отрывки, особенно изъ Карпинскаго, даже распвали съ особеннымъ воодушевленіемъ’ {‘Wspomnienia….’}. Казимиръ не терялъ времени: онъ никогда не оставался безъ дла и даже въ минуты, свободныя отъ занятій, носилъ всегда съ собою карандашъ и бумагу, чтобы немедленно же записывать туда вс мысли, какія прійдутъ ему въ голову.
Въ дом Служевскихъ жилось ему хорошо. Въ конц каникулъ Бродзинскій возвратился въ Тарновъ вмст со своими четырьмя учениками, которые были вврены его попеченію.
Матерьяльное положеніе Казимира Бродзинскаго было обезпечено этимъ урокомъ, и онъ могъ подумать и о своемъ будущемъ.
Около этого времени образовалось Варшавское княжество, стали доходить въ Галицію нкоторыя Варшавскія газеты, все чаще и чаще заходила рчь о Польш. Бродзинскаго интересовали, впрочемъ, но собственному его признанію, только литературныя новости {‘Wspomnienia mej modoci’, стр. 155.}. Онъ слышалъ о епископ Альбертранди, какъ о покровител наукъ и отечественной литературы {Jan Albertrandi былъ первымъ презесомъ ‘Tow. przyj, nauk’ въ Варшав. Чит. Wjcicki. ‘Spoeczno Warszawy’, t. II. 1877 г., стр. 15, 25—26.} (въ дневник Бродзинскаго мы находимъ указанія на одну книжку Альбертранди). Бродзинскій стремился въ Варшаву, но такъ-какъ попасть туда у него не было никакой возможности, то онъ написалъ къ еп. Альбертранди ‘исполненное воодушевленія письмо’ съ просьбой принять его ‘хоть для какихъ угодно услугъ’. Въ вид оправдательныхъ документовъ при письм были приложены стихотворенія Бродзинскаго, т, конечно, которыя онъ считалъ получше. На несчастье Альбертранди умеръ въ 1808 г. {Wjcicki. Ibid. стр. 25.}, къ тому же австрійское правительство имло любознательныхъ почтмейстеровъ. Письмо было возвращено съ почты распечатаннымъ ‘вмст съ выговоромъ за то, что авторъ его былъ исполненъ несвоевременныхъ патріотическихъ увлеченій’.
Не слдуетъ однако думать, что поступокъ Бродзинскаго объясняется дйствительно чувствомъ патріотизма: какъ это ни странно, но патріотизмъ Бродзинскаго не шелъ дальше писанія стиховъ на родномъ язык. Судьбы родного края, его прошлое были совсмъ неизвстны Бродзинскому, политикой онъ не занимался и не понималъ ея. Это доказывается между прочимъ тмъ обстоятельствомъ, что въ начал слдующаго 1809 года, за нсколько мсяцевъ до вступленія польскихъ войскъ въ Галицію, Бродзинскій переводитъ стихотвореніе Коллина, проникнутое нмецко-австрійскимъ патріотизмомъ, и длаетъ это по предложенію австрійскихъ властей. Но совту своихъ товарищей Бродзинскій допускаетъ однако нкоторыя измненія въ гимн Коллина, вычеркнувъ или передлавъ т мста, гд встрчалось какое-нибудь упоминаніе о нмцахъ или дом Габсбурговъ {Wspomnienia. 159 стр.}. Совершенно забывая впослдствіи объ этомъ совт своихъ товарищей и въ то же время сознавая всю неловкость своего поступка, Бродзинскій увряетъ, что ‘никто изъ товарищей не объяснилъ ему неблаговидности его поведенія’, а свое увлеченіе именно гимномъ Коллина объясняетъ слдующимъ образомъ: ‘стихотворенія Коллина были исполнены чистой любви къ отечеству и сельскихъ образовъ и заинтересовали меня такъ, что я вовсе и не думалъ о томъ, что это нмецъ писалъ противъ французовъ’ {Ibid. 157.}.
Это объясненіе однако нельзя считать вполн удовлетворительнымъ. Что бы ни говорилъ Бродзинскій, но 18-лтній юноша долженъ бы лучше понимать современныя политическія условія, если бы дйствительность у него не была заслонена сентиментальнымъ туманомъ, и его развитіе не стояло на такомъ низкомъ уровн. Все вокругъ пылало уже патріотическимъ восторгомъ, изъ варшавскаго княжества, немедленно по его образованіи, стали доноситься отголоски всеобщаго ликованія. Какъ ни груба и неразвита была польская молодежь, она не могла не увлечься общимъ настроеніемъ. Если Бродзинскій и не могъ сочувствовать битью нмцевъ, къ которымъ онъ питалъ симпатію за ‘изображеніе прекрасной природы у нмецкихъ писателей’ {Wspomnienia…. 155.}, то съ конца 1806 года безсознательная антипатія національностей получаетъ боле опредленное содержаніе. Въ это время, какъ сообщаетъ самъ Бродзинскій, молодежь ‘умла уже съ помощью всевозможныхъ остроумныхъ способовъ пробраться въ ряды Наполеоновскихъ войскъ, и каждый изъ насъ клялся, что онъ только для этой цли существуетъ’. Появились псни патріотическаго содержанія, начались оживленные толки о политик, для которыхъ всегда удалялись въ лсъ {Ibid. 156.}.
Молодежь съ воодушевленіемъ произносила имена Костюшки, Дубровскаго и другихъ героевъ {Каково было отношеніе къ Австріи, видно изъ слдующаго забавнаго эпизода. Изъ Вны былъ какъ-то присланъ патріотическій гимнъ. Было поручено старшимъ ученикамъ разучить его съ младшими и исполнить въ костел. Спвка была въ дол, безъ свидтелей. Не долго думая, ученики подобрали къ торжественному гимну мотивъ мазурки и къ ужасу учителей такъ и пропли его въ костел. Когда же зачинщиковъ подвергли строгому взысканію, то вся молодежь единогласно ршила отбывать наказаніе сообща (Wpomn. 156 стр.). Что настроеніе общества было ршительно патріотическое, видно изъ другихъ данныхъ, сообщаемыхъ и самимъ Бродзинскимъ. Такъ, онъ упоминаетъ объ ученик Немеринц, который укрпилъ его въ намреніи поступить въ войско. Когда объ этомъ своемъ намреніи Бродзинскій сообщилъ учителю Парчевскому, то и онъ ничего не имлъ противъ и только, какъ австрійскій чиновникъ, доказывалъ видъ, что ничего не знаетъ объ этомъ, но зато его сынъ и жена открыто сочувствовали смлому предпріятію (Ibid.).}. Надежда на возстановленіе Царства Польскаго заставляла биться учащенне не одно польское сердце, а въ это время Казимиръ Бродзинскій въ упоеніи успхомъ мечтаетъ о путешествіи въ Вну и казенной стипендіи въ высшемъ учебномъ заведеніи имени Маріи Терезіи {Въ своей автобіографической записк (‘Opis biegu ycia naucz, i professorw…’) Бродзинскій говоритъ: ‘Za przeoenie w szkoach poezyi Coilina, otrzymaem od rzdu austryackiego stypendyum i miejsce w Instytucie Wiedeskim, ale niedoswiadczenie i tschno do jzyka i literatury polskiej nie dozwalay mi korzysta z tej aski mojego rzdu, udaem si do uniw. Krakowskiego, przy ktrym przez ptora roku Powicaem si naukom filologicznym i filozoficznym’….}.
Впрочемъ, Бродзинскаго нельзя очень винить за такое политическое недомысліе: не нужно забывать, что ему пришлось девять лтъ провести въ австрійской школ, усердно преслдовавшей полицейскія цли, а его литературное развитіе опредляется кружкомъ сентиментальныхъ идилликовъ въ род его старшаго брата или В. Реклевскаго, для которыхъ современность совершенно не существовала, а руководителями ихъ умственнаго и литературнаго развитія являлись Геснеръ и Карпинскій {Чит. ‘Sielanki’ Gesnera, ‘Zabawki wierszem’ А. Br-ego, ‘Pienia wiejskie’ W. R-ego и проч.}. Неудивительно поэтому, что съ Бродзинскимъ случилось то же, что и съ Карамзинымъ, который умудрился быть въ Париж и не замтить великой французской революціи {Чит. ‘Письма русск. путешеств.’, а также А. Н. Папина, ‘Общественное движеніе при Александр I’. Спб. 1885, 183—260.}. Вообще Бродзинскій легко мирился со всякимъ общественнымъ порядкомъ: существуетъ Австрія, и онъ пишетъ австрійскій гимнъ, является Наполеонъ — и Бродзинскій строчитъ оду ко дню его рожденія {Объ этомъ чит. ниже.}, упрочивается русское вліяніе, и возникаетъ Царство Польское, — Бродзинскій становится признательнымъ сторонникомъ Александра I и защитникомъ status quo противъ романтиковъ, вспыхнула революція 1830—31 годовъ, счастье улыбнулось революціонерамъ на первыхъ порахъ, и Бродзинскій пишетъ цлый рядъ революціонныхъ патріотическихъ стиховъ и въ торжественной рчи выражаетъ порицаніе Александру I {Чит. ниже, а также 2-ю главу нашего труда.}. При всемъ томъ Бродзинскому нельзя бросить упрекъ въ неискренности: это было простое непониманіе. Только крайнимъ политическимъ индифферентизмомъ и неразвитостью и можно объяснить такой удивительный фактъ, какъ готовность Бродзинскаго идти по приглашенію австрійскаго офицера въ военную службу, а черезъ нсколько мсяцевъ вступилъ въ ряды арміи Варшавскаго княжества.
Къ началу лта 1809 года Бродзинскій кончилъ успшно Тарновскую гимназію, а 9-го сентября числился уже въ рядахъ польскихъ войскъ, записанный кадетомъ (подпоручикомъ) въ артиллерійскую бригаду {Hordyski, ‘Lata szkolne….’, стр. 41.}.
Какъ пишетъ самъ Бродзинскій въ своей университетской автобіографіи {‘Opis biegu ycia naucz….’, стр. 223.}, онъ поступилъ въ войско, ‘слдуя общему настроенію’, немедленно по вступленіи польскихъ войскъ въ Краковъ, куда Бродзинскій прибылъ по окончаніи гимназіи съ цлью поступить въ университетъ. До послдняго времени, однако, остается невыясненнымъ и мало извстнымъ почти всмъ біографамъ Бродзинскаго фактъ пребыванія его въ университет {На это указываетъ только Романъ Пилатъ, львовскій црофесс. (Рукописи, лекціи), и г-жа Духинская.}. Какъ могъ совмщать онъ военную службу съ университетскими занятіями? Судя но выраженію, употребленному имъ въ университетской автобіографической записк: ‘….przy ktrym przez ptora roka powicaem si naukom’ {‘Opis biegu….’, стр. 223.}, можно думать, что онъ былъ только вольнослушателемъ.
Такое предположеніе подтверждается и тмъ обстоятельствомъ, что Краковскій университетъ впослдствіи отказалъ Бродзинскому въ просьб выдать ему хоть какой-нибудь дипломъ, необходимый для полученія каедры въ Варшавскомъ университет {‘Opiekun Domowy’. 1865: ‘Kaz. Brodziski’, przez G. Czernieckiego, стр. 206.}. Во всякомъ случа не подлежитъ сомннію, что серьезныхъ занятій въ эту бурную пору быть не могло. Нужно думать, что все свое время Бродзинскій длилъ между службой и литературными упражненіям. Такъ-какъ по счастливой случайности онъ попалъ подъ команду упомянутаго уже нами поэта В. Реклевскаго, близкаго друга и товарища Андрея Бродзинскаго {Въ ‘Zabawk. wierszem’ очень многія стихотворенія съ выраженіемъ самыхъ искреннихъ чувствъ дружбы посвящены Реклевскому (W. R.).}, то само собою разумется, что и самая военная служба была продолженіемъ литературныхъ упражненій подъ руководствомъ В. Реклевскаго, съ которымъ К. Бродзинскій скоро очень близко сошелся и подружился.
Какъ мы уже сказали, Реклевскій принадлежалъ по своему направленію къ групп писателей старой школы, увлекавшихся сентиментально-идиллическимъ направленіемъ Геснера, Карпинскаго и др. Реклевсісій сочинялъ въ томъ же дух стишки, но по временамъ въ его произведеніяхъ звучитъ уже народная нотка. Нсколько грубоватые и даже отчасти циническіе штрихи въ его поэзіи были уступкой новымъ вяніямъ жизни и литературы {Чит. его ‘Wiesaw’, ‘Halina’, ‘Zachcenie do taca’, ‘Krakowiaki’, ‘Urodziny’ (‘Pienia wiejskie’, Krakw, 1811).}. Вліяніе Реклевскаго на начинающаго поэта было очень велико {О вліяніи Реклевскаго на Бродзинскаго впервые говоритъ Мехержинскій (‘Bibl. Polska’ 1859). Въ недавнее время г. Гавалевичъ представилъ довольно обстоятельный разборъ вліянія нкоторыхъ (но не всхъ) произведеній Реклевскаго на поэму Бродзинскаго ‘Wiesaw’. Мы будемъ говорить подробне объ этомъ въ 3-й глав.}. Въ своемъ дневник, приведенномъ у Дмоховскаго, Бродзинскій пишетъ, что обязанъ Реклевскому всмъ,— и своимъ умственнымъ, и литературнымъ развитіемъ {‘Bibliot. Warszawska’, 1870, t. III. 372.}. При разбор поэтической дятельности Бродзинскаго мы убдимся, что это вліяніе шло гораздо дальше и отразилось въ заимствованіяхъ не только въ ‘Вслав’, на что уже указалъ г. Гавалевичъ, по и во многихъ другихъ произведеніяхъ поэта, какъ напр., ‘Oldyna’, ‘Legionista’ и т. д.
Служба подъ начальствомъ друга — поэта не могла, конечно, быть тяжела для К. Бродзинскаго, къ тому же начальство, видя слабое здоровье его, освободило его отъ фронтовой службы и назначило его на скромную должность ротнаго провіантмейстера. Впослдствіи Бродзинскій очень забавно разсказывалъ о томъ, какъ ему приходилось подъ мрные звуки гексаметровъ собственнаго издлія разрзать мясо на порціи — {Объ этомъ сообщаетъ Одынецъ, а также и Ходзько (‘Wzmianka о yciu’).}
Время пребыванія въ Краков вплоть до выступленія въ Модлинъ въ конц 1811 года отмчено нсколькими новыми произведеніями музы К. Бродзинскаго. Къ сожалнію они не дошли до насъ, неизвстны и издателямъ сочиненій Бродзинскаго. Совершенно случайно мы натолкнулись на свднія о нихъ въ рукописномъ сборник Скимборовича {Skimboroivicz. ‘Dziea, ywoty uczonych, pisarzw i artystw polskich oraz cudzodziemew, bdcych w Polsce lub jej przedmiotw dotykajcych pod jakimbd wzgldem, porzdkiem abecadowym opisa H. S.’, t. VII. Съ этимъ интереснымъ сборникомъ мы познакомились благодаря предупредительной любезности г. С. Вольскаго, помощника библіотекаря въ библіотек ‘Ordyn. gr. Krasiskich’ въ Варшав.}. Изъ этого сборника мы узнаемъ, что Бродзинскій еще до поступленія въ армію немедленно по прибытіи въ Краковъ постилъ Краковскія окрестности возл Гродиска и Песковскихъ скалъ и тогда же написалъ поэму ‘О Pustyni Sw. Salomei’, костелъ которой находился на Гродиск. Поэмой этой Бродзинскій очень дорожилъ и всегда носилъ ее съ собою: но въ 1812 г., когда посл битвы при Березин Бродзинскій хоронилъ своего брата въ выкопанной имъ самимъ могил, онъ потерялъ свое произведеніе, о чемъ не разъ впослдствіи съ большимъ сожалніемъ вспоминалъ въ сред своихъ друзей. Въ томъ же 1809 году Бродзинскій написалъ оду по случаю дня рожденія Наполеона {‘Oda na dzie vrodzin Napoleona’.}. Въ 1810 году, очевидно передъ выступленіемъ войскъ въ Модлинъ, Бродзинскій, тогда уже сержантъ артиллеріи, написалъ ‘Wiersz na poegnanie krakowianw’, напечатанный въ ‘Краковской газет’ {‘Gazeta Krakowska’, rok 1810.}.
Въ Модлин, гд стояла гарнизономъ бригада, въ которой служилъ Бродзинскій, онъ пробылъ около 1/2 года. 1 ноября 1812 г. Бродзинскій былъ произведенъ въ поручики 2-го класса {‘wiadectwo komissyi wojny’. ‘Opis biegu…’, стр. 226. Въ ‘Opiekun Domowy’, 1866, Черницкій неврно опредляетъ это повышеніе другой датой — 4 ноября.}, затмъ участвовалъ въ поход великой арміи на Москву, былъ во всхъ главныхъ сраженіяхъ, потерялъ въ нихъ своихъ лучшихъ друзей,— брата Андрея, Б. Реклевскаго, и съ остатками разбитой арміи прибылъ зимою 1813 года въ Краковъ офицеромъ артиллеріи,— чинъ, полученный имъ подъ Москвой. Здсь въ часы вечернихъ бесдъ Бродзинскій занималъ собравшееся общество своими разсказами о событіяхъ такъ неудачно кончившейся кампаніи, причемъ, какъ сообщаетъ А. Грабовскій, никогда не говорилъ лично о себ. Особенно жаллъ онъ о потер цлой кибитки отборныхъ французскихъ книгъ, которыя собрали ему солдаты во время походовъ. Это была его единственная военная добыча {‘Przyjaciel Ludu’, 1836, стр. 176.}.
1813 годъ вплоть до вступленія въ Саксонію Бродзинскій провелъ довольно праздно,— въ скитаніяхъ по знакомымъ и друзьямъ. Какъ проводилъ онъ это время, мы знаемъ изъ стихотворнаго посланія его къ своему другу и родственнику Шотарскому, тоже участвовавшему въ поход на Москву, впослдствіи довольно извстному польскому публицисту {‘Encyclopedia Powszechna’ Orgelbranda. W. 1867, t. 24, стр. 737.}.
Письмо это упущено изъ виду біографами Бродзинскаго и издателями его произведеній, хотя и было напечатано въ 1849 году Войцицкимъ въ его ‘Жизнеописаніяхъ’ {‘yciorysy znakomitych ludzi, wsawionych w rnych zawodach’, zesz. I, 1849, стр. 14. }. Письмо помчено 16 декабря 1813 года и писано въ Свадзин, гд находился тогда Бродзинскій, изъ его содержанія мы узнаемъ, что поэтъ все это время вполн благодушествовалъ у своихъ добрыхъ знакомыхъ (если не родственниковъ) {Считаемъ умстнымъ привести это интересное письмо цликомъ: ‘Niezmiernie jestem Panu obowizany za pami o mnie i z uczuciem dzikuj mu za to, co tu robi?
‘O to jest zabawa nasza:
Kiedy rano
Ju filianki poprztano,
Tuczem sobie maryasza.
Skoro stary
Na nos wsadzi okulary,
Za par godzinek potem
Stary si gospodarskim zatrudnia kopotem,
А ja sobie wol
Wybiegn w pole,
Tam filozofa udaj
Wioski chwal, miasta gani,
Ludzkie sdz obyczaje,
А potem
Z powrotem
Zawijam niadanie,
Po niadaniu dobrze i to
Wypi wdlci incognito,
Na wycigi ze staruszkiem
Popisujemy si duszkiem,
A jeden mwi pacierze,
Drugi Skarbka ksik bierze.
Siedziem kady, jak niemy,
А jednak si bawimy.
Ae, niestety,
Przychodz gazety,
Ktre na gos musz czyta-.
Wielu mg Platw niewolnika schwyta,
Co od Renu strony,
Co si dzieje od Werony?
Wiele si fortec poddao,
I co si w Paryu dziao.
I na starowieckiej karcie,
Biorc bulletyn na wsparcie,
Wojsk linie wycigamy
I losy im wyznaczamy,
Idzie obiadu godzina,
I koczy si gadanina.
A si panieskie otwary pokoje.
Wychodzi ciotka i dziewczt dwoje.
Ta skromnoci duszy mami,
Druga zabija oczkami.
Owa bawi, e niewinna,
Wesooci nci inna.
O posagach, spuciznach,
O kobietach i msczyznach,
Gdzie niepewna, gdzie gotowe,
Prowadzim ciekaw mow.
Po obiedzie przy gitarze
Przy rnych piosneczek gwarzy
A lube wieczory
Nadbiegaj w oka mgnieniu.
Stary pacierze
Odmawia szczerze,
My przy kominka pomieniu
Powszechnym zwyczajem
Fraszki sobie bajem,
Stary do Boga na niebie,
Ja wzdycham J…. do ciebie’.}: утромъ нсколько пулекъ въ марьяжъ, прогулка въ пол, во время которой философическія размышленія о преимуществахъ сельскаго образа жизни, засимъ завтракъ, посл котораго поэтъ былъ непрочь хватить рюмку — другую водки — ‘incognito’, передъ обдомъ чтеніе Скарбка {Вроятно, первыя его стихотворныя работы 1808 года. Чит. ‘Zota Przdza’, 1885 г. т. II, стр. 96.}, новыхъ газетъ, идетъ легкая болтовня (‘gadanina’) о политик, прерываемая обдомъ, посл обда и до поздняго вечера веселые галантные разговоры съ паненками о врности и любви, о мужчинахъ и женщинахъ, появлялась гитара, и подъ ея акомпаниментъ вечеръ заканчивался чувствительными романсами. Словомъ, время проводилось такъ, какъ всюду въ Польш начала этого вка. Войцицкій въ своей книг о Варшав начала этого столтія {‘Warszawa i jej ycie umysowe i ruch literacki w cigu lat trzydziestu’, t. III, 1880 г., стр. 12—20.} приводитъ очень много подобныхъ романсовъ, бывшихъ тогда въ ходу (Карпинскаго и нкот. др.), и говоритъ, что гитара играла немаловажную роль въ семейныхъ развлеченіяхъ въ эту глухую пору польской жизни, когда вс интересы сосредоточивались у семейнаго очага.
Изъ этого же посланія Бродзинскаго мы узнаемъ, что онъ ожидалъ полученія наслдства, а затмъ собирался постить Познань и Краковъ. Вскор однако ему пришлось вмст съ войсками двинуться въ Саксонію, въ битв при Лейпциг онъ былъ раненъ и взятъ въ плнъ, выпущенный затмъ на честное слово, онъ отправился отдыхать къ своей тетк въ Суликово {Въ Суликов Бродзинскій вполн наслаждался отдыхомъ. О томъ, какъ онъ проводилъ здсь время, можно судить изъ слдующаго отрывка его письма къ Ам. Грабовскому: ‘Z nowin nie dono mi nic, bo teraz chc by ow cliryzalid, а jak przyjdzie czas, cakiem nowo ukaza si przed wiatem’. Sewer. Duchiska. ‘K. В-ski.’ Pary, 1885, стр. 22.}, неподалеку отъ Кракова, а въ слдующемъ году, ‘потерявъ силы и охоту къ военной служб’, вышелъ въ отставку, полученную имъ отъ императора Александра I {‘Opis biegu ycia….’. Свидтельство объ увольненіи подписано дивизіоннымъ генераломъ Вельгорскимъ и бригаднымъ — Рентенштраухомъ.}.
Періодъ отъ 1809 по 1814 годъ мало былъ полезенъ Бродзинскому въ его умственномъ и литературномъ развитіи.
Отъ этого времени сохранилась часть походнаго дневника Бродзинскаго, и именно та, которая относится къ 1813 году {Часть этого дневника напечатана Дмоховскимъ. Почти весь онъ помщенъ въ стать Ходзька: ‘Wzmianka о yciu….’}, но въ немъ мы находимъ нкоторыя данныя, относящіяся и къ предыдущему году. Какъ видно изъ этого дневника, Бродзинскій участвовалъ почти во всхъ сраженіяхъ — былъ подъ Можайскомъ, Смоленскомъ, участвовалъ, вроятно, въ сраженіи подъ Бородинымъ и тогда именно написалъ свое стихотвореніе: ‘Duma onierza nad rzek, Moskw’. Замчательно то, что во всхъ сохранившихся отрывкахъ изъ его дневниковъ мы совершенно не замчаемъ никакого патріотическаго пыла и воодушевленія. Напротивъ,— всюду видимъ и читаемъ выраженія грусти, тоски, какое-то пассивное отношеніе къ совершающимся событіямъ. Ни одной бодрой, энергической мысли не высказываетъ онъ въ своихъ дневникахъ, но за то очень часто повторяются желанія, чтобы война скоре прекратилась, иногда встрчаются замтки о передвиженіи войскъ, о тхъ или другихъ военныхъ событіяхъ, но чаще Бродзинскій говоритъ о боле мирныхъ событіяхъ — о томъ, гд и какъ принимали офицеровъ польской арміи, какія развлеченія были имъ доставлены у того или другого помщика и т. д.
Какъ и въ прежнемъ, тарновскомъ, дневник, здсь мы находимъ записанными отдльныя мысли и выдержки изъ прочитанныхъ писателей, но ихъ немного. Дмоховскій, имвшій въ рукахъ весь дневникъ, насчиталъ около десятка французскихъ, нмецкихъ и англійскихъ именъ (англійскаго языка Бродзинскій не зналъ), изъ польскихъ авторовъ попадаются имена: Красицкаго, Выбицкаго, Cm. Потоцкаго, Яронскаго, приведено нсколько строчекъ изъ Лукреція, Тибулла. Подъ нкоторыми отрывками нтъ подписи, и можно думать, это эти отрывочныя мысли принадлежатъ самому Бродзинскому, таковы напр. замчанія о смлости, разсудительности, любви къ ближнему, занимающія нсколько страничекъ. Все это далеко не богатый запасъ литературныхъ свдній, пріобртенныхъ К. Бродзинскимъ въ бурный періодъ военной жизни.
Намъ кажется, что мы не ошибемся, если скажемъ, что Бродзинскій очень немного читалъ въ 1809—1814 годы, какъ и въ предыдущіе, да и не имлъ возможности много читать, какъ утверждаютъ это нкоторые его біографы, не приводя, впрочемъ, достаточно вскихъ фактовъ въ подтвержденіе своего мннія {Дмоховскій, стр. 371, Ходзько, стр. 16.}. Прежде всего Бродзинскій, какъ молодой офицеръ, при всей своей меланхоличности, не могъ не окунуться въ вихр удовольствій и развлеченій, какія представляетъ военная жизнь вообще и въ особенности въ такую пору, когда ликованіе было всеобщимъ, и обыватели (помщики, горожане и проч.) съ неподдльной радостью привтствовали побдоносное польское войско и его храбрыхъ офицеровъ. Вечера, балы, торжественныя встрчи, парады не могли, конечно, не отнимать много времени даже у такого скромнаго человка, какъ Бродзинскій. Что это было именно такъ, мы имемъ немало указаній въ его дневник.
Сравнительно больше времени Бродзинскій имлъ тогда, когда бригада его стояла въ Модлин, какъ это видно изъ письма Бродзинскаго къ Грабовскому {‘Przyjaciel Ludu’ w Lesznie 1836: ‘Kilko sw dodatkowych do artykuu o K. Br.’ Am. Gr(abowski?). Грабовскій приводитъ здсь письмо Бродзинскаго изъ Модлива съ жалобами на однообразіе и скуку гарнизонной жизни:
‘Tu….
W wityni Marsa srogiego
Kdy na okoto way,
А w bramie odak zuchway,
‘Kto idzie!’ wci pokrzykiwa,
Z kwitami Muza pierzchliwa,
Chocia woam, przyj si boi,
Bo szczk s&#322,yszy Marsa zbroi.
Choby przysza, spie dziaa
I miecze, gdyby ujrzaa, Uciekaby….’
Изъ этого мало извстнаго письма Бр-го мы видимъ, что муза не благоволила поэту, но если бы она и пришла, то испугалась бы грому и лязгу оружія.}. Но и тутъ едва ли онъ могъ усердно заниматься литературой и въ особенности нмецкой. Это было время вполн понятнаго увлеченія всмъ французскимъ, начиная отъ литературы и до послдней пуговицы Наполеоновскаго солдата, ко всему нмецкому пылали ненавистью и презрніемъ. Мы думаемъ, что именно въ это время занимался Бродзинскій французской литературой и языкомъ, который былъ ему такъ необходимъ и на служб, и котораго онъ не могъ выучить за одинъ годъ (1815), какъ думаютъ нкоторые біографы Бродзинскаго, настолько хорошо, чтобы тотчасъ же приступить къ переводу пьесъ для сцены. Точно также и въ слдующіе годы, въ тяжелую пору кампаніи 1812—1813 года, не могло быть и рчи о какихъ-нибудь серьезныхъ литературныхъ занятіяхъ. Пребываніе въ плну также не могло имъ благопріятствовать, какъ и пребываніе Бродзинскаго у своей тетки въ Суликов, гд онъ жилъ въ теченіи 1814 года.
Такимъ образомъ литературно-художественное и умственное развитіе К. Бродзинскаго въ эпоху 1809—1814 год. подвигалось впередъ весьма и весьма слабо, а литературная производительность его за это время выразилась главнымъ образомъ въ сочиненіи многочисленныхъ слащаво-сентиментальныхъ стихотвореній, напечатанныхъ впослдствіи подъ общимъ заглавіемъ: ‘Pieni Rolnikw’.
25-го апрля 1814 года была объявлена русскимъ правительствомъ всеобщая амнистія лицамъ, принимавшимъ участіе въ войн съ Россіей, а въ конц этого года Бродзинскій перезжаетъ на жительство въ Варшаву, съ цлью поступить на службу.
Нужно думать {Въ своей автобіографіи, записк Бродзинскій, кажется, перепуталъ факты. Онъ говоритъ довольно неясно: ‘w roku 1816 po bezpatnem zasugiwaniu si w komissyi owiecenia wyznaczone miaem obowizki zastpcy kancellisty, lecz gdy tu nie miaem innego utrudnienia, jak cigle przepisywanie naczysto, prosiem uwolnienie, ktre otrzymawszy udaem si do Kom. Rz. Spr. Wewn.’ Но изъ документовъ видно, что Бродзинскій поступилъ въ Комис. Мин. Вн. Длъ уже въ 1815 году.}, что Бродзинскій поступилъ сначала въ ‘Komis. Owiece’, гд получилъ довольно скромное мсто подканцеляриста. Но, такъ-какъ здсь кром переписыванія начисто ничего больше не требовалось, то Бродзинскій въ начал 1815 года переходитъ на службу въ ‘Kom. Rzd. Spraw Wewntrznych’, т. e. въ канцелярію Министерства Внутреннихъ Длъ. Первые девять мсяцевъ Бродзинскому пришлось прослужить безплатно въ качеств адъюнкта, а затмъ онъ былъ въ теченіи 5 мсяцевъ секретаремъ бюро комиссіи со скромнымъ жалованьемъ, какъ сообщаетъ Ходзько, въ 15 прусскихъ талеровъ въ мсяцъ {D. Chodko, ‘Wzmianka о yciu К. B-ego’, стр. 78.}. Начальство было очень довольно К. Бродзинскимъ и аттестовало его всегда самымъ лестнымъ образомъ {Такъ, напр., свидтельство ‘Kom. Rz. Sp. Wewn.’, данное Б-му при переход его на службу въ ‘Likwidac. Komis.’, удостовряетъ ‘zdolno, pilno, pracowito, niemniej najlepsze moralne postpowanie’. ‘Opis biegu ycia’, стр. 227.}. Почти одновременно съ поступленіемъ на службу въ указанныя выше учрежденія Бродзинскій опредляется на службу и въ Ликвидаціонную Комиссію, въ которой занимается тоже безплатно въ теченіи первыхъ шести мсяцевъ, а съ 27 марта 1816 года занимаетъ въ ней мсто секретаря, на которомъ и остается до прекращенія дятельности этой Комиссіи въ 1820 г. {Въ свидтельств, полученномъ Бродзинскимъ отсюда, говорится, что онъ исполнялъ свои обязанности ‘zdatnie i gorliwie’ и ‘при примрной нравственности своего поведенія’. ‘Opis biegu….’, стр. 228.}. Служба давала скудное вознагражденіе, а отнимала, конечно, много времени. Какъ разъ къ этимъ же годамъ относится и первый литературный гонораръ Бродзинскаго. Совершенно неожиданно элегія ‘на смерть Понятовскаго’ доставила ему не только громкую извстность, но и значительный заработокъ {Чит. 3 гл. нашего изслдов.}. Эта элегія, произведшая въ свое время такое сильное впечатлніе, что ея не могли безъ слезъ слушать {Чит. Wjcicki, t. III, стр. 142.}, а равнымъ образомъ и нкоторыя другія обстоятельства выдвинули Бродзинскаго и облегчили ему доступъ въ литературные кружки. Съ 1815 года онъ входитъ въ составъ редакціи ‘Pam. Warszaw.’ и въ томъ же году помщаетъ здсь статью ‘О pismach і yciu W. Reklewskiego’ и ‘Посланіе къ Ходкевичу’ {‘Pam. Warsz.’ 1815, t. I, 26.}.
Къ 1815 или, быть можетъ, къ предыдущему году относится вступленіе Бродзинскаго и въ масонскую ложу. По крайней мр въ 1815 году Бродзинскій выступаетъ со своими первыми масонскими стихотвореніями {‘Pam. Warsz.’ 1815. Cp. Zalski, ‘O masonii w Polsce’, Kr. 1889.}. Участіе въ орден вообще упрочило его положеніе въ Варшав, доставивъ ему широкій кругъ знакомствъ и поддержку среди вліятельныхъ людей Варшавы. Бродзинскій принадлежалъ къ масонской лож ‘Изида’, главнымъ мастеромъ которой былъ съ 1812 года знаменитый въ то время представитель и опора псевдоклассицизма, ученый, критикъ и переводчикъ — профессоръ Л. Осинскій.
Такимъ образомъ судьба благопріятствовала Бродзинскому и на первыхъ же порахъ его выступленія на литературномъ поприщ свела его съ однимъ изъ самыхъ видныхъ представителей польской литературы. Масонство облегчило Бродзинскому доступъ и въ театральный мірокъ. Одинъ изъ современныхъ польскихъ композиторовъ, Курпинскій, былъ тоже масонъ и даже перелагалъ масонскія стихотворенія Бродзинскаго на музыку {‘Pam. Warsz.’ 1815—1816.}.
Бродзинскій вскор перезнакомился и съ другими лицами, имвшими какое-либо отношеніе къ театру и литератур — съ Кудличемъ, Эльснеромъ, Липинскимъ, Жолковскимъ и друг. Но порученію театральной дирекціи онъ еще съ 1815 года принимается за переводы для сцены, которые доставляютъ ему небольшой заработокъ и появляются ежегодно до 1821 года, когда улучшившееся матерьяльное положеніе позволило ему бросить неблагодарный трудъ переводчика пустыхъ оперъ, оперетокъ и проч.
Литературныя занятія не отрываютъ однако Бродзинскаго отъ обязанностей службы, и онъ по прежнему состоитъ канцелярскимъ чиновникомъ.
Въ 1816 году Бродзинскій получаетъ безплатное мсто секретаря при Варшавскомъ театр. Съ этимъ мстомъ связана была отчасти и цензура драматическихъ произведеній. Должность секретаря при драматическомъ театр Бродзинскій исполнялъ въ теченіи 6 лтъ {Чит. ‘Opis biegu ycia….’}. Въ сборникахъ этого театра Бродзинскій помстилъ свою сцену: ‘Pikne sztuki’ {‘Rocznik teatru narodowego warszawskiego’ 1810—1817, стр. 4—22.}. Въ этомъ же (1816) году появляются его переводы изъ Шиллера {‘Pam. Warsz.’ 1816, VI, 214: ‘Kassandra’.}, а также первая часть его посланія къ Дафн — ‘О поэзіи’ {‘Pam. Warsz.’ 1816, IV, 85, 456.}.
Въ 1817 году онъ издаетъ вмст съ Эльснеромъ небольшую книжечку своихъ стиховъ, написанныхъ тоническимъ размромъ {‘Bibliot. Warsz.’ 1870, III, стр. 223, id. у Ходзьки.}, предпосылая этимъ стихамъ предисловіе въ защиту этого стихосложенія противъ силлабическаго.
1816—1817 годы Бродзинскій проводитъ повидимому въ усиленныхъ занятіяхъ польской и нмецкой литературой и въ начал 1818 года выступаетъ со своей знаменитой статьей: ‘Rozprawa о hlassycmoci i romantycznoci‘ {‘Pam. Warsz.’ 1818, январь — май.}, которая замчательна въ исторіи польской литературы тмъ, что именно съ нея начинается, или по крайней мр къ ней пріурочивается, горячая полемика между классиками и романтиками.
Написанная въ очень умренномъ тон, статья Бродзинскаго не понравилась, конечно, классикамъ, но вовсе не вызвала преслдованій противъ ея автора и не доставила ему непріятностей, какъ объ этомъ повствуютъ вслдъ за Ходзькомъ {‘Wzmianka….’, стр. 78.} Крашевскій, Мехержинскій, Семенскій, Здановичъ, Одынецъ и многіе другіе польскіе критики и историки, повторяя разсказъ Ходзыса о министр Потоцкомъ, который будто бы крайне оскорбительно отнесся къ Бродзинскому, призвалъ его къ себ и, перебирая послдній No ‘Pam. Warsz.’, далъ ему понять, что не читалъ его статьи и даже не разрзалъ страницъ въ ней.
Дмоховскій совершенно основательно опровергаетъ этотъ разсказъ. Рчь идетъ о Станислав Потоцкомъ, министр народнаго просвщенія, а Бродзинскій служилъ мелкимъ чиновникомъ въ Ликвидаціонной Комиссіи и въ Министерств Внутреннихъ Длъ. Спрашивается, съ какой бы стати министръ народнаго просвщенія, польскій магнатъ, призвалъ маленькаго чиновника другого вдомства для того, чтобы показать, что его статья не разрзана и не читана!
Наконецъ, есть достаточно данныхъ утверждать, что кружокъ классиковъ не былъ вовсе враждебно настроенъ противъ молодого автора статьи ‘О романтизм’. Со многими изъ нихъ Бродзинскій былъ въ хорошихъ отношеніяхъ по масонской лож (между прочимъ извстны его поздравительные стихи по случаю именинъ Осинскаго) и даже бывалъ на знаменитыхъ обдахъ генерала Красинскаго, гд собирались вс корифеи классицизма, а также былъ постояннымъ постителемъ семьи Бентковскаго {Odyniec, ‘Wspomnienia….’, стр. 312.}. Когда Одынецъ въ 1826 году пріхалъ въ Варшаву, онъ расчитывалъ застать Бродзинскаго, съ которымъ стремился познакомиться, именно здсь, въ сред классиковъ {Ibidem.}. Самъ Янъ Снядецкій, возражая на статью Бродзинскаго, отзывается объ автор съ большимъ уваженіемъ и похвалою {‘Dzienn. Wil.’ 1819, I. Чит. 2-ю главу нашей работы.}.
Статья Бродзинскаго имла характеръ эклектическій и своею умренностью могла скоре вызвать недовольство ярыхъ романтиковъ, а не классиковъ. По крайней мр, классики выступили противъ новаго направленія ожесточенными противниками только со второй половины 20-хъ годовъ {Luc. Siemieski, ‘Obz klassykw’, Полное Собр. сочин., т. 5.}, когда появились на сцену украинскіе и литовскіе романтики, а вмст съ ними и первые теоретики романтики: Островскій, Мохнацкій, Грабовскій и друг. До этого же времени классики отдлывались довольно добродушными насмшками надъ сентиментальностью и фантастической туманностью новыхъ поэтовъ. Извстны остроумныя выходки Людовика Осинскаго противъ романтиковъ и въ частности противъ Мицкевича, но вдь съ Осинскимъ Бродзинскій былъ связанъ своего рода ‘братскими’ узами!
Дмоховскій, ссылаясь на свои личныя воспоминанія, категорически завряетъ, что никакихъ преслдованій Бр-го положительно не было и не могло быть {‘Dalibg — восклицаетъ онъ — gdybym nie y w owej epoce, а miaem wtedy lat 18, gdybym nie czyta i nie pamita, co mwiono o tj rozprawie Brodziskiego, i jabym uwierzy tj powszechnej gadaninie i powtarza bym za drugimi, jak gsi za. gsiorem, e Brodziski by przeladowany przez zapamitaych klassykw’. ‘Bibl. Warsz.’ 1870, III, стр. 380.}. Къ тому же нужно прибавить, что Бродзинскому вовсе не принадлежитъ честь первенства въ дл распространенія новыхъ идей. Такъ напр. переводы изъ Шиллера первымъ сдлалъ I. Д. Минасовичъ, принесшій еще въ 1809 году ‘Bogw Grecji’ своему профессору Ф. Бентковскому {‘Cmentarz Powzkowski pod Warszaw’, t. II, 1856, Wjcicki, стр. 201.}. Въ 1811 году знаменитый Венжикъ впервые объяснилъ новую теорію драматическаго искусства въ ‘Towarzystwie przyj, nauk’ {Tomkowicz Stan. ‘Przyczynek do historyi pocztkw romantyzmu w Polsce’. ‘Archiw. do dziejw literatury i owiaty w Polsce’, t. I, Krakw, 1878. стр. 265, 266 и слд.}. Изъ его разсужденія видно, что Венжикъ былъ хорошо знакомъ съ нмецкой литературой, читалъ Шекспира, Лопе-де-Вега, Кальдерона, Альфіери, онъ цитуетъ Зульцера ‘Allgemeine Theorie der schnen Knste’, и т. д. Наконецъ, почти одновременно съ Бродзинскимъ и Каласантій Шанявскій начинаетъ свои изслдованія по нмецкой философіи {‘Zota Przdza’, IV, W. 1887. Pogld oglny P. Chin. XXIII.} и печатаетъ статью о романтизм {Wjcicki, t. Ш, стр. 139, 159.}. Такимъ образомъ въ начал 20-хъ годовъ новыя идеи были уже не новость, и къ ихъ воспріятію почва была въ достаточной степени расчищена и разрыхлена, это и сказывается въ благопріятномъ впечатлніи, которое произвела статья Бродзинскаго не только въ литературныхъ кружкахъ Варшавы и на провинціи, но и среди людей, стоявшихъ сравнительно далеко отъ круга литературныхъ интересовъ, какъ напр. ксендзъ Каминскій.
Почти всми своими житейскими успхами Бродзинскій обязанъ въ значительной степени классикамъ, которые вообще занимали въ кра видное общественное положеніе, и отъ которыхъ, конечно, вполн зависло напр. назначеніе Бродзинскаго, не имвшаго университетскаго диплома, профессоромъ по каедр польской литературы въ Варшавскомъ университет.
Благодаря своей стать ‘О романтизм’, Бродзинскій попалъ съ мста скромнаго канцелярскаго чиновника и въ учителя польской литературы и стилистики при Жолиборской школ Піяровъ. Дмоховскій слышалъ изъ устъ самого Бродзинскаго содержаніе письма, которое онъ получилъ отъ директора школы кс. Каминскаго Оно написано въ крайне любезномъ и исполненномъ уваженія тон: ‘Каминскій иметъ къ Бродзинскому дло и долженъ бы былъ первый зайти къ нему, но проситъ извинить его въ уваженіе къ его старости и многочисленнымъ педагогическимъ и хозяйственнымъ хлопотамъ, онъ приглашаетъ Бродзинскаго прибыть въ Жолиборъ, потому-что хочетъ сдлать ему предложеніе, очень важное для интересовъ и блага учащейся молодежи‘ {Дмоховскій, ‘Wspomnienia’, ‘Bibliot. Warszawska’, 1870, t. III.}. Такимъ тономъ пишутъ къ людямъ уважаемымъ, а не къ выскочкамъ и новаторамъ. И дйствительно къ началу 20-хъ годовъ Бродзинскій былъ уже извстный и всми уважаемый писатель и педагогъ, членъ многихъ обществъ, и проч.
Въ Жолиборской школ Бродзинскій давалъ уроки въ теченіи четырехъ лтъ, одновременно съ этимъ онъ читалъ поэзію и краснорчіе воспитанникамъ семинаріи Піяровъ, въ теченіи двухъ лтъ — 1819 и 1820 гг.— преподавалъ литературу въ воеводской школ Піяровъ, въ 6-мъ класс, въ томъ-же 1818 году былъ назначенъ Министерствомъ Внутреннихъ Длъ учителемъ литературы въ Варшавской консерваторіи, но отказался отъ этого мста за недостаткомъ времени {Во всхъ этихъ заведеніяхъ Бродзинскій былъ отличенъ начальствомъ, какъ ьфямрный чиновникъ и педагогъ. Такъ, Каэтанъ Каминскій, ректоръ конвикта Жолиборскаго, пишетъ о Бродзинскомъ, ‘….i…. dawa lekcye stylu i literatury z wielk pilnoci i wielkim uczniw poytkiem…. Gruntown znajomoci swego przedmiotu, pracowitoci, rzadk skromnoci i przylcadnoci obyczajw rwno by poytecznym szkolnej modziey we wzgldzie naukowym i moralnym а przeto powszechny и caego zgromadzenia konwiktu zjedna sobie szacunek, powszechn mio’ (‘Opis biegu….’, стр. 229). Точно такое же лестное свидтельство выдано Бродзпискому и изъ воеводской школы, въ которой Бродзинскій названъ ‘wzorem nauki i cnoty’ (ibid., стр. 230). Въ семинаріи Бродзинскій ‘dawa pikny wzr bogobojaznoci, skromnoci i wszystkich innych cnt chrzeciaskich’ (ibid., стр. 230). Словомъ, отзывы весьма лестные, какъ о человк самыхъ испытанныхъ правилъ.}. Слдуетъ припомнить, что въ это самое время Бродзинскій оставался на служб и въ Ликвидаціонной Комиссіи, и въ Министерств Народи. Просвщ., по прежнему состоялъ театральнымъ секретаремъ и цензоромъ, работалъ для Общества Церковной Музыки и перевелъ для него сочиненія Форкля о музык {Ibid.} (теоретическую часть), затмъ, въ 1819 году онъ былъ приглашенъ Бентковскимъ въ соредакторы ‘Pam. Warsz.’, въ 1820 году избранъ въ сотрудники (czonek prywatny) ‘Towarzystwa Przyj. Nauk’ (нчто въ род Шшиковской ‘Бесды Любителей Русскаго Слова’), а въ 1823 г. выбранъ въ дйствительные члены этого общества {Изъ отчета этого общества (.’Pam. Warsz.’ 1823 годъ, V, 117) мы узнаемъ, что Бродзинскій перенесенъ изъ ‘klassy przybranych czonkw do klassy czynnych czonkw’ одновременно со Скарбкомъ и Раковецкимъ 30 апрля 1823 года.}. Словомъ, Бродзинскаго брали, что называется, на расхватъ, и въ отношеніи къ нему мы не видимъ и тни какой бы то ни было враждебности. Со всхъ сторонъ сыпались приглашенія занять то или другое мсто, а вмст съ ними улучшалось и матерьяльное положеніе Бродзинскаго — отнюдь не удлъ выскочекъ и новаторовъ {Въ ‘Towarz. Przyj. Nauk’ Бродзинскому приходилось встрчаться со всми знаменитостями Варшавы. Вс слоны классицизма, вс столпы учености, собирались сюда въ сіяніи своей отживающей славы. Между членами существовали, но свидтельству Войцицкаго, самыя благожелательныя отношенія. ‘Это былъ одинъ семейный кружокъ, соединенный узами любви и уваженія, единой мыслью и чувствомъ’ (Wjcicki, II, 5S). Бродзинскій въ этомъ кругу былъ ближе другихъ съ Голэмбвскимъ, Скродзкимъ и Скарбкомъ. Засданія были открыты для публики, и она апплодисментами выражала свои симпатія. Апплодировали исключительно Нмцевичу, какъ предсдателю, Бродзинскому и Скарбку, что вызывало не разъ глухое недовольство среди стариковъ. ‘Это вдь не театръ, а ученое собраніе’, говорилъ не разъ Воицицкому извстный Свенцкіи (ibid. 61).}.
Весьма полезно для Бродзинскаго было участіе въ ‘Pam. Warsz.’, издаваемомъ профессоромъ университета Ф. Бентковскимъ, оно доставило ему множество полезныхъ знакомствъ. При содйствіи Бентковскаго Бродзинскій входитъ въ боле близкія отношенія съ профессорами университета, съ членами Комиссіи Народнаго Образованія, между прочимъ знакомится ближе и съ знаменитымъ Шанявскимъ {О немъ чит. М. Mochnacki, ‘Historya powstania narodu Polskiego’, а также ‘Zota Przdza’ 1886, t. II, P. Chm.} и такимъ образомъ подготовляетъ себ дорогу въ университетъ {Чит. Dmochowski. ‘Bibl. Warsz’. 1870, t. III. ‘Zwyke i ulubione jego towarzystwo, сообщаетъ Одынецъ, skadali professorowie koledzy, и ktrych skromne kolejne wieczorki obok swobodnych (?) pogadanek urozmaicay: dla modszych gry towarzyskie, dla starszych boston lub wist szelgowy’. ‘Wspomnienia….’ 322.}.
1818—1821 годы были временемъ наибольшаго разцвта поэтическаго таланта К. Бродзинскаго, періодомъ его умственнаго возмужанія. Съ этого времени Бродзинскій уже не двигался впередъ: взгляды опредлились, установились, и то, что было сказано имъ въ разсужденіи ‘О романтизм’, составляетъ основу его міросозерцанія. Въ другихъ статьяхъ, въ своемъ курс литературы, въ эстетик Бродзинскій ничего новаго уже не говоритъ.
Равнымъ образомъ и въ области поэтическаго творчества талантъ Бродзинскаго не поднялся выше того, что было создано имъ въ эту пору (‘Вславъ’, ‘Ольдина’, ‘Легіонистъ’ и проч.).
Къ этому же времени (1817—1821) относятся и его первые переводы народныхъ псенъ (псни Мадагаскара, Литовскія, Сербскія, Чешскія) {Читай IV-ю главу нашего изслдованіи.}.
Въ 1821 году Бродзинскій печатаетъ свои произведенія въ двухъ небольшихъ томикахъ въ изданіи книгопродавца Глюцберга, но уже это 1-ое изданіе было принято довольно холодно польской критикой, потому-что многія произведенія Бродзинскаго (напр. ‘Pieni Rolnikw’) устарли уже для 20-хъ годовъ этого столтія, публика переросла ихъ въ своемъ литературно-художественномъ развитіи.
Лучшіе отзывы принадлежали Дмоховскому. Одинъ отзывъ помщенъ въ женскомъ альманах ‘Ванда’ за 1821 годъ (авторъ неизвстенъ). Но ‘Ванд’ былъ уже извстенъ Мицкевичъ, привтствуемый въ ней самымъ восторженнымъ образомъ {‘Oryginalno, prostota, pikna, jdrna budowa wiersza, wyobrania ywa ognista i miao myli niezwyczajnym sposobem wyraonych jest gwn cech tego podu modego bardzo wiele obiecujcego poety’. ‘Wanda’ 1822 r., No 7, 97—114. Этотъ интересный отзывъ до сихъ поръ не отмченъ историками польской литературы.}, еще въ 1820 году мы встрчаемъ въ ней переводы изъ Байрона, Шиллера, Оссіана {‘Wanda’, tygodnik pci piknej i literaturze powicony. W. 1820. t. I. ‘Pie Ateska’, ‘Bogowie Grecyi’ Br. K. (43—198), ‘Godno kobiet’ и т. д.}. Въ 1821-мъ году Гощинскій печатаетъ въ ней свою думу ‘mier Stefana Czarnieckiego’ {‘Wanda’ 1821. t. I, стр. 26—34.}, въ этомъ году мы находимъ уже отрывки изъ ‘Child Harold’а’ {Ibid. t. IV, 1-6.} и даже цлую статью, посвященную разбору произведеній Байрона {Ibid. t. I, 115—121.}. Вполн понятно, что для редакціи ‘Ванды’ произведенія Бродзинскаго уже не представляли литературнаго событія.
Даже Дмоховскій, человкъ умреннаго, эклектическаго образа мыслей, заподазриваемый въ сочувствіи классицизму, даетъ о произведеніяхъ Бродзинскаго довольно сдержанный отзывъ въ ‘Лит. Газет’ 1822 г. {‘Gazeta literacka’ 1822, No 1—21, ‘Pima Brodziskiego’, t. I. 221, t. II, 223.}.
Для характеристики Дмоховскаго достаточно напомнить, что онъ въ предъидущей стать хвалитъ Венжика (‘Rzut oka na obecny stan literatury polskiej’), а нсколько позже признаетъ Карпинскаго народнымъ поэтомъ {‘Bibliot. polska’, 1825.}. И тмъ не мене и онъ находитъ, что многія произведенія Бродзинскаго имютъ значеніе только для полноты общаго собранія {‘…Zamilczamy o reszcie: bo chocia by mona wiele jeszcze takich naliczy, ktre po kilko strof prawdziwie piknych zawieraj, rzadko jednak natrafiamy na cao zupenie wykoczon. Pewni nawet jestemy, e i sam autor ma do ktrych przywizywa wag i dla tego je tylko w zbiorze swoim umieci, aby nie zgio, co zpd pira jego wyszo’. ‘Gaz lit.’ No 10.}. Онъ уже недоволенъ слишкомъ вольнымъ переводомъ Оссіана, но хвалитъ переводы изъ Шиллера, за исключеніемъ одного (‘Rycerz Togenburg’). Совершенно справедливыя и мткія замчанія, по нашему мннію, длаетъ Дмоховскій по поводу недостатковъ языка, туманности и неправильности рчи, отсутствія связи, шероховатости стиха и слога, и пр. {Объ этомъ подробне см. въ слдующ. главахъ.}. Рецензія заканчивается искреннимъ сожалніемъ, что авторъ не сдлалъ боле строгаго выбора своихъ произведеній для печати. Второй отзывъ Дмоховскаго сдланъ имъ въ ‘Bibl. Рolsk.’ за 1825 годъ {‘Bibl. Polsk’. 1825. ‘Uwagi nad teraniejszym stanem, duchem i dnoci poezyi polskiej’.}. Въ этомъ отзыв замчается уже наклонность оцнить историческую заслугу дятельности Казимира Бродзинскаго — врный признакъ того, что звзда поэта клонилась уже къ закату. Въ такомъ же тон мы встрчаемъ и еще два отзыва за этотъ же годъ. Знаменитый критикъ М. Грабовскій находитъ въ своей стать {‘Astrea‘, 1825. No 1. ‘Uwagi nad balladami Stef. Witwickiego z przyczeniem uwag oglnych nad szko romantyczn w Polsce’ (15—55).}, что Бродзинскій чувствовалъ потребность новаго пути, но не былъ еще въ состояніи выполнить (usprawiedliwi) новыя требованія въ своихъ произведеніяхъ. Здсь же Грабовскій высказываетъ мысль, не разъ впослдствіи повторенную польскими критиками, иногда даже безъ ссылки на автора {Напр. Rogalski L. ‘Hist. lit. Polsk.’, Warsz. 1871. t. II. стр. 391 ii слд.: также Wjcicki ‘Hist. literat.’, t. IV, стр. 57, M. Dubiecki ‘Hist. lit. polsk’ W. 1890. приводитъ это же мсто, указывая, откуда его беретъ.}, что, ‘если Бродзинскій не иметъ еще, такъ сказать, опредленной физіономіи новой школы, то слдуетъ отмтить, что это онъ сдлалъ огромный шагъ — отъ острословія къ мысли, отъ сентиментальности къ чувству, отъ искусственности къ натур’ {‘Astrea‘ 1825, No 1, стр. 54.}. Въ этомъ же смысл выражается и М. Мохнацкій {‘Dziennik Warszawski’, 1825. I: ‘О duchu i rdach poezyi polskiej’.}, который называетъ Бродзинскаго слишкомъ умреннымъ и осторожнымъ {Отзывъ дословно повторенъ въ его ‘Hist. lit. XIX w.’, 1830 г.}.
Изданіемъ двухъ томиковъ своихъ произведеній Бродзинскій, думается намъ., заканчиваетъ свою поэтическую дятельность, и ея значеніе отходитъ до извстной степени въ область исторіи. Это сознавалось уже и современными Бродзинскому критиками и съ полной опредленностью выражено въ замчательной передовой стать въ ‘Now. Polsce’ {‘Nowa Polska’, dzienn. polityczny, 5. St. 1831, No 1.}, неизвстный авторъ которой (по всей вроятности Островскій или Мохнацкій) длилъ литературу отъ 1815 до 31 года на три періода: отъ 1815—до 1822, куда относитъ и Бродзинскаго, отъ 1822 до 1828 періодъ ‘великой, торжественной, грозной революціонной поэзіи, которая увлекла (uniosa) всхъ’, и наконецъ 3-й періодъ 1828—1830, когда литература явилась выразительницей общаго революціоннаго движенія {Любопытно отмтить, что съ этимъ дленіемъ согласенъ до извстной степени и самъ Бродзинскій, имя котораго красуется среди многочисленныхъ подписей редакторовъ ‘Now. Polsk.’, включительно до 10 No этого изданія.}.
Такимъ образомъ съ самаго напала 1820-хъ годовъ польская литература длаетъ поворотъ налво: въ ней замчается сначала глухое броженіе, потомъ оно длается все сильне и сильне и приводитъ къ революціи 31-го года. Бродзинскій не замчалъ и не понималъ этого поворота: ‘кто же могъ догадаться, говорилъ онъ впослдствіи Островскому, что вы имете въ виду революцію’ {‘Nowa. Polska’. 1831. 3 Мая, No 122. Исповдь Островскаго.}, поэтому и неудивительно, что съ самаго начала 20-хъ годовъ Бродзинскій начинаетъ сближаться съ консервативнымъ лагеремъ польской литературы и становится въ непріязненныя отношенія боле или мене ко всмъ романтикамъ, которыхъ онъ называетъ уже въ 1821 году ‘либералами’ и ‘демагогами’.
Въ 1821 году Бродзинскій былъ приглашенъ профессоромъ литературы въ Варшавскій лицей, а также получилъ предложеніе одновременно читать лекціи и въ университет. Согласно представленіямъ Бродзинскаго, ему позволено было читать ‘критическую исторію литературы’ {‘Opis biegu ycia…’}. Но вступленіе въ университетъ не обошлось однако безъ непріятныхъ затрудненій. Дло въ томъ, что Бродзинскій не имлъ никакой ученой степени, безъ которой уставъ не могъ допустить назначенія на должность профессора. Черезъ своего родственника кс. Яновскаго Бродзинскій обратился къ Краковской академіи съ просьбой, не согласна ли она будетъ удостоить его хотя бы степени магистра (кандидата), для полученія которой онъ, Бродзинскій, готовъ былъ написать диссертацію. Краковская академія отвтила отказомъ, поводомъ къ которому послужило, по мннію Г. Черницкаго, недостаточно, впрочемъ, мотивированному, ‘антиромантическое настроеніе академіи’ {‘Opiekun Domowy’, 1865, t. I. Warsz. 1866: ‘Kazimierz Brodziski’ przez Gustawa Czernickiego, стр. 206.}. Тмъ не мене назначеніе состоялось, и въ 1822 году Бродзинскій открываетъ свой курсъ лекцій въ университет. Началъ онъ его 10-го октября, а кончилъ 6-го іюля 1823 года.
Въ годъ полученія Бродзинсхшмъ каедры Бентковскій ршился прекратить ‘Pam. Warsz.’ и во всякомъ случа отказаться отъ его редакціи, не будучи въ состояніи выдержать конкурренцію съ ‘Astrea’ и другими журналами боле живого и современнаго направленія {Весьма любопытно то обстоятельство, что Бентковскаго, съ которымъ въ такихъ близкихъ отношеніяхъ былъ Бродзинскій, въ Вильн молодые романтики, собиравшіеся на засданіяхъ общества Филоматовъ, уже въ 1818 году подвергали жестокимъ нападкамъ и насмшкамъ, отъ которыхъ не спасало его даже всеобщее уваженіе къ почтенному труду его — ‘Польской литератур’. См. Р. Chmielowski, ‘Adam Mickiewicz’, t. I, стр. 110.}. Бродзинскій, Скарбекъ и Скродзько берутся вести ‘Pam. Warsz.’ дальше, не желая повидимому, чтобы прекратилось изданіе, давно уже существующее. Это было единственной причиной, побудившей ихъ взяться за трудное дло веденія журнала, такъ какъ новые редакторы общали преслдовать т же цли и задачи, что и предъидущая редакція {‘Dawno Pam. Warsz., пишутъ редакторы въ объявленіи (‘Prospekt do nowego wydania…’), skonia niej podpisanych do zajcia si dalszem owego wydawaniem… Nowi jego wydawcy ten sam cel, co i dawni, sobie zakadaj i tych e samych podejmuj si obowizkw’ (‘Pam. W.’. XXI. 482).}. Улучшенія, общанныя редакціей, касались только формальной стороны дла. Очевидно, редакторы не понимали новыхъ интересовъ, возникавшихъ въ польскомъ обществ, и ничего новаго не умли уже сказать польской публик. И дйствительно, ‘Pam. Warsz.’ за 1822—1823 годы не только не выигралъ ничего, но даже потерялъ. По нашему мннію, онъ былъ гораздо разнообразне и интересне до 1Я21 года. ‘Прекрасная бумага’, предложенная новой редакціей, не могла вознаградить польскую публику за пустынную безсодержательность журнала, и ‘Pam. Warsz.’ долженъ былъ прекратиться какъ отъ своего собственнаго худосочія, такъ и отъ недостатка подписчиковъ. Роль ‘Pam. Warsz.’ въ исторіи польской журналистики была сыграна, и съ этихъ поръ названіе ‘Pam. Warsz. ‘ никогда больше уже не воскресало {Чит. Wjcicki. ‘Warszawa…’.}. Бродзинскій завдывалъ въ ‘Pam. Warsz.’ литературнымъ отдломъ, который былъ однако крайне бденъ содержаніемъ. Новыхъ литературныхъ силъ Бродзинскій не привлекъ, да и многія старыя отстали. Изъ поэтовъ мы встрчаемъ въ ‘Pam. Warsz.’ имена молодыхъ пріятелей Бродзняскаго: Витвицкаго и Залсскаго, помщавшихъ здсь свои баллады и разныя стихотворенія. Изъ нихъ Витвицкій печатался въ ‘Pam. Warsz.’ и раньше, а первыя произведенія Залсскаго были помщены въ ‘Dzienn. Wil.’ за 1819 годъ.
Б. Залсскій напечаталъ въ ‘Pam. Warsz.’ нсколько своихъ историческихъ думокъ, между прочимъ о ‘гетман Косинскомъ’ {‘Pam. Warsz.’ 1821, IX. Вотъ полный списокъ произведеній I. Б. Залсскаго, помщенныхъ въ ‘Pam. Warsz.’ за эти два года: въ 1822 г.— ‘Ludmia, duma z pieni ukraiskich’ (II. 115), ‘Niesczsliwa rodzina’, (V. 4), ‘Lubor, ballada z powieci ludu I. Zalewskego’, (VI. 130), ‘Arab и mogiy konia’, Z., ‘Pie staroczeska’ J. Z. (IX. 9. 14). Въ 1823 году — ‘Wyjtek z rycerskiego rapsodu’, ‘Janusz Bieniawski’ (II. 161—177), ‘Dumka o Hetmanie Kosiskiem’ (IX. 45).}, думку, произведшую сильное впечатлніе на молодыхъ романтиковъ, въ томъ числ и на Одынца. Кром бездарнаго Витвицкаго, писавшаго въ ‘Pam. Warsz.’ довольно часто баллады, оды, переводы ложноклассическихъ трагедій и пр. {Онъ напечаталъ въ 1822 г. ‘Jasio i Haneczka’, sielanka. (IV.), ‘Xenor i Zelina’, ballada, ‘Znikomo’, ‘Odmiana’ (X) ‘Obraz Zeny’, ‘Tryolet do Malwiny’, ‘Bitwa pod or Ossyana, przek. wolny’, въ 1823 году,— ‘Odsuga’, ballada (V), ‘Noc’, wiersz, ‘Wyimek z traged. Rasyna Mitrydat’, ‘Kroma’, ‘Minwana’ (XI) изъ Оссіана’.}, еще принималъ участіе Кант. Тымовскій, тоже близкій пріятель Бродзинскаго, одинъ изъ поэтовъ переходной эпохи. Онъ напечаталъ въ ‘Pam. Warsz.’ за эти годы нсколько отрывковъ изъ трагедіи ‘Магометъ’ Вольтера (1822 г., февр.) и нсколько мелкихъ стихотвореній. Кром того, Корженскій напечаталъ свое стихотворное посланіе къ Моравскому {‘Pam. Warsz.’ 1823, VII, ‘Wiersz do Fr. Morawskiego.}. Наряду съ этими произведеніями попадаются переводы изъ Делиля, Виргилія, Горація, нкоторыя стихотворенія древнихъ польскихъ писателей. Какой-то досужій піитъ помстилъ здсь переводъ отрывка изъ ‘Россіяды’ Хераскова (!): ‘Obraz Zimy’ (1823 г., апрль).
Стихотвореній самого Бродзинскаго немного: басни ‘Kos’ и ‘Fora i Kwiat’ (не подписанныя), стихи ‘Pobyt w grach Karpackich’, читанныя на торжественномъ засданіи ‘Tow. prz. nauk’ {26 Ноября 1821 года, чит. ‘Pam. W.’ 1822, I, 3.}, и вольный переводъ двухъ актовъ ‘Маріи Стюартъ’ Шиллера (1822, мартъ).
Изъ прозаическихъ статей мы находимъ здсь его юмористическіе ‘Listy о literaturze’ {Они были перепечатаны въ ‘Niwie’ (1876 г., t. II, 268—278). Въ ‘Pam. Warsz.’ они были помщены безъ подписи, и только въ оглавленіи содержанія 1-го тома мы находимъ буквы ‘К. В.’, разоблачающія автора.}, статью ‘О idyllii pod’wzgldem moralnym’,,O satyrze’, ‘О elegii’, ‘О Фауст и Твардовскомъ’ {‘Pam. Warsz.’ 1822. II. VI. VII, 1823. I. II. X.}. Бродзинскому же принадлежитъ переводъ довольно важной статьи ‘О poezyi ludu litewskiego’ (1822, XI, 335).
Изъ другихъ статей слдуетъ еще отмтить статью Круликовскаго: ‘Projekt planu nauki jzyka i literatury polskiej’ (1822, IV, V), ‘Myli o wychowaniu kobiet’ L*** (вроятно, Левоцкой), ‘О jzyku polskim’ Раковецкаго, ‘Wiadomos’c o lordzie Byronie i jego pismach’ и ‘О поэзіи и англійскихъ поэтахъ’ изъ ‘Revue Encyclopdique’ и др. Выборъ статей вообще былъ довольно случаенъ. Такою же случайностью объясняется переводъ довольно интереснаго мемуара временъ Богдана Хмельницкаго, Наливайки и Павлюка {‘Opis buntw ukraiskich, z hebrajskiego przek. Sterna’. ‘Pam. Warsz.’. 1823. ХІ-ХІІ.}. Въ польской литератур это была едва-ли не первая работа изъ исторіи Украины {Въ начал этого столтія извстный Чацкій написалъ ‘О nazwisku Ukrainy о pocztku kozakw’. Zdanowicz—Sowiski, ‘Rys dziejw…’, t. II, стр. 209.}. Бродзинскій видимо старался сдлать свой журналъ академическимъ органомъ и потому помщалъ отчеты о дятельности университета и ‘Tow. przyj. nauk’. Таково содержаніе ‘Pam. Warsz.’ за два года редакторства Бродзинскаго. За все это время журналъ не принималъ никакого участія въ спорахъ, оживлявшихъ другія изданія, ни разу ни однимъ словомъ не обмолвился по поводу выхода въ свтъ произведеній Мицкевича, о которомъ печать заговорила уже въ 1821 году {‘Astrea’ 1821. Д-ръ П. Хмлевскій не вполн точно указываетъ, какъ на первый отзывъ о Мицкевич, статью Гржимала въ 1823 г. (чит. ero ‘Ad. Mickiewicz’, t. I).}. Ничего нтъ удивительнаго, что ‘Pam. Warsz.’ не встртилъ поддержки въ публик.
Романтики группировались въ другихъ изданіяхъ,— въ ‘wiczeniach’, ‘Pam. Nauk.’, въ ‘Tygodn. polsk. i zagr.’ Бруно Кицинскаго, выходившемъ съ 1818 года и имвшемъ значительный успхъ {Въ журнал Кицинскаго сотрудничалъ и Горецкій, и Бродзинскій. Чит. Dmochowski, ‘Wspomnienia od г. 1806 do 1830’, Warszawa, 1858 г., стр. 153.}, въ ‘Ванд’, служившей съ 1820 года продолженіемъ ‘Tygodn.’, въ ‘Gaz. literac.’ 1821—1822 {Появленіе ея было огромнымъ событіемъ въ журналистик того времени. Чит. Р. Chmielowski, ‘Ad. Mickiewicz’, I, 189.}. ‘Orze Biay’, въ’Astrea’, редажируемымъ Гржималой, въ ‘Syb. Nadwisl. ‘, и т. д. Въ журнал же Бродзинскаго остались только эклектики, да кое-кто изъ второстепенныхъ романтиковъ. Съ такими силами трудно было конкуррировать, и ‘Pani. Warsz.’, не смотря на громкія имена редакторовъ, блую бумагу и проч. формальныя достоинства, долженъ былъ прекратить свое существованіе, вслдствіе недостатка подписчиковъ {Wjcicki, ‘Warszawa’, 1880, стр. 79, 153.}. Его мсто заступили два солидныхъ и ученыхъ журнала: ‘Bibl. Polska’ Дмоховскаго и ‘Dzie. Warszawski’, издаваемый подъ редакціей Подчашинскаго и Мохнацкаго.
1821—1823 годы жизни Бродзинскаго отмчены изумительно-плодовитой дятельностью. За это время онъ составляетъ свою ‘критическую исторію польской литературы’, впервые перечитавъ для этого многіе уже забытые памятники литературы, также курсъ эстетики, стилистики, продолжаетъ журнальную дятельность, редактируя литературный отдлъ ‘Pam. Warsz.’, печатаетъ въ немъ, а также и отдльно, боле двадцати статей оригинальныхъ и переводныхъ, наконецъ, по заказу книгопродавца Глюцберга переводитъ Гте ‘Cierpienia modego Wertera’ {Wjcicki, t. III, стр. 135. За свои переводъ Бродзинскій получилъ 300 z.. а изданіе, напечатанное въ 1500 экземплярахъ, разошлось въ три мсяца. Переводъ былъ встрченъ восторженными отзывами въ ‘Gaz. Liter.’ за 1821 (на перевод однако стоитъ 1822 годъ. Чит. Р. Chmielowski, ‘А. Mickiewicz’, t. I, 189).}. Такая плодовитость Бродзинскаго при неизбжной поспшности въ работ отражалась на внутреннемъ достоинств его произведеній и крайне вредно вліяла на его здоровье. Весною 1824 года Бродзинскій для поправленія своего надорваннаго работой здоровья вызжаетъ за границу и направляется въ Италію.
По дорог онъ гоститъ въ Праг, гд знакомится съ чешскими писателями и чешской литературой, дружится съ Целиковскимъ и Колларомъ {Чит. Felinka, ‘Brodziski i Czelakowski’, ‘Kraj’ 1888, No 18, dodatek.}. Но не дохавъ до Рима, онъ возвращается въ Чехію, въ ‘Королевые Вары’, гд остается для пользованія мстными водами.
‘Чешская вода, пишетъ онъ но этому поводу Челяковскому, полезне мн, чмъ итальянское вино’ {Ibid., стр. 5.}.
Пробывъ нкоторое время на водахъ, онъ перезжаетъ въ Швейцарію, посщаетъ Парижъ и въ 1826 году возвращается въ Варшаву черезъ Франкфуртъ, Дрезденъ, Бреславль, съ однимъ ясно прочувствованнымъ убжденіямъ, что ‘дома лучше’.
Какія впечатлнія кром того вынесъ Бродзинскій изъ своего продолжительнаго путешествія,— мы не знаемъ, и объ этомъ нельзя не пожалть, такъ-какъ дорожныя замтки и наблюденія даютъ превосходный матерьялъ для характеристики умственной и нравственной физіономіи путешественника. Дневникъ, веденный въ это время Бродзинскимъ, почти ничего не даетъ въ этомъ отношеніи, потому мы и въ прав предположить, что путешествіе не произвело сильнаго впечатлнія на Бродзинскаго и оставило слабый слдъ въ его умственномъ развитіи. Вообще онъ былъ мало наблюдательнымъ человкомъ. Если мы припомнимъ походный его дневникъ изъ временъ наполеоновскихъ войнъ, то и здсь поразитъ насъ та же скудость впечатлній.
Въ Варшав Бродзинскаго, видимо, ожидали еще раньше, въ 1825 году, и въ росписаніи лекцій на этотъ годъ мы находимъ и его фамилію, причемъ сказано, что о времени чтенія лекцій будетъ объявлено посл (diebus et horis posthac designandis).
Въ 1825 же году Бродзинскій былъ удостоенъ степени доктора философіи и утвержденъ въ степени ординарнаго профессора {P. Climilowski, ‘Studya…’, стр. 149.}. Въ 1826 году посл двухъ-лтняго перерыва Бродзинскій возобновляетъ свой курсъ литературы и между прочимъ на торжественномъ акт говоритъ очень интересную рчь ‘О powoaniu i obowizkach modziey akademickiej’, а въ торжественномъ засданіи ‘Tow. Przyj, nauk’ свое стихотвореніе ‘Pobyt w Alpach’.
Въ теченіи первыхъ двухъ лтъ по возвращеніи онъ читаетъ кром литературы и курсъ эстетики, по одному часу, а третій часъ по прежнему удляетъ практическимъ занятіямъ {‘Index praeleetiormm’ за 1826—7 и 1827—8 учебные годы.}.
Увидвъ, что курсомъ эстетики студенты мало интересуются, Бродзинскій прекращаетъ ея чтеніе и преподаетъ стилистику и курсъ литературы, перенеся утреннія лекціи на вечеръ (отъ 5 до 6 та с. въ т же дни). Въ такомъ вид читалъ онъ свои лекціи до самаго закрытія университета, послдовавшаго въ 1831 году.
Еще въ 1826 году, по возвращеніи изъ-за границы, какъ сообщаетъ Дмоховскій, Бродзинскій женился на дочери варшавскаго обывателя Викторіи Голли.
Въ семейной жизни онъ былъ очень счастливъ. Одынецъ познакомился съ его женой въ годъ своего вторичнаго прізда въ Варшаву и отзывается о ней съ большимъ уваженіемъ: ‘рдко, говоритъ онъ, встрчалось мн видть такую удачно подобранную пару не только по характеру, но даже и по вншности и по выраженію лица. Очевидно, это была ‘жена, отъ Бога опредленная’, какой считалъ ее и самъ Бродзинскій, и хотя впослдствіи мн приходилось не разъ выслушивать мннія, что она не подходила ему по своему умственному развитію и образованію, но я лично, какъ свидтель и очевидецъ ихъ счастливой семейной жизни, пришелъ только къ убжденію, что предопредленіе видимо не по этому камертону устанавливаетъ гармонію въ супружескихъ отношеніяхъ’ {‘Wspomnienia’, стр. 315.}.
Нужно, впрочемъ, замтить, что Бродзинскій и не требовалъ отъ жены образованія, въ женщин не искалъ ничего больше, какъ такъ называемыхъ семейныхъ добродтелей: домовитости, кротости, умнья хозяйничать и любви къ дтямъ. ‘Для женщинъ, говорилъ онъ, семья — это весь міръ, для мужчины весь міръ — его семья’ {Чит. ‘Rne myli о kobietach’, ‘Myli о wychowaniu kobiet’, ‘Pikno i, wynioso’ и друг.}.
Къ характеристик Бродзинскаго и его жены нужно прибавить еще одну общую имъ черту — необыкновенную робость, которая была отчасти слдствіемъ ихъ природной скромности и воспитанія, отчасти объяснялась темпераментомъ. Бродзинскій былъ внимательнымъ и полнымъ нжности мужемъ и отцомъ {Чит. ‘Wspomienia…’, 316—317.}. Для своей единственной и нжно любимой дочери Каруси онъ написалъ и свои ‘Wspomnienia’ {}.
Семейное счастье съ одной стороны, съ другой солидное общественное положеніе и матерьяльная обезпеченность наполнили душу Бродзинскаго полнымъ спокойствіемъ и довольствомъ. Ничего большаго и лучшаго онъ не ожидалъ и не желалъ, оставалось только заботиться о здоровь, сохранять пріобртенное, довольствуясь установившимся statu quo.
Такое настроеніе въ связи съ ростущимъ по мр житейскихъ успховъ самоуваженіемъ отражается въ его отношеніяхъ къ различнымъ партіямъ и во взглядахъ на разные политическіе вопросы. Какъ мы уже говорили, съ самаго начала 20-хъ годовъ выступаютъ на арену литературы и публицистики виленскіе и украинскіе романтики и подъ прикрытіемъ споровъ о классицизм и романтизм подготовляютъ общество къ революціи. Островскій, Грабовскій, Мохнацкій, Гощивскій, Ляхъ Ширма, самъ Мицкевичъ становятся во глав этого направленія и открываютъ бой цлымъ рядомъ задорныхъ, страстныхъ статей, въ которыхъ стараются прикрыть свои политическія тенденціи литературной ферулой.
На то, что польскій романтизмъ безспорно имлъ революціонный характеръ, указываютъ Брандесъ {‘О poezyi polskij XIX stulec’, W. 1887.}, Хмлвскій, Белциковскій, Дмоховскій и многіе другіе (мы будемъ еще имть случай подробне поговорить объ этомъ). Революціонность новаго направленія живо чувствовалась упитанными и отяжелвшими классиками и вообще всми благонамренными людьми. Уже въ 1821 году, какъ мы указывали, Бродзинскій называетъ представителей новаго направленія ‘либераламиидемагогами’ {Чит. 2-ю главу.}.
Со второй половины 20-хъ годовъ полемика длается все боле и боле оживленной, нападки на отжившій классицизмъ все громче и сильне. Въ лиц ея представителей романтики стремились заклеймить презрніемъ всхъ сторонниковъ существующаго порядка.
При такихъ условіяхъ, конечно, тщетно пытался Бродзинскій взывать къ голосу разсудительности, тщетно совтовалъ умренность и благоразуміе въ движеніи, въ которомъ не участвовалъ и значенія коего не понималъ. Романтики долгое время относились къ Бродзинскому съ почтеніемъ, признавая за нимъ довольно почетную роль въ исторіи развитія польской литературы, они долгое время старались объяснить себ очень многое въ произведеніхъ Бродзинскаго излишней умренностью автора, его скромностью, темпераментомъ. Надъ нимъ подшучивалъ Мицкевичъ, первоначально довольно скромно полемизировалъ Мохнацкій, но по мр сближенія Бродзинскаго съ классиками раздраженіе все росло и росло взаимно. Въ 1880 году Бродзинскій выпускаетъ 1-й томъ предполагавшагося полнаго собранія его произведеній {‘Pisma rozmaite К. B-ego’, t. I, Warszawa, nakadem autora, 1830.}, и здсь помщаетъ гнвную статью ‘О exaltacyi’, всецло направленную противъ романтиковъ. Дальше молчать нельзя было, уваженіемъ и личными симпатіями къ Бродзинскому приходилось пожертвовать ради успха того дла, которое составляло цль всей романтической агитаціи. Какъ извстно, враждебныя рецензіи такъ ошеломили Казимира Бродзинскаго, что онъ оставилъ мысль о продолженіи изданія и даже прекратилъ печатать свои стихотворенія въ журналахъ. Первое ршительное нападеніе было сдлано Мохнацкимъ {Wjcicki. ‘Warszawa’, стр. 119.}, вслдъ за нимъ написалъ великолпную, полную изумительной энергіи и дкости статью I. Островскій {‘Dziennik powszechny krajowy’ 1830, No 130: ‘Co s, prawida’, стр. 660—662.}, это былъ бурный порывъ втра, предшествующій революціонному урагану. Бродзинскій былъ имъ уничтоженъ, стертъ съ лица земли, романтизмъ могъ торжествовать полное низверженіе авторитетовъ. Тщетно Бродзинскій старается возражать {Ibid. No 134, стр. 684.}, въ его же защиту выступаетъ Р—а {Ibid. No 136. Отвтъ Островскаго въ No 140.} и отчасти Е. К. {‘Gazeta Polska’ 1830, No 124.} и неизвстный авторъ рецензіи въ ‘Pam. dla pci pikn.’ {‘Pam. dla pci piknej’ t. II. ‘Pisma K. B-ego’, стр. 175, также 85 рецензія элегіи, t. I.} — все это уже не могло возвратить Бродзинскому его значенія., молодежь неудержимо стремилась къ перевороту, къ которому вело тайное общество, устроенное П. Высоцкимъ 15-го декабря 1828 года {M. Mochnacki, ‘Powstanie Narodu Polskiego’, t. II, 1863, Pozna.} при участіи почти всхъ выдающихся силъ романтиковъ {Ibid. стр. 85—86.}. До конца 1830 года идетъ еще замаскированная якобы литературная борьба, въ которой на сторон романтиковъ, т. е. заговорщиковъ, стоитъ ‘Dz. Powsz. Krajowy’ и ‘Kurj. Polski’ {M. Mochnacki, ‘Hystorya powstania’, t. II, а также Smit, ‘Geschichte des polnischen Aufstandes’, I. Срави. Spacier, ‘Geschichte des Aufstandes’, I.}, на сторон противниковъ — ‘Gazeta Polska’, къ которой примыкаетъ и Бродзинскій.
Въ ноябр вспыхнула революція, и бурный потокъ ея унесъ съ собою и Бродзинскаго {‘Zwidy ju i schorzay, говоритъ о немъ Заясскій, odzyska artko Napoleonowskiego wojaka, jak mg i umia najlepiej krzta si okoo sprawy: na posterunkach w stolicy z karabinem na plecach, przeduma wiele nocy i owoce tych duma przesya czonkom rady’. (Duchiska…. 46).}. 7-го декабря онъ уже молится ‘Do Boga’:
Z gruzw wizienia woamy do ciebie:
Wr nam ojczyzn, o Boe na niebie,
Bez ktrej rwnie, jak bez ciebie, Boe,
Lech y nie moe! 1).
1) ‘Patryota’, No 7. Перепечатано въ ‘Bard Oswobodzonej Polski’, а также въ сборник ‘Zbir pism rozmaitych, w czasie powstania wychodzcych’.
10-го декабря онъ печатаетъ другой гимнъ, распваемый на мотивъ Домбровскаго:
Pady turmy, spady pta,
Wolnym soce wieci.
Ledwo do ci, Matko wita,
Serce nie wyleci 1).
1) ‘Patryota’, No 10, ‘Mazur’. Оно же въ ‘Podchor&#380,y‘, No5, 14 Grudnia. Вс стихотворенія этого періода не вошли въ собраніе соч. Б—го.
Бродзинскій призываетъ всхъ:
Hej! suchajcie w cztery strony,
Wy, bracia dalecy!
Rzucie jarzma, rzucie brony,
А kosy na piece.
Такое же воинственное стихотвореніе печатаетъ Бродзинскій и на слдующій день {Ibid. No 11.}:
Dalej do broni, do broni, sarmaci!
Ostatnia godzina bia.
Powstacie z martwych, martwych wzbudcie bracir
Bdzie Lechja, czem bya.
6-го января онъ печатаетъ въ ‘Kurj. Polsk.’ стихотвореніе ‘Do Polek’, въ которомъ объясняетъ, что ‘tylko w wolnej piersi ma prawa mio dla was paa, Polka tylko ta zwycia, co wolnem serce daa {‘Kurjer Polsld’ 6 Stycznia, No 382, стр. 1978.}. 28-го января помщаетъ огромное стихотвореніе въ ‘Now. Polsk.’, представляющее очеркъ прошлаго со времени Внскаго конгресса и до новыхъ дней {‘Nowa Polska’, 1831, No 31, 28 St. ‘Rok 1830’.}. Стихи Бродзинскаго видимо нравились, какъ это видно изъ того, что они перепечатывались одновремено нсколькими изданіями. Съ 5-го января 1831 года начинаетъ выходить новый органъ ‘Nowa Polska’, и въ немъ въ числ многочисленныхъ редакторовъ, подписывающихъ его (Лелевеля, Высоцкаго, В. Мохнацкаго, М. Мохнацкаго, Островскаго, В. Z Wierzchowski, Ад. Туровскаго, I. Богд. Залсскаго, Nabielaka), мы находимъ на третьемъ мст и подпись Бродзинскаго. Очевидно, состоялось примиреніе съ романтиками, когда выяснилась истинная причина ихъ нападокъ, и романтики были не прочь воспользоваться и именемъ низвергнутаго авторитета. Но полнаго сближенія быть не могло: между Бродзинскимъ и романтиками было органическое несходство въ настроеніи и міровоззрніи, и вотъ поэтому возникаютъ, вроятно, вновь несогласія въ самомъ состав редакціи, и съ No 10-го имя Бродзинскаго уже не стоитъ въ списк редакторовъ, а вмсто него появляется имя Гощинскаго. Въ No 20-мъ, по поводу новыхъ недоразумній, Бродзинскій опять полемизуетъ съ Островскимъ {‘Odpowied I. B. Os — kiemu’, 24 Stycznia.}. Впрочемъ, прежней вражды уже не было, и въ начал мая Островскій пишетъ свою исповдь, въ которой воздаетъ должное заслугамъ Бродзинскаго, высказываетъ ему глубочайшее почтеніе и признательность за вліяніе, какое имли на него въ молодости произведенія Бродзинскаго, и откровенно объясняетъ свои прежнія нанадки на него политическими причинами {‘Nowa Polska’ 1831, No 122.}.
Боле близкаго участія въ событіяхъ 1831 года, какъ кажется, Бродзинскій не принималъ. Все ограничилось нсколькими стихотвореніями. 1 апрля онъ еще напечаталъ въ ‘Kurj. Polsk.’ три стихотворенія: ‘Dumka’, ‘Nadgrobek Julianowi Maachowskiemu’, ‘Nadgrobek Kasim. Plichtie’ {‘Kurjer Polski’, 1831, No 535.}, а на пасху въ томъ же изданіи {Ibid. No 437, стр. 507.} ‘Na dzie zmartwychwstania Paskiego ‘, гд проглядываетъ мысль провести аналогію между страданіями и воскресеніемъ Христа и польскимъ народомъ. Около этого же времени Бродзинскому было сдлано предложеніе взять на себя редакцію новаго органа: ‘Zjednoczenie’, но онъ отказался {‘Nowa Polska’, No 167.}, хотя и напечаталъ здсь свое послднее произведеніе, относящееся къ этому времени {‘Zjednoczenie, dziennik narodowoci powicony’. Rok 1831 dnia 1 Lipca. ‘Do Gospodarza. Pie za czasw Rosyjskich napisana’. K. Br.}, 8-го мая Бродзинскій на засданіи ‘Tow. przyj nauk’ держалъ рчь ‘О narodowoci’ {‘Mowa o Narodowoci’, ‘Bibl. Mrwki’, t. 52, Lw. 1878.}, въ которой силенъ религіозно-мистическій элементъ, и которая заключаетъ въ себ нападки на Внскій конгрессъ и Александра I.
Такъ-какъ активнаго участія въ борьб Бродзинскій не принималъ, то по окончаніи войны онъ могъ остаться въ Варшав и даже получилъ пенсіонъ, какъ бывшій профессоръ только-что закрытаго университета. Чтобы поправить свое стсненное положеніе, Бродзинскій вновь берется за трудъ журналиста, принимаетъ на себя редакцію журнала ‘Magazyn powszechny ‘ и издаетъ альманахъ, Jutrzenka ‘ и проч. {Maryan Dubecki, ‘Historya literatury Polskiej, na tle dziejw narodu kre lona’, Warsz. 1890. Дубецкій говоритъ: ‘Od roku 1823 (? 1833) kierowa ‘Magaz. Powszechnym’, ktre w swoim czasie budzio umys z upienia w epoce niepomylnej dla pimiennictwa’, стр. 180.}.
Въ послдній періодъ его жизни усиливается религіозно-мистическое направленіе, и въ его взглядахъ проскальзываютъ нкоторыя черты позднйшаго мессіанизма {Rut. ‘Posanie do braci wygnacw’, ‘Bibl. Mrwki’, t. 52. Lw. 1878.}.
Здоровье Бродзинскаго все боле и боле слабло. Въ послдніе годы у него образовался на правомъ плеч какой-то наростъ, который не давалъ ему покоя.
Для поправленія здоровья онъ вызжаетъ въ начал 1835 года за границу (по паспорту) {Крашевскій сообщаетъ (‘Atheneum’ 1844, VI, стр. 37), что Бродзинскій выхалъ первоначально только для отдыха въ Краковъ въ 1834 году, потомъ возвратился въ Варшаву и оттуда уже, не чувствуя улучшенія здоровья, выхалъ за границу. Послдній вечеръ провелъ Бродзинскій въ дом своихъ пріятелей Левоцнихъ (S. Duchiska, ‘К. B-ski’, стр. 54—55).}. Въ начал іюня этого же года съ нимъ неожиданно встртился на улицахъ Дрездена Одынецъ и былъ пораженъ вншнимъ видомъ Бродзинскаго.
‘Физическія и нравственныя страданія слились въ одномъ выраженіи его блднаго, какъ будто еще боле уменьшившагося лица’. Бродзинскій какъ разъ искалъ Одынца. о прізд котораго въ Дрезденъ ‘онъ узналъ изъ только-что полученнаго письма Левоцкой.
Здсь въ Дрезден Одынецъ нашелъ для больного Бродзинскаго подходящее помщеніе — квартиру, на которой поочередно жили уже Гарчинскій, Витвицкій и Борецкій. Больного не покидали его друзья и знакомые. Очень часто навщали его, кром Одынца, Ад. Циховскій и семейство Водзицкихъ, съ которымъ Бродзинскій былъ въ особенно дружескихъ отношеніяхъ.
За время трехнедльнаго пребыванія Бродзинскаго въ Дрезден въ здоровьи его послдовало замтное улучшеніе, поэтъ оживился и съ удовольствіемъ разсказывалъ Одынцу различные эпизоды своей жизни: вспоминалъ о брат, о Реклевскомъ и съ благодарностью говорилъ о томъ вліяніи, какое оказалъ онъ на его развитіе. Говорилъ также о томъ, что писалъ,— о своихъ рукописяхъ, и сообщилъ между прочимъ и о томъ, что оставилъ въ Царств Польскомъ начисто переписанныя ‘воспоминанія молодости’ {По поводу этихъ воспоминаній, а также многихъ другихъ рукописей Бродзинскаго г-жа Духинская (стр. 55) утверждаетъ, что вскор посл смерти поэта у его жены былъ произведенъ обыскъ и по странной случайности обыскъ производилъ извстный малорусскій писатель Стороженко, который и захватилъ съ собой вс рукописи Бродзинскаго, пересылая потомъ отрывки изъ нихъ въ ту или другую польскую газету. Насколько это врно, судить не беремся.}, а также очень важную по его мннію историческую статью: ‘О trzech epokach ksztatowania sie i objawiania character и szlachty naszj pod wpywem szci Bogarodzicy’. Въ конц іюня Бродзинскій выхалъ на воды въ Карльсбадъ {Передъ отъздомъ въ Карльсбадъ, Бродзинскій написалъ Одынцу на клочк бумаги два двустишія, въ которыхъ, вроятно, хотлъ выразить свой взглядъ на жизнь и общественную дятельность:
‘Nie zwaaj, e ci zarzut ssmolubstwa czeka,
Mw o sobie, gdy w sobie zbadae czowieka’, и
‘Drobiazg nie jest bagosci, Drobna w kroplach rosa
Rzewi ziemi i odbija niebiosa’.
Это были послднія написанныя имъ въ жизни строчки (‘Wspom. zprzesz.’, Odyca).}, а въ август возвратился въ Дрезденъ совершенно умирающимъ человкомъ {Послднія минуты его жизни описаны Одынцемъ въ его ‘Wspomn. z przeszoci’.}.
Физическія страданія, а также безпокойство и заботы о семь, онъ переносилъ съ терпливымъ смиреніемъ искренне врующаго, религіознаго человка. ‘Это была тихая покорность вол Бога, власть котораго и Его предопредленія Бродзинскій признавалъ въ теченіи всей своей жизни’ {Odyniec, ibid.}.
Незадолго до смерти Бродзинскій видлъ сонъ: ему казалось, что Искупитель пришелъ за нимъ, и онъ былъ убжденъ, что это видніе было на яву и знаменуетъ скорую его кончину. Онъ продиктовалъ Одынцу письмо къ своей жен, исповдался у нмецкаго священника Миль де и тихо скончался 16-го октября 1835 года, мирно освщаемый догорающими лучами заходящаго солнца.
Подъ свжимъ впечатлніемъ его смерти Одынецъ написалъ прочувствованное стихотвореніе, въ которомъ описываетъ послднія минуты усопшаго, и которое много разъ потомъ было напечатано въ различныхъ изданіяхъ {Чит. ‘Zota Przdza’, I, 1884, стр. 48.}. Смерть Бродзинскаго, кром Одынца оплакали, сколько намъ извстно, еще два поэта. Изъ нихъ первому Псковскому, принадлежитъ элегія, сообщаемая Скимборовичемъ {‘Przegld Naukowy’, 1842, t. III.}. Она оканчивается такъ:
‘Wrd wesela, czy wrd trudu
Czyje milsze pieni, czyje?
Pacz, prostoto! o pacz, ludu:
Twj poeta ju nie yje!’
Другая элегія — ‘Do K. B., duma alu’ была написана А. Войсковскимъ {‘Tygodnik literacki’, 1841, t. IV.}.
Пробгая мысленно сдланный нами краткій біографическій очеркъ, нельзя не обратить вниманія на т условія, въ которыхъ завершается вся литературная и ученая дятельность Казимира Бродзинскаго. Вся огромная масса его оригинальныхъ произведеній, его многочисленные переводы, его научныя статьи, курсы университетскихъ лекцій, все это появляется приблизительно въ 12-лтній промежутокъ времени между 1818—1830 годами. За 12 какихъ-нибудь лтъ Бродзинскимъ напечатано по нашему разсчету не мене 8000 страницъ печати in-4. Такая изумительная плодовитость должна была неизбжно отразиться на содержаніи его произведеній. Бродзинскому положительно некогда было, при многочисленности своихъ не только литературныхъ, но и служебныхъ занятій, вдумываться въ свои произведенія, расширить свой кругозоръ основательнымъ и разностороннимъ образованіемъ. Мы уже говорили, что до 1815 года Бродзинскій имлъ еще меньшую возможность заняться своимъ развитіемъ. Мы думаемъ, что только періодъ между 1815— 1818 годами былъ самымъ свободнымъ временемъ для Бродзинскаго, и тогда-то, мы полагаемъ, онъ и пріобрлъ главнымъ образомъ знакомство съ французской и нмецкой литературами. Съ 1818 года, мы убждены въ этомъ, Бродзинскому приходилось больше давать, чмъ брать, поэтому-то мы и не замчаемъ при всемъ обиліи его работъ за это время почти никакого качественнаго движенія впередъ, никакихъ данныхъ въ пользу того, что мысль писателя и его духовная пытливость продолжали работать.
Какъ поэтъ, онъ былъ человкомъ очень мало наблюдательнымъ и вынесъ изъ жизни весьма небольшой запасъ художественныхъ образовъ и впечатлній, какъ ученый и какъ критикъ, онъ обнаруживаетъ весьма ничтожную оригинальность. Въ своихъ научныхъ и критическихъ работахъ Бродзинскій обыкновенно слдовалъ тому или другому европейскому образцу, но такъ-какъ времени и развитія у него не хватало для того, чтобы углубиться, уразумть изучаемаго писателя, то и сказывается во всхъ его произведеніяхъ одна и та же любопытная черта: вопросъ трактуется всегда поверхностно, авторъ избгаетъ философскихъ абстракцій, которыя ему кажутся туманной метафизикой, онъ стремится стать на практическую почву, благодаря чему его статьи выигрываютъ въ популярности, но много, теряютъ въ содержательности и врности сужденій, подчасъ совершенно искажающихъ подлинникъ. Такъ напр., переработано Бродзинскимъ разсужденіе Шиллера: ‘lieber naive und sentimentalische Poesie‘, совершенно утратившее въ передлк Бродзинскаго свой философскій, глубокомысленный характеръ {Чит. его статьи: ‘объ идилліи’, ‘элегіи’, ‘сатир’ и т. д.}, другое разсужденіе Шиллера ‘Die Schaubhne, alseine moralische Anstalt betrachtet’, была совершенно не понято и даже извращено Бродзинскимъ въ курьезной стать ‘О deniu polskiej literatury’. Статья Гердера, переведенная Бродзинскимъ для ‘Pam. Warsz.’ (1820) {‘О wpywie rzdu na nauki i nauk na rzd’.}, подверглась такимъ же измненіямъ, равно какъ и знаменитая статья Шеллинга ‘Ueber das akademische Studium’, имвшая вполн философскій характеръ и получившая практическую обработку въ рчи Бродзинскаго ‘О powoaniu i obowizkach modziey akademicznj’ (1826). Въ своемъ курс стилистики, какъ сознается и самъ Бродзинскій {‘Pisma’, Pozna, t. V, 140.}, онъ пользовался преимущественно трудомъ Аделунга ‘Ueber den deutschen Styl ‘, въ курс эстетики цлая глава ‘ О возвышенномъ и прекрасномъ’ есть почти дословный переводъ изъ Канта ‘Ueber das Schiene und Erhobene’, на что обратила уже въ свое время вниманіе г-жа Земенская, скромно замтившая, что Бподзинскій слишкомъ ужъ много выписокъ длаетъ изъ Канта {‘Pierwiosnek, zoony z pism samych dam….’ 1841: ‘Poezya i K. z Krolwki’, E. Z.}. Многія размышленія Бродзинскаго о нмцахъ и романтизм навяны книгой m-me de Stal ‘De l’Allemagne’, его сужденія о Шекспир и даже цлые отрывки заимствованы у Шлегеля {Becikowski, ‘Ze studyw….’, стр. 447. Да и статья о романтизм напоминаетъ во многомъ лекціи Шлегеля о новой и древней литератур.}. Увлеченіе Оссіаномъ, интересъ къ народной поэзіи — дло вліянія Гердера. Нечего, конечно, и говорить, что имла огромное вліяніе и ‘Hamburgische Dramaturgie’ Лессинга, послужившая основой для статьи ‘О dramatyce polskiej’. Даже въ работахъ по исторіи польской литературы проявляется та же несамостоятельность ума Бродзинскаго. Какъ извстно, все дленіе исторіи польской литературы на періоды заимствовано имъ изъ почтеннаго труда Бентковскаго {F. Bentkowski. ‘Historya literatury polskiej, wystawiona w spisie dzie drukiem ogoszonych’, Warszawa, 1814, t. I, II, трудъ, имющій, но мннію Эстрейхера, и до сихъ поръ громадную научную цнность.}.
Такая же несамостоятельность, какъ мы докажемъ ниже, характеризуетъ и поэтическую дятельность Бродзинскаго.
Отсутствіе самостоятельности Бродзинскій старался замнить усердіемъ и трудолюбіемъ. Его способность къ работ по истин поразительна. При той ограниченности времени, какое онъ могъ удлять чтенію европейской литературы, становится просто непонятнымъ, когда и гд Бродзинскій могъ пріобрсти столь значительныя познанія въ этой области. Онъ былъ знакомъ со всми произведеніями французскихъ и нмецкихъ ложноклассиковъ и переводилъ отрывки изъ нихъ, кром Корнеля, Расина, Вольтера, онъ читалъ Мольера {‘Pisma….’, Pozna, t. VII. 294, VI. 52, 93, 94.}. Изъ нмцевъ, кром Геснера, ему извстны, и онъ часто упоминаетъ Галлера, Гагедорна, Утца, Виланда, съ которыми познакомился еще въ Тарнов. Въ своемъ курс литературы Бродзинскій посвящаетъ отдльную главу очерку литературной дятельности Петрарки, Боккачіо, Данте, изъ англійскихъ писателей ему извстны: Стернъ, Гольдсмитъ, Грей, Оссіанъ, Вальтеръ-Скоттъ, послднихъ двухъ онъ даже переводитъ (вроятно, съ нмецкаго), не стсняясь, впрочемъ, передлывать, много разъ говоритъ онъ о Байрон, котораго называетъ ‘падшимъ ангеломъ’ и котораго совершенно не понимаетъ {Ibid. t. III. 110, t. V. 552-3, t. VI. 40, 170, 172, 178—180 и т. д.}. Но произведенія Шекспира однако извстны Бродзинскому не вс, и то главнымъ образомъ т, которыя являлись на польской сцен въ благовоспитанныхъ французскихъ передлкахъ Дюси. Согласно установившейся мод Бродзинскій очень часто говоритъ о Шекспир, восхваляя его, но не понимая и не сочувствуя его ‘грубости’ {Ibid. t. III. 219, VI. 52, VIII. 296—299. Также см. въ стать о романтизм.}.
Въ его сочиненіяхъ мы находимъ отдльныя статейки и замчанія о Тассо, Мильтон, Лафатер, Драйден, Вальтеръ-Скотт, Петрарк и нкоторыхъ другихъ писателяхъ новыхъ и среднихъ вковъ {Ibid. t. VIII. 225-299.}.
Всего боле былъ знакомъ Бродзинскій съ нмецкой литературой: писатели ‘Sturm-und-Drang Feriode’, произведенія Лессинга, Гердера, Шиллера, Гте были хорошо ему извстны, но Гте не оставилъ серьезнаго слда въ литературной дятельности Бродзинскаго и его развитіи {Всего два-три мелкихъ перевода (‘Pasterz’ и др.), и ничего больше.}, а въ отношеніи къ Шиллеру по временамъ сказываются еще предразсудки XVIII вка.
Произведенія современныхъ славянскихъ ученыхъ и писателей мало извстны Бродзинскому, хотя онъ и занимался переводами славянскихъ псенъ. Въ ‘Farn. Warsz.’ его редакціи мы находимъ отрывокъ изъ ‘Россіяды’ Хераскова въ то время, когда вся Россія зачитывалась уже Жуковскимъ и Пушкинымъ. Кром того, ему извстны ‘Слово о полку Игорев’ и ‘Краледворская рукопись’. Изъ ученыхъ онъ упоминаетъ одинъ разъ Карамзина и Шафарика {Лекц. о славянск. литератур.}, нтъ ни одной строчки даже о Караджич. Изъ иностранныхъ ученыхъ Бродзинскій часто ссылается въ своихъ работахъ на имена братьевъ Шлегелей, Лессинга, Шеллинга, Канта, Ж. П. Рихтера, Вернера, Мюллера, Грильпарцера, Катрмеръ-Кэнси, Баумгартена, Вильмена, Зулъцера, Винкельмана, Гердера, Дроза, Сисмонди, Фререта, Шлецера, Суровецкаго и многихъ другихъ {Ibid. I. 49, t. III. 114-115, 141-151, t. VI. 168, 181, 5, 53, 174, t. V. 534. 533, 535, 538, 119 и пр.}. Особенно часто попадается въ произведеніяхъ Бродзинскаго имя Ж. И. Рихтера {Шлоссеръ говоритъ въ своей ‘Исторіи 18 вка’ (t. IV, стр. 151—2), что вс поклонники Гердера боготворили впослдствіи Ж. П. Рихтера.}.
Древне-классическую литературу, въ особенности римскую, Бродзинскій зналъ основательно. Знаніе латинскаго языка было единственнымъ осязательнымъ результатомъ пребыванія въ Тарновской гимназіи. По-латыни онъ читалъ свободно, и цитаты и ссылки на древнихъ писателей очень часто попадаются въ его статьяхъ. Съ греческой литературой Бродзинскій былъ знакомъ, повидимому, только въ переводахъ, такъ-какъ греческаго языка, какъ намъ удалось выяснить, онъ не зналъ {Чит. t. III, 154 и слд.}.
Изъ новыхъ языковъ Бродзинскій зналъ основательно нмецкій и французскій, а переводы произведеній англійскихъ, по всей вроятности, онъ длалъ не съ подлинника. Славянскіе языки, почти вс, были настолько ему извстны, что онъ могъ длать переводы псенъ, лучше другихъ онъ зналъ чешскій языкъ, зналъ ли онъ русскій языкъ, и насколько велики были познанія въ немъ, мы сказать не можемъ.
Таковы были научные и литературные рессурсы К. Бродзинскаго.
Но характеристика его умственной и нравственной физіономіи была бы далеко не полна, если бы мы не сказали еще нсколько словъ объ отношеніяхъ Бродзинскаго къ разнымъ общественнымъ и литературнымъ дятелямъ того времени и о его личныхъ знакомыхъ.
Кром упомянутыхъ уже нами лицъ, а также тхъ, о знакомств съ которыми мы вскользь уже говорили (какъ напр. Шотарскій, Грабовскій, Голембвскій, Скарбекъ, Скродзкій) у Скимборовича мы находимъ указанія на знакомство Бродзинскаго съ Я. Пржибыльскимъ, мало-извстнымъ и неудачливымъ польскимъ стилистомъ, занимавшимся усердно возстановленіемъ забытыхъ словъ и ковкой новыхъ {О немъ чит. Dubiecki М., ‘Historya lit. Polskiej’, W. 1890, стр. 179.}. Бродзинскій ему подражалъ въ этомъ, но гораздо удачне {Ibid. No 47.}.
Служба въ войск доставила Бродзинскому много знакомствъ, небезполезныхъ и въ мирное время, при томъ среди военныхъ было не мало людей, интересующихся литературой и пишущихъ. Засимъ участіе въ масонской лож, въ редакціи ‘Pam. Warsz.’, чтеніе лекцій въ школ Піяровъ и потомъ въ университет разширили кругъ его знакомыхъ до крайнихъ предловъ, но въ тсную дружбу Бродзинскій почти ни съ кмъ не вступалъ. Въ масонской лож Бродзинскій познакомился съ Петромъ Рейхомъ, Людовикомъ Осинскимъ, Курпинскимъ, Осипомъ Мрожинскимъ, Юріемъ Вильчевскимъ и министромъ Потоцкимъ, который тоже принадлежалъ къ ордену масоновъ и съ которымъ онъ могъ часто встрчаться и по сотрудничеству въ ‘Pam. Warsz.’
Отношенія Бродзинскаго къ ‘братьямъ’ не отличались особенной близостью. Нсколько ближе былъ Бродзинскій къ театральному мірку. Мы указывали уже на его знакомства въ этомъ кругу. Какъ секретарь театра, Бродзинскій зналъ всхъ, кто имлъ какое-либо отношеніе къ театру, и со многими дятелями польской сцены былъ въ дружескихъ отношеніяхъ. Въ очень хорошихъ отношеніяхъ былъ Бродзинскій къ семь Бентковскихъ, гд его считали своимъ человкомъ {‘Bibl. Warsz.’, 1870, III, 226.}. Въ дом Бентковскихъ равнымъ образомъ, какъ и въ редакціи ‘Pam. Warsz.’, Бродзинскому приходилось сталкиваться съ огромнымъ множествомъ писателей и ученыхъ. У Бентковскихъ бывали вс профессора университета, а также и многіе другіе писатели. Бродзинскій охотно проводилъ все свободное время на литературно-карточныхъ вечерахъ у Бентковскаго, Голэмбвскаго, Левоцкаго, Крушинскаго, Швейковскаго, Шанявскаго {Odyniec, ‘Wspomnienia z przeszoci’.}. Здсь Бродзинскій встрчался и съ Дмоховскимъ, тогда еще юношей, печатавшимъ въ ‘Tyg. Polsk.’ Кицинскаго и Брыкчинскаго свои первыя стихотворныя пробы. Съ Брыкчинскимъ, по свидтельству Дмоховскаго, Бродзинскій былъ въ особенно хорошихъ отношеніяхъ, точно также какъ и съ Дмоховскимъ, въ дом котораго Бродзинскій часто бывалъ посл того, какъ Дмоховскій женился {Объ отношеніяхъ чит. ‘Воспоминанія’ Дмоховскаго, 1859 г.}. Бродзинскій сотрудничалъ и въ его ‘Bibl. Polsk.’ {Здсь онъ помстилъ ‘Wiersz, pisany w Alpach’ и письма изъ путешествія въ Швейцарію.}, а къ его изданію произведеній Князьнина далъ въ вид предисловія отрывокъ изъ курса своихъ лекцій по литератур о Князьнин. Во взглядахъ на задачи и характеръ польской литературы Дмоховскій по собственному признанію сходился съ Бродзинскимъ.
Съ первыхъ же годовъ участія въ ‘Pam. Warsz.’ Бродзинскій долженъ былъ познакомиться съ А. Горецкимъ, съ Тымовскимъ, съ которымъ онъ даже подружился, съ Минасовичемъ, печатавшимъ въ ‘Pam. Warsz.’ свои первыя переводныя баллады, съ графомъ Бруно-Кицинскимъ, переводившемъ здсь ‘Метаморфозы’ Овидія, съ Мрозинскимъ, Скарбкомъ, Потоцкимъ (Стан.) {Чит. ‘Pam. Warsz.’ 1815—1821, tt. 1—21.} со своимъ будущимъ антагонистомъ В. Островскимъ, съ Игн. Ковнацкимъ и многими др. не мене извстными въ польской литератур лицами {Объ этомъ чит. Wjcicki, ‘Warszawa….’, 1880, стр. 51, 56, 57, 59—68 и т. д.}. Перечислять всхъ ихъ нтъ никакой надобности, достаточно сказать, что личныхъ друзей у Бродзинскаго среди всхъ этихъ лицъ не было.
У Бентковскихъ, а также на торжественныхъ обдахъ у генерала Красинскаго, Бродзинскому приходилось встрчаться съ очень многими классиками, да и самъ онъ бывалъ отъ времени до времени на ихъ вечерахъ, умлъ быть любезнымъ хозяиномъ, когда случай приводилъ того или другого классика къ нему въ гости {‘Wspomnienia z przesz.’ Odyca, стр. 318.}. Онъ не одобрялъ рзкихъ нападокъ молодежи на классиковъ и не разъ давалъ по этому поводу совты практической мудрости своему юному пріятелю Одынцу {Ibid.}. Впрочемъ, торжественные обды Красинскаго, гд собирался весь классическій Олимпъ съ цлью улучшить пищевареніе забавнымъ острословіемъ, Бродзинскій посщалъ рдко и неохотно. Онъ тяготился обществомъ слишкомъ важныхъ и разжирвшихъ свтилъ классицизма, его давилъ ихъ аристократизмъ. Но еще боле не по себ чувствовалъ себя Бродзинскій въ обществ экзальтированной романтической молодежи. Въ описываемую нами пору въ Варшав писатели любили собираться въ кофейняхъ, гд за чашкой кофе велись самыя оживленныя бесды. Молодежь, т. е. Мохнацкій, Гощинскій, Наблякъ, Подчашинскій, основатель ‘Dz. Warsz.’, Магнушевскій, Шопенъ, Б. Залсскій — собирались въ кофейн Бржезинекой. Другая кофейня ‘Pod znakiem Kopciuszka’ была мстомъ, гд сходились Бродзинскій, Л. Осинскій, Бруно Кицинскій, Брыкчинскій, Дмушевскій, Кудличъ, Здановичъ, Эльснеръ, Курпинскій, Липинскій, знаменитый комикъ и душа общества Алоиз. Жолковскій, Лисцкій, F. S. Dmochowski и многіе другіе, главнымъ образомъ лица, интересовавшіяся театромъ {‘Kawa literacka’, Wjcicki, стр. 6.}. Это была эклектическая компанія, что удивительнымъ образомъ отражалось даже на вншности ея членовъ {Романтики, какъ молодежь, вс были люди худощавые, за исключеніемъ одного Залсскаго, толстая фигура котораго была, по мннію Войдицкаго, похожа на фигуру классика. Что же касается общества, собиравшагося въ кофейн ‘Pod znakiem Kopciuszko’, то здсь были и толстые, и худые. Ibid. 2.}.
Въ высшемъ обществ Бродзинскій не бывалъ и весьма рдко посщалъ литературные обды Замойскихъ. Его личныя знакомства вращались въ среднемъ круг. Въ послдніе годы онъ бывалъ въ домахъ Водзицкихъ, Циховскихъ Клем. Ханской, Кат. Левоцкой, Терезы Кицкой. Особенно замчательны его отношенія къ К. Таиской, которая обязана своимъ обращеніемъ къ народности знаменитой въ свое время элегіи Бродзинскаго: ‘al za polskim jzykiem’. Подъ руководствомъ Бродзинскаго Кат. Левоцкая начала свою литературно-педагогическую дятельность и вмст съ нимъ издавала первый дтскій журналъ: ‘Rozrywki dla dzieci’ {О ней чит. ‘Autorki polskie wieku XIX’, Р. Chmielowskiego: Klementyna Hofmanwna, стр. 67 и т. д.}. Весьма дружественныя отношенія существовали у Бродзинскаго съ Kam. Левоцкой, въ дом которой онъ, вроятно, встрчался и съ ея дядей Липинскимъ {Wjcicki, t. II, 1877, стр. 61. Въ списк своихъ произведеній Бродзинскій упоминаетъ подъ 1820 годомъ статью ‘Pochwaa Lipiskiemu’. Bibl. Warsz. 1870, стр. 295.}, и съ Терезой Кицкой, у которой онъ имлъ возможность познакомиться съ Шопеномъ, тогда еще гимназистомъ, но уже знаменитымъ своей замчательной игрой и импровизаціями {Odyniec, ‘Wspomnienia’, 325. Кстати отмтимъ, что первое признаніе таланта Шопена мы встрчаемъ въ ‘Pam. Warsz.’}.
Безспорно Бродзинскій былъ знакомъ со всми Варшавскими коренными поэтами, но въ боле дружественныхъ отношеніяхъ онъ находился, какъ намъ извстно, съ Тымовскимъ, поэтическій талантъ котораго онъ очень цнилъ {Изъ писателей переходной эпохи Тымовскій боле другихъ держался старыхъ симпатій къ ложноклассическимъ произведеніямъ.}. Извстно одно стихотворное посланіе Бродзинскаго къ Тымовскому:
‘Zotej lutni dziedziczu! tobie Gracij donie Liciem Febowi drogim uwieczyy skronie!’
Въ этомъ стихотвореніи Бродзинскій ставитъ себя съ своей ‘piszczak’ гораздо ниже Тымовскаго и называетъ его въ конц стихотворенія своимъ другомъ. Каковы были отношенія Бродзинскаго къ Каэтану Козъмяну и Фр. Венжику, мы не знаемъ, но въ ихъ переписк мы находимъ нсколько строчекъ и о Бродзинскомъ {‘Przegld Miesiczny’, zesz. VII, mies. Kwiecie, kr. 75: ‘Korrespondencya K. Komiana z Fr. Wykiem’. Венжикъ пишетъ: ‘jeden Brodziski poczciwem sercem i nieuprzedzonym umysem odda nam sprawiedliwo’ (стр. 122). Козьмянъ отвчаетъ: ‘Zawstydzie mi tern, co mwisz o zacnym, cichym i poczciwym Brod., e on nam jeden odda sprawiedliwo’.}. Очень мало намъ извстно объ отношеніяхъ Бродзинскаго къ Моравскому {L. Siemienlci, ‘Obz klassykw, V.}. Моравскій, какъ извстно, былъ скоре эклектикомъ, чмъ классикомъ, и уже въ 1818 году онъ высказываетъ свои сомннія, кому отдать предпочтеніе — Оссіану, или Гомеру {Объ этомъ чит. Wjcickiego ‘Warszawa i jej spoeczno w pocztku naszego stulecia’, Warszawa, 1875, стр. 79, и у насъ во 2-й глав.}, а въ 1821 году даже печатаетъ балладу ‘Edgar i Celina’, бездарное подражаніе Шиллеру {‘Pam. Warsz.’ 1821, XIX, стр. 118.}. Кром того, изъ его писемъ извстно, что онъ хвалилъ поэму ‘Вславъ’. Вообще взаимныя отношенія Бродзинскаго и Моразскаго не выяснены. Семенскій разсказываетъ {‘Tryumf Poety’, VIII. Объ этомъ нсколько иначе разсказываетъ Духинская (‘К. B-ski….’, стр. 42).} о томъ торжественномъ пріем, который устроилъ поэтъ-генералъ скромному автору ‘Вслава’, съ другой стороны Дмоховскій сообщаетъ, что Бродзинскій, вообще, какъ извстно, избгавшій личныхъ споровъ и литературной полемики, единственный разъ за всю свою жизнь позволилъ себ выступить съ рзкой эпиграммой, именно противъ Моразскаго, возмущенный его крайне несправедливымъ отзывомъ о поэтической дятельности Горецкаго. Какая это эпиграмма, мы не знаемъ {‘Biblioteka Warszawska’ 1870, III, стр. 382. Что касается А. Горецкаго, то это былъ поэтъ переходной эпохи. Онъ сочувствовалъ новому направленію, но не могъ писать въ новомъ дух, хотя ему и принадлежитъ одинъ изъ первыхъ польскихъ сонетовъ (‘Dzen. Wik’). О немъ чит. ‘Zota Przdza’, 1884, t. I, стр. 883.}.
Объ отношеніяхъ Бродзинскаго къ романтикамъ можно сказать приблизительно то же, что и объ отношеніяхъ его къ другимъ писателямъ: не было не особенной дружбы, ни вражды. Наврно можно сказать одно, что романтическая молодежь была Бродзинскому не особенно симпатична. Романтики, поназжавшіе въ Варшаву изъ провинціи въ начал 20-хъ годовъ, сначала находились еще подъ обаяніемъ ‘Вслава’ {О томъ впечатлніи, какое произвелъ ‘Вславъ’, пишетъ Поль: ‘nigdy polska ksika wikszego wraenia nie zrobia. Caa modzie prawie umiaa na pami i zaraz w pierwszej chwili by on poznany i ujy z caem czuciem, bo wszyscy widzieli w nim zapowiedzian wielk zorz przyszoci, ktra miaa zej nad poezy narodu’. Cp. Fr. Henr. Lewenstam, ‘Kurs publiczny literatury polskiej XIX st.’. Warsz. 1867, zesz. 2, стр. 58.} и отчасти статьи ‘О романтизм’, они льнули къ Бродзинскому, какъ къ своему апостолу, но очень скоро ушли впередъ, и Бродзинскій смотрлъ на нихъ, какъ на ‘неблагодарныхъ учениковъ’ {M. Mochnacki, ‘Historya powstania’, t. II, стр. 86.}.
Раньше другихъ явился органъ учениковъ Кременецкаго лицея ‘wiczenia Naukowe’ 1818, въ которомъ мы не находимъ ни строчки Бродзинскаго, но въ 1819 году, когда этотъ журналъ сталъ выходить подъ другимъ заглавіемъ, ‘Pam. Naukowy’, участіе Бродзинскаго довольно замтно. Онъ печатаетъ здсь свою ‘Ольдину’, переводы изъ Парни, отрывокъ изъ поэмы ‘Poezya’, изъ трагедіи ‘Abufar’ и пр. {‘Pam. Naukowy’ 1819, t. I, стр. 22, 86—90, 27, 243—247 и т. д.}. Насколько хорошо знакомъ былъ Бродзинскій съ Ляхомъ Ширмой, принимавшимъ видное участіе въ ‘Pam. Nauk.’, мы не знаемъ, но мы имемъ нкоторыя указанія на знакомство Бродзинскаго съ другимъ сотрудникомъ ‘Pam. Nauk.’, О. Корженвскимъ, только-что окончившимъ Кременецкій лицей и перехавшимъ въ Варшаву въ качеств воспитателя юнаго С. Красинскаго {Вроятно, подъ вліяніемъ Корженвскаго молодой Красннскій напечаталъ ‘Lettre sur l’tat actuel de la littrature polonaise, adresse а M. de Bonstetten’ въ ‘Biblioth&egrave,que Universelle’ 1830 года, въ которой помщенъ лестный отзывъ о литературной и научной дятельности К. Бродзинскаго.}.
Первыя произведенія Корженвскаго, какъ въ ‘Pam. Nauk.’ 1819 такъ и въ ‘Pam. Warsz.’ за 1820 годъ писаны еще въ ложно-классическомъ дух {Чит. ‘List do ksicia Osiskiego’, ‘Pam. Wars.’ 1820, t. XVII, 110. О немъ чит. ‘Zota Przdza’, II, 394—98, также библіограф. указанія о немъ въ ‘Біографическомъ словар професс. и преподавателей Имп. Унив. св. Владимира’, стр. 279 и слд., также Beleihen’siei, ‘Ze studyw….’, 566—586.}. О близости Корженвскаго и Бродзинскаго мы имемъ еще случайное указаніе у Б. Залсскаго, изъ приписки котораго мы узнаемъ, что Мицкевичъ очень не любилъ допускать какія бы то ни было стилистическія поправки въ своихъ стихотвореніяхъ и между прочимъ негодовалъ на Корженвскаго, который позволялъ себ подобныя поправки въ стихахъ Бродзинскаго {‘Dziea Ad. Mickiewicza’, zupe. wyd., Pary, t. VIII, V 1880. Bibliografia, XXII, приписка Б. Залсскаго.}. Какъ мы уже сказали выше, Корженвскій, одинъ изъ немногихъ, имлъ отношеніе и къ ‘Pam. Warsz.’ редакціи Бродзинскаго {Его посланіе ‘Къ Моравскому’ исполнено лестныхъ похвалъ этому поэту и приглашеній печатать свои произведенія.}.
Неизвстно, былъ ли Бродзинскій знакомъ съ Мальчевскимъ и Гощинскимъ. Въ теченіи всей своей литературной дятельности онъ ни разу не упоминаетъ о нихъ въ своихъ произведеніяхъ {Любопытную характеристику личности Рощинскаго даетъ П. Хмлвскій въ стать ‘Sobtka’ (zestawienie dwu wiekw i pokole), ‘Studya’, I.}, хотя изъ многихъ намековъ, изъ его нареканій на новые литературные пріемы и ‘писателей изъ провинціи’ видно, что съ произведеніями Мальчевскаго, Рощинскаго и др. Бродзинскій былъ знакомъ, но порицалъ ихъ {Въ воспоминаніяхъ нкоторыхъ учениковъ Бродзинскаго есть однако указанія на то, что онъ въ своихъ лекціяхъ разбиралъ ‘Zamek Kaniowski’.}. Само собою разумется, что между авторомъ идиллическаго ‘Вслава’ и творцами байроническихъ поэмъ, какъ ‘Марія’ и ‘Каневскій замокъ’, не могло быть ничего общаго.
Еще дальше были отношенія его къ Виленскимъ романтикамъ съ Мицкевичемъ во глав. Не подлежитъ сомннію, что Бродзинскій не сочувствовалъ Мицкевичу и не понималъ его произведеній. О его сонетахъ Бродзинскій даетъ весьма пренебрежительный и то сдланный какъ бы вскользь отзывъ {Въ нихъ онъ находитъ ‘больше фантазіи, чмъ римъ’ — Pisma, t. VII, стр. 235.}. Онъ не любилъ этой формы стиха: стихъ, какъ видно изъ черновыхъ Бродзинскаго, давался ему съ большимъ трудомъ {Dmoch. ‘Bibl. Warsz.’, 1870 t. III, 395.} — (новый пунктъ, въ которомъ Бродзинскій расходился съ романтиками, обладавшими удивительно-свободной версификаціей),— поэтому онъ не употреблялъ этой слишкомъ стснившей его формы, и мы не знаемъ ни одного сонета Бродзинскаго, даже тогда, когда писанье сонетовъ сдлалось моднымъ увлеченіемъ, и не было писателя, не заплатившаго дани этому увлеченію, Бродзинскій всегда отвчалъ на вс предложенія и указанія на примръ Мицкевича скромной, но нечуждой язвительности пословицей: ‘со wolno orowi, to zasie wrblowi’ {‘Kawa literacka’, Woje., стр. 21.}. Въ своемъ курс литературы Бродзинскій приводитъ одинъ сонетъ Мицкевича, какъ образецъ.
Лично поэтамъ не удалось познакомиться. Но изъ переписки Мицкевича съ Одынцемъ видно, что онъ очень интересовался личностью Бродзинскаго и подробно разспрашивалъ о немъ {‘Correspondencya Mickiewicza’. Dziea P. 1880.}. Мицкевичъ сообщаетъ, что читалъ съ удовольствіемъ переводы элегій Я. Кохановскаго, народныхъ славянскихъ псенъ, онъ заявляетъ, что дорожитъ мнніемъ Бродзинскаго въ Варшав, а Боровскаго въ Вильн, больше, чмъ всми криками его сторонниковъ и сарказмами противниковъ, онъ проситъ Одынца достать ему фотографическую карточку Бродзинскаго, талантъ его онъ очень цнитъ, но многихъ мнній не раздляетъ {Ibid. 95, 96. Какъ извстно, Мицкевичъ далъ о Бродзинскомъ очень лести. отзывъ Жуковскому, передъ отъздомъ его въ Варшаву (чит. Duch. ‘К. В.’, 44).}. Предисловіе Бродзинскаго къ переводу народныхъ псенъ изумило Мицкевича. Онъ смется надъ его мнніями о Байрон, нмецкой и англійской литератур, не хочетъ врить, чтобы это было литературнымъ credo Бродзинскаго, его мннія о романтизм, считаетъ просто загадкой, разъясненія которой ищетъ у Одынца, который, находясь въ Варшав, могъ лучше знать обстоятельства, ‘вызвавшія такое предисловіе’ Бродзинскаго {Впослдствіи мннія Бродзинскаго о идентичности характера Славянъ Мицкевичъ осмялъ въ 4-хъ строчк. ‘Dziadw’ (ч. III).}. Онъ проситъ Одынца во всякомъ случа сохранить это письмо въ секрет отъ Бродзинскаго и въ заключеніи утшаетъ себя мыслью, что и ‘хорошій поэтъ можетъ быть плохимъ критикомъ’ {Ibid. t. IV, стр. 88.}.
Посл 1831 года, когда очень многіе польскіе писатели принуждены были эмигрировать, мы замчаемъ общую тенденцію къ примиренію и сближенію. Бродзинскій въ Краков прочиталъ ‘Pana Tadeusza’ и призналъ эту поэму лучшимъ произведеніемъ въ польской литератур {Odyniec ‘Wspomnienia z przeszoci….’, стр. 335. Одынецъ, какъ пріятель обоихъ поэтовъ, желалъ ихъ сближенія и быть можетъ, нсколько преувеличивалъ значеніе фактовъ, характеризующихъ дружественныя отношенія поэтовъ заграницей.}. Онъ же передавалъ Мицкевичу черезъ Одынца {Correspondencya…. t. IX, стр. 196.} свой поклонъ и благодарность за память о немъ Мицкевича, который сообщалъ Бродзинскому, тоже черезъ Одынца, что помстилъ въ конц ‘Tadeusza’ эпилогъ, посвященный Бродзинскому, но не усплъ его поправить и напечатать, потому-что долженъ былъ ускорить печатаніе поэмы. Нужно, впрочемъ, прибавить, что эпилогъ этотъ такъ и не узрлъ свта. Еще одинъ разъ упоминаетъ Мицкевичъ о Бродзинскомъ въ своемъ курс славянскихъ литературъ, приводя отрывокъ изъ его рчи ‘О narodowoci’ о Коперник {Мицк. ‘Rzecz, о literat, stow.’, lekcya pierwsza.}. Вотъ и все, что мы знаемъ объ отношеніяхъ двухъ поэтовъ.
Къ критикамъ романтическаго лагеря — Островскому, Грабовскому, Мохнацкому и др. Бродзинскій относился прямо враждебно и не скрывалъ этого. Но никакихъ личныхъ отношеній къ нимъ онъ не имлъ {Одынецъ сообщаетъ однако, что имлъ случай видть Бродзинскаго у Мохнацкаго на свадьб его сестры, на которой присутствовала вся романтическая Варшава, (‘Wspom. z przesz.’, 327).}.
Гораздо ближе и дружественне были отношенія у Бродзинскаго къ нсколькимъ второстепеннымъ писателямъ романтико-эклектическаго направленія: къ Витвицкому, Залсскому, Одынцу, Войцицкому и др.
Воспитанникъ Кременецкаго лицея, неудачный послдователь Мицкевича, Ст. Витвицкій былъ мало-талантливымъ поэтомъ и экзальтированнымъ поклонникомъ туманно-фантастическаго романтизма, котораго онъ совсмъ не понималъ. Надъ его фантастическими балладами {Чит. ‘Pam. Warsz.’ за 1821—1823 годы.}, чуждыми всякой оригинальности и поэзіи, смялась вся литературная Варшава. Онъ имлъ несчастье обратить на себя литературные перуны ложно-классиковъ и насмшки романтической критики {Siemieski, ‘Obz klassykw’.}. Самый суровый отзывъ сдлалъ о немъ Грабовскій, который поторопился разгромить Витвицкаго, лишь бы только не дать возможности классикамъ торжествовать побду надъ романтизмомъ {‘Astrea’, 1825: ‘Uwagi nad balladami St. Witwickiego….’, стр. 54.}. Какъ извстно, первое собраніе своихъ балладъ (Warszawa, 1824). Ст. Витвицкій усердно старался выкупить и вообще такъ былъ сконфуженъ и подавленъ суровымъ приговоромъ критики, что долгое время скрывался отъ знакомыхъ и друзей, такъ что Одынецъ, пріхавшій въ 1826 году въ Варшаву, съ трудомъ отыскалъ его при содйствіи Б. Залсскаго, находившагося въ дружескихъ отношеніяхъ къ Витвицкому {Odyniec, ‘Witwicki i Garczyski’.}. Въ характер Витвицкаго была однако какая-то черта сентиментальной идилличности, сближавшая его съ Бродзинскимъ. Когда у Витвицкаго прошла романтическая горячка, онъ обратился къ боле доступной ему поэзіи, и его ‘Piosnki Sielskie’ отражаютъ въ себ настроеніе, унаслдованное отъ Карпинскаго и Бродзинскаго {‘Zota Przdza’, 1885, t. II: ‘yciorys St. W.’, стр. 352.}. Вроятно, этой близостью характеровъ и объясняется то обстоятельство, что первые литературные шаги Витвицкаго, не смотря на его романтическое сумасбродство, сдланы подъ руководствомъ Бродзинскаго, охотно печатавшаго произведенія Витвицкаго въ своемъ журнал. Вообще отношенія Бродзинскаго къ Витвицкому имли вполн дружескій характеръ, хотя Бродзинскій и былъ на 9 лтъ старше Витвицкаго и могъ занимать относительно него до нкоторой степени покровительственное положеніе.
Такія же дружескія отношенія были у Бродзинскаго и къ Одынцу, виленскому романтику, тоже сентиментальнаго оттнка, писателю мало-оригинальному и боле извстному въ польской литератур своими образцовыми переводами европейскихъ классиковъ, а также журнальной дятельностью. Въ своемъ журнал ‘Melitele’ (1829—1880) онъ печаталъ произведенія Мицкевича и Залсскаго, а равнымъ образомъ и Бродзинскаго, Воронина, Нмцевича, Минасовича {Ibid. стр. 171.}. Въ дтств Одынецъ получилъ много впечатлній, сходныхъ съ тми, какія имлъ въ свое время и Бродзинскій, основныя черты характера — религіозность и преобладаніе чувства надъ разумомъ — сближали поэтовъ.
Но самый талантливый изъ друзей Бродзинскаго, безъ сомннія, былъ Богданъ Залсскій, и на его литературное развитіе Бродзинскій оказалъ безспорное вліяніе. Взросшій подъ благодатнымъ небомъ Украины, Б. Залсскій имлъ возможность познакомиться еще на школьной скамь съ Гощинскимъ, М. Грабовскимъ, Надуррой, А. Грозой, Галэнзовскимъ, Ос. Мяновскимъ во время своего пребыванія въ Уманской школ Базиліановъ, но уже первое его произведеніе носитъ на себ слды вліянія поэзіи Бродзинскаго {‘Dzienn. Wileski’ 1819: ‘Duma о Wacawie’.}. Это вліяніе продолжилось и въ первые годы пребыванія Залсскаго въ Варшав {На это вліяніе впервые, кажется, било указано въ журнал: ‘Powszechny Pamitnik nauk i umiejtnoci’, Krakw, 1835. Въ стать: ‘Nowa epoka poezyi polskiej’, стр. 214—216, а также P. Chm. (Studya….).}. О первой встрч своей съ Бродзинскимъ Залсскій разсказываетъ слдующій забавный анекдотъ, свидтельствующій о глубокомъ почтеніи и даже восхищеніи, какія питалъ Залсскій къ автору ‘Ольдины’ и ‘Вслава’ {P. Chmielowski, ‘Studya….’, t. II, 350—351 (‘J. B. Zaleski’).}. Едва остановился онъ въ какомъ-то зазжемъ дом на Краковскомъ предмстья, какъ тотчасъ же, горя нетерпніемъ повидаться съ Бродинскимъ, бросаетъ вс свои вещи на руки Гощинскому и выбгаетъ изъ номера прямо на улицу. Перваго встрчнаго студента спрашиваетъ. онъ, гд живетъ профессоръ, и получаетъ отвтъ въ стихахъ:
‘Brodziski poeta —
Przy ulicy Freta,
Wnijd w podwrza wntrze,
Tam na pierwszem pitrze’.
Съ волненіемъ стучитъ онъ въ двери къ Бродзинскому и застаетъ его за корректурой. Торжественная рчь, приготовленная во время длиннаго пути, замираетъ на устахъ оробвшаго юноши, и крпкое пожатіе руки замняетъ длинную рчь. Оживленная бесда незамтно продлилась боле двухъ часовъ, и съ этой же минуты начинаются самыя близкія отношенія между поэтами. Впрочемъ, эти отношенія никогда не переходили въ тсную товарищескую связь, чему препятствовала слишкомъ 10-лтняя разница въ лтахъ {Хмлвскій говоритъ, что Залсскаго сближала съ Бродзинскимъ ‘gwna cecha jego charakteru agodno’. (Studya. II).}. Въ 1821—23 году. Залсскій печатаетъ почти вс свои произведенія въ журнал Бродзинскаго и часто съ нимъ видится. Съ 1825 года на развитіе Залсскаго начинаетъ оказывать боле плодотворное вліяніе критика Мохнацкаго {P. Chm. ‘Studya…’, II, 354. Произведенія Залсскаго, напечатанн. въ журнал Бродзинскаго, не имютъ еще никакихъ чертъ, опредляющихъ украинск. романтическую школу.} и другихъ романтиковъ, но это не охладило дружескихъ отношеній между нимъ и Бродзинскимъ {О нихъ чит. S. Duchiska, ‘К. В-ski’, Pary, 1885, стр. 37—40.}. Вообще Залсскій, Витвицкій, Одынецъ, дружные и между собой, никогда не забывали Бродзинскаго и всегда относились къ нему съ чувствами искренняго почтенія и расположенія.
Въ хорошихъ отношеніяхъ былъ Бродзинскій и съ Войцицкимъ, о чемъ мы знаемъ изъ лтчныхъ воспоминаній этого послдняго. Войцицкій зналъ Бродзинскаго еще какъ ученикъ школы Піаровъ, но ближе сошелся съ нимъ только въ 1828 году, когда по порученію ‘Tow. przyj, nauk.’ Бродзинскій явился судьей представленнаго на конкурсъ сочиненія Войцицкаго о народныхъ псняхъ. Бродзинскій былъ въ восторг отъ этой работы, съ чувствомъ благодарилъ Войцицкаго за трудъ и подарилъ ему собственный сборникъ народныхъ псенъ и пословицъ {‘yciorysy…’, глава II, стр. 118.}. Когда Войцицкій принесъ ему свой сборникъ историческихъ псенъ, Бродзинскій ‘пришелъ въ такой энтузіазмъ, какъ будто это было его собственное сокровище’, въ благодарность онъ вручилъ Войцицкому книжку своихъ переводовъ изъ Кохановскаго и собственпоручпо написалъ стихи, начало коихъ таково:
‘А ni do naszych duma, а ni te do stroju
Nie przystay ju te pieni pokoju.
Wszystko rado si zmienia z mieniceini czasy:
Jzyk, forma i sztuki powierzchne przykrasy’.
Вмст съ Войцицкимъ Бродзинскій предпринялъ однажды прогулку въ знаменитый Черняковъ и тутъ, прійдя въ сентиментальный восторгъ, произносилъ пламенныя рчи о прелестяхъ земледлія и нетронутой чистоты сельской жизни, заявлялъ о готовности отказаться отъ всхъ благъ цивилизаціи, удовольствоваться деревяннымъ столомъ, глиняной миской {‘Spoeczno Warszawy’, t. II, 1877, стр. 191—193.}.
Послдній разъ Бродзинскій видлся съ Войцицкимъ передъ отъздомъ заграницу. Онъ прочелъ Войцицкому съ большимъ воодушевленіемъ и чувствомъ какое-то разсужденіе ‘О Matce Boskiej’.— ‘чудную поэму въ проз’. Бродзинскій ‘чувствовалъ всю цнность своего произведенія, такъ-какъ писалъ изъ глубины сердца: въ нкоторыхъ мстахъ его нжный и тихій голосъ дрожалъ и прерывался, Бродзинскій смолкалъ на мгновеніе и только посл тяжелаго вздоха продолжалъ дальше’ {‘yciorysy….’, 120.}. Что это была за поэма, намъ остается только догадываться, такъ-какъ до насъ она не дошла.
Особенно близкихъ друзей у Бродзинскаго не было. Его личные друзья: братъ Андрей, В. Реклевскій, безвременно погибли, и поэтъ всю жизнь свою испытывалъ одиночество. Онъ самъ жалуется на это въ посланіи къ своему единственному личному другу Леонарду Васютинскому:
‘I ja t rozkosz czerpaem w modoci,
Lecz moi znikli, z niemi wiek mj zoty,
Dzi s stosunki, nowe znajomoci,
Imi przyjani, lecz nie masz istoty1).
1) ‘Pisma…’ t. I, 218. Стихотвореніе это писано 26 марта 1835 года передъ отъздомъ за границу.
Не имлъ Бродзинскій друзей, но за то не имлъ и личныхъ враговъ. Кроткая, миролюбивая душа его, стремившаяся къ любви и согласію, не способна была къ вражд и ненависти. О его благожелательномъ, добромъ характер даетъ прекрасное представленіе слдующая эпиграмма на пріятеля, измнившаго ему:
Kochali my si niegdy, ty zostae panem,
Jam jeden, ty si zmieni i sercem, i stanem.
Zdrw wic bywaj! a w staym wiecie si ujrzemy:
Tam znowu rwni wiecznie kocha si bdziemy1).
1) Ibid. ‘Fraszki’, t. I. 249.
Съ такимъ прекраснымъ сердцемъ, съ душою незлобной и чувствительной Бродзинскій не могъ вызывать къ себ личной вражды, и дйствительно личныхъ враговъ у него не было.
Физіономія Бродзинскаго и его вншній видъ вполн отвчаютъ тому представленію о его личности, какое мы выносимъ изъ его біографіи и сочиненій. Былъ онъ по словамъ многихъ лицъ, знавшихъ его {Чит. Chodko, ‘Wzmianka…’, Wjcicki, ‘Kawa literacka’, стр. 8, ‘yciorysy…’, гл. 2-я, Odyniec, ‘Wspomnienia’.}, средняго роста, съ небольшой головой и мелкими чертами лица, худощавый и непредставительный блондинъ, съ ясноголубыми глазами и блднымъ, слегка меланхолическимъ лицомъ, на которомъ оставили свой слдъ физическія и нравственныя невзгоды.
Во время пребыванія Бродзинскаго въ Карпатскихъ горахъ извстный художникъ и пріятель Бродзинскаго, Войтхъ Статтлеръ, нарисовалъ его портретъ. Онъ былъ приложенъ къ стать Грабовскаго въ ‘Przyj, ludu’ 1886 года. Тамъ же былъ помщенъ и памятникъ, поставленный Бродзинскому въ Дрезден (стр. 380, ‘Prz. Ludu’ 1836). Эти портреты были многократно потомъ перепечатываемы {Въ ‘yciorysach’ (портретъ и автографъ), въ ‘Pomniki i Mogiy Polakw na cmentarzach zagranicznych’, W. 1860, въ ‘Opiek. Domowy’, 1865 (портретъ рисованъ Герсономъ), въ ‘Kleinodach poezyi polskie’ W., 1858, стр. 161, въ VIII t. познанск. собр. соч. Б-го и др.}. Впослдствіи Евстафій Марыльскій вылпилъ статую Бродзинскаго, поставленную въ костел ‘Wizytek’ {Приведенъ въ ‘Opiek. Domowy’ 1865, 181.}.
Всматриваясь въ изображеніе Бродзинскаго на портрет, глядя на это кроткое, слегка грустное лицо, на эти большіе ласковые глаза, обрамленные красиво изогнутыми бровями, на это безъусое лицо съ небольшими баками, на этотъ сюртукъ съ длиннымъ и высокимъ воротникомъ, обвитымъ у шеи шарфомъ, невольно припоминаешь знакомые портреты временъ Карамзина и Жуковскаго.
Если обратить вниманіе на выраженіе лица, то изъ трехъ схемъ, извстныхъ въ живописи, лицо Бродзинскаго боле всего приближается къ той, которой характеризуются греческія лица на статуяхъ и барельефахъ до персидскихъ войнъ: лицо нсколько грустно, но не трагично, на немъ всего сильне отражается не грусть, а чувство умиленно — кроткаго примиренія съ Богомъ и людьми. Этосовсмъ еще не то страдальческое выраженіе, которое мы замчаемъ на боле позднемъ портрет Мицкевича, и которое приближается къ послдней трагической схем въ греческомъ искусств, опредляемой лицемъ Ніобеи.

ГЛАВА II.

Отдлъ I.
Литературные взгляды К. Бродзинскаго и его положеніе въ спор романтиковъ съ классиками.

——

I. Романтизмъ въ Европ и Польш въ ихъ взаимныхъ отношеніяхъ. Состояніе польскаго общества и образованности въ начал XIX в. Слды романтизма въ Польш до 1818 года. II. Разсужденіе К. Бродзинскаго ‘О klassycznoci i romantycznoci’, значеніе этой статьи, оцнка взглядовъ Бродзинскаго на основаніи другихъ его статей. Дальнйшее развитіе идей романтизма въ Польш (1819—1822), отношеніе къ нему классиковъ. Статья Снядецкаго ‘О pismach klassycznych i romantycznych’, возраженія на не. III. Литературныя произведенія К. Бродзинскаго отъ 1819 до 1822 г., первыя выходки противъ романтиковъ. Успхи романтизма между 1822— 1828 гг., настроеніе классиковъ. Статьи К. Бродзинскаго. IV. Событія послднихъ трехъ лтъ передъ революціей 1830—1831 года. Раздраженіе К. Бродзинскаго и его полемика съ романтиками, статья Островскаго ‘Со s prawida’, его ‘исповдь’. Заключеніе.

I.

Мы уже указали въ первой глав нашей работы, что литературная дятельность К. Бродзинскаго, какъ поэта, критика и ученаго, относится почти исключительно къ 20 годамъ этого столтія. Въ это время было уже въ полномъ разгар то литературно-художественное и философское движеніе, которое, получивъ довольно сбивчивое названіе романтизма, распространилось по всей Европ, всюду производя переворотъ въ воззрніяхъ общества на религію, философію, поэзію, на общественныя и политическія отношенія. Романтическое движеніе, размры и значеніе котораго можетъ опредлить только наше время, для насъ, славянъ, представляетъ особенный интересъ потому, что въ жизни славянскихъ народовъ оно отразилось въ томъ національномъ оживленіи, которое привыкли называть возрожденіемъ славянъ, ихъ духовно-нравственнымъ обновленіемъ.
Было бы ошибочно однако думать, что время Бродзинскаго можно считать періодомъ господства въ польской литератур романтизма въ томъ смысл, какъ это слово понимается напр. въ Германіи {B. Haym въ своемъ капитальномъ изслдованіи ‘Die romantische Schule’, Berlin, 1870, начинаетъ исторію романтизма прямо съ Тика (стр. 19).}. Совершенно справедливо замтилъ А. Н. Пыпинъ по поводу русской литературы {Пыпинъ, ‘Характеристика литературныхъ мнній отъ 20-хъ до 50-хъ годовъ’. Спб. 1890, стр. 25.}, что этимъ сборнымъ именемъ, котораго, правду сказать, никогда не понимали вполн {Чит. напр. В. Блинскаго, ‘Сочиненія’, т. II, 10, Y, 15—17, VIII. 150, 196, XII, 170—179 и т. д.}, обозначалось очень сложное явленіе, причины котораго кроются во многоразличныхъ проявленіяхъ того необыкновеннаго возбужденія умовъ, которое возникло во вторую половину XVIII вка, и въ которомъ въ одинаковой мр скрывались и революціонные, и реакціонные элементы, и если въ Западной Европ романтизмъ явился только крайнимъ выраженіемъ, такъ сказать — завершеніемъ реакціи ‘просвтительнымъ идеямъ’ XVIII вка, по скольку он выразились въ торжеств матеріализма и разсудочности, то у насъ, въ русской литератур, подъ словомъ ‘романтизмъ’ безспорно должно разумть еще боле неопредленное, вчно колеблющееся и измнчивое настроеніе общества, обусловленное всей суммой вліяній и понятій, начиная отъ Руссо и Гердера и до Шеллинга и Гегеля, врывавшихся въ нашу жизнь почти одновременно вн всякаго порядка времени и системы. Этимъ и объясняется совершенно особый характеръ романтизма на русской почв {Довольно врную характеристику романтизма даетъ Скабичевскій въ своей стать ‘Сорокъ лтъ русской критики’, ‘Сочиненія’, Спб. 1890, т. I, стр. 291—298.}. Почти то же можно сказать и относительно польскаго романтизма. Еще въ 1819 году Бродзинскій откровенно сознавался въ своихъ замчаніяхъ къ переводной стать ‘О нмецкой литератур’, что, ‘говоря по совсти, польская литература (въ его время) находится на той самой дорог, на какой находилась литература нмецкая до Лессинга и Гердера‘ {‘Pamitnik Warszawski’ 1819, t. XIII, ‘О poetycznej literaturze niemieckij z uwagami nad poezy polsk’, стр. 362.}.
Это замчательное признаніе Бродзинскаго въ высшей степени справедливо.
Дйствительно, польская литература начала этого столтія только вступала въ кругъ литературныхъ вліяній западно-европейской реакціи вку псевдо-классицизма и разсудочности, вліяній, которыхъ крайнимъ выраженіемъ явился въ послднюю минуту такъ называемый романтизмъ съ его реакціоннымъ, мистическимъ настроеніемъ, безсиліемъ ума, болзненно-развитой фантазіей и чувствомъ, индифферентизмомъ политическимъ, полнымъ удаленіемъ отъ реальнаго міра {Чит. Т. Брандесъ, ‘Главныя литературныя теченія XIX в.’, ч. II, гл. 1,2,5, 10. Cp. ‘Die romantische Schule’ горячаго противника романт. Гейне съ боле справедливыми отзывами Д. Гайма (‘Die romantische Schule’, I кя., гл. 1-я, III кн. гл. 1-я и т. д.).}. Поэтому польскій романтизмъ есть, собственно говоря, точно также, какъ и русскій, результатъ своеобразнаго соединенія всевозможныхъ идей и стремленій второй половины XVIII в. и начала XIX в., а вовсе не то, что разумли, какъ извстную доктрину, Шлегель, Бутервекъ и др. теоретики романтизма. Но романтизмъ вообще былъ движеніемъ съ содержаніемъ крайне измнчивымъ и подвижнымъ, неодинаковымъ въ начал, средин своего существованія и въ исход. Что бы уяснить себ сущность и характеръ польскаго романтизма, необходимо остановиться на исторіи всего движенія европейской мысли и на всемъ протяженіи времени выяснить значеніе романтизма, его смыслъ и употребленіе этого слова.
Современная намъ цивилизація, по удачному выраженію Вогюэ, есть міръ любви и взаимности,— результатъ необыкновенно живого неизбжнаго обмна идей и настроеній отдльныхъ народовъ въ ихъ взаимодйствіи {Vog ‘Le roman russe’, Paris, 1888, p. LIV. Гете сравнивалъ современную цивилизацію съ музыкальной фугой, въ которой голоса отдльныхъ народовъ, при общей гармоніи, ведутъ, каждый, свою партію.}. XVIII в., въ особенности, можетъ служить блестящимъ примромъ этого широкаго взаимодйствія идей, какимъ создалось наше европейское просвщеніе. Идеи, впервые зарождавшіяся на англійской почв, встрчали живой откликъ въ лучшихъ умахъ французской націи, переработывались, дополнялись на нмецкой почв, возвращались къ первоисточнику для того, чтобы изъ этого круговорота мнній среди общаго возбужденія и взволнованности, какъ изъ пны, рождалась истина. Такъ напр., только французъ Мопертюи, по выраженіи Гольдсмита, доставилъ англійской: философіи удивленіе Европы {Г. Геттнеръ, ‘Французская литература’, Спб. 1866, т. 2.}. Трагедія, комедія, романъ у Детуша, Мариво, Дидро, находятъ свои образцы въ англійскихъ произведеніяхъ Свифта, Лилло, Стерна {Ibid. гл. I, отд. 2, глава II, от. 1 и т. д.}, а ихъ нмецкія подражанія облегчаютъ Лессингу глубокомысленную работу созданія новыхъ началъ истинной драматургіи, возвратившихъ Шекспиру удивленіе и признаніе всего міра {Чит. его ‘Гамбургская драматургія’. Смирнова ‘Гамбургская драматургія’, 1882, I, II.}. Исходя изъ англійскихъ вліяній, Мариво за десять лтъ до появленія въ свтъ ‘Памеллы’ пишетъ свою ‘Маріамну’, а Руссо, подъ вліяніемъ отголосковъ того настроенія, которое еще въ XVII в. вызвало въ Англіи романъ Mrs. Behm ‘Oroonoko’, восхвалявшаго первобытную невинность дикихъ странъ {Н. П. Дашкевичъ, ‘Отчетъ о 29 присужденіи наградъ графа Уварова’, (реценз. соч. Н. И. Петрова ‘Оч. исторіи укр. лит. XIX в.’), стр. 143.}, пишетъ свою ‘Новую Элоизу’, для которой среди нмцевъ давно уже подготовилъ почву знаменитый ‘Островъ Фельзенбургъ’ (1731—1743) {‘Основная черта ‘Острова Фельзенбурга’, говоритъ Геттнеръ, мечтательное стремленіе къ миру и спокойствію, короче то, что Шиллеръ назвалъ сентиментальнымъ въ лучшемъ значеніи этого слова. Это незамолкающее взываніе къ свобод изъ естественной душной темницы, громкое скорбное требованіе мрачной первобытной жизни. Это Руссо, явившійся прежде Руссо’, ‘Нмецкая литерат.’, М. 1872 г., т. I, сгр, 293.}, и дальнйшее развитіе и завершеніе которой въ ‘Вертер’ Гете создаетъ новую эпоху въ исторіи развитія человчества, являясь въ то же время въ своей болзненности внутренняго чувства прямымъ предкомъ, согласно мткому замчанію Геттнера, Байроновъ и Пушкиныхъ въ ихъ многовосптыхъ мировыхъ страданіяхъ {Т. Геттнеръ, ‘Ист. фр. литер.’, т. II.}. Подъ тмъ же вліяніемъ Руссо и англійской поэзіи геніальный Гердеръ со свойственнымъ нмецкому духу глубокомысліемъ и вдумчивостію выдвигаетъ новую идею — идею человчества, создаетъ науку всеобщей литературы, а своимъ глубокимъ и тонкимъ пониманіемъ народной поэзіи вызываетъ изученіе народности и поддерживаетъ славянское возрожденіе, а его ‘Ideen zur Philosophie der Geschichte der Menschheit’ {I. K. Bluntschli въ своей книг ‘Geschichte der neueren Staatwissenschaft, allgemeines Staatsrecht und Politik’, Mnchen und Leipzig, 1881 (стр. 317—328) говоритъ по поводу этой книги Гердера, что ‘онъ былъ апостоломъ идеи человчества’, ‘признавая, что между человчествомъ и народничествомъ нтъ внутренняго противорчія, хотя и есть контрастъ, Гердеръ былъ заступникомъ національности’…. ‘Соединяя об идеи, онъ однако былъ совершенно свободенъ и отъ узкаго націонализма, и національнаго чванства’, какъ политическій умъ, Гердеръ можетъ быть по мннію Блюнчли сравниваемъ только съ Монтескье и Вико (стр. 317). Вообще многосторонняя дятельность Гердера до сихъ поръ еще не оцнена по достоинству. Шлоссеръ въ своей ‘Исторіи литературы XVIII в.’ (т. III, IV.) отзывается о немъ довольно рзко. Всего боле выдвигаетъ значеніе Гердера Шереръ въ своей книг ‘Geschichte der deutschen Litteratur’, Berlin 1883 г. О вліяніи Руссо на Гердера Гаймъ въ своей монографіи ‘Гердеръ, его жизнь и сочиненія’, 1888—1890, говоритъ, что оно было незначительно, и Гердеръ былъ самъ своимъ Руссо. Мы боле склоняемся въ этомъ случа къ мнніямъ Геттнера и Штерна (‘Всеобщ. лит.’). Интересную статью Пыпина о Гердер чит. въ ‘Встн. Евр.’ 1890, III, IV.} распространяются далеко за предлами Германіи и создаютъ новое направленіе исторической науки во всей Европ, сказываются благотворно и во Франціи {Edgar Quinet. ‘Oeuvres compl&egrave,tes’ 1857. Чит. А. П. Пыпина: ‘О Гердер’, ‘В. Е.’, 1890, 3.}.
Въ настоящее время историческая критика признала значительныя достоинства и произведеній періода псевдо-классицизма, среди представителей котораго имя Расина пользовалось заслуженной славой и въ эпоху романтизма, и про котораго Гейне писалъ еще въ 1833 году, что ‘онъ былъ живымъ источникомъ любви, чести и своимъ стихомъ восхитилъ, очаровалъ и облагородилъ цлый народъ’ {Edgar Quinet. ‘Oeuvres compl&egrave,tes’ 1857. Чит. А. П. Пыпина: ‘О Гердер’, ‘В. Е.’, 1890, 3.}. Мы съ глубокимъ почтеніемъ произносимъ имена Вольтера, Дидро, Монтескь, и съ волненіемъ слдимъ ихъ горячую борьбу за свободу совсти, личности, проповдь терпимости, равенства,— и тмъ не мене то направленіе, начинателями и выразителями котораго являются Гердеръ, Руссо, Гте, и которое въ конечномъ результат привело къ полной эманципаціи и индивудуума, и народностей, къ реализму въ искусств и позитивизму въ наук, все это направленіе возникло, какъ реакція ‘вку просвщенія’.
Дятели ‘вка просвщенія’ руководилися, какъ извстно, сухимъ раціонализмомъ, одной разсудочной способностью, а этого не можетъ хватить для всего. Здравый смыслъ безъ глубокихъ и основательныхъ знаній будетъ плохимъ руководителемъ въ изученіи человка и его внутренней жизни, часто онъ не съуметъ изслдоватъ глубокихъ тайниковъ человческаго сердца, его религіознаго чувства, часто не пойметъ природы, искусства, общественнаго настроенія, онъ не способенъ оцнить по достоинству миы, которые станетъ объяснять, какъ аллегоріи или прямо начнетъ надъ ними смяться, ни духа среднихъ вковъ, въ которыхъ видитъ одинъ мракъ невжества и фанатизма, онъ не можетъ возвыситься до той высоты вдумчивой всесторонности, которая необходима при оцнк и уразумніи сущности историческаго процесса, будетъ судить обо всемъ по одному шаблону, онъ все стремится привести къ одной мрк, никогда не проникнется онъ искренней прелестью поэзіи чувствъ, сердечныхъ хотя бы и фантастическихъ видній, потому, что иронія, язвительная насмшка скептицизма, свойственныя его природ, не позволятъ ему проникнуть въ глубину человческой души.
Но потребности сердца и фантазіи никогда не были окончательно заглушены. Средневковая романтика не умирала въ новыхъ литературахъ и имла мсто даже въ періодъ процвтанія псевдоклассицизма {Уже Бродзинскій въ стать ‘О klass. i romantyczn.’ указывалъ ея слды въ произведеніяхъ Корнеля (‘Lubo nauczycielami Kornela by Eurypides i RomantyCzno Hyszpaska, geniusz jego potrafi utworzy z nich waciw, francuzom tragedj.Гейне говоритъ о Корнел (‘Die romantische Schule’, 1887, стр. 48): ‘In Corneille atmet noch das Mittelalter. In ihm und in der Fronde rchelt noch das alte Ritterthum. Man nennt ihn auch deshalb manchmal romantisch’. Мольеръ тоже не можетъ быть названъ классикомъ чистой воды. Чит. Н. П. Дашкевичъ, ‘Новйшая научная литература о Мольер’ — ‘Унив. Извст.’ 1888, No 5, 93—122. О средневк. романтик чит. того же автора: ‘Романтика Круглаго Стола въ литературахъ и жизни Запада’, К. 1890.}. Неудовлетворенность его сжатыми рамками, его аристократизмомъ, его служеніемъ абсолютизму, усиливается одновременно съ ростомъ освободительныхъ идей въ обществ и по мр развитія и образованія новаго 3-го сословія. Первый починъ длаетъ, конечно, англійская литература, выросшая посл побды гражданской свободы во время Вильгельма и Анны {Чит. Г. O. Тэнь ‘Histoire de la littrature anglaise’, т. II, глава III, 3.}, но почти одновременно, отчасти подъ вліяніемъ англійскимъ, отчасти въ силу тождества условій общественной жизни, новое направленіе возникаетъ и во Франціи, и въ Германіи. Уже Менажъ и Ламоттъ возставали противъ 3-хъ единствъ {Смирновъ, ‘Гамбургск. драматургія’.}, а у Вольтера мы находимъ цлый рядъ отступленій отъ піитики Буало {Въ его ‘Семирамид’ появляется даже тнь (Нина): чит. Ch. Voltaire, ‘Ouvrages dramatiques, prcds et suivis de pi&egrave,ces qui leur sont relatives’, t. III. MDCCLXXL. ‘Smiramis’ (cp. сц. 4, 6, 7, 8, актъ 5).}, уже Луи Расинъ въ своихъ критическихъ статьяхъ указываетъ на Лопе-де-Вегу и Шекспира {Имя Шекспира впервые было названо въ одной книг, переведенной въ 1715 г. съ англійскаго: чит. La critique du thtre anglois, H. И. Дашкевичъ, ‘Унив. Изв.’ 1888, No 5, 119 (‘Литература о Мольер’).}, въ этомъ-же смысл Іоганнъ Шлегель явился предшественникомъ Лессинга и Дидро. Въ народной поэзіи раньше Гте и Гердера внесъ животворную струю народности Геллертъ. Христіанъ Вейзе еще въ 1691 году призывалъ къ естественности и непринужденности.
Въ ‘Жиль-Блаз’ и въ особенности въ замчательномъ нмецкомъ роман ‘Симилициссимусъ’ мы видимъ уже вполн народные романы. Вс эти отдльныя проявленія новаго настроенія, постепенно накопляясь въ количеств и качеств, переплетаясь съ стремленіями общества къ политической свобод, распространяются въ широкой публик, жизненно-свжей, но не успвшей въ своемъ развитіи подняться на высоту современной философской мысли и потому претворяющей новыя идеи согласно потребностямъ своего чувства и здраваго смысла. Обществу было душно, оно хотло вырваться изъ сковывающихъ его нормъ, и вотъ Руссо съ пламеннымъ краснорчіемъ, въ которомъ бушуетъ демократическое чувство, является выразителемъ новаго настроенія. Вслдъ за героемъ его ‘Новой Элоизы’ возникаетъ могучій образъ Вертера, который, постепенно разростаясь и преобразовываясь, превращается, по врному замчанію Брандеса, въ романтическую фигуру Фауста. Настаетъ та эпоха въ исторіи умственнаго развитія Европы, которую Геттнеръ опредляетъ, какъ ‘возстаніе внутренняго чувства, не удовлетвореннаго матерьяльными взглядами, идеализмъ сердца, которое не хочетъ отказываться отъ своихъ правъ передъ стсняющимъ господствомъ разума, возвращеніе къ Богу и безсмертію, если не на основаніи церковной вры, то по крайней мр на основаніи присущей человку жизни чувства’ {Г. Геттнеръ, ‘Франц. лит.’, т. II, стр. 92.}.
Въ знаменитомъ роман Руссо его герой — впервые плебей — ломаетъ вс сословныя перегородки во имя чувства и соціальнаго равенства. Еще съ большей энергіей и страстностью выраженъ протестъ противъ пошлости жизни въ ‘Вертер’. ‘Эта книга, говоритъ Врандесъ, даетъ все, что есть справедливаго и несправедливаго въ протест переполненнаго сердца противъ тривіальныхъ и неподвижныхъ правилъ регулированной обыденной жизни, изображаетъ влеченіе къ безконечному, стремленію къ свобод’ {Г. Брандесъ, ‘Главныя теченія лит. XIX ст.’, Москва, 1881, стр. 15.}. ‘Этотъ романъ есть вызовъ, мятежно брошенный въ лицо общественной рутин’ {I. Шерръ, ‘Всеобщ. исторія литературы’, 3-е изд. Сиб. 1880, т. II, стр. 238.}. Вертеръ — это отчаянный крикъ сердца, истерзаннаго пошлостью, это трагедія Титана, изнемогающаго въ борьб съ пигмеями, это порывъ, страсть, стремленіе къ безконечному, необъятному, замкнутыя въ душныхъ рамкахъ обыденности. Необузданность страсти фатально влечетъ къ гибели. Вертеръ, какъ и Вильгельмъ Мейстеръ, это поэты-мечтатели, которые гибнутъ вслдствіе полнаго разлада между требованіями внутренней жизни и вншними условіями. Здсь впервые мы наталкиваемся на слдующее трагическое противорчіе: человкъ въ сфер духовной представляется чмъ-то въ род генія, который обнимаетъ чувствами весь міръ и черезъ посредство чувствъ воспринимаетъ всю его жизнь, который стремится къ истин, но не можетъ ея достигнуть, который таитъ въ своемъ сердц притязанія на всемогущество, онъ хочетъ передлать холодный пошлый свтъ согласно съ требованіями своего сердца, а между тмъ онъ, герой, но своему общественному положенію — ничто! {По словамъ Шиллера ‘Гете соединилъ въ своемъ произведеніи вс, что способно дйствовать надушу, и мечтательно-несчастную любовь, и влеченіе къ красотамъ природы, и религіозныя ощущенія, и философскую наблюдательность, и наконецъ, мрачный, туманный оссіановскій міръ, при чемъ сосредоточилъ вс это въ одномъ характер, который съ пламенной страстью стремится въ слдъ за своимъ идеаломъ, убгаетъ дйствительности, чтобы отдаться неизвстному, который только свои грзы считаетъ чмъ — то существеннымъ, для котораго наконецъ собственная опытность и свое собственное существованіе служатъ препятствіемъ, уничтожаемымъ имъ самимъ для достиженія существеннаго’. Это опредленіе заключаетъ вс существенные признаки, характеризующіе такъ называемый ‘Sturm-und-Drang priode’, который и должно считать первымъ актомъ Начавшейся реакціи ‘вку просвщенія’.}.
Эмансипація индивидуума началась именно съ того момента, когда требованія внутренняго міра выступили съ такой настойчивостью.
Человкъ начиналъ жить своей личной жизнью: онъ мыслилъ уже себя не какъ часть цлаго — цеха, сословія, націи, а какъ микрокосмъ, т. е. какъ существо, которое хотя и единично, но заключаетъ въ себ цлый міръ. Мы видимъ потомъ, какъ этотъ внутренній міръ все боле и боле растетъ въ глазахъ человка и принимаетъ наконецъ въ идеальной философіи Фихте такіе необъятные размры, что за предлами этого нашего ‘я’ становится сомнительнымъ существованіе вообще какого-нибудь другого міра, кром ‘не я’, т. е. проявленія нашей внутренней психической работы.
Если мы обратимъ вниманіе на составные элементы новаго направленія періода ‘бурныхъ стремленій’, то почти вс они коренятся въ настроеніи Руссо: и возвращеніе къ вр, основанное на глубокой потребности сердца {Чит. его ‘Profession de foi du Vicaire Savoyard.’ О Руссо чит. книгу Mopлея (Русск. перевод. Невдомскаго. Спб. 1886 г.).}, и сентиментальное влеченіе къ природ и естественности (Вертеръ тоже ищетъ успокоенія въ деревн), мечтательность, вра въ безсмертіе души и свободу воли, высоко возносящіе человка, котораго ‘я’ уже не только ощущающее страдательное существо, но вмст и существо дятельное и производящее, республиканское пониманіе идей равенства, сближеніе съ крестьянами {Руссо въ своихъ ‘Confessions’ разсказываетъ, что въ Мотъе онъ плететъ со старыми женщинами шнурки и всегда вообще чувствуетъ потребность вмшаться между поселянами и раздлить ихъ простыя радости. Чит. ‘Les Confessions de J. J. Rousseau’, Paris, 1844. Cp. ‘Leiden des jungen Werthers’, Stuttgart, 1868: Письма отъ 15 марта, 17 марта и т. д.}, презрніе къ образованности, доходящее до того, что отрицается всякое серьезное изслдованіе, наука объявляется дломъ педантовъ и т. д.
Положительно вс эти элементы присущи писателямъ ‘Sturm und Drang’ періода, проходятъ у нихъ разные фазисы развитія, разныя степени измненія и извращенія {О період ‘бурныхъ стремленій’ чит. I. Шерра, ‘Шиллеръ и его время’, М. 1875 г., а также Геттнера, ‘Ист. нм. лит.’ (глава: ‘Гете и Гетеанцы’).}. Въ ‘Вертер’ мы найдемъ вс типическія черты этого направленія: тирады противъ сословности общества и мелочности мщанскихъ отношеній {‘Leiden des jungen Werthers’. Smmtliche Werke. Stuttgart. 1868. Чит. письма 15, 17 марта.}, противъ церемоніала, чопорности высшаго свта, противъ тривіальности казенной терминологіи {Ibid. Пис. 25 марта.}, здсь та же льющая слезы сентиментальность, мечтательность {Ibid. Пис. 16 іюля, 10 сент., 15 сент., 30 нояб., 4 дек.}, то же увлеченіе природой, мечты о чистыхъ радостяхъ сельской жизни {Ibid. Пис. 22, 9 мая.}, но тутъ же присоединяются и нкоторыя новыя очень важныя черты: мы замчаемъ здсь увлеченіе народной поэзіей, Оссіаномъ и Гомеромъ {Ibid. 13 м., 12 окт.}, проскальзываютъ нкоторые признаки того сладострастія, которое доходитъ до полнаго неприличія въ ‘Люцинд’ Шлегеля {О ней чит. отзывъ Heine, »Die romantische Schule’, cp. ‘Leiden des jungen Werthers’, 16 іюля.}, и даже влеченіе къ фантастическому и призракамъ {Ibid. Пис. 18 іюля.}.
Если мы обратимся къ польскому романтизму до революціи 1830—1831 года, то насъ поразитъ сходство его почти во всхъ подробностяхъ съ настроеніемъ періода ‘бурныхъ стремленій’, чмъ объясняется между прочимъ революціонность польскаго романтизма этого времени, тогда какъ мистическо-мессіаническое направленіе, возникшее посл революціи въ періодъ сильнаго нравственнаго утомленія, до извстной степени примыкаетъ къ реакціонному нмецкому романтизму братьевъ Шлегелей и т. п. Это сходство между геніальничающими гетеанцами и польскими романтиками 20-хъ и 80-хъ годовъ очень велико. Та же бурная безпорядочность, та же безпокойная подвижность характера, неуживчивость и строптивость, то же презрніе къ оффиціальной наук, низверженіе авторитетовъ, вра въ свою геніальность, которая возмститъ и трудъ, и знанія {Вс эти черты отражались, конечно, съ большей уродливостью и крайностями на второстепенныхъ представителяхъ романтизма.}, т же излишества самолюбія взлеляннаго чувства, въ художественныхъ произведеніяхъ то же нарушеніе всхъ правилъ, отсутствіе плана, нелпости и ужасы разнузданной фантазіи и т. д. Лессингъ, Кантъ и Гете боролись противъ подобныхъ крайностей ‘геніальничающихъ’ поэтовъ, порицали ихъ незрлую заносчивость, неспособность къ труду, выдержк, и всего замчательне то, что К. Бродзинскій, хотя и не всегда, впрочемъ, основательно, въ борьб съ польскими романтиками употребляетъ т же аргументы, заимствуя ихъ изъ Гердера и Канта, и даже по временамъ цитируя ихъ {Чит. ‘О exaltacyi’, ‘О krytyce’ и т. д.}.
Полнаго сходства, конечно, быть не могло: одновременно съ вертеровскимъ настроеніемъ {‘Werther’ былъ переведенъ въ 1821 году. ‘Польскій Вертеръ’, какъ говоритъ д-ръ П. Хмлвскій о ‘Dziadach’, явился 1822 г. вмст съ стихотвор. ‘Romantyczno’ и одой ‘Do modoci’.} въ Польшу проникалъ и реакціонный романтизмъ, изъ котораго, какъ мы увидимъ, тоже были заимствованы нкоторыя черты.
Періодъ бурныхъ стремленій не безъ основанія сравниваютъ съ французской революціей. Возбужденіе умовъ, вызванное имъ, смшало въ одну кучу различныя философскія и литературныя теченія: Гете, Гердеръ, Гаманнъ и даже Лафатеръ самымъ удивительнымъ образомъ были соединены въ общемъ союз дружбы и уваженія. Скоро однако дороги ихъ разошлись, и когда волненіе улеглось, и подъ вліяніемъ крайняго умственнаго и нравственнаго утомленія возникъ реакціонный романтизмъ со всмъ его обскурантизмомъ и мракобсіемъ, Гете, Гердеръ не узнавали всходовъ, выросшихъ на нив которую они когда-то усердно засвали Тмъ не мене и въ послдней стадіи своего развитія романтизмъ обязанъ всми лучшими своими чертами періоду Гете и Гердера и въ особенности дятельности геніальнаго Гердера. У него преимущественно романтизмъ заимствовалъ свое влеченіе къ народной поэзіи и пснямъ {Гейне говоритъ (‘Die romantische Selmie’, H. 1887, стр. 45), что ‘Гердеръ смотрлъ на человчество, какъ на арфу въ рук великаго артиста: каждый народъ ему казался отдльной струной, и онъ понималъ общую гармонію, истекавшую изъ этихъ различныхъ акордовъ’.}, восхищенный художественнымъ предисловіемъ къ сборнику ‘Stimmen der Vlker’ {‘Stimmen der Vlker’, Halle: чит. напр. ‘Vorrede der Volkslieder’, (o. cit. стр. 61—77). О его сборник чит. Von В. Suphan, ‘Herders Volkslieder und Iohann vou Mllers ‘Stirn, der Vol.’ in Liedern’ — ‘Zeit, fr deutsche Philologie’, 1871, t. III.}, статьями ‘О еврейской поэзіи’, ‘Объ Оссіан’ и т. д. {Гаймъ, ‘Гердеръ, его жизнь и сочиненія’, М. 1888, т. I, 785—800.}. Гердеръ же положилъ начало наук сравнительнаго языковднія и раньше Шлегеля указывалъ на необходимость изученія санскритскаго языка {Ibid. 157—169.}, онъ первый снялъ зарокъ осужденія съ среднихъ вковъ {Ibid. 610—626.}, въ его философскихъ взглядахъ лежатъ зародыши натурфилософіи Шеллинга {Шерръ, ‘Шиллеръ и его время’, стр. 362.}, въ которой находитъ свое обоснованіе и идея народности и универсализма въ ихъ взаимныхъ отношеніяхъ.
Вс эти начала романтизмъ въ послдней стадіи своего развитія переработалъ, дополнилъ и видоизмнилъ въ дух той умственной усталости, слдствіемъ которой онъ явился, но въ главныхъ основаніяхъ онъ остался прежній. Если ‘вкъ просвщенія’ не безъ основанія длятъ на два періода, имющихъ въ себ много общаго,— періодъ деизма и матерьялизма, то и реакція ему должна была неизбжно заключать тоже два момента, изъ которыхъ первый можно назвать періодомъ освобожденія чувства, а второй временемъ господства разнузданной фантазіи, періодомъ чисто дтскихъ усилій совершенно освободиться отъ законовъ и требованій разума, жить вдохновеніемъ, которое такъ родственно средневковому откровенію, руководиться поэзіей сладострастнаго {Что въ піэтизм кроются элементы сладострастія, говоритъ уже Новалисъ въ ‘Fragmenten’.} піэтизма, мистицизмомъ средневковаго католицизма. Но такъ-какъ этотъ послдній періодъ романтизма характеризуется увлеченіемъ народной поэзіей, а съ другой стороны возникъ посл наполеоновскихъ войнъ, повсюду пробудившихъ національности отъ сна, то неудивительно, что время романтизма запечатлно успхами національной эманципаціи.
Для полнаго пониманія романтическаго настроенія послдняго періода необходимо припомнить себ значеніе политическихъ событій, наступившихъ посл великой французской революціи, съ одной стороны, и того умственнаго возбужденія, которымъ ознаменована жизнь нмецкаго народа времени Шиллера, Гете, Фихте и др.
Т же самые дятели, которые были въ юности своей восторженными поклонниками этихъ великихъ политическихъ событій, въ боле зрломъ возраст отреклись отъ увлеченій молодости, были разочарованы. Весьма многіе будущіе романтики съ юношескимъ энтузіазмомъ привтствовали французскую революцію. ‘Въ 1795 году два молодыхъ человка, имена которыхъ пріобрли всемірную извстность, выходятъ въ уединенное поле и съ наивнымъ воодушевленіемъ насаждаютъ дерево свободы, то были Шеллингъ и Гегель’. Дятели, полные страсти и энергіи, о которыхъ Гете говоритъ, что
‘. . . . . . . . . . съ возвышенной думой стремился
Всякъ изъ нихъ насаждать веселое древо свободы 1),
1) ‘Герм. и Доротея’.
— были испуганы ужасами террора {‘Вотъ ужъ нсколько дней, какъ я не читаю французскихъ газетъ,— такъ опротивли мн эти подлые живодеры’, пишетъ Шиллеръ къ Кернеру посл казни Людовика XVI, Шерръ, ‘Шиллеръ и его время….’, стр. 282.}. Прогрессивное теченіе, исходившее отъ Шиллера и Фихте и создавшее поэтовъ-участниковъ войнъ за освобожденіе родины, Кернера, Клейста, Уланда, не имло серьезнаго и продолжительнаго вліянія {Чит. Гервинусъ, ‘Ист. XIX вка’, Спб. 1863, т. I, 282. Ср. Брандеса, ‘Главн. литер. теч. XIX вка’, стр. 129, 142.}. ‘Трансцедентальный идеализмъ Фихте, этого великаго патріота, котораго ‘Reden an die deutsche Nation’, говоренныя подъ наполеоновскими штыками, принадлежатъ къ лучшимъ подвигамъ нмецкой науки,— кончился такимъ, остріемъ, что оно необходимо должно было изогнуться’ {Шерръ. ‘Всеобщ. ист. литер.’ Сиб. 1880, т. II, стр. 260.}, и вотъ въ то время, какъ Гете и Шиллеръ находятъ успокоеніе въ своемъ элленизм, возникаетъ и растетъ другая группа, реакціонная, жаждавшая спокойствія посл великихъ переворотовъ, чисто артистическая, искавшая самоудовлетворенія въ искусств для искусства, увлекавшаяся духомъ средневковой таинственности и потому романтически католическая {Увлеченіе католицизмомъ сказывается въ произведеніяхъ такъ наз. писателей-эмигрантовъ. Чит. M-me de Stal, ‘Corinne’, Paris, Charpentier, 1882, avec prface de M-me Necker.}, ненависть къ дйствительности, апотеозъ праздныхъ мечтаній въ эпоху реставраціи довелъ это направленіе до крайнихъ предловъ обскурантизма и умопомраченія. Представители этого направленія группировались около Шеллинга и Шлегелей, не вполн основательно благоговя передъ ‘язычникомъ’ Гете не смотря на его протесты, унижая Шиллера, свободныя идеи котораго были постояннымъ бльмомъ для нихъ {Шерръ, ‘Шиллеръ и его время’, стр. 303.}. Это было время какого-то опьяннія, полнаго потемннія сознанія. Праздность и растительное прозябаніе были объявлены Шлегелемъ самымъ счастливымъ состояніемъ человка {Ibid. 303.}. Тмъ не мене т же братья Шлегели, Шеллингъ и другіе романтики своими работами по исторіи всеобщей литературы, изученіемъ языковднія и индійской поэзіи, идеями народности всего боле содйствовали культурному объединенію народовъ, которое выразилось въ признаніи общей идеи универсализма, гуманности въ ихъ національномъ самовыраженіи.
И польскіе критики, начиная съ Бродзинскаго, съ большей или меньшей ясностью, понимали это отношеніе между общечеловческимъ и національнымъ {Grabowski писалъ еще въ 1837 году: ‘Zadaniem literatury naszego wieku jest utworzenie poezyi narodowej albo raczej poezyj narodowych’. ‘Literatura i Krytyka’ — Pisma M. Grabowskiego, t. I, Wilno, 1837, стр. 8—9.}. Такъ, Грабовскій полагалъ, что названіе ‘романтизмъ’ было только маскою, прикрывавшей поэзію, отвчающую духу XIX в. ‘Поэзія, по его мннію, стремилась въ общемъ федеративномъ союз различныхъ національностей сохранить опредленную физіономію за каждой изъ нихъ’ {Ibid. стр. 106.}.
Польскій романтизмъ заимствовалъ изъ послдняго періода обще-европейскаго романтизма главнымъ образомъ идею народности и связанное съ ней увлеченіе народной поэзіей, живительное вліяніе которой сказалось во всхъ европейскихъ литературахъ. ‘Самъ Гете, по удачному выраженію Гайма, наклонился къ этому источнику и жадно черпалъ изъ него силу, здоровье и красоту’. Эта же здоровая струя народности оживила, возродила и польскую литературу, зачахшую въ теплицахъ псевдоклассицизма {На это указываетъ вполн опредленно и Грабовскій. ‘Takim sposobem, говоритъ онъ, jest niewtpliw rzecz e nasza tak nazwana romantyczna poezya wzia pocztek nie w naladowaniu niemcw, nie w teoryacli Schleglw, она wysza wiea i pikna z ywego rda narodowych gminnych poezyi’. ‘Literatura i Krytyka‘, t. I: ‘O pieniach ukraiskich….’, стр. 106.}. Такимъ образомъ въ силу разнообразія своихъ источниковъ, а также по чисто-мстнымъ національнымъ причинамъ, романтизмъ получилъ въ Польш сразу же совсмъ иную физіономію, чмъ въ Западной Европ {Чит. D. Chmielowski, ‘Pogld na poezy polsk’. Studya, II. Krakw, 1886. Cp. I. Brandes ‘O poezyi polskij XIX st.’, W. 1887.}. Культъ католицизма и поэзіи среднихъ вковъ не могли имть здсь мста: католицизмъ и безъ того былъ въ почет, рыцарской поэзіи никогда не было {На это указываетъ и Бродзинскій: ‘Pisma’, Pozna, t. IV.}. Не могли здсь сильно развиться общественный индиферентизмъ и отвращеніе къ политик. Совершенно иныя отношенія устанавливаются въ Польш между романтизмомъ и классицизмомъ съ одной стороны и либеральнымъ и консервативнымъ направленіемъ съ другой. Здсь классики были въ то же время и консерваторами, въ род Яна Снядецкаго, Осинскаго, Козьмяна и др., Это были сторонники мирнаго развитія, они разочаровались неудачами революціонныхъ политическихъ предпріятій, для нихъ литература была единственнымъ достояніемъ народности,— правильно распланированный садъ съ ровными дорожками, съ подстриженными деревьями, гд вс должны были работать по опредленному, заране составленному плану, и все, что нарушало единообразіе общаго плана, казалось имъ зловреднымъ, опаснымъ. Къ романтикамъ же принадлежало молодое поколніе, выросшее совсмъ подъ иными впечатлніями, вс они родились въ конц прошлаго или начал этого столтія (Мальчевскій 1798 г., Одынецъ 1794 г., Мицкевичъ 1799 г., Залсскій 1800 г., Гощинскій 1803 г., и т. д.). Тяжелыя испытанія военной непогоды 1807—1813 годовъ застали ихъ еще слишкомъ молодыми людьми и потому не могли оставить очень сильнаго и тяжелаго впечатлнія, кром нкотораго нерасположенія къ французамъ, какъ у Одынца {Изъ романтиковъ только одинъ Мальчевскій участвовалъ въ наполеоновскихъ походахъ (‘Zota Przdza’ 1884 г., 791).}. Это было поколніе людей, жаждавшихъ впечатлній, людей бодрыхъ умственно и нравственно, рвавшихся на свободу. На этой благодарной почв сказались въ удивительномъ соединеніи и идеи романтизма, и ‘Sturm und Drang‘ періода. Что польскій романтизмъ не чуждъ былъ вяній этого періода, можно видть уже хотя бы изъ такихъ, напр., фактовъ, какъ тотъ, что знаменитый ‘Вертеръ’ появился въ польскомъ перевод только въ 1821 году.
Такимъ образомъ польскому романтизму было чуждо ретроградное настроеніе нмецкой литературы, напротивъ, въ немъ сильны были общественные инстинкты — любовь къ родин, бурные революціонные порывы, чувство самопожертвованія и солидарности, стремленіе къ свобод и независимости.
‘Польскій романтизмъ, говоритъ Брандесъ {Jerzy Brandes, ‘О poezyi polskiej XIX st.’ Warsz. 1887, стр. 15.}, не обособилъ душъ въ чувств эгоизма, какъ это было у нмцевъ, ни въ чувств дикой и мужественной независимости, какъ въ Англіи, напротивъ, онъ соединяетъ всхъ въ одномъ полномъ энтузіазма чувств національной солидарности. На него вліяетъ не отвращеніе къ дйствительности, но фактъ, что отечество уже недйствительность, а что-то такое, чему должно врить, но чего нельзя узрть очами тла’.
Черты, роднившія польскій романтизмъ съ европейскимъ и нмецкимъ, сказались въ обращеніи къ народной поэзіи, увлеченіи всмъ фантастическимъ, возвеличеніи чувства и возведеніи его до крайнихъ предловъ экзальтаціи, въ пренебреженіи силами ума, геніальничаніи романтической молодежи.
Одною изъ главныхъ причинъ, придавшихъ польскому романтизму именно такой смшанный характеръ, были неблагопріятныя политическія условія, въ которыя было поставлено польское общество въ конц XVIII и начал XIX вв.
Вообще польская жизнь всегда находилась въ тсной связи съ исторіей умственнаго развитія Западной Европы, и только событія второй половины XVIII вка задержали правильный ходъ ея развитія и нсколько отдалили ее отъ всего образованнаго міра. Притокъ новыхъ идей почти совсмъ прекратился въ эпоху, когда вниманіе каждаго польскаго писателя, также какъ и государственнаго дятеля, было всецло поглощено политическими судьбами несчастной родины. Правда, въ эпоху раздловъ польскому обществу были извстны уже идеи Руссо, но имъ интересовались больше, какъ политическимъ писателемъ, и его ‘ Contrat social‘ оказало огромное вліяніе на политиковъ и государственныхъ дятелей этой эпохи {Чит. Waler. Kalinka: ‘Sejm czteroletni’, Lww, 1884—1886. Rozdz. III: ‘Jan Jakb Rousseau i jego wpyw na Polsce’. Также Boi. Limanowski: ‘Polska w czasie wielkiej rewolucyi francuskij i wpyw tej ostatniej na ni’, ‘Przegld spoeczny’ 1886, t. II. Сравни также H. Карева. ‘Паденіе Польши’, Спб. 1888, стр. 80—81.}. Въ эпоху, слдующую за раздлами, въ Польш почти совсмъ замираетъ всякая умственная и литературная дятельность. Польша какъ бы исчезаетъ съ лица земли — она вся уходитъ въ глухія села, отдаленныя помстья, гд притаились въ отчаяніи бывшіе дятели Рчи Посполитой. Положеніе поляковъ, раздленныхъ политически, разбитыхъ нравственно, было крайне незавидно въ виду предстоящей культурной борьбы съ такимъ сильнымъ врагомъ, какъ нмцы. Особенно тяжело было положеніе той части Польши, которая досталась по раздлу Пруссіи.
Энергическое и ловкое правительство, сразу же поставивъ своей задачей онмеченіе края, съ нмецкой методичностью и послдовательностью, медленно, но неумолимо шло къ намченной цли. Пощады нтъ! Мстныя учрежденія, мстное право, судопроизводство замняются нмецкимъ, только въ низшихъ судахъ еще слышится польская рчь, но компетенція этихъ судовъ такъ ничтожна, что почти въ каждомъ дл приходится прибгать къ высшимъ инстанціямъ, гд царитъ нмецкій языкъ {Исторіи Польши въ періодъ отъ раздловъ до 1815 года посвящено соч. Fryd. Skarbka, ‘Dzieje ksistwa Warszawskiego‘, Pozna, 1860. I, II. Cp. изслд, Н. А. Лонова: ‘Варшавское герцогство’, ‘Pyc. Вст.’, 1866, 1, 3.}. Польская шляхта, считая позорнымъ служить подъ нмецкимъ ярмомъ, добровольно удаляется съ арены общественной дятельности, отказывается отъ государственной службы и ищетъ успокоенія и забвенія въ своихъ наслдственныхъ помстьяхъ. Въ своей оппозиціи всему нмецкому шляхта не искала поддержки народа, да и не могла расчитывать на нее.
Какъ сообщаетъ Скарбекъ, ‘народъ равнодушно относился къ новымъ господамъ, нмецкое хозяйничанье не отражалось непосредственно на его матеріальномъ быт, а смутное нерасположеніе къ ‘нмцамъ’, свойственное всмъ славянскимъ народамъ, было еще недостаточнымъ побужденіемъ для борьбы’ {Fr. Skarbek, ‘Dzieje….’, стр. 37.}. Къ тому же и въ польскомъ прошломъ ‘хлопъ’ не видлъ и не помнилъ ничего для себя отраднаго….
Средствомъ къ агитаціи въ народ могли бы служить народныя школы, но правительство не торопилось ихъ заводить.
Переселеніе въ польскія земли нмецкихъ колонистовъ, ловкая финансовая система закладовъ, расчитанная на разореніе помщиковъ, воспитаніе молодежи въ нмецкомъ дух — все было пущено въ ходъ. Тмъ не мене нмецкое просвщеніе распространялось въ Польш очень медленно. Гордой, замкнутой въ своихъ патріотическихъ и сословныхъ предразсудкахъ польской шляхт былъ боле по вкусу аристократизмъ французскаго псевдоклассицизма, чмъ новая нмецкая литература.
Нмецкій языкъ былъ въ полномъ пренебреженія, на немъ какъ бы срывало свое негодованіе оскорбленное чувство народности. Какъ ни полезно было бы знаніе этого языка, какъ государственнаго и вмст съ тмъ языка просвщенія, молодые люди, не говоря уже о старомъ поколніи, совершенно игнорировали его {Skarbek, I, 42.}.
Національный духъ поддерживался въ это время только въ школахъ и общежитіяхъ такъ называемыхъ Піяровъ. Здсь молодежь получала довольно основательное элементарное образованіе, учителя относились къ своему длу усердно {Дмоховскій въ своихъ ‘Воспоминаніяхъ’ передаетъ о нихъ весьма хорошіе отзывы. Чит. ‘Wspomnienia od roku 1806 do 1830’, W. 1859, стр. 25—32.}, но такъ-какъ высшихъ учебныхъ заведеній, гд бы можно было довершать начатое образованіе на народномъ язык, не было, то неудивительно, если пріобртенныя элементарныя свднія скоро улетучивались.
Въ противовсъ ‘Піарскимъ’ школамъ существовало въ Варшавы нмецкое высшее учебное заведеніе подъ названіемъ лицея. Въ учебно-воспитательномъ отношеніи оно было превосходно обставлено и, не смотря на свои явно германизаторскія цли, привлекало и польскую молодежь, хотя главный контингентъ все же составляли здсь дти нмцевъ-чиновниковъ {Skarbek, t. I, 45—46.}.
Въ какомъ положеніи находилась Галиція, доставшаяся по раздлу Австріи, и какъ стояло дло народнаго образованія, мы имли уже случай говорить въ предыдущей глав. Напомнимъ только, что 16-лтній К. Бродзинскій посл 6-ти лтъ хожденія въ нмецкую школу нуждался въ помощи брата для перевода нмецкихъ поэтовъ {Hordyski, ‘Lata szkolne….’, стр. 25. ‘Kw. Histor.’ 1888.}.
Такимъ образомъ только русская часть бывшихъ польскихъ владній въ дл образованія находилась, по признанію самихъ поляковъ, въ благопріятныхъ условіяхъ {Чит. ‘Zapiski i dokumenta do dziejw instrukcyi publicznj w Polsce’, D-ra W. Seredyskiego (‘Arch. do dziejw lit. i owiaty w Polsce’, t. I, Krakw, 1878 r.). Cp. также ‘Obraz oglny instytutw naukowych w Cesarstwie Ross. i krlewstwie polakiem’ (‘Pam. W.’ 1821, tt. XX. 456, XXI, 141).}.
Само собою разумется, что такое положеніе польскихъ провинцій крайне невыгодно отражалось на развитіи литературы и искусствъ. Творческая дятельность почти прекратилась {Прекрасную характеристику польской литературы этого времени даетъ Дмоховскій въ своей стать о Бродзинскомъ (‘Biblioteka Warszawska’, 1870, III, 878).}, поэтамъ оставалось лишь предаваться грустнымъ лирическимъ изліяніямъ ‘на гроб своей родины’, краснорчіе, достигшее въ предшествующую пору высокой степени совершенства, скромно пріютилось теперь на церковной каедр, небольшая кучка ученыхъ, отдавшихся изученію родной старины и совершенно чуждыхъ вліяніямъ западно-европейскимъ, не имла публики, съ которой могла бы длиться своими изслдованіями и въ свою очередь пользоваться ея поддержкой. Кругъ читателей въ эту пору все боле и боле съуживаяся, а литература и наука постепенно утратили всякое значеніе и цнность. ‘Чтобы считаться ученымъ и литераторомъ въ то время, немного требовалось: поверхностное знакомство съ французской литературой, обладаніе небольшой библіотекой, подписка на ‘Pamitnik Warszawski’ — давали каждому право на лестное званіе литератора. Кто написалъ гладкими стишками одну-другую басню, перевелъ французское стихотворенье,— считался уже поэтомъ, переводъ цлой трагедіи и постановка ея на сцен давали счастливцу званіе великаго стихотворца’ {Skarbek, ibid. I, 46.}.
Существовавшее съ 1800 года ученое общество ‘Towarzystwo przyjaci паик’ {О немъ подробно въ книг Войцицкаго: ‘Spoeczno Warszawy 1800—1830 г.’, t. II, 1877, стр. 1—78.} было довольно убогимъ пріютомъ заплсневвшихъ знаній, а тощіе ‘Roczniki’, выходившіе нерегулярно, съ случайнымъ содержаніемъ, не давали ровно никакой нищи уму и сердцу читателя {Ibid. стр. 26—27.}. Ничтожество трудовъ этого общества, мертвеннаго со дня его рожденія, легко видть изъ бглаго обзора его изданій и статей, напечатанныхъ въ ‘Rocznikach’ {Ibid. стр. 73—78. Здсь Войницкій сообщаетъ подробный списокъ всхъ изданій и содержанія ‘Rocznik-овъ’.}. Впослдствіи оно постоянно подвергалось насмшкамъ романтиковъ, и всхъ сильне разгромили его М. Мохнацкій (въ ‘Graz. Polsk.’) {Ibid. 61.} и Мицкевичъ {Въ своей знаменитой стать ‘О krytykach i recenzentach’.}.
Наполеоновскія войны выводятъ общество изъ состоянія апатіи и сна, оно пробуждается и съ лихорадочной энергіей и поспшностью кидается въ пучину политическихъ приключеній. Патріотическое воодушевленіе охватываетъ вс классы. Эфемерное Варшавское княжество разжигаетъ въ сердцахъ поляковъ надежды на ‘odbudowanie Polski’ въ предлахъ ‘od morza do morza’ {Насколько такія надежды согласовалась съ видами правительствъ, можно судить хотя-бы изъ статей договора между Александромъ I и Наполеономъ, приведенныхъ г. Татищевымъ (‘Русскій Архивъ’ 1890, VIII).}. Воодушевленіе достигаетъ необыкновенныхъ размровъ. Мечты принимаютъ за дйствительность. ‘Polska ju jest’, восклицаетъ Матушешчъ въ первомъ засданіи сейма, и неистовые крики восторга сопровождаютъ это заявленіе, смшиваются съ ликованіемъ улицы {Чит. ‘Dzieje’, Skarbka, II, 158 и слд.}. Патріотическій восторгъ превосходитъ всякое описаніе. Съ помощью неестественныхъ героическихъ усилій создается изъ ничего огромная армія {Въ одномъ 1812 году княжество Варшавское выставило 100-тысячную армію (Stan. Szczepanowski, ‘Ndza Galicyi w cyfrach’, Lww, 1888, стр. 169.}, которая одерживаетъ въ короткій срокъ цлый рядъ побдъ, поддерживаетъ патріотическія надежды. Нечего и говорить, что при такомъ настроеніи литература и наука были заброшены. Все отдано было въ жертву политик, вс силы края ушли на государственную службу. Въ цломъ кра не было литераторовъ по профессіи, говоритъ Войцицкій, потому что каждый пишущій имлъ постоянныя занятія въ администраціи {W&#243,jcicki, ‘Spoeczno Warszawy’…. 1877, 29.}. Въ служащихъ полякахъ былъ большой недостатокъ, потому-что прусская администрація состояла исключительно изъ нмцевъ, а нмцы-чиновники исчезли во мгновеніе ока при первомъ же появленіи французскихъ войскъ {S. Dmochowski, ‘Wspomnienia od 1806 do 1830 roku’, W. 1858, стр. 57 и слд.}. Само собою разумется,— что въ эту эпоху увлеченія всмъ французскимъ не могло быть и рчи объ интерес къ нмецкой литератур и языку.
Поворотъ въ настроеніи и симпатіяхъ общества начинается только съ конца 1813 г. Эгоизмъ и непослдовательность политики Наполеона были разоблачены, разсянные остатки его ‘великой арміи’ наводняютъ и безъ того разоренную страну и наполняютъ ее всми ужасами мародерства. Тогда симпатіи къ французамъ смняется чувствами глубокой къ нимъ ненависти. Подростающее поколете видитъ въ нихъ только мародеревъ, а не спасителей отечества {Одынецъ въ своихъ ‘Воспоминаніяхъ изъ прошлаго’ разсказываетъ подробно о тхъ ужасахъ военнаго времени, которыми полно его дтство. Онъ до того возненавидлъ французовъ, что долго не хотлъ даже учиться французскому языку. Онъ же приводитъ свое стихотвореніе, написанное по поводу нападенія мародера, на село, характеризующее т чувства, въ какихъ взростало молодое поколніе:
‘Dobrze tak, francuzie, tobie,
Dobrze tobie tak,
Nie bdzie sta na twym grobie
wity krzya znak.
Ciao twoje, jak pies, zgnije,
Ty, synu czartowski!
А ja woam: niechaj yje
Bohater Kozowski!
Сочиняя эти стихи, юноша ‘горько рыдалъ не отъ скорби, но отъ безсильной злости и ненависти къ французамъ’. ‘Wspomnienia’, стр. 28—29.}.
Этой перемн въ настроеніи много содйствуетъ великодушіе побдителей. Императоръ Александръ I отнесся къ полякамъ въ высшей степени мягко и либерально. Разсяннымъ въ рядахъ наполеоновской арміи польскимъ войскамъ было позволено возвратиться на родину, въ торжественной процессіи по поводу встрчи смертныхъ останковъ Понятовскаго приняли участіе Кутузовъ и другіе русскіе генералы, въ 1814 году, 25 апрля, была объявлена всеобщая амнистія лицамъ, принимавшимъ участіе въ войн противъ Россіи. Вскор сдлался извстнымъ отвтъ государя на письмо Костюшки, и общанія русскаго Императора наполнили сердца поляковъ новыми упованіями {‘J’eprouve une grande satisfaction, gnral, repoudre votre lettre. Vos voeux les plus chers seront accomplis. Avec l’aide du tout Puissant j’esp&egrave,re raliser la gnralition de la brave et respectable nation, laquelle vous appartenez….’, и т. д. Skarbek, ‘Dzieje….’, t. II. Гервинусъ, однако, говоритъ: ‘Если Александръ I утшалъЧарторижскаго, увряя его, что либеральныя идеи ему всего пріятне, то съ другой стороны утшалъ и Штейна увреніемъ, что онъ съуметъ держать Польшу въ страх и повиновеніи’. Гервинусъ, ‘Ист. XIX вка’, Спб. 1863, т. I, стр. 171.}.
Въ Варшав оживляется и растетъ литературное движеніе, здсь постепенно концентрируются литературныя и научныя силы края. По выраженію Маррене, ‘голоса, отзывающіеся отовсюду, соединяются здсь въ одинъ хоръ. Начинается торопливая [дятельность, энергическая умственная работа, со всхъ сторонъ края спшатъ люди, исполненные добрыхъ намреній, и не щадятъ труда и способностей, чтобы бросить и свою лепту въ отечественную сокровищницу’ {Wal. Marrem, ‘Studyum o K. Brod.’, Krakw, 1881.}. Оживленная литературная дятельность проявляется и въ другихъ умственныхъ центрахъ: во Львов и въ особенности въ Вилн а также въ Еременц, Умани и другихъ провинціальныхъ центрахъ.
Новыя идеи вторгаются съ обихъ границъ: и съ запада, и со стороны Россіи {Объ этомъ чит. предисловіе Войцицкаго къ ‘Собр. соч.’ Мицкевича (Варшава, 1858 г., т. I), а также Chodko, ‘Dwie konwersacye’.}. Польское общество начинаетъ теперь знакомиться съ нмецкой литературой, и тутъ-то и врываются въ Польшу одновременно и идеи позднйшаго романтизма, и писателей періода ‘бурныхъ стремленій’.
Посмотримъ однако, какъ проникали въ польскую литературу, послдовательно по времени, новыя литературно-общественныя стремленія, идеи народности, новыя понятія объ отношеніи искусства къ дйствительности, формы къ содержанію, наконецъ новыя литературныя произведенія. Меланхолическая поэзія Оссіана длается извстной въ Польш еще въ конц XVIII в. въ переводахъ Красицкаго, который, ‘чтобы занять чмъ-нибудь время, употребляемое его парикмахеромъ на завивку и прическу его головы, переложилъ ‘Псни Оссіана’ съ французской передлки’ {Ad. Becikowski, ‘Ze studyw nad literatur polsk’. Warsz. 1886, стр. 410.}. Онъ же первый сообщилъ въ своей книг ‘О rymotworcach’ краткія біографическія свднія о Шекспир (въ дух Вольтера) и даже о Вальтеръ-Скотт, а также о нкоторыхъ нмецкихъ поэтахъ, руководясь въ своихъ отзывахъ сужденіями французской критики {L. Sowiski-Ldamowica, ‘Rys dziejw literatury polskiej’, t. II. Wilno. 1875, стр. 32.}.
Кром того извстенъ еще другой переводъ Оссіана, сдланный въ конц прошлаго вка Князьнинымъ, а также переводы К. Тыменецкаго трехъ поэмъ Оссіана: ‘Oitona’, ‘Kartona’ и ‘Pieni Selmy’ (1790) и отрывокъ изъ поэмы Томсона: ‘Lato’ {K. Wl. Wjcicki, ‘Historya literatury polskiej w zarysach’, W. 1845, t. III, стр. 369.}. Съ этому же времени относятся писанныя въ меланхолическомъ тон произведенія Дружбацкой {‘Zota przdza’, t. IV, W. 1887, 602—623. Cp. P. Chmielowski, ‘Studya….’, II, стр. 14.} и элегія ‘Bard polski‘ (1796), неизвстнаго автора {‘Zota pzdzi,, 1887, t. IV, 864—867. Срав. P. Chmielowski, ‘Studya….’ II, стр. 14.}. Здсь же можно отмтить и нкоторые другіе переводы: извстный Сташидъ перевелъ романъ Флоріана ‘Нума Помпилій’ 1788 г. {Ibid. стр. 338.}, Венгерскій перевелъ или, врне, передлалъ ‘Pigmalion’ Ж. Ж. Руссо {L. Sowiski-Zdanowicz, ‘Rys dziejw’, t II, W. 1875, стр. 109.}, Пржибыльскій, занимавшійся переводомъ Мильтона, розыскалъ переводъ ‘Неистоваго Орланда’, сдланный еще Яномъ Кохановскимъ, появлялись и другіе переводы, въ новомъ направленіи {Ibid. 193—286. Полное перечисленіе ихъ можно найти въ библіографіи Эстренхера.}.
Большую отзывчивость оказалъ въ этомъ отношеніи польскій театръ. Еще въ 1772 году была поставлена ‘Мина фонъ-Барнгельмъ’ Лессинга {‘Kwartalnik Historyczny’, Lw. 1887, zesz. I, стр. 46.}, а въ 1790 году подъ дирекціей Богуславскаго шла на сцен ‘Эмилія Галотти’. Были извстны также нкоторыя произведенія Шекспира въ переводахъ Войтха Богуславскаго, и Л. Осинскаго, длаемыхъ съ французскихъ передлокъ Дюси {Ad. Becikowslci, ‘Romantyczno przed Mickiewiczem’ — ‘Ze studyw’, 410.}. Въ 1794 году была поставлена комическая опера Богуславскаго: ‘Cud mniemany czyli Krakowiacy i Grale’, имвшая огромный успхъ и выдержавшая массу представленій. Въ ея содержаніи замтно вяніе народности. ‘Вславъ’ Бродзинскаго и ‘Pienia wiejskie’ Реклевскаго, нужно думать, возникли отчасти подъ вліяніемъ успховъ оперы Богуславскаго {Интересующіеся могутъ ознакомиться съ этой пьесой въ изданіи ‘Biblioteka Mrwki’, t. 217, Lww.}. Богуславскому же принадлежитъ и переводъ трагедіи Альфіери: ‘Саулъ’ {Sowiski-Zdanowicz, ‘Rys dziejw…’, t. II, стр. 172.}. Вообще театръ долженъ былъ отличаться разнообразіемъ репертуара: чтобы привлекать публику, приходилось искать пьесъ помимо скучныхъ ложноклассическихъ трагедій.
Въ самомъ начал этого столтія появляются переводы Коцебу, Шиллера (‘Донъ-Карлосъ’, ‘Фіеско’), а также произведеній неистовствующей романтики (напр. ‘Maska elazna’ или ‘Abelino Bandyta wenecki’) {Ad. Becikowski, ‘Ze studyw….’, 411. Относительно Шиллера возникаетъ однако сомнніе, такъ-какъ другой извстный ученый R. Piat утверждаетъ, что Шиллеръ впервые появился на іюльской сцен въ 1818 году (‘фіеско’). Чит. ‘Kwart. Historyczny’, 1887, t. I, 48.}.
Появленіе этихъ произведеній должно было вызвать газетныя рецензіи за и противъ, и Дмоховскій утверждаетъ, что въ отчетахъ о представленіи перечисленныхъ нами произведеній Шиллера и Шекспира встрчаются уже отзывы, написанные, какъ онъ думаетъ, совершенно въ дух Шлегеля {‘Biblioteka. Warszawska‘, 1870, III. ‘О yciu i pismach K. Brodziskiego’, стр. 378.}.
Въ 1805 году мы встрчаемъ первую замтку о Шиллер по поводу его смерти, напечатанную въ ‘Dziennik Wileski’ {‘Wiadomo o yciu i dzieach Schyllera’, ‘Dzie. Wi., 1805 r., No 7-й, стр. 303—307.}. Достойно вниманія то, что подобная замтка появляется въ Вилн, а въ Варшавскихъ изданіяхъ смерть Шиллера проходитъ незамченной.
Впрочемъ, надо замтить, что отзывъ о произведеніяхъ Шиллера написанъ еще въ дух псевдоклассицизма.
Сказавъ нсколько словъ о жизни поэта, авторъ (подписи нтъ) также бгло говоритъ о его произведеніяхъ, сообщая, что Шиллеръ въ первыхъ трехъ, по времени появленія, произведеніяхъ старался подражать Шекспиру. О ‘Донъ-Карлос’ кратко сказано, что эта пьеса иметъ много недостатковъ, но и много достоинствъ {…’rozwleka ta sztuka wiele ma bdw, pena jednake jest najpikniejszych kawakw poezyi i najwicej do ugruntowaniu sawy Szyllera pomoga’. Ibid. стр. 303.}. Авторъ замтки сообщаетъ, что ‘нмецкіе ученые ставятъ Шиллера на первое мсто среди драматическихъ писателей’. ‘Согласно ихъ мннію никого и ничто нельзя сравнить съ красотою его образовъ и силою его стиля’. Но автору, ‘трудно согласиться съ тмъ, чтобы поэзія Шиллера была выше поэзіи Расина’. Онъ находитъ, что многія произведенія Шиллера имютъ характеръ простыхъ пробъ и черновыхъ набросковъ, ‘накиданныхъ для того, чтобы убдиться, какой способъ и форма писанія самые лучшіе’. При всхъ этихъ недостаткахъ авторъ удивляется таланту Шиллера, его знанію человческаго сердца и умнью изображать характеры. ‘Можетъ быть, говоритъ онъ время нсколько уменьшитъ то удивленіе и увлеченіе, которое обнаруживаютъ нмцы къ Шиллеру, но это же время помстить навсегда его имя въ храм славы’. Въ томъ же году ‘Dziennika Wilensk’аго’ мы находимъ статью Юрія Снядецкаго ‘Uwagi о fizycznm wychowaniu dzieci’, въ которой замтно вліяніе Руссо, упоминается его ‘Эмиль’, и самъ Руссо названъ ‘безсмертнымъ’ {‘Dzie. Wileski’, 1805 г., No 5, стр. 29.} здсь же напечатанъ первый, кажется, по времени переводъ изъ Гердера: ‘Czowiek stworzony jest do oczekiwania niemiertelnoci’ {‘Dzie. Wileski’, 1805 г., No 6, Przekiad X. Mich. Duskiego.}. До 1809 года появляются также ‘Grenadyer Filozof’ Годебскаго (1805), его же переводъ отрывка изъ ‘Слова о Полку Игорев’, также переводъ, или врне передлка ‘Орлеанской Двы’, сдланный Андреемъ Бродзинскимъ, хотя на сцен и въ печати переводъ появился только въ 1821 г. {‘Dziewica Orleaska’, tragedya romantycz. z Szyllera, polskim wierszem przeoona przez Andrzeja Brodziskiego’, Warszawa, Zawadzki i Wcki, 1821, str. XXI+178, Przedmowa wydawcy (К. Бродзинскій).}. Въ 1808 г. знаменитый К. Шанявскій, первыя работы котораго по философіи относятся къ самому началу XIX в., печатаетъ разсужденіе, имвшее сильное вліяніе на молодое поколніе,— ‘О Naturze i przeznaczeniu nrzdowa w spoecznoci’, въ которомъ впервые по мннію Здановича высказана на польскомъ язык основная идея философіи Шеллинга о тождеств абсолюта {L. Sowiski-Zdanowicz, Rys dziejw, t. II, 331.}. Въ 1809 году, какъ мы указали уже въ 1-й глав Минасовичъ перевелъ ‘Bogw Grecyi’. Въ 1810 году К. Тымовскій написалъ: ‘Dumania onierza polskiego w Hiszpanii’ {Напечат. въ ‘Pam. Warsz.’, 1815 г., I, 80.}. Одновременно пробивается и другая струя романтизма въ пробуждающемся интерес къ народной поэзіи. Подробне мы скажемъ объ этомъ въ другомъ мст. Отмтимъ только всколзь, что вліяніе народной поэзіи никогда не прерывалось вполн. Совершенно справедливо говоритъ Здановичъ, что рядомъ съ оффиціальной классической литературой 18 вка жила въ народномъ преданіи устная литература, которая не была однако исключительнымъ достояніемъ простонародья, и въ его псняхъ, сказкахъ, импровизаціяхъ отражался вполн народный вкусъ, его юморъ, фантазія {L. Sowiski-Zdanowicz, Rys dziejw….. II, стр. 22.}. Вліяніе народной поэзіи мы замчаемъ уже у Кохановскаго {P. Chmielowski, Studya i Szkice, t. I, ‘Sobtka’.}. Украинская поэзія, казавшаяся полякамъ еще въ 30 годахъ этого столтія народной польской, широкой струей вливалась въ польскую искусственную поэзію {Чит. произвед. Зиморовича, Симоновича, а также такъ называемыхъ поэтовъ польско-украинск. школы.}. Въ XIX в. литературное возбужденіе на Украйн началось значительно раньше, чмъ чисто-польское, и оно вызывало и поддерживало оживленіе и въ польской литератур {Объ этомъ чит. трудъ Н. П. Дашкевича, ‘Рецензія на трудъ Петрова’, въ отчет о 29 присуж. нагр. графа Уварова.}. Это замчали и многіе польскіе писатели {Почтенный дятель этой эпохи Ф. Дмоховскій, писалъ въ 1825 году въ своей стать ‘Uwagi nad teraniejszym stanem, duchem i dnoci, poezyi Polskiej’: ‘Piszc o literaturze polskij, uwaam teraz Wielk i Mao Polsk, nie mwi tu o Litwie, Rusi, Ukrainie, gdzie poeeya ludu daleko wicej kwitnie, i skd dla literatury naszej najpikniejszych skarbw spodziewa si moemy….’ (‘Bibl. Polska’, 1825, t. I, стр. 129).}. Произведенія польской литературы тоже находили сбытъ преимущественно въ непольскихъ провинціяхъ {‘Gdyby nie Woy, Litwa i Ukraina, ju by dawno ksigarze warszawscy zbankrutowali’,— пишетъ нкто R. D. (List do wydawcw o stanie krytyki i gustu w kraju naszym. ‘Bibl. Polska’, 1825, t. I, стр. 61).}.
Первая работа по этнографіи въ польской литератур принадлежитъ знаменитому Г. Коллонтаю. Она напечатана въ 1805 году {‘Pam. Warsz.’ 1805: ‘Swactwa, wesela i urodziny ludu na Rusi Czerwonej’.}. Въ 1810 году Янъ Воронинъ напечаталъ статью: ‘Rozprawa о pieniach narodowych’, читанную еще въ 1805 году на засданіи ‘Tow. Przyj, nauk.’ {‘Roczniki tow. Warsz. przyj, nauk.’, t. VI, стр. 308.}. Въ 1811 году выходитъ сборникъ Червинскаго {Czerwiski, ‘Okolica zadniestrska….’, Lw., 1811.}. Съ 1813—1814 г. начинаются экскурсіи З. Доленги-Ходаковскаго {Чит. А. Н. Пыпина: ‘Зоріанъ-Доленга Ходаковскіе’, ‘Встн. Евр.’ 1886 г., 11. Также Sowiski-Zdanowicz, Rys dziejw, t. II и др.}. Къ 1818 году относятся передлки народныхъ псенъ Ляха Ширмы {‘Dziennik Wileski‘ 1818, I, 486—496.}, появляются переводы, знаменитая статья Ходаковскаго ‘О Sowiasczyznie przed Chrzesciaristwem’ {‘wiczenia Naukowe’ 1818, t. II.}, открывающая собой новую эру въ изученіи народной поэзіи.
Возвращаясь къ другой области проявленія романтическаго вянія — къ критик, отмтимъ разсужденіе ВепитаО poezyi dramatycznej’, прочитанное авторомъ въ засданіи ‘Общества любителей наукъ’ въ 1811 году.
Венжикъ {Мы указывали уже на него въ 1-й глав. О Венжик чит. О. Томковича: ‘Przyczynek do historyi romantyzmu w Polsce’.} былъ едва-ли не первымъ почитателемъ Шиллера, произведенія котораго онъ такъ же высоко ставилъ, какъ и Шекспира и Лоппе-де-Вега, ему были извстны произведенія Альфіери, Кальдерона, Гольдони, Гете {Д-ръ П. Хмлвскій полагаетъ, что Гете былъ извстенъ Венинку изъ лекцій по литератур Шлегеля (Oglny pogld na poezy polsk w poowie XIX st., стр. 25). Но, какъ извстно, лекціи Шлегеля были прочитаны въ Вн впервые въ 1812 году (R. Haym, Die romantiscke Schule, В. 1870, 2-я кн., 2 гл.).}. Въ своихъ сужденіяхъ Венжикъ руководился собственно говоря мнніями Зульцера, теорія изящныхъ искусствъ котораго въ его ‘Allgemeine Theorie der schnen Knste’ построена на взглядахъ Баттэ {‘Principes de littrature’ 1747—1755. Зульцеромъ пользовался и Круликовскій, и Бродзинскій.}, полагавшаго сущность искусства въ подражаніи прекрасной природ,— противъ чего возставали уже Лессингъ и Гердеръ. Не смотря на скромный тонъ, разсужденіе Венжика вызвало негодованіе въ сред ‘Tow. przyj, nauk.’ Была выбрана комиссія, которая, разсмотрвъ работу Венжика и составивъ противъ нея въ высшей степени курьезный обвинительный актъ, полный крайне неосновательныхъ и неумстныхъ придирокъ, совсмъ не по существу дла, въ конц концовъ не признала ея достойной напечатанія въ ‘Rocznikach’. Комиссія отвчала по пунктамъ на вс замчанія автора. Такъ, напр., относительно единства времени, она соглашалась съ авторомъ въ принцип, но тмъ не мене настаивала на сохраненіи этого правила изъ ‘опасенія возможности боле серьезныхъ злоупотребленій’ {‘Wreszcie jakkolwiek suszne s narzekania autora, гласитъ это любопытное опроверженіе, na wady sceny francuskij, gdzie czasem obok gabinetw monarchy maj swe zejcia przysieni, mona wszelako powiedzie, i sprawiedliwij jest te oszczdnie, zdarzajce si niemoliwoci darowa ni otwiera swobodne pole szkodliwszym naduyciam’ [Arch, do dziejw lit. i ow. w Polsce, t. I, 1875 r., Krakw, стр. 337).}. ‘Автору боле бы приличествовало поддерживать, а не ослаблять уже принятыя правила’, ссылки на Шекспира комиссія признала ‘далеко не безопасными ‘, выборъ ‘Athalie’, какъ образца для указанія недостатковъ ложноклассической трагедіи, неподходящимъ, и т. д., и т. д. {Ibid. 337.}. Сконфуженный Венжикъ не ршился посл этого напечатать свое разсужденіе отдльной книжкой, и оно 60 лтъ пролежало въ рукописи.
Здсь же слдуетъ припомнить ‘Pienia Wiejskie’ В. Реклевскаго, вышедшія въ Краков тоже въ 1811 году и оказавшія серьезное вліяніе на К. Бродзинскаго, хотя въ публик эта книжка пользовалась очень скромной извстностью въ свое время {Ibid. 338.}.
Очень рано сдлалась извстной знаменитая книга m-me Сталь ‘De l’Allemagne’, вышедшая въ 1813 году. Новости французской литературы доходили въ Польшу всегда своевременно, и потому можно думать, что сочиненіе Сталь распространилось уже въ 1813—1814 годахъ въ оригинал, оно произвело сильное впечатлніе на умы польскаго общества, и уже въ 1815 году мы видимъ массу отрывковъ и переводовъ изъ этого сочиненія, а также замчанія на него, критику и т. д., на страницахъ почти всхъ польскихъ періодическихъ изданій. Главная масса переводовъ появляется на страницахъ ‘Pam. Warsz.’ за 1815—1816 годы {‘Pam. Warsz.’ 1816, I, 47,— O obyczajach i charakterze Niemcw z dziea Pani Stael.
— O kobietach niemieckich, стр. 159.
— Uwagi nad niemcami poudniowemi, а w szczeglnoci nad Austry, стр. 387.
— Obraz Wiednia II, 157. Еще въ 1816 г., t. V, 30.}.
Польская критика начинаетъ опасаться за судьбы французской литературы и ея авторитетъ въ Польш, она предостерегаетъ общество отъ ‘парадоксовъ’ г-жи Сталь и совтуетъ не увлекаться крайностями нмецкой метафизики. Но молодежь уже была охвачена новымъ движеніемъ, знакомство съ нмецкой литературой ростетъ со дня на день.
Въ журналахъ появляются статьи, знакомящія публику съ современной нмецкой литературой. Виленскія изданія не отстаютъ отъ варшавскихъ. Такъ, въ ‘Dzien. Wil.’ за 1815 годъ мы находимъ отрывокъ: ‘Wpyw nowej filozofii na rozwinicie wadz umysowych w dzieciach’, въ, ‘Tyg. Wi,’ за тотъ же годъ: ‘Wpyw nowej nauki na umiejtnoci {P. Chmielowski, ‘А. Mickiewicz’, I, 143.}.
Въ 1816 году въ послднихъ книжкахъ,Pam.Warszawsk’аTO’ мы находимъ статью объ англійской литератур послднихъ 20 лтъ, переведенную, впрочемъ, изъ французскаго изданія ‘Biblioth&egrave,que Universelle‘ {‘Pam. Warsz’, 1816, VI, 289: ‘Rzut oka na literatur angielsk w ostatnich 20 latach’.}.
Въ слдующемъ году изъ того же изданія переведена интересная статья о нмецкой литератур {‘Fam. Warss. 1817, VII, 154—183: ‘Rzut oka na stan niniejszj literatury niemieckij’.}, и здсь мы находимъ довольно обстоятельные и симпатическіе отзывы о новой нмецкой литератур. Говорится тутъ о Томазіус, Готшед, Бодмер, о Гете, Шиллер, Виланд, о Гердер, Винкельман, Ж. П. Рихтер, Шеллинг, Тик, Новалис, послдніе отнесены къ тмъ ‘темнымъ и мистическимъ писателямъ, которыхъ трудно понять’ {Ibid. 179.}. Авторъ говоритъ и о нмецкихъ ученыхъ и критикахъ: о Кант, Якоби, Фихте, Шеллинг, Шлегеляхъ {Ibid. 158, 173, 174, 178.}, цитируется книга г-жи Сталъ, которую авторъ оправдываетъ отъ многихъ обвиненій, взводимыхъ на нее критиками. ‘Глубокомысленное сочиненіе Сталь, говоритъ авторъ, превосходно доказало, что литература нмцевъ за послдніе 20 лтъ сдлала огромный шагъ впередъ — {Ibid. 160.}. ‘Слдовало бы желать какъ для блага науки, такъ и для славы нмцевъ, чтобы Виллеръ {Willers еще въ 1809 году написалъ ‘Coup d’oeuil sur l’tat actuel de la litteraiure allemande’ — въ донесеніяхъ институту (чит. ibid. 163).} (Willers) и г-жа Сталъ нашли достойныхъ послдователей и наслдниковъ своего таланта, которые могли бы дополнить образы, намченные ими только нсколькими штрихами {Ibid. 161.}. ‘Что касается литературы, то нмцы занимаютъ теперь первое мсто среди европейскихъ народовъ. Это мнніе кажется смлымъ, но оно можетъ быть оправданнымъ’ и т. д. {Ibid. стр. 162.}. Статья заканчивается пожеланіемъ, чтобы ‘иноземцы вошли съ нмцами въ самыя тсныя сношенія и связи’ {Ibid. стр. 183.}.
Эта переводная статья о нмецкой литератур являлась прекраснымъ предисловіемъ къ разсужденію Бродзинскаго о романтизм.
Вроятно съ цлью умрить нсколько значеніе похвалъ, высказанныхъ нмецкой литератур въ этой стать, редакція помстила сейчасъ же за ней ‘Zdanie о literaturze niemieckiej z angielskiego’ — перепечатку изъ англ, журнала ‘Edinburg ftewiew’ (1816, No 9 5, стр. 67). Краткому (всего 2 страницы) и весьма поверхностному, хотя суровому отзыву англійскаго писателя редакція предпослала нсколько строчекъ объясненія, въ которомъ говоритъ, что ‘ученая республика’ допускаетъ мннія самыя противуположныя, сопоставленіе ‘ихъ, всегда бываетъ весьма полезнымъ, къ тому же редакція находитъ многія сужденія автора весьма врными и согласными съ ея убжденіями’ {Ibid. стр. 184.}.
Въ 1816 году появляется небольшое разсужденіе Яна-Самуила Каульфуса, учителя гимназіи въ Познани, который первый ршился высказать мнніе, что литература нмцевъ даетъ больше пища нашей мысли и чувству, чмъ литература французовъ {Подробное содержаніе этого разсужденія изложено въ рецензіи на него (‘Pam. Warsz.’ 1818, XI, 518—537), а также въ монографіи П. Хмлвскаго: ‘Ad Mickiewicz’ (t. I, 144—146).}.
Основная мысль Каульфуса та, что ни одинъ европейскій народъ не иметъ своей самостоятельной цивилизаціи, и всюду замчаются перекрестныя вліянія. Духъ греческой и римской цивилизаціи, какъ основа образованія, вліяетъ на развитіе ума, а азіатскій, при помощи религіи,— на сердце, отсюда Каульфусъ длаетъ заключеніе, что ни одинъ народъ не иметъ основанія длать укоры другому за пользованіе чужой цивилизаціей, тмъ не мене характеръ умственнаго и нравственнаго образованія, счастье личное и общественное, сохраненіе или утеря народности, часто зависятъ отъ выбора той или другой литературы и языка, какъ средства для дальнйшаго развитія {Такъ-какъ но мннію Каульфуса: ‘Jzyk i literatura wtenczas uwaciwiaj si za rodek pomocniczy do wykstacenia innych narodw, gdy 1) nie naruszsi narodowoci, ale owszem w ni si przela daj, 2) gdy dia umysu i sercu tak obfite przynosz owoce, i 3) prowodz do oglnych wyobrae i tym sposobem zbliaj czowieka do prawdziwego uksztalcenia’ (‘Pam. Warsz.’ XI, стр. 519).}. Исходя изъ такихъ положеній, авторъ приходитъ къ заключенію, что всего полезне для поляковъ пользоваться плодами нмецкой мысли и поэзіи. Нмецкій языкъ есть языкъ философіи, это ключъ къ познанію всхъ иныхъ литературъ, такихъ писателей, какъ Шиллеръ и Клопштокъ, не иметъ ни одна европейская литература, нмецкая образованность глубже и полна общечеловческими интересами {‘Iej charakterzem jest uniwersalno’ (ibid. 521). Срав. ‘Rzut oka na stan literat, niemieckij’, ‘Pam. W.’ 1817, VII, стр. 163.}, знакомство съ ней ведетъ къ общечеловческому: низверженіе предразсудковъ, авторитетовъ, стремленіе къ добру и красот и признаніе ихъ везд, гд он ни находятся, — высокій нравственный подъемъ {Ibid. стр. 522—523.} — вотъ результаты такой высшей точки зрнія на вещи {Коротенькую замтку по поводу этой статьи помстилъ ‘Dziennik Wileski’ за 1817 г. (VI, 232). Суровый разборъ статьи Каульфуса мы находимъ въ указанной выше рецензіи, написанной въ тотъ годъ, когда была напечатана и статья Бродзинскаго ‘О klas. i romantycznoci’. Рецензія заканчивается слдующимъ отрывкомъ изъ письма ‘одного изъ мужей, просвщающихъ литературу и польскій народъ’: ‘Romantyczno najgorszy ten rodzay wprowadzony przez Niemcw, ktry nic w kassycznym rodzaju zrobi nie mogli….’ и т. д. Весь этотъ отрывокъ мы находимъ черезъ нсколько мсяцевъ въ знаменитомъ отвт Снядецкаго на статью Бродзинскаго.}.
Если къ перечисленнымъ выше статьямъ прибавимъ еще интересное предисловіе Ляха Ширмы къ его передлкамъ народныхъ псенъ, въ которомъ онъ зовтъ общество подъ ‘стрху крестьянской избы, потому-что тамъ живетъ ‘sdziwa narodowo’, то мы и исчерпаемъ весь запасъ статей, появившихся до 1818 года и содержащихъ намеки, отдльныя мысли въ новомъ направленіи, а подъ часъ цликомъ посвященныхъ защит новыхъ идей, какъ напр. въ замчательномъ разсужденіи Каульфуса, на два года упредившемъ знаменитую статью Бродзинскаго.
Немене замтно вліяніе новыхъ идей и въ поэзіи. Какъ и въ прошломъ вк, прежде всего обращаются къ Оссіану, его меланхолія находила отголосокъ въ польскомъ сердц. Рыцарь, тоскующій по своимъ, на под битвы, вдали отъ родины, напоминалъ положеніе тхъ поляковъ, которымъ приходилось сражаться въ войскахъ Наполеона чуть-ли не во всхъ частяхъ свта {Объ этомъ чит. Z. I. Sulima, ‘Polacy w Hiszpanii 1808—1812’, W. 1890.}. Наконецъ въ поэзіи Оссіана было что-то мирившее ее съ требованіями классическаго вкуса. Самъ Янъ Снядецкій беретъ ее подъ свою защиту въ своей стать ‘О pismach klassycznych i romantycznych’ {…’poezya Ossyana, ktra malujc mztwo i pospno charakteru w dawnych ludach pnocnych, ywic si i zdobic mitologi sobie waciw, nie jest przepisom Horacego przeciwna’ (‘Dzienn. Wileski’ 1819, 1, 5).}. Похвалу Оссіану высказываетъ и другой писатель, воспитанный на классическихъ образцахъ,— Францискъ Моравскій, который написалъ, какъ сообщаетъ въ своихъ воспоминаніяхъ Войцицкій {Объ этомъ чит. ‘Warszawa i jj spoeczno w pocztku naszego stulecia’, K. Wl. Wjcicki, W. 1875, стр. 79.}, еще въ 1818 году лирическую сцену ‘Сонъ’. Въ ней авторъ изображаетъ себя съ книгами Гомера и Оссіана въ рук, колеблющагося, кому отдать первенство. Поэтъ обращается къ Гомеру и выставляетъ его достоинства, затмъ, взирая на книгу Оссіана, говоритъ:
‘Ty za, co na pnocnj i samotnej skale,
Na cichszej lutni cikie rozwodzie ale,
I zawsze bladej nocy otoczony mrokiem
Topie smutne myli w dumaniu gbokiem,
Bliszy tkliwej natury, mniej wietnej od Greka,
Przez z tylko patrzae na wiat i czowieka,
Jake, jake mnie czsto z Homerem rozdziela,
Jake lub, pospno w dusz moj przela.
Jak czsto razem z tob winic los okrutny,
Twem czuciem rozczulony, twoim smutkiem smutny
Na pustynie, na skay biegem nocn dob
Razem bdzi i duma i zapaka z tob’ 1).
1) Эта сцена безъ подписи автора напечатана была только въ 1821 году (‘Wanda’ 1821, t. II, 12—16).
Такимъ образомъ съ поэзіей Оссіана мирились и классики, и въ начал этого столтія ему подражаютъ въ своихъ произведеніяхъ, а также и переводятъ его, Ципріанъ Годебскій, Островскій {‘Pam. War же. ‘ 1815, III, 494: ‘Bitwa pod Lor’, ibid. 1816, V, 182: ‘mier Oskara’ i т. д.}, Боржевскій {Ibid. VI, 203, VIII. 52: ‘Karton’ и т. д.}, Янушевскій {Ibid. VI, 473—480, ‘Ostatny Hymn Ossyana’.} и затмъ уже Бродзинскій. До 1818 года продолжаютъ попадаться переводы и изъ Руссо. Такъ въ ‘Dzie. Wileski’ за 1816 годъ (No 22, стр. 270) находимъ ‘Kunie w Lemnos’, вольный переводъ Константина Петровскаго, годомъ раньше въ томъ же журнал ‘Tryumf mioci’, вольный переводъ Яна Сталинскаго (1815. I. 335). Въ 1809 году мы находимъ переводы изъ Клопштока {‘Pam. Warsz.’ 1809 г. Переводилъ Руссо и Иг. Шидловскій (‘Dzienn. Wil.’ 1818, t. I, 611 и т. д.).}. Съ 1816 же года появляется цлый рядъ переводовъ изъ Шиллера поэтовъ: Минасовича, Тымовскаго, Бруно Кицинскаго, Бродзинскаго, Каминскаго (во Львов), Хлендовскаго, Мрошевскаго. Большая часть переводовъ печатается въ ‘Pam. Warszawsk-омъ’, нкоторые — въ ‘Pam. Lwowsk-омъ’ и т. д. Впервые названіе ‘баллада’ появляется на польскомъ язык въ ‘Pam. Lw.’ (1816. II) {‘Rkoimia’ Kamiskiego (‘Kw. Historyczny’ 87, I, 50).}. Вслдъ затмъ Минасовичъ переводитъ извстное стихотвореніе ‘Der Taucher’ {‘Pam. Warsz.’ 1816, V, 135.}, и за нимъ масса другихъ переводчиковъ заполняютъ своими переводами изъ Шиллера вс періодическія изданія. Тымовскій переводитъ въ томъ же 1816 году ‘Die Ideale’ Бродзинскій — ‘Кассандру’ {Ibid. 1816, V, 214.}. Нкоторыя произведенія Шиллера являются одновременно въ нсколькихъ переводахъ: напр. ‘An die Freude’ въ перев. Тымовскаго и Минасовича {Ibid. 1817, X, 242, VIII, 63.}. Вообще Шиллеру повезло въ польской литератур {Чит. Е. Sehnobrich, ‘Szyller w Polsce’.}. Появляются и новые виды стихотворнаго творчества: уже Реклевскій писалъ сонеты {Напеч. ‘Pam. W.’ 1821, XIX, 393. Въ 1818 году мы находимъ два сонета въ польскихъ журналахъ. Одинъ принадлежитъ Бродзняскому и помщенъ въ примчаніи къ его стать ‘О романтизм и клас.’, а другой,— Barreau, переведенъ Антоніемъ Горецкимъ (‘Dzie. Wil.’ 1818, t. I, стр. 610).}. Минасовичъ знакомитъ съ другой формой — тріолетомъ {‘Pam. W.’ 1816, V, Объ этомъ чит. 5-ю главу нашей работы.}. Изъ оригинальныхъ поэтовъ этой эпохи нельзя не отмтить В. Реклевскаго {‘Pam. W.’ 1816, IV, 327—332.}, I. Нмцевича, долгое пребываніе котораго въ Америк доставило ему возможность познакомиться съ англійской литературой {L. Sowiski-Zdanow., Rys Dziejw, H, 146.}, благодаря чему его ‘piewy Hystoryczne’, вышедшіе въ 1816 году, носятъ уже народный колоритъ, такъ-что нкоторые историки литературы уже въ немъ видятъ предтечу польскаго романтизма {А. Штернъ. ‘Всеобщая ист. лит.’, Спб. 1885, стр. 472.}.
Такимъ образомъ до появленія статьи Бродзинскаго ‘О романтизм’ мы замчаемъ уже многочисленные слды новаго направленія въ польской литератур {О романт. вяніяхъ на Литв чит. ниже.}. Романтизмъ не былъ уже новостью, онъ имлъ уже горячихъ поклонниковъ, также какъ и противниковъ, первые громы Снядецкаго раздались по поводу разсужденія Каульфуса. Уже самъ Бродзинскій признаетъ это, когда длитъ въ своей стать представителей литературы на стариковъ и молодежь, которая, по его мннію, ‘естественно’ тянетъ въ сторону романтизма {Если новое направленіе и не было еще формулировано, то все же оно чувствовалось современниками. Грабовскій говоритъ но этому поводу слдующее: ‘jak zawsze, kiedy wana zmiana ma nastpi w pastwie wyobrae, natychmiast rodzi si cae pokolenie uzdolnione i skonne zmian takow przyj i popiera, wszdy natrafiaj si usposobienia, przygotowane ku niej i nim si nawet objawi, ju j niemal wszystkie umysy przewiduj, przeczuwaj, rzek by, e si naprzd o niej jaka gucha mowa rozesza, tak byo i teraz’ (‘Literatura i krytyka’, t. I, W., 1837 г., стр. 100).}. Какъ человкъ умренный, какъ писатель, въ образованіи котораго значительный слдъ оставила псевдоклассическая литература, но которому не чужда и новая литература, Бродзинскій, поклонникъ (хотя и умренный) Шиллера, хорошо знакомый и съ произведеніями Гете, занимаетъ срединное положеніе въ возгорвшейся борьб: онъ хочетъ примирить об стороны указаніемъ истиннаго, средняго пути и съ этой цлью и пишетъ свою статью ‘О klas. і romantycznoci’ {Статья о романтизм и классицизм напечатана въ ‘Pam. Warsz.’ за 1818 г., I — V кн. Первоначальное заглавіе этой статьи таково: ‘Uwagi nad duchem poezyi polskiej’ (‘Pam. W.’, t. X, 336), но уже въ оглавленіи содержанія этого тома она озаглавлена боле точно: ‘О klassycznoci i romantycznoci, tudzie о duchu poezyi polskiej’ (ibid. 558).}.

II.

‘Кажется мн, говоритъ Бродзинскій въ вступленіи къ своему разсужденію, что для польской поэзіи наступаетъ пора, когда начинающему писателю приходится остановиться въ недоумніи надъ вопросомъ, что выбрать — классицизмъ, или романтизмъ. До сихъ поръ воображеніе, чувство, разсудокъ знали только одну дорогу къ святын Аполлона, теперь мы начинаемъ думать, что открыли ихъ дв.
‘Одна представляется намъ обсаженнымъ деревьями путемъ, хорошо убитымъ, однообразнымъ, — и это однообразіе начинаетъ многимъ надодать, тмъ боле, что уклоняться отъ этого пути не позволено, другая дорога — это крутая тропинка, съ которой каждый воленъ сворачивать, куда ему угодно, и наслаждаться (nasyca) прекрасными видами природы и безъ стсненія перескакивать черезъ всякія препятствія’.
‘Люди, умудренные опытомъ, пріобртшіе опредленныя правила, хотятъ идти первымъ путемъ, молодежь естественно тянетъ въ другую сторону {‘Pam. Warsz.’ 1818, t. X, стр. 356.}. Она, молодежь, не вритъ опыту старшихъ лтами, въ свою очередь старшіе не хотятъ быть снисходительными къ стремленіямъ молодости. Одни ставятъ на первомъ мст образцы, другіе — вдохновеніе, одни выше всего цнятъ искусство, другіе природу, и об стороны забываютъ, что приблизиться къ природ это величайшая цль искусства, и наоборотъ, природа въ поэзіи только при помощи искусства пріобртаетъ неувядаемую красоту’ {Ibid. стр. 358.}.
Причину этихъ несогласій Бродзинскій видитъ въ неврномъ пониманіи того, что должно разумть подъ именемъ классическаго и романтическаго: классическимъ въ тсномъ смысл слова можно называть, по мннію Бродзинскаго, только то, что явилось въ области творчества у Грековъ и Римлянъ {Ф. Гржимала въ 1821 году даетъ уже новое опредленіе: ‘nie zachowanie martwych prawide, ale prawdziwa dziea doskonao stanowi kassycznoci znamiona’ (‘Astrea’ 1821, t. I, 380).}. ‘Теперь же, говоритъ онъ, подъ это опредленіе подводятъ вс т произведенія, которыя написаны по правиламъ искусства, и вообще вс т, которыя были бы во вкус времени Людовика XIV’.
Равнымъ образомъ и романтизмъ по его мннію неврно пріурочиваютъ нкоторые только къ эпох рыцарства, если же ‘глубже вникнуть въ духъ романтизма, то мы увидимъ, что къ этому роду поэзіи относится все, что съ самыхъ давнихъ временъ создали восточные и иные народы, что до сихъ поръ мы называемъ народной поэзіей (poezy ludu), а также то, что проникнуто духомъ рыцарства, христіанства и т. д.’
Отъ неврнаго пониманія этихъ двухъ ‘родовъ’ поэзіи, какъ думаетъ Бродзинскій, можетъ возникнуть безполезная борьба двухъ направленій, изъ которыхъ каждое одинаково чуждо народности и есть только подражаніе французамъ или нмцамъ {Ibid. стр. 358.}.
Особенно боится онъ за представителей новаго направленія. Они еще немногочисленны, всякая новинка производитъ сильное впечатлніе, и тутъ-то особенно желательны умренность и хладнокровіе, чтобы удержаться отъ крайностей {Ibid. стр. 359.}.
‘Пусть идетъ горячая борьба между нмцами и французами. Ни т, ни другіе не сознаются въ своихъ недостаткахъ, не признаютъ достоинствъ въ противник, намъ не слдуетъ приставать ни къ тмъ, ни къ другимъ. Мы должны безпристрастно опредлять заслуги и ошибки тхъ и другихъ, но работать на своемъ пол, усваивая себ то, что намъ свойственно, чуждаясь всего, отъ чего нельзя ожидать никакой пользы для нашей литературы‘ {Въ разсужденіи Бродзинскаго о романтизм нужно постоянно имть въ виду, что романтическое направленіе не могло быть вполн ясно для Бродзинскаго. Чтобы понимать Бродзинскаго, слдуетъ помнить, что подъ словомъ романтизмъ Бродзинскій иногда разуметъ литературу, возникшую изъ народной поэзіи, и слово romantyczno предлагаетъ замнить словомъ narodowo (такъ думалъ напр. и Грабовскій), въ другихъ случаяхъ романтизмъ Бродзинскій видитъ въ поэзіи среднихъ вковъ и подражателей ей также порицаетъ, какъ и псевдоклассиковъ (‘Pam. W.’ X, 358), иногда же подъ романтической поэзіей онъ разуметъ современную ему нмецкую литературу съ ея причудливой фантастикой, крайностями мистицизма и мечтательности или необузданными порывами геніальничанья, но онъ не безъ основанія признаетъ романтизмъ извстнымъ настроеніемъ, возможнымъ въ различные періоды жизни человчества и потому доступнымъ и польской литератур (объ этомъ чит. ниже, а также ср. ‘Pisma Brodziskiego’, t. V. 557, 339, 348, 370, VI. 305, ‘O krytyce’, ‘O Exaltacyi’ и т. д.).}.
Литература должна быть самостоятельна и оригинальна, она должна создаваться по образцамъ, заповданнымъ предками, въ дух народности, согласно съ исторіей народа и его нравами. Народы живутъ не подъ однимъ небомъ, а потому отливаются и обычаями, и міровозрніемъ, и разными формами правленія, это различіе должно отражаться и въ поэзіи, потому-что ‘поэзія это зеркало, въ которомъ отражается каждая эпоха, каждый народъ’.
‘Не будемъ же эхомъ чужеземцевъ! восклицаетъ Бродзинскій: не станемъ вытаптывать цвты на родной земл потому только, что чужіе легко разростаются! ‘
Такова главная мысль въ разсужденіи Бродзинскаго, и онъ повторяетъ ее съ особенной настойчивостью и нсколько разъ въ своей стать, а также очень часто съ незначительными модификаціями во многихъ другихъ своихъ публицистическихъ и ученыхъ работахъ, можно сказать, что это была руководящая идея всей литературной дятельности Бродзинскаго.
Само собою разумется, что мысли эти не были уже новостью въ начал XIX вка. Идеи самобытности народной поэзіи, народности, воодушевляли Гердера, который, слдя за образомъ мышленія націй, пришелъ къ заключенію, что каждая нація создавала свои памятники по религіи своей страны, по преданію своихъ отцовъ и по понятіямъ народа, и что эти памятники явились въ національной одежд {Г. Геттнеръ, ‘Нмецк. литература’.}, Гердеръ выводилъ литературу изъ духа и чувствъ ея народа. Эти же идеи Шлегель внушилъ m-me de Stal, которая краснорчиво объясняла вредъ рабскаго усвоенія чужой культуры въ своей замчательной книг ‘De l’Allemagne’ {Чит. напр. Chapitre IX: ‘De l’imitation’, 66—79 (De l’Allemagne, Paris, 1876): ‘II n’у а point de nature, point de vie dans l’imitation’, пишетъ г-жа Сталь.}, и отрывки изъ которой мы находимъ въ польскомъ перевод уже въ 1815 году {Такъ напр. только что приведенная глава была напечатана въ перевод въ ‘Pam. Warsz.’ 1816, 63—71.}. Наконецъ Шеллингъ возвелъ идею народности на степень философской системы. Не подлежитъ сомннію, что Бродзинскій былъ знакомъ и съ лекціями Шлегеля, о которомъ не разъ упоминаетъ {‘Pisma К. Brodziskago’, IV, 456, V. 559. 416 и т. д.}, и который высказываетъ т же идеи о значеніи и вліяніи литературы на жизнь, о вред усвоенія чужаго вкуса и т. д. {Лекціи Шлегеля были переведены на польскій языкъ въ 1831 году, но не сполна, а только 1-я часть ихъ. Чит. ‘Obraz literatury staroytnej i nowoytnej’, Warsz., 1831 г.}.
Отрывокъ изъ статьи Шлегеля былъ переведенъ Бродзинскимъ еще въ 1808 году (‘О tacach’). Г. Белциковскій указалъ на одно заимствованіе изъ Шлегеля даже безъ обозначенія источника. Уже Дмоховскій въ своей стать ‘Uwagi nad teraniejszym stanem, duchem i dnoci poezyi Polskiej’ не безъ основанія упоминаетъ о стать Бродзинскаго вслдъ за статьями Шлегеля и Сисмонди, и дйствительно, перечитавъ лекціи о новой и древней литератур Шлегеля, мы пришли къ заключенію, что Бродзинскій воспользовался отсюда очень многимъ, и во всякомъ случа матерьяломъ и, какъ мы убдились, и нкоторыми его мнніями, дословно повторенными. Намъ кажется, что и самая статья Бродзинскаго ‘О класс. и романтизм’, а главное, ея планъ подсказаны знаменитыми лекціями Шлегеля. Но въ самомъ содержаніи статьи Бродзинскаго вліяніе собственно Шлегеля невелико {Нкоторыя мысли Бродзинскаго какъ-бы заимствованы изъ статьи ‘О Poetyczn. liter. niemieckiej’, переводъ въ ‘Pam. Warsz.’ за 1819 г., t. XIII.}.
Основная мысль разсужденія о самобытности и народности литературы Бродзинскаго тоже не была уже новостью въ Польш.
Въ Вильн было сильно нмецкое вліяніе съ самаго начала этого столтія, романтическія идеи проникали туда и изъ Россіи. Еще раньше Бродзинскаго извстный виленскій ученый профессоръ Гродекъ развивалъ мысли о народности въ примненіи къ литератур древнихъ {О немъ чит. предисловіе К. В. Войцицкаго къ соч. А. Мицкевича (Warszawa, 1858, t. I, 5), а также Р. Chmielowski, Studya i Szkice, t. II, 44, его-же ‘А. Mickiewicz’, t. I, 56—57 и В. Спасовича, ‘Ист. польск. лит.’, Спб. 1881, стр. 605, 628, 629, 636.}, Бродзинскому принадлежитъ такимъ образомъ заслуга проведенія этой мысли по отношенію къ польской литератур.
Другая важная идея, которая была, какъ и первая, заимствована у Гердера, это мысль, что ‘народныя псни — источникъ самой прекрасной поэзіи‘ {Гердеръ въ предисловіи къ своему замчательному труду ‘Stimmen der Vlker….’ пишетъ: ‘Sie (т. е. поэзія) war die Blume der Eigenheit eines Volks, seiner Sprache und seines Landes, seiner Geschfte und Vorurteile, seiner Leidenschaften und Anmaszungen, seiner Musik und Seele’ (Vorrede der Volkslieder, стр. 62—63). Чтобы не повторяться, отмтимъ, что вліяніе Гердера сказывается на каждомъ шагу и каждой строчк. Увлеченіе Оссіаномъ, Гомеромъ, нкоторыя мысли о римской и греческой литератур, характеристика славянъ, понятіе о народности и общечеловческомъ,— все это заимствовано Бродзинскимъ изъ разныхъ статей Гердера (интересующіеся могутъ судить по работ Гайма о Гердер: ‘Гердеръ, его жизнь и произведенія’, t. I — II).}.
Подробному выясненію и развитію этихъ двухъ основныхъ мыслей, а также вопросу о томъ, въ чемъ же должна заключаться романтическая самобытность польской поэзіи,— и посвящено разсужденіе ‘О романтизм и классицизм’.
Съ этой цлью Бродзинскій длаетъ краткій обзоръ всхъ главныхъ европейскихъ литературъ, начиная съ Грековъ и Римлянъ. Въ краткомъ очерк греческой литературы Бродзинскій старается выяснить, въ какой тсной связи была жизнь и поэзія грековъ, какъ вліяли на литературу природа, общественныя условія, исторія, и какъ греческая литература принимала подъ этими вліяніями вполн своеобразную, оригинальную форму {Характеристика греческой жизни и литературы очень похожа на подобную же характеристику въ лекціяхъ Шлегеля, такъ-что наводитъ на мысль о заимствованіи. Чит. Шлегеля: ‘О новой и древи. литерат.’, глава 1-я.}. Оцнка произведеній была дломъ не одного мецената или тирана, а цлаго народа, чмъ и объясняется достоинство греческой поэзіи и ея полезность {‘Pam. Warsz.’ 1818, X, 366.}. Литература черпала свое содержаніе изъ народной жизни, потому и была жизненной и правдивой {Ibid. 367.}.
Тже черты народности находитъ Бродзинскій и въ поэзіи римлянъ, въ которой онъ видитъ уже плоды зрлой практической философіи, результатъ удачнаго соединенія природы и искусства {‘Pam. Warsz.’ X, 368.}. Очеркъ двухъ древнихъ литературъ Бродзинскій заканчиваетъ вопросомъ, какая изъ нихъ выше, и какую должны мы предпочесть въ наше время.
Конечно, говоритъ онъ, пылкая молодежь предпочла бы произведенія греческаго ума, а разсудокъ и опытность другое (т. е. римлянъ) Греки и природа, думаетъ Бродзинскій, должны быть нашими образцами, римляне и искусство нашими учителями’ {Ibid. 369—370.}.
Во французахъ Бродзинскій видитъ народъ во многихъ отношеніяхъ похожій на грековъ, но поэзія ихъ все-же иметъ свои оригинальныя черты. Французы — народъ съ сильно развитымъ инстинктомъ общественности, потому-то у нихъ всего сильне и развилась драматическая литература, она боле другихъ подчиняется суду общественнаго мннія, а потому ‘неудивительно, что драматургія французовъ въ отношеніи искусства, цльности, единства, понимаемости, правдоподобія всегда останется образцовой‘ {Ibid. 371—373.}.
Воздавъ хвалу французской литератур и французскимъ писателямъ — Корнелю, Расину, Мольеру, Бродзинскій осторожно переходитъ къ критик недостатковъ французской поэзіи.
Ей чужда простота, естественность, глубокое пониманіе человческихъ страстей, французы не чувствуютъ красотъ природы, они слишкомъ салонны. ‘Писатели французскіе, говоритъ Бродзинскій, ссылаясь на Сталь, всегда чувствуютъ, что они въ обществ, и даже тогда, когда они пишутъ, они ни на минуту не отдаляютъ отъ себя мысли о суд общественнаго мннія, о вкусахъ или мод той эпохи, въ которой они живутъ’. У нихъ ‘остроуміе — этотъ посредникъ между умомъ и чувствомъ, преобладаетъ во всемъ: какъ въ передач мыслей, такъ и чувствъ {Ibid. 375.}’. Перечисленіе недостатковъ современной французской литературы онъ заканчиваетъ замчаніемъ, что въ настоящее время уже сами французы начинаютъ сознавать свои недостатки и проникаются духомъ и направленіемъ нмецкой литературы {Ibid. 380.}.
Это даетъ ему поводъ перейти къ характеристик нмецкой литературы. Но прежде чмъ говорить о ней, Бродзинскій еще разъ возвращается къ опредленію понятія ‘романтизмъ’. ‘Одни понимаютъ подъ этимъ словомъ, говоритъ онъ, отступленіе отъ всхъ правилъ, на которыхъ зиждется классицизмъ, другіе считаютъ его искусствомъ пробуждать какія-то смутныя, грустныя чувствованія и ужасъ, третьи видятъ въ немъ простое стремленіе къ изображенію природы, для многихъ это духъ рыцарства и христіанства среднихъ вковъ, нкоторые считаютъ его праздной забавой ничмъ необузданной фантазіей, которая наполняетъ произведенія необыкновенными существами,небесными или адскими духами, чарами и всякими ужасами’ {Ibid. 516.}. Само собою разумется, что Бродзинскому не удается дать правильное и точное опредленіе, да это и невозможно было въ то время, когда писалъ Бродзинскій. Самые ярые романтики не могли бы сдлать этого въ разгаръ романтическаго движенія, особенно въ Польш, гд романтизмъ былъ явленіемъ наноснымъ, и гд въ смн различныхъ направленій, одновременно ворвавшихся въ польскую литературу, не могла быть соблюдаема историческая послдовательность. Сужденія о романтизм возможны только въ наше время, когда это направленіе ушло, такъ сказать, въ историческую даль, въ эпоху же его господства новое вяніе схватывалось и понималось чувствомъ, а кто не чувствовалъ его на себ, тотъ и не былъ романтикомъ.
Когда М. Мохнацкій въ 1825 году пробуетъ опредлить, что такое романтизмъ, его опредленія еще спутанне и сбивчиве, чмъ у Бродзинскаго {Чит. ‘О duchu i rdach poezyi polskiej’ (‘Dzienn. Warsz.’ 1825 r., t I стр. 129—196), также чит. ‘Zota Przdza’, t. II, 1885.}. Нисколько не лучше его опредленіе въ извстной книг его о польской литератур {M. Mochnacki, ‘O literaturze polskiej XIX w.’, Pozna, 1863. Чит. напр. стр. 93—95 (‘Czego chcieli romantycy na ziemi Bolesawa….’). Сравни стр. 8, 33, 56, 69 и т. д.}. И тмъ не мене Мохнацкій — ярый романтикъ, извстный теоретикъ романтизма. Точно также, напр., и русскіе критики — ни Надеждинъ, ни Блинскій — не дали намъ, да и не могли дать вполн правильное теоретическое опредленіе романтизма {Сравни напр. сочин. Блинскаго т. VIII, стр. 203. ‘Что такее романтизмъ? Это желаніе, стремленіе, порывъ, чувство, вздохъ, стонъ, жалоба на несовершенныя надежды, грусть по утраченному счастью, которое Богъ знаетъ въ чемъ состояло, это міръ, чуждый всякой дйствительности, населенный тнями и призраками, конечно, очаровательными и милыми, но тмъ не мене неуловимыми, это уныло, медленно текущее, никогда не оканчивающееся настоящее, которое оплакиваетъ прошедшее и не видитъ передъ собою будущаго, наконецъ, это любовь, которая питается грустью, и которая безъ грусти не имла бы чмъ поддерживать свое существованіе’. Неудовлетворительны и многія другія опредленія Блинскаго.}.
Литературныя и эстетическія воззрнія Бродзинскаго были крайне сбивчивы, такъ какъ заимствованы были эклектически изъ разныхъ эпохъ. Его эклектизмъ всюду ищетъ средины, примиренія. Онъ думаетъ, что и классическая, и романтическая поэзія тоже примиримые ‘роды’ литературы {Сравни ‘О poetycznj literaturze niemieckiej’ (‘Pam. Warsz.’, t. XIII, стр. 358). ‘Romantyczno i klassyczno nie s rodzaje, wyczajce si poczenia si, ale dwa charaktery, skonne do dobrego poczenia si z sob’ — слова автора этой переводной статьи (изъ франц. журнала ‘Минерва’).}.
‘Красоты романтическія, полагаетъ онъ, существуютъ для сердецъ чувствительныхъ, для умовъ, природу и духъ изслдующихъ’. ‘Кто захочетъ судить о поэзіи какого-нибудь народа, не вникая въ его духъ, религію, не желая перенестись на его почву, и судитъ по правиламъ классической поэзіи, заране составленнымъ, тотъ никогда не найдетъ ключа къ ея тайникамъ, тому чужды будутъ вс красоты романтичности: простота, безыскусственность покажутся ему чмъ-то плоскимъ, образы дикими, сравненія безобразными, мысли непонятными….’ ‘Въ чьемъ сердц картины природы не возбуждаютъ восторговъ, тоски, воспоминаній, кто не хочетъ поставить себя въ сердце человка каждой эпохи и каждаго положенія, чтобы раздлять вмст съ нимъ невинность (?), скорби, печали и радости, тому чуждо романтическое чувство, тотъ будетъ называть все это ребячествомъ или испорченнымъ вкусомъ. Итакъ для классицизма необходимо имть образованный (udoskonalony) вкусъ, для романтизма образованное чувство’ {‘Pam. Warsz.’ 1818, X, стр. 517—518.}.
Существуютъ три эпохи, къ которымъ, по мннію Бродзинскаго, уносится романтическое ‘udoskonalone’ чувство каждаго изъ насъ, какъ человка, какъ обывателя и христіанина.
Первая — это самая отдаленная старина, отъ начала сотворенія міра, ‘когда еще такъ ясно проявлялась опека Вездсущаго’, затмъ боле поздняя старина: ‘это время первыхъ основателей, рыцарей нашего края, наконецъ время нашего нравственнаго возрожденія — эпоха христіанства’ {Ibid. 523.}. ‘Поэзія среднихъ вковъ, романтическая для насъ, черпаетъ свое содержаніе изъ двухъ источниковъ: христіанства и рыцарства’ {Ibid. 530.}.
Опредливъ затмъ роль христіанства и рыцарства въ средніе вка и ихъ значеніе для поэзіи, Бродзинскій говоритъ о романтизм у разныхъ народовъ — о трубадурахъ (причемъ приводитъ переведенный имъ съ провансальскаго сонетъ трубадура Jordi) {Ibid. 536.}, о Данте, Петрарк и Боккачіо, характеризуя которыхъ, цитируетъ Гердера {Ibid. 538.}, говоритъ объ испанской литератур и наконецъ о Шекспир, котораго высоко цнитъ, но у котораго находитъ много недостатковъ {‘Najatwiej wad jego ustrzed, najtrudniej wielkoci dosiga, jest to samotny geniusz, ktry wskro ca natur przemierzy, powiernik serca….’, ibid. 540.}.
Переходя къ современной литератур, Бродзинскій вполн справедливо замчаетъ, что романтическое настроеніе свойственно не только среднимъ вкамъ. ‘Поэзія первобытная каждаго народа въ періодъ патріархальный также романтична, какъ и современная поэзія, проникнутая духомъ философской мистики. Такова современная нмецкая поэзія, въ которой романтическое чувство можно скоре назвать вкусомъ къ философіи’ {‘Pam. W.’ XI, 25. Подобныя мысли высказывали и другіе писатели, напр. Deszanel (‘Le romantisme des classiques’). Пит. H. П. Дашкевича, ‘Отъ о 29 прис. нагр. гр. Увар.’, стр. 278.}.
Желая подробне остановиться на указанной выше мысли, Бродзинскій обстоятельно разбираетъ нмецкую литературу. Онъ указываетъ на ея заслуги, даетъ краткія характеристики писателей: Клопштока, Лессинга, Гердера, Шиллера, Гете, братьевъ Шлегелей, наконецъ говоритъ и о нмецкой метафизик, ‘не уяснивъ которой, нельзя понять духа нмецкой романтической поэзіи’.
Главнымъ достоинствомъ нмецкой литературы онъ признаетъ то, что она вполн народна: ‘за это, говоритъ онъ, мы должны цнить ее, и въ этомъ только и подражать ей {Ibid. XI, 42-44.}. Очень интересную параллель длаетъ Бродзинскій между Шиллеромъ и Гете {‘Шиллеръ, говоритъ Бродзинскій, возвышается надъ своимъ временемъ, а не опускается до толпы такъ, какъ Гете, но увлекаетъ ее за собой. Гете всегда спокоенъ и всегда поэтъ, свободная муза всегда сопровождаетъ его среди людей, Шиллера всегда уносилъ могучій геній въ небеса, открывая каждому сердцу, доступному всмъ благороднымъ порывамъ, обширныя области фантазіи. Глубиною чувства и мысли онъ заставлялъ забывать дйствительнаго человка, а изображалъ его такимъ, какимъ онъ быть долженъ, Гете мечтаетъ о мір счастья, Шиллеръ возноситъ къ любви добродтели. Любовь, дружба, свобода, правда для него — святыня, и онъ съ одинаковымъ энтузіазмомъ выражалъ свое влеченіе къ благородному и презрніе ко всему дурному’ (‘Pam. Warsz ‘, XI, 44). Восторженный отзывъ о Шиллер мы находимъ и въ отрывк ‘Szyller’ (‘Pisma’, t. VIII, 279—283). О Гете, про котораго Бродзинскій говоритъ въ своихъ ‘Wspornn. modoci’, что ‘онъ дольше другихъ былъ его любимцемъ’, мы встрчаемъ довольно много отзывовъ въ сочиненіяхъ Бродзинскаго. О его отношеніи къ Гете можно судить хотя бы изъ слдующаго его афоризма: zaoy bym si, e Goetlie, Herder, Lessing z krwi sowiaskiej pochodz’ (t. VIII, 367). Ему посвящена небольшая статья Бродзинскаго, написанная уже посл смерти Гете (1832 г.), въ которой онъ названъ самымъ могучимъ геніемъ прошлаго и настоящаго вка (Goethe, ‘Pisma’, t. VIII, 274—279). Но ‘отъ Гете, но мннію Бродзинскаго, можно многому научиться, а изъ глубины сердца Шиллера — многое перенять’ (ibid. 279). О элегіяхъ Гете Бродзинскій говоритъ съ восторгомъ удивленія въ стать ‘О elegii’ (t. V, 481), о ‘Герман и Дороте’ въ стать о пдиліи.
Затмъ много замчаній о Гете встрчается въ курс эстетики Бродзинскаго, въ его курс литературы и т. д. Не во всемъ однако Бродзинскій сочувствовалъ Гете. Такъ, ему не нравился его основной принципъ: ‘искусство для искусства’, многіе другіе недостатки Гете указаны Бродзинскимъ въ ‘Отрывк’ (t. V, 436). Здсь же, отмтимъ кстати, находится и первый отзывъ о Виктор Гюго, начинающійся слдующими словами: ‘Rozkosz, jak mam czytajc przedmowy i estetyczne myli Wiktora Hugo, nie znosi jednak yczenia, aby si wicej tworzeniem ni refleksy zajmowa’ — замчаніе вполн справедливое.}. Покончивъ такимъ образомъ очеркъ литературъ главныхъ европейскихъ народовъ, охарактеризовавъ романтическое направленіе въ разныхъ литературахъ, Бродзинскій переходитъ къ самому важному вопросу о томъ, въ чемъ же долженъ заключаться романтизмъ польской поэзіи.
Польская исторія вдь не похожа на нмецкую, въ ней нтъ и слдовъ рыцарской поэзіи среднихъ вковъ, христіанство не несло крови, жертвъ, польскому духу не свойственъ мистицизмъ и идеализмъ нмецкой философіи, очевидно польскій романтизмъ долженъ имть иной характеръ {Ibid. 129, 130—133, 385 и т. д.}.
‘Конечно, не довольствоваться дйствительностью свойственно человческой природ. Вс мы ищемъ чудесъ, устрашаютъ ли они, или только занимаютъ насъ, ихъ любятъ и дти, и простой народъ, человкъ образованный ищетъ ихъ въ поэзіи, если не хочетъ опуститься до сказокъ и народныхъ разсказовъ, и также, какъ дтямъ, ему пріятно возноситься въ идеальные заоблачные края. Вс народы во вс времена создаютъ для себя эту идеальную область соотвтственно климату, въ которомъ живутъ, религіи, форм правленія, однако какъ ни прекрасно это стремленіе къ необычайному, сверхестественному, идеальному, нтъ основаній, по мннію Бродзинскаго, чтобы въ нашемъ вк эта чарующая область поэзіи возбуждала вс ужасы (okropnoci), скоре павшей, чмъ вознесшейся фантазіи, какая была у нмцевъ и французовъ въ періодъ рыцарства и до его появленія’ {Ibid. 40-41.}.
‘Главнымъ и лучшимъ источникомъ поэзіи служатъ народныя псни, и хотя вслдствіе своей простоты въ способ передачи чувствъ они имютъ много общаго у всхъ народовъ, тмъ не мене пользованіе народными пснями и обычаями придаетъ поэзіи черты оригинальности и самобытности {Ibid. 37.}. Искусство, созидающее изъ народныхъ псенъ нчто цлое, какъ у Гомера напр., увковчиваетъ и характеръ народа и степень его образованности {Ibid. 38.}. Поэтъ долженъ уважать на этомъ основаніи не только одн требованія установившагося вкуса, онъ долженъ черпать и изъ народнаго источника’. ‘На народныхъ псняхъ создалась поэзія Грековъ, Англичанъ, къ нимъ обратились теперь и Нмцы. Бюргеръ, Гете, Шиллеръ умли превосходно пользоваться этимъ источникомъ, но они, къ сожалнію, расплодили множество подражателей, которые не обладаютъ драгоцннымъ даромъ простоты, хотятъ поддлаться подъ народныя псни, хотятъ въ наше просвщенное время возвратиться къ различнымъ суевріямъ, чарамъ, предразсудкамъ, духамъ и поражать насъ дикостью отдаленныхъ вковъ, либо выдумками болзненной фантазіи, блуждающей въ долгія ночи по темнымъ лсамъ полуночи’ {Ibid. 39.}.
Польскій романтизмъ не долженъ имть ничего общаго съ этими ‘ужасами’.
‘Мы не знали странствующихъ рыцарей, бьющихся съ первымъ встрчнымъ, общими усиліями вели мы войны противъ враговъ отчизны. Народъ, стремившійся всегда дйствовать словомъ, совтомъ, долженъ имть я привычки боле мягкія. Наша исторія не упоминаетъ о женщинахъ, изъ-за нихъ не разоряли замковъ, не выходили рыцари на поединки, польки не назначали тяжелыхъ испытаній тмъ, кто добивался ихъ руки, но, можетъ быть, самымъ почетнымъ въ нашей исторіи и служитъ то обстоятельство, что он не много говорили. Не праздность, а тихая привязанность и богобоязненность руководили ими, и дочь спокойно ждала отцовскаго выбора, посредствомъ котораго завязывались и упрочивались дружескія сосдскія отношенія’.
‘Христіанство также распространилось мирнымъ путемъ, не вызывая кровопролитныхъ войнъ. Никогда не лилась кровь изъ-за религіозныхъ (?) вопросовъ’.
‘Наше рыцарство спокойно отдавалось занятіямъ земледльческимъ, не подчиняясь однако вол и расчетамъ одного лица, независимое, оно единодушно выступало противъ общаго врага’.
‘Мы были всегда народомъ мирнымъ, земледельческимъ {Нижеслдующій отрывокъ мы беремъ изъ другой статьи Бродзинскаго ‘О deniu polskiej literatury’ (VI, 303). Мы позволяемъ себ сдлать это для большей выпуклости въ изложеніи взглядовъ Бродзинскаго по этому вопросу. Отрывки эти, взятые вмст, прекрасно дополняютъ другъ друга, хотя и каждый въ отдльности даетъ представленіе о воззрніяхъ поэта.}. Мы любили свободу, независимость. Мы опередили Европу: наша республиканская форма единственная въ своемъ род. Учрежденія напгихъ отцовъ — прямой отголосокъ обще-славянскихъ учрежденій, въ нихъ мы видимъ т же начала, на которыхъ стремятся устроиться и другія государства’.
‘При той свобод, которою мы пользовались, у насъ такъ мало, сравнительно съ другими народами, совершалось злодяній и возмущеній, что по справедливости насъ можно считать народомъ добрымъ и гуманнымъ’.
Гражданскія доблести были тоже сильно развиты.
‘Любовь къ свобод вмст съ самопожертвованіемъ ради блага края были такъ сильно развиты у нашихъ предковъ, что смло можно поставить ихъ наравн съ Римлянами и Греками, религіозность и простота, соединенныя съ этими гражданскими доблестями, напоминая лучшія времена патріархальнаго быта, указываютъ намъ идеалъ человческаго общежитія, къ которому должно прійти человчество посл цлаго ряда жертвъ и ошибокъ’.
‘Религія, король съ народомъ и народъ съ королемъ вотъ всегдашній нашъ девизъ. Древніе производили потомство царей отъ боговъ, а мы гордимся тмъ, что наши первые короли взяты прямо отъ плуга, мы величаемъ нашего Казимира Великимъ и вмст съ тмъ королемъ мужиковъ’.
Таковы главныя черты, по мннію Бродзинскаго, доблестнаго польскаго народа, какъ указываетъ ихъ исторія:— патріархальность и рыцарство, любовь къ свобод и вмст съ тмъ глубокая преданность престолу, любовь къ родин, религіозность безъ всякаго фанатизма, практическій смыслъ и въ то же время самопожертвованіе, напоминающее классическія времена.
Польская поэзія по мннію Бродзинскаго иметъ такой же самобытный, своеобразный и вполн народный характеръ. ‘Съ одной стороны произведенія грековъ и римлянъ, которыми глубоко проникнута польская литература, съ другой — библія и христіанская поэзія среднихъ вковъ придаютъ нашей литератур народный характеръ, уже въ эпоху Кохановскаго‘ {‘Pam. Warsz.’, XI, 133.}.
Дальнйшее развитіе этихъ чудныхъ зародышей, которые замчаетъ Бродзинскій еще у древнихъ, и должно составлять задачу современной польской литературы.
Чтобы оправдать эти общія положенія, Бродзинскій длаетъ довольно подробный очеркъ польской поэзіи, начиная съ Кохановскаго {Ibid. 133—141.}: онъ говоритъ о лирик Симоновича и Зиморовича {Ibid. 141—148.}, о литератур времени отъ Сигизмунда III до Карпинскомъ, ‘этомъ Нестор живущихъ поэтовъ’, и многихъ другихъ {Ibid. 347—379.}.
Мы не будемъ останавливаться на этихъ характеристикахъ, такъ какъ объ этомъ придется еще говорить при разбор его курса литературы. Напомнимъ только, кто его сужденія о польской литератур служатъ оправданіемъ изложенныхъ выше теоретическихъ взглядовъ, отсюда уже отчасти можно заключить, насколько они врны.
Поэзіей Кохановскаго Бродзинскій особенно увлекается {Jest to nasza Wisa (jeeli to przyrwnanie uczyni wolno), pierwsza z naszych ska wytryskujca, zaraz od rda znakomita, przepywajca najpikniejsze polski okolice i pomniki witoci naszej….’ (ibid. 140).}. Идилліи Симоновича и Зиморовича онъ находитъ возможность сравнить только съ подобными же произведеніями Фосса и Гете. Зиморовичъ, ‘хотя и мене народенъ, но напоминаетъ Оссіана’ {Его псни ‘tchn duchem staroytnoci i maj myli godne Homera, obrazy wzawd idce z Ossyanem….’ (ibid. 146).}.
Карпинскій ‘по народности своей поэзіи и сердечному выраженію чувствъ можетъ быть сравниваемъ только съ однимъ Гете ‘. Это вполн народный національный романтикъ-поэтъ, и его произведенія есть и будутъ достояніемъ всего народа {Ibid. 363: ‘jest on w tym rodzaju tem, co Niemcy przez romantyczno rozumiej’.} и т. д.
Тмъ не мене многія сужденія Бродзинскаго о польскихъ писателяхъ свидтельствуютъ о значительной проницательности автора и его начитанности. Уже въ этомъ очерк обнаруживается основательное знакомство Бродзинскаго съ польской литературой {Такъ, напр., оцнка литературной дятельности Кохановскаго составляетъ безспорную заслугу Бродзинскаго. Онъ же первый обратилъ вниманіе на элементъ народныхъ псенъ въ произведеніяхъ Симоновича и Зиморовича (ibid. 141), ему же первому принадлежитъ справедливая оцнка періода польской литературы отъ Сигизм. III до Стан. Августа (ibid. 347) и т. д.}, попадается много мткихъ замчаній.
Свой очеркъ польской литературы Бродзинскій заканчиваетъ рядомъ практическихъ выводовъ и совтовъ для всхъ пишущихъ. ‘Съ прошлымъ, говоритъ онъ, не слдуетъ разрывать связи, напротивъ: опираться на него, совершенствоваться, черпая для литературы свжіе мотивы изъ неизсякаемаго источника народной поэзіи, прямо изъ устъ народа, а также черезъ обстоятельное, добросовстное изученіе нашей исторіи, обычаевъ и характера народнаго’.
Чтобы лучше уяснить себ смыслъ этихъ совтовъ, обратимся ко второй переводной стать Бродзинскаго, тсно примыкающей къ первой и по времени появленія въ свтъ, и по содержанію {‘О poetycznej lit. niemieckiej, z uwagami tumacza nad poezy polsk’.}. Мы уже привели выше нсколько мнній изъ этой статьи, совершенно сходныхъ съ мнніями Бродзинскаго. Замчанія къ ней Бродзинскаго {Д-ръ П. Хмдвскііг цитируетъ эту статью (‘А. Mickiewicz’, t. 1,152), повидимому не зная, что она принадлежитъ Бродзинскому. Но въ этомъ нельзя сомнваться и но ея содержанію, и слогу, и согласно прямому свидтельству самого Бродзинскаго (‘Bibl. Warsz.’ 1870, III. 224).} стремятся уяснить смыслъ характера понятія романтизмъ въ польской литератур. Онъ предлагаетъ замнить слово ‘romantycznos’ другимъ боле пріятнымъ — narodowo {‘Ale nazwijmy w duchu powyszego autora romantyczno malowaniem uczu wedug narodowoci, religii i nowych ludzi stosunkw, а to niemie naszym literatom sowo ju и nas wspomniane nie bdzie, а pod nazwiskiem narodnoci zamieni si w przyjemne uczucie’. ‘Pam. Warsz.’ 1819 г., VIII, 363.}. Затмъ въ этой же стать Бродзинскій повторяетъ, что французская литература заимствовала свою форму изъ литературы древнихъ, и потому эта форма должна быть признана образцовой и для польской литературы {Ibid. 304.}, что касается содержанія, то оно должно быть національнымъ. Точно также и относительно нмецкой литературы Бродзинскій находитъ, что въ ней слдуетъ заимствовать не ея содержаніе, не ея идеализмъ и мистицизмъ, недоступные и не свойственные польской жизни, не форму, а заслуживающее похвалы стремленіе къ національному самовыраженію {Ibid. 360—365.}. Признавши такимъ образомъ для народной (романтической) литературы за первоэлементъ народную поэзію, отмежевавши для нее исключительно національное содержаніе, опредляемое всмъ прошлымъ и настоящимъ народа, и по скольку оно выразилось въ произведеніяхъ польскихъ поэтовъ, пользуясь засимъ, какъ образцами, поэзіей древнихъ и образцовой формой французовъ, можно будетъ, по мннію Бродзинскаго, создать тотъ истинный средній путь для національной романтической поэзіи, который примиритъ вс крайности и приведетъ поэтовъ въ храмъ славы {‘Ten jest stosunek midzy form а istot poezyi, а kto obadwa umie poczy powszechnie ceniony by musi’ (ibid. 367. Статья написана 3 января 1819 года).}.
Что касается романтическаго чувства, какъ настроенія, то оно тоже можетъ быть (какъ справедливо думаетъ Бродзинскій) вполн самобытно и должно искать своихъ возбужденій въ родной старин.
‘Какъ поляки, какъ христіане, не станемъ искать романтическихъ впечатлній въ религіи или въ этихъ ужасахъ (okropnoci) мрака, какіе мы видимъ у германскихъ народовъ…, какъ люди, любящіе свой край, не будемъ, вспоминая своихъ предковъ, искать образовъ въ рыцарской поэзіи среднихъ вковъ, изобразимъ ихъ, какъ гражданъ — рыцарей, занятыхъ заботой о своемъ уголк, занимающихся земледліемъ, а не сторожащихъ добычу на скалахъ, какъ хищныя птицы, не изъ-за прелестныхъ дамъ, а за свободу родины сражались они, какъ орлы, вылетая изъ своихъ гнздъ на широкія равнины. Чудныя судьбы нашей родины представляютъ громадное поле для нашей поэзіи. Нашъ романтизмъ — это наши города, слды которыхъ прикрыла теперь чорная пашня,— наши мрачные замки, гд жили нкогда наши короли, а теперь поселяне прилпили къ ихъ стнамъ свои убогія избы, — наша столица, въ которой спятъ вчнымъ сномъ въ уединенныхъ мстахъ наши рыцари, могилы предковъ, которые встрчаемъ мы повсюду на нашихъ нивахъ’ {‘Pam. W.’ 1818, 392—393. Эти же мысли повторяетъ Бродзинскій въ своемъ посланіи къ Дафн ‘О поэзіи’:
‘Na jakij ziemi, z jakim ludom yjesz razem,
Takiego twoje pienie niech bd, obrazem…
Ty, cenic wszdzie pikno, wasn piewaj ziemi,
Rumy, smutne wiadki dawnej duchw chway,
Mogiy, co z ojczyzn synw pogrzebay,
Sied zgasych ojcw czyny’… и т. д.
Г. Белцтовскій (‘Ze studyw..’) ошибочно относитъ эту поэму къ 1816 году, когда появилась только первая часть ея, вторая — была написана посл значительнаго перерыва и во всякомъ случа позже статьи ‘О романтизм’. Это видно и изъ содержанія поэмы. Та часть, которая напечатана въ 1819 году, не заключаетъ почти никакихъ уклоненій отъ правилъ псевдокласическаго вкуса, а во второй части вліяніе новыхъ взглядовъ замтне. Въ познанскомъ изданіи сочиненій Бродзинскаго эта поэма напечатана безъ всякихъ указаній относительно того, гд и когда появились ея отдльныя части, что, нужно думать, и ввело г. Белциковскаго въ заблужденіе.} и т. д…
Таково въ общихъ чертахъ содержаніе знаменитой статьи Бродзинскаго, изложенной нами довольно подробно въ виду ея значенія. Мы могли убдиться изъ нея, что Бродзинскій стоялъ еще по своему развитію и направленію только на рубеж новой эпохи. Воззрнія его не могли удовлетворить ни ту, ни другую изъ борящихся сторонъ, и об он одинаково были недовольны неопредленностью взглядовъ, шаткостью положеній, снисходительностью отзывовъ Бродзинскаго. Правда, польскіе писатели и критики, какъ романтики, такъ и классики, отзываются съ большимъ почтеніемъ и уваженіемъ объ автор разсужденія ‘О klass. і romantycz.’ {Напр. ‘Gazeta literacka’ г. 1822, t. I. 24, 67, 82, 112, 121, 158, 168, 213. 215, срав. ibid. No 18: ‘List literata, zamieszkujcego na wsi’. Op. отзывы Мохнацкаго, Лелевеля, Грабовскаго, и др.}, но это объясняется скоре уваженіемъ къ личнымъ достоинствамъ Бродзинскаго и его извстностью, какъ поэта.
Мохнацкій въ своей ‘Исторіи польской литературы’ говоритъ о немъ: ‘Онъ взялъ въ руки перо, началъ умно и глубокомысленно размышлять о поэзіи, и мы узрли перваго нашего критика и эстетика’ {Dziea М. Mochnackiego, I. Pozna 1863. ‘O literaturze w wieku XIX’ 1830 г.}. Тмъ не мене Мохнацкій былъ недоволенъ неопредленностьео взглядовъ Бродзинскаго уже въ 1825 и оправдываетъ его излишнюю умренность стремленіемъ не поразить кого-нибудь ‘новизною предмета’ {‘Dzienn. Warsz.’ 1825.}. Такое объясненіе нельзя признать правильнымъ, хотя къ нему и прибгаютъ многіе.
Не отваги недоставало Бродзинскому быть самимъ собою, какъ думаетъ напр. Маррене {Walery а Marren, ‘Kaz. Brodziski’, st. literacki, Krakw. 1886.}, а гораздо большаго.
Въ дйствительности во взглядахъ Бродзинскаго и его литературномъ вкус замтно сильное вліяніе идей XVIII вка. Бродзинскій увлекается еще идилліями Геснера, говоритъ съ крайнимъ почтеніемъ о произведеніяхъ французскихъ псевдоклассиковъ, слишкомъ осторожно хвалитъ Шекспира, находя однако въ немъ, не смотря на все свое уваженіе къ авторитету Гердера, много недостатковъ и грубости, точно также какъ это находили и французскіе критики, и Снядецкій. Бродзинскій сознаетъ, что старыя правила изъ рукъ вонъ плохи, что ‘все зданіе ложноклассической эстетики расшатано’, онъ самъ отршился уже въ теоріи отъ многихъ предразсудковъ подъ вліяніемъ нмецкихъ писателей, но на практик однако не ршается еще окончательно низвергнуть прежніе кумиры, на которыхъ воспитался его вкусъ. Въ душ Бродзинскаго незамтно для него самого существуетъ разладъ. Вмст съ г-жею Сталь, Гердеромъ и др. онъ признаетъ и проводитъ принципъ народности въ литератур, и въ то же время въ характеристик этой литературы, въ пониманіи народности онъ проявляетъ сентиментально-идиллическій вкусъ въ дух Геснера и Карпинскаго. По его понятіямъ польская литература одинаково народна въ произведеніяхъ Зиморовича, Шимоновича, Карпинскаго и Реклевскаго. Онъ отрицаетъ пресловутыя три единства и въ то же время полагаетъ, что произведенія Корнеля, Расина со стороны формы навсегда останутся для насъ классическими образцами. Идею самобытности и оригинальности литературы соединяетъ онъ съ особенной теоріей ‘potrcenia i wzorw’, а также полагаетъ, что классическіе и библейско-христіанскіе мотивы составляютъ національную черту польской литературы.
Вмст съ Гердеромъ Бродзинскій говоритъ о громадномъ значеніи народной поэзіи (не первый, впрочемъ, въ польской литератур) и тутъ же нападаетъ на послдователей Шиллера и Гете, которые-де злоупотребляютъ этимъ элементомъ. Самъ Бродзинскій позже и гораздо нершительне другихъ приступаетъ къ изученію и переводамъ народныхъ псенъ разныхъ народовъ на польскій языкъ. Онъ слишкомъ горячо возстаетъ противъ нмецкой метафизики, потому-что не понимаетъ ея, и нсколько разъ повторяетъ въ своей стать, что не хочетъ быть апостоломъ романтизма {‘Pam. W.’ XI.}.
Если Бродзинскій и высказываетъ какое-нибудь одобреніе тому или другому мннію въ дух романтической школы, то сейчасъ же старается ограничить свою мысль порицаніемъ крайностей и увлеченій.
Эти постоянныя порицанія и предостереженія противъ яко бы крайностей и увлеченій романтизма слишкомъ преждевременны и потому весьма умряютъ значеніе его сужденій и ихъ вліяніе на распространеніе новыхъ взглядовъ, въ особенности, если принять въ расчетъ, что до 1818 года въ польской литератур не было еще ни одного произведенія, заслуживающаго порицанія своей крайностью или романтическими увлеченіями. Нкоторые критики полагаютъ, что Бродзинскій занялъ враждебное положеніе по отношенію къ романтикамъ только въ послдніе годы своей публицистической дятельности (съ 1826 года), но это не врно: мы убдились, что взгляды Бродзинскаго не измнялись въ теченіи всего времени пребыванія его въ Варшав до 1830 года, они только ярче опредлились во 2-ю половину 20-хъ годовъ, въ періодъ научно-педагогической дятельности его. По нашему мннію, уже въ первой стать Бродзинскаго слышится легкое неодобреніе начинающемуся увлеченію романтизмомъ. Въ 1821 году, т. е. всего три года спустя, это неодобреніе выражается уже въ довольно рзкой форм. Въ этомъ году Бродзинскій нечатаетъ въ ‘Pam. Warsz.’ слащавую и скучную поэму своего друга Вейлевскаго, написанную въ дух Геснера и защищаетъ ея напечатаніе слдующимъ предисловіемъ: ‘приходится не разъ теперь слышать и читать тирады противъ поэзіи, хотятъ, чтобы поэты были непремнно демагогами, чтобы въ каждомъ стих заключалась сентенція о любви къ родин, или по крайней мр что-нибудь либеральное (liberalno figurowaa) — Но патріотизмъ и либерализмъ не заслонятъ умренности, точно также, какъ поэзія (т. е. стихи Реклевскаго) не повредятъ этимъ добродтелямъ. Упоминаю объ этомъ потому, что шлю стихи Реклевскаго, онъ вдь тоже былъ превосходнымъ (do i’oskosznem) художникомъ и хорошимъ патріотомъ, такъ, слагая свои пріятныя (mikie) римы, онъ умеръ въ борьб за родину въ 1812 году’ {‘Pam. Warsz.’ 1821 г., XIX, 381—382. Неизмнность воззрній Бродзинскаго лучше всего можетъ быть подтверждена на его отзывахъ о Реклевскомъ. Самъ Бродзинскій въ приведенномъ выше предисловіи къ поэм ‘Wiece’ ссылается на свою 1-ю статью о Реклевскомъ въ 1815 году (‘Pam. W.’ t. I). Въ курс литературы онъ повторяетъ о немъ то же самое (чит. Pisma Brodziskiego, t. IV).}. Мы видимъ, что здсь Бродзинскій весьма недвусмысленно обзываетъ ‘демагогами’, ‘либералами’ всхъ тхъ, кто усумнится въ достоинствахъ его друга — идиллика. Когда же появились произведенія истинныхъ романтиковъ — Мальчевскаго, Гощинскаго, Мицкевича,— Бродзинскій прямо переходитъ въ лагерь ихъ противниковъ и шлетъ противъ нихъ цлый рядъ публицистическихъ статей, одна другой сердите. Вообще Бродзинскій ни по своему характеру, ни по уму и воспитанію не могъ понять и сочувствовать новому направленію. Его кругозоръ былъ слишкомъ узокъ, его взгляды на жизнь дышатъ наивностью идиллической пасторали, с-антиментальностью Руссо {Чит. напр. тирады Бродзинскаго въ Черняков противъ цивилизаціи (К. W. Wjcicki, ‘Spoeczno Warszawy 1800—1830 r.’ Warsz. 1877, стр. 190—192).}.
‘Все, что ни писалъ онъ, говоритъ Крашевскій, онъ писалъ сердцемъ, а мысль головы подчинялась у него вліянію пріятельскихъ чувствъ’ {‘Atheneum’ 1844, Wilno, VI: ‘Swko о Kazimierzu Brodziskiem’, стр. 41.}. Съ этимъ нельзя не согласиться, Бродзинскій былъ хорошій, сердечный человкъ, но слабый мыслитель. Сантиментальный патріотизмъ, религіозное миролюбіе онъ хотлъ передать и всему польскому обществу.
Ему непонятны, ненавистны были вс споры и пререканія, которыя казались ему прямо вредными для общаго блага. Поэтому онъ и пытается помирить враждующія литератуныя партіи. Онъ искренне не понималъ, какъ можно идти къ одной прекрасной цли — благу родины, и идти разными путями, мысль о борьб никакъ не вязалась у него съ его идеаломъ человческаго общежитія.
Литературные споры были для него вдвойн непонятны, такъ какъ литературу онъ считаетъ отчасти дломъ забавы: ‘Слава Богу, говоритъ онъ, у насъ литература не ремесло, а плодъ доброй воли b свободныя отъ обязанностей минуты’.
Бродзинскій убжденъ, что когда-нибудь ‘закроются исполинскія фабрики, которыя мы видимъ теперь, что когда-нибудь, дойдя до практическихъ результатовъ, люди освободятся отъ того громаднаго сырого матеріала, который, отрывая отъ настоящаго дла множество рукъ, длаетъ народы иногда изнженными, а иногда фанатическими Вс эти фоліанты, комментаріи, философскія спекуляціи и ученые споры будутъ когда-нибудь забыты, какъ т рыцарскіе доспхи, которые показываются нын, какъ курьезы, въ старинныхъ замкахъ’ и т. д. {Чит. ‘O deniu polskiej literatury’.}.
Взаимная помощь, согласіе и любовь должны по мннію Бродзинскаго вести къ этому прекрасному идеалу, а между тмъ новое направленіе пугало Бродзинскаго своимъ бурнымъ характеромъ, энергіей страсти. Другая причина, отталкивавшая Бродзинскаго отъ новаго направленія — была его глубокая, истинно-христіанская религіозность: его отталкивали мрачныя картины средневковыхъ ужасовъ. Какъ добрый католикъ, онъ не сочувствовалъ ни нмецкой метафизик, ни идеализму Фихте, пантеизмъ Гете казался ему слишкомъ холоднымъ…
Божественная правда вдь такъ проста, она не нуждается въ путаниц понятій, и Бродзинскій врилъ, не мудрствуя, въ простот искренняго глубоко чувствующаго сердца.
Совершенно врно замтилъ Крашевскій, что ‘во всхъ его произведеніяхъ звучитъ чувство и глубокая вра, нкоторыя изъ нихъ диктованы исключительно религіознымъ чувствомъ, иныя навяны благочестивой скорбью. Везд сказывается человкъ, возложившій все упованіе на религію, которой онъ жилъ и въ которой искалъ поддержки. Онъ не понимаетъ поэзіи безъ вры, а вру соединялъ неразрывнымъ узломъ съ народностью’ {‘Swko о К. Brodziskiem’ (‘Atkeneum’ 1844 г. стр. 34).}.
Значеніе статьи ‘О klassycznoci i romantycznoci’ было вовсе не такъ велико, какъ это многіе думаютъ. Статья не создала направленія или школы, не была она и слишкомъ неожиданна. Романтики были ею недовольны, и уже въ 1819 году одновременно съ ‘Uwagami’ Бродзинскаго къ стать ‘О literaturze niemeckij’ появляются разсужденія другихъ писателей, повторяющихъ независимо отъ Бродзинскаго т же мысли о самобытности и народности литературы и часто идущихъ въ этомъ отношеніи гораздо дальше Бродзинскаго, который между тмъ еще въ 1819 году напечаталъ переводъ двухъ актовъ ‘Эсири’ Расина {Чит. J. Dmochowski, ‘Bibl. Warsz.’ 1870. t. III, 224.}.
Въ майской книжк ‘Pam. Warsz.’ за этотъ же годъ I. Р. Круликовскій помщаетъ свою статью ‘О literaturze’ {Заглавіе статьи таково: ‘О literaturze. Rozprawa, w ktrej si rozwaaj istotne cele dzie smaku i sposoby ich osignienia, tudzie co czeglniejszym pzedmiotem literatury narodnj by powinno, przez I. F. Krlikowskiego’.}, въ которой онъ, руководясь преимущественно Зульцеромъ, тоже приходитъ къ мысли о народности литературы. Онъ требуетъ гармоніи между разумомъ, чувствомъ и вкусомъ {Ibid. стр. 7, 26, 26.}, хочетъ, чтобы польская литература ‘przemawiaa do serca polaka’ {‘Chcemy by uyteczni Polacy dla Polakw, dla naszych obyczajw, dla naszych obrzdw, naszego ducha mylenia i narodowoci, chcemy przemawia do serca polskiego, ksztaci jego wasny, ale nie grecki, rzymski, angielski, francuzki, niemecki umys, chcemy wznosi nasz tylko geniusz’…. Ibid. 31.}.
Ученикъ Кременецкаго лицея О. Корженвскій печатаетъ статью ‘О uczuciu nieskonczonoci’, написанную подъ сильнымъ вліяніемъ нмецкой философіи {‘Ad. Becikowski, Ze studyw nad literatur polsk’, W. 1886, стр. 419.}, въ дух которой также продолжаетъ писать и К. Шанявскій. Нкто N. О. напечаталъ разсужденіе ‘О imaginacyi’, въ которой авторъ высказывается вновь въ защиту значенія фантазіи {‘Dzienn. Wileski’ 1819, Март.}, знаменитый W. Surowiecki пишетъ похвальную рецензію на статью Ходаковскаго ‘О sowiansczyznie’ {‘Pam. Warsz.’ 1819, XIII, Stycz., 1—17.}. Въ новомъ же дух написана и статья неизвстнаго автора ‘О potrzebie i zamiarach krytyki sztuk piknych’ {‘Pam. Warsz.’ 1819, XIV, 35.}, въ которой доказывается между прочимъ, что критика не обязана руководиться въ своихъ приговорахъ личнымъ вкусомъ, цнить произведеніе можно только въ условіяхъ, въ коихъ оно создано {‘Moe nie kada tragiczna okropno, говоритъ авторъ, za ktr Anglicy przepadaj, byaby na scenie naszej wyborn, а przecie krytyk by by bardzo niesprawiedliwym gdyby ich wprost odrzuci inny jest geniusz Anglika, inny polaka, а moe samo klima i sposb ycia nadaje zmysom inny stopie draliwoci, а ztd inny stopie uczucia’… и т. д. Чит. ibid. стр. 14—15.}.
Появляются новыя работы и по славяновднію, такъ ‘Pam. Nauk.’ печатаетъ ‘Wiadomoc о dzieach W. Stefanowicza Karadicza’, вмст съ краткой его біографіей {‘Pam. Naukowy’ 1819, t. I. Pocc. Академія Наукъ присудила Караджичу въ въ этомъ году золотую медаль, чит. трудъ Н. Кулаковскаго о Бук Караджич.}. Въ стать ‘О uczeniu si jzykw’. . Сроцинскій, учитель Кременецкой гимназіи, возстаетъ противъ господства латыни, которая ‘задержала на два вка прогрессъ наукъ и искусствъ’ {Ibid. Ему же принадлежитъ статъя ‘О doskonaleniu mowy ojczystej….’ (‘wicz. Nauk.’ 1818, t. I).}.
Одновременно появляются и въ области поэзіи произведенія, написанныя въ новомъ дух. ома Занъ въ Вильн передлываетъ ‘Ленору’ Бюргера {P. Chmielowski, ‘Ballady Tomasaz Zana’, Studya i szkice, II, 202. О немъ же чит. Макушева: ‘Забытый польскій поэтъ’, ‘Слав. Ежегодн.’, Кіевъ, 1878.}, а въ Варшав Ляхъ Ширма печатаетъ другую передлку: ‘Kamilla і Leon’ {‘Pam. Nauk’ 1819, t. I, 358—366.}, къ которой прибавляетъ ‘Uwagi nad Lenor’ Бюргера {Ihid. 275—280.}. Какъ кажется, къ этому времени относится третья передлка ‘Леноры’, принадлежащая Мицкевичу — ‘Ucieczka’ (такъ думаетъ Д-ръ П. Хмлевскій: ‘А. Mickiewicz’, t. I. 238), ‘Karylla’, ‘eglarz’, ‘Dudarz’ Мицкевича представляютъ послдовательные по времени моменты развитія романтическаго направленія, которое получаетъ наконецъ полное самоопредленіе въ стихотвореніяхъ: ‘Romantyczno’ и ‘Oda do modoci’ (1822 года) {‘Poezye Mickiewicza’, W. 1888 г., t. I.}. Съ 1819—1820 годовъ появляются произведенія Залсскаго, Мальчевскаго, Гощинскаго. Европейская литература доставляетъ кром Шиллера {Усерднымъ переводчикомъ Шиллера является графъ Бруно Кнцинскій, талантливый поэтъ и публицистъ (чит. ‘Wanda’ и ‘Tygod. Polski’).} и Оссіана, переводы изъ Вальтеръ Скотта, Гете {Чит. ‘Kwartau. Historyczny’ 1890, zesz. Ill, реценз. профессора Р. Пилата на книгу Густава Карпедеса: ‘Goethe in Polen’, Berlin 1890, стр. 540. Въ ‘Tygodn. Pol.’ за 1819 напечат. ‘Nawrcona’, ‘Pasterz’, ‘Pocha’, ‘Ryczka na ce’.}, Тассо, Аріоста и въ особенности Байрона {Такъ въ ‘Pam. Warsz.’ 1820 г. за сентябрь мы находимъ ‘Rozstanie si z on’, переводъ L. S., другіе переводы, напр. B. H. K. (Pie Ateka) изъ ‘Child Harolda’, печатала ‘Wanda’ 1820 и 1821 годовъ и т. д. (t. I—V), напр. ‘Oblenie Korynta’, ‘Narzeczona z Abydos’ K. Островскаго и др.}, почти вс польскіе журналы печатаютъ извстія о жизни и произведеніяхъ Байрона.
Въ 1820 году варшавскій театръ, какъ сообщаетъ ‘Ванда’, былъ переполненъ толпящейся публикой, сошедшейся на первое представленіе романтической трагедіи Шиллера ‘Орлеанская Два’, постановки которой редакція ‘Ванды’ ожидала ‘давно и съ нетерпніемъ’, и по поводу которой она помстила хвалебную рецензію {‘Wanda’ 1820, t. I, стр. 278—280.}. Трагедія не имла однако того успха, какой ‘она заслуживала бы’, какъ думаетъ ‘Ванда’, потому-что была больна главная актриса г-жа Ледоховская {Ibid., стр. 280.}.
Въ 1821 году имлъ огромный успхъ ‘Вертеръ’ въ перевод Бродзинскаго, о чемъ мы уже имли случай говорить. Оказывали вліяніе, конечно, и оригинальныя поэтическія произведенія Бродзинскаго, также какъ и его переводы (‘Wiesaw’, ‘Legionista’, ‘Zbichon’ и др.). Въ критической литератур новый шагъ впередъ представляетъ разсужденіе Боровскаго: ‘Uwagi nad wymow, i poezy pod wzgldem ich podobiestwa i rnicy’ {‘Dziennik Wileski’ 1820 г. ‘О Боровскомъ’, какъ профессор чит. Е. Odyca. Wspomnienia z przeszoci.}. Авторъ гораздо ршительне Бродзинскаго выступаетъ противъ вліянія французской поэзіи и въ противуположность ему утверждаетъ, что польская литература вовсе не народна. Литературно-эстетическіе взгляды Боровскаго имли сильное вліяніе на умы Виленской молодежи. Извстнй уже намъ Круликовскій выступилъ съ усердной защитой романтизма на торжественномъ акт познанской гимназіи и напечаталъ свою рчь въ ‘Mrwce Poznask.’ (t. III, 81—101) {Р. Chmielowski, ‘А. Mickiewicz’, t. I, стр. 189.}.
Ему же принадлежитъ проектъ реформы школьнаго преподаванія польскаго языка и литературы, написанный согласно новымъ требованіямъ времени {‘Pam. Warsz.’ 1822, 4, 5. Чит. стр. 14—15.}.
Въ дух Бродзинскаго Н. Kamiski въ своихъ ‘Listach о literaturze polskiej’ {‘Astrea’ 1821 г., t. I, No 1, а также No 1 1822 г.} требовалъ народности и самобытности и предостерегалъ романтиковъ отъ увлеченій {‘W poezyi malujmy czyny, uczucia, obyczaje i zwyczaje, ale przenomy porzdnie, przenomy tak ywemi, tak prawdziwemi kolorami, jakiemi przedmioty swoje wydawali staroytni pisarze, oto wanie, czego klassycznos wymaga, to, w czem staroytne wzory naladowa naley’…}. Тоже проповдывалъ Фр. Гржимала въ ‘Syb. Nadwislansk’ {А. Becikowski, ‘Ze studyw….’, W., 1886 стр. 421.}.
‘Число сторонниковъ романтизма растетъ со дня на день’, пишетъ анонимный авторъ статьи: ‘Niektre uwagi nad stanem i duchem literatury polskiej ‘, присланной въ вид письма въ редакцію журнала ‘Wanda’ {‘Wanda’ 1821, t. I, 212.}. Авторъ этой статьи тоже требовалъ ‘средней между классицизмомъ и романтизмомъ дороги, если ужъ она не можетъ быть совершенно новой и оригинальной’ {Ibid. 214.}. Возставая противъ неудачныхъ подражаній, противъ туманности и напыщенности новой поэзіи, авторъ при всемъ томъ признавалъ, что ‘романтическимъ произведеніямъ свойственны необыкновенныя (znakomite) красоты’ и т. д.
Наконецъ въ 1822 году выходитъ въ свтъ 1-ое собраніе стихотвореній Мицкевича и при немъ въ вид предисловія статья поэта ‘О poezyi romantycznej‘, которая при всхъ своихъ недостаткахъ, недомолвкахъ и ошибкахъ, рветъ съ прошлымъ гораздо ршительне и опредленне, чмъ длали это вс предыдущіе критики. Весьма замчательно то обстоятельство, что въ своемъ разсужденіи о романтизм Мицкевичъ ни разу не упоминаетъ имени Бродзинскаго, какъ будто его статьи ‘О klas. i roiaant.’ и вовсе не существовало {Быть можетъ, къ Бродзинскому относится слдующее замчаніе Мицкевича: Cal: niestosowno podziaw i nagych wnioskw ztd pochodzi, e piszcy o poezyi, pochwyciwszy od teoretykw niemieckich wyrazy klassyczno, podszywaj pod nie wanie swoje wyobraenia’. Мицкевичъ требуетъ, чтобы вс выраженія употреблялись въ ихъ техническомъ значеніи, а не произвольно. ‘Poezye А. Mickewicza’, W. 1888, t. IV, 259.}.
Мицкевичъ отрицаетъ не только псевдоклассическую литературу французовъ, но и древне-римскую, которую онъ тоже считалъ ненародной {‘Tym sposobem w narodzie rzymskiem nie byo waciwie poezyi, bo nie byo poezyi narodowej….’, ibid.}. Въ поэзіи Мицкевичъ ищетъ того, что удовлетворяло бы чувство и фантазію, въ оцнк произведеній европейской литературы онъ обнаруживаетъ серьезную начитанность и вкусъ. Его сужденія о Шекспир не гршатъ уже той двусмысленной неопредленностью, въ какой можно обвинить Бродзинскаго. Байрона Мицкевичъ считаетъ не меньшимъ геніемъ, чмъ Шекспира и т. д. {‘Bajron w rodzaju powieciowymi opisowym jesttem, czem Szekspir w dramatycznym.’, ibid.}, словомъ — эта статья о романтизм и по тону, и по содержанію доказываетъ, что польскіе романтики далеко опередили Бродзинскаго и въ настроеніи, и въ теоретическихъ сужденіяхъ. Выходъ въ свтъ произведеній Мицкевича и появленіе въ Варшав ‘Gaz. literack.’ {О другихъ періодич. изд. этого времени мы уже говорили въ 1-й глав.} составляютъ событія огромной важности. 1821—1822 годы можно считать поворотнымъ пунктомъ въ польской поэзіи въ такой же мр, какъ это было и въ самой жизни. Начиналась реакція въ правящихъ сферахъ, и одновременно съ ней росла въ обществ глухая оппозиція ей, нашедшая себ выраженіе въ романтической поэзіи. Мы прослдили такимъ образомъ литературное движеніе въ прогрессивномъ лагер. Посмотримъ однако, что длали классики въ эти первые годы со времени появленія статьи Бродзинскаго.

III.

Мы уже говорили въ первой глав о личныхъ отношеніяхъ варшавскихъ классиковъ къ Бродзинскому и выяснили, что они были далеко не враждебны. Въ литератур классики доживали свои послдніе дни. О романтизм они знали только по слухамъ, знакомство ихъ съ нмецкой литературой было ничтожно, поэтому они не любили полемики, всего выше цня свое олимпійское спокойствіе и сытные обды въ кругу веселыхъ и остроумныхъ собесдниковъ въ род Осинскаго, ограничиваясь насмшками и остротами надъ новымъ направленіемъ.
Блестящимъ защитникомъ классицизма во всеоружіи учености и авторитета выступилъ знаменитый Янъ Снядецкій, извстный ученый математикъ, видный общественный дятель, всми уважаемый бывшій ректоръ и профессоръ Виленскаго университета {Бродзинскій неоднократно отзывается о Снядецкомъ съ почтеніемъ. Точно такъ же относится къ нему и горячій приверженецъ романтизма, извстный критикъ М. Мохнацвій (чит. его ‘Hystorya powstania naroda polskiego w r. 1830—1831, Beri.— Pozna. 1863, t. I, стр. 245—249 и др.).}.
Видя постепенно растущее увлеченіе романтизмомъ въ сред виленской молодежи, Янъ Снядецкій высказывалъ уже свое порицаніе несимпатичному для него движенію въ частной переписк {Чит. выше.}. Статья Бродзинскаго дала ему поводъ выступить публично противъ новаго направленія, и вотъ наконецъ его негодованіе прорвалось въ громоносной стать ‘О pismach klassycznych i romantycznych’ {‘Dzienn. Wileski’ 1819, t. I, 2—27.}.
Янъ Снядецкій безспорно долженъ быть причисленъ къ самымъ замчательнымъ умамъ Польши начала этого столтія. Воспитанный за границей подъ руководствомъ лучшихъ парижскихъ и геттингенскихъ ученыхъ, онъ проникся духомъ той опытной философіи, родоначальникомъ коей былъ Бэконъ. Онъ былъ друженъ съ Лапласомъ, д’Аламбертомъ, Кондорсе и совершенно не замчалъ зарождающагося художественнаго и философскаго направленія, такіе представители котораго, какъ Гете, Гердеръ, Шиллеръ, были тогда уже всмъ извстны. Интересы положительной науки, политическія судьбы родины были ему гораздо ближе. Научная дятельность была его настоящимъ призваніемъ, но обстоятельства принуждали его постоянно принимать въ это смутное время участіе въ общественныхъ длахъ. Онъ участвовалъ въ Гродненскомъ сейм, когда Костюшко устроилъ повстанье, его, астронома, ‘стащили’, какъ говоритъ Спасовичъ, съ обсерваторіи и заставили набирать и продовольствовать солдатъ. Отъ 1803 до 1805 года онъ путешествуетъ въ качеств туриста по Европ. Въ 1807 году онъ занимаетъ мсто астронома въ Виленскомъ университет, и въ томъ же году его выбираютъ ректоромъ. Въ 1812 году по вступленіи французскихъ войскъ въ Вильну учреждено было Наполеономъ временное правительство, въ составъ котораго входятъ видные представители края въ числ 7 душъ, и здсь на ряду съ княземъ Сапгой, А. Потоцкимъ, мы встрчаемъ и Яна Снядецкаго {Чит. Skarbek ‘Dzieje ks. Warszawskiego’, IV, 183.}. Должность ректора онъ занималъ до 1815 года. Съ 1815 года Снядецкій оставляетъ ректорство и предается исключительно интересамъ научнымъ и литературнымъ, выступая отъ времени до времени на торжественныхъ университетскихъ актахъ съ какой-нибудь рчью, говорить которыя онъ былъ большой любитель и мастеръ {Такъ напр. въ апрл мсяц того же года, когда онъ выступилъ со своей статьей противъ романтизма, онъ читаетъ на засданіи литературнаго общества въ Варшав свой рефератъ ‘О философіи‘, въ которомъ весьма остроумно полемизируетъ съ Кантомъ. ‘Dzienn. Wilesk.’, 1819, май, 457—481.}. Горячій патріотъ, человкъ съ большимъ умомъ и серьезнымъ образованіемъ, Янъ Снядецкій принужденъ былъ пережить вс удары, которые нанесла судьба его родин. Но какъ человкъ разсудительный и умный, онъ не падалъ духомъ, а старался принаровиться къ новымъ условіямъ, и вотъ какъ выражаетъ онъ свое настроеніе: ‘потерявъ отечество,— величайшее благо душъ благородныхъ и преданныхъ общимъ интересамъ,— мы осуждены жестокимъ приговоромъ судьбы на уничтоженіе и подавленіе движеній (душевныхъ), порождаемыхъ у насъ привычкой, воспитаніемъ и жаждою общественнаго блага, оживлявшими прежде вс наши умственныя силы, способности и таланты. Нын полякъ долженъ пережить самого себя, создать въ себ иную душу и заключить свои чувства въ тсныхъ предлахъ своего личнаго бытія. Это предназначеніе слишкомъ жестоко, но оно законъ ничмъ непреодолимой дйствительности, которому надо покориться! Употребимъ же плоды просвщенія, чтобы сдлать сносной удручающую насъ судьбу’ {‘Listy J. niadeckiego’, Pozna, 1878. Чит. Пыпинъ и Спасовичъ. ‘Ист. славянск. лит.’, О.-Пб. 1881, т. II, стр. 593.}.
Янъ Снядецкій принадлежалъ такимъ образомъ къ кругу тхъ разсудительныхъ людей, горячихъ патріотовъ и въ свое время видныхъ государственныхъ дятелей, которые, ‘будучи лишены возможности устроятъ государственный порядокъ, обратились къ литератур, всецло посвятивъ себя устроенію области прекраснаго, которую они стали обращать въ садъ на подобіе версальскаго съ цвтниками и клумбами, съ прямыми аллеями, заводя строгіе порядки, не допускавшіе ни какихъ самовольныхъ уклоненій отъ правилъ искусства, разъ на всегда преподанныхъ Аристотелемъ, Буало, Гораціемъ и Лагарномъ’ {Сравни К. Бродзинскаго: ‘О deniu literat, polskij’, Pisma t. VI, стр. 303.}.
Когда въ этомъ правильно распланированномъ саду появились молодые побги, нарушавшіе симметрію и порядокъ въ общемъ план, такіе люди, какъ Снядецкій, не могли оставаться равнодушны {Чит. Пыпинъ и Спасовичъ, ‘Ист. слав. лит.’, t. II, стр. 600.}. Этотъ кажущійся безпорядокъ казался ему гибельнымъ, опаснымъ для общаго спокойствія, и долгъ гражданина обязывалъ предостеречь общество. Янъ Снядецкій не могъ молчать въ виду грозившей опасности.
Какъ! Испытанныя вковымъ опытомъ, признанныя всмъ свтомъ правила, эти ясныя и логическія предписанія искусства, казавшіяся ему всю жизнь безукоризненными, оказываются вдругъ ни къ чему не пригодными! Какіе-то недоучившіеся мечтатели, горячіе головы, бредятъ туманной нмецкой метафизикой, тогда какъ существуетъ философія здраваго смысла, наконецъ правила положительной религіи {О Ян Снядецкомъ существуетъ довольно значительная литература. Но почти вс отзывы о немъ, начиная съ Бродзинскаго и Мохнацкаго, исполнены уваженія къ личности Снядецкаго и признанія его научныхъ заслугъ. Чит. напр. ‘Jeszcze kilko sw о J. niadeckim’ въ ‘Pielgrzym-‘ 1843 г., t. II, cp. M. Страшевскій: ‘Rozbior pim literaeko-filozoficznycb J. Sn.’, Krak. 1875, также ‘Kosy’ 1873, t. XVII, ‘Krytyka nasza w wieku XIX’, S. T. Hodi и т. д.}. Они утверждаютъ вопреки Локку, что наши понятія происходятъ не отъ ощущеній, что душ присущи врожденныя идеи, и что при помощи сверхъ-естественнаго вдохновенія можно дойти до истины и познанія. Строгому математическому уму Я. Снядецкаго была ненавистна эта умозрительная нмецкая философія, и онъ не признавалъ не только спиритуалиста Шеллинга, но и боле реальнаго Канта {О. Я. Снядецкомъ, какъ философ, чит. Н. Struwe: ‘О filozofji Jana niadeckiego’, ‘Wiek’ 1873 г., NoNo 13, 14, 16.}. Другая причина, заставлявшая Снядецкаго полемизировать съ сторонниками новаго направленія, была, быть можетъ, та самая, которая побудила и Бродзинскаго выступить рзче противъ романтиковъ въ послднія 5—6 лтъ передъ революціей 1830—1831 года. Янъ Снядецкій былъ постепеновецъ, сторонникъ мирнаго развитія, современникъ и участникъ многихъ политическихъ переворотовъ, онъ пришелъ наконецъ къ тому заключенію, что всякое революціонное движеніе не приноситъ желанныхъ результатовъ, а между тмъ въ новонарождающемся литературномъ движеніи — онъ чувствовалъ — кроется нчто революціонное, клокочутъ страсти…. Онъ предвидлъ приближеніе бури и старался предупредить общество отъ новыхъ увлеченій. Всей опытностью своей 60-лтней жизни онъ понималъ, что общество не выдержитъ новаго переворота, и хотлъ упредить бды. Но совты его, пропитанные затхлымъ духомъ псевдоклассицизма, не могли уже оказать желаннаго вліянія, они и были отвергнуты, а Снядецкаго признали брюзжащимъ отъ старости обскурантомъ. Иначе, впрочемъ, и не могло быть: Янъ Снядецкій слишкомъ отсталъ отъ вка, ему была совершенно незнакома новйшая литература, а его эстетическія воззрнія были слишкомъ ортодоксальны.
Статья Снядецкаго ‘О pismach klassycznych і romantycznych’ направлена не противъ Бродзинскаго, о которомъ Снядецкій отзывается очень лестно, ‘какъ о извстномъ въ нашей литератур писател, какъ о ученомъ, пріятно изложившемъ особенности классическихъ и романтическихъ произведеній’, Снядецкій пользуется только случаемъ, который доставила ему статья Бродзинскаго, для того, чтобы вообще выступить противъ романтизма.
На романтиковъ онъ обрушивается въ самыхъ ршительныхъ выраженіяхъ. ‘По моему, говоритъ онъ, классическимъ слдуетъ считать все то, что согласно съ правилами поэзіи, которыя изложили для французовъ Буало, для поляковъ Дмоховскій, а для всхъ остальныхъ образованныхъ народовъ (wypolerowanych) Горацій’…. ‘романтическимъ же то, что гршитъ противъ этихъ правилъ или совсмъ ихъ нарушаетъ’ {Въ русской литератур высказывались подобныя же мннія и почти дословно въ той же форм. Такъ въ журнал ‘Благонамренный’, 1823 г., No 13, какой-то классикъ пишетъ: ‘Что такое романтическая поэзія? Думаю, что романтической поэзіей, которую обыкновенно противуполагаютъ классической, называются стихотворенія, написанныя безъ всякихъ правилъ, утвержденныхъ вками и основанныхъ на истинномъ вкус…’, и т. д. Любопытно и то, что самый журналъ, въ которомъ помщались подобныя сужденія, названъ ‘Благонамреннымъ’. Чит. Весина, ‘Очерки по исторіи русской журналистики 20-хъ и 30-хъ годовъ’, С-пб. 1881, стр. 228.}. Предписанія поэтики Горація существуютъ уже дв тысячи лтъ и долго еще будутъ существовать.— Ссылки на Оссіана не говорятъ въ пользу романтиковъ, потому-что его поэзія не противна правиламъ Горація. Романтики же не заботятся о ихъ выполненіи и ведутъ себя, точно помшанные. Они вводятъ на сцену сборища вдьмъ, духовъ, упырей, вставляютъ разговоры дьяволовъ и ангеловъ и т. д. ‘Что же тутъ остроумнаго, спрашиваетъ Снядецкій: каждая баба давно уже знаетъ объ этихъ красотахъ и отзывается о нихъ со смхомъ пренебреженія.
‘Романтики увлекаются природой простой, дикой и не культивированной. Но чары, упыри, кудесничество — это еще не природа, это плодъ презрннаго (spodlonego) невжества, предразсудковъ, это глупости (gupstwa), свойственныя едвали не всмъ дикимъ народамъ, погруженнымъ въ варварство и не просвщеннымъ религіей, а сцена вдь не кабакъ и не рынокъ: она должна быть школой образованія для общества.
‘Правда, и римляне украшали свои произведенія миами, но они никогда не доходили до такой каррикатурности и фальши, какъ въ произведеніяхъ романтиковъ’. Снядецкій старается объяснить тотъ вредъ, какой можетъ произойти отъ излишества фантазіи, развитой въ ущербъ здравому смыслу, онъ возстаетъ противъ нмецкой ‘метафизики чувства’, а вмст съ ней порицаетъ и романтическую грусть (tsknot) о прошломъ, надъ которой очень язвительно смется {‘Przy dobrych pokarmach i napojach, jako darach rolnictwa i przemysu, nikt zapewnie z nich nie tskni do jabek lenych, korzonkw i odzi: w domu wygodnym kt by paka do hud lenych, do jaski, albo do jam podziemnych? Mieszkacy miast nie tskni zapewnie do borw i lasw, do napaci i krwawych bojw z Rzymianami. Przy opiece praw wasnoci i rzdnego towarzystwa nikt zapewnie nie wzdycha do uciskw i rozbojw feudalnych’. ‘Dzie. Wil.’ 1819, I, стр. 8.}, не одобряетъ онъ и сценическія новшества.
‘Романтики не любятъ раздленія драматическихъ произведеній на акты и сцены и уничтожаютъ ихъ’. ‘Правда это ново, но совсмъ неудачно, это еще мыслимо въ операхъ, гд все заключается въ музык, но въ комедіи и трагедіи это положительно не возможно’!
Защита предписанныхъ будто-бы Аристотелемъ 3-хъ условій единства приводитъ его къ оцнк кумира романтиковъ Шекспира. Здсь уже Снядецкій имлъ расчищенное поле для своихъ сужденій. Извстенъ строгій приговоръ о Шекспир Вольтера. Въ своихъ ‘письмахъ къ Академіи’ (1761—1768) онъ называетъ Шекспира ‘пьянымъ дикаремъ, нелпымъ акробатомъ, оборваннымъ шутомъ, есписомъ, который могъ бы иногда быть и Софокломъ, и который часто создаетъ между грязными пьяницами героя съ чертами величія’. Въ своихъ ‘англійскихъ письмахъ’ онъ упрекаетъ Шекспира въ отсутствіи всякаго вкуса и полномъ незнаніи драматическихъ правилъ {Геттнеръ, ‘Ист. Франц. лит.’, t. II, стр. 171.}. Впрочемъ эти нелпые отзывы относятся къ боле поздней эпох завистливаго отрицанія. Въ предшествующую пору своей литературной дятельности Вольтеръ отзывается гораздо сдержанне и справедливе, такъ въ своей Dissertation sur la Tragdie ancienne et moderne’ {Ch. Voltaire, ‘Ouvrages dramatiques, prcds et suivis de toutes les pi&egrave,ces, qui leur sont relatives’, t. III, MDCCLXXV.} Вольтеръ говоритъ о Гамлет, что не смотря на вс грубыя нарушенія правилъ, которыя и до сего дня длаютъ англійскій театръ такимъ нелпо-варварскимъ ‘on trouve dans Hamlet par une bizarrerie encor plus grande ds traits subbimes, dignes des plus grands genis’ {Ibid. 24.}. О Шекспир онъ говоритъ что ‘природа повидимому хотла соединить въ голов Шекспира все, что она могла создать высокаго и величественнаго съ тмъ, что безсмысленная грубость даетъ низменнаго и отвратительнаго {Ibid, стр, 25.}.
Снядецкій почти дословно повторяетъ этотъ послдній отзывъ, стараясь оправдать Шекспира недостаткомъ образованія и личными условіями его жизни а также низкимъ уровнемъ развитія публики, для которой приходилось Шекспиру сочинять свои комедіи и трагедіи.
‘Если бы Шекспиръ зналъ предписанія Аристотеля и Горація, если бы онъ былъ хорошо знакомъ съ произведеніями грековъ и римлянъ, если бы читалъ Расина и Мольера, и вообще если бы онъ имлъ такое образованіе, какъ современные писатели, разв онъ писалъ бы такъ, какъ писалъ’.
Полемику противъ нмецкой литературы и философіи Снядецкій ведетъ во имя здраваго смысла, положительной религіи и философіи Локка и заканчиваетъ свою сердитую отповдь сильной тирадой противъ романтизма, который ‘отрицаетъ опытъ, возмущаетъ фантазію противъ разума, зажигаетъ междуусобную войну между человческими способностями’.
‘Мы, поляки, говоритъ онъ, предоставимъ другимъ это поприще славы: будемъ скромне въ нашихъ намреніяхъ и держимся разсудка’.
‘Романтизмъ нарушаетъ правила искусства, онъ бунтуетъ противъ ума и науки, онъ опасенъ’… ‘А мы будемъ лучше послушны ученію Локка въ философіи, предписаніямъ Горація и Аристотеля въ литератур, правиламъ Бэкона въ опытныхъ наукахъ! Бжимъ отъ романтизма, какъ отъ школы измны и заразы’ {‘Dzienn. Wil.’, 1819, I, стр. 27.}.
Статья Снядецкаго произвела очень сильное впечатлніе на общество и ободрила классиковъ. Еще въ 1825 году Мохнацкій долженъ былъ считаться съ него и полемизировать. Онъ пишетъ въ ‘Dzienn. Warszawek. ‘ ‘Niektre uwagi nad poezy romantyczn, z powodu rozprawy J. niadeckiego’, въ которой называетъ статью Снядецкаго ‘памятной въ исторіи польской литературы’, а ея автора — ‘найбольшимъ непріятелемъ романтизма’, и вообще говоритъ, что классики видли въ этой стать non plus ultra убдительности, ясности и опредленности.
Вообще, и въ годъ появленія, и въ слдующіе годы статья Снядецкаго вызвала много возраженій, отдльныхъ замчаній и критикъ {Adam Becikowski, ‘Komantyczno przed Mickiewiczem’, стр. 418.}. Но въ этой полемик Бродзинскій принимаетъ очень слабое участіе, только вскользь повторяя свои мннія въ разныхъ критическихъ статьяхъ и въ курс литературы. Первый отвтъ на статью Снядецкаго появился въ томъ же 1819 году въ послдней книжк ‘Pam. Warsz.’ неизвстнаго автора {‘Uwagi nad Jana niadeckiego rozpraw o pismach klassycznych i romantycznych’, ‘Pam. Warsz.’ 1819, XVI, 458.
Отвтъ этотъ не подписанъ, и потому трудно ршить, кому онъ принадле. житъ. Въ синек статей, помщенномъ въ ‘Pam. Warsz.’ за 1821 годъ (XXI, 491) и содержащемъ перечень всего того, что было печатаемо въ журнал отъ 1815 по 1821 годы, мы находимъ въ отдл ‘критики и литературы’ указанія на нкоторыя статьи Бродзинскаго и между, ними находится и данная критика на статью Снядецкаго. Это могло бы служить косвеннымъ доказательствомъ въ пользу того мннія, что ‘Uwagi’ написаны Бродзпискимъ. Но многія другія соображенія заставляютъ насъ отвергнуть такое предположеніе. Бродзинскій не любилъ и избгалъполемики. Къ тому же онъ былъ врагъ анонимности и въ одной своей стать признаетъ необходимымъ подпись автора подъ его произведеніемъ, что въ большинств случаевъ и исполнялъ, хотя мы и имемъ одну статью, безспорно принадлежащую Бродзинскому, но не подписанную имъ (1822 г.). Изъ содержанія разбираемой статьи мы еще боле убждаемся, что она написана не Бродзинскимъ: тонъ ея крайне рзкій, энергичный, весьма язвительный и даже обидный для автора разсужденія ‘О pimach klass. i romantycznych’. Слогъ мало напоминаетъ Бродзинскаго. Въ отповди мы находимъ даже цитаты и ссылки на статью.. Бродзпискаго (чит. стр. 466, 477). Скромность Бродзпискаго не позволила бы ему цитировать и хвалить самого себя. Намъ кажется, что ‘Uwagi nad uwagami’ могъ всего скоре написать Островскій, такъ какъ кром него только одинъ Б. Кицинскій былъ основательно знакомъ съ нмецкой поэзіей, но, какъ кажется, онъ критическихъ статей не писалъ. Что касается гр. В. Островскаго, то это былъ, какъ извстно, рьяный романтикъ. Черезъ 12 лтъ онъ выступилъ энергическимъ противникомъ самого Бродзинскаго, и его замчанія на статью этого послдняго ‘О exaltacyi’ такъ сильно уязвили Бродзинскаго, что онъ даже не захотлъ продолжать предпринятое имъ въ 1830-мъ году изданіе своихъ сочиненій. Само собою разумется, что это только предположеніе,— вопросъ по прежнему остается открытымъ.}.
Въ своей отповди анонимный авторъ прямо обвиняетъ Снядецкаго въ полномъ незнаніи того вопроса, о которомъ онъ берется толковать съ такой диктаторской развязностью.
Авторъ находитъ, что статья не заслуживала бы вниманія, если бы подъ ней не стояло имя Яна Снядецкаго, разъ однако писатель всмъ извстный и уважаемый высказываетъ ничмъ не оправдываемыя нелпости, его авторитетъ и слава могутъ сбить общество съ истиннаго пути, предупредить эту опасность и тотъ вредъ, который можетъ отсюда произойти,— долгъ каждаго друга истины {‘Pam. Warsz.’ 1819, XIV, 459.}. Снядецкій, по мннію автора отповди, ничего не смыслитъ въ новомъ направленіи, онъ не читалъ произведеній романтиковъ, а знакомъ съ ними только по слухамъ. Онъ знаетъ ‘Фауста’ только по тмъ выдержкамъ, которыя приведены въ ‘Pam. Warszaws-комъ’ {Въ критик на извстную уже намъ статью Каульфуса излагается вкратц содержаніе этой драмы. Чит. ‘Pam. Warsz.’ 1818, XII, 531—533.}, если бы ему были извстны произведенія Шиллера хоть по заглавію и по списку дйствующихъ лицъ, онъ могъ бы убдиться, что тамъ нтъ ни дьяволовъ, ни упырей, ни ангеловъ, а романтики точно также, какъ и вс, признаютъ требованія здраваго смысла, отрицая только нелпыя правила {Ibid. 462.}. Отзывы Снядецкаго о романтизм авторъ прямо называетъ ложью (kamliwe) и даже клеветой (oklepanie), онъ возмущенъ тмъ, что Снядецкій осуждаетъ цлую школу потому, что въ ней попадаются бездарныя произведенія, и осмливается называть безумцами людей, одаренныхъ геніемъ. Онъ опровергаетъ мнніе, что вся разница между романтизмомъ и классицизмомъ заключается въ отрицаніи романтиками правилъ. Романтизмъ возникъ изъ потребности сердца, и въ то время, какъ французскую поэзію читаетъ только высшее сословіе, псни нмецкихъ романтиковъ повторяетъ простой народъ {Ibid. 474—475.}. Новая нмецкая литература ‘произвела необычную и весьма спасительную революцію не только въ наукахъ, но и въ характер и нравственности своего народа’. Ее необходимо имть въ виду и полякамъ, которые должны въ литератур слдовать ‘спасительнымъ’ совтамъ Бродзинскаго {Ibid. 476.}.
Всю статью Снядецкаго авторъ признаетъ не вполн послдовательной и логичной и вообще не видитъ даже въ томъ оправданія для Снядецкаго, что онъ имлъ, печатая свою статью, благую цль — общественную пользу. ‘Авторъ долженъ помнить, что прежде, чмъ что-нибудь совтовать, нужно понимать дло. Если онъ этого не забудетъ то и его громкая и заслуженная научная извстность не понесетъ урона’.
Такой суровой отповди никакъ нельзя было бы ожидать отъ скромнаго и миролюбиваго Казимира Бродзинскаго!
Вообще въ возгорвшемся литературномъ спор Бродзинскій занимаетъ весьма пассивное положеніе. Онъ продолжаетъ однако печатать статьи, въ которыхъ повторяетъ и развиваетъ основныя положенія, высказанныя уже въ разсужденіи ‘О Mass. і romant.’ Въ 1819 году, кром указанныхъ уже нами замчаній на статью ‘О нмецкой литератур’, Бродзинскій печатаетъ статью ‘О wychowaniu kobiet’ и ‘О wdziku naturalnoci’, въ которыхъ подробне развиваетъ мысль, брошенную уже вскользь въ стать ‘О klass. і romant.’, что, ‘все препятствующее развитію характера, противно естественности, и въ этомъ и заключается ея опредленіе’. Здсь Бродзинскій является врагомъ всякой фальши, неестественности, подражательности {‘Pam. Warsz.’, XIV, 337.}. Въ стать: ‘Pamitka po dobrej matce’ — того же года — Бродзинскій высказываетъ почтенную мысль о необходимости популярной литературы для народа {Ibid. XV. 311.}, а также говоритъ о воспитаніи женщинъ, которыя должны быть ‘неусыпными стражами семейнаго очага, отечественныхъ обычаевъ и нравовъ’.
Въ 1820-мъ году появляются ‘Listy о polskiej literaturze’, изъ нихъ первое письмо посвященно общимъ соображеніямъ о значеніи понятія humanitas, о причинахъ, почему существуетъ гибельное по мннію Бродзинскаго раздленіе между точными науками и изящной словесностью, которая по мннію многихъ служитъ теперь развлеченіемъ и пріятной побрякушкой (powoanie literatury zabawa i kwiaty’), тогда какъ въ дйствительности наука, религія, философія и искусство должны быть тсно связаны {‘Pam. Warsz.’ XVI, стр. 25. Эту мысль подробно развиваетъ Бродзинскій въ стать ‘О deniu polskii liter.’.}. ‘Планъ (porzdek) въ произведеніяхъ ума, высокое нравственное чувство въ произведеніяхъ фантазіи, вотъ главныя особенности сердца и души, доводящія ихъ общія созданія до совершенства’ {Ibid. 26.}. ‘Чувство всегда развивается по мр развитія ума’. ‘Необходимо соединять внутреннія достоинства произведенія съ соотвтственной формой, силу — съ красотой’ {Ibid. 24, 27.}. Снядецкіе кажутся Бродзинскому примромъ того, какъ можно соединять глубину научнаго содержанія съ безукоризненной формой.
Изъ другихъ писемъ Бродзинскаго {‘Pam. Warsz.’ XVI, 212, 310, t. XVII, 53, 65. Въ Познанскомъ изданіи напечатано еще письмо ‘О poezyi w oglnoci, mi оно, какъ замтилъ еще д-ръ П. Хмлвскій, принадлежитъ не Бродзинскому, а Венжику, и было напечатано въ ‘Pam. Warsz.’ за 1815 годъ (t. III, 35—47).} представляетъ еще интересъ второе и четвертое. Во второмъ письм Бродзинскій говоритъ о необходимости изученія славянства, указываетъ на успхи славяновднія въ другихъ странахъ, повторяетъ сдланную уже раньше характеристику Славянъ, которую почти цликомъ выписываетъ изъ Гердеровыхъ ‘Ideen zur Geschichte der Philosophie der Menschheit’ (чит. кн. XVI, IV) {‘Pam. Warsz.’ XVI, 219—223.}, и кончаетъ статью заявленіемъ о намреніи отъ времени до времени посвящать нсколько страницъ ‘Pam. Warsz.’ переводу произведеній славянской музы {Ibid. 224.}. Четвертое письмо {Ibid. t. XVII, 65—71.} — ‘О narodowoci’ — посвящено разъясненію этого понятія.
Бродзинскій различаетъ понятія: любовь къ народности и къ отечеству. ‘Въ странахъ мало просвщенныхъ и дурно управляемыхъ, говоритъ онъ, немыслима любовь къ отечеству! Любовь къ своему краю и къ свобод это одно и тоже. У насъ же возможна только любовь къ народности. Гд не умерла народность, не все еще пропало. Каждый долженъ, насколько хватитъ у него силъ, трудиться на пользу и славу своего народа’.
Только геніямъ Провидніе опредлило боле широкій кругъ дятельности — непосредственно на пользу всего человчества. Обыкновенные же смертные двигаютъ обще человческій прогрессъ, трудясь на родной нив. ‘Совершенствовать и развивать народность, не передлывая однако ея, возбуждать и оживлять воспоминаніемъ прекрасныя чувства отцовъ, возносить то, чего требуетъ просвщеніе, отршаясь отъ старыхъ ошибокъ и заблужденій, но и не впадая въ новыя, лелять (pielgnowa) народный языкъ, искусство, литературу, чтобы они были не только пріятны, но и полезны, не слишкомъ увлекаясь, но и не пренебрегая родной литературой, любить е такой, какой она можетъ и должна бытъ‘ — такъ понимаетъ Бродзинскій служеніе народности {Pisma К. Brodziskiego, Pozn., t. VII, 269.}. Эти взгляды дословно повторены имъ и въ другой стать ‘Na czem narodowo zaley’, относящейся по всей вроятности къ его курсу литературы {Ibid. 71.}. Подобныя же мысли непрестанно твердилъ Бродзинскій и въ другихъ мстахъ своихъ университетскихъ лекцій {Ibid. t. V, 453, 545, t. VI, 92, 93, 144, 145, 296, 302, 303, 306, t. VII. 269—270, 281 и т. д.}. Но самое интересное и самое характерное изъ произведеній К. Бродзинскаго — это ‘Myli о deniu polskiej literatnry’, напечатанные въ конц 1820 года {‘Pam. Warsz.’ XVIII, 324—342, 346—478.}. Это самое слабое по мысли, самое наивное изъ произведеній Бродзинскаго и вмст съ тмъ самое важное для характеристики личности и мировоззрнія автора. Самъ Бродзинскій называетъ свои мысли мечтами (marzenia), но все же утшается надеждой, что и эти мечты при доброй вол и искреннемъ желаніи могутъ быть осуществлены. Бродзинскій исходитъ, собственно говоря, изъ того же положенія, какъ и Снядецкій. Онъ говоритъ {Излагаемъ въ сокращеніи. Отрывки изъ этой статьи приведены и у В. Спасовича (‘Ист. польск. лит.’, С-пб. 1881, стр. 613 и слд.).}:
‘Мы были въ свое время могущественнымъ народомъ, но судьба и обстоятельства намъ не благопріятствовали. Свобода была слишкомъ раннимъ плодомъ на нашей земл, мы не съумли воспользоваться ею, не съумли ее оцнить, другіе сорвали этотъ недозрвшій плодъ своею рукою. Мы пали, но не естественной смертью, присущей всмъ народамъ,— мы погибли, словно могучій дубъ, сраженный громомъ, остался одинъ пень, который начинаетъ теперь пускать свжіе ростки, и въ нихъ заключается наша связь съ прошедшимъ, надежды на будущее….’.
‘Въ настоящее время, побжденные однимъ изъ величайшихъ монарховъ, мы получили отъ него право на независимое существованіе и связанную съ нимъ свободу’….
‘Охраняемые его высокимъ покровительствомъ, мы можемъ теперь спокойно созерцать взволнованное море, въ которое стремятся теперь пуститься разные народы, и вс сокровища и опасности котораго изслдовали мы до дна. Умудренные вковымъ опытомъ, стоимъ мы у берега во всей сил и свжести молодой распускающейся жизни… Мы можемъ имть только одну цлъ: стремиться къ нравственному самоусовершенствованію, къ поднятію достоинства народнаго, мы должны догнать народы во всемъ томъ, въ чемъ отстали отъ нихъ въ годину тяжкихъ испытаній. Вотъ мирная, самая спасительная и священная наша задача’.
Такимъ образомъ литература сдлалась по мннію Бродзинскаго единственной цлью польскаго патріотизма {Ср. въ его курс литерат. (V, 545): ‘…literatura zamiast by rodkiem, staa celem‘ и т. д.}. Къ достиженію этой цли ведетъ одна дорога: единеніе и согласіе въ стремленіяхъ, этимъ духомъ единенія и согласія непремнно должна проникнуться литература. Должно оставить вс споры и несогласія, и, собравшись всмъ, кто только можетъ, дружно идти къ общей цли. Правда, это трудно сдлать, потому-что люди, сошедшіеся у одного очага изъ разныхъ краевъ, обладаютъ разными вкусами, привычками, взросли подъ разными впечатлніями, навянными первыми годами молодости и воспитаніемъ,— все же спасеніе только въ единеніи, которое должно создаться на почв полнаго согласія между религіей, философіей, политикой и народностью.
‘Исторія, думаетъ Бродзинскій, доказала уже, какія вредныя послдствія приносятъ распри между религіей, народностью, философіей и политикой. Преобладаніе одного надъ другимъ всегда приносило огромный вредъ, а ихъ единеніе и взаимодйствіе вело къ мастью. Такъ было у грековъ, ихъ писатели были похожи одинъ на другого, они жили однимъ вкусомъ, одними впечатлніями фантазіи, и это поддерживало ихъ народность, поэтому-то у нихъ вся Греція была оригинальна и самобытна, а не отдльныя личности’.
Поэтому и онъ, Бродзинскій, не видитъ никакой иной благодарной цли въ трудахъ ученыхъ, какъ только ту, что бы соединить политическія, религіозныя и философскія воззрнія возможно тсне съ народностью. ‘По скольку они соединены (spojone) въ тсной взаимной связи, по стольку обезпечиваютъ они счастье народа.
‘Пусть же и теперь религія, философія, политика и народность проникнутся однимъ духомъ, будутъ имть одну цль — двигать народъ на пути просвщенія и нравственнаго самоусовершенствованія’ {Ibid. XVIII, 458.}.
Для достиженія этой цли нужно отршиться въ особенности отъ стремленія къ оригинальности, которое проявляютъ теперь очень многіе писатели. Это стремленіе враждебно интересамъ народнымъ. Слдуетъ быть оригинальнымъ такъ, какъ были оригинальны греки. ‘Немыслимо, чтобы писатель въ наше время, какъ забіяка, вторгался въ населенныя мста, чтобы поразить противника и, похваставшись силою, ожидать затмъ одобрительныхъ рукоплесканій толпы’. ‘Время средневковыхъ поединковъ безвозвратно миновало’. ‘Лучше быть сотрудникомъ въ работ на общую пользу, чмъ соперникомъ всхъ ради личнаго самолюбія’. ‘Плоды современныхъ писателей, какъ маленькіе ручейки, высохнутъ гд-нибудь въ пространств, ежели не сольются съ подобными себ, чтобъ вмст нестись въ одно море, въ этомъ мор каждый отдльно со своимъ именемъ пропадаетъ, но живетъ безконечно въ цломъ {Пушкинъ только 10 лтъ спустя повторилъ этотъ образъ въ своемъ знаменитомъ стихотвореніи ‘Клеветникамъ Россіи’.}. Споры же о классицизм или романтизм ни къ чему не пригодны. ‘Вс эти разсужденія сводятся къ одному вопросу — о соблюденіи предписаній Аристотеля или братьевъ Шлегелей (!?). Правда, еще со времени Кохановскаго насъ ни одинъ писатель не огорчалъ излишествами фантазіи, однако мы все же боимся выпустить нашихъ писателей изъ повиновенія греческому законодателю. Классицизмъ хочетъ стараго здраваго смысла, а романтизмъ новыхъ идей (образовъ? wyobrae). Мы же можемъ уважить старый здравый смыслъ, но не станемъ жертвовать ему тмъ, въ чемъ исторія просвщенія двинулась впередъ. Выбираемъ отовсюду все лучшее, передлываемъ и запечатлваемъ народнымъ клеймомъ.
Въ заключеніе Бродзинскій предлагаетъ въ высшей степени наивную практическую программу выполненія и достиженія намченнаго идеала и создаетъ настоящую идиллическую картину будущихъ общественныхъ и литературныхъ отношеній. Ученые, литераторы, критики, актеры, переводчики, вс, согласно этой программ будутъ работать по опредленному и для всхъ обязательному плану, такъ сказать, по уставу. Бродзинскій даетъ подробныя указанія относительно того, какъ должны издаваться газеты, журналы, какъ должна вестися критика, какой долженъ быть языкъ, какіе переводы должно длать, а какіе нтъ, какъ установить контроль и проч.
Когда программа будетъ выполнена, настанетъ блаженное время: не будетъ ни ‘греческихъ философовъ’, ни ‘ученыхъ нмецкихъ педантовъ’ (eruditw), ни кропателей французскихъ стиховъ, прекратятъ свою работу литературныя фабрики, люди избавятся отъ этой массы огромныхъ фоліантовъ, толстыхъ книгъ и комментаріевъ, прекратится трудовая жизнь {Праздность была идеаломъ нмецкихъ романтиковъ, и такой идеалъ съ особенной настойчивостью проводилъ Ф. Шлегель (чит. Шерръ, ‘Ист. всеобщ. литерат.’, II, 263).} человка, и радостный народъ, физически и нравственно обновленный, будетъ предаваться покою, невинности и забавамъ {‘Pam. Warsz., XVIII, 460—478.}. Возвратятся счастливыя времена аркадскихъ пастушковъ!
Въ наше время конечно, не представляется никакой надобности разбирать подобныя мннія и доказывать ихъ нелпость: каждый изъ насъ прекрасно понимаетъ, что жизнь была бы слишкомъ ничтожна и жалка безъ труда и борьбы. Еще Лессингъ сказалъ, что гораздо интересне ловить зайца, чмъ его поймать, и если бы ему Богъ предоставилъ выборъ: вчно искать истину, или обрсти ее, онъ предпочелъ бы первое. Но уже и во время Бродзинскаго польскіе романтики отлично понимали, что осуществленіе идеала Бродзинскаго повело бы къ полному застою и смерти.
Въ упомянутой уже нами книг М. Мохнацкаго мы находимъ по этому поводу очень опредленное мнніе: ‘я долженъ предупредить читателя, говоритъ онъ, что я не согласенъ съ мнніемъ, будто-бы разные литературные кружки вредятъ просвщенію… Я же, напротивъ, думаю, что вс эти пререканія (niesnaski) полезны и даже спасительны… Когда нсколько лтъ назадъ возникъ у насъ споръ между сторонниками двухъ направленій, никто не догадывался тогда, какая была истинная причина этихъ недоразумній, и какая польза для польской литературы отъ нихъ проистечетъ. Думали многіе, что эти диспуты между неустановившимися умами должны были сбить ихъ съ истиннаго пути вкуса, красоты, свта. Дошло даже до того, что люди свдущіе въ наукахъ, заботящіеся о ихъ развитіи и распространеніи (намекъ очевидно на Бродзинскаго), старались отвлечь школьную молодежь отъ всякаго участія въ спорахъ, которые такъ волновали образованную часть общества Франціи и Германіи’ {М. Mochnacki. Historya lit. XIX st., стр. 69—70.}. Мохнацкій краснорчиво доказываетъ, что эти споры имли огромное вліяніе на развитіе общества и его умственное пробужденіе: ‘гд нтъ борьбы партій, говоритъ онъ, тамъ нтъ никакого движенія, а жизнь только и проявляется въ различныхъ комбинаціяхъ общественныхъ настроеній’ {‘Gra tych przeciwiestw sprawuje najpikniejszy fenomen — fenomen ycia’ и т. д. Чит. стр. 70 и слд.}. Тоже говорилъ въ свое время и другой извстный польскій критикъ, М. Грабовскій {‘Gdzie zachodzi jednostajno, tam niema ycia, ktrego rozmaito i zmienno s najistotniejszym warunkiem’ (‘Liter. i kryt.’, t. I, стр. 11).}. Не подлежитъ такимъ образомъ сомннію, что романтики могли быть недовольны уже этой статьей Бродзинскаго, общая идея которой дйствительно сближаетъ автора ея съ классиками. Тмъ не мене въ этой стать Бродзинскаго враждебное отношеніе къ романтикамъ только намчается, Бродзинскій даже совтуетъ имъ не уступать классикамъ въ томъ, что составляетъ потребность нашего времени, и только мимоходомъ возстаетъ противъ трансцедентальной философіи, довольно кротко убждая молодежь отказаться отъ моднаго стремленія къ оригинальности {Нкоторыя мысли въ стать ‘О deniu polskij lit.’, какъ замтилъ уже д-ръ П. Хмлвскій, навяны разсужденіемъ Шиллера ‘О театр, какъ нравственномъ учрежденіи’, которое Бродзинскій перевелъ на польскій языкъ (‘Pam. Warsz.’ 1821, t. XX, 312—327). Такъ, напр. идеи ‘о единеніи и согласіи’ безспорно являются извращеніемъ мыслей Шиллера, (Ор., напр., въ польск. перев. на стр. 325). Нкоторыя другія мннія — объ взаимныхъ отношеніяхъ правительства и наукъ взяты у Гердера изъ статьи ‘О wpywie rzdu na nauki i nauk na rzd’ (‘Pam. Warsz.’ XVII, 358, 470. XVIII, 35). Переводъ этой статьи Бродзинскій дополнилъ тоже своими примчаніями, въ которыхъ высказываетъ нсколько мыслей, повторенныхъ имъ въ разсужденіи ‘О deniu polskij lit.’ Онъ возстаетъ противъ обилія переводовъ, которые застилаютъ поле народной литературы и ‘сушатъ народные цвты’, и также требуетъ ‘jednoi denia’ (498), такъ-какъ въ противномъ случа литература будетъ ‘pomieszan wrzaw, niezgodnym echem’ (499). Въ народныхъ псняхъ Бродзинскій видитъ ‘yzne i obszyrne pola, jak stepy ukraiskie‘, которые ‘czekaj przemysu i rk pracowitych (ibid. стр. 366).}.
Къ чему вело ‘примирительное’ направленіе Бродзинскаго, видно хотя бы изъ того удивительнаго факта, цто въ той же самой книжк, въ которой было напечатано разсужденіе ‘О deniu lit. posk.’, Бродзинскій напечаталъ ‘Prolog z Dziewicy Orleaskiej’, переводъ своего брата, въ которомъ, какъ объясняетъ въ примчаніи, онъ нашелъ возможнымъ допуститъ поправки и измненія, сдланныя даже не имъ, а извстнымъ защитникомъ псевдоклассицизма Ж. Осинскимъ {‘Pam. Warsz.’ XVIII, 214—226.}. 1821 годъ кром упомянутаго уже нами предисловія къ поэм Реклевскаго ‘Wiece’ почти ничего не даетъ для характеристики положенія Бродзинскаго въ спор классиковъ съ романтиками. Онъ печатаетъ въ этомъ году въ двухъ томахъ свои стихотворенія, холодно, впрочемъ, принятыя публикой, переводитъ изъ Гердера повсть ‘Sfiux’, статью Морганъ ‘О фанцузахъ и французской литератур’ и небольшую статью ‘Zdanie Francuzw о lordzie Byronie’, къ которой Бродзинскій прибавилъ нсколько строчекъ предисловія. Въ немъ онъ сообщаетъ, что уже и во Франціи появляются почитатели Шекспира, Мильтона, Гете, Шиллера, и такимъ образомъ французы тоже отказываются отъ своихъ предразсудковъ (‘przynajmniej znaczna cz owieceriszych — uprzedze pozbywaj {Вс указанные переводы напеч. въ ‘Pam. Warsz’, tt. XIX и XX.}. Конечно, и выборъ статей къ переводу бываетъ иногда характеристиченъ. Если мы прочтемъ напр. ‘Zdanie о Byronie’, то увидимъ, что авторъ стоитъ на той же эклектической почв, какъ и Бродзинскій, требуетъ примиренія двухъ родовъ поэзіи, дополненія одного другимъ и т. д. {‘Pam. Warsz.’ XIX, стр. 160—161.}. Въ стать леди Морганъ есть очень рзкая тирада противъ французской трагедіи,— Бродзинскій оговаривается въ выноск, что съ мнніемъ автора онъ не во всемъ согласенъ и статью переводитъ только въ интересахъ безпристрастія {Ibid. 473—474.}.
Съ 1821—1822 года въ Польш усиливаются репрессаліи и цензурныя строгости. Общество возбуждено и настроено враждебно къ правительству. Глухое броженіе находитъ себ выходъ исключительно въ полемик по вопросамъ литературнымъ, споръ между романтиками и классиками становится вс ожесточенне, литературный азартъ, дошедшій до своего крайняго предла въ знаменитой стать Мицкевича ‘О krytykach i recenzentach’ (1829) ростетъ въ удивительномъ согласіи съ развитіемъ и распространеніемъ въ обществ революціонныхъ идей. Об стороны — и правительство, и общество — невидимому понимали скрытую сторону дла. Это видно хотя бы изъ того, что одно время о Мицкевич прямо было запрещено не только писать, но даже упоминать его имя, какъ это видно изъ письма Моразскаго къ А. Козьмяну {S. Siemieski, Dziea., W. 1881 г., t. V, ‘Obz klassykw’, стр. 86. Письмо M. къ А. К. отъ 5 апрля 1828 года.}. Шанявскій — человкъ литературно и философски образованный, находясь во глав цензуры, по убжденію давилъ и преслдовалъ молодыхъ, писателей которые въ свою очередь не очень скрывали свои намренія {Читай ниже отповдь Островскаго Бродзинскому.}. Многіе демагоги въ род Мохнацкаго, Островскаго, Жуковскаго и др. находили выходъ своему негодованію въ бурныхъ публицистическихъ статьяхъ, направленныхъ противъ классиковъ, какъ сторонниковъ status quo {М. Мохнацкій открыто говоритъ: ‘…te dwie sekty literackie do miesznie, bo zapalczywe, miay w Warszawie w swej wojnie papierowej stron polityczn ukryt’. ‘Powstanie narodu polskiego’, t. II, стр. 85.}. Вс романтики принадлежали къ тайнымъ обществамъ и политическому масонскому союзу ‘Narodowe patryotyczne towarzystwo’, возникшему немедленно по закрытіи масонскихъ ложъ (1819) и имвшему уже въ 1822 году до 5000 членовъ {Ks. St. Zaski ‘О Masonii w Polsce, (1742—1822)’, Krakw 1889, стр. 227—235. Сравни M. Mochnacki, ‘Powstanie narodu polskiego’, гл. ‘Tajne zwizki’.}. Вс романтики участвовали и вызвали революцію 1880—1831 года {Объ этомъ кром, указанныхъ уже работъ, чит. Schmitt, ‘Geschichte des polnisches Aufstandes’, а также Spazier, ‘Geschichte des Aufstandes’. Рецензію на эти труды чит. Пузыревскій, ‘Русско-польская война 1831 года’. С.-пб. 1885, стр. 1—12.}.
Любопытно положеніе Бродзинскаго. Срединное состояніе, собственно говоря, вообще невозможно: чмъ рзче становились романтики, тмъ больше и больше отстранялся отъ нихъ Бродзинскій {Когда масонство изъ явнаго сдлалось тайнымъ, изъ него выключили всхъ ненадежныхъ и нершительныхъ членовъ (М. Mochnacki, ‘Powstanie…’), вроятно, въ числ исключенныхъ былъ и К. Бродзинскій, о участіи котораговъ масонскихъ ложахъ нтъ съ 1821 года никакихъ свдній (чит. ‘О Masonii’).}. Послдняя статья его, направленная еще скоре противъ классиковъ, чмъ противъ романтиковъ, относится къ 1822 году,— это юмористическое ‘Listy о literaturze’, переписка двухъ обывателей Сцха и Желислава {Несамостоятельный складъ ума Бродзинскаго сказывается на каждомъ шагу. Такъ и эти ‘Письма’ по всей вроятности имитируютъ подобное же произведеніе Нмцевича: ‘Dwaj Sieciechowie’ 1815 г. (‘Zota Przdza’, 1887., t. IV, стр. 860).}. ‘Listy’ не подписаны, но самъ Бродзинскій призналъ ихъ своими, какъ видно изъ списка его произведеній, напечатаннаго Дмоховскимъ {‘Bibl. Warsz.’, 1870, t. III, 224. Принадлежность ‘Listw’ Бродзинскому нетрудно установить и безъ этого свидтельства — и по содержанію, и по способу выраженія мыслей, и по отдльнымъ намекамъ, такъ, напр., Сцхъ высказываетъ свои симпатіи къ Карпинскому, Трембецкому, Кохановскому (любимые авторы Бродзинскаго), говоритъ о толстой книг своихъ выписокъ изъ лучшихъ польскихъ писателей, что совтуетъ длать Бродзинскій въ своей рчи ‘О powoaniu modziey akademicznj’, и т. д.}.
На вопросъ Сцха, что такое романтизмъ и классицизмъ, Желиславъ даетъ отвтъ, что ‘подъ классиками должно разумть въ настоящее время тхъ писателей, которые подражаютъ древнимъ со стороны содержанія и въ форм такъ рабски слдуютъ имъ, какъ не желалъ бы того и самъ философъ’ (Горацій?). Такихъ писателей онъ называетъ аристократами литературы, которые ничего не унаслдовали отъ древнихъ и отъ французовъ, кром кичливости, предубжденій и извстнаго придворнаго лоска. Это едвали не самый рзкій, какой намъ извстенъ, отзывъ Бродзинскаго о классикахъ. Въ остальномъ взгляды его остаются прежними {‘Pam. Warsz.’ 1822, I, 8—23. Въ познанскомъ издан. соч. Бродзинскаго этой статьи нтъ.}.
Въ 1822—1823 году, какъ мы уже имли случай говорить, Бродзинскій редактируетъ ‘Pam. W.’ и въ немъ ни разу даже не упоминаетъ имени Мицкевича, о которомъ польскіе журналы заговорили уже съ 1821 года. Въ этомъ упорномъ молчаніи Бродзинскаго мы видимъ доказательство полнаго непониманія и непризнанія таланта Мицкевича. Его мировоззрніе было для Бродзинскаго крайне несимпатично: Мицкевичъ довершалъ разрывъ съ эстетическими и литературными традиціями прошлаго вка, полная самостоятельность и независимость духа, презрніе къ авторитетамъ такъ и сквозятъ въ каждомъ стих Мицкевича — и въ его изображеніи старца ‘ze szkekiem’ {Снядецкій носилъ лорнетъ, какъ это мы узнаемъ изъ переписки Моразскаго съ Козьминомъ (S. Siemieski, ‘Obz klassykw…’).}, и въ его могучемъ гимн свободы — ‘Од къ молодости’, въ которой молодой поэтъ, разрывая съ разсудочной дйствительностью, стремился взнестись надъ мертвеннымъ миромъ
‘W rajsk dziedzin uudy’ 1).
1) Ср. Пушкина: ‘Тьмы низкихъ истинъ намъ дороже насъ возвышающій обманъ’.
Избытокъ силъ неисчерпанной энергіи юности, мутившей умъ и сердце Мицкевича въ такой же степени, какъ это было у Гете въ періодъ созданія ‘Вертера’, подсказалъ поэту заключительныя строфы этой знаменитой оды:
Pryskaj nieczue lody
I przesdy wiato mice.
Witaj, jutrzenko swobody,
Za tob zbawienia soce!… 1).
1) ‘Poezye А. Mickiewicza’, W. 1888, t. I, стр. 83. Въ сборник 1822 года мы находимъ поэму ‘Dziady’, въ которой д-ръ П. Хмлевскій видитъ произведеніе, равно по значенію въ польской литератур ‘Вертеру’.
Польская революція 1830—1831 года исходитъ по нашему мннію изъ настроенія, выраженнаго этими произведеніями Мицкевича.
Въ сравненіи съ ними какъ смшно и ничтожно воркованіе идиллическаго Бродзинскаго, который въ 1823 году печатаетъ свое разсужденіе ‘О idyllii pod wzgldem moralnym’ и въ немъ настаиваетъ на томъ, чтобы поэты, оставивъ вс ‘namitnoci’, изображали картины ‘скромной добродтели и тихаго счастья’, ища его въ золотомъ вк польской литературы {‘Pam. Warsz.’, 1823, X. Въ познанскомъ изданіи соч. Бродзинскаго этой статьи нтъ.}. Эти же взгляды онъ проводитъ и въ своихъ университетскихъ лекціяхъ по польской литератур, являющихся простымъ распространеніемъ и развитіемъ его статьи ‘О klass. i romantyczn.’ {Чит. ‘Pisma’ К. Br. Pozna, t. IV, Poeci sielscy, 77—127, V. 348, 370, 426, 461 и т. д.}. Вообще вс произведенія Бродзинскаго между 1818—1830 годами представляютъ поразительный примръ неподвижности мысли, застоявшейся даже въ форм. Обремененный многочисленныки занятіями Бродзинскій какъ бы самъ у себя переписываетъ, повторяя дословно черезъ значительные промежутки времени одн и т же мысли, въ однихъ и тхъ же выраженіяхъ, въ одной и той же группировк {Сравн. напр. ‘О narodowoci (1820) и Na czem narodowo zaley’, отзывы о Рекжевскомъ 1815, 1821 и 1824 года, отзывы о Карпинскомъ 1818 и 1827 года, ‘Myli о deniu liter’. 1820 и ‘Uwagi о duchu i deniu pisarzy i krytykw….’ 1829 года, ‘Gos do uczniw konwictu’ 1821 и ‘Oglne myli’ и т. д.}.
1824 годъ въ Варшав былъ временемъ относительнаго затишья. Не существовало ни одного солиднаго журнала, посвященнаго литератур {F. S. Dmochowski, ‘Wspomnienia’, W. 1858, стр. 248, 249.}. Бродзинскій былъ занятъ университетскими лекціями и своимъ курсомъ стилистики. Тмъ не мене произведенія Мицкевича длались все боле и боле извстными въ Варшав, производя несогласія и одерживая побды въ сред классиковъ, въ самомъ штаб ихъ — въ дом генерала В. Красинскаго. Классики не ршились выступить открыто противъ романтизма, писали мало и всю надежду возлагали на К. Козьмяна, пятнадцать лтъ уже работавшаго надъ дидактической поэмой ‘Ziemiastwo’. Классики съ волненіемъ слдили за окончаніемъ этого произведенія, доставляли Козьмяну матеріалы, критиковали форму, разбирали отдльные стихи и т. д. Они надялись, что ‘Ziemiastwo’ дастъ отпоръ поэзіи Мицкевича и романтиковъ, служа образцомъ и примромъ правильнаго вкуса и изящества слога. Съ этой же цлью отъ времени до времени отрывки изъ ‘Ziemiaristwa’ были читаемы на засданіяхъ ‘Tow. przyj, nauk’ {L. Siemieski, ‘Obz klassykw’ t. V, 68—69.}. Вообще классики работали сообща, давая другъ другу для поправокъ и просмотра свои произведенія {Любопытно, что и Бродзинскій нашелъ возможнымъ дать переводъ ‘Орл. Двы’ для просмотра и поправокъ Л. Осинскому.}, сообща же они хотли перевести ‘De arte potica’ на польскій языкъ, и даже помышляли одно время объ изданіи органа, обращеннаго систематически на борьбу съ романтизмомъ {S. Siemieski, ibid. 61.}, вс эти проэкты однако дальше обденныхъ разговоровъ не пошли. Собственно говоря, одинъ К. Козьмянъ былъ непоколебимымъ классикомъ, которому даже Бродзинскій казался подозрительнымъ потатчикомъ безнравственности молодежи {А. Becikowski, ‘Ze studyw nad literatur polsk’, W. 1885, стр. 422.} который считалъ Мицкевича еще въ 1827 году ‘уродомъ, выпущеннымъ изъ сумашедшаго дома’, а его произведенія ‘глупостью’, ‘мерзостью’ (‘paskudstwem’) {S. Siemieski, t. V, 67.}, и который видимо былъ доволенъ цензурнымъ мрамъ противъ романтиковъ и даже одобрялъ ихъ {Ibid. 88, 59.}. Но онъ, какъ чиновникъ, занимающій важное общественное положеніе, не хотлъ печатно выступать противъ новаторовъ. Другой авторитетный классикъ, Л. Осинскій, отдлывался только остротами да эпиграммами {Такъ онъ заявлялъ, что собирается написать балладу на тему: ‘Przeleciay trzy pstre przepiorzyce’, а также: ‘Tacowaa ryba z rakiem, а petruszka z pasternakiem’ (ibid.).}. Что касается другихъ постителей литературныхъ обдовъ генерала Красинскаго, то это были либо мало авторитетные, либо мало убжденные классики. Самъ генералъ Красинскій и въ особенности Моравскій относились къ романтикамъ съ гораздо большей снисходительностью и признаніемъ ихъ таланта, чмъ остальные классики. Относительно Моразскаго можно положительно сказать, что онъ не ршался печатно выступать въ защиту романтиковъ, только изъ боязни классическихъ громовъ. Уже въ 1824 году онъ признаетъ въ Мицкевич ‘безспорный талантъ’, а ‘баллады его помимо недостатковъ языка весьма пріятными произведеніями’ {Ibid. стр 54. Письмо къ К. Козьмяну 13-го ноября 1824 г.}, 14-то декабря этого же года Моравскій очень разсудительно оправдываетъ передъ Козьмяномъ свои симпатіи къ романтизму, хвалитъ Оссіана, Байрона, Шиллера, Шекспира и признается, что классики уже не могутъ восторжествовать надъ романтиками въ такой мр, чтобы совершенно ихъ уничтожить {Ibid. стр. 57.}. Въ письм къ Красинскому отъ 16 дек. 1824 онъ откровенно смется надъ классиками, отмчаетъ тотъ небезъинтересный фактъ, что даже классики ‘уже имли найти различіе между Мицкевичемъ и Витвицкимъ, хотя оба поэта и писали въ одномъ направленіи’ {Ibid. 58.}. Впослдствіи Моравскій въ своихъ ‘Классик. и Романт.’ (1829) совершенно выдляетъ Мицкевича изъ числа романтиковъ, подвергшихся его нападкамъ, и заслужившихъ его полнаго порицанія. Такимъ образомъ въ сред самихъ классиковъ не было согласія, и нкоторые изъ нихъ безспорно признавали и цнили талантъ Мицкевича, задолго до появленія его сонетовъ: въ 1825 году вновь наступаетъ литературное оживленіе, появляется много новыхъ періодическихъ изданій, и въ нихъ почти одновременно находимъ статьи о романтизм Дмоховскаго, Лелевеля, Грабовскаго, Мохнацкаго, изъ нихъ только одинъ Дмоховскій по своему направленію является продолжателемъ и послдователемъ Бродзинскаго, хотя и онъ уже длаетъ значительный шагъ впередъ. Въ противуположность Бродзинскому онъ признаетъ только одного Карпинскаго народнымъ поэтомъ, а о произведеніяхъ Мицкевича, о ‘Maryi’ Мальчевскаго даетъ очень удачный, весьма обстоятельный и вполн лестный отзывъ. Въ произведеніяхъ Мицхсевича онъ находитъ возможность указывать, и то довольно справедливо, только формальные недостатки языка и стиля {F. S. Dmochowski, ‘Wspomnienia’, W. 1858. Здсь приведенъ весь его отзывъ на стр. 250-264. Дмоховскій довольно врно указываетъ на нкоторые неудачные провинціонализмы, справедливо замчаетъ напр., что слово ‘woski’ нельзя употребить вмсто ‘wosy’ и т. д. Вообще его замчанія относительно языка нельзя назвать нсевдоклассической придирчивостью. Мы будемъ еще имть случай убдиться, на сколько мтки и справедливы его стилистическія поправки относительно произведеній Бродзинскаго. Что же касается самаго содержанія его рецензій, то д-ръ Хмлвскій справедливо говоритъ о нихъ: ‘w oglnj zasadzie wydawania sdu krytycznego o dzieach poetyckich (Дмоховскій) wykaza taki rozum, e i dzi nic lepszego w tj mierze powiedzie nie zdoamy’ (А. Mickiewicz, t. I, 339).}. Дмоховскій возвысился даже до серьезной похвалы 4-ой части ‘Dziadw’ {Онъ пишетъ: ‘Kto chce sprawiedliwie oceni autora, ten nigdy przeciw niemu i nie powinien: trzeha postawi si w jego miejscu, wyrozumie, jaki mia cel i wybada, czyli go osign, jeeli tego dokaza, jeeli zaj wyobrani, nie pytajmy si dla czego t, а nie inn poszed drog’ (ibid. стр. 261). Эта статья Дмоховскаго была переведена въ ‘Московск. Телеграф’ Полевого за 1826 годъ, а Полевой, какъ извстно, былъ горячимъ поклонникомъ Мицкевича.}. Къ сожалнію онъ, по собственному своему признанію, хотлъ удержаться на средин, а среднія мннія, какъ извстно, всегда несутъ уронъ въ особенности въ моментъ напряженной борьбы крайностей. То же случилось и съ Дмоховскимъ: онъ не поладилъ съ классиками и навлекъ на себя несправедливо язвительные сарказмы Мицкевича. Бродзинскій вышелъ счастливе изъ этой полемики потому, что до послдней крайности старался молчать и предпочиталъ косвенные намеки и нападки въ статьяхъ, не имющихъ прямого отношенія къ злоб дня. Въ 1825 году онъ по прежнему хранитъ молчаніе, и только его рчь ‘ О powoaniu modziey akademickiej ‘ содержитъ нкоторые весьма отдаленные намеки по вопросамъ, волнующимъ общество.
Въ 1826 году появились въ Москв знаменитые сонеты Мицкевича, вызвавшіе такую бурю восторговъ и негодованія. Намъ нтъ надобности касаться полемики по поводу этихъ сонетовъ, поднятой варшавскими критиками. Интересующійся ею найдетъ подробныя свднія объ этомъ въ почтенномъ изслдованіи д-ра П. Хмлвскаго ‘Адамъ Мицкевичъ’ {Р. Chmielowski, ‘А. Mickiewicz’, 1886, t. I, 360—431.}. Отмтимъ только, что изъ данномъ случа классики хранили молчаніе въ печати, неистовствуя по поводу Мицкевича въ своей частной переписк {Объ отношеніи Мицкевича къ классикамъ чит. Biegieleisena, ‘Attak Mickiewicza na obz klassykw’, въ ‘Przegl. Tyg.’ 1885 г.}, Дмоховскій же написалъ разсужденіе ‘ О сонетахъ ‘, въ которомъ сдлалъ нсколько замчаній по существу, склоняясь къ характеристик польской литературы въ дух идиллическаго Бродзинскаго, но признавая сонеты въ отношеніи художественности ‘новымъ внцомъ славы поэта’ {F. S. Dmochowski, »Wspomnienia….’, стр. 265.}. Намъ нечего уже упоминать, съ какимъ восторгомъ были приняты сонеты Мицкевича русской публикой {Чит. С. Весинъ, ‘Очеркъ русской журналистики’, Спб. 1884 г.}, и тмъ не мене Бродзинскій оказался боле отсталымъ, чмъ даже Дмоховскій. О сонетахъ Мицкевича онъ написалъ отдльную статью, къ сожалнію не дошедшую до насъ, но изъ отдльныхъ намековъ мы знаемъ, что сонетовъ Мицкевича Бродзинскій не одобрялъ, самая форма, казалось ему, мало ‘отвчаетъ польскому характеру ‘. Впрочемъ, въ боле поздней стать ‘О сонет’ (1829 года) Бродзинскій приводитъ одинъ сонетъ Мицкевича (‘Ajudah’) {‘Pisma’, t. V, 432.} безъ всякихъ, впрочемъ, комментаріевъ.
Изъ письма Козьмина къ Моравскому, 22 декабря 1827 года, мы узнаемъ, что Бродзинскій на одномъ обд порицалъ нкоторые сонеты, что крайне огорчало и приводило въ негодованіе Лелевеля {L. Siemieski, ‘Obz klassykw….’, стр. 75.}. Наконецъ, въ стать ‘Recenzenci i estetycy’ (1829—1830) Бродзинскій высказываетъ свое неудовольствіе раздражительно-дкимъ замчаніемъ, что ‘романтики видимо желаютъ, чтобы у каждаго поэта, ‘какъ въ сонетахъ Мицкевича, было больше фантазіи, чмъ римъ, больше чувства, чмъ словъ’. Когда же такія пожеланія романтиковъ будутъ исполнены, поэзія сдлается такою темной и непонятной, что каждый поэтъ-романтикъ смло можетъ сказать о себ:
‘А ja spojrzaem przez wiata szczeliny.
Tam widziaem, com widzia, opowiem po mierci,
Bo w yjcych jzyku niema na to gosu’ 1).
1) ‘Pisma’, t. VII, 235.
Какъ разъ въ разгаръ споровъ по поводу сонетовъ Мицкевича Бродзинскій печатаетъ переводъ элегій Кохановскаго и напоминаетъ вновь о своей теоріи сентиментальнаго славянства въ предисловіи къ переводу народныхъ псенъ, въ которомъ мимоходомъ возстаетъ противъ ‘моды на Байрона’, и которое, какъ мы уже знаемъ, такъ изумило Мицкевича своимъ содержаніемъ {Чит. 1-ю главу, стр. 74.}. Какъ кажется, подъ вліяніемъ замчаній Мицкевича на это предисловіе (въ письмахъ къ Одынцу), въ ‘Gaz. Polsk.’, издаваемой М. Мохнацкимъ, появляется весьма удачно написанная отповдь Бродзинскому: ‘Czy obudzanie uczu spokojnych i agodnych ma by jedynm poezyi deniem’ {‘Gaz. Polska’ 1827, No 160-161. Чит. у d-ra P. Chmielowskiego, ‘А. Mickiewtcz’, t. I, стр. 372.}. Это была первая статья, изъ лагеря романтиковъ, направленная противъ Бродзинскаго.
Въ 1827 году вышелъ въ свтъ ‘Конрадъ Валленродъ’ Мицкевича, а Бродзинскій нашелъ возможнымъ напечатать свою ‘Похвалу Карпинскому’. Черезъ годъ появляется наконецъ ‘Zamek Kaniowski’ Рощинскаго, Бродзинскій молчитъ о немъ и печатаетъ ‘Похвалу Липинскому’, извстному переводчику буколикъ Виргилія, а въ слдующемъ 1829-мъ, году — ‘О yciu i pismach Birkowskiego’. Мы думаемъ, что въ этихъ сопоставленіяхъ достаточно ясно сказывается враждебное отношеніе Бродзинскаго къ романтикамъ, непониманіе и неодобреніе ихъ поэзіи.

IV.

1828 — 1830 годы, предшествующіе революціи, были временемъ настоящей оргіи романтической. Литература находилась въ какомъ-то безуміи экзальтаціи: кумиры были низвергнуты и подраны, возбужденіе и негодованіе противъ существующаго порядка дошли до крайняго предла, программа дятельности, провозглашенная въ ‘Од къ молодежи’, казалось, была близка къ осуществленію, оставалось только довести общество до крайней степени напряженія, и взрывъ былъ неизбженъ. Разъ была намчена такая цль, понятно, что умренность и благоразумная разсудительность не могли играть никакой роли: на сторон романтиковъ были безспорные таланты, это служило достаточнымъ оправданіемъ и прикрытіемъ всевозможныхъ публицистическихъ и критическихъ крайностей, изъ-за которыхъ отчасти противники романтиковъ не хотли видть безспорныхъ достоинствъ и таланта главныхъ представителей романтической поэзіи. Извстно, какую бурю вызвала знаменитая статья Мицкевича: ‘О krytykach і recenzentach warszawskich‘ (1829). Весьма вроятно, что и Бродзинскій, возмущенный этой статьей, въ pendant къ ней написалъ злую замтку ‘Recenzenci i estetycy’ {‘Pisma’, t. VII, 233—237.}, направленную противъ критиковъ ‘украинской’ школы, а отчасти и противъ самого Мицкевича. Бродзинскій давно чувствовалъ себя обиженнымъ, видя, что его кроткій и тихій голосъ заглушенъ, а ‘неблагодарные ученики’, нисколько не считаются съ его совтами. Научный авторитетъ, казалось, давалъ Бродзинскому право на уваженіе, а къ нему относились только съ почтительной снисходительностью. Скромный, но не чуждый чувства собственнаго достоинства Бродзинскій былъ обиженъ и задтъ за живое. Впервые раздраженіе его вылилось въ такой дкой и притомъ личной форм. Исполненная желчи статья его носитъ сатирическій характеръ притворной скромности и простодушія, уступающихъ дорогу ‘геніямъ’.
‘Съ нкоторыхъ поръ, говоритъ авторъ, появилось въ Варшав нсколько писателей, наврное молодыхъ и наврное прибывшихъ изъ провинціи, которые завладли литературнымъ отдломъ нашихъ періодическихъ изданій и возвщаютъ теперь о поэзіи понятія въ такой степени возвышенныя и новыя, что намъ простякамъ остается только раскрыть ротъ отъ удивленія и молчать. А нкоторые наши редакторы такъ любезны и внимательны къ прізжимъ, что позволяютъ каждому, лишь-бы только наполнить пустыя мста, верещать (wrzeszczc) что заблагоразсудится, и придерживаются очевидно того (мннія, что не бда, если гости ссорятся, лишь-бы трактиръ былъ полонъ. Поэтому мирные обыватели боятся заходить въ такіе трактиры, чтобы не нарваться на непріятности, а гости въ свою очередь становятся все смле и смле, они окончательно завладваютъ трактиромъ и въ своихъ шумныхъ спорахъ и крикахъ заявляютъ, что на ихъ сторон правда, между тмъ какъ никто изъ пріятелей классицизма не осмливается имъ отвчать (‘Gazeta Polska’ No 80).
‘Однако, чтобы кто-ниб.удь не подумалъ, что мннія, высказываемыя въ такихъ трактирахъ, раздляются всми, я, скромный обыватель, осмлюсь высказать свое низменное мнніе (poziomemi myli), если только господа, такъ высоко летающіе, соблаговолятъ меня выслушать’.
Въ такомъ грубовато-сатирическомъ тон написана вся статья. Заканчивается она приведенной уже нами вылазкой противъ Мицкевича.
Дв другія статьи Бродзинскаго ‘О krytyce’ и ‘О exaltacyi і entuzyazmie ‘ впервые появились въ печати въ 1-мъ том новаго изданія его сочиненій (1830) {‘Pisma rozmaite ‘Kazimierza Brodziskiego. Tom pierwszy. W Warszawie, nakadem autora, 1830 г. Здсь помщены статьи:,0 krytyce’, ‘О yciu i pismach Karpiskiego’, ‘O satyrze’, ‘O Fabianie Birkowskim’, ‘O elegii’, ‘O exaltcyi i entyzyazmie’.}. Но статья ‘О exalt. i entuzyazmie’ собственно говоря составляетъ одну изъ глазъ курса эстетики, читаннаго Бродзинскимъ въ 1826 году въ университет. Такимъ образомъ она даетъ намъ понятіе о настроеніи и взглядахъ Бродзинскаго въ теченіи послдняго пятилтія 20-хъ годовъ {Вообще о романтизм вскользь у Бродзинскаго разбросано много замчаній въ курс литературы, а такліе и эстетики. Много замчаній мы находимъ и въ очерк, посвященномъ жизни и сочиненіямъ Карпинскаго (‘Pisma rozmaite’, 1830, а также т. V, познанскаго изд.). въ стать ‘О Кохановскомъ’, t. IV), въ 4-мъ же том на стр. 10, 453, въ t. VI, 84, 101, 178, 200, 215, 305, 313 и т. д.}. Въ стать ‘О exalt. і entuzyazmie’, замчанія, направленныя противъ романтизма и романтиковъ, сдланы по обыкновенію какъ-бы вскользь, такъ-что кажется, будто главной задачей автора было желаніе выяснить различіе между нкоторыми синонимическими понятіями. Въ дйствительности же посредствомъ разбора понятій ‘экзальтація’ и ‘энтузіазмъ’ авторъ очень искусно подходитъ къ другой цли.
Какъ ни въ чемъ не бывало, разбираетъ онъ синонимы gorliwo, zapa, zagorzalec, zapaleniec, szaleniec, gorliwy, arliwy, и каждое опредленіе является у него, собственно говоря, укоромъ или колкимъ намекомъ противъ какого-нибудь романтическаго прегршенія или увлеченія.
Такъ, опредляя различіе синонимовъ zagorzalec i zapaleniec, zamcony и obkany, szaleniec, Бродзинскій по этому поводу замчаетъ, что многія мечтанія метафизиковъ являются попросту ‘obkaniem’, а поэтическій восторгъ (zapa) часто переходитъ въ безуміе (szal), которое можетъ само себя поражать, но не создастъ ничего совершеннаго {‘Dziady’, ‘Grayna’, ‘Sonety’, ‘Konrad Wallenrod’, ‘Marya’, ‘Zamek Kar niowski’ — были уже извстны Бродзинскому.}. Каждое ‘необыкновенно оригинальное поэтическое произведеніе приводитъ неудачныхъ послдователей къ безумію. Такъ, Донъ-Кихотъ, сбитый съ толку (obkany) рыцарскими романами, помшался (VI, 159). Энтузіасты (zapalecy) ‘похожи на людей, предающихся азартнымъ играмъ, въ которыхъ выигрышъ или проигрышъ не зависитъ отъ соединенія разсудительности и случая, но отъ страстей и случая, каждое новое впечатлніе занимаетъ его, потому-что непосредственно поражаетъ его воображеніе. Такіе люди могутъ быть слпыми противниками того, что только-что защищали. Сообразно тому или другому ярлычку, который случайно присталъ къ нему, они будутъ поворачиваться то вправо, то влво, съ одинаковымъ ожесточеніемъ они будутъ нападать на дло, которое сами начали, и наоборотъ. Каждаго, кто держится собственнаго мннія, и даже тхъ, кто не съ одинаковымъ воодушевленіемъ защищаетъ ихъ же дло, они считаютъ своимъ противникомъ. Какъ горячія головы, они не признаютъ ничего посредствующаго и видятъ только рьяныхъ сторонниковъ или противниковъ {Очевидныя указанія на самого себя.}. Если они служатъ доброму длу, то причиняютъ ему всего чаще ущербъ, внушая къ нему подозрніе и даже отвращеніе, если пристанутъ къ господствующему настроенію,— что обыкновенно и бываетъ,— то длаются орудіемъ распространенія и расжиганія страстей, являясь всего чаще жертвою холоднаго эгоизма или чужихъ расчетовъ, которымъ слпо вруютъ. Ихъ настроеніе можно сравнить съ тмъ, въ какое приходятъ люди подъ вліяніемъ спирта или, попросту сказать, водки, подливаемой мужикамъ въ кабакахъ людьми расчетливыми и боле трезвыми… Когда такіе люди выступаютъ на арену общественной дятельности, они являются знаменіемъ времени и карою неразгаданныхъ и суровыхъ предопредленій’.
Косвенные намеки смняются открытыми нападками, когда авторъ переходитъ къ вопросу о значеніи здраваго смысла въ поэзіи и говоритъ о геніальности. Тутъ Бродзинскій не щадитъ ни сторонниковъ разсудочности, ни тхъ, кто вритъ въ одну геніальность и силу фантазіи. Относительно первыхъ онъ говоритъ: ‘почитатели опыта, пріобртаемаго при посредств ощущеній, хорошо бы сдлали, если бы не заставляли каждаго врить только въ чистый разумъ, потому-что въ такомъ случа эти добрые и полезные люди становятся тоже своего рода энтузіастами (zapalecami), фанатиками, смшными въ своемъ деспотизм’.
Еще хуже первыхъ, но мннію Бродзикскаго, т, которые хотятъ жить одними абстракціями.
‘Обыкновенно этой опасной дорогой увлекается молодежь, полная доврія къ своимъ собственнымъ силамъ: она признаетъ особенную породу геніальныхъ людей, которые не довольствуются уже аристократическимъ происхожденіемъ (какъ классики), а прямо ведутъ свой родъ съ неба. Они ведутъ себя еще надменне, чмъ сторонники здраваго смысла’.
Эти геніи ‘пренебрегаютъ вещами самыми очевидными только потому, что ихъ признаютъ вс и во вс времена. Кажется, они готовы были бы выпустить изъ молитвы Господней слова: ‘хлбъ нашъ насущный’, потому-что этотъ хлбъ — насущный, повседневный {Любопытно, что Горацій въ своемъ ‘Посланіи къ Пизонамъ’ возстаетъ противъ подобныхъ же крайностей. Онъ пишетъ:
‘Ingenium misera qnia fortunatius arte
Credit et excludit sanos helicone potas
Democritus, bona pars non ungues ponere curat,
Non агъат, scrta petit loca, balnea vitat.
Nanciscetur enim pretium nomenque potae,
Si tribus Anticyris caput insanabile nunquam
Tonsori Licino commiserit’ и т. д.
‘Ars po’tica’, 295—301.}. Они объявили себя привилегированными дтьми природы, а возстаютъ именно противъ всего самаго естественнаго и почтеннаго по своей простот и въ людяхъ, и въ природ. Они откажутся отъ дороги, указываемой здравымъ смысломъ и предпочтутъ блуждать по невдомымъ тропинкамъ въ погон за призраками.
На помощь этимъ ‘геніямъ’, увлекающимъ молодежь своей ‘дерзостью’, являются критики, которые кричатъ, что геній ничего общаго не иметъ съ людьми, что его создаютъ необузданныя страсти и воображеніе, что имъ не обязательны даже предписанія морали, ‘мало того — они идутъ дальше и утверждаютъ на основаніи новйшихъ эстетиковъ, что разумъ небезопасенъ для поэзіи, а польза и нравственныя дли чужды ей. Эти люди утверждаютъ, что въ своемъ творчеств они руководятся божественнымъ вдохновеніемъ, силою страсти и фантазіи, и потому де всякія предписанія искусства и изящнаго вкуса совершенно излишни’.
Съ большей энергіей Бродзинскій отвергаетъ эти крайнія мннія ‘неистовствующаго’ романтизма.
Съ цитатами изъ Канта, Гердера, Рихтера, Шиллера, Гете, слдитъ онъ шагъ за шагомъ и разбиваетъ по пунктамъ ошибочныя мннія романтиковъ. Онъ тоже вритъ во вдохновеніе, но не признаетъ вдохновеннымъ каждаго, кто кричитъ объ этомъ. Онъ не понимаетъ, какъ можно отрицать вкусъ, здравый смыслъ и логику въ поэтическихъ произведеніяхъ. ‘Что бы не говорили романтики, а хорошіе образцы всегда сохранятъ свое значеніе {Ср. Горацій, ‘Ars potika’, стихи 309—316.}, и Расинъ останется Расиномъ’.
‘Какъ Виргилій ввелъ Данте, такъ и другіе древніе писатели будутъ вводить современныхъ поэтовъ въ свтъ новой поэзіи’. Англичане,— народъ вполн оригинальный и самобытный, всегда высоко цнили классиковъ и на нихъ воспитывались.
‘Геній не сумашедшій, онъ долженъ быть спокойнымъ и ясно созерцающимъ ту дорогу, которой онъ идетъ, какъ Аполлонъ, увренно правящій своей колесницей’.
Поэтъ не можетъ быть слпымъ орудіемъ своихъ восторговъ, которые не всегда вдь идутъ съ неба.
‘Геніальность была бы слишкомъ грустнымъ даромъ неба, если бы человкъ, одаренный ею, ничмъ не былъ обязанъ самому себ. Чмъ больше силъ влила въ него природа, тмъ больше онъ долженъ усовершенствоваться образованіемъ.
‘Со времени Байрона распространяется всюду убжденіе, крайне вредное для нравственныхъ и поэтическихъ понятій, будто человкъ, одаренный сильнымъ чувствомъ, можетъ найти свою стихію въ страстныхъ необузданныхъ стремленіяхъ’.
Его подражатели стремятся въ адъ, пытаются взнестись на небо, выводятъ духовъ. ‘Эти гиганты не могутъ достигнуть неба и потому кидаются въ пропасти, избгаютъ свта, борятся съ природой’ и т. д.
А между тмъ ‘прогрессъ истинной цивилизаціи заключается въ умиротвореніи необузданныхъ страстей’.
Вмст съ Гердеромъ Бродзинскій утверждаетъ, что ‘тотъ, кто хочетъ жить одной головой, такой же уродъ, какъ и тотъ, кто хочетъ жить однимъ сердцемъ. Здоровый человкъ живетъ и тмъ, и другимъ, и т0, что все въ немъ на своемъ мст — сердце не въ голов, а голова не въ сердц — собственно и длаетъ его человкомъ’.
Бродзинскій даетъ очень интересную характеристику Байрона, котораго онъ признаетъ необыкновеннымъ геніемъ, выразителемъ нашего вка въ такой степени, какъ Шекспиръ своего. Это, по его мннію, падшій ангелъ, Байронъ проникся духомъ вка со всей силою своего генія и изображалъ извращенную сторону своего времени въ высшей степени натурально. Байронъ является самымъ лучшимъ выраженіемъ необузданности страстей (namitnoci) вка, явившейся слдствіемъ усталости и отчаянія пытливаго ума. ‘Это падшій и вмст съ тмъ ищущій обновленія ангелъ’.
‘Кто не уметъ понять этого генія во всей его правд, въ его природ, кто силится повторить его впечатлнія безъ его творческой силы, тотъ создаетъ фальшивые характеры, чуждые художетвенности и правды’.
Характеризуя Байрона, этого ‘падшаго и вмст ищущаго обновленія ангела’, Бродзинскій предостерегаетъ отъ рабскаго подражанія ему тхъ, кто не одаренъ его творческой силой {Подобные отзывы повидимому были повсемстны. Мы встрчаемъ ихъ и въ русской литератур 20-хъ и 30-хъ годовъ, вроятно, они навяны нмецкой критикой (чит. Весина, ‘Очерки русск. журн.’, сравни также превосходный отзывъ Блинскаго, т. II, 391—392).}. Противъ стремленія романтиковъ къ оригинальности, противъ ихъ геніальничанія Бродвинскій выступаетъ съ цитатой изъ Канта, боровшагося въ свое время противъ необузданнаго геніальничанья Вертеровской молодежи ‘Sturm und Drang’ періода {Кантъ говоритъ: ‘Я не хочу ршать вопросъ, какую пользу приносятъ міру геніи, которые прокладываютъ новые пути, указываютъ новые горизонты, и какая польза — отъ скромныхъ работниковъ которые упорнымъ трудомъ и мыслью, постепенно прогрессирующей съ помощью опыта, хотя и не созидаютъ эпохи, но весьма значительно содйствуютъ развитію наукъ и знанія, они не возбуждаютъ удивленія, но за то и не вносятъ никакого безпорядка. Но есть родъ людей, будто бы геніальныхъ, утверждающихъ, что они отъ природы надлены блестящими мыслями и идеями и считающихъ удломъ посредственности всякія научныя занятія и изслдованія. Эти люди весьма вредны для научнаго и общественнаго прогресса, такъ-какъ они толкуютъ о самыхъ важныхъ предметахъ такимъ авторитетнымъ тономъ, какъ будто умы ихъ просвтлены самой мудростью, и этимъ ловко прикрываютъ убожество своего духа. И нтъ противъ нихъ никакого иного оружія, какъ только насмшка, самому же слдуетъ совершенно не считаться съ этимъ фиглярствомъ, а продолжать совершенствоваться, терпливо и прилежно работая, приводя въпорядокъ и ясность свои мысли’. ‘Anthropologie’, 163. Чит. ‘Pisma’ Бродзинскаго, t. VI, стр. 163. Ср. Геттнеръ, ‘Нмецк. литература’, t. III, кн. 3. (отзывъ Канта во введеніи приводится).}.
Романтиковъ Бродзинскій обвиняетъ въ томъ, что они считаютъ себя сторонниками нмецкой литературы и философіи, въ томъ же, въ чемъ слдовало бы подражать — въ трудолюбіи и начитанности, они не особенно то слдуютъ своимъ учителямъ. Вообще де романтики не любятъ читать, и имъ чужды образцы классической литературы, каждый, берущійся за перо, читаетъ только любимыхъ писателей и считаютъ это вполн достаточнымъ для своего образованія, въ остальномъ должно де помочь вдохновеніе, вслдствіе этого они не могутъ даже дать толковый отвтъ на нападки противниковъ и ‘только вздыхаютъ по поводу сужденій критиковъ, взирающихъ на нихъ черезъ свое ‘szkieko’ {Очевидный намекъ на Мицкевича и его стихотвореніе ‘Romantycmo‘, содержаніе котораго таково: двушка потеряла своего возлюбленнаго, ночью онъ приходитъ къ ней, бесдуетъ до позднихъ птуховъ, потомъ исчезаетъ. Двушка объясняетъ свое горе прохожимъ, изъ толпы выдляется старикъ ‘ze szkiekiem’ (Янъ Снядецкій) и заявляетъ самоувренно:
‘Ufajcie memu oku i szkieku:
Nic tu nie widz dokoa!’
Извстенъ отвтъ Мицкевича:
‘Martwe znasz prawdy, nieznane dla ludu,
Widzisz wiat w proszku, w kadej gwiazd iskierce,
Nieznasz prawd ywych, nie obaczysz cudu!
Miej serce i patrzaj w serce!’
(А. Mickiewicza, Warsz., 1888, I, 7).}. Если же романтики сами начинаютъ сочинять критики, то вслдствіе отсутствія опредленнаго плана, согласно ихъ привычк работать по вдохновенію, вслдствіе недостаточной начитанности и эрудиціи они сочиняютъ настоящія ‘лирическія’ рецензіи {Это замчаніе, относящееся по всей вроятности къ критику Мохнацкому, не совсмъ несправедливо. Кто прочелъ до конца его книгу ‘О польской литератур XIX вка’, тотъ согласится съ Бродзинскимъ, что романтики не особенно заботились о план, порядк и послдовательности изложенія.}, которыя такъ же скоро забываются, какъ и появляются въ свтъ {О лирическихъ рецензіяхъ Бродзинскій говоритъ въ стать ‘О krytyce’. ‘Pima’, t. V, стр. 552.}. Художественныя произведеніе пишутся также небрежно и потому имютъ много недостатковъ, о которыхъ Бродзинскій говоритъ въ статьяхъ ‘О exaltacyi’ и ‘О krytyce’. Прежде всего въ нихъ поражаетъ отсутствіе какого бы то ни было плана {‘Pisma’, t. V, ‘О krytyce’, стр. 558.}, полное пренебреженіе къ какимъ-бы то ни было предписаніямъ искусства, отсутствіе цльности. Въ изложеніи безпорядокъ, постоянныя отступленія, смшеніе комическаго съ трагическимъ, изображеніе пошлаго, вслдствіе стремленія рабски копировать дйствительность, философскія отступленія, которымъ не мсто, по мннію Бродзинскаго, въ поэтическомъ произведеніи, непонятныя фантастическія мечтанія и т. д.
Въ содержаніи романтическихъ произведеній Бродзинскій видитъ отсутствіе простоты и природы, аффектацію, преувеличенную поэтическую экспрессію, необузданность страстей, вчную меланхолію, неумстную дикость понятій, стремленіе выводить людей ненормальныхъ умственно и физически, вообще проглядываетъ какое-то удивительное стремленіе къ необычайному, фантастическому, замчается искусственный энтузіазмъ, напыщенность и надутость {Чит. ‘О exaltacyi’, такте и ‘О krytyce’.}.
‘Не успли они, говоритъ Бродзинскій о молодыхъ писателяхъ, освободиться отъ вліянія французскаго псевдоклассицизма, какъ тотчасъ бросились разъзжать по аравійскимъ степямъ, взбираться на скалы Скандинавіи, одинъ талантъ далъ почувствовать красоты восточной поэзіи, и вс вообразили, что арабская поэзія ближе къ намъ, чмъ классики’ (‘О krytyce’, t. V, 552). Языкъ романтиковъ обилуетъ дровинціализмами, массой новыхъ сочиненныхъ словъ, такъ-что, по мннію Бродзинскаго, по прошествіи какихъ-нибудь 10 лтъ никто, пожалуй, не пойметъ польской книжки…
Въ поученіе и примръ романтикамъ Бродзинскій приводитъ Гете и Шиллера, которые совершенно отршились отъ изложенныхъ выше недостатковъ въ своихъ лучшихъ произведеніяхъ и потому могутъ служить прекраснымъ образцомъ для тхъ, у кого сохранилась еще хоть капля здраваго смысла.
Въ общемъ совты Бродзинскаго сводятся къ слдующему заключенію:
‘Какъ философія, которая бы учила только размышлять, доказывать, не требовала бы соотвтственнаго поведенія,— была для насъ мертвой и безжизненной, такъ и поэзія, подчиненная одной только фантазіи и необузданности страстей, была для насъ зрлищемъ сумашествія или безобразій пьянства, зрлищемъ, достойнымъ базарной площади’ (‘О krytyce’, VI, 167).
Несочувствіе Бродзинскаго романтическому направленію было выражено здсь, какъ видимъ, весьма опредленно и довольно рзко, къ тому же въ тон его рчи чувствуется какое-то личное раздраженіе, нкоторая досада на то, что его мннію не придаютъ должнаго значенія и такимъ образомъ какъ-бы не хотятъ считаться съ нимъ и признавать его авторитетъ, какъ ученаго профессора, критика и поэта. Въ такомъ же тон написана и другая статья ‘О krytyce’ (1829—1830), изъ которой мы уже привели нсколько выдержекъ.
Нкоторыя его замчанія собственно о критик и критикахъ заслуживаютъ вниманія. Бродзинскій признаетъ за ней безспорное значеніе и пользу. Знаменитые писатели понимали это и отдавали свои произведенія на судъ другихъ и собственной критики. Критическія и эстетическія замчанія мы находимъ у Шекспира. Шиллеръ и Гете также оказали огромное вліяніе на эстетическое развитіе публики своими критическими статьями. Корнель и Расинъ также давали въ рчахъ отчетъ о своей творческой дятельности.
‘Правда, изящныя искусства, говоритъ Бродзинскій вслдъ за Катръ-мэръ-де-Кенси, возникли не изъ теоріи, а наоборотъ: теорія возникла изъ прекрасныхъ произведеній, но есть и превосходныя теоріи, которые могутъ быть названы въ своемъ род прекрасными произведеніями ‘.
Критика, думаетъ Бродзинскій, не создастъ генія, потому-что геній — даръ неба, но хорошая критика можетъ и должна распространять хорошій вкусъ, она должна объяснить, растолковать обществу съ точки зрнія этого хорошаго вкуса художественныя созданія генія {Тоже говоритъ Бродзинскій и въ своей рчи ‘О powoaniu i obowizkach modziey akademicznej’ 1826 года. ‘Pisma’, t. VIII, 43—82.}. Польскую критику Бродзинскій признаетъ неудовлетворяющей своему назначенію. До конца прошлаго вка она разсуждала съ чужого голоса, и только съ того времени, какъ ‘незабвенной памяти Александръ I, благодтель поляковъ, позволилъ, чтобы его имя величали на большемъ числ языковъ’, появились зародыши критики. Совершенно неожиданно вс понятія о вкус должны были измниться. Французскія теоріи были вытснены мало-по-малу нмецкими, но все это пришло слишкомъ поздно. ‘Вс споры о классицизм и романтизм давно уже забыты нмцами и возобновлены уже французами {Бродзинскій намекаетъ здсь, очевидно, на ново-романтическое движеніе ‘юной Франціи’.}, а мы все еще толчемся на одномъ мст’.
Въ настоящее время ‘каждый, вкусившій (dorwawszy) розогъ отъ какого-нибудь нмецкаго профессора, норовитъ загнать въ свою школу все общество, требуетъ изученія метафизики отъ всхъ, кто хочетъ судить о поэтическихъ достоинствахъ баллады или сонета.
‘Новые критики, стыдясь старыхъ заблужденій, вопіютъ теперь: ‘nierzdem stoi poezya!’ Они кладутъ на все свое veto и заявляютъ: ‘никому изъ смертныхъ не позволено судить поэтовъ, они не суть обитатели этой земли!’ (V, 555).
Вліяніе этихъ критиковъ — съ грустью сознается Бродзинскій — слишкомъ велико. ‘Они запрудили литературу массой мелкихъ періодическихъ изданій и почти одни у насъ имютъ право голоса въ вопросахъ общественныхъ, тогда какъ ученые, имющіе за себя авторитетъ науки, смолкли, а иные отстали отъ вка, они хвалятъ произведенія только своихъ приверженцевъ. Художественныя достоинства произведеній не имютъ для нихъ никакого значенія. Они обращаютъ вниманіе только на одно: къ какому роду принадлежитъ данное произведеніе. Въ этомъ весь вопросъ, и на эту тему ведутся длинные споры’ (‘Pisma K. В.’, V, 556).
Статьи Бродзинскаго не оставались, конечно, безъ отвта. Мохнацкій, Грабовскій, Островскій выступили противъ Бродзинскаго тмъ сурове, что въ Варшав Бродзинскій былъ единственнымъ человкомъ, котораго уважали вс партіи и къ голосу котораго отчасти прислушивались. Ршительное выступленіе Бродзинскаго противъ романтиковъ требовало не мене ршительнаго отпора. Возбудили общее вниманіе послднія статьи Бродзинскаго, но благопріятный отзывъ о нихъ мы нашли только въ одномъ журнал, въ которомъ Бродзинскій сотрудничалъ,— въ ‘Pamitn. dla pci piknej’ за 1830 г. Уже съ самаго начала года мы встрчаемъ тутъ самые лестные отзывы о Бродзинскомъ по поводу его перевода элегіи Кохановскаго {‘Pam. dla pci piknej’, W., 1830, t. I, стр. 47. Замчательно, что среди массы статей о Бродзинскомъ самыя лестныя принадлежатъ женщинамъ и помщены въ женскихъ журналахъ.}. Еще до появленія новаго изданія сочиненій Бродзинскаго, редакція этого журнала высказывала свою радость по поводу предстоящаго ихъ выхода, признавая Бродзинскаго единственно ‘способнымъ указать истинный путь и цли’ для польской литературы {Ibid. ‘Prenumerata na literacko-estetyczne prace K. Brodziskiego’, стр. 86.}.
Наконецъ, по выход въ свтъ 1-го тома сочиненій Бродзинскаго, появляется рецензія, въ которой признается, что ‘вс непредубжденные знатоки литературы приняли произведенія эти съ восторгомъ и прочли ихъ съ интересомъ’ {Ibid. ‘Pisma K. B-ego’, t. II, стр. 175.}. Рецензія отмчаетъ нападки на Бродзинскаго и довольно неожиданно сравниваетъ ихъ съ подобными же вылазками противъ Мицкевича, совтуя автору отвчать на нихъ молчаніемъ {‘Pisma czasowe umr z swoj dat, а chwaa wielkiego ma do sdu wiekw naley’ (ibid.).}.
Гораздо боле сдержанный отзывъ о произведеніяхъ Бродзинскаго даетъ нкто Е. К. {‘Gazeta Polska’ 1830, No 124.}: онъ во многомъ уже несогласенъ съ Бродзинскимъ, и нкоторыя замчанія его въ этомъ отношеніи весьма даже двусмысленны {Напр. ‘Piknie powiedziay mody poeta: ‘Mysi gdy moda nie rozwia, ju si nigdy nie rozwija….’}. Онъ уже ршается защищать молодежь отъ нападокъ Бродзинскаго, находя, что и ‘молодежь, правильно руководимая, можетъ имть зрлыя сужденія’ и т. д. {Ibid. стр. 4.}.
Вс эти статейки за и противъ не могли имть да и не имли никакого вліянія на текущія событія. Совсмъ иное значеніе иметъ отповдь Островскаго ‘Со s prawida’ громовымъ ударомъ разразившаяся надъ головою бднаго Бродзинскаго {‘Powszechny Dziennik Krajowy’ 1830 r., 12 мая, No 130, стр. 660—662, девять столбцовъ.}.
‘Когда Мицкевичъ писалъ,— такъ начинаетъ Островскій свою статью,— что варшавскіе ученые хотятъ устроить рогатки противъ новыхъ идей, я думалъ, что онъ хотлъ только разсмшить читателя, ибо никто не ршится высказать такой нелпой мысли, оказалось, что я ошибся: такъ думаетъ Бродзинскій’. Къ самому Бродзинскому Островскій, однако, относится съ признаніемъ, публично высказаннымъ въ свое время. ‘Онъ первый у насъ мыслилъ о новомъ направленіи и задачахъ искусства и литературы, но теперь, когда смена брошенныя имъ, пали на благодарную почву’, Бродзинскій не узнаетъ своихъ всходовъ, не признаетъ ни такихъ замчательныхъ ученыхъ, какъ Лелевель, увнчанныхъ уже европейской славой, ни нашего поэта Мицкевича, котораго считаетъ, повидимому, экзальтированнымъ, сумасшедшимъ, моднымъ геніемъ. Бродзинскій, однако, напрасно думаетъ, что можно соединить духъ прежней литературы съ новыми стремленіями. Это немыслимо. Въ области духа, мысли, нтъ обязательныхъ неизмнныхъ правилъ. Нтъ! Мысль всегда, постоянно прогрессируетъ!
— ‘Авторъ требуетъ правилъ, но какихъ,— мы незнаемъ’ — ‘Можно быть почтеннымъ, благороднымъ, прекраснымъ человкомъ, можно имть вс добродтели, необходимыя въ обществ, и не понимать Канта и этой пресловутой метафизики и философіи, преслдуемыхъ у насъ вслдствіи ихъ яко-бы темноты и непонятности ‘. ‘Бродзинскій вообще не иметъ опредленныхъ принциповъ, онъ самъ себя не понимаетъ, самъ себ противорчитъ’. Островскій приводитъ цлый рядъ такихъ противорчій: Бродзинскій то признаетъ, то не признаетъ для генія обязательность правилъ, Шекспиръ у него то натураленъ, то не натураленъ, Бродзинскій твердитъ, что каждая эпоха иметъ свою физіономію и признаетъ, что Байронъ врно изображалъ свое время, и въ то же время мечетъ въ него громы своего негодованія, называетъ неестественнымъ. Десять разъ перечиталъ Островскій опредленіе поэтики Бродзинскаго и пришелъ къ заключенію, что самъ авторъ не понимаетъ истиннаго значенія поэтики, точно также и въ философіи Бродзинскій отвергаетъ матеріализмъ, а между тмъ его психологическія понятія — сущій эмпиризмъ- И при такой неясности собственныхъ воззрній Бродзинскій сметъ гнваться на ‘фабрикантовъ газетнаго сектаторства’, говорить, что при современномъ положеніи дла, ученые только пожимаютъ плечами или совсмъ замолкаютъ. ‘Какіе же это ученые, спрашиваетъ Островскій, гд ихъ права на это почетное званіе, какими трудами, какими заслугами пріобрли они себ это званіе’… ‘Бродзинскій говоритъ, что одни ученые замолкли, а другіе забросили занятія (zanedbali), но, Богъ мой, кто же станетъ считать молчащихъ и бездльниковъ (prniakw) за ученыхъ, кто станетъ уважать людей, добровольно покидающихъ поле битвы, трудовъ, мысли, равнодушно, а можетъ быть и съ пренебреженіемъ взирающихъ на усилія этой мысли, стремящейся къ лучшей поэзіи,— восходящей зар цивилизаціи’. Кого уважать? Давителей мысли, сторонниковъ застоя въ искусств поэзіи, философіи!’
‘Бродзинскій рекомендуетъ умренность, хочетъ задержать! Что задержать? Мысль, идеи, стремленія литературы? Онъ не хочетъ уразумть той истины, великой истины, что эта усиленная работа мысли, такъ во всемъ подорвавшая существующія понятія, есть безспорное свидтельство серьезнаго умственнаго оживленія, свидтельство совершенствованія и прогресса, которыя предвщаютъ только новые успхи просвщенія’.
‘Мы не имемъ гордаго желанія поучать, не пожимаемъ плечами, видя чужое непониманіе, не дерзаемъ сами себя называть учеными, охотно подавляемъ въ себ это несчастное ‘я’, но мы чувствуемъ потребность мыслить и дйствовать, и мы мыслимъ дйствуемъ! Результаты узрятъ и оцнятъ потомки. Сильные своей врой, сильные могуществомъ мысли, отвергаемъ мы прошлое со всми его правилами и предписаніями, дерзаемъ идти новыми путями, руководясь вдохновеніемъ, этой творческой силой, взнесшей уже человчество на такую высоту {Не смотря на такую энергическую отповдь Островскій нсколько разъ говоритъ съ почтеніемъ и расположеніемъ о личности Бродзинскаго.}.
Бродзинскій невидимому не ожидалъ подобнаго нападенія Онъ былъ такъ имъ ошеломленъ и огорченъ, что ршилъ остановить дальнйшее печатаніе своихъ произведеній. Оба его отвта Островскому, и на его ‘замчанія объ экзальтаціи’ {Odpowied P. J. В. Ostrowskiemu, Pisma, VIII, 40—43.}, и на статью только что нами приведенную, отличаются весьма скромнымъ и даже нершительнымъ тономъ {Его отвтъ появился черезъ 4 дня въ No 134 ‘Powsz. Dz. Kraj’. Здсь онъ между прочимъ заявляетъ, что такіе писатели, какъ Мицкевичъ, не нуждаются ни въ похвалахъ, ‘а ni tak niewczesnej obrony’ стр. B84.}. Въ защиту Бродзинскаго выступилъ нкто Р—а {Ibid. No 134.}, совтуя Островскому трудиться и больше учиться тогда онъ научится и другихъ уважать!.. Статейка, однако, не представляетъ интереса, точно также какъ и почтительно любезный отвтъ на не Островскаго. Для насъ важно то, что подъ впечатлніемъ отповди Островскаго Бродзинскій боле не появлялся въ печати вплоть до самой революціи. Какое участіе принималъ Бродзинскій въ революціи, извстно уже намъ изъ предыдущей главы. Теперь отмтимъ только то, что революція, увлекшая и самого Бродзинскаго, принесла и боле справедливую оцнку его дятельности. 5-го января 1831 года новый органъ ‘Nowa Polska’ въ 1-мъ No приноситъ намъ въ высшей степени интересную статью, характеризующую главныя теченія польской литературы въ періодъ отъ 1815 до 1881 года, и воздающее должное и заслугамъ Бродзинскаго, четыре же мсяца спустя въ той же газет Островскій пишетъ свою ‘Исповдь’ {Ibid, No 140.}, въ которой говоритъ о Бродзинскомъ слдующее: ‘Еще въ 1824 году, когда Бродзинскій не зналъ ничего о моемъ существованіи, я питалъ уже къ нему почтеніе… я писалъ ему, что мать дала мн жизнь, природа — способности, а онъ развилъ ихъ, довелъ до совершенства’… ‘Бродзинскій былъ моимъ духовнымъ отцомъ, истиннымъ благодтелемъ, но когда Бродзинскій нсколько измнилъ свой образъ мыслей (nieco zmodyfikowa)… я возсталъ противъ него главнымъ образомъ изъ политическихъ цлей. Дло шло къ революціи, а Бродзинскій выступилъ противникомъ насилій. Я ршился пожертвовать своимъ личнымъ расположеніемъ ради высшихъ соображеній… Я ршился сказать, что народы имютъ право, должны стремиться къ своему счастью хотя бы съ помощью переворота. Это была прокламація независимости, революціи! Самъ Бродзинскій согласился съ этимъ когда сказалъ мн посл 29 ноября: ‘кто же могъ догадаться, что вы думаете о революціи’ — ‘И теперь, не смотря на различіе въ принципахъ и взглядахъ, я не хочу быть не благодарнымъ… незабываю, чмъ я обязанъ Бродзинскому, и всегда сохраню къ нему истинное почтеніе’.

V.

Намъ остается теперь подвести итоги всему сказанному и опредлить мсто и значеніе, которое занимаетъ Бродзинскій въ исторіи развитія польской литературы и общественности, поскольку это отражалось въ эволюціи его литературныхъ взглядовъ въ борьб классиковъ съ романтиками. Такая задача осложняется тмъ обстоятельствомъ, что литературныя и политическія теченія этого времени идутъ рука объ руку, взаимно переплетаясь и дополняя другъ друга, справедливая оцнка потому длается затруднительной, что приходится относиться не одинаково къ политической и литературной сторон дла.
Какъ извстно романтики всего свта хотли отожествить поэзію и жизнь {Чит. Шерръ, ‘Ист. всеобщ. лит.’, II, 261.}, внести свой идеалъ въ дйствительность. Этимъ идеаломъ въ Польш является свободная, независимая Польша, которой нтъ въ дйствительности, но которую можно узрть, по выраженію Брандеса, ‘очами духа’. Осуществленіе этого идеала длается задачей всей жизни, завтной мечтой каждаго романтика и приводитъ къ нелпой, безполезной революціи, гибельныя послдствія которой не могли не предвидть люди здравомыслящіе.
Въ этомъ отношеніи польскій романтизмъ осужденъ безвозвратно самими поляками {Чит. Р. Chmielowski, ‘Zarys literatury polskiej z ostatnich lat dwudziestu’ Warszawa, 1886. Первая часть ‘Przekonania i dnoci’ 1—176.— Спасовичъ ‘Маркизъ Велепольскій -и его время’ ‘Встникъ Европы’ 1880 г., No 10, 11, 1881 г. No 2, 5—7, 12.}.
Но съ другой стороны романтизмъ ‘служилъ только оболочкой для выклевывающейся новой поэзіи, совершенно своеобразной и еще въ большей степени національной, нежели которая бы то ни была изъ предшествующихъ литературъ даже въ золотую пору Сигизмундовъ’ {Пыпинъ и Спасовичъ, ‘Ист. славянск. лит.’, II, 611.}.
Романтизмъ создалъ интересъ къ народности, черпая содержаніе изъ народной поэзіи, онъ постепенно подготовлялъ почву реализму. Въ этомъ отношеніи онъ былъ явленіемъ вполн прогрессивнымъ и какъ таковой блещетъ именами такихъ крупныхъ талантовъ, какъ Мальчевскій, Рощинскій, Мицкевичъ — лучшихъ его представителей и защитниковъ. Къ польскому романтизму могутъ быть примнены въ этомъ отношеніи слова Блинскаго, сказанныя о русской литератур {Сочиненія. IX, стр. 30 и слд.}.
‘Если сказать по правд, то у насъ не было ни классицизма, ни романтизма, а была только борьба умственнаго движенія съ умственнымъ застоемъ, но борьба, какая она ни была, рдко носитъ имя того дла, за которое она возникла, и это имя, равно какъ и значеніе этого дла почти всегда узнаются уже тогда, когда борьба кончится {Почти тоже говоритъ Мохнацкій въ своей ‘Истор. лит. XIX. в.’.}.
‘Вс думали, что споръ былъ за то, которые писатели должны быть образцами: древніе ли, греческіе и латинскіе, и ихъ рабскіе подражатели XVII и XVIII, вка, или новые — Шекспиръ, Байронъ, Вальтеръ Скотъ, Шиллеръ, Гете, а между тмъ спорили въ сущности о томъ, иметъ ли право на титулъ поэта и притомъ великаго такой поэтъ, какъ Пушкинъ…. поэтъ, который тайны души и сердца дерзнулъ предпочесть плошечнымъ и иллюминаціямъ. Вслдствіе движенія, даннаго преимущественно явленіемъ Пушкина, молодые люди, выходившіе тогда на литературное поприще, усердно гонялись за новизной, считая ее за романтизмъ {Припомнимъ кстати, какъ возстаетъ Бродзинскій противъ этой погони за новизной.}.
‘Романтизмъ остался побдителемъ, онъ расчистилъ литературную арену, заваленную соромъ псевдоклассическихъ предразсудковъ’.
‘Онъ далеко разметалъ ихъ деревянные барьеры, говоритъ Блинскій въ другомъ мст {Соч., VII, 20—21.}, уничтожилъ ихъ австралійскіе ‘Табу’ и тмъ приготовилъ возможность самобытной литературы.
‘Теперь едва ли поврятъ, что стихи Пушкина классическимъ колпакамъ казались вычурными безсмысленными, искажающими русскій языкъ, нарушающими завтныя правила грамматики, а это было дйствительно такъ, и между тмъ колпакамъ врили многіе, но когда расходились на простор романтики, то вс догадались, что стихъ Пушкина благороденъ, изящно простъ, національно вренъ духу языка…. Равнымъ образомъ теперь едва ли поврятъ, если мы скажемъ, что созданія Пушкина считались нкогда дикими, уродливыми, безвкусными, неистовыми, но произведенія романтиковъ скоро показали всмъ, какъ произведенія Пушкина чужды всего дикаго, неистоваго, какимъ глубокимъ тонкимъ эстетическимъ чувствомъ запечатлны они’.
Въ отношеніи къ польскому романтизму эти слова Блинскаго могутъ быть примнены съ тмъ только дополненіемъ, что русскій романтизмъ обнаружилъ революціонныя стремленія только въ нкоторыхъ своихъ литературныхъ группахъ {А. Пыпинъ, ‘Обществ. движ. въ Россіи при Алек. I,’ стр. 451 и сл.} (декабристы), а польскій былъ цликомъ революціонный, поэтому вполн справедливо, что нкоторые нападки Бродзинскаго на романтиковъ отчасти объясняются его несочувствіемъ ихъ политическихъ тенденціямъ. Но эти нападки все таки не могутъ быть совершенно оправданы {Дмоховъ, VII, 237….. а также Белциковскій (Ze Studyww).}. Къ тому же и политическіе взгляды Бродзинскаго объясняются не его политической прозорливостью, а скоре его оппортунизмомъ, какъ это мы уже имли случай замтить.
Разномысліе Бродзинскаго съ романтиками коренится гораздо глубже, въ настроеніи поэта, въ его воспитаніи, въ его литературныхъ вкусахъ. Бродзинскій расходился съ классиками только въ вопрос о роли чувства и въ признаніи нкотораго элемента народной стихіи въ поэзіи, а съ романтиками — во всхъ другихъ отношеніяхъ.
Если многіе взгляды Бродзинскаго и покажутся намъ теперь довольно справедливыми, характеризуя его какъ человка разсудительнаго, то во всякомъ случа не слдуетъ забывать, что историческая точка зрнія требуетъ вдь не объективной, а относительной мрки, и для насъ могутъ казаться боле цнными и прогрессивными романтическія увлеченія, какъ переходной моментъ въ развитіи общества. Наконецъ многіе нападки Бродзинскаго были по существу не справедливы, такъ, напр., обвиненія критиковъ, въ томъ, что они заботятся только опредлить ‘родъ’ произведенія, а не его достоинства’, совершенно не основательны. Мы знаемъ, что Грабовскій громилъ Витвицскаго, отрицая всякую художественность въ его произведеніяхъ, не смотря на то, что онъ былъ романтикъ, Мохнацкій не затруднился указать въ довольно рзкой критик недостатки въ план Конрада Валленрода’ {W. Wjcicki, Spoeczno Warszawy, t. II, cp. ‘Kawa literacka’, W. 1873.}, сами классики уже въ 1824 году признавали различіе между Мицкевичемъ и бездарными сочинителями балладъ, а между тмъ Бродзинскій, покровительствовавшій Витвицкому, не съумлъ выдлить Мицкевича изъ толпы посредственностей. Въ этомъ отношеніи Ф. Гржимала (1821), Моравскій С. Дмоховскій (1822,1825, 1826, 1829) проявили гораздо большее художественное чуть и большую проницательность.
Не нужно забывать, что Бродзинскій, называя романтиковъ сумасшедшими, энтузіастами, экзальтированными, величая ихъ критиковъ чуть не пьяницами, ихъ періодическія изданія — трактирами, обвиняя въ напыщенности, аффектаціи, въ отсутствіи смысла и художественности, искаженіи языки, невжеств и т. д. безспорно имлъ въ виду произведенія Мицкевича, Мальчевскаго, и др. корнеевъ польской литературы, а не второстепенныхъ представителей романтизма, къ которымъ отчасти даже благоволилъ! Такимъ образомъ большая часть нападокъ Бродзинскаго свидтельствуетъ скоре объ отсталости его вкуса, засореннаго псевдоклассическими образцами, а не о трезвости мысли, будто бы опередившей въ своемъ развитіи время романтизма.
Въ самомъ дл, какъ несправедливы, напр. замчанія Бродзинскаго о искаженіи языка, неудачной выдумк словъ и провинціализмахъ въ произведеніяхъ лучшихъ мастеровъ слога Мицкевича, Мальчевскаго и др. Въ то время новыя понятія неизбжно требовали и новыхъ терминовъ {Еще Лукрецій въ своей поэм ‘De rerum natura’ замтилъ это, жалуясь, что
………Graj or urn obscura reperta
Difficile inlustrare latinis versibus esse
Multa novis verbis praesertim cum sit agendum
Propter lingvae egestatem et rerum novitatem’ (I. 136—138).}, ихъ нужно было сочинять ‘ковать’, и никакая критика напередъ не могла оцнить ихъ достоинства и пригодности. Для насъ достаточно припомнить, напр., разсужденія Сумарокова, споры Шишковистовъ и Карамзинистовъ, чтобы убдиться, что только время и привычка являются тутъ справедливымъ судьею: очень часто общество усваиваетъ именно т слова, которыя были отвергнуты всми авторитетами и наоборотъ. Бродзинскому должно бы быть лучше извстнымъ мткое замчаніе Горація:
‘Multa renacentur, quae jam cecidere, cadentque,
Quae suut in honore vocabula, si volet usus,
Quem penes arbitrium est et jus, et norma loquendi’
(De Arte poet. 70—73).
Точно также неправъ былъ Бродзинскій, преслдуя провинціализмы. Анлогическое явленіе наблюдается и въ русской литератур гоголевскаго періода, мы знаемъ, что такое внесеніе свжей струи въ обще-литературный нотокъ только содйствовало развитію и обогащенію языка.
Несправедливы и многія другія замчанія Бродзинскаго. Когда онъ говоритъ о модничаньи романтиковъ, ихъ неудачныхъ подражаніяхъ Байрону, невольно вспоминается байроническая фигура Гощинскаго, личнаго друга Байрона, оказавшаго даже на него вліяніе, подсказавшаго ему сюжетъ ‘Мазепы’.
Точно также намъ странно слышать огульныя обвиненія романтиковъ въ незнакомств съ литературой, нежеланіи учиться, слабой научной подготовк, когда именно романтики выдвинули такую крупную ученую силу, какъ I. Лелевель, а образованіе Мицкевича было такъ основательно, универсально, что даже Пушкинъ, но собственному своему признанію, уступалъ ему въ эрудиціи {Объ образованіи Мицкевича Чит. Р. Chmielowski: Ad. Mickiewicz, zarys literacko-biograficzny, t. I, гл. 4, 5 и т. д.}.
Полемика Бродзинскаго съ романтиками исходила изъ поклоненія здравому смыслу и разсудочности и потому и не могла имть значенія для тхъ, кто именно находился подъ вліяніемъ реакціи господству разсудочности. Этимъ опредляется и историческое значеніе полемики Бродзинскаго..
По своимъ литературнымъ вкусамъ Бродзинскій напоминаетъ намъ отчасти Карамзина съ его сентиментальнымъ чувствительнымъ настроеніемъ, отчасти Надеждина, съ которымъ у Бродзинскаго много общаго во взглядахъ на народность и романтизмъ {О Надеждин чит. Пыпина: ‘Блинскій, его жизнь и переписка’. Спб. 1876, I, глава 3-я,— его же ‘Исторія русской этнографіи’, t. I, 233—275. Спб. 1890, а также Веста. ‘Очерки рус. журналистики 20 и 30-хъ годовъ этого столтія’. Срав. Скабичевскій. Сочиненія. Спб. 1890. T. I. Сорокъ лтъ русской критики, стр. 360. Также ‘Очерки Гоголевскаго періода’ ‘Современникъ’ 1856. No 4.}.
Вообще дятельность этихъ двухъ критиковъ, по крайней мр съ вншней стороны, напрашивается на аналогію.
Точно такъ-же, какъ Бродзинскій въ польской литератур, у насъ Надеждинъ первый выступилъ съ систематическимъ, связнымъ изложеніемъ идей романтизма въ своей магистерской диссертаціи {‘De origine, natura et fatis poeseos, quae romantika audit. M. 1830 r.}. Такъ-же какъ Бродзинскій, онъ велъ горячую борьбу противъ романтизма, утверждая что русскіе XIX в. не налладины среднихъ вковъ, и поэтому для нихъ нтъ никакого основанія увлекаться романтической поэзіей, но вмст съ тмъ онъ доказывалъ, что наша поэзія не должна быть и классической, такъ какъ мы не греки и не римляне. Онъ тоже требовалъ новой поэзіи изъ примиренія этихъ обоихъ началъ. Совершенно индиферентный въ вопросахъ политики Надеждинъ громилъ ‘растрепанныхъ, длинноволосыхъ’ романтиковъ, которыхъ называлъ ‘сонмищемъ нигилистовъ’ {Скабичевскій, Сочиненія, Спб. 1890, t. I стр. 360.}, предвосхищая такимъ образомъ это выраженіе у Тургенева. Въ своихъ критическихъ и научныхъ статьяхъ онъ, подобно Бродзинскому, но только съ большимъ знаніемъ и пониманіемъ дла защищалъ идею народности, отсутствіе которой оплакивалъ ‘какъ величайшее народное бдствіе {Чит. его статьи: ‘Европеизмъ и народность’, ‘Здравый смыслъ и баронъ Брамбеусъ’ (‘Телескопъ’ 1836).}. Точно также, какъ Бродзинскій примыкалъ къ журналу, Бентковскаго, Надеждинъ сотрудничалъ у классика Каченовскаго, хотя какъ человкъ, какъ личность безупречной нравственности, Бродзинскій стоитъ безусловно выше Надеждина, сильно уступая ему за то въ развитіи, въ знаніяхъ, учености и основательности сужденій. Требуя подобно Бродзинскому народнаго языка, Надеждинъ видлъ въ изученіи славянскихъ языковъ средство пополнить, обогатить, возрастить родной языкъ {Бродзинскій тоже писалъ: ‘jeeli chcemy zbogaci jzyk przez tmaczenia, nie zapominajmy o pobratnich jzykach’ (t. VI).}.
При всемъ томъ Надеждинъ тоже не съумлъ оцнить появившихся талантовъ, порицалъ Байрона {А. H. Пыпинъ. Исторія русской этнографіи. Спб., 1890, t. I.}, нападалъ на Пушкина, не видя въ его ‘Онгин’ ‘ни цли ни плана’ а одно лишь ‘дйствіе по свободному внушенію играющей фантами’. Впослдствіи онъ тоже измнилъ свое мнніе о Пушкин и съ большимъ уваженіемъ отзывался о ‘Борис Годунов’ едвали ли не одновременно съ тмъ, какъ и Бродзинскій прочелъ съ умиленіемъ ‘Pana Tadeusza’ и призналъ наконецъ огромный талантъ Мицкевича. Точно такъ-же какъ Бродзинскому пришлось бороться съ Мохнацкимъ и Островскимъ, и Надеждинъ нашелъ сильнаго противника сначала въ Полевомъ, а впослдствіи въ Блинскомъ.
И Блинскій, и Полевой однако во многомъ обязаны Надеждину, точно также какъ Островскій и другіе польскіе романтики не отрицали на себ благотворности вліянія Бродзинскаго въ первые годы его литературной дятельности.

ГЛАВА II.
Отдлъ 2.

Общественныя, философскія и эстетическія воззрнія Н. Бродзинскаго,

I. Политика и исторія, общественныя и семейныя отношенія. Психологія и нравственность. Философскія взглялы, Богъ и вселенная, добро и зло, человчество и прогрессъ, религія и философія, цлесообразность. II. Эстетическія воззрнія. Искусство, его происхожденіе и цли, прекрасное и возвышенное, комическое, юморъ, сатира, элегія, идиллія. Понятіе о трагическомъ. Дленіе искусствъ, объ изобртеніи, выполненіи и украшеніи произведеній. Идеалъ въ искусств. III. Отдльные эстетическіе вопросы, чувство и фантазія, геній, психологія творчества, вдохновеніе, значеніе искусства и объ отношеніи его къ дйствительности.

I.

Въ предыдущемъ очерк намъ приходилось уже мимоходомъ касаться политическихъ, философскихъ и эстетическихъ воззрній К. Бродзинскаго, но мы далеко еще не исчерпали всего матерьяла. Отдльныя статьи а также замчанія, разбросанныя въ его курсахъ литературы, стилистики, эстетики,— рчи, переводы доставятъ намъ много интересныхъ данныхъ для полнаго выясненія міровоззрнія Бродзинскаго.
Мы упоминали уже о политическихъ взглядахъ Бродзинскаго. Онъ былъ сторонникъ мирнаго развитія, врагъ насильственныхъ переворотовъ, защитникъ status quo. Его политическимъ идеаломъ была республика, но съ монархической властью {VII. 290.}, продолжительныхъ и людныхъ совщаній онъ не признавалъ:
‘Rada wielu,
Zguba celu’,
говоритъ Бродзинскій въ своихъ эпиграммахъ (I. 234), вмст съ Гердеромъ полагалъ онъ однако, что республиканская свобода боле всего содйствуетъ успху и развитію литературы и науки, а деспотизмъ давитъ ихъ {Чит. J. K. Bluntschli. ‘Geschichte der neueren Staatwissenschaft und Politik’, 3-te Ausg. Mnchen und Leipzig, 1881, стр. 321 и Бродзинскаго ‘O deniu lit. polskij’, а также переводъ статьи Гердера ‘О wpywie rzdu na nauki i nauk na rzd’, ‘Pam. W.’, t. XVII.}.
Польскую политическую исторію Бродзинскій понималъ слишкомъ идиллически, надляя польскій народъ чертами своего собственнаго скромнаго и миролюбиваго характера {Чит. Pisma, tt. VII, 272, 276. VI, 145, 308, 309. V, 117. Cp. стих. ‘Legionista’ и т. д. Въ общемъ однако эта идеализація — дло вліянія Гердера.}. Тмъ не мене онъ видлъ и нкоторые недостатки въ прошломъ польскаго народа. ‘Liberum veto’ онъ положительно порицалъ {‘Kady… nichcc mie krla panem, po bratersku sobie powiedzieli: kady z nas niech bdzie panem wszystkich i stali si chtnie niewolnikami najlichszego z pomidzy siebie. To panowanie szanowali wicej ni wszystkie prawa, pod wolnoci i rwnoci imieniem, czem e by w szlachcic siejm zrywajcy? Jurgieltnik monego pana, ktry nie cierpic wadzy ani krla, ani spobraci, umia przez veto rozproszy sejm, zwiza rce krlowi, а prawo…. milczcym uczyni’ Pima t. VII, 277. Cp. подобн. отзывъ въ ‘Pam. W.’ 1823, t. V.}, признавая его вреднымъ для государства во всхъ отношеніяхъ, стсняющимъ иниціативу государственныхъ дятелей и короля, попирающимъ всякое право. За то знаменитую конституцію 3-го мая Бродзинскій одобряетъ: ‘Она тотъ узелъ, говоритъ онъ, который всего тсне долженъ соединять насъ съ прошлымъ. Она влила новую жизнь въ истерзанное тло, призывающую его къ воскресенію. Она почтила и старину, длая ей уступки и понимая, что народъ долженъ развиваться постепенно и своевременно, но вмст съ тмъ воздала должное и будущему, допуская черезъ каждыя 25 лтъ возможность дополненій’ и т. д. {Pima t. VII, 307.}. Время отъ упадка Краковской Академіи до Станислава Августа Бродзинскій признаетъ самымъ печальнымъ въ исторіи польскаго народа и литературы: ‘Съ отвращеніемъ и слезами слдуетъ пройти эту печальную пору… И какъ дорого обошлось народу это увлеченіе (?) одного вка. Вокругъ усиливалась европейская образованность, а мы, внезапно вовлеченные въ несчастья и мракъ отъ времени славы, дошли до униженія, стали игралищемъ судьбы… Отъ нашихъ праддовъ получили мы печальный опытъ, что уклоненіе отъ свта образованности еще хуже простоты невднія’. ‘Такъ и у насъ это подавленіе образованія, вліяніе каждаго шляхтича на общественныя дла породили анархію’. ‘Забота объ общественныхъ длахъ и государственномъ благ смнилась пагубными личными расчетами, свобода превратилась въ распущенность, религія въ обрядность, гостепріимство въ мотовство, заслуги предковъ — въ злоупотребленіе привилегіями’ {Pima, t. IV, 137—138.}, и т. д.— О Европейской исторіи мы находимъ у Бродзинскаго сравнительно немного отзывовъ но изъ нихъ можно заключить, что онъ не былъ особеннымъ знатокомъ и поклонникомъ ея. Почти вс великія умственныя движенія заслужили его порицаніе.
О французской революціи онъ отзывается нсколько разъ въ самыхъ суровыхъ выраженіяхъ, указывая между прочимъ и на то, что она не создала ни одного поэта {Pima, VI, 145. Во взглядахъ на французскую революцію Бродзинскій очень сходится съ Карамзинымъ. Объ немъ чит. Пятковскаго: ‘Изъ исторіи нашего литературнаго общественнаго развитія’, I, 180, (старое изданіе).}. Въ одномъ мст онъ называетъ революцію страшной карой, ниспосланной предопредленіемъ {Pima, t. IV, 259—264.}. Наполеона I Бродзинскій признаетъ ‘великимъ геніемъ въ борьб за свободу’ {Pima, VII, 276.}, но въ тоже время благоговетъ и предъ личностью Александра I {ногочисленные отзывы объ Александр I, начиная отъ 1818 до 1830 года, мы находимъ почти во всхъ его статьяхъ.}. Его чувства къ Александру I оказываются довольно постоянными: тогда какъ въ польскомъ обществ увлеченіе Александромъ I смнилось крайнимъ разочарованіемъ уже 1818-мъ году {Чит. Zaleski, ‘О Masonii w Polsce’, krakw, 1889, 219—220.}, у Бродзинскаго мы встрчаемъ первый неблагопріятный отзывъ о личности Александра I только въ разгаръ революціи 1880—1831 года {‘Nowa Polska’ 1831, No 24: ‘Rok 1830’, cp. ‘Mowa o narodowoci polakw’ ‘Bibl. Mrwki’, t. 52, стр. 17—20.}.
Какъ человкъ humili natu, Бродзинскій не могъ сочувствовать аристократической надменности и чванству и потому онъ очень иронически отзывается о томъ, что ‘со времени внскаго конгресса короли назвали себя помазанниками божіими, и вслдъ за ними и аристократія возмнила, что она выше остальныхъ смертныхъ’.
Онъ указываетъ въ нкоторыхъ своихъ статьяхъ на бдственное положеніе крестьянина, обремененнаго непосильными налогами, эксплуатируемаго евреями, страдающаго отъ пропинаціи и проч. Его отзывъ въ этомъ смысл достоинъ вниманія {‘По истин, говоритъ онъ, трудно видть идиллію въ положеніи нашего землепашца: мало пользовались они всюду разсянными дарами природы, потомъ обливали они свой хлбъ, отправляемый затмъ за гранту для тою, чтобы другіе получили оттуда предметы роскоши. Притомъ пропинація, развратъ бездльной шляхты (prniakw), продолжительныя, войны, солдатчина, нужда — могли и должны были испортитъ врожденныя, добродтели народа’. (‘Pam. Warsz.’ 1823, X, 184. Чит. ‘О Idyllii pod wzgldem moralnym’).}. Къ крестьянину Бродзинскій совтуетъ относиться съ почтеніемъ и любовью, такъ какъ онъ всхъ насъ кормитъ своимъ трудомъ и защищаетъ (‘Dziedzic z Jodowa’, ‘Chopek’). Бродзинскій одинъ изъ первыхъ усвоилъ и проводилъ мысль о необходимости широкаго просвщенія массы съ помощью популярной литературы {‘Pamitka po dobrj matce’. Чит. замчанія Бродзинскаго на эту книгу въ ‘Pam. Warsz.’.}, и тмъ не мене онъ же совтуетъ поэтамъ изображать патріархальный бытъ помщиковъ-благодтелей крестьянъ‘ {‘Pam. Warsz.’ 1823 г., X, стр. 185.}. Самъ Бродзинскій въ своихъ произведеніяхъ тоже изображалъ припомаженныхъ и разфранченныхъ поселянъ въ ихъ деревенскомъ благополучіи.
Вообще народолюбіе Бродзинскаго при всей свой искренности было неглубокое. Онъ больше склонялся къ салонной, народности, очищенной и украшенной настолько, чтобы она не шокировала даже ‘panienek’ {Чит. переписку Бродзинскаго съ Челяковскимъ въ стать Фелинки: ‘Kraj’ 1888, No 18.}. Въ одной изъ эпиграммъ Бродзинскаго: ‘Борьба’ мы находилъ весьма характерное признаніе поэта, обращенное къ какой-то знакомой ему двиц: поэтъ, воспвающій сельскую идиллію и любовь къ народу, заявляетъ, что готовъ сдлаться аристократомъ, какъ только завидитъ изящную женскую ручку или ножку:
‘Gdy widz wiejsk czerstwo i prostoty wdziki,
Rad bym, wieniak, ubog zamieszka z ni chat,
Lecz obok maej nki, obok nienej rki
‘Mass ze mnie arystokrat!’
Въ своихъ взглядахъ на народность и задачи національной литературы Бродзинскій приближается къ обычному своему руководителю — Гердеру. Идеалъ Гердера — ‘Humanitt’, это понятіе объ общечеловческой любви и взаимности, мысль всей его жизни, выраженная съ особенной опредленностью въ его сочиненіи: ‘Ideen zur Geschichte der Philosophie der Menschheit’, извстномъ и Бродзинскому, а также въ ‘письмахъ о гуманности’. Эта идея ‘гуманности’, не смотря на раздленіе человчества на отдльные народы, составляетъ, по мннію Гердера, высшую цль человчества, какъ цлаго. Гердеръ стремился указать на великое, всемірное, исторіей доказанное развитіе этой идеи человчности въ обществ и освтить пути ея въ достиженіи своей цли {Чит. I. Bluntschli, ‘Geschichte der neueren Staatswissenschaft’, 1881, стр. 322.}. Утверждая такимъ образомъ универсальность, космополитичность человческой цивилизаціи, Гердеръ вмст съ тмъ первый призналъ необходимость національнаго самовыраженія міровыхъ идей {Между прочимъ по поводу государства и народности Гердеръ говоритъ такъ: ‘Природа воспитываетъ семейства, самое естественное государство состоитъ тоже изъ единаго народа, съ единымъ національнымъ характеромъ, тысячелтіями держится онъ въ народ и можетъ развиваться такимъ образомъ вполн естественно,— если это интересуетъ единоплеменнаго правителя, вдь народъ есть такой же отпрыскъ природы, какъ и семья, только съ большимъ количествомъ втокъ. Слдовательно ничто такъ явно не противорчитъ цли правленія, какъ смшеніе различныхъ національностей подъ однимъ скипетромъ ‘(Ibid. 323).}.
Онъ первый такимъ образомъ указалъ нормальное отношеніе между національнымъ и общечеловческимъ. Чуждый всякой національной исключительности и узости онъ старался влить въ національную форму всю глубину и широту кругозора, охватывающаго безконечный міръ идей и возвышенныхъ стремленій нашего времени.
Его націонализмъ есть стремленіе къ народности, увлеченіе народной поэзіей, народнымъ бытомъ. Изъ этого чистаго источника любви къ народу и увлеченія его поэзій возникла та идеализація всего народнаго, которая передалась затмъ всмъ славянскимъ патріотамъ, въ особенности польскимъ и чешскимъ, и которою харастеризуется повсюду романтическая пора славянскаго возрожденія {О вліяніи идей Гердера мы говорили уже раньше. О томъ, какъ это вліяніе сказывалось на Суровецкомъ, Шафарик и другихъ польскихъ и чешскихъ славистахъ чит. въ замтк о новомъ труд г. Собстьянскаго въ ‘Сборник Харьковскаго Историко-филологическаго Общества’, т. 2-й, Харьк. 1890 г. стр. VI—VII.}.
Гердеровы идеи гуманности, народности повторяетъ и развиваетъ съ большей или меньшей ясностью и Бродзинскій въ своихъ многочисленныхъ статьяхъ {Чит. ‘Listy о literaturze’, ‘Oglne myli’, ‘Gos do uczniw konwiktu’, cp. Pisma t. IV, 461 стр., статьи ‘O narodowoci’, ‘Naczem narodowo zaliey’ и т. д. ‘Literatura, говоритъ Бродзинскій въ стать ‘О deniu lit. polskij’, jest czci oglnej owiaty’ и т. д.}. Изъ тхъ же вліяній и идей исходятъ отчасти и славянофильскія симпатіи Бродзинскаго {Объ этомъ чит. 4-ю главу нашей работы.}.
Общественную дятельность Бродзинскій донималъ довольно узко, сводя ее главнымъ образомъ къ занятіямъ литературой и наукой. Въ томъ положеніи, въ какомъ находилась Польша, заниматься общественными и государственными вопросами, по его мннію, не было возможно: поддерживать свою народность значило, по мннію Бродзинскаго, развивать свою литературу и сдлать ее вполн народной (по языку и духу).
Въ семейныхъ отношеніяхъ онъ признавалъ сильную своимъ авторитетомъ, но снисходительную къ слабостямъ дтей власть отца. Такъ-какъ воспитаніе дтей главнымъ образомъ зависитъ отъ вліянія матери, то вопросу о ея развитіи и поведеніи Бродзинскій посвящаетъ нсколько статей съ цлымъ рядомъ практическихъ совтовъ {Pisma, t. VII, 298. ‘Wpyw rodzicw na synw’ и т. д.}.
Свои взгляды на семью, на женщину и бракъ Бродзинскій высказываетъ въ стать ‘Rne myli о kobietach’ {‘Pam. Warsz.’ 1821, XX, 447—451.} и затмъ повторяетъ ихъ въ курс эстетики въ стать ‘О прекрасномъ и возвышенномъ’, которую перепечатываетъ въ 1834 году, безъ измненій по существу, въ альманах ‘Jutrzenka’. Такъ-какъ статья ‘О прекрасномъ и возвышенномъ’ есть, собственно говоря, переводъ разсужденія Канта ‘ber das Schne und Erhabene’, то въ данномъ случа нужно признать, что Бродзинскій свои взгляды на женщину вполн заимствовалъ у знаменитаго нмецкаго мыслителя. Въ стать ‘Rne myli о kobietach’ Бродзинскій исходитъ изъ того положенія, ято ‘для женщины семья — это весь свтъ, а для мужнины весь свтъ его семья’. Отсюда обычное у мужчинъ стремленіе къ политик и полное равнодушіе къ ней — женщинъ, стремящихся даже отклонить и своихъ мужей отъ увлеченія ею.
‘Если же женщины и отдадутся политик, то, замчаетъ Бродзинскій, не различаютъ обыкновенно личныхъ и общественныхъ интересовъ и пускаются въ интриги’.
По мннію Бродзинскаго женщина обнаруживаетъ меньше наклонностей къ возвышенному и къ искусствамъ {Это мнніе принадлежитъ Канту, который полагалъ, что ‘чувство красоты боле доступно женщинамъ, а возвышенное — мужчинамъ. Въ этомъ женщина и мужчина другъ-друга дополняютъ. Женщина умряетъ слишкомъ безумную отвагу мужчины, онъ — ея слишкомъ нжныя чувства. Мужчин свойственна справедливость, ей сожалніе и состраданіе. Мужчина готовъ на самопожертвованіе, женщина способна претерпть. Замчено, что дружба боле свойственна мужчинамъ, чмъ женщинамъ: эта добродтель иметъ въ себ дйствительно что-то возвышенное и ведетъ къ героизму, у женщинъ же только любовь и во особенности материнская, служитъ источникомъ героизма. У женщинъ семья составляетъ цль всхъ стремленій и грзъ, у мужчинъ она является лишь средствомъ къ стремленіямъ и дятельности на пользу общества. Оба пола взаимно другъ друга дополняютъ, и міровая гармонія установила такую мудрую связь, что оба пола всегда цнятъ и уважаютъ добродтели, свойственныя другому полу’. Ср. Э. Кантъ ‘Critique du jugement’, фр. перев. J. Barni, P. 1846, стр. 273—299. Чит. К. Brodziski, Pima, t. ТІ, стр. 69.}, въ женщин слабе развиты поэтическія способности и разсудочность, но за то сильно чувство. ‘Мысль мужчины срываетъ завсу міра’ и никогда не удовлетворяется обыденнымъ, женщина старается сдлать возможно боле спокойною и пріятною ту жизнь, которой она живетъ.
Такой порядокъ вещей Бродзинскій находитъ вполн естественнымъ и справедливымъ. Женщина не должна, но его мннію, выходить изъ тснаго круга семейныхъ отношеній и интересовъ, а ея семейство, ея хозяйство должны быть похожи на ‘закрытую машину, такую же точную, какъ часы, на которыхъ стрлка неутомимо и пунктуально показываетъ время’. Семейной жизни Бродзинскій придаетъ огромное значеніе, и его взглядъ на бракъ вполн согласенъ съ христіанскою моралью: ‘настоящее истинное супружество — это великая тайна (sakrament), это краеугольный камень міра и совершенство справедливы слова: ‘что соединилъ Богъ, того никто не можетъ разлучить’.
Любовь Бродзинскій называетъ оспой, тмъ боле опасной, чмъ поздне она приходитъ. Отношеніе между полами должны быть исполнены предупредительности и галантности {Его галантная точка зрнія на взаимныя отношенія двухъ половъ характеризуется слдующей тирадою: ‘modziecy padaj, na kolana przed kobietami, jak piechota…. przed jazd, aby j zwyciy, albo jak strzelcy, ktrzy z ugitemi kolanami swoich ofiar szukaj’ (‘Pam. Warsz.’, XX, 456).}.
Отношенія между старшими и младшими должны быть чужды всякой злобы и раздраженія. ‘Конечно, борьба между новыми понятіями и старыми предразсудками неизбжна и даже необходима, но дло не должно доходить до полнаго отрицанія всми признаваемыхъ и уважаемыхъ во вс времена чувствъ. Бродзинскому прискорбно видть ‘непрерывную и систематически ведомую по всей Европ борьбу молодого поколнія со старымъ’ {‘Modzi i Starzy’ (Pisma, VII, 307).}.
Мягкость, взаимная уступчивость должны царить въ семь какъ въ отношеніяхъ между мужемъ и женой, такъ и въ отношеніи къ дтямъ {Pisma t. VI, 42, 44, 45, 160, 177, t. VII, 278, и т. д.}.

——

По вопросамъ нравственнымъ Бродзинскій высказывается довольно рдко, но изъ тхъ немногихъ замчаній, которыя попадаются въ его статьяхъ, видно, что онъ придерживается христіанской этики. Нравственность по его мннію освящается только религіей, нтъ религіи — невозможна и нравственность. Люди не могутъ быть истинно нравственны только по расчету. Чувство нравственности врождено нашей душ, и имъ управляетъ совсть, ‘этотъ строгій судья, засдающій внутри нашего естества’ {Чит. ‘O duszy і sumienu’.}. Но если мы длаемъ что-нибудь дурное, то въ этомъ виноваты наше безразсудство и глупость.
Назначеніе человка на земл — непрестанно совершенствоваться, исполняя волю Божью и стремясь къ истин, добру и прекрасному. Какъ масонъ, Бродзинскій видлъ въ религіи прежде всего нравственную ея сторону и, нужно думать, стремился осуществить и въ практической жизни идеалъ натуральной религіи, чуждой догматизма и конфессіональной розни. Впрочемъ, принадлежность Бродзинскаго къ масонству не даетъ вполн опредленныхъ чертъ для характеристики его міровоззрнія. Безспорно масонство находилось въ тсной связи съ деизмомъ {Г. Геттнеръ, ‘Исторія всеобщей литературы XVIII в.’, т. I, Спб. 1858, стр. 111—184.}, это даетъ поводъ Заленскому, автору монографіи ‘О Masonii w Polsce’, написанной съ іезуитской точки зрнія, обвинять масоновъ въ безнравственности и антихристіанскихъ цляхъ {Ks. St. Zalski, ‘О Masonii w Polsce od r. 1742—1822’, Kr. 1889, стр. 4, 5, 38 и т. д.}, но онъ же признаетъ, что девять десятыхъ членовъ не посвященныхъ въ высшія степени видли въ масонств общество, имвшее цлью филантропію, счастье человчества, борьбу съ предразсудками, любовь и равенство {Ibid. er. 8.}. Относительно Бродзинскаго можно скоре сказать, что его масонскія убжденія легко мирились съ христіанскимъ настроеніемъ врующаго католика.
Психологическія понятія Бродзинскаго прекрасно выражены имъ въ остроумной аллегоріи, которую мы находимъ въ его стать ‘О sumieniu’ {Pisma, t. VII, 287—198. Содержаніе ея излагаемъ въ сокращеніи.}.
Какая-то непонятная сила перенесла автора въ невдомый ему край, ‘вс обитателя котораго находились въ непрестанномъ движенія, занятые исключительно погоней за наслажденіями и радостями жизни’.
Эта страна, какъ многія другія, на первый взглядъ казалася весьма привлекательной: множество изрзывающихся каналовъ длали ее весьма плодородной, климатъ въ ней быль умренный и теплый, хотя слишкомъ непостоянный и перемнчивый, и часто страшныя бури грозили стран окончательнымъ разрушеніемъ.
Пятъ знатныхъ особъ, именуемыхъ чувствами (zmysy), имли исключительное право входить въ сношенія съ заграничными краями, и он же дружно распоряжались довольно большими барами пороками, а также нкоторыми другими дамами, называвшимися страстями (pamitnoci), одн изъ нихъ имли благородныя дли, другія были наклонны ко всему другому.
Въ стран господствовала республиканская форма правленія, но исполнительная власть была монархически неограниченная и принадлежала правителю, посланному съ неба. Этотъ правитель, Душа, долженъ давать впослдствіи отчетъ въ своихъ дйствіяхъ.
Провиднью (wyrok), пославшему душу, угодно было, что-бы она для увеличенія своихъ трудовъ и заслугъ принимала участіе во всехъ нашихъ чувствахъ. Прежде чмъ дать какое либо приказаніе, которое является голосомъ общественнаго мннія, душа должна послушаться голоса страстей и чувствъ, узнать вс нужды и затмъ уже разсудить, на что давать позволеніе, а на что — нтъ.
Дворъ правительницы Души очень великъ потому, что каждый иметъ къ ней свободный доступъ.
Подорог къ ея двору встртились однако затрудненія. ‘Нкоторыя грубыя и крайне странныя личности хотли удержать меня, разсказываетъ авторъ, въ мст, именуемомъ желудкомъ, увряя, что здсь найдемъ мы монархиню, другіе,— я принялъ ихъ за жалкихъ недоумковъ, кричали мн: напрасно ищетъ е, души нигд нтъ, но я съ омерзеніемъ отвернулся отъ нихъ, жаля о ихъ заблужденіи’.
‘Одна чувствительная и романтическая страсть хотла удержать меня у сердца. Но возл него и безъ того толпилась уже масса людей’. ‘Наконецъ добрались мы до самой возвышенной части страны, гд сходились дороги и каналы всхъ частей государства. Здсь находилась Душа, но я не могъ разсмотрть ея вида, потому-что множество ‘Сильныхъ желаній’ (dz) и ‘Страстей‘, непрестанно приводя въ движеніе зеркала и стекла, ежеминутно придавали новый видъ и оттнки предметамъ’.
Возл трона стояли дв высокаго роста двушки, взоръ ихъ сіялъ благородствомъ и достоинствомъ. Въ рукахъ они держали факелы. Третья,— совершенно нагая, имла въ рукахъ закрытое завсою зеркало. Это были Разумъ, Добродтель и Правда, Правительница относилась къ нимъ съ большимъ почтеніемъ.
Напротивъ помщалась Роскошь въ самомъ обольстительномъ вид. Она всхъ привлекала къ себ, хотя у ногъ ея и зіяла страшная пропасть.
Возл правительницы съ обихъ сторонъ помщались Гнвъ, Зависть, Надменность, Алчность. У лодложія трона сидла двушка, записывавшая неутомимо все, что ни слышала, но большую часть листковъ, написанныхъ такимъ образомъ уничтожилъ своей косой старецъ низкаго роста. Не трудно догадаться, что это были Память и Время.
Нсколько дальше находились: Сила, поддерживающая Добро, и Справедливость, грозная для Пороковъ,— утшеніе Добродтелей, Умренность, спокойно противодйствующая натиску необузданныхъ стремленій, Скромность, украшающая добродтель и славу.
Въ великолпномъ убранств, свидтельствующемъ о высокомъ назначеніи, съ суровымъ и вмст съ тмъ кроткимъ взоромъ, верховный судья этого края, сидла Совсть и безстрастно выслушивала просьбы и жалобы. Внокъ изъ неувядаемыхъ цвтовъ лежалъ вередъ ней, а позади находился безобразный человкъ, весь черный, съ грознымъ видомъ, онъ держалъ въ рукахъ бичъ съ кольцами на конц.
Голоса совсти должна была слушаться и сама правительница, если же она не исполняла ея совтовъ, наступало въ государств великое замшательство: страсти незнали удержу, пороки — границъ.
Вскор представилась возможность увидть, какъ идетъ правленіе въ этой стран.
Вотъ Амбиція, поддерживаемая Самолюбіемъ, Гнвомъ и Завистью предстали предъ лицо монархини съ дерзкимъ и воинственнымъ проэктомъ, который былъ-бы но ея мннію весьма полезенъ государству. Правительница уже склонялась на ея доводы, но тутъ стали смло возражать противъ проекта Справедливость и Разсудокъ, колебанія правительницы разршила Совсть, напомнившая, что всегда должно слушаться голоса Справедливости и Разсудка.
Когда Наслажденіе въ сопровожденіи Гимена и Разсудка предложило правительниц цвты, та приняла ихъ, ласково улыбаясь.
Вскор затмъ Наслажденіе возвратилось въ сопровожденіи Пороковъ, Неумренныхъ Желаній и Пьянства и предложило государыни роскошную корзину, на которой ‘Тайна, съ пальцемъ на устахъ, раскрывала свою грубую завсу’. Душа находилась въ сильномъ искушеніи, но тутъ вмшались Стыдъ и Добродтели и съ громкими криками оттолкнули соблазнительную корзинку. Суровый голосъ Совсти опять вывелъ правительницу изъ колебаній.
Такимъ образомъ всякій разъ, когда Душа подвергалась искушенію со стороны другихъ Страстей, она находила благой совтъ и поддержку въ Разум, Здравомъ Смысл и Справедливости, въ правилахъ Умренности, въ напоминаніяхъ Стыда и Совсти, въ опасеніяхъ Поздняго Раскаянія.
Въ этой же стран проживали дв чародйки, родныя сестры, одна называлась Фантазія и вс украшала и оживляла своимъ присутствіемъ. ‘Хотя она и не всегда ладитъ съ здравымъ смысломъ, мы многое прощаемъ ей, и если-бы она удалилась, все утратило-бы свой очаровательный видъ, и міръ казался бы намъ пустыней’. ‘Нкоторыя, узкія и темныя головы (martwe i pospne) не долюбливаютъ ея, но мы смемся надъ ними и продолжаемъ увлекаться ею’. ‘Даже Правда съ улыбкой поручаетъ ей заботу о своемъ убранств и длается вслдствіе этого еще пріятне’. За то другая чародйка, родная сестра первой,— Глупость, весьма не безопасна: она производитъ самыя непріятныя чудеса и превращенія. Она вводитъ въ заблужденіе Душу, подавляетъ Разумъ и даже обманываетъ подъ часъ и самую Совсть. При ея приближеніи все измняетъ свой видъ. Амбиція превращается въ Славу, Пороки въ Добродтели, Наслажденіе въ Счастье, Месть въ Справедливость, Глупость въ Заслугу, Шарлатанство въ Ученость, Лицемріе въ Набожность и т. д. Когда она царитъ, голосъ справедливости и здраваго смысла заглушается, добрыя качества скромно сторонятся, Лесть, размахивая кадильницей, приближается къ трону и изображаетъ Общественное мнніе, Правительница, внимая ея голосу, опускается на лоно развлеченій и пороковъ….’
Таково вкратц содержаніе этой интересной аллегоріи Бродзинскаго. Нигд въ другомъ мст онъ не высказывается съ такою же обстоятельностью. Мы видимъ здсь человка, усвоившаго себ наряду съ принципами христіанства многія взгляды сенсуалистической философіи. Правда Бродзинскій признаетъ душу и совсть, какъ дары неба, душа и тло для него дв независимо существующія инстанціи {Очень интересное доказательство въ пользу существованія души независимо отъ тла Бродзинскій приводитъ въ курс эстетики (Pima, t. VI, стр. 38).}, и онъ ‘съ отвращеніемъ’ говоритъ о тхъ, кто отвергаетъ это, тмъ не мене онъ признаетъ безусловное господство ощущеній (zmysw), имющихъ ‘исключительное право входить въ сношенія съ иностранными государствами’. ‘Человкъ потому мыслитъ, говоритъ Бродзинскій въ другой стать {‘О exaltacyi і entyzyazmie’.}, что чувствуетъ и тмъ здраве чувствуетъ, чмъ здраве онъ мыслитъ’. ‘Такъ называемыя’ отвлеченныя мысли (понятія) въ большинств случаевъ, по его мннію, чистый призракъ, обманъ, ‘это цифры и нули, изъ которыхъ мы вычисляемъ фантастическія суммы’. Въ своихъ лекціяхъ ‘О stylu’ Бродзинскій прямо говоритъ: ‘вс наши понятія происходятъ отъ ощущеній, и только посл долгаго времени и посл продолжительнаго опыта люди стали употреблять отвлеченныя понятія вмсто конкретныхъ (zmysowych), т. е. тхъ, которыя образовались черезъ посредство ощущеній’ {Pisma, t. V. 172.}.
Въ душевной жизни человка Бродзинскій различаетъ дятельность ума, чувства и фантазіи. ‘Гд кончаются границы разума, говоритъ онъ, тамъ начинаются чувство и фантазія’ {Ibid. VI, 3.}. Слдуетъ, впрочемъ, замтить, что Бродзинскій никогда не входилъ въ подробное изложевіе своихъ психологическихъ воззрній и не подвергалъ ихъ правильной научной обосновк, а потому невозможна и для насъ правильная научная ихъ оцнка. Въ общемъ однако можно замтить, что психологическія понятія Бродзинскаго довольно сбивчивы, свидтельствуя тмъ о нефилософскомъ склад его ума и недостаточности научной подготовки. Везд сказывается у Бродзинскаго стремленіе разршить самые сложные философскіе вопросы съ помощью здраваго смысла и въ согласіи съ ученіемъ христіанской догмы. Поэтому въ его взглядахъ и встрчаются зачастую прямыя противорчія и несообразности. Такъ, напр., кром указаннаго уже нами дленія душевной жизни человка на дятельность ума, чувства и фантазіи, мы находимъ и иное дленіе въ его стать ‘О krytyce’. ‘Въ природ, говоритъ онъ, мы видимъ мудрость, добро и красоту. Въ такихъ чертахъ проявляется намъ Богъ, и точно такими же душевными силами надлилъ онъ насъ, для того, чтобы мы могли постигать его и приблизиться къ нему. Онъ далъ намъ для этого разумъ, волю и чувство.
‘Назначеніе разума — исканіе истины, особеннымъ свойствомъ нашей воли является стремленіе длать добро, спасительная особенность нашего чувства сказывается во вкус къ прекрасному’ {Pima, V, 530. Ср. ниже.}.
Въ философскихъ вопросахъ проявляется та же христіанская точка зрнія врующаго человка, скромнаго мыслителя, но воодушевленнаго поэта, всюду видящаго красоту, руку Зиждителя.
Міръ для Бродзинскаго полонъ невдомыхъ предопредленій и предначертаній божественнаго Промысла {О судьб, о Предопредленіи и Провидніи Бродзинскій говоритъ очень часто. Чит. его ‘Pima’, t. VI, 7, 26, 27, 30, 32—33, 35, 48 t. VIII, 54, 56—7 и т.д}.
‘Существуетъ одна всеобщая причина, непоколебимая, сама по себ существующая, и вокругъ которой совершаются вс эти перемны, все это движеніе, для нея шумъ, грохотъ и борьба различныхъ элементовъ — такая же гармонія, какъ для насъ согласное соединеніе различныхъ частей одной машины. Таинственный, непонятный, невдомый посланецъ предписаній свыше творитъ и разрушаетъ, приноситъ и забираетъ, мертвитъ и оживляетъ все, и во всемъ усматривается воля Творца неба и земли.
‘Человческая исторія, а также и натуральная, представляютъ намъ рядъ случаевъ, столкновеній и проч., изъ которыхъ мы длаемъ извстные выводы, и эти выводы становятся нашими знаніями, но въ то время, какъ человческія дла свидтельствуютъ только о слабости и бренности нашей, природа повсюду указываетъ могущество и мудрость’. ‘Въ природ повсюду мы видимъ совершенство, а человкъ — только стремленіе къ нему. Природа въ своихъ путяхъ неизмнна и врна сама себ, а люди даже въ своемъ стремленіи къ совершенству неодинаковы, они подвержены ошибкамъ, заблужденіямъ и проч.’.
Бродзинскій признаетъ совершенствованіе, прогрессъ человчества и изученіе исторіи этого совершенствованія считаетъ очень важнымъ, потому что она указываетъ ошибки въ прошломъ и предостерегаетъ отъ новыхъ, вся бда только въ томъ, что исторія разрабатывается слабой человческой рукой, подверженной ошибкамъ, а чтобы понимать исторію правильно, ‘необходимо быть судьею и историка, и людей, нужно понимать общество въ отношеніи къ природ и Богу’ {Ср. ‘О powoaniu modziey akademickiej’, id. стр.}. Исторія, изучаемая такимъ образомъ, облегчитъ намъ возможность самаго главнаго и самаго широкаго вывода,— что ‘на этой земл идетъ непрерывная борьба между добромъ и зломъ, но это зло есть нчто постороннее, случайное, оно можетъ одерживать только частныя, временныя побды, а въ общей гармоніи оно не иметъ мста {Тоже говоритъ Бродзинскій и въ своей рчи ‘О powoaniu modziey’.}, во-вторыхъ, въ этой борьб двухъ началъ — добраго и злого, всмъ и всегда руководитъ рука Провиднія, котораго помощниками являются вс добрые люди, а злые часто бываютъ невольнымъ орудіемъ его, что ни одинъ добрый поступокъ не пропадаетъ, но живетъ вчно и приноситъ добрые результаты, что если отдльныя личности заблуждаются, падаютъ духомъ и исчезаютъ, то цлое человчество никогда не умираетъ, оно живетъ и совершенствуется, наконецъ,— что въ исторіи человчества такъ же, какъ и въ природ, должно признавать неизбжность предопредленій, непостижимыхъ для насъ’ {Pisma, t. V, 56—57.}.
Всюду Бродзинскій видитъ поразительно чудный порядокъ въ мірозданіи, необыкновенную гармонію. Все иметъ свою причину и опредленную цль. ‘Богъ не создалъ безцльно ничтожнйшей пылинки’ {Ibid. t. VI, 92.}, и ни одна пылинка не пропадаетъ даромъ. ‘Сколько повсюду контрастовъ между жизнью и смертью, между тмъ, что нравится, и тмъ, что отталкиваетъ, между великимъ и ничтожнымъ. Изъ разлагающихся тлъ, отвратительныхъ и для обонянія, и на вкусъ, выростаютъ прекрасные цвты, вкусные плоды, исчезаетъ зерно, и на его мст выходятъ изъ земли зеленые побги, колышутся полные колосья, свидтельствуя о воскресеніи изъ мертвыхъ’ И во всемъ видна материнская опека, забота о род людскомъ, направляющая даже вс ужасы природы на его пользу.
‘Вс эти силы природы, вчно борющіяся между собой, соединены премудрымъ Промысломъ, направлены на дла добродтели и ведутъ къ возвышенному ‘.
Такимъ образомъ Бродзинскій, какъ мы видимъ, признаетъ вмст съ Кантомъ оба рода цлесообразности: и субъективную, которая постигается безъ помощи познанія, мгновенно, вызывая чувство удовольствія,— и объективную цлесообразность, устанавливающую полезное (‘das Zweckmssige’) съ помощью разсужденія. Телеологическое чувство Бродзинскаго проявлялось по отношенію къ явленіямъ природы въ смшеніи этихъ обоихъ родовъ. Онъ полагаетъ напр., что даже вулканы существуютъ въ интерес человчества. Такъ напр., вулканъ Этна вчно дышетъ пламенемъ и никогда не утихнетъ, потому, что природа ‘ради спокойствія Европы должна держать его всегда открытымъ и никогда не погаситъ огня. Гора продолжаетъ роста, хотя изверженія и не прекращаются. Огромныя пространства земли образовались теперь изъ лавы, вытекшей изъ Этны, на нихъ теперь кипитъ жизнь, произрастаетъ богатая растительность. Такъ-то природа даже въ своихъ ужасныхъ проявленіяхъ благодтельна и не забываетъ соединить ихъ съ прекраснымъ. Окрестности вулкана представляютъ восхитительный видъ: внутри адъ, а поверхность покрыта цвтущей растительностью’ {Pisma, VI, 32.}. Запахъ сры такимъ образомъ умряется благоуханьемъ цвтовъ. Гармоническое сочетаніе въ природ ‘ужасовъ’ и красоты должно, по мннію Бродзинскаго, каждаго приводитъ въ восторгъ и увлекать.
Въ общемъ чмъ ‘ужасне’ природа, тмъ боле, думаетъ Бродзинскій, она и благодтельна, и прекрасна. ‘Разв нельзя этого сказать о наводненіяхъ Нила, Волги и другихъ ркъ?’ Все ужасное въ природ по его мннію не только полезно человку, не только служитъ цлямъ красоты, но и возвышаетъ человка умственно и нравственно. Созерцаніе различныхъ ужасовъ и опасностей, разсянныхъ въ природ, укрпило въ человк сначала тло, а потомъ и духъ. Борьба съ природой необходимо должна была развить не только физическія, но и моральныя силы его: сначала онъ пріобрлъ отвагу, изъ нея вышло презрніе къ смерти, жажда славы — ‘эти первыя проявленія души, созданной для безсмертія’ {Pisma, t. VI, 23.}.
Созерцаніе ужасовъ природы напоминаетъ человку о добродтеляхъ, наводитъ его на благочестивыя мысли {Въ подтвержденіе этого мннія Бродзинскій приводитъ разсказъ о землетрясеніи въ Лиссабон, когда жители города, друзья и враги, богатые и бдные, старые и малые,— вс бросались въ объятья другъ другу, длились пищей и платьемъ. Лиссабонское землетрясеніе произвело дйствительно сильное потрясеніе въ умахъ современниковъ, объ этомъ мы имемъ указанія въ ‘Dichtung und Wahrheit» Гте. Вольтеръ написалъ по этому же поводу ‘Le po&egrave,me sur le dsastre de Lisbonne’ и въ одномъ изъ писемъ говоритъ, что землетрясеніе должно бы научить людей не преслдовать другъ друга: ‘въ то время, какъ одинъ собирался сжечь другого, земля поглотила обоихъ’ (Г. Геттнеръ ‘Ист. фр. лит.’ т. II, стр. 141).}.
Въ мір происходитъ цлый рядъ превращеній. Все перемнно и непостоянно, кром Бога. Даже свтила небесныя не представляютъ исключенія. Правда, мы не видимъ ихъ уничтоженія, они по прежнему сіяютъ своимъ ровнымъ блескомъ, но кто же знаетъ, кром Предвчнаго, что было въ прошломъ, что будетъ завтра?!
‘Быть можетъ, думаетъ Бродзинскій, и это великолпное небо, этотъ куполъ, усянный звздами, тоже дряхлетъ и разрушается.
‘Возвышенно говоритъ объ этомъ Псалмопвецъ: ‘небо риза Господня, ее когда-нибудь Богъ употребитъ на что-нибудь, свернетъ ее снова, какъ старую изорванную завсу, измнитъ, какъ захочетъ, Онъ же одинъ вченъ и неизмненъ’ {Pisma, VI, 34.}.
Человку остается безропотно возложить все упованіе на Бога. ‘Онъ надлилъ насъ разумомъ, волей и чувствами, и съ ихъ помощью мы можемъ познавать Его какъ, Онъ объявляется намъ въ природ въ своихъ свойствахъ: въ добр, красот и справедливости. Первымъ занимается этика, логика и метафизика изучаютъ Его въ справедливости, о прекрасномъ трактуетъ эстетика’ {Это дленіе тоже заимствовано у Канта. Чтгт. его ‘Критику сужденія’ (Мы пользовались французскомъ переводомъ J. Barni: ‘Critique du jugement suivie des observations sur le sentiment du beau et du sublime’, Paris. 1846, t. Il, чит. стр., 14, 45, 233—299).}.
‘Но что бы мы ни изслдовали, необходимо твердо помнить, что только помыслы, опирающіеся на религію, возносятся къ Нему и длаютъ насъ достойными Бога Вра въ Бога возвратитъ утраченный рай… Призваніе человка заключается въ томъ, чтобы жить и совершенствоваться въ дух гуманности и Бога’ {Pisma, t. VI, 99.}.
‘Религія не людьми изобртена, это священное чувство вмст съ душою принесъ человкъ съ неба’. Она принимаетъ у различныхъ народовъ разныя формы, но содержаніе ея всюду одно. Она можетъ быть искажена, можетъ быть преслдуема, но такое состояніе не можетъ долго длиться, и люди возвращаются къ правд и простот, которыя заключаются ни въ ‘мудрствованіяхъ’ французскихъ энциклопедистовъ, ни ‘въ темныхъ, непонятныхъ блужданіяхъ нмецкой метафизики’. Божественная истина очень проста и понятна, искать ее надлежитъ только въ религіи.
Бродзинскій выступаетъ противникомъ философіи ‘вка просвщенія’ и съ удовольствіемъ отмчаетъ тотъ фактъ, что многіе философы XVIII вка, почитаемые въ свое время за верхъ совершенства и говорившіе съ сожалніемъ о Шекспир и Данте, какъ о варварахъ, теперь совершенно забыты, и религія вновь утоляетъ сердца алчущихъ и жаждущихъ правды’ {Ibid. t. VI, 135.}. Въ другомъ мст о нихъ же Бродзинскій говоритъ:
‘Французамъ казалось, что такъ же легко быть философомъ, какъ и остроумнымъ поэтомъ…. Какъ поэзія раньше искала достоинствъ въ остроуміи и придуманности, такъ и философія старалась затмъ объяснить величайшее назначеніе человка и его достоинство доводами здраваго смысла и сенсуализма…. Локкъ и Гоббесъ длались первыми представителями этого ученія….. но главнымъ образомъ оно распространилось во Франціи, гд нашло подготовленную вками воспріимчивую почву. Легко понять, что религія, высокія стремленія и надежды не могли имть мста тамъ, гд истина ограничена была узкой областью ощущеній и непосредственнаго опыта…. Въ это время у нихъ ослабло и затмъ совсмъ исчезло чувство нравственности….. вс нравственныя понятія, какъ невидимыя и неощущаемыя, считались химерой и были всмъ чужды. Нравственность свелась на простую ловкость и расчетливость. Вс чувства, занятыя чмъ-нибудь нематерьяльнымъ, считали болзнью или причудой ума. Честь, самопожертвованіе считались увлеченіями, происходящими отъ предразсудка или отъ особенностей физической организаціи’ {Ibid. t. IV, 260—262.}.
Точно также, какъ французовъ за ихъ сенсуализмъ, порицаетъ Бродзинскій и нмцевъ за ихъ крайности и туманность метафизики, которой Бродзинскій ршительно не признавалъ и не понималъ. На философію онъ смотрлъ не какъ на науку, а какъ на дло личной потребности {Ibid. t. VII, 51.}. Объ этомъ можно судить и изъ его статьи о Ре изъ Нагловицъ, писател, котораго оно особенно хвалитъ за его разумную житейскую философію. ‘Есть, говоритъ онъ въ этой стать, философія природная и искусственная — наука жизни и школьной учености, одна только все знаетъ, другая уметъ и поступаетъ (umie i czyni). Природная философія учитъ пользоваться временемъ, а искусственная тратитъ его ни на что. О природномъ философ мы говоримъ: онъ философствуетъ, о другомъ,— что продаетъ философскія свднія за доброе слово или за деньги’.
Философіи нельзя учить, по мннію Бродзинскаго, передавая ее на память: ее нужно имть въ сердц. Вся сила не въ книжкахъ, а пониманіи самого дла. Существуетъ одна книга, та, которую раскрылъ намъ самъ Богъ,— природа {Ср. id. въ рчи ‘О powoaniu modziey akademickiej‘, Pima, t. VIII. 40—82.}. Мыслить и жить это значить быть философомъ, философія заключается не только въ системахъ и опредленіяхъ. Почти каждый человкъ иметъ свою опредленную философію, хотя бы она заключалась въ однихъ афоризмахъ и пословицахъ. Семь мудрецовъ Греціи не оставили, вдь, иной…. Такую безыскусственную естественную философію жизни легко согласовать и съ религіей. Бродзинскій говоритъ:
‘By cichym filozofem, atwo z wiar sprosta,
Ale chcie nim zasyn, atwiej bazniem zosta’ (I, 254).
Бродзинскій является такимъ образомъ противникомъ патентованной философіи, за деньги торгующей своей мудростью съ высоты академической каедры, онъ признаетъ каждаго мыслящаго человка философомъ и выше всего цнитъ практическую, житейскую мудрость.
При всей своей религіозности Бродзинскій однако, какъ масонъ, не былъ фанатикомъ. Противъ увлеченій религіознаго фанатизма онъ высказывается весьма часто. Фанатизмъ онъ считаетъ порожденіемъ религіозной или политической экзальтаціи, которая въ свою очередь есть слдствіе необузданности чувствъ, не управляемыхъ разумомъ. Фанатизмъ, говоритъ онъ въ одномъ мст, есть чувство, поддавшееся фантазіи и оставленное здравымъ смысломъ {Pisma, t. I, 231, t. IV, 327, t. VI, 19, 128, t. VIII, 51.}. Къ іезуитамъ Бродзинскій относится съ нерасположеніемъ {Онъ говоритъ о нихъ: ‘Ani kasty kapanw wschodnich, ani Jezuici, ani filozofowie greccy, ani professorowie w Niemczech, ani nauczyciele…. z Paryu… nie mog by piastunami tego ognia, ktry jest dusz, caego narodu’ (чит. ero ‘O lit. polskiej’).}, раздляя въ этомъ случа настроеніе, общее всмъ масонамъ {Когда іезуиты были изгнаны изъ Россіи, польскіе масоны выражали свой восторгъ между прочимъ такими стихами:
‘Wygnano otrw z stolicy,
Rozum odzyska swe prawa,
Moc Alexandra prawicy
Ten mu przywilej nadawa’ (Ks. St. Zaski ‘O Masonii w Polsce’, 1889, стр. 196).}. Духовенство однако Бродзинскій, повидимому, уважалъ, въ его курс литературы мы находимъ какъ-бы порицаніе Красицкому за его ‘Монахомахію’, въ которой Бродзинскій видитъ результатъ вліянія философіи ‘вка просвщенія’
Таковы были философскія и религіозныя воззрнія Бродзинскаго.

II.

Въ связи съ философскими и религіозными взглядами Бродзинскаго находятся и главныя положенія его эстетики. Его лекціи по эстетик, читанныя въ университет, въ особенности первая ихъ часть, содержащая общія теоретическія положенія, сохранились въ довольно исправномъ вид, она для насъ и важне, вторая часть, боле практическаго содержанія, дошла до насъ въ отрывочныхъ замткахъ о архитектур, поэзіи, живописи и проч. {Курсъ эстетики напечатанъ въ 6-мъ том познанскаго собранія сочиненій Бродзинскаго.}.
Сюда же слдуетъ отнести отрывокъ, касающійся психологіи творчества: ‘Myl’ {‘Pisma’, t. VII, 282—287.}, нкоторыя статьи изъ курса литературы: ‘О naladowaniu natury’, ‘Powoanie poezyi’, ‘Stosunek poezyi do religii’, а также статью ‘О tragedji’ {Ibid. V, 316, 324, 376—424.}, теоріи же драматическаго искусства посвящены нкоторыя мста изъ разсужденія ‘О romant. i klass.’, а также статья ‘О Barbarze’, трагедіи Фелинскаго {‘Pam. Warsz.’ 1820, XIX, 579—588.}. Своего рода ‘Ars potica’ — это обширная поэма Бродзинскаго ‘Роezya’, начатая имъ еще въ 1816 году, а оконченная въ начал 20-хъ годовъ, т. е. посл напечатанія статьи ‘О romant. і klass.’ {Появлялась эта поэма отрывками въ ‘Pam. Warsz.’, IV, 85, 456, XX, 179 и въ ‘Pam. Nauk.’, t. I, 1819 г., 22—27.}, и представляющая стихотворное изложеніе его литературныхъ и эстетическихъ взглядовъ, имъ же посвящена и небольшая драматическая сцена ‘Pikne sztuki’, напечатанная въ театральномъ ‘Ежегодник’ за 1816 — 1817 годъ.
Первая, вступительная, глава курса эстетики Бродзинскаго посвящена вопросу о томъ, что такое эстетика, когда она появилась, какое мсто занимаетъ въ ряду другихъ человческихъ способностей и знаній.
‘Гд оканчиваются границы разума, тамъ, говоритъ Бродзинскій, начинается область чувства и фантазіи’. Въ этомъ пункт, по его мннію, и граничатъ философія и поэзія.
Гармонія между разумомъ, чувствомъ и фантазіей есть идеалъ человческаго совершенства. Просвщеніе ума только тогда и заслуживаетъ уваженія, когда оказываетъ благотворное вліяніе на нашъ характеръ, дорога къ голов должна проходить черезъ сердце. Совершенствованіе одинаково нашего ума и нашего характера есть величайшая задача. Видть добро и быть въ состояніи исполнить то, что мы признаемъ благомъ — въ этомъ все наше достоинство. Легчайшимъ способомъ, по мннію Бродзинскаго, приводитъ къ этому наука о прекрасномъ.
Богъ украсилъ міръ физическій и нравственный неувядающей красотой, и человкъ путемъ постиженія прекраснаго познаетъ добро и мудрость въ мірозданіи, доходитъ до познанія своего призванія. Красота возвышаетъ человка нравственно, она жe длаетъ боле пріятною его жизнь. ‘Разумъ знаетъ, какимъ долженъ быть человкъ, указываетъ и дорогу къ совершенству и связанному съ нимъ счастью, но не можетъ дать достаточно силъ пройти этой дорогой, полной, страданій и непріятностей’.
Изящныя искусства облегчаютъ по мннію Бродзинскаго тяжелый жизненный путь, усыпаютъ его цвтами. Искусство беретъ идеалъ найвысшей красоты, также, какъ и идеалъ совершенства, изъ жизни и представляетъ его намъ за образецъ для подражанія.
‘Какъ красоты природы развиваютъ и совершенствуютъ нашу фантазію, такъ впечатлнія, почерпаемыя въ идеал человческаго совершенства образуютъ впослдствіи характеръ. Созерцая прекрасное въ природ, точно также, какъ въ человческомъ поведеніи, вс мы безъ изъятія чувствуемъ увлеченіе (uniesienie) ‘ Это возвышаетъ насъ духомъ и ведетъ къ совершенствованію. Разумъ неспособенъ производить такое благородное и возвышенное вліяніе. Истина должна быть не только познана, но и воспринята сердцемъ, а къ сердцу легче и скоре всего находятъ дорогу изящныя искусства. Вслдствіе чего и поэтомъ можетъ быть только человкъ чувствительный, сердечный, ему всего доступне поэтическое настроеніе.
‘Miosne tylko oko wzajem mio wznieca,
Tkliwym tylko na wzdiki muza si zaleca
Wszystko pikne pi w duszy, gdy mioci sia
Mocniejszem serca biciem lutni nie zbudzia’,
говоритъ Бродвинскій въ своей поэм,Poezya’.
Кто не знаетъ дороги къ сердцу, кого не трогаютъ произведенія чарующей фантазіи, тотъ никогда не будетъ поэтомъ.
‘Ternu, со ywszy ogie tchnie w wiata przestrzeni,
Przysdzili bogowie i lutni i pienie
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Wszystko co yje, kocha, а co kocha,— nuci,
Mio pieniem, а pienie mioci si cuci’.
Всюду мы видимъ въ мір любовь, и самъ Фебъ подчиняется ея вліянію и смется надъ тми, кого не согрваетъ огонь чистой любви. Любовь и поэзія — дары неба, услаждающіе печальную жизнь человка. Всегда и во всемъ они оказываютъ другъ на друга вліяніе. Пиндаръ научился поэзіи у Миртиллы, Фебъ — у Піэридъ. Поэтъ творитъ чудеса, если съуметъ затронуть струны сердца.
‘Jak jedeu rys w obrazie dokonywa cudu,
Tak wiersz panuje, kiedy trzyma serce ludu,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Tak gdzie mio lub sztuka do serca trafia,
Wzniose czucia si budz, mdleje dika sia’ 1).
1) ‘Pima’, t. I, ‘Poezya’, 45—49. Cp. ‘Pam. Warsz.’ 1816, IV, 86, 88. Здсь мы находимъ первую редакцію этой поэмы, довольно несхожую съ той, въ какой напечатана поэма въ познанскомъ изданіи сочиненій Бродзпискаго г. Дмоховскимъ, пользовавшимся автографами самого поэта. Вроятно, Бродзинскій поправлялъ свою поэму неоднократно, и потому въ послдней своей переработк она представляетъ иногда значительныя видоизмненія. Такъ, напр., въ редакціи Дмоховскаго мы читаемъ:
‘Niech nawieki krain poetw zaniecha,
Kto nie zna krain prawdy, komu obce serce’ (t. I, 46),
а въ ‘Pam. Warsz.’, стр. 86:
‘Zua tajniki serc ludzkich, to jest wieszcza cecha,
piewak co ludzi nie zna, niech rymu zaniecha’.
Мы будемъ говорить объ этомъ еще въ другомъ мст, теперь же намъ важна только послдняя редакція поэмы.
Чувство красоты, стремленіе къ прекрасному влило въ насъ, какъ думаетъ Бродзинскій, вчно пекущееся о насъ Провидніе. ‘Искусство, какъ и религія, одинаково имютъ божественное происхожденіе’, но своимъ развитіемъ и совершенствованіемъ искусство обязано религіозному чувству {‘Mio i poezya s przybytki wite’, ‘Poezya’, I, 46.}.
Опредленіемъ самой сущности прекраснаго Бродзинскій не занимается, относя повидимому этотъ вопросъ къ тмъ ‘субтильнымъ тонкостямъ’ нмецкой философіи, на которыхъ по его мннію не стоитъ останавливаться {Понятіе о прекрасномъ, коренной вопросъ эстетики, подвергалось многочисленнымъ изслдованіямъ, начиная отъ Баумгартена и Канта и до нашихъ дней. Объ этомъ чит. книгу Lotze, ‘Geschichte der Aesthesik ia Deutschland’, Mnchen, 1868, а также докторскую диссертацію проф. Троицкаго: ‘Нмецкая психологія въ текущемъ столтіи’, М. 1883 г. Изъ современныхъ работъ укажемъ на труды молодого безвременно скончавшагося ученаго Gujau: ‘Le plaisir du beau et le plaisir du jeu, d’apr&egrave,s l’cole de l’volution’, также его ‘Современная эстетика’ въ рус. перевод Чудинова, ‘Пантеонъ литерат.’ 1889—1890 г.), Fechner’а ‘Vorschule der Aesthetik’. Изъ русскихъ ученыхъ, кром замчательныхъ работъ Н. Чернышевскаго по эстетик, слдуетъ отмтить книгу г. Вл. Велямовича: ‘Психо-физіологическія основанія эстетики’, Спб. 1877, а также статьи гг. Оболенскаго, Арсеньева, Гольцева.}.
Но отъ прекраснаго Бродзинскій отличаетъ пріятное и возвышенное. Прекрасно то, что нравится какъ нашимъ чувствамъ, такъ и разуму, пріятное воспринимается только чувствами. Въ пониманіи сущности прекраснаго, а также и возвышеннаго Бродзинскій повидимому слдовалъ за Кантомъ, который признавалъ субъективность сужденій о прекрасномъ {Объ этомъ чит. Н. Lotze, ‘Geschichte der Aesthetik in Deutschland’, Mnchen, 1868.}, но не вполн, какъ это мы увидимъ ниже.
Весь міръ красоты, думаетъ Бродзинскій. постигается исключительно при помощи звуковыхъ и свтовыхъ ощущеній. Ухо и глазъ — это два посредника, посредствомъ которыхъ нашъ умъ пріобртаетъ вс представленія, и которые оказываютъ наибольшее вліяніе на вс наши душевныя движенія: а чувства, доставляющія намъ пріятность — обоняніе, вкусъ, осязаніе, общи съ животными и не зависятъ отъ нашего ума {‘Pisma’, t. VI, ‘Kurs estetyki’, стр. 11.}.
Возникновеніе искусствъ Бродзинскій объясняетъ совершенно въ дух Аристотеля. ‘Природа, вливъ въ насъ любовь къ прекрасному, сдлала только первый шагъ. Она предписала затмъ подражать ему (naladowa si)’ {Ibid. 12, 16. Op. Aristotelis, ‘ ‘, Lipsiae, СІCІCСССІІ, гл. IV, 1, 2 и т. д. (стр. 9).}. Но на этомъ, конечно, нельзя еще остановиться.
Уже Аристотель, считавшій стремленіе къ подражанію врожденнымъ качествомъ человка, отличающимъ его отъ другихъ животныхъ, распространялъ свое понятіе » и на сферу возможнаго, а не ограничивалъ его областью дйствительныхъ формъ. ‘Задача поэта, говоритъ Аристотель, не въ представленіи дйствительности, но въ указаніи, какимъ образомъ можетъ что-либо случиться, и что возможно согласно съ вроятностью и необходимостью’ {Ibid. гл. IX, 1, стр. 24.}. Онъ указываетъ напр., что Софоклъ изображалъ героевъ такими, какими они могли быть, а Эврипидъ — какими они были {Ibid. гл. XXV, 12, стр. 72. Подобные взгляды высказываетъ уже и Сервантесъ въ своемъ знаменитомъ ‘Донъ-Кихот’.}. Поэтъ, пользуясь матерьяломъ, взятымъ изъ дйствительности, украшаетъ, облагораживаетъ его, идеализуетъ. Аристотель, какъ это объяснилъ уже Лессингъ {Lessing’s ‘Нашburgische Dramaturgie’, erlutert von dr. F. Schrter und dr. R. Thiele. Halle, 1877.}, требовалъ не только врнаго подражанія природ, но и украшенія, идеализированія избранныхъ имъ естественныхъ предметовъ {Лессингъ подробно объясняетъ, въ чемъ заключается смыслъ словъ Аристотеля — ‘врно’, ‘украшеніе’ и т. д. Задача искусства заключается въ типическомъ возсожданіи предметовъ или ихъ различныхъ соединеній съ такою ясностью и точностью, какія только допускаются ощущеніемъ, которое они должны произвести.}.
Бродзинскій силится стать на ту же почву. Онъ говоритъ, что человкъ не удовлетворился бы точнымъ воспроизведеніемъ природы, ея рабской копировкой. ‘Изъ образовъ, полученныхъ при помощи чувственныхъ воспріятій и изъ чувствъ фантазіи, въ согласіи съ здравымъ смысломъ человкъ беретъ, что есть самаго прекраснаго въ природ, и создаетъ совершенство идеала, которое не допускаетъ рабски копировать природу, но требуетъ творить по подобію правды и но приближенію къ идеалу. Такъ возникли изящныя искусства въ истинномъ значеніи этого слова’ {Pisma, t. VI, ‘Estetyka’, стр. 17.}. Бродзинскій не объясняетъ однако истинной задачи произведеній искусства, такимъ образомъ понимаемаго, совершенно повидимому игнорируя прекрасныя объясненія къ Аристотелю Лессинга, которыя однако должны были быть извстны Бродзинскому.
Искусство по мннію Бродзинскаго иметъ не только цли забавы, но преслдуетъ многія нравственныя цли, должно быть полезно человку {Въ этомъ Бродзинскій повторяетъ Горація:
‘Aut prodesse volunt, aut delectare potae,
Aut simul et jucunda et idonea dicere vitae.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Omne tulit punctum, qui miscuit utili dulce,
Lectorem delectando, pariterque monendo’.
(‘Ars potica’).}. Въ изложеніи изящныхъ искусствъ Бродзинскій, какъ и всегда, избираетъ средній путь. Онъ не хочетъ пускаться въ тонкія отвлеченныя умствованія, какъ это длаютj нмцы, хотя и полагаетъ, что они глубже другихъ вникнули въ сущность предмета, и совтуетъ каждому, кто составилъ уже себ собственное мнніе, прочитать сочиненія знаменитыхъ нмецкихъ изслдователей-эстетиковъ: Зульцера, Эбергарда, Шлегеля, Канта, Рихтера, Шиллера, Гте.
Въ своемъ изложеніи Бродзинскій старается ‘общія правила вкуса’ согласовать по возможности съ изслдованіемъ и примнить ихъ къ польскимъ писателямъ, не пускаясь при этомъ въ теоретическія подробности, которыя требовали бы ‘большей подготовленности слушателей’. Бродзинскій старается въ своемъ курс достигнуть того, чтобы ‘т, которые слушаются только указаній одного разума, вступили въ область чувствъ и фантазіи, и наоборотъ, чтобы т, которые шли въ литератур только дорогою фантазіи и чувствъ, побольше проникались размышленіемъ’. Изъ современныхъ эстетиковъ ему нравятся боле другихъ произведенія французовъ: Кератри, Масьяса, Катръ-Меръ-Кенси, хорошо знакомыхъ съ нмецкой и англійской литературой и придавшихъ нмецкому глубокомыслію французскую ясность ума {‘Pisma’, t. VI, ‘Kurs estetyki’, стр. 4—6.}.
Во многихъ своихъ взглядахъ Бродзинскій держится философіи Канта, одно изъ изслдованій котораго: ‘Ueber das Schne und Erhabene’ повидимому послужило главнымъ пособіемъ для главы его эстетики, посвященной тому же вопросу, а поздне это произведеніе было прямо переведено Бродзинскимъ для альманаха ‘Jutrzenka’, вышедшемъ въ 1834 году {Въ списк сочиненіи Бродзинскаго, сдланномъ самимъ авторомъ и напечатанномъ Дмоховскимъ, статья ‘Pikno i wznioso’ отнесена къ 1825 г. и названа прямо переводомъ изъ Канта (‘Bibl. Warsz.’ 1870, 225).}.
Кантъ, какъ извстно, признавалъ эстетическое и телеологическое чувство какъ бы средней способностью, какъ бы соединительной чертой между умомъ и волей. Предметъ ума — есть истинное, среда его — природа и естественная необходимость, воля стремится къ добру, ея стихія — свобода.
Эстетическое чувство, но мннію Канта, относится къ тому, что является посредникомъ между истиною и добромъ, между правдою и свободою. Это и есть прекрасное, законченность, совершенство. Эстетическое чувство, отличаясь и отъ умственныхъ способностей, и отъ воли, не иметъ ни практическаго, ни теоретическаго характера. Это вполн своеобразное проявленіе нашей душевной организаціи, нашей субъективной художественной телеологіи (какъ чувства законченности, совершенства). Но оно иметъ то общее съ волей и разумомъ, что дйствуетъ на этой чисто-субъективной основ {Lotze въ своей ‘Geschichte der Aesthetik in Deutschland’ считаетъ главной заслугой Канта признаніе этой субъективности чувства прекраснаго.}. Подобно тому, какъ разумъ устанавливаетъ истинное (по Бродзинскому — ‘постигаетъ’), а воля — доброе, эстетическое чувство опредляетъ прекрасное {Объ этомъ чит. указанный уже нами трудъ Канта: ‘Critique du jugement’, trad, par J. Barni, Paris, 1846, стр. 14, 97—98, и т. д. О прекрасномъ чит. новую работу Arthur Seidl: ‘Zur Geschichte des Erhabenheitbegriffes seit Kant’, Leipzig, 1889.}.
Но Бродзинскій расходится съ Кантомъ въ пониманіи абсолютно прекраснаго. По его мннію красота существуетъ сама по себ въ природ, это одно изъ свойствъ Бога, въ какихъ онъ является человку. Въ мір существуетъ гармонія, въ цломъ понятная только для всемогущаго Бога, но онъ надлилъ насъ способностями, дающими намъ возможность уразумвать, постигать красоту, точно также какъ и Добро и Премудрость. Но Канту же красота не присуща предмету, она — продуктъ эстетической потребности, какъ пространство и время — продуктъ теоретической чувственности.
Кантъ, а вслдъ за нимъ и Бродзинскій, различаетъ прекрасное отъ возвышеннаго. Что характеризуетъ прекрасное въ отличіе отъ возвышеннаго, такъ это чувство мира, спокойствія, гармоніи, которыя оно намъ сообщаетъ благодаря согласію, установившемуся между разумомъ и фантазіей. Возвышенное напротивъ охватываетъ, возбуждаетъ, волнуетъ насъ. Красота является только въ форм, возвышенное же сказывается въ несоразмрности формы и содержанія. Прекрасное успокаиваетъ насъ, возвышенное вноситъ смятеніе въ наши способности, оно ставитъ въ несогласіе разумъ, мыслящій безконечное, и воображеніе, имющее свои непереходимыя границы. Душевное волненіе, которое возбуждается у насъ звзднымъ небомъ, грозою, бурнымъ моремъ, не иметъ другого источника, какъ только столкновеніе, вызванное этими образами, между разумомъ, могущимъ измрять силы природы и небесныя разстояніи, и нашимъ воображеніемъ, которое не можетъ слдовать за разумомъ въ глубину безконечнаго. Если человкъ иметъ чувство высокаго, то это потому, что онъ самъ великъ силою своего разума. Если животное при великихъ явленіяхъ остается безчувственнымъ, то это потому, что его умъ не превышаетъ уровня его воображенія. Слдовательно совершенно справедливо говорятъ о возвышенномъ, что оно возвышаетъ душу. Въ чувств возвышеннаго человкъ оказывается безконечнымъ въ своемъ разум и конечнымъ, ограниченнымъ въ воображеніи {Изложеніе статьи о прекрасномъ чит. въ труд Альфр. Вебера: ‘Исторія европейской философіи’ (русскій переводъ), Кіевъ, 1882.}. Несоотвтствіемъ между силой фантазіи и безграничностью ума объясняетъ Бродзинскій и преобладающее въ его время меланхолическое и даже мизантропическое настроеніе поэтовъ. Они хотятъ жить чувствомъ, фантазіей, и не хотятъ понять величія и значенія всхъ ужасовъ и несовершенствъ въ мір нравственномъ и физическомъ. Это приводитъ ихъ въ меланхолическое настроеніе, характеризующее намъ поэзію Байрона, она выражаетъ столько возвышенныхъ чувствъ, ‘но мысль поэта еще не достигла истинной высоты’. ‘Это еще не орелъ, который взвился съ такимъ спокойствіемъ надъ страшной пропастью и такъ спокоенъ, когда направляетъ свой полетъ къ солнцу. Это поэтъ, который чуетъ, что человкъ не долженъ быть тмъ, чмъ онъ есть, но указать, къ чему онъ долженъ стремиться,— поэтъ не въ силахъ’ {‘Pima’, t. VI.}.
Красота по мннію Бродзинскаго относится больше къ вншнему міру чувственныхъ воспріятій, возвышенное — къ міру нравственному.
Возвышенное такъ же, какъ и прекрасное, всюду разсяно въ природ. Чувство возвышеннаго — это смшанное настроеніе, въ немъ заключаются разнообразныя чувствованія: замшательства, тревоги, радости, болзни.
‘Я не могу, говоритъ Бродзняскій, ясне изложить вамъ, но обращаюсь ко всмъ, кого оснила хоть разъ въ жизни истинно великая мысль, увлекъ благородный поступокъ, или кто былъ охваченъ величественнымъ зрлищемъ’. Такое душевное состояніе — лучшее доказательство того, что мы существуемъ на земл въ двухъ состояніяхъ. Тутъ ясно физическая слабость находится въ противорчіи съ нашей нравственной мощью. Нельзя же въ самомъ дл предположить, чтобы одинъ и тотъ же предметъ въ одно и то же время находился въ двухъ противоположныхъ состояніяхъ. Очевидно, думаетъ Бродзинскій, въ человк существуютъ дв натуры, и часто одна изъ нихъ находится по отношенію къ извстному предмету въ иномъ состояніи, чмъ другая {Ibid.}.
Покончивъ съ вопросомъ о прекрасномъ и возвышенномъ, Бродзинскій кратко говоритъ въ своемъ курс, о смшномъ, сатир, юмор.
Смшное все то, что свойственно человческой природ вслдствіе ея несовершенства, и что вызываетъ всеобщій добродушный взрывъ смха {Ibid. ‘Estetyka’, t. III, стр. 50.}. Вмст съ нмецкими эстетиками опредляетъ онъ сатиру, какъ выраженіе чувствъ, возникающихъ отъ сравненія несовершенства человческаго съ идеаломъ. Отличіе юмора отъ сатиры видитъ Бродзинскій въ томъ, что сатира можетъ быть холодна и равнодушна къ человку, а юморъ соединенъ съ самымъ глубокимъ чувствомъ {Ibid. стр. 53.}.
Взгляды Бродзинскаго на сатиру, идиллію и элегію, какъ роды поэтическаго творчества, заимствованы имъ у Шиллера {‘Ueber naive und sentimentalische Diohtnng’ (Schillers smtliche Werke, Stuttgart, 1874, стр. 1091—1118), статья написана въ 1795—1796 году.}, при этомъ въ переработк Бродзинскаго сказывается то обычное ему практическое направленіе его ума, о которомъ мы не разъ уже говорили. Философская сторона разсужденія Шиллера совершенно отсутствуетъ у Бродзинскаго. Шиллеръ опредлялъ сатиру, элегію и идиллію, какъ ‘три единственно-возможные роды сентиментальной поэзіи’ {‘…als die drei einzig mglichen Arten sentimentalischer Poesie’…. (Ibid, стр. 1107).}, и опредленіе этихъ родовъ выводилъ изъ общихъ положеній о наивномъ и сентиментальномъ, въ которыхъ онъ стремился выяснить свой художественный идеализмъ, сопоставивъ его съ художественнымъ реализмомъ Гте {I. Шерръ, ‘Шиллеръ и его время’, М. 1875, стр. 305.}. Для Бродзинскаго такая постановка была непонятна, и потому изъ одного разсужденія Шиллера, связаннаго единствомъ содержанія и мысли, онъ сдлалъ три статьи, разновременно написанныя и напечатанныя {Вліяніе Шиллера сказалось однако въ порядк появленія статей Бродзинскаго: точно такъ же, какъ Шиллеръ говоритъ сначала о сатир, а потомъ объ элегіи и идилліи, и Бродзинскій печатаетъ первой статью о сатир, а потомъ объ элегіи и идилліи.}. Статья о сатир была читана въ засданіи ‘Tow. przyj. nauk’ 25 сентября 1822 года и тогда же была издана школой Піаровъ {In — 8, стр. 56. Въ 1823 году статья эта появилась въ ‘Pam. Warsz.’ (‘Wyimki z rozprawy o satyrze’, No 1—2).}. Бродзинскій говоритъ въ ней о происхожденіи названія ‘сатира’, хотя окончательное ршеніе этого вопроса предоставляетъ другимъ ученымъ {‘Pam. Warsz.’ 1822, I, стр. 1.}, характеризуя этотъ родъ поэтическихъ произведеній, онъ вмст съ Шиллеромъ различаетъ два вида сатиры въ зависимости отъ того, какъ относится поэтъ — серьезно, или съ шутливой веселостью — къ разладу дйствительности и идеала, возникшему вслдствіе удаленія отъ природы {Hut. ‘Ueber naiv. u. sent. Dicht.’, ibid., стр. 1100. Cp. ‘Pam. Warsz. 1823, II, стр 11.}. Согласно съ такимъ дленіемъ группируетъ Бродзинскій и польскихъ сатириковъ, характеристик которыхъ онъ и посвящаетъ значительнйшую часть своей статьи {Бродзинскій съ восторгомъ отзывается о Красицкомъ, какъ о сатирик, упоминаетъ о сатир Яна Кохановскаго ‘Satyr i zgoda’ и первый подробно останавливается на произведеніяхъ Оналинскаго, которыя длитъ на четыре группы (‘Pam. Warsz.’ 1823, II, стр. 119). Касаясь сатирической дятельности Петровскаго, Венгерскаго, Нарушевича, Ципріана Годебскаго, онъ между прочимъ говоритъ объ этомъ послднемъ, что ‘онъ имлъ легкость стиха Венгерскаго и достаточный запасъ злостности Буало’. Въ заключеніе Бродзинскій упоминаетъ о сатир Горчишевскаго ‘Gotowalua sentymentalna’, написанной въ ложноклассическомъ тон.}. Отсутствіе сатиры въ польской литератур въ эпоху посл раздловъ Бродзинскій объясняетъ тмъ, что ‘общее несчастіе вызываетъ сожалніе, а не сатирическіе громы’. Такимъ образомъ статья о сатир въ сущности — историко-литературный очеркъ дятельности преимущественно польскихъ писателей. Такой же боле или мене характеръ иметъ и статья объ элегіи {‘Pam. Warsz.’ 1823, V—VI.}, хотя въ ней мы и замчаемъ и попытки теоретическаго изложенія своихъ взглядовъ. Бродзинскій однаго отступаетъ нсколько отъ Шиллера въ опредленіи того, что называется элегическимъ {Шиллеръ говоритъ: ‘Если поэтъ природу противуполагаетъ искусству, а идеалъ дйствительности такимъ образомъ, что представленіе природы и идеала становится владычествующимъ, а интересъ къ нимъ главнымъ ощущеніемъ, то такого поэта я называю элегическимъ’. Werke….. стр. 1101.}, и слдуетъ, какъ кажется, Гердеру между прочимъ въ признаніи романсовъ Британцевъ за элегическій родъ поэзіи {Чит. Р. Гаймъ: ‘Гердеръ, его жизнь и произведенія’, М. 1888, t. I, стр. 234. Ср. статью Бродзинскаго въ ‘Pam. W.’ 1823 (VII, 265).}, а также въ восхваленіи ‘Плача Іереміи’, отнесеннаго Гердеромъ, въ его сочиненіи ‘О дух еврейской поэзіи’, къ числу самыхъ благородныхъ и патріотическихъ видовъ элегіи {Ibid. t. II, стр. 181, ср. Бродзинскаго, ‘О элегіи’ (‘Pam. Warsz.’ 1823, VI, стр. 138—140).}. Подъ элегической поэзіей Бродзинскій разуметъ ‘такую чувствительность (tkliwo) сердца и спокойной души, которая не отвращаетъ насъ отъ людей и общественныхъ обязанностей, но еще прочне соединяетъ насъ съ ними, которая при помощи удачнаго изображенія человческихъ чувствъ длаетъ боле благородными наши чувства, длаетъ насъ боле чувствительными къ семь, къ родин, ко всему человчеству, религіи и природ’ {‘Pam. Warsz.’ 1823, V, 48.}. ‘Элегія, по мннію Бродзинскаго, изображаетъ въ равной мр и печальныя, и увлекательныя (roskoszne) картины, но только такъ, что ея радость оттняется нкоторой грустью, а грусть оживляется лучемъ радости’, Бродзинскій думаетъ, что слово ‘al’ не передаетъ понятія ‘элегія’, потому-что элегія выражаетъ и грустныя, и веселыя чувства, но такъ-какъ и въ томъ, и въ другомъ случа изображеніе этихъ чувствъ чуждо всякой бурной порывистости и криковъ, и элегія ‘изображаетъ только умиротворенныя чувства, радость прошедшую, грусть успокоенную’ {Ibid. 45.}, и только оживляетъ въ памяти прошлыя событія, ‘думаетъ’ объ образахъ прошлаго, то всего правильне называть элегію ‘думой’. ‘Элегія описываетъ не самые поводы, какъ напр. горе, утерю любимаго существа и т. д., для нея пріятно самое состояніе души въ уединеніи, среди деревенской обстановки, когда человкъ озираетъ пройденный имъ жизненный путь, вспоминаетъ и дурное, и злое, и затмъ поддается возникающимъ и охватывающимъ его мечтамъ’. Въ такія минуты душа человка вполн спокойна, его слезы чисты, какъ роса, вздохъ такъ же легокъ, какъ зефиръ. Такое состояніе души Бродзинскій называетъ задумчивостью (dumanie) и полагаетъ, что имъ преимущественно и характеризуется народная поэзія всхъ славянъ и въ особенности южноруссовъ, ‘поэзія которыхъ почти исключительно состоитъ изъ думъ’ {Ibid. 46}. Вообще языку славянъ, но мннію Бродзинскаго, особенно присущъ элегическій тонъ {Ibid. 52.}. Въ свойственномъ нашему сердцу влеченіи къ грусти Бродзинскій видитъ доказательство временности пребыванія нашего на земл, эта тоска сожалній и воспоминаній — есть доказательство нкогда боле совершеннаго нашего бытія {Ibid. 47.}. Отъ грусти естественной и законной Бродзинскій отличаетъ ‘фантастическую грусть, эту болзнь фантазіи и чувства’, ‘мрачность (ponuro) Англичанъ и мистичность нмцевъ’, ничего общаго не имющихъ съ истинно-элегическимъ настроеніемъ. Такая поэзія, какъ у Байрона, ‘въ позднихъ блужданіяхъ мечты искажаетъ истинное, неподдльное чувство’ {Ibid. 49.}.
Элегію Бродзинскій длитъ на роды: любовную, героическую или историческую и философскую {Ibid. t. V, 56, t. VI, 135—136.}. Переходя затмъ во 2-й глав своего разсужденія къ характеристик элегиковъ всего свта, Бродзинскій въ оцнк ихъ придерживается преимущественно Шиллера, такъ напр., вмст съ нимъ онъ порицаетъ Овидія за его элегіи съ береговъ Чернаго моря, очень хвалитъ Тибулла и др. {Ср. Шиллера, ‘Smtl. W.’, стр. 1102.}.
Изъ европейскихъ элегиковъ Бродзинскій говоритъ объ Оссіан (приводя по этому поводу слова Гердера), о Гте, ‘этомъ всестороннемъ и могучемъ талант, приводящемъ всхъ въ изумленіе’, Юнг, Гре, Поп и многихъ французскихъ элегикахъ {Онъ упоминаетъ о слдующихъ: La Fontaine, Bertin, Parny, Le Brun, Millevoye, Geraud, Dufremoy и др.}, вообще обнаруживаетъ значительную начитанность. Изъ польскихъ элегиковъ Бродзинскій много говоритъ о Ян Кохановскомъ, приводитъ въ перевод отрывки изъ его латинскихъ элегій и высказываетъ пожеланіе, чтобы они нашли наконецъ своего переводчика {Какъ извстно, самъ Бродзинскій и перевелъ ихъ въ 1826 году.}. Изъ писателей боле позднихъ Бродзинскій говоритъ съ похвалой о Князьнин и Карпинскомъ и въ особенности о Воронин, ‘который одинъ могъ играть на лютн древнихъ пророковъ, съумвъ одинаково проникнуться какъ духомъ стародавней славянщины, такъ и возвышеннымъ воодушевленіемъ пророковъ’ {‘Pam. Warsz.’ 1823, t. VII, 285.}. Изъ славянской поэзіи Бродзинскій отмчаетъ одну чешскую поэму и ‘Слово о полку Игорев’, которое относитъ къ героическимъ элегіямъ {Изъ ‘Слова о полку Игорев’ приведенъ въ перевод ‘Плачъ Ярославны’Польскій переводъ ‘Слова’ Ц. Годебскаго Бродзинскій признаетъ неудовлетворительнымъ (‘Pam. Warsz.’ 1823, t. VII, 268—273).}, и которымъ неподдльно восхищается. Точно такъ же, какъ элегія, и идиллія, по мннію Бродзинскаго, найболе свойственный славянамъ и въ особенности полякамъ родъ поэзіи {Чит: ‘O idylli i pod wzgldem moralnym’ (‘Pam. W.’ 1823, 10), а также главу изъ курса польской литературы: ‘Poeci sielscy’ (‘Pima’, t. IV, 77—121).}. Исходя изъ того ‘общепринятаго’ положенія, что идиллія есть ‘wystawienie szczcia w ograniczeniu’ {Ibid. стр. 148. Шиллеръ опредляетъ ея цль такъ: ‘Der Zweck selbst ist berall nur der, den Menschen im Stande der Unschuld,d. h. in einem Zustand der Harmonie und des Friedens mit sich selbst und von auszen darzustellen’ (стр. 1107).}, Бродзинскій полагаетъ вмст съ Шиллеромъ, что такое счастье можно найти не только въ золотомъ вк аркадскихъ пастушковъ, но и въ наше время. ‘Стремленіе къ сельской жизни, къ состоянію простоты, любви къ природ въ такой степени присуще людямъ, что пожалуй нельзя найти ни одной души, которая не жаждала бы этого счастья въ какой-либо періодъ своей жизни, и едва ли найдутся такіе поэты, которыя начинали бы свои первыя поэтическія пробы не съ идилліи ‘… {‘Poeci sielscy’ (‘Pima’, t. IV, 82).}.
‘Идиллія, говоритъ Бродзинскій въ другомъ мст, должна изображать не Дафнъ и Хлой, а золотой вкъ людей невинныхъ вслдствіе обычаевъ, счастливыхъ вслдствіе своихъ требованій и уравновшенности страстей…
‘Почему же не искать подобныхъ картинъ въ родномъ кра, въ сельской жизни, напр., помщиковъ. Разв не можетъ быть изображенъ въ идилліи польскій панъ, патріархъ для всей окрестности, опекунъ бдной шляхты, отецъ и благодтель крестьянъ, который, какъ орелъ, сидитъ гд-нибудь надъ Днпромъ, ожидая нападенія татаръ, въ то время какъ тысячи плуговъ спокойно пашутъ землю. Какой это чудный образъ рыцаря, обороняющаго родной край, и вмст съ тмъ скромнаго хлбопашца, втыкающаго на меж свою саблю {‘О idyllii ‘, стр. 152.}. Польская идиллія должна отсюда черпать свои сюжеты, потому-что положеніе крестьянина слишкомъ тяжело для того, чтобы въ его сред искать идиллическихъ картинъ {Чит. раньше примч. на стр. 186.}.
‘Если бы наши поэты пожелали съ спокойнымъ помысломъ изображать скромныя добродтели и тихое счастье, какъ много картинъ извлекли бы они въ нашемъ золотомъ вк. Пусть же… идиллія держитъ передъ нами зеркало будущаго, куда ведетъ насъ религія и истинное просвщеніе, пусть всюду разноситъ она эхо новыхъ аркадскихъ псенъ. Идиллія — это посланница небесъ, возвщающая на земл царство Божье, она даже тогда, когда попадетъ среди будущихъ страстей, и тамъ молитъ о поко’ {‘О idylli….’, стр. 150, 151 и т. д.}.
По мннію Бродзинскаго такъ понялъ идиллію Гте въ ‘Hermann und Dorothea’, но его опередили уже двумя вками — Симоновичъ (Simonides) и Зиморовичи (sic). Идилліи Карпинскаго, напр. ‘Прощаніе Линдоры’, ‘Лаура и Филонъ’, Бродзинскій считаетъ вполн народными и очень ихъ хвалитъ {‘Pima’, t. V, стр. 109.}. Такое отношеніе къ польской идилліи объясняется отчасти идиллическимъ пониманіемъ характера польскаго народа и всего славянства, а отчасти и тмъ, что Бродзинскій переносилъ на народъ вс черты своего характера, что замтилъ уже въ свое время и Крашевскій {‘Swko о Kaz. Brodziskim’, ‘Atheneum’ 1844, стр. 25—26.}.
Теоріи драмы Бродзинскій посвящаетъ одну главу своего курса литературы {‘О tragedji’, t. V, 376—423.}, а также недоконченную статью ‘О dramatyce polskiej’ {Эта же статья носитъ другое названіе: ‘О Barbarze, trajedyi Feliskiego’ (‘Pam. Wazsz.’, 1820, t. XIX стр. 579—89). Она не вошла въ собраніе сочиненіи Бродзинскаго.}. Здсь мы видимъ послдователя Лессинга. Вмст съ нимъ объясняетъ Бродзинскій слова Аристотеля и {…,» ….’ (‘ ‘, cap. VI, 2.}, и этотъ ‘страхъ’ (obawa), но мннію Бродзинскаго, испытываетъ зритель за самого себя при вид своего сходства со страдающимъ и общности человческаго жребія, такъ что этотъ страхъ есть ‘обращенное на насъ самихъ состраданіе’ {Ср. Бродзинскаго ‘О tragedyi’, стр. 379, и Lessiug’s ‘Hamburgische Dramaturgie erl. von d-r. F. Schrter und d-r. Tiel’, стр. 422 (st. LXXV, также st. LXXIV). Неизвстно однако, почему Бродзинскій ссылается на ‘Hamburg. Dram.’ только въ своей стать ‘О Barbarze’ (стр. 584—585) а въ стать ‘О tragedyi’ везд упоминаетъ преимущественно французскихъ писателей: Le Mercier и Мармонтеля, приводя слова этого послдняго даже для объясненія причины нашего страха и состраданія, тогда какъ именно Лессингу принадлежитъ заслуга правильнаго истолкованія этихъ понятій. О Мармонтел, какъ неудачномъ переводчик ‘Поэтики’ Аристотеля чит. примч. къ ‘Hamb. Dram.’, st. XIV, стр. 83, cp. st. LXXVI прим. 7 стр. 451.}. Это состраданіе возникаетъ у насъ въ силу чувства человколюбія, какъ объясняетъ Лессингъ Аристотеля {Чит. ‘ ‘ cap. XIII, 4 (Лессингъ неврно ссылается на 2). По мннію Тиля и Шртера Лессингъ неправильно понялъ Аристотеля, который самъ говоритъ (Rhetor, cap. II, 9), что ‘честный человкъ (‘der brawe mensch’) долженъ радоваться, когда преступниковъ караютъ. Въ этомъ сказывается врожденное человку чувство справедливости и законности (Gefhl fr Recht und Billigkeit), заставляющее его желать добра хорошимъ людямъ и заслуженной кары преступникамъ’ ‘Hamb. Dram.’ st. LXXVI, стр. 430).}. Состраданіе это тмъ сильне, чмъ несчастье меньше заслужено героемъ его. При томъ несчастье должно явиться не вслдствіе злодянія, а заблужденія, оно же должно имть своимъ источникомъ либо благородство мысли, либо страсти, заслуживающія извиненія. Несчастье не должно возникать вслдствіе интриги или предательства. Сознательные злоди, люди подлые, не могутъ быть героями трагедіи. Но столкновеніе страстей между друзьями, родными, родителями и дтьми, влюбленными, дастъ матерьялъ для патетическихъ сценъ {‘Pisma’, t. V, 380. Cp. Aristot. ‘ ‘: ‘ ‘ , , , , , · ‘ (cap. XIV, 9).}. Чувство страха и состраданіе нераздльны одно отъ другаго {Pisma, t. V, стр. 379, ср. Lessing’s ‘Hamburg. Dramaturgie’, st. LXXV. См. Аристотеля ‘Реторика’ кн. II, гл. 5.}. Характеры не должны быть ни совершенно добродтельные, ни порочные, потому-что и въ природ нтъ такихъ людей {‘Pam. Warsz.’ 1821, t. XIX, стр. 584. Высказывая это мнніе, Бродзпискій ссылается на Аристотеля, взгляды котораго извстны ему повидимому не непосредственно, а изъ цитируемой тутъ же ‘Гамб. Драм.’ Лессинга. Ср. ‘ , cap. XV, и ‘Hamb. Dramaturgie’, st. LXXXII, стр. 470.}. Въ стать о изображеніи характеровъ Продзинскій подробно развиваетъ т же положенія, какія высказывалъ Аристотель и его знаменитый истолкователь {Чит. ‘ ‘, гл. XV, 1—12.}. Впрочемъ, у Бродзинскаго встрчаются и нкоторыя уклоненія отъ взглядовъ Лессинга. Такъ, онъ думаетъ, что состраданіе вызывается отчасти стилемъ, который долженъ обращаться къ нашему сердцу {Pisma, t. V, 385. ‘Niech bdzie rzecz sama z siebie najrzewniejsza, jeeli jej poeta nie odda stylem do serca przemawiajcym, adnego nie zrobi wraenia’.}, и въ противность Лессингу пахонаходитъ, что изъ всхъ современныхъ трагедіи ни одна не возбуждаетъ такого изумлепія (przeraenia) въ соединеніи съ чувствомъ состраданія, какъ ‘Магометъ’ Вольтера въ той сцен, гд Сеидъ убиваетъ отца {Ibid. стр. 384.}. Самый страхъ только въ связи съ слдующимъ за нимъ ужасомъ Бродзинскій считаетъ вторымъ элементомъ трагедіи {Ibid. стр. 386.} и т. д.
Наслажденіе, получаемое нами отъ трагическаго зрлища, Бродзинскій объясняетъ вслдъ за Мармоптелемъ нравственными причинами: намъ доставляетъ внутреннее удовольствіе сознаніе, что мы такъ справедливы, сострадательны, и что наша собственная спокойная судьба такъ далека отъ несчастій, происходящихъ на сцен {Ibid. 379. Бродзинскій приводитъ по этому поводу слова Лукреція изъ его поэмы ‘De rerum natura’:
‘Non quia vexari quemquam est jucunda voluptas,
Sed quibus ipse malis careas, quia cernere suave est’.
Данцель такъ резюмируетъ взгляды Лессинга: ‘Эстетическое наслажденіе и всякое искусство основано на способности совершенно изолировать для себя полное впечатлніе, производимое предметомъ, или не обращать вниманія на его дйствительность’. Объ этомъ чит. С. Смирнова, ‘Гамбургская драматургія’, Воронежъ 1882, вып. I, стр. 42.}.
Весьма многіе теоретическіе вопросы у Бродзинскаго пройдены молчаніемъ, такъ напр. совершенно обойденъ знаменитый споръ о томъ, какъ понимать » Аристотеля,— ‘очищеніе страстей’ {Чит. Lessing’s ‘Hamb. Dramat.’… st. LXXVII.}, равнымъ образомъ нтъ опредленнаго отвта и по поводу теоріи Лессинга о нравственномъ дйствіи трагедіи {Ibid., чит. прим. 3 на стр. 434.}, по поводу пресловутыхъ трехъ единствъ Бродзинскій считаетъ вопросъ совершенно исчерпаннымъ, но признаетъ необходимымъ говорить и объ этомъ въ виду того, что ‘фальшивое пониманіе предписаній Аристотеля и до сихъ поръ еще иметъ силу у насъ’ {Pisma, t. V, стр. 407.}. Свой очеркъ Бродзинскій оканчиваетъ замчаніями о французской драм {Онъ приводитъ по поводу ея отзывъ французскаго критики De Barantc и прибавляетъ къ его словамъ слдующія строки: ‘Zdaniem nie tak moim jak wikszej liczby krytykw Francuzi maj wiele za sob w malowaniu namitnoci, Anglicy i Niemcy w charakterach. Przy tragedyi francuzskij czujemy lito i przeraenie, przy greckiej, niemeckiej, angelskij sympatyzujemy z osobami, dzielimy z niemi ich stan, wystpuj oni przed nami wicej indywydualnie, w francuzskich poznajemy w oglnoci ludzi, w tych poznajemy szczeglny osoby, na zawsze zostajcy w pamici naszej….’ и т. д. Ibid. 417.}, о Шекспир, по поводу котораго онъ ссылается на Шлегеля и даже приводитъ (безъ ссылки, впрочемъ) одинъ его отзывъ {‘Jest to ksik podrczna krlw i ksit…. Ten cig dramatw jest dla teraniejszej historyi tem, czem s roczniki Tacyta dla Kzymian’. Ibid. 417, 421 Г. Белциковскій убдился, что этотъ отзывъ дословно выписанъ изъ статьи Шлегеля о драм (‘Ze studyw….’).}, и о нмецкихъ трагедіяхъ Вернера. Вс соображенія Бродзинскаго и его пониманіе трагическаго коренятся, какъ мы могли убдиться, въ глубокомысленныхъ и тонкихъ разсужденіяхъ Лессинга, этого великаго ‘преобразователя нмецкой литературы’, какъ сказалъ о немъ Куно Фишеръ {‘G. E. Lessing, ais Reformator der deutschen Litteratur’ von d-r Kuno Ficher (Русск. пер. Н. П. Разсадина, М. 1882). Не смотря на то, что Лессингъ имлъ огромное вліяніе и на русскую литературу, у насъ кром перевода книжки Куно Фишера нтъ ни одной монографіи, посвященной его литературной дятельности. Юношеская работа покойнаго Н. Г. Чернышевскаго: ‘Лессингъ, его время, его жизнь и дятельность’ — свидтельствуя объ отзывчивости автора и его рдкой чуткости къ литературнымъ потребностямъ нашей жизни,— не можетъ идти въ счетъ. Засимъ, кром упоминаемой нами книжки С. Смирнова: ‘Гамб. драматургія’ и двухъ-трхъ переводныхъ статей (‘Заслуги Лессинга для нмецкой драмы’ въ ‘Филол. Зап. 1860 г. в. IV ‘Дидро и Лессингъ’ въ ‘Отеч. Зап.’ 1868 г., Лессингъ В. Т-на въ Свери. цвтк 1857 г., также статьи въ ‘Русск. Всти.’ за 1867, и очеркъ В. Шерера въ ‘Русской Мысли’ 1890, II), въ русской литератур мы не имемъ ничего больше о Лессинг. Полгый переводъ его сочиненіи сдланъ П. Н. Полевымъ и появился только въ 1882 году. Кром того есть переводъ П. Вейнберга 3-хъ драматическихъ произведеній Лессинга, ‘Лаокоопъ’ переведенъ и прекрасно объясненъ Эдельсономъ (чит. отзывъ проф. Кирпичникова въ XXIII вып. ‘Ист. всеобщ. лит.’ Корша), ‘Гамбургская драматургія’ переведена И. П. Разсадинымъ, подробныя примчанія котораго, сколько мы могли прослдить, заимствованы безъ указанія источника преимущественно изъ упомянутаго уже нами изданія ‘Гамб. драмат.’ съ комментар. Ф. Шртера и Д. Тиля (Halle 1877).}, и потому тмъ боле страннымъ кажется намъ тотъ фактъ, что Бродзинскій какъ бы обходитъ его, всюду стараясь прибгнуть къ авторитету и отзывамъ французской критики.
Возвращаясь къ курсу эстетики, оставленному нами по случаю разбора нкоторыхъ общихъ литературно-художественныхъ понятій Бродзинскаго, отмтимъ прежде всего то дленіе искусствъ, котораго онъ держится. Согласно ‘общепринятому дленію’ Бродзинскій разбиваетъ вс искусства на три группы: a) постигаемыя зрніемъ, b) постигаемыя слухомъ, и c) то искусство, которое ‘говоритъ прямо душ, а не нашимъ чувствамъ’, но пользуется и зрніемъ (?), и слухомъ (это поэзія) {Pisma, t. VI: ‘Sztuki pikne’, стр. 76.}. Въ силу такого дленія Бродзинскій и располагаетъ вс искусства въ слдующемъ порядк: a) поэзія въ обширномъ значеніи этого слова, b) музыка, c) живопись, d) скульптура, е) архитектура, f) танцы: и g) театральное искусство {Ibid. 78.}.
Изъ словъ самого Бродзинскаго видно, что онъ не собирался излагать подробно каждое искусство въ отдльности. Главной своей задачей онъ поставилъ изученіе поэзіи, какъ самаго распространеннаго и богатаго изъ всхъ искусствъ, и изъ изученія котораго вытекаютъ правила, служащіе къ руководству и во всхъ другихъ искусствахъ. ‘Насколько позволятъ мн обстоятельства, говоритъ онъ, я буду упоминать о другихъ искуствахъ, въ чемъ имютъ они соприкосновеніе съ поэзіей, и это, думаю, послужитъ скоре и больше къ знакомству и увеличенію интереса къ изящнымъ искусствамъ, чмъ къ практическому ознакомленію съ техническими правилами каждаго изъ нихъ’ {Ibid. 78.}. Равнымъ образомъ Бродзинскій отказывается говорить и объ общихъ философскихъ вопросахъ эстетики, напр. о сущности прекраснаго. ‘Нмцы, которые любятъ доводить вс науки до обобщеній, запутались въ трудныхъ теоріяхъ, вслдствіе стремленія подвести вс изящныя искусства подъ общія правила. Это выше силъ пишущаго и разумнія читателя. Метафизики стремились подтянуть вс искусства къ одному общему принципу, но взнеслись такъ высоко, что оттуда нельзя ни увидть, ни распознать смыслъ и содержаніе этого принципа’ {Ibid. 79.}. Отказываясь такимъ образомъ и отъ общихъ вопросовъ, Бродзинскій переходитъ къ выясненію по его мннію правилъ, общеобязательныхъ для созданія каждаго художественнаго произведенія.
Такъ, онъ говоритъ между прочимъ объ интерес и занимательности въ художественныхъ произведеніяхъ и замчаетъ по этому поводу, что только такое произведеніе искусства будетъ интересно, которое говоритъ и уму, и чувству, и фантазіи. Въ этомъ отношеніи въ произведеніяхъ должно быть разнообразіе, а если его нтъ, мы начинаемъ скучать. Не безъ основанія сознается онъ, что многіе почитатели Оссіана не могутъ дочитать его до конца подрядъ, не смотря на многія красоты его поэмы, такъ какъ ей недостаетъ разнообразія.
‘Природа, говоритъ Бродзинскій, создала насъ не только слезливыми меланхоликами, но живыми, энергичными, склонными къ дятельности людьми’ {Ibid. 81.}.
Пользуясь случаемъ, Бродзинскій излагаетъ планъ поэмы: вс части ея должны быть одинаково интересны, событія должны быть величественны, возбуждать интересъ, удивленіе, тревогу и т. д., картины природы должны быть занимательны, страсти и характеръ героевъ разнообразны. Поэма не должна быть очень велика, потому-что судить о произведеніи мы можемъ только въ томъ случа, если оно невелико и сохраняется въ памяти все цликомъ, къ тому же поэтъ все время обращается къ нашей фантазіи и чувству, а он не могутъ быть долгое время въ напряженіи. Существеннйшимъ условіемъ художественности, условіемъ, опредляемымъ нашимъ разумомъ, Бродзинскій признаетъ единство концепціи. Вс части поэтическаго произведенія должны находиться въ нераздльной связи, какъ сюжетъ, такъ и цль поэтическаго произведенія должны быть одни: никакая человческая дятельность не обходится безъ участія разума, тмъ боле необходимъ онъ въ искусств. ‘Искусство не повторяетъ природу, а совершенствуетъ ее, и изъ даннаго предмета единство и цльность создаютъ художественное произведеніе’ {Чит. Ibid. 80—85.}. Говоря объ изобртеніи, Бродзинскій цитируетъ Цицерона: ‘изобртете есть представленіе вещей истинныхъ или правдоподобныхъ и возбуждающихъ интересъ…’ ит. д., и опровергаетъ ложное, какъ онъ думаетъ, мнніе, кто вдохновеніе и фантазія исключительно водятъ перомъ поэта. ‘Вдохновенія, говоритъ онъ, не будетъ тамъ, гд не было предварительно глубокаго изученія и наблюденія. Писатель, который, начиная писать, не вдаетъ, чмъ кончитъ, не съуметъ написать ничего достойнаго, точно такъ же, какъ ораторъ не найдетъ убдительныхъ доводовъ, если заране не выяснитъ себ главной мысли’ {Ibid. стр. 85—86.}.
Но изобртенія — ‘выдумки’, какъ выражался Тургеневъ, — недостаточно, необходимо выполнить то, что хорошо задумано. Когда все наконецъ уложено и приведено въ порядокъ, можно приступить къ украшенію произведенія, т. е. придать внутреннему совершенству вншнюю красоту.
Въ общемъ правила, необходимыя при композиціи цлаго, Бродзинскій сводитъ къ 3-мъ главнымъ: 1) чтобы вс части были между собой вполн связаны, 2) чтобы он имли соотвтственное разнообразіе, и 3) чтобы он творили нкоторое ‘замшательство’, смшеніе, вслдствіе котораго у насъ поддерживалось-бы любопытство, а чувство находилось бы въ состояніи безпрерывныхъ надеждъ и опасеній {Ibid. стр. 88.}.
О необходимости порядка, цльности, опредленнаго плана Бродзинскій говоритъ нсколько разъ и съ особенной настойчивостью. По мннію Бродзинскаго, главный недостатокъ молодыхъ писателей его времени — отсутствіе плана и цльности. ‘Есть много произведеній, говоритъ онъ, прекрасныхъ въ частностяхъ, но въ цломъ отталкивающихъ нашъ разумъ, который хочетъ во всемъ согласія, гармоніи и законченности’ {Ibid. 89—92.}.
Нужно замтить, что почти вс эти замчанія о необходимости цльности, законченности и проч. мы находимъ почти въ до сдобныхъ выраженіяхъ въ знаменитомъ разсужденіи ‘О поэзіи’ Аристотеля и у его псевдоклассическихъ послдователей.
Вопросу объ идеал въ жизни и искусств посвящаетъ Бродзинскій отдльную главу. Стремленіе къ идеалу объясняетъ онъ присущей человческой природ потребностью совершенствоваться. Съ этой цлью (?) человкъ создаетъ идеалъ, къ которому стремится приблизиться. Но философія и человческій умъ одни не въ состояніи указать дорогу къ идеалу. Только поэтъ-геній видитъ передъ собою какъ прошедшее, такъ и будущее. Его стремленія къ идеалу создаютъ настроенія и возбуждаютъ чувства, которыя особенно украшаютъ и возвышаютъ поэтическое произведеніе’ {Вопросу ‘Объ идеал въ жизни и искусств’, а также ‘Объ идеал у грековъ’ посвящены дв небольшія главы его эстетики, сохранившіяся къ сожалнію въ отрывкахъ (Pisma, t. VI, 97—100, 101—118).}.
‘Мысль наша, думаетъ Бродзинскій, не удовлетворяестя одними красотами природы, она иметъ предчувствіе высшаго боле, совершеннаго свта, она создаетъ его въ фантазіи и сердц своемъ. Вс люди создали себ такой идеальный міръ, придумали себ вчно юную богиню красоты, боговъ мужества, силы и другихъ качествъ, доведенныхъ до высшаго совершенства. Если такія грезы пріятны намъ, то подъ руководствомъ разума и чувствъ они будутъ еще боле намъ дороги, и это-то и есть идеалъ въ искусств. Одни искусства изображаютъ намъ точно (?) и образно природу, и это есть только подражаніе дйствительности, другія изъ множества отдльныхъ частей (достоинствъ-‘zalet’) создаютъ совершенное цлое, котораго вполн (w zupenoci) нтъ въ природ, и такія произведенія мы и называемъ произведеніями искусства. Дарованіе генія въ томъ и выражается, что онъ не подражаетъ отдльной личности, но изображаетъ типическое (og wystawia)… Взнестись къ идеалу можно только съ помощью ума и глубокаго размышленія… Въ лучшихъ произведеніяхъ поэзіи геній бросаетъ рабское подражаніе и возносится къ идеалу — Отъ поэта мы требуемъ правды, но представленной въ образахъ’ и т. д. {Ibid., чит. 96, 97, 98. Ср. Аристотеля ‘ ‘, напр., о различіи между историкомъ и поэтомъ, cap. IX, 2—3.}.
Въ связи съ вопросомъ объ идеал вообще находится статья Бродзинскаго объ идеал у Грековъ, написанная подъ несомнннымъ вліяніемъ Винкельмана. Эхо очень удачный очеркъ: много врныхъ справедливыхъ сужденій, видно неподдльное увлеченіе греческой поэзіей и жизнью. ‘Поэтическія произведенія грековъ взяты во всей чистот изъ самой природы, греки это народъ, достигшій вполн органически высокой степени культурнаго развитія, изъ дтскаго возраста пришелъ онъ къ періоду вчной юности безъ всякихъ уклоненій отъ истиннаго пути, искусство было цлью и смысломъ его существованія, и въ этомъ чистомъ источник отразились и голубое небо, и цвтущіе весною берега, и юношескій образъ самого грека. Его поэзія не была въ разлад съ природой, но въ своей ограниченности по мннію всхъ народовъ и вковъ неизмнно остается идеаломъ совершенства’ {Ibid. стр. 101, ср. съ Шиллеромъ (‘О наивн. и сент. поэзіи’).}. Впечатлніе, производимое греческой жизнью и поэзіей, напоминаетъ Бродзинскому протекшую свободу юности. ‘Вся Европа, вдохновленная жизнью древнихъ грековъ, исполненная какъ бы юношескаго воодушевленія, прониклась ихъ идеями свободы, гражданства, умственной независимости и самодятельности и, начиная въ XVI вка, ведетъ съ разнымъ успхомъ, но непоколебимымъ движеніемъ впередъ борьбу за окончательную побду этихъ идеаловъ’ {Ibid. 110.}.
Поляки по мннію Бродзинскаго ближе къ грекамъ, чмъ нмцы и англичане, и по языку, и по обычаямъ, и по характеру, и эта близость ясно сказывается хотя бы въ произведеніяхъ Кохановскаго, Шимоновича и др. {Ibid. 110—113.}.

III.

Намъ остается теперь разсмотрть взгляды Бродзинскаго объ отдльныхъ эстетико-психологическихъ вопросахъ: о природ и значеніи чувства, фантазіи, о роли вдохновенія, о томъ какъ понимаетъ Бродзинскій геніальность, что разуметъ онъ подъ тмъ психологическимъ процессомъ, который называется творчествомъ, какое значеніе и какую цль видитъ онъ въ поэзіи.
Чувству Бродзинскій придаетъ огромное значеніе. Только человку чувствительному, простодушному и сердечному свойственно поэтическое настроеніе: любовь и чувство создаютъ поэта {Ср. выше, стр, 202—203.}.
Опредляя чувство и въ психологическомъ, и въ нравственномъ отношеніяхъ, Бродзинскій замчаетъ, что чувство не должно быть отдляемо отъ познанія, (разума) такъ-какъ эти дв силы нераздльно оказываютъ другъ на друга вліяніе {Чит. ‘О czuciu’, Pisma, VI, 127—152.}. Между чувствомъ и разумомъ не должно быть и не можетъ быть раздвоенія, и не правы т, которые стоятъ исключительно за господство чувства въ поэзіи, какъ и т, которые являются исключительными приверженцами здраваго смысла. ‘Чувство и мысль только вмст взятыя длаютъ человка человкомъ, а поэзія должна обращаться къ цлому человку’ {Ibid. Разумъ долженъ держать чувство на помочахъ:
‘Rozum uczuciami jak krl ludem rzdzi,
Trzymajc na wodzy, nie tumi, lecz sdzi’.
(‘Poezya’).}. Бродзинскій думаетъ, что существуетъ опредленное количество элементарныхъ истинъ и нравственныхъ принциповъ, вложенныхъ въ насъ самой природой и ниспосланныхъ небомъ, и такимъ образомъ намъ свойственны какъ бы зародыши ума и чувствъ {Ibid. стр. 138.}.
Отъ истиннаго чувства слдуетъ отличать фальшивый энтузіазмъ. ‘Ничто такъ не оскорбляетъ поэтовъ, какъ этотъ школьный дланный энтузіазмъ, замчаемый въ особенности у нашихъ лирическихъ поэтовъ’ {Ibid. 152.}.
При изображеніи всякаго чувства необходимо соблюденіе одного непремннаго условія: правдивости. ‘Поэты могутъ придумывать что угодно, но только не чувства’ {Въ стать ‘O czuciu’ Бродзинскій говоритъ о разныхъ родахъ чувства: о любви, патріотизм, религіозномъ чувств, чувств жалости, сообщаетъ нсколько замчаній и относительно чувствъ низшаго порядка.}.
Поборникомъ чувства Бродзинскій является уже въ 1815 году въ своемъ ‘Посланіи къ Ходкевичу’ {‘Pam. Warsz.’ 1815, t. II. стр. 328.}. Но его ‘чувство’ нсколько, отлично отъ того, которое защищаетъ Мицкевичъ въ своемъ знаменитомъ стихотвореніи ‘Romantyczno’. Чувству Мицкевича присущъ элементъ галлюцинаціи, фантастичности, у Бродзинскаго оно идиллически — сентиментально, Мицкевичъ хочетъ охватить весь міръ своими чувствами, Бродзинскій скромно умщаетъ его на полочк, на которой разложены у него въ порядк вс другія душевныя силы человка. Если бы Бродзинскій стоялъ въ толп, внимавшей разсказу бдной Каруси, ему было бы жалко ея, но все же онъ скоре согласился бы съ старцемъ ‘ze szkiekiem’:
‘Nic tu nie widz dokoa’!
Поскольку однако чувство выдвигалось, какъ протестъ преобладанію, господству разсудочности, Бродзинскій былъ согласенъ съ Мицкевичемъ:
‘Martwe znasz prawdy, nie znane dla ludu,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Nie znasz prawd ywych, nie obaczysz cudu!
Бродзинскій признаетъ живыя правды чувства, вритъ и въ чудеса, но съ дозволенія религіи, вн ея чудеса казались ему ‘разнузданностью фантазіи’, которую Бродзинскій считалъ необходимымъ, такъ же, какъ и чувство, держать на ‘помочахъ разума’. Въ стихотвореніи ‘Ze i dobre’ онъ говоритъ:
‘Suchaj tylko serca gosu,
Nigdy nie zradzi ci wiara,
Rzu si miao w rce losu —
Z twojich uczu jego miara’.
Фантазіи Бродзинскій придаетъ не меньшее значеніе, чмъ и чувству и говоритъ о ней довольно, часто {Fima, t. V, 3—14, t. VI, 3, 10, 16—18, 80 и т. д.}, ей посвящаетъ онъ и отдльную статью въ своемъ курс эстетики {‘О imaginacyi’ (t. VI, 114—127). Къ сожалнію пользоваться этой статьей довольно Затруднительно, такъ-какъ она весьма небрежно проредактирована издателями послдняго, познанскаго изданія, а, можетъ быть, и сохранилась въ недоконченномъ вид. Во многихъ мстахъ замчается несвязность въ изложеніи, повторенія. Такъ, напр., на стр. 115 мы читаемъ: ‘jakkolwiek bogate i miae и т. д….’, эта тирада цликомъ повторена и на слдующ. страниц, и т. д.}. Въ общемъ взгляды Бродзинскаго могутъ быть сведены къ слдующимъ положеніямъ.
Фантазія — это память чувства, это неутомимая и небезопасная чародйка, которую разумъ долженъ непрестанно держать на привязи {Въ стать ‘О sumieniu’ (t. VII) глупость названа родной сестрой фантазіи. Чит. выше стр. 193.}. Чувство становится чистой фантазіей, когда представляетъ предметы безъ всякаго порядка, оно является памятью, когда придаетъ имъ естественный порядокъ, оно является геніальнымъ вдохновеніемъ, когда придаетъ имъ новый порядокъ. За геніями мы и признаемъ эту творческую фантазію {Одинъ изъ современныхъ эстетиковъ Эж. Верронъ говоритъ: ‘Le gnie est avant tout un pouvoir de crer’, чит. ‘L’esthtique’ par Eug&egrave,ne Yerron, Paris 1878 (изд. ‘Bibl. des sciences contemp.’) Cp. Гюйо: ‘Современная эстетика’ (русск. переводъ въ ‘Пантеон литературы’ 1890 г. кн. V—VIII, стр. 97), ‘Геній, это творческій инстинктъ. Что бы объ этомъ не думали наши современные ‘Парнасцы’, расчетъ, терпніе, методъ, добрая воля — одни безсильны создать великое произведеніе’.}. Все, что ни воспринимаетъ человкъ въ области чувствъ, а такъ же все то, что онъ пріобртаетъ съ помощью опыта въ мір нравственномъ, сохраняетъ онъ какъ-бы въ воспоминаніяхъ сна.
Изъ такихъ воспоминаній, по мннію Бродзинскаго, создается наша творческая способность фантазировать.
‘Фантазія играетъ такую же роль относительно нашихъ воспоминаній, какъ слабый свтъ ночи въ отношеніи къ различнымъ предметамъ, имъ освщеннымъ. Она не освщаетъ предметовъ вполн, но творитъ изъ нихъ что то новое въ нашемъ воображеніи’. Бродзинскій утверждаетъ вполн основательно, что ‘наша фантазія ничего сама по себ не творитъ такого, что не было бы взято изъ природы и не было бы извстно нашимъ чувствамъ, ея образы, хотя и переработанныя, являются простымъ отраженіемъ нашихъ воспоминаній чего-либо и когда-либо воспринятаго нашими чувствами. Это богатство впечатлній, созданное нашей памятью и чувствами, дала намъ мать природа и, въ этомъ не стыдно признаться,— дала намъ для забавы. Она имла свои цли, позволивъ намъ воспроизводить свои созданія (творенія) согласно нашимъ грезамъ и нашему несовершенству’.
Итакъ фантазія является на помощь человку въ его естественномъ стремленіи къ творчеству. Она создаетъ ему новый чудный міръ грезъ въ противоположность дйствительному. Сначала фантазія, не руководимая разумомъ и боле возвышенными понятіями, любила чудесное, преувеличенія, странные образы, удивительные контрасты, и много лтъ прошло прежде, чмъ человкъ постигъ въ своихъ произведеніяхъ всю силу простоты и естественности.
Но фантазія ничмъ бы не отличалась отъ праздныхъ мечтаній, если бы не была руководима чувствомъ и разумомъ, ‘Можно сказать, что фантазія иметъ источникъ въ чувств, а границы въ разум’.
Фантазія развиваетъ и распространяетъ впечатлнія чувствъ, но въ свою очередь въ своихъ полетахъ она умряется чувствомъ. Вообще въ произведеніяхъ фантазіи только то и есть новаго, что не ново или не чуждо для чувства. Все же, что отвергаетъ чувство, не иметъ ни художественной, ни нравственной правды. Въ гармоническомъ же соединеніи съ разумомъ и чувствомъ фантазія является чмъ-то высшимъ, почти божественнымъ.
Отъ фантазіи Бродзинскій отличаетъ низшую способность — воображеніе, присущее всмъ людямъ и даже животнымъ. Относительно воображенія человкъ находится въ положеніи совершенно пассивномъ, его воля и разумъ почти совсмъ не вліяютъ на него, такъ-какъ оно зависитъ отъ нашей организаціи и отъ вншнихъ причинъ. Лихорадка, нервное разстройство могутъ усилить или ослабить его. Воображеніе свойственно и животнымъ, такъ-какъ и они имютъ сны, фантазія — присуща только человческой природ. ‘Она находится везд въ границахъ нашего слабаго земного разума и оттуда на своихъ крыльяхъ уноситъ его за предлы времени и пространства’ (VI, 118).
Подробно говоритъ Бродзинскій о творческой дятельности, или, какъ онъ ее называетъ,— ‘творческой фантазіи’, что соотвтствуетъ нмецкому ‘Dichtungskraft’, служащему для выраженія понятія о творческой поэтической сил.
‘Когда память подсказываетъ намъ различныя впечатлнія, мы убждены, что они были когда-то восприняты нами, и что она (память) представляетъ намъ предметы въ томъ самомъ порядк, въ какомъ они явились въ свое время. Но память паша съ теченіемъ времени начинаетъ слабть, мы еще соображаемъ и понимаемъ эти впечатлнія, но уже въ иной комбинаціи, прежній порядокъ мы уже позабыли, вотъ тутъ-то фантазія раздаетъ имъ новыя роли, по своему комбинируетъ ихъ, создаетъ новые образы, съ которыми первоначальные образы не имютъ ничего общаго. То же самое творится и съ нашими чувствами: то, что мы когда-нибудь восприняли чувствами, опытомъ, мы умемъ силою нашей фантазіи отнести ко всякому, кого видимъ въ соотвтствующемъ положеніи. Вотъ изъ этихъ полученныхъ нами впечатлній, изъ этихъ перемшанныхъ матеріаловъ памяти и слагается огромный запасъ (skarbiec) нашей фантазіи, чмъ дятельне она, чмъ сильне данъ ей толчекъ, тмъ больше она можетъ создать образовъ. Это соединеніе мыслей (associate idearum) такъ сильно и такъ велико, что ни одна изъ нихъ не можетъ явиться, не вызвавъ цлаго ряда другихъ. Поэтому-то мысль человка находится въ непрестанной работ, и не надобно почти никакихъ усилій воли, чтобы переходить отъ одной мысля къ другой. Мы даже не можемъ долго останавливаться на одной и той же мысли. Какъ время, какъ весь нашъ міръ, мысль находится въ непрерывномъ движеніи, я нмъ быстре она работаетъ, тмъ больше возникаетъ новыхъ идей, новыхъ образовъ. Въ этой способности къ быстрой ассоціаціи идей и заключается то, что мы называемъ геніемъ’ {Подобныя мысли высказываетъ въ наше время извстный польскій ученый ІО. Охоровичъ. Чит. ero ‘О twrczoci poetyckiej ze stanowiska psychologii’, Lww, 1877 г., стр. 57 ii слд. Анализу фантазіи носилш,ена и работа д-ра П. Хмлвскаго: ‘Geneza fantazyi’, szkic psychologiczny, Warsz. 1873 г. Cp. о фантазіи H. Lotze. Grundzge der Aesthetik. Leipsig 1884, стр. 17.}.
Каждый человкъ иметъ проблески фантазіи, но генію она присуща въ высшей степени. У него она является не случайными вспышками, она работаетъ неустанно и регулярно всегда съ одинаковой силой и энергіей. Но фантазія не должна быть только плодовита (obfita), въ ней долженъ быть извстный порядокъ. Только въ соединеніи плодовитости съ порядкомъ она можетъ сдлаться истиннымъ сокровищемъ для генія. Такой фантазіей обладали Гомеръ, Шекспиръ. Современные же поэты отличаются необузданной и неурегулированной фантазіей. Они перескакиваютъ безъ всякаго порядка съ одного образа на другой и, гоняясь за подробностями, совсмъ забываютъ о цломъ. Чтобы запасъ фантазіи не истощился, необходимо, по мннію Бродзинскаго, безусловно справедливому, пополнять запасъ впечатлній путешествіями, постоянными наблюденіями и проч. {О значеніи непосредственныхъ впечатлній Бродзинскій говоритъ и въ поэм ‘Poezya’. ‘Wszystkie zmysy twoj, sztuk poj,’, доказываетъ онъ (t. I, стр. 52) и особенно важное значеніе придаетъ воспоминаніямъ дтства. Впечатлительность въ дтскіе годы вообще даетъ наибольшее количество матерьяла для фантазіи. Словацкій въ своихъ ‘Письмахъ’ говоритъ по этому поводу:
‘Do rymu nigdy sensu nie naginam,
Nie tworz prawie nic—lecz przypominam‘.}. Кто же страдаетъ слишкомъ живой фантазіей, тому Бродзинскій совтуетъ заниматься точными науками, умряющими ея пылъ.
Съ фантазіей тсно связано понятіе о чудесномъ, подъ которымъ Бродзинскій разуметъ такія художественныя измышленія, которыя переходятъ границы намъ вдомаго и понимаемаго. Такое опредленіе нисколько не противорчитъ, по его мннію, опредленной имъ для искусства задачи не удаляться отъ природы и правды, потому-что въ художественныхъ произведеніяхъ вся сила не въ природ въ обыкновенномъ значеніи этого слова, а въ естественности, не въ правд, а въ правдоподобіи.
‘Поэзія придерживается дйствительности, насколько изъ нея можно создать идеальное. Она не заботится о томъ, какъ существуетъ извстное явленіе, а о томъ, какъ оно можетъ быть’ {‘О naladowaniu natury’, t. V, 318.}.
Самый интересный и самый спорный вопросъ въ эстетик, разршаемый боле или мене удовлетворительно только при содйствіи современной опытной психологіи,— это вопросъ о вдохновеніи и сущности творчества {Объ этомъ чит. многочисленныя замчанія Бродзинскаго въ его сочиненіяхъ: ‘Pisma’, t. VI, 85, 90, 92, 97—98, 101, 108, 109, 119, 120, 134, t. VII и проч.}.
Вопросомъ о вдохновеніи занимались уже въ древности и ставили его въ связь съ другимъ не мене важнымъ вопросомъ практическаго свойства: въ какой мр поэту необходимы эрудиція, знанія, мастерство? Уже Горацій по этому поводу пишетъ:
‘Natura fieret laudabile carmen, an arte,
Quaesitum est. Ego nec studium sine divite vena,
Nec rude quid possit video ingenium: alterius sic
Altera poscit opem res et conjurt amice’ 1).
(De arte pot.,II, 408—411).
1) То же писалъ и Буало въ своей поэм ‘L’art potique’, чит. отъ слова ‘Un роете excellent’…. до словъ ‘ne s’l&egrave,ve’…. и т. д. (См. въ изданіи ‘Biblioth&egrave,que nationale’ Paris, 1384, pp. 29—30).
Бродзинскій повторяетъ то же мнніе:
‘Natchnienie tylko z sztuk, prawy pd wydadz
Te prcz wizw wzajemnych gardz wszelk wadz’1).
1) Чит. ‘Poezya’.
Но этимъ отвтомъ разршается, конечно вполн, справедливо, только первая, практическая сторона дла, и мы все же не знаемъ, въ чемъ же въ дйствительности заключается самый процессъ творчества, какой его смыслъ и значеніе {Въ польской литератур этимъ вопросомъ занимались J. Ochorowicz (‘О twrczoci poetyckj’) и d-r Р. Chmielowski (‘Artyci i Artyzm’, ‘Studya i Szkyce’, 1.1), въ русской литератур есть статья г. Боборыкина ‘О психологіи творчества’, (‘Встн. Евр.’ 1885 г.), гд приводится довольно значительная европейская литература по этому вопросу, важенъ также сборникъ статей ‘Объ искусств’ г. Гольцева, въ которомъ интересующіеся найдутъ между прочимъ и довольно обстоятельное изложеніе взглядовъ Габріэля Сеаиля: ‘Essai sur le gnie dans l’art’ (‘Объ искусств’, M. 1890, стр. 64—86).}.
Мы знаемъ, что не вс въ одинаковой мр способны къ творчеству, т. е. къ созданію новыхъ комбинацій идей и образовъ. Кто занимался самонаблюденіемъ процесса возникновенія (‘осненія’) новыхъ идей, образовъ въ нашемъ сознаніи, тотъ, вроятно, замтилъ нсколько условій, обязательно сопровождающихъ этотъ процессъ нашей умственной жизни, и прежде всего независимость возникновенія новыхъ идей отъ усилій нашей воли, ихъ мимолетность и быстроту, съ которой они возникаютъ. Часто та или другая новая идея, новый выводъ мелькаютъ и исчезаютъ въ нашемъ сознаніи, оставляя въ немъ неясный отблескъ своего существованія, точно въ неб сорвавшаяся звзда {Гудковъ говорилъ: ‘Хорошія поэтическія произведенія это звзды, павшія съ неба’.}, тщетно стараемся мы ее припомнить, и вдругъ совершенно неожиданно и независимо отъ нашей воли озаряетъ она насъ, являясь передъ нашимъ умственнымъ взоромъ со всей своей яркостью, во всей своей сил и блеск. Это озареніе, ‘осненіе’, возможно при самыхъ разнообразныхъ и непредвиднныхъ условіяхъ нашей жизненной обстановки, мста и времени, особыхъ для каждаго отдльнаго лица {Такъ напр. муза Пушкина, какъ извстно, была особенно плодовита въ осеннее время, Словацкій предпочиталъ лто: Мицкевичъ всего успшне творилъ подъ звуки одной любимой мелодіи, Кантъ не могъ читать лекцій, не устремивъ своего взора на пуговицу передняго слушателя, оживленная, плавная рчь г-жи Сталь прерывалась, если въ ея рукахъ не было втки, цвтовъ и т. д. Объ этомъ собрано много фактовъ у Е. Deschanel, ‘Physiologie des crivains et des artistes’, Paris, 1864, а также въ книжк Р. Жоли: ‘Психологія великихъ людей’, рус. изд. Ф. Павленкова, Спб. 1890 года.}.
Еще древніе объясняли это вдохновеніемъ, сверхъестественнымъ наитіемъ, которое находитъ на особо приготовленныя къ этому души. Еврейскіе пророки были вдохновлены самимъ Богомъ (Ягве), какъ Божіе посланники, они имли просвтленными и слухъ, и зрніе, и имъ не нужно было знаній для того, чтобы внимать ‘неба содраганью’ и слышать ‘дольней лозы прозябанье’ и ‘горнихъ ангеловъ полетъ’. Божественное происхожденіе ихъ вдохновенія поддерживало ихъ въ подвижничеств, и они глаголомъ своего огненнаго воодушевленія ‘жгли сердца людей’. Греческая Пиія, римскіе vates принадлежатъ къ тому же роду боговдохновенныхъ поэтовъ. Такова была и Сивилла, предсказывавшая Энею будущее, она
,Horrendas canit ambages, antroque remugit,
Obscuris vera involvens, ea frena furenti
Concutit et stimulos sub pectore vertit Apollo’ 1).
1) Р. Virgilii, ‘Aeneis’, lib. VI, 99—101.
Э. Верронъ говоритъ, что такой взглядъ на вдохновеніе артиста-художника обыченъ у народовъ Востока и встрчается и теперь еще у негровъ {Eug&egrave,ne Yerron, ‘L’esthtique (изд. ‘Bibi, des sciences cont.’, Paris, 1878, стр. 89).}, и такъ-какъ эстетика была всегда и у всхъ народовъ излюбленнымъ дтищемъ метафизики, то неудивительно, что подобные же взгляды держались въ ней и до нашихъ дней {Eug. Verron говоритъ: ‘Il n’у а pas de science qui ait t plus que l’esthtique livre aux rveries des mtaphysiciens. Depuis Platon jusqu’aux doctrines officielles des nos jours, on а fait de l’art je ne sais quel amalgame de fantaisies quintessences et de myst&egrave,res transcendantaux, qui trouvent leux expression suprme dans la conception absolue du Beau idal prototype immuable et divin des choses relles’ (L’esthttque, Introduction).}. Въ діалогахъ Платона {‘Тиней’, ‘Іонъ’, ‘Федръ’ и др.} мы встрчаемъ подробное развитіе мысли объ иде красоты, какъ начал предвчно существующемъ, воспоминаніе о которой вынесъ человкъ изъ міра идей, куда и стремится онъ унестись на крыльяхъ фантазіи и вдохновенія. Эта способность уноситься въ истинный, едино-сущій міръ идеаловъ, по мннію Платона, боле всего свойственна поэтамъ и философамъ.
Аристотель уже отрицалъ божественное вдохновеніе и опредлялъ искусство потребностью подражанія природ, свойственной человческому духу и доставляющей человку удовольствіе, когда онъ достигаетъ въ своемъ подражаніи сходства съ предметомъ {‘ ‘, cap. IV, VIII, IX.}.
Въ разные вка разные народы въ своихъ эстетическихъ теоріяхъ возвращались, собственно говоря, къ системамъ, созданнымъ этими двумя геніальными представителями древности. Если эстетики XVIII в. склонялись больше на сторону Аристотеля, то нмецкая метафизическая эстетика начала XIX в., настроивъ себ всевозможныхъ абсолютовъ, возвращалась всякій разъ къ Платоновой иде красоты, существующей вн насъ. Бродзинскій понималъ это и самъ указываетъ въ своемъ курс литературы на то обстоятельство, что вс философскія системы непремнно восходятъ къ Платону или Аристотелю, либо составляютъ боле или мене удачную комбинацію ихъ ученія {‘Pisma’, t. III, стр. 126—127. Эта мысль выражена и Ф. Шлегелемъ въ его курс ‘Новой и древней литературы’ (гл. 1, 2). Собственно говоря, и эстетическіе взгляды Бродзинскаго представляютъ такую же комбинацію мнній. Нкоторые взгляды его навяны Платономъ, но видоизмнены согласно христіанскому ученію, какъ напр. въ вопрос о Прекрасномъ, Благ и Истин. Другія воззрнія согласуются съ теоріей Аристотеля или — что гораздо врне, со взглядами послдователя Аристотеля — Горація (напр. въ вопрос о значеніи и цли искусства, о роли вдохновенія и проч.).
Можно сказать, что эстетическія и психологическія воззрнія Бродзинскаго представляютъ такую комбинацію, въ которой онъ приближается къ Платону во всемъ томъ, что гармонируетъ у него съ мировоззрніемъ христіанина, къ Аристотелю Бродзпискій близокъ по стольку, по скольку сказалось на немъ вліяніе сенсуалистической философіи XVIII вка, въ остальномъ (напр. во взгляд на роль чувства) сказывается вяніе сентиментально-романтическаго направленія конца XVIII и начала XIX вка.}. Въ наше время немыслимо, конечно, исключительное господство философіи Платона или Аристотеля. Теперь, когда сталъ вырабатываться мало-по-малу благодаря работамъ психологовъ и физіологовъ такой взглядъ на искусство, по которому красоту сводятъ къ извстной сторон нашей душевной жизни.— конечно, невозможны споры о разныхъ абсолютахъ, и коренные вопросы эстетики стремятся разршить съ помощью данныхъ опытной психологіи {Послднее впрочемъ относится преимущественно къ англійскимъ психологамъ, въ Германіи только Sibeck и Fecmer стоятъ на почв опытной психологіи, но H. Lotze еще въ книжк: ‘Grundzge der Aesthetik’ (1884), говоря о прекрасномъ, старается примирить старую и новую точку зрнія, (Чит. 4—5, стр. 7—8).}. Вопросъ о психологіи творчества стараются раскрыть съ помощью цлаго ряда самонаблюденій. Большинство однако художниковъ и поэтовъ на предлагаемый имъ вопросъ отвчаютъ невдніемъ.
Какъ справедливо замтилъ Хмлвскій {‘Artyci i Artyzm’ (Studya, t. I).}, каждый ремесленникъ дастъ подробныя объясненія на вопросъ о томъ, какъ онъ ведетъ свое ремесло, а между тмъ поэтъ, художникъ съ гордостью отвтитъ на подобный же вопросъ: ‘не знаю: я творю безсознательно’. Такимъ образомъ то, что вызываетъ у насъ улыбку сожалнія относительно однихъ, считается достоинствомъ относительно поэтовъ и даже какъ бы отличительнымъ признакомъ геніальнаго творчества. Моцартъ, спрошенный однимъ ученымъ, какъ онъ творитъ, отвчалъ, что мысли плывутъ у него широкимъ потокомъ, когда онъ находится въ хорошемъ расположеніи духа, прогуливается посл обда, или детъ въ экипаж. Но откуда и какъ являются мысли, этого онъ не знаетъ и не можетъ объяснить. Вся работа изобртенія и выполненія ведется имъ какъ бы въ чудномъ сонномъ видніи, какъ вдругъ все произведеніе, все цликомъ возникаетъ въ ею фантазіи, и когда онъ садится писать, онъ уже но просту добываетъ изъ сака своего мозга (aus dem Sacke meines Gehirns), что уложено туда раньше {Ibid.’Artyci i Artyzm’.}. Эстетики романтики подмтили это явленіе творчества, не поддающееся изслдованію, и объясняли его, какъ и Платонъ, наитіемъ свыше, такое объясненіе естественно привело ихъ къ практическому выводу, что школа, знанія, эрудиція не нужны генію, он стсняютъ только полетъ его мысли, къ этому выводу вела ихъ и вообще реакція противъ сухой доктринрской науки, той схоластической учености, которая господствовала тогда въ Европ {Взглядъ на божественное происхожденіе вдохновенія впервые изложенъ съ научной систематичностью въ труд К, Либельта: ‘Estetyka’. Онъ говоритъ между прочимъ о геніяхъ: ‘W Geniuszach jak w tylu socach wschodzi wiato dla ludzkoci i powiec spoecznemu wszech narodw pochodowi. W nich i przez nich objawia si najwysza potga ducha. Ogie boski niegdy, jak mwi bajka, przez Prometeusza wykradziony by z niebu i sprowadzony na ziemi. Widomemi poyslcami tych pomieni niebiesluch s geniusze…. Rzeczywicie Geniusze s porednikami midzy ludzkoci a Bogiem…. wiato ich zapalone и podnoa tronu Wszechmocnego i mdroci boskiej… Чит. 356—457.}.
Бродзинскій, какъ мы уже знаемъ, горячо возстаетъ противъ этихъ крайностей и совершенно иначе смотритъ на генія, приписывая ему только боле сильную способность неустанной творческой ассоціаціи идей {О геніи чит. выше. Замчанія Бродзинскаго разсяны въ t. VI, 90, 92, 97, 98, 101, 108, 119, 183—4.}, или ‘творческой фантазіи’. Бродзинскій признаетъ необходимымъ для генія, какъ и для всхъ другихъ людей, школу, знанія, запасъ возможно-боле богатый разнообразныхъ впечатлній вншнихъ и нашей внутренней жизни. Въ одной стать однако (‘О exaltacyi’) Бродзинскій высказывается въ томъ смысл, какъ будто признаетъ и вдохновеніе: ‘Я врю, говоритъ онъ, во вдохновеніе, безъ котораго поэзія не имла бы ничего сверхъ-земнаго, но я не могу врить каждому, кто называетъ себя вдохновеннымъ — ‘ (VI, 183). Эта тирада находится однако въ противорчіи съ нкоторыми другими его взглядами по этому поводу.
Вдохновеніе Бродзинскій понимаетъ очень просто:
‘Вс люди, работающіе головой, говоритъ онъ, чувствуютъ себя по временамъ въ такомъ состояніи (usposobieniu), въ которомъ работа идетъ лучше, образы надвигаются сани собой, и мысль (rzecz) сама изъ себя развивается, какъ будто нами овладла какая то посторонняя сила. Такое состояніе души называемъ мы вдохновеніемъ, и къ нему приводитъ насъ либо чувство, либо фантазія {И во многихъ современныхъ трудахъ но эстетик воображеніе или фантазія поставлена первенствующей и основной способностью, безъ которой никакая работа ума не мыслима. Но такая точка зрнія немыслима. Новая опытная психологія доказала основательно, что работа нашего ума, нашей души держится за основную способность — ‘ассоціацію’. Объ этомъ чит. ‘Современ. англ. психологія’, Т. Рибо (рус. перев. П. Д. Боборыкина, М. 1881 годъ).}. Древніе приписывали это настроеніе божеству и, конечно, свято врили этому, но для насъ, не имющихъ такой вры, пусть послужатъ лишь слдующія практическія замчанія по этому поводу.
‘Когда насъ интересуетъ какой-нибудь важный предметъ, живо отвчающій вашимъ склонностямъ, мы забываемъ обо всемъ окружающемъ, и тогда вс представленія, имющія съ нимъ связь, выясняются и тсне группируются. Произведеніе, созданное въ такомъ состояніи, иметъ характеръ ясности и живости. Все создано сильно, естественно, легко и на своемъ мст, кажется, кто такое произведеніе создалось въ одну минуту силою переполненнаго чувства, кажется, что произведеніе не вытружено, а само и сразу вылилось
Бродзинскій полагаетъ, что такое вдохновеніе можетъ быть только тогда, когда предметомъ интересуется человкъ чувствующій:
‘Правда, сухой сюжетъ погаситъ пламень генія, но и самая живая тема не разгорячитъ холоднаго сердца Кто, созерцая прекрасный поступокъ, слушая прекрасную мысль, не чувствовалъ въ сердц своемъ извстнаго рода волненія, произведеннаго сильнымъ впечатлніемъ, тотъ никогда не будетъ вдохновленъ музой. Но тотъ, кто чувствуетъ прекрасное и возвышенное, можетъ и долженъ усиливать упражненіемъ способность къ вдохновленію: этотъ даръ природы, этотъ небесный огонекъ не разгорится безъ нашей помощи, необходимо обработать поле и засять, чтобы онъ могъ согрвать его’.
Признавая необходимость подвергнуть процессъ творчества боле подробному анализу, Бродзинскій одинъ изъ первыхъ занимался наблюденіями надъ процессами собственной умственной дятельности {Подобныя наблюденія надъ самимъ собой длалъ еще въ прошломъ столтіи Дидро. Онъ между прочимъ подмтилъ то, что мы называемъ вдохновеніемъ, и подтверждаетъ, что творчество составляетъ только тотъ моментъ, который является самъ собой, неожиданно, а не вслдствіе усиліи воли и техники. Наблюденія Бродзинскаго поразительно сходны съ наблюденіями Дидро (ср. ‘Парадоксъ объ актер’ Дидро и ‘Myl’ Бродзинскаго).}. Къ числу такихъ самонаблюденій принадлежитъ отрывокъ ‘Myl’ (VII, 282—287). Бродзинскаго поражаетъ непонятная таинственность мышленія.
‘Кажется, что наша воля свободна, намренія наши ясны, мы выбираемъ предметъ, о которомъ хотимъ размышлять, ставимъ цль, къ которой должно направляться наше изслдованіе, а между тмъ часто выводы получаются совершенно неожиданные, и самыя систематическія заключенія философа являются во многихъ отношеніяхъ кат бы вдохновеніемъ поэта, такъ-что кажется, что природа или случай, геній или высшая сила дйствуютъ здсь помимо воли человческой. Такимъ образомъ философъ часто не знаетъ, какъ возникла у него первая мысль, потому-что не можетъ же онъ считать причиной возникновенія мысли свое намреніе, потому-что нельзя ставить причиной своихъ изслдованій неизвстные еще мысли’.
Длая наблюденія надъ самимъ собой, Бродзинскій замчаетъ, что однимъ изъ главныхъ препятствій является несовершенство нашего языка: образъ уже готовъ вылиться на бумаг, но тутъ вдругъ оказывается, что полетъ фантазіи стсняютъ выраженія, недостатокъ понятій и проч. Съ другой стороны часто случается, что мысль измняетъ свое содержаніе, когда мы начинаемъ передлывать форму {Это въ высшей степени врное наблюденіе: форма оказываетъ значительное вліяніе на содержаніе, и это всего сильне проявляется въ произведеніяхъ, требующихъ размра и римы.}. Но когда образъ возникъ въ душ съ особенной яркостью и опредленности), вс формальныя затрудненія исчезаютъ, и мысль льется безпрепятственно. Лично про себя Бродзинскій замтилъ, что его мысль работала всего лучше тогда, когда онъ вполн выяснилъ себ главную идею {Кром того Бродзинскій указываетъ еще нсколько второстепенныхъ условій, содйствующихъ успшному ходу мышленія. Отрывокъ ‘Myl’ не конченъ, но, судя по плану, Бродзинскій имлъ въ виду поговорить о разныхъ методахъ мышленія, выполнилъ ли онъ когда-либо такое намреніе, мы не знаемъ.}.
Мы видимъ, что Бродзинскій довольно врно и отчетливо передаетъ душевное состояніе человка въ моментъ творческаго возбужденія, правильно отмчаетъ нкоторыя сопутствующія ему условія. Еще раньше мы привели справедливыя замчанія Бродзинскаго, что фантазія не творитъ ничего новаго, а только творчески комбинируетъ взятое изъ богатаго запаса нашей памяти и чувствъ. Все это приводитъ Бродзинскаго къ заключенію о необходимости знаній, техники, наблюденій и проч. Въ наше время почти въ тхъ же выраженіяхъ съ тми же требованіями выступаетъ и Гартманъ въ своей знаменитой ‘Философіи безсознательнаго’, да и другіе современные эстетики {Чит. ‘Сущность мірового процесса или философія безсознательнаго’ (русск. переводъ А. А. Козлова, М. 1879 г., гл. VI). Гартманъ между прочимъ говоритъ: ‘Геній все-таки долженъ быть развитъ и упражняемъ въ своей спеціальной области. Онъ долженъ сохранять въ своей памяти богатый запасъ яркихъ образовъ и руководиться тонкимъ чувствомъ въ ихъ выбор: ибо безформенная идея безсознательнаго должна воплотиться въ матерьял, доставляемомъ этимъ запасомъ’. ‘Безсознательное въ умственной жизни есть ничто иное, какъ накопленное размышленіе’, говоритъ Г. Жоли (‘Психологія великихъ людей’, гл. IV, Спб., 1890, стр. 17). Cp. Eug. Verron, ‘L’esthetique’, гл. IV стр. 92—94. То же говоритъ и Gabr. Sailes въ ‘Essai sur le gnie dans l’art’. Подготовивъ себя усиленной работой и техническими пріемами, художникъ долженъ ждать момента, когда его охватитъ воодушевленіе. О необходимости ‘wprawy i rozwagi’ говоритъ и I. Ochorowicz въ своей книжк ‘О twrczoci poetyckiej’ (стр. 95—105).}. Гартманъ объяснялъ вдохновеніе, какъ проявленіе ‘безсознательнаго’, воплощающагося въ матерьял, поставляемомъ нашей памятью. Современные психологи-эстетики объясняютъ эту способность къ творческой ассоціаціи идей только съ вншней, стороны, считая внутреннюю причину творчества простымъ даромъ природы. Какъ бы то ни было, существуетъ какая-то внутренняя причина творчества, назовемъ ли мы е ‘безсознательнымъ’, или божественнымъ вдохновеніемъ или даромъ природы, все равно,— но сущность этой силы для насъ непостижима, и мы знаемъ только то, что не всякому она свойственна, и не всхъ въ одинаковой мр она осняетъ, и ея отсутствія не возмстить никакой техникой, никакимъ трудолюбіемъ. Романтики подмтили огромное значеніе этой непостижимой силы вдохновенія, но, придавая ей слишкомъ большое значеніе, отрицали необходимость техники, мастерства. Бродзинскій не такъ глубоко вникъ въ изслдованіе природы генія, но за то настойчиво требовалъ эрудиціи, знаній, въ чемъ и расходился ршительнымъ образомъ съ романтиками. Былъ и еще одинъ вопросъ, въ которомъ Бродзинскій рзко расходился съ романтиками,— вопросъ объ отношеніи искусства къ дйствительности.
Романтики утверждали, что искусство иметъ само въ себ цль {‘Sztuka jest sama siebie celem’, писалъ К. Либельтъ въ своей эстетик (‘Estetyka’, Pozn., 1849, стр. 59—65). Подобные взгляды распространились въ Польш въ начал 40-хъ годовъ подъ вліяніемъ философіи Гегеля. Впервые подобные взгляды встрчаемъ мы въ ‘Listach z Krakowa’ Ое. Премера (о немъ чит. ‘Zota Przdza’, 1886, t. III, стр. 250—267). О судьбахъ гегеліанства въ Польш говорится подробно въ стать Ф. Прупннскаго ‘Filozofia w Polsce’, приложенной къ переводу ‘Исторіи философіи’ Швеглера (Варіи. 1862). Краткій историческій очеркъ философіи въ Польш съ обстоятельными библіограф. данными можно найти у Я. Колубовскаго (чит. его переводъ книги Ибервега Гейнде: ‘Исторія покой философіи’ въ сжатомъ очерк — ‘Философіи у поляковъ’, 51, стр. 504—528).}, что оно выше природы, что ему чужда какая-либо морализующая задача, оно должно бжать ‘презрнной черни’ съ ея потребностями и интересами личной и общественной жизни. Бродзинскій былъ горячимъ противникомъ девиза: ‘искусство для искусства’. Съ негодованіемъ говоритъ онъ о ‘новыхъ эстетикахъ’, утверждавшихъ, что поэзія не иметъ въ виду пользы и нравственныхъ цлей {‘Pisma’, t. IV, 82, t. VI, 169, t. VIII, 41.}. Онъ убжденъ, что въ поэзіи только то и интересуетъ насъ, что успокаиваетъ наше нравственное чувство. Въ драматической сцен ‘Pikne sztuki’ онъ говоритъ устами генія:
‘Rwnie kimszta wszystkie razem
Pikno z uytkiem sposobi
Rozwijaj, wznosz, zdobi
I nauki s obrazem’ 1).
1) ‘Pisma’, I, 72, то же говоритъ онъ и въ поэм ‘Poezya’.
‘Конечно, область поэзіи, думаетъ Бродзинскій, не есть область политики, и ничто такъ не замутитъ ея чистаго источника, какъ политическія партіи, он длаютъ ее обманщицей, напыщенной, зависящей отъ ничтожныхъ обстоятельствъ, эта дочь неба, ведомая за руку политикой, впадаетъ въ заблужденія и другихъ вводитъ въ нихъ {Ibid. t. VI, 144.}. Поэзія иметъ, по мннію Бродзинскаго, религіозно-нравственныя цли, — она всегда была и будетъ первой слугой религіи {Ibid. стр. 136.}. Об принесены человкомъ изъ другого міра, об всегда и везд появляются вмст, об возникаютъ въ сред простаго люда, а не въ высшихъ классахъ — среди аристократіи и философовъ Об сопровождаютъ смертныхъ во всхъ ихъ самыхъ глубокихъ чувствахъ, въ радости и печали’ {Ibid. t. V, 326, 327, VI, 131-138 и проч.}.
Что касается содержанія, то ‘истинная и здоровая поэзія, какой бы сюжетъ она ни избрала, должна согласовать его со всми душевными силами человка: фантазія требуетъ опредленныхъ образовъ, разумъ — ясныхъ мыслей, сердце — чувствъ, общихъ всему человческому роду’ {Ibid. стр. 146.}.
Взгляды Бродзинскаго не схожи съ мнніями романтиковъ, но къ сожалнію въ нихъ мы не видимъ полной послдовательности и систематичности. Конечно, романтики впали въ крайность подъ вліяніемъ реакціоннаго индифферентизма нмецкой философіи, что обыкновенно связывали, не вполн, впрочемъ, основательно, съ именемъ Гте, но нельзя признать правымъ и Бродзинскаго съ его представленіями о польз, о морализаторскихъ цляхъ искусства, которое въ то же время должно служить и для забавы.
Въ русской литератур эти споры объ искусств характеризуютъ вс эпохи нашего умственнаго и общественнаго развитія. На смну ‘эстетиковъ’ 50-хъ годовъ явились у насъ ultra-реалисты, такіе критики, какъ Н. Г. Чернышевскій, Добролюбовъ, Писаревъ {Въ Польш матерьялистичсское направленіе возникло позже — въ 70-хъ годахъ. Чит. Р. Chmielowski, ‘Zarys literatury z ostatnich lat dwudziestu’, W. 1886, стр. 69, 89.}. Увлеченные борьбой съ апатіей и косностью общества, они выступили горячими противниками индифферентизма искусства къ жизни, но въ своемъ увлеченіи они также дошли до крайности, поставивъ ложный принципъ превосходства жизни надъ ея воспроизведеніемъ, какъ бы оно ни было художественно {‘Такой взглядъ, говоритъ Гольцевъ, былъ естественнымъ протестомъ противъ искусства, которое пренебрегало величайшими задачами и превращалось въ услажденіе для людей индифферентныхъ къ различнымъ вопросамъ дня. Авторъ ‘Эстетическихъ отношеній искусства къ дйствительности‘ ясно понималъ и открыто признавалъ значеніе прекраснаго’ (чит. ‘Объ искусств’, гл. I).}. Только съ 70-хъ годовъ начался поворотъ въ пользу боле справедливаго принципа {Въ послднее время замтны попытки поворота въ этомъ смысл даже къ старымъ формуламъ 50-хъ годовъ. Чит. напр. любопытный споръ между г. Ясинскимъ (М. Блинскимъ), г. Супиномъ, г. Минскимъ и г. Обывателемъ на страницахъ ‘Пари’ за 1885 г. О немъ статья Н. Михайловскаго въ ‘Св. Встн.’ за 1886 г. Ср. также любопытную въ нкоторыхъ отношеніяхъ книгу С. С. Трубачева: ‘Пушкинъ въ русской критик’, Спб. 1889. Рецензія на нее въ ‘Русской Мысли’ 1889 г., No X.}.
Для насъ теперь не подлежитъ сомннію, что романтики были правы въ признаніи полной самобытности и независимости искусства, какъ продукта свойственной человку эстетической потребности, но съ другой стороны содержаніе искусства въ наше время расширяется до крайнихъ предловъ, захватывая въ себя весь міръ идеальныхъ стремленій человчества къ достиженію счастья и справедливости въ личныхъ и общественныхъ отношеніяхъ, современное искусство задается цлью творческой, образной реализаціи этихъ идеаловъ человчества въ художественной форм {Изъ современныхъ эстетиковъ это подробно выясняетъ Гюйо въ своей книг: L’art au point de vue sociologique’ (изложеніе его взглядовъ у г. Гольцева въ ‘Русс. Мысли’ 1889, No X). Признаніе соціальнаго элемента въ искусств мы находимъ въ наслдованіи г. Плотникова: ‘Основные принципы научной теоріи литературы’ (‘Ворои. Фил. Записки’ 1887—88, чит. вып. III—IV, и 1888, вып. I, II).}. Идея, тенденція {K. Е. Арсеньева: ‘Критическіе этюды по русской литератур’, Спб. 1888, вып. I, II, также его статьи въ ‘Встник Европы’ 1859, I, X.}, соціальный элементъ признаны въ искусств неотдлимыми отъ формы и составляютъ существенную его сторону. Еще въ 1868 году нашъ маститый ученый . И. Буслаевъ писалъ: ‘направленіе политическое, философское или какое другое составляетъ необходимую принадлежность современнаго искусства, чмъ разнообразне будутъ его направленія, тмъ больше исчерпаетъ оно дйствительность. Какого бы направленія ни держался художникъ, онъ достигнетъ совершенства, если будетъ искрененъ въ своихъ убжденіяхъ, и если онъ настолько даровитъ, что съуметъ передать въ изящной форм свои убждедія’ {. И. Буслаевъ, ‘Задачи современной эстетической критики’, ‘Русскій Встникъ’ 1868 г., No 9, стр. 301. Перепечат. въ ‘Мои досуги’, т. I, М. 1886.}. Этими соображеніями мы заканчиваемъ разборъ эстетическихъ воззрній Бродзинскаго. Его курсъ эстетики, какъ мы могли убдиться,— трудъ небезполезный для своего времени, къ сожалнію приданный ему полемическій тонъ, по всей вроятности, былъ главной причиной того, что этотъ курсъ не имлъ успха въ университет, и Бродзинскій долженъ былъ его закрыть посл первыхъ же двухъ лтъ чтенія (1825—1827) {Index prelectionum…. 1825, 1826, 1827 годы.}.
Свои литературныя и философско-эстетическія воззрнія Бродзинскій старался оправдать и въ своей поэтической дятельности, къ оцнк которой мы теперь и обратимся.

ГЛАВА III.

И. Бродзинскій, какъ поэтъ.

I. (1805—1809) Первыя стихотворныя пробы К. Б-го. Вліяніе Андрея и его кружокъ. И. (1809—1816) Переходное время. Вліяніе В. Реклевскаго. ‘List о wojskowoci’. ‘Pieni rolnikw’ Кернеръ и Бродзинскій. ‘Pole Raszyskie’. ‘На смерть Понятовскаго’ Посланіе къ Ходкевичу. III. (1816—1822) Періодъ зрлости. ‘Poezya’. Переводы изъ Шиллера. ‘Черняковъ’. ‘Ольдина’. ‘Вславъ’, различныя вліянія, отразившіяся въ немъ, отзывы критики, значеніе этой позмы. ‘Легіоннстъ’ и проч. IV. (1822—1835) Попытки создать большую поэму: ‘Dwr w Lipinacli’. ‘Fraszki’. Революціонныя стихотворенія Б-го. Какъ онъ творилъ. V. Его переводы.

Поэтическій талантъ Бродзинскаго никогда не блестлъ особенно яркимъ свтомъ, не испытывалъ сильныхъ потрясеній и переломовъ. Изъ ранняго дтства воспринялъ Бродзинскій начала того настроенія, которому остался вренъ въ теченіи всей своей жизни: сильно развитое религіозное чувство, меланхолическое и идиллически-сентиментальное отношеніе къ людямъ и природ — вотъ т черты настроенія Бродзинскаго, которыя отражаются и въ его поэтической дятельности. Здановичъ въ своемъ курс исторіи литературы называетъ такое душевное настроеніе ‘religijno-obywatelskim’ и полагаетъ, что оно присуще всмъ польскимъ писателямъ самыхъ давнихъ временъ, въ чемъ и видитъ ихъ заслугу. (‘Rys dziejw…’ t. II, 464). Въ поэтическихъ произведеніяхъ Бродзинскаго дйствительно преобладаетъ это ‘religijno-obywatelskie’ настроеніе, въ нихъ если и замчаются измненія въ разные періоды жизни поэта, то преимущественно съ формальной стороны: въ смысл постепеннаго освобожденія въ форм отъ требованій и предписаній классической рутины, но это освобожденіе отъ узъ псевдоклассицизма было весьма неполно, и самъ Бродзинскій лично не замчалъ его, это видно изъ того, что онъ пишетъ и печатаетъ произведеніе въ ложно-классическомъ дух много лтъ посл того, какъ переводитъ Шиллера и публикуетъ свою статью о романтизм. Таковы напр. стихотворенія ‘Filon’, ‘Pustoty Amorka’, появившіяся еще въ 1820 году {‘Pam. Warsz.’ г. 1821.}. ‘Wiece’ Реклевскаго, одобренныя Бродзинскимъ еще въ 1821 году, и т. д. Мы знаемъ уже, что отзывы о псевдоклассическихъ произведеніяхъ въ самомъ лестномъ тон попадаются во всхъ статьяхъ Бродзинскаго вплоть до 1830-го года, и только съ 1830 года настроеніе поэта получаетъ новую, мистико-мессіаническую окраску, характеризующую послднія пять лтъ его жизни. Сентиментализмъ Бродзинскаго легко уживался съ псевдоклассическими понятіями предшествующей эпохи, поэтому именно ‘Вславъ’ и былъ довольно привтливо встрченъ классиками. Въ поэзіи автора ‘Вслава’ слышалось еще, по врному замчанію многихъ польскихъ критиковъ, ‘нчто классическое’, что-то такое, что не оскорбляло классиковъ, а даже примиряло ихъ съ новымъ направленіемъ. Это ‘нчто классическое’ заключалось прежде всего въ самой форм: идиллія, какъ извстно, находитъ свое мсто и въ псевдоклассической поэтик, если въ этой идилліи выведенъ былъ простой ‘мужикъ’, и изображена крестьянская обстановка, то непріятное впечатлніе сглаживалось благозвучными именами героевъ, чистымъ, возвышеннымъ языкомъ, не оскорблявшимъ нжнаго классическаго слуха, наконецъ полной идеализаціей прикрашенной дйствительности. Не разили классиковъ въ поэзіи Бродзинскаго и неумренно преувеличенное чувство, и излишества фантазіи, которую Бродзинскій всегда держалъ на ‘помочахъ разума’… Искать поэтому въ поэзіи Бродзинскаго отдльныхъ эпохъ, рзко разграниченныхъ одна отъ другой, нельзя, тмъ не мене мы находимъ необходимымъ допустить разсмотрніе поэтической дятельности Бродзинскаго по періодамъ: 1-й періодъ (1805—1809), 2-й — (1809—1816) — переходное время, 3-й — (1816—1822) — зрлость, 4-й — (1822 — 1835) — время постепеннаго упадка таланта и творчества.
Кром того въ отдльномъ очерк мы будемъ говорить о масонскихъ произведеніяхъ Бродзинскаго и о его переводахъ.

I.
(1805—1809).

Первыя поэтическія пробы Бродзинскаго посвящены памяти его нжно любимой матери. Это была та ‘Элегія къ тни матери’, которую писалъ нашъ экзальтированный сирота-поэтъ ‘на окн, заливаясь слезами, при блдномъ свт мсяца’. Первымъ толчкомъ къ писательству служили, очевидно, т впечатлнія, которыя вынесъ Казимиръ Бродзинскій изъ времени своего перваго пребыванія съ братомъ Андреемъ въ Краков. Возл Андрея собирался товарищескій студенческій кружокъ, въ сред котораго выдавался извстный В. Реклевскій. Молодые люди читали Геснера, Клейста, Галлера, Виргилія, Карпинскаго, подражали имъ {О кружк Андрея Бродзинскаго чит. въ стать Гордынскаго: ‘Lataszkolne X. B-ego’. Рецензію Прокеша на эту работу чит. въ ‘Atheneum’ 1888, t: IV, стр. 546—548. О литературной физіономіи этого кружка можно судить по книжк стихотвореній А. Бродзинскаго: ‘Zabawki wierszem’, Krakw 1807.}. Хотя Казимиръ Бродзинскій, какъ подростокъ, и не принималъ участія въ ихъ литературныхъ спорахъ и бесдахъ, такъ-какъ по собственному его признанію онъ не прочиталъ до этого времени ни одной книги,— тмъ не мене кружокъ этотъ не могъ не оставить на немъ слдовъ своего вліянія. Онъ невольно прислушивался отъ времени до времени къ разговорамъ старшихъ, и у него возникало уваженіе и удивленіе къ знаніямъ и учености людей, которые ‘не только разсуждали о поэзіи, но и сами сочиняли стихи’ {‘Wspomnienia’. Этотъ отрывокъ напечатанъ въ стать Крашевскаго: ‘Swko о К. B.’ (Atheneum’ 1844 года).}. Когда въ 1805 году Казимиру Бродзинскому пришлось возвратиться въ деревню къ своей мачех, найденныя тамъ на чердак кипы старыхъ стихотвореній были вторымъ толчкомъ, подвинувшимъ Казимира на литературную стезю {Чит. 1-ю главу нашей работы, стр. 20—21.}. О правилахъ стихосложенія онъ не имлъ никакого понятія. Совершенно инстинктивно сталъ онъ пользоваться значительнымъ запасомъ народныхъ псенъ, который былъ пріобртенъ имъ въ пору скитаніи по крестьянскимъ избамъ. Мотивы народныхъ псенъ служили для него естественною мркою стиха. Подъ тотъ или другой мотивъ Бродзинскій подгонялъ слова своихъ собственныхъ стихотвореній. Въ то же время онъ подражалъ ‘думкамъ’, которыя слышалъ отъ жницъ, писалъ ‘любовныя псенки’ и даже ‘сочинялъ проэкты поэмъ’, о которыхъ, вроятно, слышалъ отъ своего брата {Ibid. ‘Wspomnienia’.}. Въ Войнич, лтомъ 1806 года литературныя занятія Казимира Бродзинскаго идутъ подъ руководствомъ брата, который между прочимъ читалъ и переводилъ Казимиру Галлера. Юный нашъ поэтъ былъ ‘необыкновенно обрадованъ, постигши, что есть вещи, затрогивающія боле глубокіе интересы, чмъ идилліи Геснера’ {Ibid.}. Одинъ изъ такихъ переводовъ — стихотвореніе ‘Wiersz do wiecznoci’ — былъ напечатанъ въ сборник ‘Zabawki wierszem’. Геснеръ и Карпинскій однако оказали самое сильное вліяніе на молодыхъ поэтовъ, Геснеру подражалъ по преимуществу старшій Бродзинскій, а младшій скромно мечталъ только о томъ, какъ бы въ своихъ стихахъ достичь той степени совершенства, до которой возвысился его братъ Андрей. Такъ напр. въ стихотвореніи ‘Do lutni brata’ Казимиръ Бодзинскій жалуется на то, что струны его лютни (‘bandurki’) издаютъ визгливые звуки, не хотятъ жить въ согласіи, какъ у старшаго брата, который многимъ обязанъ своей искусной игр. ‘Силою своей псни онъ покорилъ сердце не одной гордой двушки, не одну нанесъ сердечную рану’.
Ja tego chciaem i mu rzekem nieraz:
‘Naucz mi, jak ty, owe trawi chwile!’
А on mi na to rzek: ‘Stj jeszcze teraz,
Dosta czuoci wprzd jako ja tyle’ 1).
1) T. e.: ‘я къ тому стремился и не разъ просилъ (брата): научи меня такъ же проводить эти минуты, но онъ отвчалъ мн: еще погоди, прежде исполнись чувствительности въ такой мр, какъ я’. ‘Zabawki wierszem’, id. у Гордынскаго: ‘Lata szkolne К. B-ego’, стр. 26.
Въ другомъ стихотвореніи ‘Helikoska grka’ {Ibid.} Казимиръ Бродзинскій разсказываетъ, что братъ Андрей взялъ его съ собой на Геликонъ,
……by mu nis ciary,
Ktre na przeks tu sobie zgotowa,
Dzban peny mleka, grzanki, suchary,
Co ich po kadem piewaniu skosztowa.
Поэтическія экскурсіи, какъ мы видимъ изъ этихъ стиховъ, вызывали усиленный аппетитъ, младшій братъ долженъ былъ заране нести сухари. молоко, грнки, которыя старшій и подалъ въ промежутки, свободные отъ творческаго вдохновенія. ‘Съ пдющемъ въ рукахъ, весело сочиняя псенки и подыгрывая себ на лютн, танцовалъ братъ Казимира, наконецъ измученный танцами упалъ на траву и заснулъ’.
Ja za swawolny, z tj zyskujc doli,
Koo si jego lutni zakrztnem,
Pd cie tj chyo pobiegem topoli
I naladowa w graniu mu poczem 1).
1) ‘Я же своевольный, пользуясь случаемъ, хищно набросился на оставленную мн лютню и подъ тнью тополя сталъ подражать своему брату въ игр’.
Уже изъ этихъ отрывковъ мы видимъ, что отношенія между братьями были съ одной стороны благоговйно-почтительныя, а съ другой покровительственно-нжныя, хотя и не безъ примси самодовольства {Чит. 1-ю главу, стр. 29.}. Не сразу старшій братъ допустилъ на Парнасъ своего робкаго ученика, и этотъ послдній со страхомъ и дерзновеніемъ приступалъ къ сладкому длу служенія музамъ. Вообще вліяніе Андрея Бродзинскаго на своего младшаго брата было очень значительно. Самъ Казимиръ Бродзинскій въ предисловіи къ изданію перевода ‘Орлеанской Двы’ своего брата (Warszawa 1821, in 8) заявляетъ о своей глубокой привязанности къ безвременно погибшему брату, которому онъ обязанъ и руководительствомъ, и примромъ {‘Kochany cieniu, пишетъ онъ, nie bd tu wynurza publicznie moich uczu dla ciebie. Skromne i ezyste byo twe ycie, rwnie jak prosta muza twoja, pami o tobie pozostanie tylko w sercach tych, ktrzy ci znali, ja prcz mioci braterskiej dochowuj ci wzdzieczno za przewodnictwo i wzory dla mnie w zawodzie ycia1 nauki, pamitny na nie, niemi si pociesza, niemi naladowa pragn a do poczenia si z tob’. D. C. Chodko, ‘Wzmianka o yciu….’ Wilno 1845, стр. 50.}. Каково было вліяніе Андрея на своего брата, нетрудно заключить изъ сборника его стихотвореній ‘Zabawki wierszem’, а также изъ того, какимъ жестокимъ псевдоклассическимъ передлкамъ подверглась ‘Орлеанская Два’ въ его перевод {‘Wzmianka o yciu…’ стр. 51—56.}. Но уже самый фактъ перевода трагедіи Шиллера свидтельствуетъ о томъ, что Андрей Бродзинскій былъ далеко не чуждъ новыхъ вяній. Это былъ идилликъ, исполненный отчасти руссовскаго настроенія, съ нкоторымъ фрондерствомъ по отношенію къ дйствительности. Рядомъ съ идилліями, воспвающими Хлой, Филоновъ, Исменъ, Лауръ {Чит. напр. ‘Laurai Filo, czyli zakad’, ‘Olzach Ismeny’, ‘Pie Damona do Filis’, переводы идиллій Клейста и Геснера (Narodzonemu, Pogzebionemu, Milon i Iris) и т. д.}, у него встрчаются стихотворенія съ легкой демократической тенденціей, исполненныя сочувствія къ крестьянину и нерасположенія къ господамъ. Въ посланіи къ В. Реклевскому (W. В.) ‘О panach’ разсказывается напр., какъ поэтъ попалъ въ барскіе хоромы, но тамъ ему было душно:
Tu miejsca piewkom wesoym nie dadz,
Tu caa rozmowa na tem.
Jak si pienidze gromadz,
Jak drzy chopa, by si sta bogatym 1),
1) Переводъ: ‘тутъ нтъ мста веселымъ пснямъ тутъ, весь разговоръ лить о томъ, какъ пріобртаются деньги, и какъ получше обдирать мужика, что бы больше нажиться’. (‘Zabawki wierszem’… стр. 17).
тамъ нтъ мста чувству, которое не уживается съ этикетомъ. Поэтъ мечтаетъ о ‘лобзовскихъ поляхъ’ и радостяхъ ‘нашихъ простонародныхъ деревенскихъ идиллій’, о, еслибы скоре возвратиться къ нимъ, тогда бы можно было такъ же посмяться надъ важными барами, какъ они смялись втихомолку надъ бднымъ поэтомъ!
Obymy prdko, Wicusiu kochany,
Bo naszej wrcili doli!
Jak ze mnie pocichu pany,
Tak bymy z nich si znw miali dowoli.
Поэтъ презираетъ богатство:
Co to smutnicie, Towarzysze drodzy?
I ja nie bogacz i wycie ubodzy.
Wol jednako wy w spldusze z wami,
Ni z stokrotnemu, а bez was skarbami.
piewajmy sobie, nie troszczymy o to.
Czy mamy albo czy mie bdziem zoto 1),
1) ‘Отчего вы грустны, дорогіе друзья! Вдь и я не богатъ, да и вы бдняки. Но я лучше хочу душа въ душу жить съ вами, чмъ съ богатствомъ большимъ, но безъ васъ. Будемъ пть, не заботясь о томъ, что имемъ иль будемъ имть’. (‘Do towarzyszw’).
Выше всего дружба, пріязнь, искреннее чувство. Съ презрніемъ отзывается поэтъ о философ, всюду носящемся со своею философскою системою. Не нужно быть мудрецомъ, чтобы сказать, гд обитаетъ душа человка, для этого стоитъ только поцловать въ уста дву {Чит. ‘Do filozofa о nowym Systemacie’.}. Подъ пьяную руку поэтъ доводитъ свой демократизмъ до крайнихъ предловъ — онъ даже готовъ веселиться вмст съ крестьянами. Вотъ детъ хлопъ изъ Сандомира, поэтъ приглашаетъ его на кружку меда: для него вс равны, каждый самъ себ господинъ!
О to chop od Sandomierza.
Zna go z pasa i konierza,
Zawitaj, kochany bracie!
Mio mi spoglda na ci,
Chod ze mn, napij si miodu:
Jak ja czek prostego rodu,
А ja za rwnoci stanem.
Kady и mnie sobie panem! 1)
1) ‘Mazurek z chopem od Sandomierza w Ogldowie’, стр. 84—85.
Братанье съ крестьянами ни на минуту однако не теряетъ своего разгульнаго, пьянаго характера:
Bd zdrw, rolniku kochany!
Patrzaj: cho jestem pijany,
Smutku si pozby nie mog.
Bd zdrw, masz dutka na drog!
Этотъ ‘dutek’, данный на дорогу, превращаетъ нашего юнаго народника въ обыкновеннаго шляхтича, слегка подгулявшаго. Дыханіе народности чувствуется однако въ нкоторыхъ стихотвореніяхъ. Въ этомъ же сборничк стиховъ мы находимъ ‘pie’ W. R.: ‘Wisaw o Kwiatosawie’ {Ibid. стр. 102.}. Впервые употребляется здсь имя Wisaw, сдлавшееся впослдствіи такимъ популярнымъ благодаря поэм Казимира Бродзинскаго: вообще замтно желаніе замнить иностранныя прозвища славянскими, народными (Kwiatosawa, Skotosaw, ywi — польская богиня любви, какъ гласитъ примчаніе, и пр. {Здсь же напечатанъ отрывокъ и изъ другой идилліи В. Реклевскаго: ‘Wiesaw i Skotosaw’, ему же принадлежитъ напечатанная здсь и строго классическая идиллія: ‘Laura і Filon’.}’ Таково было настроеніе Андрея Бродзинскаго и его друга В. Реклевскаго, о которомъ намъ прійдется еще говорить ниже, не подлежитъ сомннію, что это настроеніе не могло не отражаться на литературно-художественномъ развитіи Казимира Бродзинскаго, но въ его первыхъ стихотвореніяхъ оно сказывается довольно слабо. Всего за 1806—1807 годы Бродзинскимъ было написано 7 стихотвореній, не считая четырехстишія ‘Zoto’ и басни ‘Jabko i kij’.
Изъ нихъ ‘Nadgi’obek grobarzowi’ и ‘Nadgrobek rycerzowi’ довольно удачны. Гробовщикъ — это хозяинъ, обрабатывающій поле, онъ такъ сжился со своимъ полемъ, что проситъ Бога никогда съ нимъ не разлучать его. Рыцарь (‘Nadgrobek rycerzowi’) обнаружилъ чудеса храбрости, переплывалъ моря, перескакивалъ скалы, но могилы перескочить не могъ {Ibid. стр. 145.}.
Здсь уже сказывается несомннное вліяніе новаго меланхолическо-сентиментальнаго направленія: мысль поэта витаетъ надъ кладбищами, направлена на печальные образы смерти, страданія.
‘Nadgrobek kocliance’ (три строчки) — придуманное стихотвореніе: смшно читать эпитафію возлюбленной пятнадцати-лтняго мальчика. Басня ‘Jabko i kij’ тоже весьма неудачна. Бросилъ отецъ дтямъ яблоко и палку. Одинъ мальчикъ схватилъ палку, поколотилъ другого, отнялъ яблоко. Отсюда выводъ: яблоко — это богатство, палка — умъ. Кто иметъ умъ, будетъ имть и богатство, кто иметъ богатство безъ ума, тотъ не можетъ съ увренностью и безопасностью пользоваться имъ. Басня совершенно нелпая. Почему палка служитъ символомъ ума, а не грубой силы,— совсмъ непонятно. Впослдствіи мы убдимся, что и боле позднія басни Бродзинскаго тоже крайне неудачны.
Въ 1808 году К. Бродзинскій написалъ стихотвореніе, доставившее ему славу поэта въ цломъ Тарнов. Это было упомянутое уже нами стихотвореніе по поводу неожиданной смерти товарища: ‘al na mier utonionego przyjaciela’.
И въ форм, и въ содержаніи этого стихотворенія замтенъ довольно значительный успхъ въ развитіи поэтическаго таланта нашего поэта. Первыя строчки его дышутъ поэзіей:
Na ono nocy gow pochyli dzie smutny,
А za mn, z czarnym krzyem chodzi al okrutny
I do nowych ez znowu na ten brzeg mnie enie,
Gdziem ostatnie, modziecze, da ci ucisnienie 1).
1) ‘На лоно ночи склонилъ свою голову печальный день, меня же преслдуетъ ужасное горе чернымъ крестомъ и вновь гонитъ меня для новыхъ слзъ за тотъ берегъ (рки), гд въ послдній разъ, юноша, я обнималъ тебя’. Это стихотвореніе не помщено въ нознанскомъ изданій сочиненій Бродзпискаго. Дмоховскій отнесъ его (‘Bibl. Warsz.’ 1870) къ 1807 г., но Гордыйскіи, имвшій въ рукахъ ‘Liber calculorum Gymn. Tarn.’, убдился, что Пржигодзинскій, на смерть котораго написано это стихотвореніе, утонулъ лтомъ 1808 года (‘Lata szkolne…’ стр. 32).
Образъ сумрачнаго дня, склонившаго голову на лоно ночи, картина предательской тишины воды, въ которой отражалось голубое небо, и таилась смерть,— производятъ впечатлніе. Семь лтъ спустя Бродзинскій повторилъ первыя строчки этого стихотворенія въ своей элегіи ‘Pogrzeb przyjaciela’, написанной на смерть одного изъ ‘братьевъ’ масоновъ:
Na ono nocy dzieri smutny
Obumar, zwiesi gow,
Nas gromadzi al okrutny
Na modlitwy pogrzebowe.
Это стихотвореніе особенно нравится нкоторымъ польскимъ критикамъ {Чит. ‘Pierwiosnek, noworocznik na rok 1841, zoony z pim samych dam, zebrany przez Pauline K….’: ‘Poezya i Kazimierz z Krolwki’, El. Ziemiska, ‘Ow pogrzeb przyjacela, пишетъ г-жа Земеыская, arczydzieo smutku ehrzeciaskiego, nie wyszoby nigdy z pd pior Karpiskiego’. Такъ же хвалитъ она и другое стихотвореніе: ‘Dziadek’. Ср. ‘Gazeta Literacka’ 1822: ‘Pisma Brodziskiego’, отзывъ. Дмоховскаго.}. Въ этомъ же году, какъ сообщаетъ Дмоховскій, Бродзинскій перевелъ отрывокъ изъ поэмы ‘Русь’ извстной въ то время нмецкой писательницы Пихлеръ: ‘Привтъ родной земл’. И со стороны языка, и со стороны формы этотъ стихотворный переводъ тоже свидтельствуетъ о движеніи впередъ молодого поэта. До 1809 года, кром перевода патріотическаго гимна и поэмы ‘О Pustyni Sw. Salomei’ {Чит. 1-ю главу, стр. 35.}, не дошедшихъ до насъ, мы не знаемъ больше ни одного произведенія Бродзинскаго, хотя и извстно, что въ дом Служевскихъ онъ не терялъ понацрасну времени и всюду носилъ съ собою карандашъ и бумагу {Извстенъ одинъ стихъ, вырзанный усердствующимъ поэтомъ на молодой лин:
‘Z tym wyrazem rosnij razem’.
Hordysk. (‘Lata szkolne’, стр. 37).}.
Литературное развитіе Бродзинскаго въ этотъ первый періодъ его дятельности было крайне ничтожно. Его литературнымъ менторомъ является старшій братъ Андрей, съ характеромъ поэзіи котораго мы познакомились уже по приведеннымъ выше отрывкамъ. Слдующій періодъ поэтическаго развитія Бродзинскаго проходитъ подъ непосредственнымъ вліяніемъ В. Реклевскаго.

II.
(1809—1816).

Вліяніе Реклевскаго было непродолжительно (до 1812 года), но оставило глубокій слдъ въ Бродзинскомъ.
Самъ поэтъ признаетъ это въ своемъ походномъ дневник, въ которомъ подъ датой: 1813 г. 7 мая, мы находимъ слдующую замтку {D. Chodko, ‘Wzmianka o yciu K. Br.’, Wilno 1844, стр. 62.}: ‘В. (Реклевскій), ради котораго я просился въ бригаду, подъ начальствомъ котораго я служилъ и дружбой и покровительствомъ котораго пользовался, надежда рыцарства, музъ и наукъ, погибъ, и съ нимъ все погибло! Утрата его имла вліяніе на дальнйшую мою судьбу ‘ {Этотъ дневникъ трудно переводимъ, такъ-какъ написанъ весьма неграмотно. Послдняя фраза напр. выражена танъ: ‘Strata jego, prcz wiecznego alu, miaa wpyw na dalszy los mj szczliwy’.}. Другой отрывокъ изъ того же дневника еще опредленне свидтельствуетъ о глубокомъ уваженіи и признательности, которыя питалъ молодой поэтъ къ своему литературному руководителю. Этотъ отрывокъ особенно важенъ для выясненія психологіи творчества Бродзинскаго: въ немъ заключаются уже въ зародыш многія стихотворенія Бродзинскаго и даже мысль о той обширной поэм, планъ которой былъ найденъ потомъ Дмоховскимъ въ другомъ дневник поэта за 1824—1828 гг. {‘Bibl. Warsz.’ 1870, III, 372—3.}, и о которой мы будемъ говорить ниже. Приводимъ этотъ отрывокъ цликомъ.
‘Это было въ ночь, предшествующую переправ черезъ Березину. Какъ мгла, кружились вокругъ насъ духи, но я могъ разглядть только ближайшихъ. Одинъ изъ нихъ, прекрасный, какъ Аполлонъ {Ср. ‘прекрасныхъ, какъ ангелы’, школьныхъ товарищей Бродзинскаго. Чит 1-ю паву нашей работы.}, подскочилъ ко мн, бросился на мою грудъ, сжимая меня въ своихъ объятіяхъ. Я не чувствовалъ никакой тяжести, но душу мою объяла какая-то благодать какъ-бы отъ благодатнаго дыханія южнаго весенняго втра. ‘Холодно теб! холодно! кричалъ онъ, Сильне ко мн прижимаясь. Ахъ! какъ искрятся небо и земля. Сотни душъ оставляютъ въ эту минуту свои тла, прижмись, прижмись! Мы побдимъ холодъ, вотъ я уже не чувствую его. Наша скромная (?) молодость все вынесетъ, и мы посвятимъ другъ другу жизнь, посл того какъ исполнимъ долгъ но отношенію къ отечеству. Весною я возвращусь домой, дострою домикъ, поставленный надъ ручейкомъ, прорзывающимъ поля сандомирской пшеницы, тамъ устроимъ мы по твоей мысли и паску, и садикъ {Эти же мысли выражаетъ Бродзинскій въ одномъ своемъ стихотвореніи (‘Do przyszej chatki’), совершенно тоже говоритъ и Реклевскій въ своемъ посланіи къ братьямъ Бродзинскимъ:
….О nie dla was Mars zuchway,
На wdziki natury tkliwi,
Was byt wiejski usczsliwi,
Wam mwi, gaje i skay.
Ja bd wtedy sczliwy,
Gdy zakwitnie gaj oliwy,
Gdy ojczyzna ulubiona
Pozwoli wrci do roli,
Zanucim w cieniu topola
Wrd miej prostoty ona.
(‘Pienia wiejskie’, Krakw, 1811, стр. 172).}. Возвратимся къ нашимъ бумагамъ и книжкамъ и будемъ вновь слагать сельскія псни, которыя, быть можетъ, доставятъ намъ славу, ничего не можетъ бытъ пріятне, какъ жить въ псняхъ {Нужно удивляться постоянству въ настроеніи Бродзинскаго: черезъ 14 лтъ онъ повторяетъ ту же самую мысль, почти въ такихъ же выраженіяхъ, въ своей стать: ‘О жизни и сочиненіяхъ Карпинскаго’! Чит. Pisma, t. V, стр. 102.}. И мы забудемъ о войн, сраженіяхъ и морозахъ и будемъ разсказывать о нихъ, какъ о минувшемъ сн, своимъ сестрамъ при свт камина. Но прикройся моимъ плащемъ, я совершенно не чувствую холода’. ‘Это ты, Реклевскій!’ воскликнулъ я, когда въ этой туманной фигур узрлъ его ангельскіе глаза. Онъ исчезъ. Я почувствовалъ какую-то тяжесть на сердц, но слезы облегчили мою печаль. Мой проводникъ далъ мн выплакаться, а потомъ положилъ руку на мое плечо, и я, вздохнувши свободне, сказалъ: ‘Это пріятель моей молодости. Я узрлъ его впервые тогда, когда онъ одинъ изъ первыхъ вступалъ на краковскую землю съ отечественными орлами, онъ мн слабосильному далъ въ руки оружіе, онъ пріучалъ меня къ грому орудій, онъ помогалъ мн во всемъ, онъ сиживалъ неразъ вмст со мною на скалахъ Ойцова, гд мы слагали (всми уже) забытыя псни. То, что я говорилъ, было повтореніемъ его грезъ, высказанныхъ имъ передъ смертью, когда онъ лежалъ въ снгахъ. Ужъ онъ не вернется къ отцу, начатое хозяйство, домикъ достанутся другимъ, его смерть среди такой массы жертвъ не будетъ памятна отчизн, забыты уже и его сельскія псни, которыя онъ плъ (nuci) невинно, безъ страстей {На забвеніе публики жалуется Бродзинскій и два года спустя въ стать: ‘О yciu i pismach Reklewskiego’, ‘Pam. Warszawek. ‘ 1815. А между тмъ ‘Pienia wiejskie’ напечатаны были въ 1811 году.}. Его недолгая жизнь горла чистой любовью къ отечеству, какъ одна искорка въ воодушевленномъ (rozpomenionym) народ… Дни его жизни на земл были временемъ благовонной весны, весенними цвтами, которые распускаются только въ радостныхъ грезахъ надежды. Кром ихъ ничего не оставилъ онъ здсь боле цннаго, а за предлами жизни сонъ, надежды, обманъ и дйствительность не имютъ никакого значенія. Одна счастливая греза, минута очарованій равна долгому счастью, но и то, и другое — дары Бога’ {‘Bibl. Warsz.’ 1870, t. III, стр. 372—373. Дмоховскій полагаетъ, что это была прозаическая черновая будущей поэмы.}.
Отрывокъ очень характерный. Въ немъ мы видимъ и фантастическій туманъ царства привидній, и грезы, и тоску, мысли о смерти, черты безспорно романтическаго направленія. Надъ всмъ однако преобладаетъ сентиментальное чувство. Поэтъ мечтаетъ о домик надъ ручейкомъ, о мирныхъ занятіяхъ хлбопашца, жаждетъ всю жизнь посвятить дружб и сочиненію сладкихъ сельскихъ псенъ, въ которыхъ и будетъ ихъ имя долго жить въ потомств, ит. д. Здсь же съ необыкновенной силой выражены Бродзинскимъ чувства его признательности и піэтетъ къ памяти Реклевскаго. Къ его личности Бродзинскій возвращается много разъ въ своихъ произведеніяхъ и всегда отзывается о немъ въ самыхъ восторженныхъ выраженіяхъ.
Въ 1815 году Бродзинскій помстилъ о немъ статью въ ‘Pam. Warsz.’, затмъ въ 1821 году написалъ извстное уже намъ предисловіе къ ноэм ‘Wiece’, въ томъ же 1821 году въ собраніи его стихотвореній мы находимъ стихотвореніе ‘Do В. (do przyjacela)’ {Pisma t. I, стр. 218.}. Затмъ о немъ же онъ говоритъ дважды въ своемъ курс литературы {Ibid. t. IV, 411-416, t. V. 129—132.}. Мысли, высказываемыя имъ о Реклевскомъ, весьма важны для насъ, потому — что даютъ возможность опредлитъ поэтическое настроеніе самого Бродзинскаго и характеръ его литературныхъ вкусовъ.
‘Реклевскій, говоритъ онъ, занимаетъ въ нашей сельской поэзіи XIX вка такое же мсто, какъ Шимоновичъ въ поэзіи XVI в. Его поэзія дышетъ истинно-народнымъ духомъ. Это вполн народный польскій поэтъ, онъ воспваетъ сельскій и вмст съ тмъ рыцарскій народъ такъ, какъ онъ его самъ зналъ. Многія его произведенія, какъ напр. идилліи ‘Fauuy’, ‘Pierwsze toczenie’, ‘Boek’, ‘Pan’, смло можно поставить на одинъ уровень съ лучшими произведеніями этого рода въ другихъ литературахъ’. Бродзинскій хвалитъ также идилліи: ‘Wiesaw’, ‘Halina’, ‘Laura’ ‘Iolenta’. Въ особенный восторгъ приводитъ его ‘Walka kos z Zefirem’, поэма, которую онъ считаетъ chef-d’oeuvre»онъ поэтическаго творчества Реклевскаго. Весьма энергично защищаетъ онъ Реклевскаго отъ нападокъ критики, несправедливо по его мннію обвинявшей поэта, въ придуманности мыслей, оборотовъ, дланности выраженій и проч. ‘Если слушать этихъ критиковъ, то прійдется пожалуй отвергнуть и самого Геснера’ (IV, 112).
Въ произведеніяхъ Реклевскаго Бродзинскому особенно нравятся: чувствительность, меланхолія, нжность сердца, детальное знаніе деревенской жизни {‘…czuo, melancholia, poczciwo serca, baczno na wszelkie szczegy wiejskie’ (‘Pam. Warsz.’ t. I, 261—266).}. Поразительне всего то обстоятельство, что характеръ похвалъ и ихъ тонъ не измняются въ теченіи всей жизни Бродзинскаго, онъ говоритъ о Реклевскомъ съ такимъ же умиленіемъ и восторгомъ даже въ годъ своей смерти! {Odyniec, ‘Wspomnienia z przeszoci’, стр. 336.}.
Отзывы Бродзинскаго о другихъ польскихъ идилликахъ извстны уже намъ раньше {Чит. стр. 126, 214.}. Буколика, возникшая еще у древнихъ, съ теченіемъ времени пріобрла въ разныхъ мстахъ своеобразный характеръ. Въ Польш идиллія стремится расширить свою область и изъ сферы строго пастушеской переходитъ въ село, не утрачивая однако своего сентиментальнаго характера. Таковъ былъ Карпинскій, таковы и его ученики — А. Бродзинскій, В. Реклевскій, Е. Бродзинскій. Если мы перечтемъ ‘Pienia wiejskie’ Реклевскаго, то найдемъ здсь тотъ же колоритъ, т же краски, тхъ же дйствующихъ лицъ, что и въ поэзіи Андрея Бродзинскаго, но только съ чертами гораздо большаго дарованія. Не только вліяніемъ, но и многими заимствованіями обязанъ ему К. Бродзинскій, въ чемъ мы будемъ еще имть случай убдиться. Тмъ не мене, какъ ни народенъ Реклевскій въ нкоторыхъ своихъ произведеніяхъ, въ общемъ онъ совершенно не свободенъ отъ псевдоклассическихъ вліяніи. Его ‘Walka kos z Zefirem’ {‘Pienia Wiejskie’, стр. 112—155.}, которую такъ хвалитъ Бродзинскій, длиннйшая и приторная поэма, которую трудно дочитать до конца. Такой же характеръ иметъ и поэма ‘Wiece’, такъ энергично отстаиваемая Бродзинскимъ отъ возможныхъ нападокъ критики {Чтобы судить о ея ‘достоинствахъ’, возьмемъ наугадъ отрывокъ изъ середины: стада молоденькой Клои встртились на лугу, цвтущемъ розами, съ овцами Дамета. Он
Piy razem znajomej nimfy czyste wody.
Dametas za dziewczynie dajc caowanie,
Da jej pozna a dotd nieznane kochanie.
Клоя краснетъ, но не моасетъ сопротивляться и отвчаетъ поцлуемъ на поцлуй. Клоя произноситъ длинную и напыщенную рчь, Даметъ отвчаетъ въ томъ же тон. Между тмъ овечки напились воды,
….obstpili w koo
Modych kochankw, skaczc i grajc wesoo, и т. д.}, въ такомъ дух написаны и собственныя произведенія Бродзинскаго, появившіяся въ 1809—1810 году {Большая часть ихъ не вошла въ собраніе сочиненій Бродзинскаго и отмчена только въ дневник поэта, таковы: ‘Do Czesawy’, ‘Do…’, ‘Stanisaw’, ‘Kwiatosawa’, ‘Bohdan i Milko’, ‘Duma nad drzewami, zasadzonemi w rynku krakowskim’, ‘Wyprawa mdrcw’, ‘Z kantykw Ezechyela’, ‘Amorek’, ‘Brzozy’, ‘Wszystko nam si umiecha’, ‘Drzewka’, ‘do Elwiry’, ‘Filojki’.}. Вс они — ‘идилліи съ ясными слдами вліянія нмецкой пасторали’ {F. S. Dmochowski, ‘Bibl. Warsz.’ III, 1870, стр. 370.}. Лучшее изъ нихъ приведено въ извстной стать Дмоховскаго, это мечты поэта о будущемъ пріют, ‘О przyslj chatce’, которую онъ ставитъ тамъ,
Gdzie zocz w bawat strojne kosami zagrody,
Zkd usysz skowronki i tsknice trzody.
Онъ, поэтъ, хочетъ найти такое мсто, откуда бы не слышно было о бдствіяхъ родного края. Обращаясь къ своему другу Филону, онъ приглашаетъ его раздлить вмст съ нимъ отдыхъ ‘на лон природы и дружбы’. Избушка, розы, пташки, овечки, возлюбленная Клоя, которая
Со wieczr о ssiedzie powie,
другъ Филонъ — доставляютъ полный комплектъ аксессоаровъ этой псевдоклассической идилліи.
Къ самымъ раннимъ произведеніямъ этого же періода необходимо отнести и ‘List о wojskowoci’ {Подъ этимъ стихотвореніемъ, какъ и подъ многими другими, нтъ даты. Издатели послдняго, лознанскаго, изданія сочиненій Бродзинскаго полагаютъ, что это посланіе написано еще въ 1807-мъ году семнадцатилтнимъ юношей, ‘уже тогда помышлявшемъ о военной карьер’. Это неврно. Кто знаетъ біографію нашего поэта, тотъ согласится съ нами, что переводчикъ австрійскихъ патріотическихъ стихотвореній (1808) былъ далекъ отъ мысли о военной служб за нсколько мсяцевъ до побга и, конечно, не помышлялъ о ней въ бытность свою въ Тарнов (1807). Изъ воспоминаній Одынца, а также Ходзька (‘Wzmianka о yciu’), намъ извстенъ забавный анекдотъ, разсказанный самимъ Бродзинскимъ о поступленіи его на службу. Молодой поэтъ, проникнутый духомъ классической древности, мечталъ о военныхъ подвигахъ и съ жаромъ декламировалъ отрывки изъ Иліады, какъ вдругъ во вниманіе къ болзненности и слабосилію нашего поэта начальство поручаетъ ему завдываніе провіантомъ, и юному защитнику родины оставалось только декламировать Гомера въ то время, когда онъ разрзалъ и длилъ на порціи мясо…. Намъ кажется, что именно къ этому времени и слдуетъ отнести ‘List о wojskowoci’. Въ ‘Посланіи’ упоминаются Гекторъ, Ахиллъ, Одиссей, Марсъ, военныя колесницы и проч.}. Поэтическихъ достоинствъ оно не иметъ.
Къ циклу военныхъ стихотвореній Бродзинскаго относятся и ‘Duma onierza nad rzek. Moskw’, стихотвореніе, написанное, какъ это видно и изъ самого заглавія, въ 1812 году.
Поэтъ былъ въ грусти, торжественность минуты его не воодушевляетъ: ‘Счастливъ тотъ, говоритъ онъ, кто посл тяжелыхъ испытаній, больной, возвратится наконецъ домой и найдетъ свое успокоеніе среди родныхъ могилъ. Онъ же не знаетъ, дождется ли его Іолента (!), или ему придется погибнуть въ сугробахъ снга… Но если онъ уже не возвратиться, то пусть его возлюбленная
Z biaych pni brzozy krzy niech mi powici
Szczerych ez nieco i dobrej pamici.
Niehaj cie mj jej zagrody
Opiekuczem duchem bdzie,
Mech przy chacie broni szkody
Szumi w re na jej grzdzie…1).
1) ‘Изъ стволовъ бдой березы поставитъ мн крестъ, немного поплачетъ и вспомнитъ добромъ. И пусть моя тнь будетъ духомъ-хранителемъ ея усадьбы и защититъ ее въ дом отъ всякаго зла и будетъ на ея грядк шелестть розами’.
Весьма любопытно то, что имя возлюбленной, Іолента, замнено било впослдствіи боле народнымъ:— Галина, такимъ образомъ, думалъ очевидно Бродзинскій, стихотвореніе должно было пріобрсти народный характеръ… За 1813 годъ мы почти не имемъ стихотвореній Бродзинскаго: это былъ годъ тяжелыхъ военныхъ испытаній. Отъ этого времени сохранился извстный уже намъ походный дневникъ Бродзинскаго, куда поэтъ вносилъ отрывочныя мысли, какія ему приходили въ голову, небольшія четверостишія и т. д. Такъ подъ 3 мая стоитъ переводъ извстныхъ словъ Лукреція (четырехстишіе) изъ его поэмы ‘De rerum natura’ о томъ, что пріятно глядть на бурное море съ берега. Внизу приписка: ‘О! какъ эти слова люблю я, Лукрецій, повторять съ тобой! Тебя научило этому истинное счастье, а меня несчастье’. S-то мая онъ пишетъ при выступленіи изъ Кракова:
Prno si za swojemi oziera,
Przedua poegnanie i ale wy wierzc.
Trzeba i i opuci ukohan ziemi,
Unie miczarnie smutkw i niedoli brzemi 1).
1) ‘Довольно оглядываться на своихъ, длить понапрасну минуты прощанья и скорбь выражать. Нужно идти и покинуть любимую землю, тысячу скорбей неся и бремя несчастья’.
Такія же замтки находимъ мы и подъ слдующими числами: 12, 14 мая, 9 сентября, и т. д. Весьма вроятно, впрочемъ, что многія стихотворенія, напечатанныя въ познанскомъ изданіи подъ общимъ заглавіемъ: ‘Pieni rolnikw’ и отнесенныя Дмоховскимъ къ 1814 году, также написаны Бродзинскимъ въ эпоху его военныхъ скитаній. Сюда прежде всего должны быть отнесены военно-патріотическія стихотворенія {‘Ojciec do syna’, ‘Chorgiewka’, ‘Matka do syna’, ‘Kochanka’, ‘Jadcy do wojska’, ‘Naboestwo’, ‘Do Boga przed bitw’, ‘Gospodyni’, ‘Pobudki’, ‘Aby dalej’ и т. д.}, но такъ-какъ установить точно время ихъ появленія невозможно, то мы и будемъ разсматривать вс ‘Pieni rolnikw’ вмст, разбивъ ихъ по группамъ.
Подъ заглавіемъ: ‘Pieni rolnikw’ напечатано до 60 стихотвореній различнаго содержанія и характера. Ото всхъ ихъ ветъ духомъ нмецкой пасторали, причемъ въ нкоторыхъ изъ нихъ соблюдена вполн псевдоклассическая форма, другія боле ‘народны’. Изъ нихъ въ строго-классическомъ тон написано около 15 стихотвореній {al parterki, Kloe, Mikon i Filis, Pasterka, Pustoty amorka (напеч. 1821 г.), Sen, Pasterz do Zosi, Amorek, Dumka, Pocha, Nawrcona и др.}. Сюда же слдуетъ отнести эротическія стихотворенія, въ которыхъ псевдоклассическое вліяніе съ формальной стороны мене сильно {Tskna, Gobki, Do Hanny (2 стихотворенія) Emma, do Myrtu, Ioda, Pie, piewka, Rana и проч.}.
Затмъ въ особую группу можно выдлить стихотворенія, воспвающія благородно-патріотическое настроеніе крестьянъ, и наконецъ стихотворенія вообще патріотическія. Нсколько стихотвореній имютъ бытовую окраску {‘Matka i dzieci’, ‘al matki’, ‘ona do ma’, ‘Chopek’, ‘Mazurek’ и проч.}. Къ послдней групп мы отнесемъ стихотворенія, навянныя различными событіями и писанныя но разнымъ поводамъ и подъ разными впечатлніями, таковы: ‘Pogrzeb przyjaciela’, ‘Dama nad grobem’, ‘Przodkowie’, ‘Odrodzienie’. ‘yczenie’.
Не надо однако забывать, что вс эти стихотворенія называются ‘Пснями крестьянъ!’
Польскіе критики и историки литературы отзываются о нихъ съ большой похвалой. Таковы отзывы Дмоховскаго, Ходзька, Войцицкаго, Одынца, Совинскій говоритъ о нихъ въ своемъ курс литературы: ‘Онъ (Бродзинскій) сблизилъ идиллію съ сердечной, живой краковской псней. Кто не усмотритъ въ нихъ искренности и естественности, этого природнаго цвта, музыкальности и ритмичности, которыя характеризуютъ псни сельскаго люда?’ — ‘Псни крестьянъ, говоритъ онъ дальше, и по форм, и по духу родственны деревенскимъ’ {Sowiski-Zdanowicz, ‘Rys Dziejw’… t. II, стр. 487.}. Даже почтенный польскій ученый Хмлвскій говоритъ о ‘Псняхъ крестьянъ’ съ большой похвалой, видя ‘во многихъ истинны chef-d’oeuvre-ы естественности и граціи’ {‘Istotnie arcydzieka prostoty i wdziku’.. ‘Studya i Szkice’, t. II, стр. 184.}.
Въ виду такихъ единодушныхъ отзывовъ польской критики мы считаемъ необходимымъ дать внимательный разборъ (этихъ произведеній Бродзинскаго, такой разборъ приведетъ насъ къ установленію боле правильнаго взгляда какъ на поэтическія произведенія самого Бродзинскаго, такъ и на польскую критику въ вопрос о способности ея понять и оцнить произведенія, претендующія на изображеніе реальнаго народа и дйствительной крестьянской жизни.
Нечего, конечно, и говорить о стихотвореніяхъ, писанныхъ въ строго классическомъ дух. Они ниже всякой критики. Въ нихъ фигурируютъ Филоны, Миконы, Глицеры, Дафны, Нимфы, лсной богъ Панъ и проч. Все въ нихъ навяно рабскимъ подражаніемъ Геснеру. Поэтъ стремится быть игривымъ и граціознымъ, но это мало удается ему.
Вотъ напр. молодая пастушка идетъ по полю весенней порою. Она
Swawolna, pocha i mia,
Na wszystkie strony nucia
Tak: ‘la, la, la!’ 1).
1) ‘Свободна, весела, мила, громко распвала она: такъ, ля, ля, ля!’.
Припвъ: tak: la, la, la видимо нравится поэту, и онъ повторяетъ его и въ другомъ стихотвореніи (‘Nawrcona’):
Na flecie gra Damon tkliwie,
Po caej go sycha niwie
Tak: ‘la, la, la!’ 1).
1) ‘На флейт нжно игралъ Дамонъ, и слышно было его (игру) на всемъ лугу.
Вотъ другая пастушка (или врне та же самая, но подъ другимъ именемъ) Клоя, ее обнимаетъ и цлуетъ въ лсу нжный Милонъ, а она ищетъ защиты у лснаго бога Пана. Вотъ та же пастушка, по имени Юстина (съ весны очевидно прошло уже много времени), жалуется подъ новый годъ на неврность Филона и взываетъ къ пташкамъ. Вотъ нжно воркуетъ Миконъ и Филисъ {Даже въ выбор именъ Бродзинскій не оригиналенъ. Онъ беретъ ихъ изъ идиллій Геснера и Реклевскаго, Карпинскаго.}. Но Миконъ исчезъ, и возлюбленная томно груститъ о немъ (‘Dumka’), въ стихотвореніи ‘Amorek’ Филонъ и Глицера борятся съ богомъ любви, въ другомъ — пастушокъ умоляетъ упрямую Зоею выйти на свиданіе, въ третьемъ описывается ‘ангелоподобная Эльвира’ съ ‘цвткомъ надежды въ рук’:
Wesoo jej wieniec kada,
Skromno dodaa uroku,
Rozsdek, dowcip w jj oku,
Dobro na ustach osiada 2).
1) Веселье наградило ее внкомъ, скромность дала привлекательность, разумъ и остроуміе въ ея глазахъ а доброта поселились на ея устахъ.
Поэтъ, конечно, былъ пораженъ въ самое сердце ея красотой (‘Sen’). Нисколько не лучше другихъ то стихотвореніе, которое Бродзинскій нашелъ возможнымъ напечатать еще въ 1821 году (‘Pam. Warsz.’ t. XIX), — ‘Pustoty amorka’ — поэма, напоминающая отчасти ‘Wiece’ Реклевскаго. Здсь фигурируютъ Фебъ, Діана, Амуръ, Филонъ и Мелина, неизбжныя овечки, ручеекъ, прохлада лса… Филонъ поетъ:
Pynie chwila, jako woda,
Z yciem lube zdze pyn,
I nadzieja, i uroda
Nie dzielone marne gin 1).
1) ‘Время плыветъ, какъ вода, съ жизнью уходятъ желанья. Надежда и красота, нераздленныя, понапрасну гибнуть’.
Мелина слышитъ голосъ Филона, она хочетъ укрыться отъ него, но, какъ и подобаетъ, опаздываетъ, ея внокъ падаетъ съ головы въ ручей, къ полному удовольствію смющагося амура.
Идиллія Филонъ написана въ такомъ же тон, съ воззваніями: къ Аполлону, Венер, нимфамъ и проч. (напеч. въ 1818 году!)’ Нсколько слабе классическое вліяніе, по крайней мр съ формальной стороны, въ тхъ стихотвореніяхъ, которыя мы назвали эротическими, но въ поэтическомъ отношеніи они не лучше. Всюду слащавая приторность и сентиментализмъ.
Такъ въ стихотвореніи ‘Rana’ поэтъ сообщаетъ, что пчелка укусила его въ палецъ, а милая совтуетъ ему приложить къ больному мсту земли. Поэтъ находитъ, что и рана,
W serce przez ciebie zadana
Nie prdzej zgoi si moe,
A gdy j ziemi przyo 1).
1) ‘Рана, причиненная его сердцу, тоже не раньше пройдетъ какъ только, когда къ ней будетъ приложена земля’.
Въ стихотвореніи ‘Голубки’ идетъ рчь о двухъ нжно ворковавшихъ голубкахъ, влюбленныхъ другъ въ друга и счастливыхъ, потому-что они жили вмст. Они были готовы погибнуть, лишь бы только не разлучаться. Какъ вдругъ прилетлъ изъ чужихъ странъ голубь,
W sztuce dworskiej wyuczony,
плнилъ голубку, разрушилъ семейное счастье и улетлъ!
Въ стихотвореніи ‘piewka’ ‘она’ обращается къ струнамъ и проситъ ихъ играть такъ, какъ ея возлюбленный ясь, который ушелъ теперь куда-то въ чужіе края. По форм это стихотвореніе нсколько выше другихъ, нужно полагать, что все же не въ этихъ стишкахъ съ нжными обращеніями къ птичкамъ и пр. слдуетъ видть т ‘arcydzieki’ простоты и граціи, о которыхъ съ такой похвалой отзывается польская критика. Поищемъ ихъ въ другихъ псенкахъ. Вотъ группа народно-патріотическихъ стихотвореній.
Отецъ (крестьянинъ) обращается къ сыну, который идетъ въ походъ и говоритъ ему: ‘Не жалй меня, дорогой сынъ,— я съумю еще заработать кусокъ хлба для себя, а ты съумй его защитить своею кровью’. Крестьянинъ этотъ — благородный отецъ и большой патріотъ, онъ мечтаетъ о независимости родины:
Niech w rce twojej zobacz ja jeszcze
Cho we nie wolno stracon,
А w drce donie znamiony zapleszcz,
e matka jest nam wrczona 1).
(‘Ojciec do syna’)
1) ‘И пусть въ рукахъ твоихъ увяжу я, хотя во сн, утраченную вольность, и знамена взовьются въ дрожащей рук (при мысли), что мать (родина) намъ возвращена’.
Такимъ же благороднымъ пыломъ патріотизма воодушевлена и мать. Она благодаритъ Бога за то, что онъ послалъ ей здороваго и сильнаго сына — защитника родины. Она провожаетъ его такимъ напутствіемъ:
egnaj siostry, wychod z domu,
By si nie doczeka sromu,
А eby biy si dziatki
Za niewol wasnej matki 1).
(‘Matka do syna’)
1) ‘Прощайся съ сестрами, выходи изъ дому, что бы не было бы теб позора. Пусть бьются дтки за свободу родной матери’.
‘Kochanka’ приноситъ отъзжающему знамя и проситъ его помнить не только о ней, но и о слав (‘Chorgiewka’), а когда онъ возвратится домой, и сдой старикъ будетъ проливать слезы радости, она увнчаетъ чело побдителя свадебнымъ внкомъ (‘Kochanka’).
Въ такомъ же возвышенномъ стил прощается съ роднымъ селомъ и самъ ‘Jadcy do wojska’: объ посылаетъ послднее ‘прости’ роднымъ полямъ, овечкамъ и Галин. Но передъ отъздомъ слдуетъ однако всмъ помолиться за родину:
W obory z pola spdzajcie trzody,
Zawiecie kosy na cianie,
Mynarze, dzisiaj zastawcie wody,
Niech w polu praca ustanie,
Kaza ju pleban, e si zaczyna wojna… 1).
(‘Naboestwo’).
1) ‘Сгоняйте домой стада съ полей, повсьте косы на стну, пусть прекратится работа въ поляхъ, и мельникъ опуститъ заставу: священникъ сказалъ ужъ, что начинается война’.
Война пришла! Вотъ възжаютъ въ село ‘рыцари — воины’, польскіе жолнры. Объ этой ‘пріятной’ новости спшитъ извстить всхъ почтенная ‘Господняя’ и торопитъ двушекъ приготовить все къ прізду гостей: свжую мягкую постель, медъ, ду…
Въ такихъ чертахъ рисуетъ Бродзинскій польскаго крестьянина въ эпоху наполеоновскихъ походовъ! О простот и естественности этихъ картинокъ, думаемъ мы, можетъ судить каждый, кто хоть сколько-нибудь знакомъ съ крестьянскимъ бытомъ и вообще воззрніями простого люда на вс вопросы, выходящіе изъ тснаго круга его деревенскаго обихода. Достаточно знать въ самыхъ общихъ чертахъ исторію польскаго народа, чтобы аргіогі уже отвергнуть мысль о сочувствіи крестьянъ иде ‘odbudowania’ государства, въ которомъ имъ такъ плохо жилось. Не отрицаютъ этого и сами поляки. Скарбекъ въ своей ‘Исторіи Варшавскаго княжества’ (на что мы уже указывали) сообщаетъ, что шляхта не могла найти сочувствія въ сред крестьянъ въ эпоху нераздльную: крестьяне относились равнодушно къ новымъ господамъ, такъ-какъ не видли разницы въ хозяйничаньи ихъ или польскихъ пановъ. Откуда же могло явиться нсколько лтъ спустя такое необыкновенно патріотическое воодушевленіе къ крестьянской сред, такое благородство мыслей, такое самопожертвованіе, что даже мать, которая обыкновенно убивается и рыдаетъ надъ ‘некрутомъ’, какъ надъ покойникомъ, и та торопитъ сына скоре отъзжать въ походъ.
By si nie doczeka sromu!
Все это тмъ боле странно и неестественно, что и самъ Бродзинскій 7 лтъ спустя рисуетъ въ весьма непривлекательномъ вид взаимныя отношенія между помщиками и крестьянами {Чит. выше стр. 186.}.
Народные взгляды никогда не испытываютъ слишкомъ быстрыхъ и рзкихъ переломовъ, не могло этого быть и въ отношеніяхъ крестьянъ къ ‘панамъ’. Объ этихъ же отношеніяхъ въ наше еще время даетъ превосходное понятіе интересная этнографическая работа молодого польскаго ученаго Бигелейзена: ‘Szlachta w wietle poezyi ludowej’, къ которой мы и отсылаемъ каждаго, кто хоть немного еще идеализируетъ эти отношенія {‘Gos’ 1888 г., No 30 и слд.}. Но извращеніе дйствительности въ патріотическихъ стихотвореніяхъ, писанныхъ въ пылу военнаго воодушевленія, расчитанныхъ отчасти на то, чтобы вызвать восторгъ и патріотизмъ въ населеніи, иметъ еще нкоторое оправданіе. Такое оправданіе не иметъ мста по отношенію къ бытовымъ стихотвореніямъ Бродзинскаго. Жена, крестьянка, бесдуетъ со своимъ мужемъ (‘ona do ma’). Въ длинной рчи укоряетъ она его въ измн, вспоминаетъ счастливое времячко, когда онъ ‘называлъ ея усмшку небесной’ (это простой крестьянинъ!), ея душу своей, ‘ея взоръ былъ для него небомъ’. Но что-же длать! ‘Рку прошедшаго ужъ не заставишь плыть назадъ‘ (!).
Szczsna ja bya na ojcw dolinie,
Krtko mnie pyn wiek zoty,
Rzeka przesoci wstecz ju ne popynie
Przez lata dugiej zgrzyzoty 1).
1) ‘Я счастлива была въ долин отческой, и золотое время незамтно шло. Рку прошедшаго вспять не заставить плыть чрезъ годы долгіе страданій’.
Весь разговоръ между мужемъ и женой идетъ въ такомъ же тон. Въ другомъ стихотвореніи: ‘al matki’, разсказывается, что жать утеряла единое свое дтище, скорбь ея, конечно, такъ понятна для всхъ и естественна. Но у Бродзинскаго и здсь риторика:
Ksiyc z socem si mieniali,
By stra nad ziemi trzymali,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
mier na skrzydach wiatry nios…
Такъ выражается безутшная мать!
Мы разобрали вс псни, именуемыя крестьянскими, и не нашли ни одной, заслуживающаго вниманія. Сентиментализмъ, ходульность, напыщенность — главные черты ихъ содержанія. Никакого движенія впередъ не видно въ этихъ стихотвореніяхъ. Реклевскій и Карпинскій писали нисколько не хуже. Народный элементъ въ нихъ ничтоженъ и выражается въ замн по временамъ ненародныхъ именъ благозвучными народными названіями.
Въ самой форм мы тоже не видимъ никакого шага впередъ. Вс образы такъ тривіальны, вс римы такъ обыкновенны, заурядны. Нтъ ни одного созвучія, которое могло бы претендовать на оригинальность, на новизну. Вс они заимствованы у предыдущихъ поэтовъ: radosna — wiosna — miosna — преобладающія созвучія. Если поэтъ говоритъ о ма, то слдующая рифма будетъ непремнно — ‘gaj’, и наоборотъ, kochanie — spotkanie — ucaowanie, na ciebie — na niebie, w majowym ranku — w wianku — неизбжны въ каждомъ стихотвореніи {Замчательно, что даже заглавіе ‘Pieni Rolnikw’ не оригинально, а составляетъ простой перифразъ ‘Pienia wiejskie’ Реклевскаго.}.
Содержаніе псенъ крайне бдно, реальный словарь къ нимъ оказался бы очень невеликъ. Изъ птицъ поэтъ упоминаетъ жаворонка, соловья, голубковъ, пташку, птуха… Изъ наскомыхъ, конечно, мотылька, затмъ фигурируютъ коровки, овечки, конь и пастухъ и пастушка. Событія совершаются въ обстановк довольно неопредленной: среди скалъ, горъ, долинъ, равнинъ, вокругъ лсъ, цвты, протекаетъ ручей, солнце, луна и звзды, костлъ, крестъ, алтарь, mio, cnota, ofiara, ojczyzna, Богъ, мечъ и гробъ — вотъ неизбжныя бутафорскія принадлежности пасторали Бродзинскаго.
Заслугу поэта можно видтъ, пожалуй, въ томъ, что онъ признавалъ въ крестьянин человка и требовалъ въ своихъ ‘псняхъ’ уваженія къ нему. Такое направленіе было однако слишкомъ еще неопредленно и поверхностно.. Въ этомъ отношеніи взгляды Бродзинскаго прекрасно характеризуются стихотвореніемъ ‘Copek’ (‘Мужичекъ’!). Поэтъ говоритъ здсь о любви къ ‘доброму польскому мужичку‘:
Rycerz to nie wielki,
Swj ziemi ublia,
Ktry nad stan wszelki
Rolnika ponia 1).
1) ‘Плохой тотъ рыцарь, который ставитъ ниже всхъ хлбопашца. (Этимъ) онъ обижаетъ свои край’.
‘Добрый мужичекъ, говоритъ поэтъ, насъ кормитъ, а придетъ война, онъ же и защищаетъ насъ, вмст со своимъ скотомъ трудится онъ въ пот лица, чтобы легче жилось панамъ’.
Z dziemi glodnemi
Te ziarneczki zgania,
Ktry pan po ziemi
Za cacki roztrwania
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Sam po tylj stracie
Od ndzy nas schroni,
W swojej tylko chacie
Jej mieszka nie wzbroni 1).
1) Онъ собираетъ съ голодными дтьми т самыя зерна, которыя растратилъ панъ на пустяки, отдавши все, онъ спасаетъ насъ отъ нужды и только въ хат своей не можетъ помшать ей жить.
Уже въ самомъ названіи крестьянина ‘мужичкомъ’ сказывается что-то обидно — покровительственное, но въ этомъ стихотвореніи есть еще одна весьма характерная черта, Подчеркнутыя нами слова: glodnemi и mieszka появились только въ позднйшихъ изданіяхъ (1-е въ 1821 году), а первоначально вмсто нихъ стояли: swemi и gocil {‘Goci’ і ‘Swemi’ мы находимъ еще 1819 году въ ‘Pam. Nauko w.’, стр. 315—317, гд было напечатано это стихотвореніе.}.
Такимъ образомъ нужда согласно первоначальному мннію поэта, не жила въ крестьянской семь, а только гостила, конечно, случайно и временно, поэтому и дти не могли быть голодными.
Мы видимъ, что разсужденія Бродзинскаго о любви къ народу не имютъ реальнаго значенія, они были празднымъ разговоромъ, въ этомъ отношеніи даже произведенія Симоновича, писателя XVI вка, стоятъ гораздо выше. Его ‘piew Pietruchy‘ и по реализму изображенія дйствительности, и какъ протестъ противъ несправедливостей соціальнаго порядка, производитъ и теперь еще довольно сильное впечатлніе {Русскій переводъ этого стихотворенія сдланъ Бергомъ (‘Славянскіе поэты’, Спб. 1871, 413—416), чешскій — Челяковскимъ: ‘Slovanski nrodni pjsn djl druhy, w Praze, 1825, стр. 74—79.}.
Остается упомянуть еще о двухъ стихотвореніяхъ изъ тхъ, что включены въ Pieni rolnikw‘, именно о стихотвореніи ‘Rolnik‘ недурномъ по форм и по содержанію, и ‘Matka i dzieci, послднее, намъ кажется, слдуетъ отнести къ боле позднему времени. Напечатано оно въ ‘Pani. Warsz.’ въ 1817 году и носитъ черты романтической меланхоліи. Стихотвореніе это имло въ свое время большой успхъ и между прочимъ произвело сильное впечатлніе на Одынца {‘Wspomnienia’, 311—313.}.
Дйствительно въ нкоторыхъ строчкахъ его чувстсвуется нчто особенное: смутное чувство грусти, умряемой материнской нжностью. Ребенокъ говоритъ:
‘Matko! dla czego te zwony,
Tak smutno ksia piewaj?
— Noe bj si, mj ulubiony,
Kto umar, chowa go maj’.
‘Jak to on umar, o mamo?
— Na dugie zasn on spanie.
‘Bdzie i ze mn to samo?’
— Nie bdzie, moje kochanie!’ 1).
1) ‘Мама? Зачмъ этотъ звонъ, такъ громко ксендзы распваютъ?— Не бойся, мой любый: то умеръ кто-то, его погребаютъ…Что, значитъ, онъ умеръ, о мама?— Заснулъ онъ долгимъ сномъ. ‘То же ли будетъ со мною?’ — Не будетъ, моя ты любовь!
Подъ эти разговоры ребенокъ мирно засыпаетъ на груди своей матери. Простота и незамысловатость сюжета, теплота и задушевность разсказа длаютъ это стихотвореніе необыкновенно симпатичнымъ и трогательнымъ.
Сведя къ одному все сказанное выше, можно сдлать слдующее заключеніе о ‘сельскихъ псняхъ’. Поэтическихъ достоинствъ он не имютъ, народный элементъ въ нихъ ничтоженъ, и въ этомъ отношеніи хвалебные отзывы польской критики доказываютъ только, что ей и до сихъ поръ чужды дйствительное, здравое пониманіе и знаніе народности и связанное съ нимъ чувство демократизма. На ея оцнк фатальнымъ образомъ сказывается традиціонная неспособность польскаго общества глядть на народъ трезво, а не сквозь призму шляхетскихъ предразсудковъ. Историческое значеніе ‘сельскихъ псенъ’ незначительно. Псни Бродзинскаго точно такъ же, какъ и псни Реклевскаго были, очень скоро забыты и совершенно оттснены уже къ 20-мъ годамъ новыми созданіями умственной жизни польскаго общества. Та слабая струйка симпатіи къ народу, которая просасывалась въ произведеніяхъ Бродзинскаго среди необозримыхъ песчаныхъ пустынь сентиментализма, является единственнымъ и слишкомъ незамтнымъ ихъ достоинствомъ.
Въ группу ‘сельскихъ псенъ’ отнесены въ познанскомъ изданіи и такія стихотворенія Бродзинскаго, которыя не имютъ ничего общаго съ пснями крестьянъ, а служатъ выраженіемъ личныхъ взглядовъ и настроеній поэта. Сюда слдуетъ причислить и нкоторыя военно-патріотическія стихотворенія, обязанныя своимъ появленіемъ въ свтъ наполеоновскимъ войнамъ. Въ это время писали воодушевленныя псни въ Германіи Кернеръ, у насъ въ Россіи извстный партизанъ-поэтъ Давыдовъ и Жуковскій.
Стихи Жуковскаго не обладаютъ, конечно, такими поэтическими достоинствами, какъ псни Кернера, но тмъ не мене и они исполнены мужественнаго воодушевленія и патріотическаго пыла. Его знаменитый ‘Пвецъ во стан русскихъ воиновъ’ — произведеніе, обошедшее всю Россію и съ восторгомъ встрченное въ войскахъ. Жуковскій призываетъ къ бою, борьб, и его призывъ дышетъ энергіей и мужествомъ:
Наполнимъ кубокъ! Мечъ во длань!
Внимай намъ, вчный мститель!
За гибель — гибель, брань — за брань,
И казнь теб, губитель!
Поэтъ не боится умереть за родину:
Погибнемъ! мертвымъ срама нтъ!
вспоминаетъ онъ слова Святослава, и онъ готовъ погибнуть даже съ ‘наслажденіемъ’, потому-что онъ борется за благо всего міра:
Вожди славянъ! Хвала и честь!
Свершайте истребленье!
Отчизна къ вамъ взываетъ: месть!
Вселенная: спасенье!
Стихи Бродзинскаго гораздо слабе стиховъ Жуковскаго и по форм, и по содержанію и, конечно, не выдерживаютъ никакого сравненія съ пснями Кернера, третьяго пвца этихъ войнъ.
Какъ извстно, Бродзинскій написалъ ‘Do Boga przed bitw’, ‘Pobudka’, ‘Do konika polnego’, ‘Aby dalej’ и проч., вс эти стихотворенія и по времени написанія, и но сюжету, и по многимъ другимъ причинамъ такъ и напрашиваются на сравненіе съ подобными же произведеніями Кернера. Аналогія между этими двумя писателями, по крайней мр съ вншней стороны, очень велика.
Оба поэта сочиняли свои стихи въ одну и ту же пору, по однимъ и тмъ же поводамъ. Оба участвовали въ военныхъ походахъ 1812 — 1818 годовъ, оба бились за свободу и независимость своей родины, оба были молодые люди и даже однолтки (род. въ 1791 году), но какая огромная разница въ характер ихъ творчества, въ ихъ настроеніи!
Въ то время, какъ стихи Кернера исполнены необыкновенной силы, энергіи, проникнуты глубокимъ чувствомъ, возвышенными стремленіями къ свобод, чести и независимости, стихотворенія Бродзинскаго кажутся какимъ-то разслабленнымъ сентиментально-меланхолическимъ лепетомъ!
Кернеръ говоритъ {Это стихотвореніе приводимъ по-русски, въ превосходномъ перевод . Миллера.}:
Къ чему на чел вашемъ мракъ и печаль,
Что смотрите грустно въ туманную даль,
Вы, врныя дти отчизны?
Пусть буря бушуетъ, пусть бездна кипитъ,
Земля подъ ногами, стеная, дрожитъ,
Честь ваша чужда укоризны!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
За правое дло мы мечъ извлекли,
Оберите же, братья, вс силы свои
Для брани кровавой священной,
Возстаньте, вы, юноши, къ славнымъ дламъ,
Проснися, народъ усыпленный!

——

Друзья! мы безстрашно предъ смертью стоимъ
И смло и бодро ей въ очи глядимъ
И ждемъ совершенія мести.
Спасемъ же свободу отчизны своей,
Иль сами со славой подъ звуки мечей
Останемся на пол чести!
И въ то время, когда неслась эта могучая псня свободы, Бродзинскій подбодрялъ себя въ ‘List’h о wojskowoci’ примрами древне-греческихъ героевъ, а въ своемъ дневник записалъ слдующія строки:
Prno si za swojemi stokrotnie oziera,
Przedua poegnanie i ale wywiera,
Trzeba i i opuci ukochan zierai,
Unie mczarnie smutkw i niedoli brzemi! 1).
1) Чит. переводъ выше, стр. 254.
Бродзинскій, какъ побдитель, стоитъ подъ Москвой и думаетъ только о томъ, удастся ли ему благополучно возвратиться во-свояси, въ объятія своей Іоленты {Это стихотвореніе напечатано въ ‘Pam. Nauk.’ 1819, t. I.}.
Кернеръ видитъ торжество противниковъ и вмст съ тмъ торжество рабства, но онъ не падаетъ духомъ и ободряетъ отчаявшихся предсказаніемъ будущихъ побдъ. Въ стихотвореніи ‘Москва’ онъ говоритъ:
О asz dich nur vom Aberwitz verdammen!
Jhr, Kirchen, strzt! Palste, brecht zusammen!
Der Phnix Ruszlands wirft sich in die Flammen.
Doch, hoch verklrt, aus seinem Feuerkranze
Wird er erstehn im frischen Jugendglanze,
Und Sankt Georg schwingt siegend seine Lanze.
Оба поэта были настроены религіозно, у обоихъ мы находимъ молитвы къ Богу передъ битвой. Всмъ, конечно, извстно это прекрасное стихотвореніе Кернера:
Vater, ich rufe dich!
Brllend umwlkt mich der Dampf der Geschtze,
Sprhend umzcken mich rasselnde Blitze!
Lenker der Schlachten, ich rufe dich!
Vater, ich rufe dich!
Поэтъ не думаетъ о себ, онъ проситъ Творца благословить его къ жизни или смерти — все равно:
So im herbstlichen Rausche der Bltter,
Als im Schlachterdoimerwetter,
Urquell der Gnade, erkenn ich dich.
Vater, du segne mich!
Бродзинскій тоже взываетъ къ Богу {‘Do Boga przed bitw’, ‘Pobudka’.}: ‘Надо идти сражаться, говоритъ онъ, потому-что отцы (а не онъ самъ!) возложили на него это оружіе, чтобы сражаться съ врагами въ твое, Господа, имя (а не за родину!)’.— ‘Ты, говоритъ онъ дальше, страдалъ за цлый родъ людской, пусть же и я пострадаю за родной край, а ты, Господи, помоги мн терпливо (не мужественно!) перенести раны (о смерти поэтъ не думаетъ!).’ Сколько пассивности и дряблой покорности судьб сказывается въ этой молитв Бродзинскаго!
Мы далеки, конечно, отъ мысли длать какіе-нибудь выводы изъ подобныхъ параллелей, но полагаемъ тмъ не мене, что подобныя аналогіи весьма полезны для боле правильнаго уразумнія истинныхъ достоинствъ и значенія произведеній каждаго писателя любой литературы вообще, а потому и въ данномъ частномъ случа.
Изъ другихъ произведеній этого же періода отмтимъ еще: стихотвореніе ‘Duma nad grobem’ — длинное размышленіе въ дух Державина, ‘Przechadzka wieczorna’ имющее по содержаніе отдаленное сходство съ стихотвореніемъ Жуковскаго: ‘Лтній вечеръ’, и ‘Przodkowie’, и такимъ образомъ закончимъ разборъ произведеній Бродзинскаго, писанныхъ въ періодъ 1809 до 1814 г. включительно. Извстностью своей Бродзинскій обязанъ не этимъ стихотвореніямъ, а элегіи ‘На смерть Іос. Понятовскаго’. Перенесеніе смертныхъ останковъ національнаго героя, какъ извстно, былъ поводомъ къ шумнымъ манифестаціямъ, на которыя позволеніе было дано самимъ государемъ Александромъ I. Русскіе генералы съ Кутузовымъ во глав шли впереди торжественной процессіи {Skarbek, ‘Dzieje’…}. На смерть Понятовскаго отозвался стихотвореніемъ даже Беранже {Branger, Oeuvres compl&egrave,tes publi par, Riga, Bruxelles, 1844, p. 457—459. Написано въ 1829 г. я напечатано въ 1831 г., въ пользу польскаго комитета.}. На эту же тему писали: Мольскій, Нмцевичъ, Бродзинскій {Стихотвореніе Бродзинскаго не вошло въ собраніе его сочиненій, чит. Нмцевича ‘piewy Hystoryczne’, Lw. 1884, 91—93, стихотвореніе бездарнаго Кольскаго не било напечатано.}. ‘Интересно сравнить, говорить Дмоховскій, произведенія этихъ трхъ писателей… Стихи Мольскаго, какъ и вс почти его произведенія,— простая холодная проза, разрубленная на стихи. Стихотвореніе Нмцевича иметъ прекрасные образы и дышетъ искреннымъ чувствомъ, но выше всхъ и но мыслямъ, и по форм выраженія ихъ элегія Бродзинскаго. Съ увлеченіемъ прочитала изумленная публика это произведеніе, выдляющееся но глубин чувства и задушевности тона, изобилующее новыми поэтическими выраженіями, чуждое громогласной напыщенности того времени’ {‘Bibl. Warsz.’ 1870, t. III.}.
Въ самомъ начал 1814 года, немедленно по прибытіи въ Варшаву, Бродзинскій написалъ стихотвореніе, посвященное памяти поэта Ц. Годебскаго, павшаго подъ Рашинымъ, гд произошла кровопролитная битва между 8000 тысячъ поляковъ и 40000 австрійцевъ {‘Wjcicki, Warszawa’… стр. 203.}.
Рашинское поле представляло еще много воспоминаній происшедшей здсь битвы. Всюду валялись кости павшихъ въ бою, оружіе, ядра. Подъ свжимъ впечатлніемъ этой картины Бродзинскій написалъ стихитвореніе ‘Pole Raszyskie’ {Въ познанскомъ изданіи его нтъ. Напечатано оно въ 1819 году. ‘Pam. Warsz.’ XIII. 345.}, которое начинается слдующими поэтическими строфами:
Noc cicha,— wonny wietrzyk powiewa przez bonie,
Na wodnej ce raj poptane konie,
Smutno szumi nad zdrojem gazki olszyny,
Potok ucieka paczc na nastpnie trzciny 1).
1) ‘Тихая ночь, прохладный ветъ втеръ, стреноженные кони ржутъ на лугу. Шумятъ печально втви молодой ольхи, потокъ журчитъ и плачетъ’.
Среди такой картины тишины и спокойствія вспоминается Бродзинскому апрльская битва, ужасъ окрестныхъ поселянъ, вдругъ онъ видитъ тнь. Это Годебскій!..
Стихотвореніе заканчивается горькой жалобой:
O cienia braci moich! Poki po tej ziemi
Bka si zamylacie z rany nieoschemi.
Po grobie matki w krwawej przechodzc si szacie,
O ran waszych owoce na ziomki woacie 1).
1) ‘О тни братьевъ! Докол будете блуждать вы съ ранами еще незажившими, въ кровавомъ облаченіи, допытываясь за гроб матери (т. е. родины) о томъ, чт’5 дали ваши раны…’
‘Поле Рашинское’ — единственное стихотвореніе Бродзинскаго, которому присущъ романтико-фантастическій элементъ: задолго до появленій ‘Romantycznoi’ Мицкевича, Бродзинскій допускаетъ появленіе тни умершаго {Ср. тнь Реклевскаго изъ упоминаемаго нами отрывка дневника.}.
Нужно замтить, что вообще Бродзинскій избгалъ всего сверхъестественнаго, и въ другихъ его произведеніяхъ мы не встрчаемъ ни тней, ни духовъ, ни привидній.
Съ 1815 года Бродзинскій начинаетъ печатать свои произведенія въ ‘Pam. Warsz.’. Здсь мы находимъ и ‘Посланіе къ графу Ходкевичу’ — первое выраженіе взглядовъ Бродзинскаго на задачи искусства и цль литературы. Посланіе къ Ходкевичу написано по случайному поводу. Какъ-то разъ поэтъ услышалъ въ книжной лавк мнніе графа Ходкевича, что въ кра слишкомъ много поэтовъ, и они никому не нужны. Въ ихъ защиту и выступилъ Бродзинскій. Родин нужны дятели на разныхъ поприщахъ. Рядомъ съ Сократомъ станетъ Гомеръ, такъ же, какъ поэтовъ, слава увнчаетъ Снядецкихъ. Поэтъ, какъ представитель чувства, упреждаетъ разумъ, какъ цвтъ всегда является раньше плодовъ.
Czucie rozum poprzedza, jak owoce kwiaty,
Nard, gdy czuje pikno, zdy do owiaty.
Значеніе поэта очень велико:
On czsto wicej ni krl, ni mdrzec dokaza,*
Nim ten zmusi, w dowid, ten sercu ju kaza&#322,.
Съ 1816 года начинается новый періодъ поэтической дятельности поэта, періодъ полной зрлость, опредляемый появленіемъ ‘Вслава’, переводовъ изъ Шиллера и Оссіана, ‘Посланіемъ къ Дафн’ и проч.

III.
(1816—1822).

Разсмотрнный нами періодъ литературной дятельности Бродзинскаго не свидтельствуетъ объ особенныхъ успхахъ въ умственномъ и художественномъ развитіи поэта. Со стороны формы его произведенія находятся еще подъ сильнымъ вліяніемъ псевдоклассицизма, по содержанію они крайне незамысловаты, бдны идеями и образами. Поэту некогда было развиваться, а безъ серьезнаго образованія немыслимо успшное развитіе и поэтическаго таланта.
Какъ бы ни были сильны врожденныя поэтическія способности человка, въ какой бы степени ни было присуще ему эстетическое чувство,— этого недостаточно, чтобы создать истиннаго поэта.
Знанія, ученость, направленіе безусловно необходимы поэту. То время давно ужъ умчалось, когда достаточно было непосредственныхъ наблюденій надъ жизнью для того, чтобы создавать величайшія произведенія искусства. Жизнь сдлалась сложне, разнообразне. Чтобы изображать ее, поэтъ долженъ проникнуться идеями своего времени, настроеніемъ общества, стремленіями, которыя волнуютъ его, поэтъ долженъ быть одушевленъ благороднымъ влеченіемъ ко всему справедливому, прекрасному, возвышенному. Иначе онъ никогда не поднимется выше посредственности.
Мы уже говорили, что до 1815 года литературно-художественное и умственное развитіе Бродзинскаго подвигалось впередъ очень медленно. Къ концу 1815 года мы замчаемъ однако же шагъ впередъ. Въ ‘Посланіи къ Ходкевичу’ Бродзинскій цитируетъ многихъ польскихъ писателей, упоминаетъ между прочимъ и Снядецкихъ, которыхъ
Rwna czeka w potomnoci chwaa.
Только со времени переселенія въ Варшаву Бродзинскій могъ позаботиться о систематическомъ саморазвитіи. Онъ знакомится съ кружкомъ литераторовъ и театраловъ, изучаетъ французскій языкъ, длаетъ переводы для сцены, занимается Шиллеромъ (1816 г.). Съ этого времени мы считаемъ возможнымъ начинать новый періодъ въ поэтической дятельности Бродзинскаго. Въ этомъ году выступаетъ цлая группа молодыхъ писателей съ переводами преимущественно изъ Шиллера. Каминскій, Кантобери Тымовсісій, Минасовичъ, Мрошевскій, Бродзинсісій одновременно появляются проводниками (умренными, конечно) новаго направленія, которое они называютъ романтизмомъ, и одновременно съ тмъ, какъ появляются первые переводы изъ Шиллера, Бродзинскій печатаетъ отрывки изъ своей дидактической поэмы ‘ Poezya’, которая по форм остается еще врна классическимъ преданіямъ, но содержаніе которой заключаетъ уже въ 1-й части въ зародыш настроеніе, впослдствіи выраженное въ стать ‘О романтизм’. Это громадное посланіе, слишкомъ въ 1000 стиховъ, навяно очевидно знаменитымъ ‘Письмомъ къ Пизонамъ’ и поэмой Боало: ‘L’art potique’. Въ посланіи Бродзинскаго попадаются иногда общія мысли, свидтельствующія объ основательномъ знакомств Бродзинскаго съ поэтикой Горація и Боало, ни въ какомъ случа однако нельзя сказать, чтобы Бродзинскій слпо шелъ за указанными образцами: онъ развилъ свои мысли довольно самостоятельно и своеобразно.
Белциковскій видитъ въ этой поэм Бродзинскаго произведеніе ‘весьма революціонное‘ (‘mocno rewolucyjne’), но такая характеристика, конечно, не идетъ къ скромной поэм скромнйшаго изъ авторовъ.
По нашему мннію посланіе Бродзинскаго ‘О поэзіи’ есть систематическое изложеніе идей сентиментализма, слегка подернутое, особенно во второй части, романтической дымкой.
Поэтъ не касается подробно всхъ вопросовъ искусства, не разбираетъ спеціальныхъ правилъ о разныхъ литературныхъ родахъ творчества, полагая, что все это давно уже, какъ слдуетъ, сдлано его предшественниками, а прямо приступаетъ къ изложенію своихъ взглядовъ на основные вопросы искусства, его задачи и значеніе.
Въ первомъ отрывк Бродзинскій говоритъ о любви, какъ источник поэзіи, о значеніи чувства въ искусств, необходимости въ немъ правды и согласія его съ природой. Второй отрывокъ касается вопросовъ объ отношеніи искусства къ дйствительности, о роли вдохновенія, значеніи техники и заканчивается обширными разсужденіями о язык и стил поэтическихъ произведеній. Говоря о необходимости непосредственныхъ впечатлній и въ особенности воспоминаній дтства, поэтъ длаетъ недурное лирическое отступленіе:
‘Родныя поля, дорогія мста моей молодости, ужъ я не увижу васъ больше до самой смерти, не услышу знакомыхъ звуковъ сельскаго колокола, не услышу той псни, что пла крестьянская двушка тамъ на поляхъ, никогда не услышу ея! Кто же напомнитъ родные напвы тхъ псенъ, которыя бояре и дружки поютъ, вступая на дворъ къ молодой, эти сіяющія счастьемъ лица и молодыхъ, и стариковъ родителей, когда они благословляютъ своихъ дтей! Кто возвратитъ мн эти дорогія воспоминанія молодости!’
Замчаніями о язык и стил собственно говоря и заканчивается та часть поэмы, которая была напечатана въ 1816 г. Вниманіе, которое удляетъ Бродзинскій формальнымъ вопросамъ о язык, а равнымъ образомъ и самыя его замчанія изобличаютъ классическую точку зрнія автора {Бродзинскій исходитъ изъ того положенія, что размръ, языкъ, должны быть также подвижны, какъ чувство и мысли. Тоже приблизительно говоритъ и Боало:
Prenez mieux votre ton, soyez simples avec art
Sublimes sans orgueil, agrable sans fard.
Горацій разбираетъ этотъ же вопросъ въ ‘Ars potica’, ст. 44—98, 448 и т. д.}. Еще Горацій говорилъ, что языкомъ (но не собственно звуками языка) должно передавать различныя душевныя движенія:
Post effert animi motus interpr&egrave,te lingua
(‘Ars pot. ст. 111).
Бродзинскій придаетъ словамъ гораздо большее значеніе. Въ самомъ звук, по его мннію, сказывается идея, содержаніе слова.
Jako wiatr pdzcy wrd wiata przestrzeni,
Stosownie do przelotni i swj szum odmieni,
Tak wyrazy s mylom tem, czem wiatrom szumy.
Исходя изъ такого положенія, Бродзинскій требуетъ, чтобы поэтъ стремился выразить свою мысль по возможности самими звуками. Какъ втеръ шумитъ неодинаково въ закрытой и открытой со всхъ сторонъ долин, такъ и поэтъ долженъ мнять ‘dwik i miar’ въ соотвтствіи съ содержаніемъ своего произведенія. Такія заботы о виртуозности слога, о вншней сторон дла, какъ извстно, всегда характеризуютъ эпохи застоя, общество силится прикрыть свою умственную убогость усердіемъ къ мелочамъ {Культъ формы въ искусств при полномъ равнодушіи къ содержанію и иде въ наше время проповдуютъ такъ называемые ‘парнасцы’, эти реакціонеры въ современномъ искусств, главными представителями которыхъ являются Теодоръ Банвиль, Леконтъ-де-Лиль, Катулъ Мендесъ. Ихъ продолжателями и послдовательными учениками являются ‘Декаданы’ (Малларме, Анатоль Бажю и др.). Они издаютъ, начиная съ 1885 года, свой журналъ ‘Dcadent’. Объ этомъ чит. интересный очеркъ В. Г—ра въ ‘Русск. Вд.’ 1889 г., No 34.}. Такъ и было въ Польш начала этого столтія. Здсь Венжикъ напр., по удачному выраженію Гавалевича, силился пустить кровь рядомъ такихъ созвучій:
Wnet krew w ranach wezbrana trysna potokiem.
Каминскій пробовалъ передать въ своихъ стихахъ колокольный звонъ {Gawalewicz, ‘Szkyce’ 1888, стр. 60.}, томуже училъ и Виленскій профессоръ Боровскій {Одынецъ о немъ говоритъ (Wspomnienia, стр. 99): ‘Sam nawet zbieg brzmienia gosek dostarcza krytykowi wtku, tak do oceny waciwoci ich uycia, jak i co do oglnych uwag w tym przedmiocie’.}. Вторая половина поэмы ‘Poezya’ напечатана только въ 1821 году. По своему содержанію она является какъ-бы стихотворнымъ переложеніемъ статьи ‘О романтизм’. Поэтъ говоритъ о литератур и искусств древней Греціи, затмъ переходитъ ко времени рыцарства, когда по мннію поэта
Czu rd martwej natury nie by geniusz zdolny, затмъ переходитъ къ нашему времени, говоритъ о ‘сладкой меланхоліи’, которая умироворяетъ человка, облегчаетъ его горести, даетъ просторъ стсненному чувству, и на лон которой даже пріятно растравлять свои раны. Заканчивается поэма прекраснымъ поэтическимъ періодомъ: требованіемъ народности, указаніемъ того, что должно быть темой нашего романтическаго настроенія.
‘На какой земл, съ какимъ народомъ разомъ живешь, то и пснь твоя должна изобразить. Другіе пусть поютъ Аркадскіе луга, брега кровавые Скамандра и Сатурна земли. Ты, всюду дорожа прекраснымъ, воспвай родимый край и племя близкое теб и чувствами, и нравомъ, и прошедшимъ. Воспой мста, гд протекла твоя въ разцвт юность, и за которыя неразъ ты пролилъ кровь Сармата, гд голову сдую сложишь ты когда-нибудь, а втви гробъ своей листвой прикроютъ. Изобрази колосьевъ море у подошвы Татровъ, когда они покорно гнутся предъ свирпымъ втромъ, и рки, грузящія хлбъ, и въ вяной зелени лса. Стада рисуй, пасущіяся въ пол, сады и паски, руины — давней славы скудные остатки, свидтели ея, могилы, гд лежатъ съ отчизной разомъ ея дти, слди дянія отцовъ, и нашихъ предковъ, и потомковъ, ихъ, любовь къ земл родной свяжи ты цпью неразрывной. Людей учись видть въ землякахъ, отъ нихъ черпая вдохновенье, ихъ чувствами согртое имъ посвяти свое ты пнье. И слава велика, и дорогъ трудъ того, кто, какъ Красицкій, знаетъ край и, какъ Нмцевичъ, его любитъ!’
Эти превосходные совты суждено было выполнить не Бродзинскому, а главнымъ образомъ поэтамъ польско-украинской школы, возникшей и развившейся пояти совершенно независимо отъ вліяній нашего поэта, тогда какъ только немногія произведенія Бродзинскаго служатъ практическимъ оправданіемъ его теоретическихъ положеній. Въ этомъ сказывается главная особенность литературной дятельности К. Бродзинскаго. Подъ вліяніемъ нмецкой критики онъ высказывалъ такія общія положенія, которыя онъ по своему литературному развитію, по запасу впечатлній и образовъ, унаслдованныхъ отъ предыдущей поры, не могъ оправдать въ своей поэтической дятельности.
Въ 1816 году Бродзинскій переводитъ Шиллера однимъ изъ первыхъ, но далеко не первый. Романтики первой, сентиментальной стадіи развитія предпочитали переводить т произведенія Шиллера, которыя написаны на древнеклассическіе сюжеты, на почв уваженія классняеской жизни новое и старое направленіе подавали другъ другу руку. Къ тому же такія произведенія, какъ напр. ‘Кассандра’, по своему направленію отвчали настроенію, которое характеризуетъ многихъ поэтовъ начала этого вка. Боязнь науки, точнаго знанія, стремленіе изъ міра реальнаго въ міръ иллюзій, желаніе сердцемъ, а не умомъ находятъ оправданіе въ ужасной судьб вщей Кассандры, не знавшей счастья благодаря дару предвднія.
Всмъ хотлось вмст съ Кассандрой сказать:
Meine Blindheit gib mir wieder
Und den frhlich dunkeln Sinn.
Вс были согласны въ томъ, что выразилъ такъ удачно Бродзинскій по-польски:
Omamienie to jest ycie,
Wiadomo mierci, nasz 1).
1) ‘Въ иллюзіи жизнь, въ голой истин смерть’.
Такимъ же настроеніемъ объясняется, почему Минасовичъ выбралъ для перевода изъ Шиллера извстное ‘Der Taucher’ (‘Nurek‘). Здсь такъ же, какъ и въ ‘Кассандр’, высказывается своего рода предостереженіе пытливому уму, стремящемуся безумно постигнуть истину:
Da unter aber ist’s frchterlich,
Und der Mensch versuche die Gtter nicht
Und begehre nimmer und nimmer zu schauen,
Was sie gndig bedecken mit Nacht une Grauen.
Это уже очевидно было не то настроеніе, которое заставило Лессинга предпочитать исканіе истины самой истин!
Въ русской литератур переводъ ‘Кассандры’ сдланъ въ 1809 году: Жуковскому было тогда уже 26 лтъ, Бродзинскому исполнилось 25, когда онъ тоже перевелъ ‘Кассандру’. Небезполезно сличить эти два перевода съ подлинникомъ и опредлить степень ихъ врности оригиналу.
Переводная литература иметъ огромное значеніе въ исторіи умственнаго развитія общества и его литературы. По врности переводовъ, выбору, ихъ количеству можно составить себ врное представленіе о характер извстной эпохи, состояніи образованности, настроеніи общества. Въ этомъ отношеніи должно сказать, что Жуковскій, да и вообще русскіе переводчики стоятъ несравненно Ниже польскихъ переводчиковъ.
Мы сличили съ оригиналомъ многіе переводы Минасовича, Тымовскаго, Каминскаго, Мрошевскаго и Бродзинскаго и должны сказать, что вс они сдланы безукоризненно. Переводы Бродзинскаго исполнены прекрасно, они близки къ подлиннику (строчка въ строчку), врно и отчетливо передаютъ его мысль и при томъ съ полнымъ соблюденіемъ всхъ ея оттнковъ.
Со временъ Блинскаго у насъ установилось предубжденіе, что переводы Жуковскаго превосходны и чуть-ли даже не выше оригинала {Чит. отзывы Блинскаго о перевод ‘Кассандры’, ‘Торжества побдителей’ въ т. VIII собранія его сочиненій.}.
Это несправедливо. Внимательное сличеніе русскаго, польскаго и нмецкаго текста привело насъ къ заключенію, что русскіе переводы крайне плохи и никакого сравненія не выдерживаютъ съ польскими
Чтобы не быть голословными, мы разберемъ здсь два стихотворенія: ‘Кассандра’ и ‘Торжество побдителей’, переводъ которыхъ доставилъ Жуковскому громкую извстность.
Предлагаемъ взять первые два куплета подлинника: Бродзинскій передаетъ ихъ дословно:
Rado bya w Ilione,
Nim wielkie mury runy,
Po lutniach bdzili donie,
Gosem pieni echa tchny,
Wszystkie wolne spoczyway
Po zawych bojach prawice,
Gdy Peleja syn wspaniay
Pryarna lubi dziewic.
Wawrzynami zdobic czoa,
Lud tumem cinie si w gwarze,
Id wszyscy do kocioa
Tymbryjskie wici otarze.
Wrzdzie okrzyk rado wzrusza,
Brzmi pieni, bachanstkie grona,
Ale tylko jedna dusza
Tajnym smutkom zostawiona.
Здсь только въ первомъ куплет пропущенъ эпитетъ ‘прекрасную’, и затмъ послднія дв строчки переданы немного не дословно, но равносильно: въ подлинник сказано подробне:
Und in ihren Schmerz verlassen
War nur еще traur’ge Brust.
Эти же самые куплеты Жуковскій передаетъ весьма далеко отъ подлинника и въ форм крайне неудачной:
Все въ обители Пріама
Возвщало брачный часъ:
Запахъ розъ и иміама,
Гимны двъ и лирный гласъ.
Спитъ гроза минувшей брани:
Щитъ, и мечъ, и конъ забытъ,
Облеченъ въ пурпурны ткани (?)
Съ Поликсеною Пелидъ. (?)
Двы, юноши четами (? lud!)
По узорчатымъ коврамъ (?),
Украшенные внками,
Идутъ веселы во храмъ.
Стогны дышутъ иміамомъ,
Въ злато царскій домъ одтъ.
Снова счастье надъ Пергамомъ,
Для Кассандры счастья нтъ.
Здсь что ни строчка, то передлка или самое грубое искаженіе подлинника. Отъ стихотворенія Шиллера здсь ничего не осталось кром размра. Также неудачно переведены и слдующіе куплеты.
Такъ напр., у Шиллера сказано: ‘Зачмъ ты меня съ открытымъ умомъ бросилъ въ городъ вчно слпыхъ возвщать свои оракулы?’ Бродзинскій перевелъ:
Ро со byo niewiecie и т. д.
Жуковскій выразилъ это еще дальше:
Что Кассандр даръ вщанья
Въ семъ жилищ скромныхъ чадъ?…
Въ 8-мъ куплет слово Irrthum гораздо врне передается польскимъ ‘omamienie’, чмъ русскимъ ‘незнанье’, которое придаетъ иной оттнокъ мысли Шиллера. Только нкоторыя строчки Жуковскому боле удались.
Въ 9-мъ куплет у него удачне сказано:
Я забыла славить радость,
Ставъ пророчицей твоей,
чмъ у Бродзинскаго:
Odkd twoje prawd gosz
Straciam wszelk ochot 1).
1) У Шиллера:
Nimmer sang ich freud’ge Lieder,
Seit ich deine Stimme bin.
11-й куплетъ переданъ равносильно обоими переводниками, остальные — гораздо лучше Бродзинскимъ.
Уже изъ приведенныхъ нами отрывковъ можно, думаемъ мы, составить себ правильное понятіе о достоинствахъ переводовъ обоихъ писателей.
Что касается самого языка и формы, то нельзя не сознаться, что и въ этомъ отношеніи Жуковскій уступаетъ польскому переводчику. Языкъ Бродзинскаго, насколько мы можемъ объ этомъ судить, не утерялъ и до сихъ поръ еще своей свжести, тогда какъ языкъ Жуковскаго положительно устарлъ, страдаетъ грамматическими неправильностями, которыя при чтеніи длаютъ невозможнымъ художественное наслажденіе.
Возьмемъ другое стихотвореніе Шиллера ‘Bas Siegesfest’, переведенное Жуковскимъ въ боле поздній періодъ его литературной дятельности — въ 1828 году, слдовательно когда ему было уже 45 лтъ. Бродзинскій перевелъ его въ 1819 году {‘Pam. Warsz.’ 1819, XV, 107: ‘Obchd zwycistwa’.}.
Уже самое заглавіе ‘Торжество побдителей’ является излишней вольностью. Бродзинскій правильне озаглавилъ: ‘Obchd zwycistwa’.
Переводъ стихотворенія ‘Торжество побдителей’ Жуковскимъ особенно хвалитъ Блинскій и выставляетъ его, какъ образецъ переводовъ и глубокаго пониманія переводчикомъ греческой жизни и ея духа, мы видимъ въ этомъ перевод совершенно противоположное.
Разница между русскимъ и польскимъ переводами сказывается съ первыхъ же строчекъ.
‘Szczciem pijane Greki’ ближе къ подлиннику, чмъ ‘побдой насыщенный’. Слдующая строчка: ‘I obcione grabie’ совершенно пропущена Жуковскимъ, который, кстати сказать, часто ради римы и размра длаетъ и вставки, и пропуски. Такъ напр., въ слдующемъ куплет Жуковскій пропускаетъ цлыхъ три строчки подлинника, а оставшуюся одну размазываетъ въ четыре — собственнаго сочиненія {Блинскій ставитъ эти строчки выше оригинала.}.
Бродзинскій передаетъ дословно:
W dugich rzdach paczce
Branki trojaskie zasiady,
Bolenie w pier si bijce,
Wos rozpuciy, poblady.1).
1) У Шиллера:
Und in langen Reihen, klagend,
Sasz der Trojerinnen Schaar,
Schmerzvoll an die Brste schlagend,
Bleich, mit aufgelstem Haar.
Мелкихъ ошибокъ у Жуковскаго очень иного. Такъ, въ конц слдующаго куплета пропущена предпослдняя строчка:
Ausgefllt der Kreis der Zeit,
у Бродзинскаго: Czas wykona drog smoj. Слдующая строчка у Жуковскаго: ‘Градъ великій сокрушился‘ просто безграмотна, у Бродзинскаго правильно:
Wielkie miasto zwycione.
Послднія четыре строчки слдующаго куплета, составляющія главную мысль этого стихотворенія, получили въ перевод Жуковскаго какой-то сентиментально-меланхолическій оттнокъ, совершенно несвойственный духу греческой жизни. Геніальный Шиллеръ умлъ проникнуться греческимъ идеаломъ жизни, и его стихотвореніе дышитъ этимъ здоровымъ, радостнымъ весельемъ, радостью бытія, благородствомъ и гуманностью, которыя такъ характеризуютъ грека.
Бродзинскій очень точно переводитъ:
А wic niech wesoo nuc
Wracajcy si do swych progw.
Zdrowi niechaj sawi bogw,
Bo nie wszyscy zdrowo wrc 1).
1) Жуковскій переводитъ:
Счастливъ тотъ, кому сіянье
Бытія сохранено,
Тотъ, кому вкуситъ дано
Съ милой родиной свиданье.
Въ подлинник же мы читаемъ:
Drum erhebe frohe Lieder,
Wer die Heimath wieder sieht,
Wem noch frisch das Leben blht!
Denn nicht alle kehren wieder.
Въ 5-мъ куплет Жуковскій передаетъ правильне:
Рекъ, Палладой вдохновенный,
Хитроумный Одиссей,
но послднія дв строчки неправдоподобны:
Жены алчутъ новизны,
Постоянный миръ имъ страшенъ(?).
Бродзинскій переводитъ согласно подлиннику:
Во kobieta jest niestaa,
atwo j nowo pokona.
Въ 8-мъ куплет Жуковскій весьма неудачно выражается:
Живъ презрительный Терситъ,
и въ послднихъ 4 строчкахъ уродуетъ оригиналъ такимъ переводомъ:
Смертный! Царь Зевесъ фортун
Своенравной предалъ насъ,
Уловляй же быстрый часъ,
Не тревожа сердца втун 1).
1) У Шиллера:
Weil das Glck aus seiner Tonnen
Die Geschicke blind verstreut,
Freue sich und jauchze heut,
Wer das Lebensloos gewonnen!
Гораздо правильне и образне передаетъ это Бродзинскій:
Kiedy s’Iepo dary ciska
Przeznaczenie z swojej skryni,
Dzi’ niech wes dziki czyni
Ten kto ycia los pozyska.
Въ рчахъ Неоптолема и Гектора Жуковскій ослабилъ и измнилъ мысль подлинника:
Онъ за край, гд жили дды,
Веледушно пролилъ кровь.
Побдившимъ — честь побды,
Охранявшему — любовь!
Въ подлинник выражена прекрасная, возвышенная общая мысль, врно переданная Бродзинскимъ:
Piknie za ojczyste prawa
W obronie poled na czele,
Wiksza jest zwyciscy sawa
Lecz jego pikniejsze cele 1).
1) Въ подлинник:
Der fr seine Hausaltre
Kmpfend, ein Beschirmer, fiel —
Krnt den Sieger grszre Ehre,
Ehret ihn das schnre Ziel.
Знаменитыя дв строчки послдняго куплета:
Спящій въ гроб мирно спи,
Жизнью пользуйся живущій!
тоже нельзя признать вполн удачнымъ переводомъ словъ Шиллера {Въ подлинник: Um das Rosz des Reiters schweben,
Um das Schiff die Sorgen her,
Morgen knnen wir’s nicht mehr,
Darum laszt uns heute leben.}.
Нечего и прибавлять, что и въ данномъ случа переводъ Бродзинскаго правильне.
Итакъ Шиллеръ безспорно ожидаетъ еще русскаго переводчика. Что касается Бродзинскаго, то онъ, какъ переводчикъ, долженъ быть поставленъ высоко {Всего Б—скій перевелъ 8 произведеній Шиллера, вс съ одинаковымъ достоинствомъ. Нужно замтить, что такъ же удачны произведенія и другихъ польскихъ переводчиковъ.}. Знаніе языка, прекрасный стихъ, пониманіе подлинника — отличительныя черты его немногочисленныхъ, къ сожалнію, переводовъ {Переводы Бродзинскаго хвалитъ и Дмоховскій, за исключеніемъ баллады ‘Rycerz Togenburg’, начало которой, по его мннію, ‘razi nadzwyczajn niepoprawnoci’, чит. ‘Gazeta literacka’ na rok 1822, t. I, стр. 121.}.
Тмъ не мене переводамъ изъ Шиллера Бродзинскій повидимому не придавалъ особеннаго значенія. Посл удачнаго дебюта съ переводомъ ‘Кассандры’ поэтъ замолкаетъ на три года Въ 1817 году появляется въ двухъ даже переводахъ Минасовича и Тымовскаго гимнъ Шиллера ‘An die Freude‘ (Do radoci) {‘An die Freude’ была переводима на польскій языкъ нсколько разъ, такъ въ 1821 году напечатанъ переводъ Бруно — Кицпискаго (‘Kantata do Radoci’, ‘Wanda’ 1821 r., t. II, 1—8). Интересъ къ этому гимну радости объясняется, вроятно, тмъ обстоятельствомъ, что въ начал 20-хъ годовъ было общимъ убжденіемъ, какъ кажется, неосновательнымъ, что слово ‘Freude’ замняло по цензурнымъ причинамъ слово ‘Freiheit’ — свобода. По крайней мр Бетховенъ, взявшій этотъ гимнъ темой для своей 9-й симфоніи, имлъ въ виду именно такое пониманіе текста. Кит. Victor Widder: ‘Beethoven, за vie et son oeuvre’ Paris, 1883. Вотъ что говоритъ по этому поводу Nohl въ ‘Beethoven’s Lehen’: ‘Es ist bekannt, dasz Schiller ursprnglich sogar gedichtet: ‘Freiheit, schner Gtterfunken etc.’ (t. III, стр. 903).}, и затмъ переводы изъ Шиллера наводняютъ вс польскіе журналы.
Между тмъ Бродзинскій только въ 1819 году вновь отозвался съ переводомъ ‘Obchd zwycistwa’.
Въ 1820 году онъ переводитъ ‘Geniusz’, ‘Poeci staroytne’, ‘Trzy dziedzictwa’. Въ 1821 являются его ‘Szczcie’ {‘Pam. Warsz.’ t. XX. 82.}, ‘ale Сеrery’ {Ibid. стр. 447.}. Кром того нужно еще отмтить ‘Alfred і Malwina’, ‘Kolumb’, ‘Do modzieca’ {Ibid. t. II, 188, 209, 210.}, ‘Rycerz Togenburg’ и нсколько мелкихъ переводовъ изъ Гте.
Чмъ объяснить ограниченное количество переводовъ изъ Шиллера въ эпоху общаго имъ увлеченіи? Исключительно тмъ, что Бродзинскій вовсе не былъ горячимъ поклонникомъ Шиллера, какъ это многіе думаютъ. Шиллера Бродзинскій не вполн еще понималъ. Это подтверждается и отношеніемъ его къ переводу брата ‘Орлеанской Двы’. Мы знаемъ, что прологъ къ ней Бродзинскій далъ для поправки Л. Осинскому, наконецъ и самъ переводчикъ, Андрей Бродзинскій, нашелъ возможнымъ сдлать въ драм массу урзокъ и измненій въ дух псевдоклассицизма, которымъ К. Бродзинскій повидимому сочувствуетъ. Какъ извстно, въ 1821 году ему удалось напечатать этотъ передланный переводъ брата. Ему К. Бродзинскій посвящаетъ извстное уже намъ предисловіе, исполненное чувствъ необыкновеннаго уваженія къ покойному брату, и гд онъ между прочимъ заявляетъ, что всмъ обязанъ своему брату, благодаренъ и за руководительство въ жизни и наук, и за правила, которымъ онъ хочетъ и будетъ слдовать до самой смерти. К. Бродзинскій объявляетъ себя такимъ образомъ солидарнымъ со взглядами брата и какъ-бы принимаетъ ихъ на свою отвтственность. Въ этомъ и сказывается непониманіе Шиллера.
Изъ тхъ отрывковъ перевода А. Бродзинскаго, которые мы находимъ въ стать Ходзька {‘Wzmianka о yciu…’ Wilno, 1845.}, видно, что переводчикъ какъ-бы стыдится религіознаго вдохновенія героини. Какъ поэтъ XVIII вка, онъ не ршается идти противъ формъ и требованій господствующаго вкуса и всюду передлываетъ монологи Іоанны Д’Аркъ, выкидывая иногда самыя лучшія мста или замняя ихъ безцвтными и вялыми деистическими сентенціями. Самъ переводчикъ не скрываетъ этого, указывая въ своемъ предисловіи, что ‘онъ старался устранить т мста, которыя противны общимъ правиламъ и вкусу’. Онъ выражаетъ огромное удовольствіе по поводу того, что ‘въ его перевод найдется немного такихъ мстъ, въ которыхъ можно признать слды нмецкаго вкуса’! И дйствительно переводчикъ не стснялся съ Шиллеромъ! {Интересующійся найдетъ нсколько примровъ подобныхъ передлокъ въ стать Ходзька ‘Wzmianka о yciu…’ стр. 51 и слд.} Такъ-какъ К. Бродзинскій ничего не говоритъ по поводу этихъ поправокъ, то нужно думать, что онъ и самъ съ ними былъ согласенъ.
Возвращаясь къ 1816 году, отмтимъ еще два стихотворенія Бродзинскаго: ‘Ofiara’ — идиллія, и ‘Zle i dobre’ — дидактическое стихотвореніе, въ обоихъ замтно сильное классическое вліяніе. 1817 годъ не богатъ произведеніями К. Бродзинскаго: ‘Oda Kopczyskiemu’, ‘Dobranoc’, ‘Sztuki pikne’ — драматическая сцена, написанная по случаю празднованія годовщины открытія ‘Національн. театра’, ‘Praca’, небольшая повсть въ стихахъ, басня ‘Sroka’, ‘Pies’ni Magadaskaru’ — вотъ и все.
Въ од Копчинскому для насъ важны послдніе три куплета, въ которыхъ Бродзинскій говоритъ о любви къ родному языку и необходимости его разработки.
Czcij twj jzyk, Lechw rodzie…
Znaj w jzyku obraz wasny…
Wieczna w tym jzyku chwaa —
таковы мысли, высказываемыя поэтомъ въ этой од, подробне он развиты въ элегіи ‘al za polskim jzykiem’ 1818 г. {А также и въ ‘Од къ Линде’.}. Сцена ‘Sztuki pikne’ навяна, кажется, стихотвореніемъ Шиллера: ‘Die Huldigung der Knste’, но ничего оригинальнаго изъ себя не представляетъ. Повсть ‘Praca’ небольшое дидактическое стихотвореніе, написанно, вроятно, для дтей, но напечатано въ ‘Pam. Warszaw’ {‘Трудъ доставитъ сокровища, которыхъ и не перечтешь’.}. Авторъ разсказываетъ о двухъ посланницахъ Бога: ‘Fortuna’ и ‘Praca’. Скромная ‘Praca’ (трудъ), получаетъ отъ автора должную хвалу: она даетъ свободу, счастіе, благополучіе. Въ разсужденіяхъ поэта звучитъ обычная идиллическая нотка. Онъ совтуетъ всмъ труженикамъ съ ‘цвтущимъ здоровьемъ’, чуждаться замковъ и городовъ, не завидовать богачамъ, весело распвая псни, потому-что
Praca skarbiec dziedziczy,
Ktrego nigdy nie zliczy 1).
1) Чит. напр.:
Naj awie twoje myli jedyno
Nie we nie ciebie upoj,
nij sobie jakby ju twoj
We wrota przywiz Halin.
Слдуетъ упомянуть еще о стихотвореніи ‘Dobranoc Wiesawowi’, изъ котораго видно, что авторъ замышлялъ уже въ этомъ году свою знаменитую поэму ‘Вславъ’.
Въ этомъ же 1817 году появилось первое изданіе стихотвореній Бродзинскаго. Это былъ маленькій сборничекъ, in 4-о, въ 32 неперенумерованныхъ странички. Изданъ онъ былъ по просьб извстнаго варшавскаго композитора и музыканта Іосифа Эльснера, автора изслдованія: ‘Zasady о metrycznoci jzyka polskiego’. Бродзинскій тоже занимался вопросомъ о польской просодіи и вмст съ Эльснеромъ пробовалъ замнить неуклюжій силлабъ тоническимъ размромъ. Съ этою цлью онъ написалъ десять стихотвореній трохаическимъ, дактилическимъ и адоническимъ размромъ {А именно, ‘Pasterka’ (трохаич.-адои. разм.), ‘Mikon’, ‘Filon’ (дакт. — трох.), ‘Matka i dzieci’ (дакт. — адон.), ‘Gobki’ (первый и третій стихъ — трохей, второй — дакт. Четверт. — адонич.), ‘Tskna’ (дакт. и трохей), ‘Brat i siostra’ ‘Wiosna’ (трохей), ‘Przodkowie’ (1-й и 4-й — адонич. 5—6 трохей). ‘Muza wiejska’ (первые четыре строчки трохич., 2-е четыре — адонич., 3-е четыре сапфич., 4-е четыре — дактич., затмъ снова трох., и т. д.), ‘Praca’ (трох.-адон.).}.
Этому сборнику Бродзинскій предпослалъ небольшое предисловіе, въ которомъ защищаетъ тоническій размръ и между прочимъ говоритъ: ‘въ отвтъ на возраженіе, что этотъ размръ можетъ затруднить пишущаго боле, чмъ придать красоту поэтическимъ произведеніямъ, приведу доказательства изъ собственнаго опыта, что метрическій размръ не только не увеличиваетъ трудностей, но даже наоборотъ — становится прекраснымъ руководителемъ для привычнаго и музыкальнаго уха, и если римы, при метрическомъ размр, не составляющія необходимаго украшенія стиха, иногда и наталкиваютъ на счастливыя мысли {Совершенно врное наблюденіе, приводимое Бродзинск. и въ курс эстетики!}, то чаще он задерживаютъ ихъ пріятное принужденіе размра, почти такъ же, какъ музыка пробуждаетъ, поддерживаетъ и возноситъ наше чувство… Другое возраженіе, что этотъ размръ грозитъ однообразіемъ, еще неосновательне: напротивъ — размръ, украшая стихи соотвтственнымъ и упорядоченнымъ разнообразіемъ, длаетъ ихъ и боле обработанными, и блестящими (wydatn.)’ {Chodko ‘Wzmianka…’, стр. 75—78.}.
Попытки писать тоническимъ размромъ не встртили должной поддержки въ польскихъ поэтахъ и потому были оставлены и самимъ Бродзинскимъ, въ другихъ его стихотвореніяхъ мы находимъ обычный силлабъ.
Весь 1818 годъ у Бродзинскаго повидимому ушелъ написаніе статьи ‘О романтизм’ и потому небогатъ поэтическими произведеніями. Въ начал года появляется въ ‘Pam. Warsz. ‘ извстное уже намъ стихотвореніе ‘Matka i dzieci’, затмъ въ слдующихъ NoNo этого же журнала тянется ‘Rozprawa о klassycznoci i romantycznoci’, и только въ послднихъ трехъ книжкахъ ‘Р. W.’ появляются переводы — изъ Оссіана ‘Bar at on’ {‘Pam. Warsz.’ t. XII. 64, 86.}, элегія Тибулла ‘Do pokoju’ и наконецъ знаменитая элегія: ‘al za polskim jzykiem’ {Ibid.}.
Какъ въ переводахъ изъ Шиллера, такъ и изъ Оссіана Бродзинскій не былъ первымъ. Еще въ 1815 году въ томъ же ‘Pam. Warsz. ‘ (не говоря уже о переводахъ XVIII ст.) былъ напечатанъ переводъ изъ Оссіана Островскаго (‘Bitwa pod Lor’), затмъ въ 1816 году переводы изъ Оссіана такъ же многочисленны, какъ и переводы изъ Шиллера.
Въ предисловіи къ ‘Баритону’ Бродзинскій заявляетъ, что ‘онъ шелъ боле за чувствами, чмъ за словами, стараясь только сохранить лирическій характеръ произведенія и его размръ’ {Поэтому Дмоховскій и не признаетъ ихъ удовлетворительными, ‘Gaz. literacka’, 1822 r’ t. II, стр. 121.}.
Сильное впечатлніе на общество произвела элегія ‘al za polskim jzykiem’ {‘Paw. Warsz.’ XII, 417. Въ нознаискомъ изданіи ея нтъ.}, въ которой поэтъ ратуетъ противъ чужеземщины и главнымъ образомъ противъ галломаніи.
Въ это время всюду еще въ образованномъ обществ царилъ французскій языкъ. Родная рчь была почти совсмъ забыта. Даже многія газеты выходили на французскомъ язык, такъ напр. во Львов существовала съ 1776 года въ теченіи 11 лтъ ‘Gazette de Leopol’ {Sowiski — Zdanowicz, ‘Rys dziejw…’, стр. 407.}.
Нтъ ничего удивительнаго поэтому, если польскій языкъ остановился въ своемъ развитіи, огрублъ, сдлался неудобнымъ для употребленія въ кругу людей образованныхъ {T. Sierociski въ ‘Pam. Nauk’. 1819 года въ стать ‘О uczeniu si jzykw’ тоже жаловался на то, что благодаря ‘безумному’ увлеченію французскимъ языкомъ въ рдкомъ польскомъ дом знаніе родного языка стоитъ на должной высот. Вопросу о развитіи родного языка очень много мста удляла и редакція журнала ‘wiczenia Naukowe’ (1818 г.). Чит. напр. того же Т. Сроцинскаго ‘О doskonaleniu mowy ojczystej i o ukadzie nowego ju ukoczonego sownika’. Тамъ же было напечатано стихотворное посланіе Раймунда Корсака ‘Do Aloizego Osiskiego по поводу его словаря, и въ немъ встрчаются между прочимъ такія строчки:
Jest nard, yje mowa najolfitsza z matek,
Ty nam da onj pozna zwinno i dostatek!
(‘wicz. Nauk.’, 1818, str. 114).}. Бродзинскій съ грустью пишетъ, что:
Nie po polski do swoich ojcw mwi dziatki,
Ju polki nie rozrzewnia wite sowo matki.
Przestaa luba dziatwa pieci mow dziadw,
Przy ucztach w zamkach ojcw nie masz Polski siadw… 1).
1) ‘He по-польски дти говорятъ съ отцами, и святое слово уже польки матери въ восторгъ не приведетъ. Дти не лелютъ праддовъ языкъ, на пирахъ по замкамъ слда Польши не осталось…’ Въ тхъ же цляхъ въ 1820 году Бродзинскій перевелъ посланіе (латинское) польскаго лирика Сарбвскаго ‘Къ ивянамъ’ — содержаніе котораго, какъ видно уже изъ самого эпиграфа: ‘Exteros mores prohibete’, направлено противъ увлеченія иноземнымъ:
Obce zwyczaje, Tebanowie, zniecie,
Pamici ojcw dajcie dostp w miejscie,
Cnoty nad dziadw, stare obyczaje
Niech skonna dziatwa poznaje…. и т. д.
(‘Pam. Warsz.’ t. XVII. 448)
Элегія оказала желанное дйствіе на общество, везд стали изгонять изъ салоновъ французскій языкъ, замняя его роднымъ, польскимъ, извстно, что Клементина Танская обязана этому стихотворенію тмъ переломомъ въ ея умственномъ развитіи, которымъ опредлилась вся дальнйшая ея дятельность, какъ писательницы — патріотки {Wjcicki, ‘Hist. literatury polskiej’ Warsz. 1879, стр. 398.}.
Одынецъ въ своихъ ‘Wspomnieniach’ сообщаетъ, что въ начал 20-хъ годовъ это стремленіе къ родному сдлалось своего рода модой и дошло до крайностей, вызывавшихъ между прочимъ неудовольствіе самого Бродзинскаго. Во многихъ домахъ былъ положенъ штрафъ за каждое иностранное слово, произнесенное въ разговор, и кружка, куда собирались деньги отъ штрафовъ, всегда находилась между присутствующими, часто стсняя самихъ бесдующихъ и длая ихъ бесду крайне принужденною.
Элегія ‘О польскомъ язык’ и статья ‘О романтизм’ доставили Бродзинскому серьезную извстность. Его имя сдлалось популярнымъ во всемъ царств польскомъ ‘od morza do morza’. Ни одинъ изъ позднйшихъ боле талантливыхъ писателей не выступалъ еще на литературной арен, самъ Мицкевичъ не былъ еще свободенъ отъ узъ псевдокласицизма, вс взирали на молодого Бродзинскаго, какъ на восходящее свтило польской поэзіи. Бродзинскому было уже 27 лтъ — возрастъ, когда талантъ вполн опредляется и крпнетъ, умственное развитіе тоже достигаетъ къ этому времени полной зрлости. Въ этомъ возраст Байронъ былъ уже извстенъ, какъ авторъ ‘Гяура’, Шиллеръ написалъ ‘Коварство и любовь’, ‘Донъ Карлоса’, Мицкевичъ, Пушкинъ и многіе другіе писатели въ такомъ возраст создали лучшія свои произведенія. Дйствительно и у Бродзинскаго годы 1819 и 1820 были временемъ полнаго разцвта его поэтическаго таланта.
Въ 1819 году появляется лучшая его посл ‘Вслава’ идиллія ‘Oldyna’ {Напеч. въ ‘Pam. Naukowy’, 1819, t. I, стр. 86—90.}, а въ начал слдующаго года знаменитый ‘Вславъ’. Къ этому же времени, по всей вроятности, относится и третья идиллія ‘Czerniakw’, о которой мы не имемъ, къ сожалнію, никакихъ точныхъ хронологическихъ данныхъ. Изъ этихъ трехъ идиллій, меньшая — ‘Czerniakw’ — написана въ шутливомъ эротическомъ тон и боле другихъ напоминаетъ раннія произведенія нашего поэта. Въ свое время она очень нравилась сентиментальной, влюбчивой молодежи {‘Черняковъ’ очень хвалитъ г-жа Е. Земенская въ своей стать о Бродзинскомъ. Она говоритъ:— ‘Znajdujemy tu liczny Czerniakw. Ktra literatura pokae nam rwnie sielski i doskonay utwr? To jest wycznie polska poezya’….. ‘Pielgrzym’, 1844, t. II, ‘Rozbior dzie Kaz. B—ego’, стр. 197.}. Поводомъ къ написанію ея послужилъ дйствительный случай {Pisma K. B—ego, t. I, 99. на экз. p. L. W.).}, героиней котораго была госпожа Kohler Jzefowa, урожденная Коссовская, вроятно, дочь купца, имвшаго лавку бакалейныхъ товаровъ на улиц Долгой противъ заведенія Піяровъ, гд, какъ извстно, преподавалъ Бродзинскій съ 1818 года. Неподалеку отъ Варшавы находится деревушка Черняковъ съ костеломъ и монастыремъ Бернардиновъ, основанномъ еще въ XVII вк гетманомъ Станиславомъ Любомирскимъ. Въ лтнее и весеннее время сюда обыкновенно предпринимаютъ варшавяне прогулки, соединяя увеселительныя цли съ религіозными. Разъ какъ-то весенней порою направился туда и нашъ поэтъ (разсказъ ведется отъ перваго лица). Отдльно отъ толпы беззаботныхъ прохожихъ шелъ онъ тропинкой по желтющей нив грустный и одинокій, потому-что ‘никакая стрла не коснулась еще его груди, и кром страданій и безпокойства онъ ничего не извдалъ изъ чаши любви’. Вдругъ видитъ онъ на той же тропинк дв женскія фигуры. Самъ не зная почему, замедляетъ онъ шаги и ждетъ, пока не поравняется съ незнакомками, это были мать и дочь.
Jednej agodno janiaa w oku,
А druga skromna, urodna, moda,
Tak mia, jako w maju pogoda 1).
1) ‘Одна была привтливая съ виду, другая молода, скромна, статна и такъ мила, какъ майская погода’.
Онъ поклонился, ему отвтили, онъ идетъ рядомъ и заводитъ скромный разговоръ, ему привтливо и такъ же скромно отвчаютъ:
……….Mwiy do mnie —
Matka agodnie, а crka skromnie 1).
1) ‘Мн отвчали: мать любезно, дочка скромно’.
Въ Черняков ярмарка, каждый покупаетъ на ней какую-нибудь бездлушку, чтобы принести ее въ жертву Богу.
Двушка, смясь и красня, купила младенца и сердце. Поэтъ, побуждаемый милыми глазками, тоже купилъ себ — сердце и домикъ. Разомъ кладутъ они купленныя вещи передъ иконой Божіей Матери, двушка, воспитанная въ строгихъ правилахъ, становится рядомъ съ матерью на колна и молится, вся отдаваясь религіозному чувству, такъ-что ‘какъ-бы частъ божества сіяла въ ея очахъ’. Поэту, конечно, было не до молитвы. По выход изъ церкви она покупаетъ колечко и даритъ ему, онъ отвчаетъ ей тмъ же, при этомъ лицо ея зарумянилось, а онъ былъ самъ не свой. По дорог подаютъ они милостыню нищему, и тотъ благословляетъ ихъ. На это благословеніе ‘она заглянула поэту въ глаза, онъ же подумалъ, что это былъ гласъ пророческій ‘.
Скромная бесда не прерывается за все время обратнаго пути.
S
zedem, mwiem, mwiy do mnie —
Matka agodnie, а crka skromnie.
Онъ покупаетъ цвтовъ, она длаетъ изъ нихъ внокъ и надваетъ на голову. Дорога прошла незамтно, вотъ ужъ и городъ, мать приглашаетъ его зайти къ нимъ, и онъ, самъ не зная какъ, очутился въ ихъ убогомъ помщеніи.
Nie wiem te, со mi zosta zmusio,
Mioci dzieci pewnie to byo 1).
1) ‘Не знаю, что меня заставило остаться,— дитя любви то, вроятно, было’.
Какъ ‘ртуть’, вертится дочь по комнат, готовя скромную вечерю. Цвты она поставила частью у себя надъ кроватью, частью у матери. Время однако идетъ, вотъ бьютъ ‘суровые часы’ десять, нора уходить. Печаль затуманила его очи, когда пришлось въ знакъ прощанья цловать ея ручку, она же повернулась къ матери и своимъ взоромъ какъ бы просила ее сказать гостю любезное слово,
То ja zwaajc, staem jak niemy,
J rzeka matka: czciej prosiemy 1).
1) ‘Это замтивъ, я сталъ въ ожиданьи: ‘просимъ бывать’, молвила мать’.
Съ чувствами радости и грусти возвращается поэтъ домой и никакъ не можетъ сообразить, что съ нимъ случилось.
Mioci dzieci pewnie to byo,
Razem mi truo, razem leczyo.
Но и онъ и она не могуть забыть другъ друга. Онъ говоритъ:
Ju ten los sodki nie uleczony
O! Czerniakowa pamitne dzwony!
Nowecie dla mnie gosiy ycie
Wci mi odtd w uszach dzwonicie 1).
1) ‘О сладкій неизлчимый жребій мой, о памятный звонъ Черняковскихъ колоколовъ! Вы новую жизнь мн возвстили, и вс въ ушахъ стоитъ вашъ звонъ’.
Она тоже поетъ на другой день утромъ:
Tylko w polach Czerniakowa
Przy modziecu myl si bawi.
Wci w ustach ebraka sowa:
‘Niechaj Bg was bagosawi’! 1).
1) ‘Лишь къ нему на поля Чероякова уношуся мечтою, и нищаго слова вс просятся мн на уста: пусть васъ самъ Богъ благословить’.
На этомъ разсказъ обрывается. Мы не узнаемъ дальнйшей судьбы влюбленныхъ, но каждый можетъ ожидать счастливаго и желаннаго конца.
Все это передано мило и граціозно, частое повтореніе нкоторыхъ строчекъ, ссылка на проказника — шалуна, мальчишку любви, безыскусственный, простой языкъ длаютъ эту сентиментальную идиллію удобочитаемою даже теперь.
Гораздо боле глубокій смыслъ иметъ идиллическая поэма или, какъ ее называетъ поэтъ, ‘галиційская дума’ — ‘Ольдина’. Здсь разсказана необыкновенно просто и трогательно грустная исторія бдной крестьянки, мужа которой тотчасъ же посл свадьбы увели въ солдаты безжалостные австрійскіе сборщики. Ольдина, не смотря на свое придуманное имя, уже не сентиментальная пастушка, какъ т, о которыхъ мы говорили при разбор ‘Крестьянскихъ псенъ’. Она не теряетъ времени въ сентиментальномъ бездльи, она страдаетъ вполн искренно, проливаетъ горькія слезы, каждый день приходитъ съ горячей молитвой къ церковному порогу, но вмст съ тмъ не забываетъ о дл. Правда, въ уваженіе къ прошлому поэтъ надляетъ ее довольно чистой работой: мы застаемъ ее молящейся у храма посл того, какъ она принесла изъ лсу цлую вязанку хворосту. Сбросивъ съ себя эту тяжелую ношу, съ молитвой падаетъ она на колни передъ ликомъ Божьей Матери и проситъ помощи и заступничества въ несчастьи. Дло не обходится, конечно, безъ нкоторыхъ прикрасъ.
Такъ напр., Ольдина, расказывая о своемъ несчастьи прохожему, тронутому ея безутшнымъ горемъ и слезами, выражается возвышенно, что ей жалко мужа нетолько потому, что онъ можетъ лишиться жизни въ бою, но также и потому, что ему придется служить чужому Государю, и, быть можетъ, проливать кровь своихъ же земляковъ или умереть отъ братней руки.
Nie ycia ma auj ja biedna,
Ale niewoli, ale jego stanu.
Ja bez pomocy zostaam si jedna,
А on obcemu suy musi Panu.
Въ общемъ однако разсказъ несчастной женщины правдивъ и вызываетъ сочувствіе къ ея горю. Еще съ дтства любили они другъ друга друга, родителя согласились на ихъ бракъ и поставили для нихъ новую избу. Во время самой свадьбы, подъ часъ веселой свадебной пирушки, внезапно ворвались наборщики и забрали мужа у порога счастья.
Описаніе свадьбы не чуждо этнографической врности. Выступаютъ дружки, сваты и вс другія участники крестьянскаго свадебнаго ритуала. Дружки поютъ грустную псню ‘про хмель’, паробки, повязанные платкомъ (chustk), окружаютъ молодыхъ, гарцуя на коняхъ, съ пснями и музыкой выступаетъ свадебный поздъ, веселье общее: дружки танцуютъ по дорог, бойко прихлопывая о землю стальными подковками, картина живая и естественная. Переходъ отъ описанія свадбы къ разсказу о слдующихъ затмъ событіяхъ тоже очень простъ, вренъ и въ психологическомъ, и въ этнографическомъ отношеніяхъ. Ольдина обрываетъ разсказъ о свадьб сразу, переходя къ слдующему совершенно такъ, какъ это длаютъ крестьянки,— ex abrupto.
Weszli wojacy z cesarskiego kraju,
Inni tajemnie chat obstpili,
Ssiad pi do nich mid wedug zwyczaju,
Oni szyderco starca potrcili 1).
1) ‘Пришли волки изъ цесарской земли, тихонько обступили вокругъ хату, сосдъ по обычаю медъ предложилъ имъ пить за здоровье, они же надъ нимъ надругались, избили’….
Разсказъ, какъ и въ идилліи ‘Черняковъ’, обрывается, окончанія нтъ, печаль остается печалью, страданья — страданьями, и ничто не измняется. Впрочемъ, общій грустный тонъ поэмы умряется сочувствіемъ земляка, выражающаго свое соболзнованіе слезами. ‘Онъ вспомнилъ при этомъ свои молодые годы, вспомнилъ давно заржаввшую саблю, которая виситъ теперь безъ дла на стн, и съ которой въ рукахъ, какъ полякъ, бился онъ за свободу родины’.
Своего рода художественное успокоеніе получается, по врному замчанію Хмлвскаго {‘Studya i Szkyce’…}, подъ вліяніемъ величественной картины безмятежной и вчно спокойной природы, описаніе которой даетъ намъ авторъ въ начал разсказа:
Na czarnej grze, w powalonym lesie
Wida z modrzewin kociek ubogi,
Z szumem list suchy wiatr w dolinie niesie,
Wozy wzruszonym pyem znacz drogi,
Ustay w polu za pugiem odgosy,
Po mau d z polu cikie woki,
Nios sieroty uronione kosy,
А dzie egnaj jodowe wierzchoki,
Chmurki, igrajc pod tarcz ksiyca,
Przechodnie cienie ciel na pnie suche,
Z gr widrujca ktliwa krynica
Z guchem mruczeniem mija pola guche. 1)
1) ‘На черной гор, въ глухомъ лсу стоитъ костелъ убогій. Внизу же втеръ съ шумомъ листъ сухой разноситъ, возы дорогу кажутъ поднятою пылью, ужъ на поляхъ затихли голоса за плугомъ, бредутъ домой усталые волы, и колосъ оброненный сироты сбираютъ, а дню верхушки елей шлютъ привтъ прощальный, рзвясь, на мсяцъ тучи набгаютъ, причудливую тнь на лсъ кидая, изъ горъ бжитъ бурливый ручеекъ и съ рокотомъ глухимъ поля затихшія минуетъ’.
Сентиментальная поэзія не знала описаній, она вся ушла въ личное чувство, она не понимала природы и не умла ее изображать. Слдуетъ замтить, что и въ произведеніяхъ Бродзинскаго это первый художественный пейзажъ, первый шагъ къ выходу изъ сентиментализма. До сихъ же поръ его описанія были также общими мстами.
Художественная картина природы, среди которой происходятъ событія, нсколько умряетъ тяжелое впечатлніе отъ разсказа крестьянки. Къ тому же ея личное горе какъ-бы тонетъ въ мор общественныхъ бдствій всего народа… Все это придаетъ поэм Бродзинскаго особенный, минорный характеръ. До этотъ скорбный аккордъ разршается полнымъ успокоеніемъ благодаря законченности общаго впечатлнія. Еще одинъ только шагъ нужно было сдлать поэту на встрчу народности, и ‘Вславъ’ былъ готовъ. Поэтъ создалъ это лучшее свое произведеніе и скромно замолкъ. Небольшая поэма всего въ 800 стиховъ исчерпала весь ограниченный запасъ наблюденій и образовъ, хранившихся въ его душ. Тщетно старался онъ потомъ создать что-нибудь боле крупное и оригинальное,— ему не хватало силъ, не хватало таланта, знаній, поэтическихъ впечатлній.
Хотя вліяніе этой поэмы Бродзинскаго на поэтическое развитіе молодыхъ писателей было не такъ велико и продолжительно, какъ это многіе думаютъ, и вскор посл появленія ‘Вслава’ мы видимъ на литературной арен цлую группу боле талантливыхъ писателей, затмившихъ своими произведеніями скромнаго поэта изъ Королевки,— тмъ не мене появленіе ‘Вслава’ все же было немаловажнымъ событіемъ въ польской литератур, и мы считаемъ необходимымъ подробне остановиться на этомъ произведеніи.
Содержаніе поэмы несложно. Дйствіе происходитъ неподалеку отъ Кракова, въ сел Прошковскомъ, въ начал этого столтія.
Герой поэмы, Вславъ,— молодой парень, сирота, отправляется по порученію своего названнаго отца въ Краковъ, чтобы купить тамъ лошадей. На обратномъ пути онъ встрчается съ молодой двушкой, которая ему очень нравится, и которая оказывается затмъ погибшей безъ всти дочерью опекуновъ Вслава. Все оканчивается веселой свадьбой. Названный отецъ Вслава называется Станиславомъ, мать — Брониславой. Рядомъ съ этими главными персонажами выступаютъ еще три второстепенныхъ дйствующихъ лица: старый Янъ — ‘самая умная голова во всемъ околотк’, всеобщій кумъ и совтчикъ, идеалъ простого мужицкаго здраваго смысла и разсудительности,— затмъ младшая дочь Станислава и Брониславы — Броника, и Ядвига, бдная, но честная старуха — вдова, живущая въ наемной изб и пріютившая Галину.
Въ самомъ начал поэмы мы узнаемъ, что опекуны приняли Вслава, какъ сироту, подъ свою стрху вмсто утерянной когда-то двнадцать лтъ назадъ дочери Галины. Тяжелое то было времечко, врагъ жегъ поля и земли, бдный людъ былъ страшно разоренъ. Опасаясь разбоевъ, грабежа, поборовъ, крестьяне скрывались въ лсу, кто какъ могъ:
Gdy wojna polskie dobijaa pemi,
W pustkach wsi stay, а odogiem ziemi,
Oklnych lasw i wiosek poary
Gniewu Boego zwiastoway kary.
Враги заглянули и въ тихій пріютъ, гд жили родители Галины, налетли, какъ втеръ, и сожгли село.
Въ темную ночь, въ вихр пожара среди общаго смятенія и переполоха исчезаетъ безслдно пятилтняя Галина. ‘Какъ камень, брошенный въ Вислу, на вки исчезла она’. Поиски родителей ни къ чему ни привели, мать исходила окрестныя села, поля и лса, нигд никакихъ слдовъ утерянной дочки. Со смиреніемъ простыхъ людей, не мудрствующихъ лукаво, покоряются они неисповдимому предопредленію Божію, принимаютъ на воспитаніе Вслава въ надежд, что, можетъ быть, умилостивятъ тмъ небо, которое заплатитъ имъ за ихъ любовь и милосердіе.
Во gdzie sierota przyjta pod strzech.
Tam z nie bem bliszy Bg zsya pociech 1).
1) ‘Гд сирота подъ стрху принята, тамъ Богъ свое шлетъ утшеніе’.
Быть можетъ, и ихъ дитя тоже нашло покровительство и защиту у добрыхъ людей. Съ этими мыслями воспитали они Вслава, окруживъ его самымъ нжнымъ уходомъ и попеченіемъ.
Lito za lito! Niebieska opieka
Tajnie nagradza uczynki czowieka1).
1) ‘Милость за милость. Опека небесъ дла людскія втайн награждаетъ’.
Вра въ милость Божію не обманула простодушныхъ людей. Галина нашлась. Это случилось такъ. Исполнивъ въ Краков вс порученія отца, Вславъ возвращался домой.
Ju wonny wieczr umiecha si ziemi,
Gdy wraca Wacaw z komi kupionemi.
Z przydronej wioski rozlega si granie
Sycha wiesole plsy i piewanie 1).
1) ‘Ужъ вечеръ благовонный земл усмхался, когда подъзжалъ домой Вславъ съ куплеными лошадьми. Изъ придорожной деревушки доносилось пнье, были слышны музыка и танцы’.
Вславъ любитъ повеселиться, торопиться ему незачмъ, порученіе выполнено, отчего же не поплясать, когда представился удобный случай. Вславъ останавливаетъ коней.
На лугу онъ за, стаетъ цлую группу молодыхъ деревенскихъ красавицъ въ внкахъ изъ розъ и парней, весело цокающихъ своими стальными подковами. Староста (голова паробковъ) радушно привтствуетъ путника отъ имени всей веселящейся молодежи, красавица Галина, стыдливо красня, подаетъ ему плоды и хлбъ изъ своей корзинки и проситъ ихъ отвдать… Вновь заиграла музыка, Вславъ подбоченился, заложилъ руки за поясъ, кинулъ музыкантамъ горсть серебра и, топнувъ ногой, наклонивъ голову немного къ земл, пустился въ плясъ, импровизуя слова удалаго краковяка:
‘Niech e ja lepiej nie yj
Dziewcz! Skarbe moje!
Jeli kiedy oczka czyje
Milsze mi nad twoje.
Patrzaj e mi prosto w oczy
Bo widzi Bg w niebie
e mi ledwo nie wyskoczy
Serduszko do ciebie!’ 1).
1) ‘Лучше мн не жить на свт, двица сокровище, если очи чьи-нибудь мн твоихъ миле. Ты жъ гляди въ глаза мн прямо: видитъ Богъ на неб, мое сердце изъ груди такъ къ теб и рвется’.
Только съ разсвтомъ возращается Вславъ домой печальный и задумчивый. Онъ знаетъ, что давно уже опекуны прочатъ за него Бронику и ждутъ не дождутся того времени, когда она подростетъ, и можно будетъ сыграть веселую свадьбу. Но у Вслава созрло иное ршеніе. Немедленно же по возвращеніи домой объясняетъ онъ родителямъ свое положеніе, благодаритъ ихъ за ласку и пріютъ, проситъ отпустить на вс четыре стороны. Сердце его осталось тамъ, гд онъ встртилъ Галину, онъ не хочетъ быть неблагодарнымъ и сть хлбъ людей, надежды которыхъ такъ безжалостно разбилъ. Мать съ плачемъ и стыдомъ принимаетъ это извстіе, изъ устъ Станислава готовы сорваться слова укоризны, но всхъ выручаетъ мудрый кумъ. Онъ совтуетъ дать волю чувствамъ Вслава и тутъ же предупредительно предлагаетъ свои услуги,— отправиться въ то село, гд живетъ Галина, и все, какъ слдуетъ, развдать. Ловкій и хитрый, какъ Одиссей, сладкорчивый, какъ Несторъ, быстроумный Янъ — первая голова во всемъ околотк — быстро облаживаетъ дло. Узнавъ изъ разсказа Ядвиги, что Галина не родная, а пріемная дочь, онъ быстро смекаетъ, въ чемъ дло, и привозитъ въ село Прошиковское — родителямъ утерянную дочь, а Вславу жену. Такова незамысловатая фабула идилліи. Но на этой канв поэтъ создалъ довольно изящный рисунокъ. Онъ обставилъ разсказъ рядомъ правдивыхъ картинокъ деревенской жизни, придалъ ей отчасти общественный интересъ, связавъ внутреннюю жизнь села съ общимъ ходомъ политической жизни народа, и создалъ произведеніе, въ которомъ общество впервые узрло сквозь розовый туманъ идеализаціи простой деревенскій людъ съ ихъ чувствами и желаніями, получившими наконецъ широкій доступъ въ литературу.
Типы героевъ поэмы Бродзинскаго продуманы и выдержаны. Самъ Вславъ напр.— вполн живое лицо. Молодой парень, сынъ зажиточныхъ родителей, смлый и энергичный, любящій повеселиться но вмст съ тмъ трудолюбивый, послушный, прекрасный работникъ, этотъ красивый и сильный юноша въ праздничный день непрочь покутить съ товарищами, непрочь пошумть, готовъ проявить свою дерзость, отвагу и силу.
Хитроумный Янъ прекрасно опредляетъ вс достоинства и недостатки Вслава въ сцен сватовства: ‘Хоть работящій онъ, послушный парень, но и за нимъ водилися гршки. Не уступить дороги хоть-бы воевод, быть первымъ въ танцахъ, изъ корчмы прогнать воякъ цесарскихъ, гораловъ осмять, когда они придутъ въ село,— таковъ его былъ обычай. Вдь молодежь все легкомысленно трактуетъ. Такъ на весн нотокъ, шумя, пнится, выступаетъ изъ бреговъ, а посл тихо и спокойно въ русл мчится. И парень тоже: одаренный силою шумитъ, пока весенній жизни цвтъ не опадетъ въ заботахъ. Добрая и дльная жена всегда докончитъ воспитанье парня, пещись научитъ о хозяйств и въ даль безвстную глядть тревожно’.
Вславъ — честная прямая душа. Ему предлагаютъ любимые и уважаемые имъ люди руку дочери, а съ ней вмст и все свое состояніе, но онъ любитъ Галину и предпочитаетъ вмст съ ней бдность, тяжелый поденный трудъ. Въ его поведеніи сказывается мудрое воспитаніе опекуна его Станислава. Станиславъ — это образецъ спокойствія, разсудительности и простодушія. Ему непріятно ршеніе Вслава, онъ видитъ въ этомъ его сыновнюю неблагодарность и готовъ уже разразиться гнвными упреками, но достаточно двухъ-трехъ благоразумныхъ словъ кума, и онъ соглашается съ доводами справедливости, и готовъ спокойно обсудить вопросъ о томъ, какъ лучше устроить своего пріемнаго сына. Станиславъ точно такъ же какъ и хозяинъ ‘Золотого Льва’ въ извстной идилліи Гте ‘Германнъ и Доротея’, очерченъ только нсколькими штрихами, стоитъ на второмъ план. Въ нихъ много общаго: и тотъ, и другой почтенные и благодушные обыватели, зажиточные хозяева, люди пожилые, оба имютъ разсудительныхъ пріятелей. Но есть между ними различіе, обусловленное національными особенностями. Отецъ Германа капризный и раздражительный ворчунъ-старикъ, отецъ Вслава — спокойный и разсудительный крестьянинъ. Въ сущности оба хорошіе и добрые люди.
Жена Станислава Броника — типъ матери, какихъ много не только въ крестьянской, но и въ городской сред. Она мечтаетъ выдать Вслава за свою дочь Бронику, она полюбила уже его, какъ зятя, даже тшится мыслью о будущихъ внукахъ. Когда она узнаетъ, что ея мечты разлетлись въ прахъ, и Вславъ отказывается отъ руки ея дочери, она незнаетъ, что длать отъ стыда, горя и обиды, и молча, въ слезахъ, выходитъ изъ хаты.
Въ нсколькихъ строчкахъ рисуетъ намъ поэтъ виновницу всхъ коллизій — двнадцатилтнюю Бронику. Это совсмъ еще глупое дитя, когда Бронислава при ней говоритъ о будущей свадьб, ‘Броника обвиваетъ своими руками шею матери и глуповато усмхаясь глядитъ на Вслава’. Точно также одно пустое любопытство выражаетъ ея взоръ и въ сцен объясненія Вслава съ родителями. Но когда она увидла, что вс взволнованы, мать плачетъ, она заливается слезами припавъ къ груди матери.
Въ сцен возвращенія Галины Броника, ‘не знавшая страданій утраты, но чуя, что пріобртаетъ’, бросается на шею вновь обртенной сестры. Она рада сестр потому, что вс ей рады. О вновь обртенной ея сестр, Галин, нельзя ничего особеннаго сказать. Это красивая, веселая, трудолюбивая и послушная двушка. Въ народной литератур можно указать схематическія изображенія та, кого же типа. Галина напоминаетъ намъ Наталку Котляревскаго, многихъ героинь Квитки, но безъ ихъ природной сентиментальности {О характер Наталки чит. Н. И. Петрова ‘Очерки исторіи украинской литературы XIX ст.’, Кіевъ 1884, стр. 31, ср. Н. П. Дашкевича: ‘Отчетъ о 29 присужденіи наградъ графа Уварова’, Спб. 1888 г., стр. 73.}.
Но не только Галина заставляетъ насъ вспоминать о знаменитой комедіи Котляревскаго. Старуха, пріютившая Галину, тоже припоминаетъ мать Наталки — Терпилиху, такъ-что можно даже допустить предположеніе, что это не только простая случайность {‘Наталка Полтавка’ могла быть извстна Бродзинскому. Она своевременно пріобрла популярность въ Галиціи, къ тому же въ царствованіе Александра I литературныя сношенія между поляками и русскими были весьма оживлены. Произведенія Котляревскаго могли быть занесены въ Варшаву въ 1818 году молодыми писателями украинцами, съхавшимися въ Варшаву изъ Кременца, Умани и другихъ мстъ Украины. Имя Котляревскаго, какъ автора ‘Энеиды’, было извстно въ Польш еще раньше. Такъ, въ 1815 году мы нашли въ ‘Pam. Warsz.’ (t. I, стр. Ill) статью извстнаго въ свое время ученаго Юрія Самуила Бандке: ‘Uwagi nad jzykiem polskim, czeskim i teraniejszym rossyjskim’. Въ ней Бандке говоритъ между прочимъ и о сочиненіяхъ Котляревскаго, указывая на одну нмецкую рецензію, авторъ которой изумляется множеству словъ, требующихъ въ ‘Энеид’ перевода на русскій языкъ (Бандке по этому поводу поясняетъ, что существуетъ два языка, а не одинъ, какъ думаютъ нмцы). Возможность заимствованія оправдывается и несамостоятельностью Бродзинскаго и тмъ фактомъ, что въ эту пору польская литература неразъ черпала содержаніе изъ малорусской жизни. Въ польскомъ сознаніи дв народности долго еще не отдлялись одна отъ другой. Мы видимъ это на примр Ляха Ширмы, который нервыи въ 1819 году пробовалъ передлывать малорусскія народныя псни въ польскія баллады. Точно также и другіе писателиромантики польско-украинской школы заимствовали содержаніе и образы изъ украинской жизни и поэзіи.}.
Мудрый кумъ Янъ тоже напоминаетъ отчасти одно изъ дйствуствующихъ лицъ ‘Наталки Полтавки’ — выборнаго Макогоненка. Впрочемъ, относительно Яна должно замтить, что подобный же образъ, какъ увидимъ ниже, встрчается и у Реклевскаго. Вообще Янъ, не смотря на то, что онъ изображенъ немногими штрихами, очень типическая фигура. На сцену онъ появляется сейчасъ же по возвращеніи Вслава изъ Кракова. Любопытно вдь узнать, что новаго слышно на ярмарк. Приходитъ онъ очень скромно:
Przyby te razem ssiad ciekawy,
Dobry do rady, dobry do zabawy,—
Jan, co za stoem nie raz ju siada,
Jak mdre myla, tak i prawd gada.
Неоцнимыя качества кума обнаруживаются при первомъ же семейномъ недоразумніи. Тутъ онъ разливается потокомъ мудрыхъ изреченій, практическихъ совтовъ, на которые онъ большой мастеръ. Кумъ — самый популярный человкъ въ сел, безъ него не обойдется ни одинъ праздникъ: свадьба ли, именины, крестины, похороны — Янъ уже тутъ какъ тутъ, ведетъ затйливо важныя рчи, даетъ порядокъ, блюдетъ завты ддовской старины. Крестьянинъ вдь не особенно говорливъ, занятый вчно работой и заботами о насущномъ куск хлба, онъ чаще угрюмо молчитъ, такъ-что подъ часъ и совсмъ отвыкаетъ отъ рчи, и вотъ, когда посл тяжелыхъ трудовъ захочется ему повеселиться, и онъ устраиваетъ какое-нибудь празднество, кумъ Янъ является незамнимымъ человкомъ: онъ все устроитъ, какъ слдуетъ, за всхъ поговоритъ.
Bg go te wielkim rozumem obdarzy!
Iu on nie jedno krzewienstwo skojarzy,
Starost by na kadem weselu,
I chrzestnym ojcem zw go w domach wielu.
Przeto gdziekolwiek pzyjdzie w odwiedziny
Iest, jak by w domu и swojej rodziny. 1)
1) ‘Богъ его также великимъ умомъ наградилъ, и немало онъ уже сладилъ родственныхъ связей, старостой былъ онъ на каждомъ весельи, крестнымъ отцомъ величаютъ его во многихъ семействахъ. Вотъ почему онъ какъ дома повсюду, въ каждомъ семейств, къ кому не пріидетъ’.
Его блестящіе таланты превосходно проявляются въ сцен сватовства Галины, когда умлой рукой онъ подноситъ водку, ведетъ складныя рчи со старухой, ловко расхваливаетъ Вслава, искусно стараясь изобразить и его недостатки такъ, что бы они не разогорчили матери, понравились бы дочк. Этотъ деревенскій дипломатъ,
….mwic prawd, wiedzia, e nie rani:
Dziewczta lubi bdy, ktre gani 1).
1) ‘Правду повдавъ, зналъ, что не ранитъ: двушки любятъ гршки, которые онъ порицалъ’.
Янъ играетъ въ поэм Бродзинскаго такую же роль, какъ болтливый учитель въ ‘Германн и Дороте’, но это однако не заимствованіе.
Если обратимся къ боле детальной оцнк ‘Въ слава’, то должны будемъ признать много недостатковъ въ этой поэм Бродзинскаго. Правда, это уже не была эклога въ дух Виргилія или подражаніе еокриту, поэтъ воспвалъ не Хлой и Дамоновъ, а жизнь дйствительную, тмъ не мене въ ея изображеніи много чертъ и слдовъ псевдоклассическаго вліянія. ‘Тонъ поэмы, нсколько блдныя краски, ея нколько меркнущій блескъ, ея утренняя краса, хотя и настраивали поэму какъ переходъ отъ того, что умирало, къ тому, что должно было распуститься пышнымъ цвтомъ,— однако не раздражали еще классиковъ. ‘Вславъ’ сохраняетъ еще до нкоторой степени физіономію, которую привыкли называть классической, онъ напоминаетъ отчасти Шимоновичей и Гавинскихъ, былъ родственъ по духу съ пснями Карпинскаго и даже съ искусственной и цвтистой экклогой Нарушевича’. Этотъ безпристрастный отзывъ Крапіевскаго, сдланный еще въ 1844 году {Swko’… (Athen. 1844, стр. 18).}, можно принять почти цликомъ и теперь. Впрочемъ, недостатки поэмы главнымъ образомъ проявляются съ формальной стороны. Правда, авторъ идеализировалъ дйствительность и ‘передлалъ пьянаго Мацька въ Станислава’, какъ говорили классики {‘Obz klassykw’ Siemieskiego.}, но эта передлка не нарушаетъ правды. Никто не вправ запретить идеализацію извстныхъ явленій, и, если признать вообще право существованія идилліи въ современной жизни и литератур, то и ‘Вславъ’ можетъ занять въ ней свое скромное мсто.
Главный недостатокъ поэмы это вычурный, не вполн естественный языкъ. По старой привычк поэтъ вкладываетъ въ уста героевъ не свойственныя народному складу рчи выраженія, чуждыя ему понятія и мысли, хотя нужно сказать, что этотъ грхъ не такъ силенъ здсь, какъ въ прежнихъ произведеніяхъ Бродзинскаго. Притомъ не слдуетъ забывать, что въ то время, когда писалъ Бродзинскік свою поэму, имло еще полную силу предписаніе Буало:
Que се style jamais ne souille votre ouvrage.
Безспорно простая деревенская двушка не сказала бы Вславу, подавая ему изъ корзинки хлбъ и овощи,
Obcy widrowcze, ju ci przyj trzeba
Naszych owocw i naszego chleba.
Такой возвышенный тонъ былъ бы приличенъ въ устахъ Навзижаи, но когда простая деревенская двушка привтствуетъ въ такомъ тон парня изъ сосдняго села, возвращающагося съ ярмарки, такія выраженія, какъ ‘obce widrowcze’, и смшны, и неправдоподобны {На это указываетъ и Белциковскій, и Гавалевичъ.}.
Пріемъ, оказываемый Вславу старостой и другими паробками, тоже слишкомъ торжественъ и неестествененъ, напоминая скоре гостепріимство древне-греческихъ героевъ и царей: староста привтствуетъ гостя кубкомъ и приказываетъ всмъ уступить ему первое мсто.
Если Вславъ былъ совсмъ неизвстенъ въ деревн, то почетъ ничмъ не мотивированъ. Если его раньше знали, то въ такомъ случа выраженіе ‘чужестранецъ’ неумстно.
Даже въ лучшей сцен — въ описаніи краковяка, попадаются отдльныя выраженія, крайне ненатуральныя, такъ напр.,
Halina plsa s min uroczyst,
Oburcz szat ujwszy kwiecist—
сказано слишкомъ цвтисто и напыщено. Точно также Вславъ свою псню не могъ сентиментально ‘nuci‘, потому-что краковякъ разгульная псня, полная огня и страсти, подъ звуки которой Вславъ танцуетъ, молодцевато ‘притопывая ногами’.
Простая крестьянка не сказала бы такъ, какъ Бронислава въ разсказ о своихъ несчастіяхъ:
Zaledwie pity kwitn owoc sadu…
Gdy wojna polskie dobijaa plemi и проч.
Цвтеніе плодовъ, какъ и ежегодное поспваніе хлба — слишкомъ обыденныя явленія въ деревенскомъ быту, чтобы къ нимъ можно было, привязывать какія-либо воспоминанія. Для этого выбираются обыкновенно событія, боле замчательныя: урожай или неурожай, падежъ скота, наборъ и пр. Точно также не скажетъ ни одна деревенская баба, что вотъ-де ‘война1 добивала польское племя’. Простолюдинъ мыслитъ конкретно и рдко доходитъ до обобщеній, ему и въ голову не придетъ мысль объ общегосударственныхъ или національныхъ интересахъ, Бронислава могла бы разсказывать объ ужасахъ войны, о разореніи села, пожар, но ей никогда и въ голову не пришло бы додуматься, что все это иметъ отношеніе къ ‘польскому племени’. Вславъ тоже не всегда простъ и естествененъ. Въ бесд съ родителями онъ говоритъ:
Przy waszem pugu chodzi bym spokojny,
А ni bym zazna trudnej z sercem wojny 1).
1) Точно также и Янъ говоритъ про Вслава, что онъ ‘swoje serce jj sercu zostawi‘.
Простой парень такъ не выразится. Особенно много слащавой сентиментальности — въ сцен объясненія Вслава съ Галиной. Вславъ наливаетъ кубокъ меду и обращается къ Галин:
Przyjmij t Jcropl z obcego ogrodu,
Pikna, Halino! Jak tobie sodycy
Na cae ycie serce moje yczy!
Когда онъ вмст съ Яномъ идетъ сватать Галину, то останавливается за тыномъ и, словно влюбленный трубадуръ, начинаетъ нжную псню, совершенно неумстную въ такую торжественную минуту. Что бы подумали родители двушки, если бы парень позволилъ себ серенаду подъ окномъ той, кого онъ сватаетъ?! Это все, конечно, слды геснеровскаго вліянія и, какъ выражается Гавалевичъ, ‘манерная геснеровская идиллія налагала на каждую сцену, на каждую мысль розовую или свтло-голубую краску’ {‘Szkyce’, стр. 66.}.
Не чужды поэм и многіе недостатки въ самой ея композиціи. Вславъ спшитъ въ дорогу на ярмарку, лошади уже запряжены, все приготовлено къ отъзду, и въ такой моментъ ни съ того, ни съ сего отецъ и мать Вслава разсказываютъ ему исторію похищенія дочери, усыновленія его, излагаютъ планы на будущее, которые онъ давно бы долженъ знать. Вславъ возвращается назадъ съ ярмарки къ вечеру, но, увлеченный весельемъ, гуляетъ въ сосдней деревушк до разсвта, между тмъ, когда онъ возвращается домой, ему готовятъ вечерю. Не вполн понятно также, какъ могла Бронислава не отыскать своей дочери, если ее пріютила въ сосднемъ сел убогая старушка?
При всхъ этихъ недостаткахъ поэма Бродзинскаго производитъ въ общемъ положительно хорошее впечатлніе. ‘Вславъ’ — это первая фіалка, распустившаяся ранней весной на нив польской словесности, какъ выражаются о немъ польскіе критики {Zdanowicz, ‘Rys dziejw…’ t. II, стр. 480. Cp. Скимборовича ‘Przegld naukowy literaturze powicony’, 1844 г., стр. 12. Чит. у Мехрашискаго, Крашевскаго, Зеленской, Войцицкаго и др.}. Многія мста поэмы читаются и теперь еще съ удовольствіемъ. По временамъ поэтъ заявляетъ себя тонкимъ наблюдателемъ и — для своего времени — знатокомъ народной жизни. Когда онъ заставляетъ Галину съ притворной скромностью выпить полъ-чарки меду, онъ переноситъ насъ въ дйствительную крестьянскую среду, гд вс эти церемоніи строго соблюдаются. Вславъ подаетъ медъ:
Na to Halina pytajcym okiem
Biae odzienie zarzuca na gow,
Tak zasoniona wypenia poow…
Сцена танцевъ тоже реальна. Польскій краковякъ, какъ и русинская коломыйка, — небольшое лирическое произведеніе, куплетами въ 4 строчки самаго разнообразнаго содержанія. На пол молодыя двушки, или двушка и парень, перекликаются и пересмиваются, экспромптомъ сочиняя коломыйку, краковякъ, ими же оживляется всякое сельское веселье: свадьба, крестины, вечерницы и проч. Отличительныя черты краковяка — его краткость и поспшность въ композиціи, что отражается и на форм, и на содержаніи этихъ импровизацій. Крестьянину некогда призадуматься, поразмыслить надъ тмъ, какъ выразить свои чувства, онъ спшитъ сдлать это, какъ можетъ. Бодянскій справедливо замчаетъ по этому поводу: ‘страдая безпрестанно то отъ того, то отъ другого, селянинъ въ мимолетные часы своего кратковременнаго покоя предавался съ жадностью веселости не потому, чтобы у него на сердц было весело, но чтобы сколько-нибудь и какъ-нибудь забыться, растеряться, прогнать хоть псней свое обычное горе и тмъ, если не облегчить, то, по крайней мр, на два или три мгновенія заглушить свои душевныя и тлесныя раны’ {Ивасевичъ, ‘Собираніе памят. поэтическаго творчества славянъ’, Спб. 1882, стр. 134.}. Въ большинств однако случаевъ краковякъ служитъ для выраженія чувствъ любви и страсти молодыхъ людей обоего пола. Эти мысли вполн подтверждаетъ сцена краковяка у Бродзинскаго: Вславъ посл цлаго дня работы, такъ сказать, между дломъ, предается необузданному веселью, тутъ же подъ звуки музыки сочиняя новые куплеты краковяка, подходящіе къ данному случаю. Вообще въ поэм Бродзинскаго на каждомъ шагу замтно движеніе впередъ его таланта, стремленіе къ правд и народности: въ псн Вслава упоминаются уже не розы и фіалки, а чисто народные ‘розмаринъ и рута’ {‘Ruciany’ внокъ носитъ и одна изъ двчатъ у Рекжевскаго.}.
Событія совершаются не въ неопредленномъ пространств, какъ прежде, ‘среди горъ, долинъ и скалъ’, а въ обстановк, опредленно и картинно-изображенной. По мр освобожденія отъ приторной чувствительности росло и чувство природы. Описаніе села, въ которомъ жили родители ‘Вслава’ — прекрасная поэтическая картинка:
Skrzypi z rl czarnych wracajce pugi,
А caa wioska, jako ogrd dugi,
W kwitncych sadach nizkie strzechy kryje,
Z ktrych dym krty ku niebu si wije.
А stary koci z blaszanemi szczyty
Po nad wsi byszczy lipami zakryty,
Wiea, z ktrej dzwon o mil donosi,
Ju pogrzeb pitym pokoleniom gosi.
По объему поэма ‘Вславъ’ очень не велика. Таланта Бродзинскаго еле хватило на 800 стиховъ. Во даже въ этой небольшой поэц можно замтить рядъ вліяній и прежде всего идилліи Гте ‘Hermann und Dorothea’.
Между этими двумя поэмами есть нкоторыя черты сходства. И тутъ, и тамъ герой поэмы находитъ свое счастье случайно, такъ сказать, на дорог, и тутъ, и тамъ онъ долженъ жениться на другой двушк, предусмотрительно выбранной родителями, и тутъ, и тамъ дло доходитъ до коллизіи и семейныхъ недоразумній, которыя улаживаются друзьями дома. Въ обихъ поэмахъ эти друзья вызжаютъ вмст съ влюбленными юношами на развдки, въ обихъ содержаніе поэмы связано съ жизнью цлаго народа и пріурочено къ извстному историческому моменту.
Сходство между двумя поэмами не идетъ дальше этихъ вншнихъ сближеній. Бродзинскій не воспользовался изъ идилліи Гте даже тми художественными подробностями, которыя пожалуй подходили бы и къ настроенію нашего поэта и были бы близки этнографической правд.
Кому не извстно, какую поэтическую роль играетъ въ народной поэзіи и жизни — колодезь? Во вс времена и у всхъ народовъ это мсто, гд зарождалось самое дорогое чувство — любовь, это мсто свиданія влюбленныхъ, первыхъ любовныхъ объясненій, мсто, гд не одно молодое сердце впервые забилось новымъ, невдомымъ еще чувствомъ. Здсь молодые люди часто впервые знакомились, и паробокъ могъ, здсь убдиться въ сил и ловкости двушки. Еще въ Библіи мы встрчаемъ такія сцены у колодезя, въ псняхъ славянъ, у сербовъ, южноруссовъ въ особенности, криница неизбжна. Гте, какъ глубокій и топкій наблюдатель художникъ, подмтилъ эту черту, и какую чудную картину, полную очарованья и прелести, рисуетъ онъ!
На низкія стны колодца
Сли оба, не медля. Она перегнулась черпать,
Взявши другой за ручку кувшинъ, и онъ перегнулся,
И на лазури небесной они увидали свой образъ:
Въ зеркал чистомъ они, колыхаясь, кивали другъ другу.
‘Дай мн напиться’, сказалъ ей юноша, полонъ веселья,
И кувшинъ подала она. Тутъ, опершись на кувшинъ,
Оба они отдыхали 1).
1) Мы приводимъ этотъ отрывокъ въ прекрасномъ перевод Фета — Сочиненія Гте изд. Гербеля, т. I.
Бродзинскій не использовался этимъ эпизодомъ, вроятно, не оцнивъ его по достоинству.
Гораздо больше Гте на Бродзинскаго повліялъ Б. Реклевскій. У Гте Бродзинскій взялъ только канву разсказа, у Реклевскаго и колоритъ, и многіе образы и даже имена {Первый разборъ этого вліянія представилъ Гавалевичъ (‘Sylwetki iszkyce…’ 1888, стр. 1—90).}.
Мудрый Янъ выведенъ Реклевскимъ въ его произведеніи ‘ Urodziny’, гд онъ называется, впрочемъ, Микутой (Микула?), Онъ такъ же, какъ и Янъ, пользуется почетомъ и уваженіемъ всего села,— первая голова во всемъ околотк:
Siedzia w oknie Mikuta, przyjaciel wsi caej.
nienie mu wosy z brody na piersi spadali,
Z kadej chaty do niego biega cieka nowa,
Bo tu bywa bogaty i uboga wdowa 1).
1) ‘Сидлъ возл окна Микута, другъ всего села. Сдыя волосы бороды падали на грудь. Изъ каждой хаты новая къ нему вела дорожка: бывалъ тутъ и богатый, и убогая вдова’. Чит. ‘Pienia Wiejskie’, Krakw 1811. стр. 176.
Насъ поразило одно обстоятельство: мы указывали уже, какъ часто и съ какимъ уваженіемъ возвращался Бродзинскій въ своихъ статьяхъ къ литературной дятельности Реклевскаго. Замчательно то, что въ курс литературы и во всхъ отзывахъ, которые появились посл написанія ‘Вслава’, Бродзинскій ни однимъ словомъ не обмолвился объ ‘Urodzinach’ Реклевскаго, а также и о другомъ его произведеніи — ‘Krakowiaki‘, которыя главнымъ образомъ и послужили Бродзинскому образцомъ и матерьяломъ при созданіи ‘Вслава’, между тмъ въ 1815 году, въ первой стать о Реклевскомъ, т. е. за пять лтъ до появленія ‘Вслава‘, мы нахддимъ отзывы объ этихъ произведеніяхъ Реклевскаго!
Бродзинскій хвалитъ очень многія произведенія Реклевскаго: ‘Fauny’, ‘Pierwsze toczenie’, Wiece’, говоритъ вскользь, что ‘поэтъ изображаетъ съ рдкой талантливостью веселье и обычаи поселянъ’, и ни словомъ не упоминаетъ тхъ именно произведеніяхъ покойнаго друга, въ которыхъ всего лучше выразились ‘талантливость’ поэта и его знаніе народа {При этомъ надо напомнить еще одно обстоятельство — именно то, что произведенія Реклевскаго были слишкомъ рано забыты, и Бродзинскій уже въ 1815 году (т. е. черезъ два года посл выхода въ свтъ стихотвореній Реклевскаго) въ своемъ дневник выражаетъ скорбь, что Реклевскаго никто не знаетъ и не читаетъ….}.
Была ли это только простая случайность? Судить не беремся. Но нельзя не признать, что заимствованія изъ Реклевскаго были довольно велики {Такъ напр., многія бытовыя сцены ‘Вслава’ безспорно взяты изъ ‘Krakowiakw’ Реклевскаго. Въ ‘Krakowiakach’ (‘Pienia wiejskie’, стр. 99—103) подробно описаны отношенія Стася и Каси. Разсказъ ведется тмъ же ритмомъ, какъ и многія сцены ‘Вслава’:
Przyjechali z obcej wsi parobeczki hoe,
Wprowadzili koniki na nasze podwrze.
Jeden z nich przed okienkiem w podkweczki krzesze,
Kiedy Kasia w komorze czarny warkocz czesze.
Prosz, ojca i matki, by crce kazali —
Wyj z komory. Ojczowie crkie zawoali.
Но родители не позволяютъ танцовать на двор, потому — что старый ддъ, который хочетъ еще выкормить своихъ внуковъ, лежитъ больной, въ изб, поэтому вс удаляются на средину села,
…gdzie cienicy dby,
Gdzie czsto kochankowi poda dziwc gby,
Gdzie jest ziemia ubita niedzielnemi tany,
Gdzie czsto spadnie w tacu wianeczek ruciany и т. д.
Тамъ на середин села, подъ тнью дубовъ сидятъ вокругъ старики, а молодежь при свт пылающей лучины танцуетъ подъ веселые звуки незатйливой скрипки. Красавица Кася гуляетъ до самаго свта со своимъ Сгасемъ, который хвалится тмъ, что его не утомитъ никакой танецъ:
Po kilkunastu koach na prost skrzypka stawa,
W podkweczki uderza i piewkami wiela
Nadobny chopiec rcze hasanie przezdziela,
Zagraj mi moj piosnk, luby przyjacielu,
Bo ja bd za drub na twojem weselu,
А ty si kr, dziewczyno! и т. д.
Стась, который такъ молодцевато притопываетъ ногой, пускаясь въ плясъ, такъ же какъ Вславъ, импровизуетъ краковякъ. Когда Стась поетъ:
Niemasz nic pikniejszego nad soce na niebie,
Ni na ziemi pikniejszej, dziewczyno, nad ciebie,
I kiedy soce zganie, noc pola zamraey
Pomidzy nami wiec twoje klnice oczy —
этотъ краковякъ напоминаетъ намъ другой — тотъ, который плъ Вславъ своей Галин. Такъ же, какъ Вславъ, Стась любитъ всякое ухарство. Онъ никому не свернетъ съ дороги, никто его не обгонитъ, когда онъ, подобно Вславу, возвращается изъ Кракова.
aden mi dziarski chopak nie stanie na drodze,
Cztery krnie na jednem miejscu dzielnie wodz
aden mnie wz, gdy jade z Krakowa nie minie и т. д.
Стась и Вславъ положительно одно и то же лицо, такъ же, какъ Янъ и Микута. Самая лучшая часть поэмы Бродзйнскаго — сцена танцевъ и веселія въ сел, гд жила Галина — является не оригинальнымъ произведеніемъ поэта, а только дальнйшимъ развитіемъ того, что онъ нашелъ въ произведеніи своего друга.}.
Подражаніе Реклевскаго сказывается даже въ именахъ героевъ. Галина, Броника, Станиславъ, Вславъ, Іолента взяты безспорно изъ произведеній Реклевскаго {Чит. ‘Wiesaw’, ‘Jolenta’, ‘Halina’, ‘Nadzieja’, ‘Zachcenie do taca’, ‘Cztery doby roku’ и др. ‘Pienia wiejskie’, стр. 51, 64—65, 74—86 и т. д.}.
Но и для Бродзинскаго, и для Реклевскаго, очень можетъ быть, первымъ толчкомъ въ сторону народности и поэтическимъ образомъ служила знаменитая опера Войтха Богуславскаго ‘Cud, czyli krakowiacy i grale’, которая впервые была поставлена на сцен въ 1794 году, 1-го мая, и имла громаднйшій успхъ, выдержавъ боле 150 представленій {Sowiski — Zdanowicz, ‘Rys dziejw…’, стр. 173.}.
Народный элементъ въ этой опер весьма значителенъ, бытовыя сцены, краковякъ такъ же реальны, какъ и въ произведеніяхъ Реклевскаго и Бродзинскаго {Чит. напр. дйсти. I, сц. 6-я (‘Cud, czyli krakowiacy i grale’, ‘Bibl. Mrwki’, t. 217).}. Устами студента (skubent!) Бардоса въ опер выражается порицаніе школьной рутин, благодаря которой люди забываютъ родной языкъ {Ibid. стр. 28.}. Этотъ же Бардосъ высказываетъ мысль о ‘добродтельности и простот неизвращенной натуры’ крестьянъ {Ibid. стр. 77, 99.}, защищаетъ права сердца {Czemu tak mae dary, wielk roskosz rodz?
Czemu tak sercu mie? Bo e serca pochodn.
Чит. стр. 82.}, обнаруживаетъ извстный демократизмъ и вражду къ панамъ {Ibid. стр. 83, 101.}. На сцен игра талантливыхъ актеровъ могла сдлать это первое народное произведеніе еще боле реальнымъ. Намекъ на гораловъ въ характеристик Вслава доказываетъ, что Бродзинскому было хорошо извстно это замчательное произведеніе В. Богуславскаго {Гощинскій въ свой стать: ‘Nowa epoka poezyi polskij’ говоритъ объ этомъ произведеніи Богуславскаго: ‘bya to daleka wprawdzie, ale pierwsza zapowied nia polsMj literatury, pierwsze zadrenie podu oywiajcego si w matki wntrznocach, pierwszy znak ycia istoty majcej przyj na wiat — po kilkudziesiciu latach. Nie wamy lekce tego niepozornego utworu’, и затмъ указываетъ, что прошло 30 лтъ ‘midzy pierwszem а drugim objawieniem si polskij narodowj poezyi, midzy oper Bogusawskiego а Wiesawem Brodziskiego’, прямо ставя такимъ образомъ въ тсную связь преемства эти два народныя произведенія (‘Powszechny pamitnik nauk i umiejtnoci’, Krakw, 1835, zesz. II, стр. 206—207).}.
Такимъ образомъ въ ‘Вслав’ отразились различныя вліянія: Богуславскаго, Реклевскаго, Гте и, можетъ быть, даже Котляревскаго.
Намъ остается разсмотрть отзывы польской критики о ‘Вслав’ и опредлить его значеніе въ исторіи польской литературы.
О томъ, что ‘Вславъ’ произвелъ очень сильное впечатлніе, и молодежь учила его на память, мы имемъ опредленное свидтельство только одного Поля {Fr. Henr. Lewenstam, ‘Kurs publiczny literatury polskij XIX. st.’, W. 1867, zesz. 2, стр. 58.}, другіе даютъ боле умренныя свидтельства успха ‘Вслава’ {Объ этомъ чит. 1-ю главу нашей работы, стр. 47—49.}, и на основаніи ихъ можно сказать, что поэма была встрчена довольно безразличными отзывами критики. Умренныя похвалы представителей всхъ литературныхъ партій {Козьминъ, Мохнацкій, Дмоховскій, Моравскій, Грабовскій.} доказываютъ безцвтность и незначительность достоинствъ произведенія Бродзинскаго. Значеніе ‘Вслава’ прежде всего опредляется общимъ состояніемъ польской литературы въ начал этого столтія. Безцвтная и худосочная, она, по выраженію Крашевскаго, напоминала собой анемичную женщину, воспитанную за границей, нарумяненную, всю въ блесткахъ и побрякушкахъ, чуждую краю, презирающую все свое {‘Athenum’ 1844, ‘Swko о K. Br.’, стр. 17 и слд.}. Тамъ, гд бездарный писака Мольсісій, ‘воспвавшій и Христа, и Ирода’, считался поэтомъ, живая струя народности и художественности въ поэзіи Бродзинскаго не могли не оказать своего довольно значительнаго вліянія на общество и литературу. Но оно не было очень велико. Хотя по поэтическимъ достоинствамъ ‘Вславъ’ безспорно гораздо выше ‘Бдной Лизы’, тмъ не мене эта послдняя оказала гораздо боле серьезное и благотворное вліяніе на русскую литературу, чмъ ‘Вславъ’ — на польскую. О ‘Бдной Лиз’ много говорили, писали, подражали ей (‘Марьина Роща’ Жуковскаго), ничего подобнаго не случилось при появленіи ‘Вслава’. Главная заслуга Бродзинскаго это то, что его произведенія нравились, были доступны и понятны широкой публик, но на молодыхъ писателяхъ его поэзія не оставляла замтныхъ слдовъ. Изъ польско-украинскихъ поэтовъ ей отчасти подчинился Залсскій, изъ варшавскихъ — Витвидкій, изъ Виленскихъ — Одынецъ, все второстепенные поэты. Вообще литовская школа писателей, какъ это видно и изъ ‘Воспоминаній’ Одынца, развивалась вполн самостоятельно. Д-ръ П. Хмлвскій въ самомъ гадательномъ тон говоритъ о возможности вліянія Бродзинскаго на Мицкевича: ‘Мицкевичъ изъ любви и по обязанности, вроятно, слдилъ за успхами родной литературы и читалъ поэму Бродзинскаго ‘Вславъ’, въ которой поэтъ представилъ намъ крестьянъ не по шаблону…’ и т. д. {Р. Chmielowski, ‘Adam Mickiewicz’, t. I, стр. 174—5.}. О вліяніи на Мальчевскаго и Гощинскаго и рчи быть не можетъ: ‘первая фіалка’ не имла еще сильнаго запаха и скоро отцвла. Вотъ почему уже въ 1844 году Крашевскій могъ допустить мысль о томъ, что многіе изъ польскихъ читателей не знаютъ, что сдлалъ и чмъ извстенъ Бродзинскій {‘Zapytajcie mnie moe (nie jeden si znajdzie, co pyta bdzie zmuszony), co tak wielkiego uczyni Brodziski’ (‘Swko…’, стр. 14).}, на равнодушіе къ нему и забвеніе указываетъ и Скимборовичъ {‘O K. Br. i jego pismach’ — ‘Przyjaciel Ludu’ NoNo 46—48.}, на это же жалуется и Земенская, которая находитъ еще въ 1841 году, что Бродзинскій мало извстенъ {‘Pierwiosnek’ 1841 г. (‘Czuy ten poeta mao jest u nas znany, mao cieniony…’ и т. д., стр. 58).}, а 1844 году удивляется тмъ, кто судитъ о Бродзинскомъ съ точки зрнія ‘раціонализма и соціализма’ (!) и потому неспособенъ оцнить его {‘Pielgrzym’ 1844, t. II, стр. 186—206.}. Жалобы на то, что Бродзинскій и до сихъ поръ не оцненъ, повторяетъ тотъ же Скимборовичъ и въ 1846 году {‘Kuczci Brodziskiego’ (‘Przegl. Naukowy’, 1846, No 16).}. Въ наше время о томъ, что Бродзинскій совершенно забытъ, свидтельствуютъ Дмоховскій, Гавалевичъ и мн. др. {‘Вславъ’, какъ сообщаетъ ‘Kraj’ (1888 г.), переводится на болгарскій языкъ. На польскомъ онъ дождался прекраснаго иллюстрованнаго изданія съ предисловіемъ г. Гавалевича.}. Тмъ не мене изъ современныхъ критиковъ большинство признаютъ произведенія Бродзинскаго вполн народными, художественными, и только одинъ Спасовичъ въ своемъ замчательномъ очерк исторіи польской литературы говоритъ, что они ‘милы и граціозны, но блдны и слащавы въ сравненіи съ произведеніями его же слушателей и Мицкевича’ {А. Н. Цыпинъ и Спасовичъ, ‘Исторія славянскихъ литературъ’, Спб. 1881, т. II, стр. 615.}. На успхахъ Бродзинскаго самымъ фатальнымъ образомъ сказалась близость его къ новой, свтлой эпох польской поэзіи. Его ‘Вславъ’ явился какъ разъ въ исход переходной эпохи и на рубеж новой эры, и слабый, чуть-чуть брезжащій свтъ его поэзіи померкъ въ лучахъ сіянія, окружавшаго высокохудожественныя произведенія молодыхъ поэтовъ. Отъ того-то даже лучшія и безспорно талантливыя произведенія Бродзинскаго не имли прочнаго успха, не были въ должной мр оцнены современниками, не оказали на нихъ сильнаго вліянія. Было бы однако несправедливо утверждать, что Бродзинскій былъ забытъ польской критикой. Начиная съ 1820 года и до нашихъ дней, мы насчитали изъ года въ годъ до 50 статей, посвященныхъ литературной дятельности Бродзинскаго, и въ этомъ отношеніи, какъ кажется намъ, на забвеніе его памяти жаловаться не приходится. При жизни же поэта въ общемъ хор лестныхъ отзывовъ о его произведеніяхъ, мы не знаемъ ни одного голоса, звучавшаго диссонансомъ, рзкой критикой. Хвалили однако преимущественно эклектики.
Дмоховскій писалъ: ‘Кто же не увидитъ въ ‘Вслав’ врнаго изображенія народа? Кому не понравится та простота, кототорой дышетъ эта идиллія? Кто же не будетъ признателенъ автору за то, что онъ въ своихъ псняхъ сохранилъ способъ выраженія, чисто польскій и сельскій и въ то же время милый и благородный,— достоинство, которое встрчается теперь (!) такъ рдко?’ {‘Biblioteka Polska’ 1825.}
Это самый лестный отзывъ о ‘Вслав’ Бродзинскаго, отзывы романтиковъ, какъ мы уже знаемъ, гораздо боле умренные {Такъ, Мохнацкій въ своей ‘Исторіи польской’литературы’ въ 1830 году только вскользь упоминаетъ объ автор ‘Вслава’ (чит. стр. 118, 145) и только въ одномъ мст говоритъ: ‘Mieli cho jedn powie tak ojczyst i tak miejscow, jak, jest ‘Marya’, ‘Wiesaw’, ‘Grayna’, ‘Rapsod rycerski’ (стр. 14).}, и только юный Красинскій въ 1830 году хвалитъ по прежнему усердно произведенія Бродзинскаго и его талантъ {Чит. ‘Biblioth&egrave,que universelle’ 1830: ‘….L’un de nos professeurs les plus distingus, m-r Brodziski est le premier qui а instruit de nos jours un genre de posie vraiment national et qui n’appartient ni l’cole classique, ni l’cole romantique. Beau par за simplicit, il est la fois doux et mlancolique. En le lisant on prouve l’influence d’un charme irrsistible…’ и т. д. (‘Lettre sur l’tat de la lit. pol.’).}. Но тотъ же Дмоховскій по поводу таланта Бродзинскаго даетъ гораздо боле сдержанный отзывъ въ 1822 году, когда вышло въ свтъ первое собраніе стихотвореній Бродзинскаго {Мы привели отрывки изъ него на стр. 48, отмтимъ теперь, что Дмоховскій длаетъ довольно справедливыя упреки Бродзинскому относительно языка, такъ напр., нельзя сказать: ‘Ojczyzna stanem moim’, ‘Z piekem niebo acuch wije’ или: dzie przyszoci iviekiem liczeni, wiek przeszoci jest jak niczem, do przyszoci utshnienia w pne ale przeso zmienia. Здсь что ни строчка, то неправильность и т. д.}.
Этимъ собраніемъ Бродзинскій какъ-бы подводитъ итогъ своей литературной дятельности. Съ 1822 года онъ отдается наук, а поэзіи удляетъ только свободное время.
Чтобы закончить разсмотрнный нами періодъ поэтической дятельности Бродзинскаго, отмтимъ еще три стихотворенія, понравившихся въ свое время публик. На первомъ мст долженъ быть поставленъ ‘Легіонистъ’ {‘Pam. Warsz.’ 1820, t. XVII, 396. Въ познанскомъ изд. не напечатано.}. Это діалогъ между молодымъ Лехитомъ, прискакавшимъ въ Италію, и итальянцемъ, сердечно встртившимъ гостя.
Молодой Лехитъ удрученъ страшнымъ горемъ — потерей независимости своей отчизны, и вотъ онъ отправляется теперь служить чужимъ. Итальянецъ пробуетъ утшить Лехита указаніемъ одинаковой исторической судьбы всхъ народовъ.
Zwodnia twoja otucha, nieszczsny modzianie,
Nard ginie, jak czowiek, z grobu nie powstanie.
Вдь такъ же погибъ гордый Римъ, заковавшій весь міръ въ кандалы, и все такъ же цвтетъ и оцвтаетъ.
Легіонистъ оспариваетъ это мнніе съ необыкновеннымъ благородствомъ и воодушевленіемъ. Онъ не допускаетъ и мысли объ окончательной гибели родины. Римъ былъ тираномъ всего свта, желзомъ добывалъ онъ себ славу и могущество, а поляки — народъ мирный, земледльческій:
elazn zasyny potg Rzymiany,
Miecz zdobywa ich kraje, trzymay kajdany,—
U nas pugiem elazo, zotem byli kosy,
Ko do boju, iz puga do obrony kosy.
Wasnemy tylko ziemie po ojcach orali,
Przy swoich tylko miedzach szable zatykali.
А kiedymy porzdkiem wolno wieczy chcieli
Obcy na pola nasze zewszd si zbieeli.
Jeszcze mojej ojczyzny nie bia godzina,
Gdy dotd duch jej czuwa w krwi kadego syna.
Gdy wolno czu przestali, upadli Rzymianie,
Ja pjd na kraj wiata abym walczy za nie. 1)
1) ‘Желзною мощью прославился Римъ: мечъ далъ имъ края, кандалы ихъ держали. У насъ же желзо служило для плуговъ, и колосъ былъ золотомъ нашимъ. Отъ плуга мы брали коня на войну, намъ косы были для защиты. Мы только отцовскія земли пахали, на ихъ лишь меж свои сабли втыкали. И вотъ, когда вольность съ порядкомъ внчать мы хотли, на наши ноля отовсюду враги налетли… Но нтъ, не пришелъ еще часъ для отчизны послдній, когда ея духъ — въ крови каждаго сына ея. И Римъ вдь погибъ, когда сталъ равнодушенъ въ свобод, а я на край свта пойду, защищая ее!’
Итальянецъ прельщаетъ бглеца роскошной природой Италіи, прелестями изящныхъ искусствъ ея, радостями счастливой семейной жизни и предлагаетъ ему забыть о несчастной, погибающей родин, потому-что ‘для добрыхъ и любящихъ людей всюду отечество’. Но нтъ! Полякъ не измнитъ отчизн, вернется домой, но тогда, когда родина будетъ свободна, тогда онъ вручитъ саблю отцу, а сердце возлюбленной.
Gdy tak mwi, posysza ukraiskie dumy 1),
Cign z gry cienistej legionw tumy,
Jako strzaa naprzeciw leci konik wrony,
А potomek Rzymianw stoi zadziwiony 2).
1) Ср. у Ревлевскаго: ‘Kiedy Podolskie wycigali dumy’ (‘Halina’, ‘Pienia wiejskie’, стр. 64—65). Содержаніе этого стихотворенія отчасти напоминаеті’ ‘Ольдину’ Бродзинскаго.
2) Ср. послднія строчки ‘Спора’ Лермонтова.
Стихотвореніе пользовалось особеннымъ успхомъ среди военныхъ {L. Siemieski, ‘Tryumf poety’.}, оно льститъ народной гордости, объясняя вс скитанія польскихъ войскъ (даже въ Италіи!) патріотическимъ мотивомъ, и возбуждаетъ благородныя чувства, любовь къ свобод. Другое дло, насколько правъ поэтъ, когда онъ говоритъ, что поляки
Na wasnych tylko miedzach szahle wtykali,
точно также, мы не станемъ указывать и на странную аномалію, въ силу которой ‘ukraiskie tumy’ поведены были биться за ‘утраченную вольность’ чуждаго имъ государства… Для насъ важно это стихотвореніе только въ художественномъ отношеніи, въ этомъ смысл оно очень удачно. Возвышенный патріотическій тонъ, горячая вра въ лучшее будущее уравновшиваютъ въ немъ чувства отчаянія и горечи по поводу многихъ не сбывшихся надеждъ…
Поэтъ дйствительно горячо и искренне любилъ свою родину не только, какъ идею, какъ воспоминаніе о прошломъ,— онъ любилъ ее такою, какою она есть теперь, любилъ ея сренькое небо, ея поля, луга, лса, ея псни и добрый простой народъ. Эти чувства привязанности къ родному краю выражены имъ въ двухъ глубокопрочувствованныхъ стихотвореніяхъ: ‘Pobyt na grach karpackich’ {‘Pam. Warsz.’ 1822, январь.} и ‘Powrt z Woch’ {Напис. въ Швейцаріи въ 1826 году. Чит. Chmielowski, ‘Szkyce’… 181, Bec., 439.}. Изъ лучшихъ произведеній разобраннаго нами періода поэтической дятельности Бродзинскаго можно отмтить еще большее дидактическое стихотвореніе: ‘Kos’ {‘Pam. Warsz.’ 1822, VIII, 364. Въ виленск. издан. нтъ. Въ познанскомъ I, стр. 21.}, нечуждое достоинствъ и граціи.
Вотъ почти и вс оригинальныя произведенія этого періода, заслуживающія вниманія.
Со времени вступленія въ университетъ творчество Бродзинскаго ослабваетъ, начинается паденіе его таланта. Такимъ образомъ оскудніе поэтической энергіи Бродзинскаго наступило много раньше общаго упадка силъ нашего тщедушнаго и болзненнаго поэта.

IV.
(1822—1835).

Характеръ дятельности Бродзинскаго въ этотъ періодъ опредляется имъ самимъ въ одной эпиграм:
Bybym ja co budowa, ale si nie dao.
Jak si wszystko na lekkie fraszki rozleciao 1).
1) Pisma, t. I, 251.
Нсколько разъ пытался поэтъ создать какое-нибудь крупное, оригинальное произведеніе, но вс попытки были неудачны. Онъ самъ чувствовалъ, что ему ‘чего-то недоставало’, съ грустью сознается онъ, что уже отжилъ, что уже не въ силахъ создать что-нибудь достойное своего ‘Вслава’ {Чит. напр. стихотвореніе ‘Къ муз’.} и утшаетъ себя слдующимъ двустишіемъ:
Gr dzi wszystki, gr, a ja fraszki z wami,
Wszyscy z drogi do domu wrcimy z fraszkami.
Въ теченіи 1822—23 годовъ Бродзинскій не написалъ почти ни одного стихотворенія. Въ 1824 году онъ ухалъ за границу, и отъ этого времени, какъ извстно, сохранился дневникъ, доведенный до 1828 года. Дмоховскій, которому принадлежитъ заслуга отысканія и опубликованія дневниковъ поэта, напечаталъ отрывки изъ большой поэмы ‘Dwr w Lipinach’, которую Бродзинскій задумалъ и писалъ въ 1824—25 годахъ. Изъ тхъ отрывковъ, какіе сохранились въ этомъ дневник, видно, что Бродзинскій помышлялъ о произведеніи, которое, если бы оно было исполнено, и по характеру, и по содержанію, и по плану должно было бы опередить на много лтъ ‘Pana Tadeusza’. Поэма должна была быть раздлена на книги, была писана тринадцати-сложнымъ стихомъ, основана на событіяхъ 1812 года, и даже въ подробностяхъ имла много сходства съ знаменитой поэмой Мицкевича.
Изъ содержанія сохранившихся отрывковъ мы узнаемъ, что почтенный сдовласый помщикъ села Липинъ иметъ единственную дочь, руки которой домогается молодой помщикъ и сосдъ Вацлавъ. Вскор посл обрученія Вацлавъ идетъ на войну въ рядахъ Наполеоновой арміи. По мысли автора дальше должны были слдовать описанія военныхъ событій 1812 года: штурма Смоленска, битвы подъ Можайскомъ, пожаръ Москвы и другія событія, очевидцемъ и участникомъ которыхъ былъ самъ Бродзинскій. Изъ дйствующихъ лицъ намчалась фигура священника, играющаго очень важную роль въ совершающихся событіяхъ, затмъ имли мсто воспоминанія Ганны. Какой однако должна была быть поэма въ цломъ,— трудно сказать. Изъ дневника видно, что Бродзинскій нсколько разъ возвращался къ ней, начиналъ съизнова, бросалъ, вновь начиналъ, и т. д. Дмоховскій видлъ въ свое время часть поэмы съ надписью: книга III. Изъ этого не слдуетъ однако заключать, что поэтъ довелъ свою поэму до 3-й книги. Весьма возможно, что онъ сдлалъ только наброски первыхъ двухъ книгъ и принялся за ту, которая должна была быть по плану третьей просто потому, что она легче давалась. Во всякомъ случа безспорно, что предпринятый трудъ былъ уже не по силамъ автору, требовалъ боле свжаго и боле сильнаго дарованія. Чтобы составить понятіе объ этой поэм, приведемъ нсколько отрывковъ {Ни въ виленскомъ, ни въ познанскомъ изданіи этихъ отрывковъ мы не находимъ.}.
Вотъ напр. начало первой сцены:
Z biaego dworu Lipin wychodzi dziewica,
Z mostu ku jasnym zorzom odwrcia lica,
Jak bym tem licem zorzy przeciwi si chciaa.
I idzie pod rzd olszyn, kdy droga biaa,
Do boru jodowego rozwita jak wstga,
Staje najwyej, okiem jak najdalej siga,
Ale nie wida wozu z jodowego boru.
Jd z siejby rolnicy do biaego dworu,
Ttni od paszy na most zapdzony stada,
Z chwalb Chrystusa mija z paskiego gromada,
A si zdaa od drogi dugi cie rozwija,
Iedzie wz z nieznajomym nadjeda i mija…
Trudno si dej bawi, lub puscza ku boru.
Wraca nadobna Hanna do biaego dworu 1).
1) ‘Bibl. Polska’, стр. 375-379.
На двор сидлъ самъ помщикъ — строгій, угрюмый старикъ, окруженный подобострастной челядью. Его образъ нарисованъ довольно живо и картинно. Эта первая сцена обрывается разговоромъ Ганны съ отцомъ. Извстный уже намъ набросокъ сцены, въ которой разсказывается о видніяхъ поэта подъ Смоленскомъ (тнь Рекіевскаго), долженъ былъ повидимому входить въ поэму, какъ одинъ изъ эпизодовъ. Здсь опять мы встрчаемся съ рдкимъ постоянствомъ настроеній. За 12 лтъ душа поэта не обогатилась новыми впечатлніями, и воспоминанія прошлаго въ глазахъ Бродзинскаго не потеряли еще въ 1824—25 годахъ своей цнности.
Есть указанія, что поэтъ хотлъ замнить тринадцати-сложный размръ стиха одиннадцати-сложнымъ. Вообще взгляды Бродзинскаго на размръ не установились, по вопросу о размр онъ велъ переписку съ Челяковскимъ, мннія котораго окончательно сбили его съ толку {‘Brodziski и Czelakowski’, Фелинки (‘Kraj’, 1888, No 18, dodatek).}: онъ пробовалъ написанныя уже строчки передлывать другимъ размромъ {Вотъ напр. передлка одинадцати-сложнымъ стихомъ приведеннаго уже нами отрывка:
Widzisz rzd olszyn na krtym strumienim,
Po biaych tarniach, co rzucaj cieniem?
Tdy po kach z jodowego boru,
Droga prowadzi do biaego dworu.
Od wrt nadobna dziewica wychodzi,
Czy si z sowikiem pod olszami chodzi? и т. д.}. Разсказъ о событіяхъ 1812 года Бродзинскій собирался передать неримованными стихами гекзаметромъ {Это видно изъ нсколькихъ найденныхъ строчекъ:
Wiele wymagasz ode mnie, bo wiesz, jak trudno okreli
Tyle zniesionych trudw, zaledwie do wiary podobnych,
Modzi suchacze wieciom dawniejszym nap niewierz,
Znaj i pomn, jak onierz zwyk to co widzia powiksza и т. д.}.
Священникъ въ поэм Бродзинскаго напоминаетъ отчасти ксендза Робака въ ‘Пан Тадеуш’. Ганна такъ же, какъ Зося,— сирота, об поэмы начинаются описаніемъ барской усадьбы — вотъ немногія черты сходства межди двумя поэмами. Изъ нихъ видно, что Бродзинскій инстинктомъ стремился къ изображенію той же среды, которая черезъ 10 лтъ дала богатый матерьялъ для знаменитой поэмы Мицкевича. Здсь Бродзинскій хотлъ видимо оправдать и свои взгляды на идиллію. Помщикъ села Липинъ долженъ былъ быть очевидно образцомъ того идеальнаго пана, — ‘патріарха, благодтеля крестьянъ’ и проч., о которомъ Бродзинскій говоритъ въ своей стать ‘Объ идилліи‘. Но для выполненія замысла не хватило таланта {Люціанъ Семенскій упоминаетъ еще объ одной поэм Бродзинскаго, написанной въ 1832 году: ‘Rocznica’. Поэтъ изображаетъ блестящую иллюминацію въ Варшав по поводу годовщины 8-го сентября,— оживленную картину толпящагося народа, экипажей, подвозящихъ гостей на балъ во дворецъ. Въ это время по Висл проникаетъ скромный челнокъ до Ольшанки, гд много вдовъ и сиротъ празднуютъ это событіе нсколько иначе Но ни въ одномъ изъ собраній сочиненіи Бродзинскаго, ни въ статьяхъ о немъ мы не нашли никакихъ указаній по поводу этого стихотворенія. Самъ Семенскій, писавшій о немъ еще въ 1859 году, говоритъ, что это произведеніе исчезло, но онъ видимо читалъ его и очень хвалитъ: ‘pikny ten utwr czas by wydoby z ukrycia’ (Pisma L. Siemieskiego, t. VIII, стр. 228).}.
Послднія вспышки таланта Бродзинскаго относятся ко времени революціи 1830—1831 года. Нкоторыя стихотворенія его, написанныя въ это время, исполнены огня и патріотизма {Чит. 1-ю главу, стр. 60—61.}. Правда, поэтъ нашелъ возможнымъ перепечатать и старое стихотвореніе: ‘Ojciec do syna’ {‘Bard oswobodzonj Polski’, t. I, W. 1830, стр. 38.} и сочинить новое въ такомъ же дух {‘Dumka’ (‘Kurjer Polski’, 1831 г., 1 kw., No467). Сынъ споритъ съ отцомъ, кому идти на войну, и наконецъ идутъ оба:
Jedzie ojciec w jedn stron
I zostawia z dziemi on,
А syn z drugiej egna chatk
Jedzie broni spln matk.}, по на ряду съ ними есть и превосходныя воззванія къ борьб. Поэтъ вызываетъ на бой всхъ, торопитъ ихъ, потому — что ‘теперь или никогда’ не завоюютъ поляки самостоятельности, и ‘никто чужой не спасетъ польскаго народа’ {‘Patryota’, No 11, 1830.}. Довольно веселиться, вести разгульную жизнь, пора настала биться за свободу {‘Do gospodarza’ (‘Zjednoczenie’ 1831, Lipca 1).}. ‘Грудь къ груди стойте, какъ одна стна, дайте отпоръ насилію, не потеряйте свободы, а вмст съ тмъ и отчизны’, взываетъ поэтъ. Въ стихотвореніи ‘Rok 1830’, безспорно лучшемъ, въ самыхъ яркихъ краскахъ и очень рзкомъ тон изображаетъ онъ положеніе польскаго народа до революціи, созданное Внскимъ конгрессомъ, на которомъ
…….w nagrod trudw
Targ by o ludy same, nie oprawa ludw.
Въ четвертый разъ тогда ‘растерзали’ Польшу и
Nam dano jakie prawa, knutem obwizanie.
Настало время, когда было
Same nazwisko ojca podejrzane w synie,
когда изъ сердца дтей хотли вырвать любовь къ родной исторіи и народу, вру въ будущее, когда
Sowo w piersi si cofa i wszdzie cicho gucha
cian samotnych si lkaj i wosnego ucha.
Пробужденіе народа поэтъ сравниваетъ съ весеннимъ разливомъ Вислы. Она еще лежитъ подъ ледянымъ покровомъ, спокойно и тихо. Но солнце ужъ гретъ! Сначала мелкія рчки проснутся, почуявъ весну. За ними и Висла, разливаясь все шире и шире, поддерживаемая своими дтками, съ трескомъ разобьетъ оковы, и грохотъ ломаемаго льда далеко разнесется, изъ края въ край возвщая, что
Царица ркъ славянскихъ возвщаетъ жизнь!
Чтобы закончить очеркъ поэтической дятельности Бродзинскаго, отмтимъ еще его эпиграммы и мелкія стихотворенія {Самыя раннія изъ нихъ относятся къ 1821 году (‘Dary natury’, ‘Geniusz’, ‘Eza’, Patryotyzm’, ‘Dobrodziejstwo’, ‘otaczna’, ‘Rada yczliwa nie mdra’, ‘Nocz poety’,— ‘Pam. Warsz.’, 1922, XIX). Въ виленское изданіе сочиненій Бродзинскаго вошли только т эпиграммы, которыя напечатаны въ познанскомъ на 223—248 страницахъ. Остальныя взяты изъ собственноручно писаннаго экземпляра автора, который находится теперь въ библіотек сенатора Ланскаго, получившаго его въ подарокъ отъ Станислава Яницкаго.}.
Эти мелкія произведенія нашего поэта могутъ служить прекраснымъ матеріаломъ для характеристики его личности. Вс они писаны какъ-бы въ торопяхъ, между дломъ, безъ опредленной цли и по случайнымъ поводамъ: пришла ли поэту новая мысль, огорченъ ли онъ чмъ-нибудь, или доволенъ, онъ выражаетъ свои чувства въ коротенькихъ стихотвореніяхъ. Такъ, недовольный ‘критиками и рецензентами’, онъ пишетъ:
Do roboty niema was,
Do krytyki czystej wczas.
Или:
Jak pisa ju nie modnie, ostrzegam wacpana.
— Albo te ja panienka na ba wyszukana?
отвчаетъ онъ, наивно убжденный, что новое литературное направленіе есть только мода. Противъ молодого поколнія Бродзинскій выступаетъ съ слдующимъ четверостишіемъ:
mialicie si z jego roli,
Wic wam stary na bok zjedzie
I napatrzy si dowoli,
Jak si te to wam powiedzie!
Здсь ужъ ясно звучитъ нотка старческаго раздраженія и брюзжанія, хотя поэтъ, собственно говоря, по лтамъ былъ еще вовсе не старъ.
Въ нкоторыхъ эпиграммахъ выражены его философскія, эстетическія и религіозныя воззрнія {Таковы напр. ‘Wiara’, ‘Rozsdek’, ‘Nowa poetyka’, ‘Filozofia’, ‘Genjusz’, ‘Patryotyzm’, ‘Sppracownictwo’, ‘Nasza koliej’, и т. д.}. Во многихъ отражается глубокая скорбь поэта, его отчаяніе по поводу того, что онъ уже отжилъ свое и долженъ уступить дорогу другимъ {‘Ziemska nagroda’, ‘Mj towarzysz’, ‘Do muzy’, ‘Spoczynek’, ‘Skarga’ и друг.}. Такъ напр., сравнивая свою судьбу съ судьбою друга, онъ говоритъ:
On mia morze przesledza, a dziecko koysze,
Ja mia lecie nad gwiazdy, ano fraszki pisz.
Есть нсколько эпиграммъ и въ шутливомъ тон. Лучшая изъ нихъ — ‘Do chrabszcza’.
Въ стихотвореніи ‘Ziemska nagroda’ поэтъ даетъ довольно врную характеристику собственной литературной дятельности. Онъ говоритъ:
Kiedy by modym, mwili starzy:
‘Czego nam drog zachodzi
I o czem nowem marzy?’
Kiedy si starza, woali modzi:
‘Czemu on z drogi nie schodzi
I stare rzeczy nam gwarzy?’
On w staroci, jak za miodu
Peni, co kaza Duch wity,
y i dziaa dla narodu,
Jemu, sobie niepojty.
Gdy kiedy z drzew cieniu
Spokojny potomek sidzie,
O ich zaszczepcy imieniu
Wiedzie nie bdzie 1).
1) ‘Когда былъ молодъ, старики говорили: ‘зачмъ онъ забгаетъ впередъ на дорогу, о чемъ новомъ мечтаетъ?’ Когда я состарился, молодежь кричала: ‘зачмъ онъ не сходитъ съ дороги и старыя вещи твердитъ?’ Я же и въ старости, какъ въ молодости, выполнялъ, что говорилъ мн Духъ Святой, жилъ и трудился для народа, непонятный ему и себ самому. И когда потомокъ спокойно засядетъ въ тни подъ деревомъ о томъ, кто посадилъ его, онъ знать не будетъ’.
О своей же дятельности говоритъ поэтъ еще въ нсколькихъ стихотвореніяхъ. Изъ нихъ три писаны въ послдніе годы его жизни: ‘Посланіе къ Тымовскому’, ‘Къ пріятелямъ’ и ‘Къ Васютинскому’. Въ посланіи ‘Къ друзьямъ’ онъ такъ выражаетъ свой взглядъ на значеніе общественной и литературной дятельности:
Niech о mnie w miastach, w paacach nie wspomni,
Na wsi ja saw chc zbudowa skromn.
Niechaj przy ucztach niechaj piewki moje
I rozkochanie piewaj dziewoje.
А kiedy ziemi opuszcz mieszkanie,
Tam za otarzem na kociku cianie,
Gdzie zmarych dziewczt zwide wisz wiece,
I moj lutni powiecie, modziecze 2).
1) Чит. ‘Do przyjaci’. Переводъ: ‘Пусть обо мн въ палацахъ, въ городахъ не вспоминаютъ: я въ сел хочу себ составить скромную-извстность. И пусть въ веселую минуту влюбленныя двчата мои псни распваютъ. А какъ земную я. опущу обитель, то тамъ въ костел на стн за алтаремъ, гд умершихъ двчатъ висятъ поблекшіе внки, друзья, мою повсьте лютню’.
До послдней минуты жизни оставался такимъ образомъ поэтъ вренъ своему сентиментально-набожному настроенію! Остается сказать еще нсколько словъ о томъ, какъ творилъ поэтъ, легко ли давались ему его произведенія, или они требовали труда и усидчивости, Какъ извстно, романтики отличались необыкновеннымъ даромъ импровизаціи. Стихи и римы приходили имъ въ голову почти мгновенно: Мицкевичъ, Словацкій просто утопали въ нихъ. Бродзинскій и въ этомъ отношеніи отличается отъ романтиковъ. Стихи давались ему съ большимъ трудомъ. Дневники поэта, его черновые наброски даютъ намъ данныя для такого утвержденія. Легкости и гладкости стиха Бродзинскій достигалъ путемъ усиленной работы. Дмоховскій приводитъ напр. нсколько версій элегіи ‘Pobyt na Alpach’. Въ каждой слдующей версіи замтно нкоторое улучшеніе. Бродзинскій прежде всего набрасывалъ на бумагу прозой т мысли, которыя приходили ему въ голову, потомъ старался облечь ихъ въ стихотворную форму {Вотъ наприм. начало стихотворенія ‘Do oboku’ въ проз: ‘I dokd oboku, jedyny z dolin posacze, przez t si ska przezdzirasz? Ozem e ty jeste, ty, ktry z dolin widziany, to si wydawa orem piorunnego Jowisza, to wozem Fingaa? Czeme tu jeste ty!’ и т. д.
Тоже самое выражено въ стихахъ:
Czem ty jeste, oboku! ktry na przestrzenie
Piorynny rzucasz postrach, albo spne cienie?
Albo zatopy nosisz lub widziany zdale
To jest ptakiem Jowisza, to wozem Fingaa….
Какъ мы уже знаемъ, видніе Рекіевскаго тоже было написано сначала прозой.}.
Такимъ образомъ даже въ формальныхъ вопросахъ Бродзинскій боле приближается къ писателямъ отжившей эпохи, чмъ къ той, которая отмчена именами Мицкевича, Словацкаго, Красинскаго, Мальчевскаго, Гощинскаго и друг.
Разобравъ вс поэтическія произведенія Бродзинскаго, мы приходимъ къ тому заключенію, что нашего поэта ни въ какомъ случа нельзя называть романтикомъ. Сентиментализмъ его поэзіи только слегка подернутъ романтическимъ чувствомъ, и то въ немногихъ произведеніяхъ, притомъ вліяніе классической формы и старыхъ образцовъ еще очень велико, талантомъ онъ обладалъ крохотнымъ, хотя чувство природы въ немъ было развито больше, чмъ у сентиментальныхъ поэтовъ вообще. На всхъ произведеніяхъ Бродзинскаго отразилась его умственная и поэтическая несамостоятельность {Въ этомъ отношеніи можно согласиться съ Мехержинскимъ (‘Bibl. Warsz.’ 1859 г.), распространивъ только на вс періоды его мнніе о первомъ період литературной дятельности Бродзинскаго: ‘Въ произведеніяхъ поэта замтно блужданіе по всмъ областямъ поэзіи разнаго направленія и разныхъ временъ. Кто захотлъ бы разсмотрть порознь каждое его произведеніе, тотъ нашелъ бы почти въ каждомъ частицу того писателя, которымъ онъ занимался въ это время, какой-нибудь слдъ выполненныхъ или совершаемыхъ трудовъ’. Но мы не можемъ признать вмст съ нимъ въ другихъ произведеніяхъ Бродзинскаго ‘духъ нмецкаго лиризма, оссіанизмъ въ меланхолическихъ стихотвореніяхъ, классицизмъ въ дидактическихъ и наконецъ духъ славянской поэзіи’. Славянской поэзіи, равнымъ образомъ и ‘нмецкаго лиризма’, всего меньше въ произведеніяхъ Бродзинскаго.}, и вс они служатъ превосходнымъ матерьяломъ для выясненія законовъ и проявленій вчно свершающейся литературной эволюціи, вчнаго движенія отъ стараго къ новому.

V.

Огромную общественную заслугу Бродзинскаго составляютъ многочисленные переводы его съ иностранныхъ языковъ на польскій. Еще въ 1822 г. Дмоховскій писалъ о Бродзинскому, что ‘онъ извстенъ не только своими прекрасными переводами, но и оригинальными произведеніями’ {‘Gaz. liter.’ 1822.}, очевидно тогда уже переводческая дятельность Бродзинскаго была оцнена по достоинству. Переводы Бродзинскій длалъ частью по собственному выбору, частью по заказу, послдніе — преимущественно для сцены. Кром Шиллера и Оссіана, о которыхъ мы уже говорили, онъ переводилъ Гте, Гердера, Парни, Кохановскаго, Тибулла, Валтеръ-Скотта, народныя псни славянъ, изъ Библіи {Приводимъ въ хронологическомъ порядк списокъ его многочисленныхъ переводовъ. Звздочкой мы обозначаемъ ненапечатанные или недошедшіе до насъ переводы. Безъ обозначенія остаются т переводы, которые либо напеч. въ ‘Pam. W.’, либо вошли въ познанское изданіе соч. Бродзинскаго. 1815 г.: *’Szkodliwe zwierzenie’ оп. Николо, *’Bord zmylony’ (ком.), *’Rozprawa Fonkla о muzyce’. 1816 г.: *’Wie w grach’, оп. Вейгля (съ нм.), *’Milton’ Спонтанини (ит. оп.), ‘Kassandra’ Шиллера. 1817 г.: *’Don uan’ Моцарта, ‘Abufar’ Дюси (отрывки напеч. въ ‘Pam. Nauk.’ 1819 г., стр. 257 и сдд.), *’Kwadrans milczenia’ Гаво (съ фр.), ‘Pieni Magadaskaru’ Парни (‘Pam. Nauk.’). 1818 г.: Дв элегіи Тибулла (‘Pam. W.’ XII), ‘Baraton’ Оссіана, ‘Wolny mularz’ Коцебу. 1819 г.: *’Tankred’ Россини, ‘Templaryusze’ Райноярда, съ предисловіемъ объ орден Тампліеровъ, ‘Safo’ Грильпарцера (передлка напеч. въ ‘Pam. W.’ 1821, 1-ый актъ, Бродзинскій перевелъ стихами 2 акта), *’Napoleon sam przez siebie odmalowany’, ‘Эсирь’ Расина (2 акта), ‘Radosaw duma Morlaeka’, ‘Obchd zwycistwa’ Шиллера, ‘O poetycznej literaturze niemieckiej’. 1820 г.: *’Woszka w Algierze’ Россини, *’Szczsliwe oszukanie’ его же, ‘Obyczeje Morachuw z dzie Fortis’, ‘O wpywie nauk na rzdy…’ Гердера, ‘O teatrze pod wzgldem moralnym’ Шиллера, ‘O opinii publicznej’ Гарвэ, ‘St krlewski’ (чешск. повсть), ‘Zdania wschodnie’, ‘Pieni literskie’, ‘Zbichon’ (съ чеш.) ‘Geniusz’ (Шиллера), ‘Poeci staroytni’ (его же), ‘Trzy dziedzictwa’. 1821 г.: ‘Pie ostatniego Barda’ Балтеръ Скотта, ‘Obyczaje francuzw’ Леди Морганъ, ‘Sfinx’ Гердера ‘Cierpienia Wertera’ Гете (отд. изд.), изъ Гете же переведено имъ нсколько мелкихъ стихотвореній, ‘Zdanie francuzw о Byronie’, ‘Szczcie’ Шиллера ‘ale Cerery’ id. ‘Pieni Serbskie’ (‘Pam. W.’ XXI, 233), ‘Poema ostatniego barda’ Валтеръ Скотта. 1822 г.: ‘Marya Stuart’ Шиллера, два акта (есть только 1-й, t. III), *’Kalmora’ оригиналн. опера (Бродзинскаго?) съ музыкой Курпинскаго. 1823 г.: ‘О poezyi angelskiej’. 1825 ‘Pikno i wznioso’ Канта, напеч. въ ‘Jutrzenka’ 1835 г., тамъ-же много эпиграммъ. ‘О characterze wieku XVIII’ Анси.тьона. 1826 г.: элегіи Кохановскаго, переводы славянскихъ псенъ. 1827 г.: ‘Іовъ’. 1830 г.: ‘Sulamitka’ ‘Pieni serbskie’ (‘Pamitnik dla pci piknej W. 1830, t. I—IV), ‘Pieni czeskie’, ‘Do soca’ Оссіана. Многія изъ напечатанныхъ здсь переводовъ не вошли въ познанск. собр. соч. Бродзинскаго. 1832 г.: ‘Sawitry’, ‘Treny Jeremiasza’. 1833 г.: ‘Zesanie Moiesza’.}.
Вс эти переводы, и въ особенности т, которые были предназначены для сцены, распространяли въ широкой публик знаніе родного языка, служили образцами правильной польской рчи, и въ этомъ нельзя не признать серьезной заслуги Бродзинскаго въ эпоху всеобщей галломаніи и порчи вкуса. Изъ стихотворныхъ переводовъ Бродзинскаго слдуетъ отмтить еще переводы изъ Гердера, которыхъ довольно много. Значительная часть ихъ взята изъ сборника ‘Zerstreute Bltter’ {‘Zerstr. Bltter’ von I. G. Herder. Zweite, neu durchgesehene Ausgabe. Gotha, 1791.}, который мы имли подъ руками и могли сличить и удостовриться въ безупречной правильности перевода. Первыми по времени явились ‘Myli wschodnie’ (‘Pam. W’ 1821), потомъ изъ ‘Греческой антологіи’ (до 30 эппиграммъ). Лучшіе изъ нихъ ‘Mdro okmana’ {Cp. ‘Zerstreute Bltter’, t. IV, 16.}, ‘Wino i kozie’ {Ibid. t. II, 157.}, ‘Lata Niestora’ {Ibid. t. II, 75. Кром того Бродаинскій перевелъ изъ соч. Гердера: ‘Czowiek i cie’, ‘mier i niewola’, ‘Laska proroka’.}.
Огромный успхъ имли въ свое время переводы латинскихъ элегій Кохановскаго, впервые появившихся на польскомъ язык въ 1826—30 гг. {Въ рецензіи, помщенной въ ‘Pam. dla pci piknej’, W. 1830, t. I, сказано объ этомъ перевод: ‘Jasno, zwizo, czysto, а co najwaniejsza szczliwa atwo w przepolszczaniu mowie Rzymskiej waciwych zwrotw i wyrae kadnie ten utwr w rzdzie najszacowniejszych skarbw poezyi naszj’ (стр. 47).}.
Этими переводами Бродзинскій возбудилъ въ польскомъ обществ интересъ къ изученію произведеній Кохановскаго и въ данномъ случа на двадцать слишкомъ лтъ упредилъ другого замчательнаго переводчика, Сырокомлю. Десять элегій Кохановскаго были опущены Бродзинскимъ, а переводъ нкоторыхъ сдланъ не вполн точно, въ чемъ, поэтъ надется, его оправдаютъ т, кто знакомъ съ подлинникомъ (t. II, 9). Кром элегій Кохановскаго онъ перевелъ еще нсколько его эпиграммъ: ‘О Nerei’, ‘Do Fausta’, ‘Do przyjaci’, ‘Do mego obrazu’, ‘Do wieca’ и друг. {Кром того Бродзинскій переводилъ еще нкоторыя произведенія знаменитаго латинопольскаго лирика Казимира Сарбвскаго.}.
Въ послдніе году своей жизни Бродзинскій, и безъ того религіозный человкъ, впалъ въ мистическо-патріотическое настроеніе. Въ этотъ періодъ явились переводы его изъ Священнаго Писанія: ‘Іовъ’, ‘Суламитка’ и ‘Плачъ Іереміи’ {Въ познанскомъ изданіи сочиненій Бродзинскаго напечатаны только ‘Іовъ’ и ‘Суламитка’, ‘Плачъ Іереміи’ утерянъ, и о немъ упоминаетъ только Дмоховскій (‘Bibl. Warsz.’ 1870, III, 225).}. Нельзя, впрочемъ, утверждать, чтобы переводы изъ Св. Писанія были навяны исключительно религіознымъ настроеніемъ. ‘Плачъ Іереміи’ по поводу паденія Іерусалима и утраты еврейскимъ народомъ самостоятельности находилъ откликъ въ душ нашего поэта, конечно, не въ силу его религіозности. Что касается другихъ переводовъ изъ Библіи, то они тоже отчасти могли возникнуть подъ вліяніемъ Гердера, живо интересовавшагося еврейской поэзіей и между прочимъ въ 1778 году написавшаго небольшое, но въ высшей степени важное сочиненіе о псняхъ любви Соломона, ‘самое трогательное изъ всего, что когда-либо написалъ Гердеръ’ {Г. Геттнеръ, ‘Исторія всеобщей литературы XVIII в.’, т. III, стр. 34—36.}.
Переводы Бродзинскаго не сохранились въ цлости {На рукописи самого поэта виленскій издатель нашелъ на перевод Іова приписку, сдланную неизвстной рукой слдующаго содержанія: ‘Книга Іова была совершенно окончена Бродзинскимъ, переписана начисто и приготовлена къ печати передъ выздомъ автора на карльсбадскія воды въ 1835 году. Я самолично видлъ этотъ экземпляръ, въ письмахъ своихъ къ жен передъ смертью Бродзинскій нсколько разъ упоминалъ объ этомъ перевод, опасаясь, какъ бы онъ не затерялся, онъ хотлъ его имть подъ рукой потому, что, вызжая на воды, совсмъ больной и усталый, забылъ передать его въ руки жены или мои, но не смотря на вс розыски, мы не могли найти рукописи и предположили, что она дана кому-нибудь для прочтенія или забыта имъ у кого-нибудь изъ знакомыхъ. Весьма возможно, что кто-нибудь даже стащилъ (cign) эту рукопись потихоньку, потому — что Бродзинскій, по своему характеру искренній и доврчивый, предполагалъ эти качества и во всхъ другихъ, а его бумаги, точно также какъ и дла, были на глазахъ у всхъ, безъ укрывательствъ и замкнутости…’ Подъ этой припиской стоитъ фамилія F. Holli и дата — 1837-й годъ. Такимъ образомъ исчезъ безслдно громадный трудъ неутомимаго Бродзинскаго!}.
Что касается ихъ достоинствъ, то мы согласны съ Белциковскимъ въ томъ, что ‘трагически — грозный Іовъ въ своей величественной простот прозаическаго разсказа’ много утратилъ всдствіе стихотворнаго перевода, но за то лирическія псни Соломона, которыя, кстати сказать, и были написаны, какъ вс народныя произведенія, ритмическимъ размромъ,— выиграли отъ стихотворнаго переложенія. Переводъ исполненъ превосходно. Онъ дышетъ нгой и сладострастіемъ Востока. Когда Суламитка говоритъ:
Pki nie minie dzie,
Pki nie zbiegnie cie,
Pojd do mirrhy gr,
Pojd na wzgrki zi… и т. д.,:
чувствуешь себя перенесеннымъ на Востокъ. Очень хороши и другія переведенныя псни, напр. 10:
pi, ale serce czuwa:
Sysz gos kochanka mego,
On puka:
‘Otwrz, siostro, przyjaciko!
Mj gobku, moja mia,
Ach! otwrz!’
— Szata moja zewleczona,
Jake ja wstan?
Nogi moje s umyte,
Jak e ja pjd?
On cign rk za krat,
A serce we mnie zadrao,
Pospiesnie wstaam miemu,
Miemu memu otworzy 1).
1) Это поэтическое стихотвореніе есть въ превосходномъ переводъ Мея, нсколько далекомъ, впрочемъ, отъ подлинника:
Сплю, но сердце мое чуткое не спитъ:
За дверями голосъ милаго звучитъ,
‘Отвори, моя невста, отвори,
Догорло пламя алое зари’… и т. д.
Но если переводы изъ Библіи только отчасти вызваны трудами Гердера, то переводомъ народныхъ псенъ и интересомъ къ народной поэзіи вообще Бродзинскій всецло обязанъ Гердеру, о чемъ мы и будемъ говорить ниже.

ГЛАВА IV.

К. Бродзинскій, какъ этнографъ и славянофилъ.

I. К. Бродзинскій, какъ славянофилъ. Его отношенія къ Челяковскому. Его славя нофильство въ связи съ политическими теченіями въ польскомъ обществ. II. Изученіе народности у славянъ и у поляковъ. Переводы Бродзинскаго. Его ‘Предисловіе’. Оцнка этнографическихъ взглядовъ Бродзинскаго.

Славянское возрожденіе конца XVIII в. и начала XIX создано многоразличными причинами, взаимно перекрещивающимися и дополняющими одна другую. Въ немъ сказалось и вліяніе общихъ фактовъ умственнаго и общественнаго развитія З. Европы (идеи Руссо и Гердера, французская революція, нмецкое національное движеніе, итальянское возрожденіе XVI-го вка), отразились и чисто мстныя вянія, напр. развитіе идеи славянской взаимности, все это вмст создаетъ на почв славянской къ началу XIX в. то литературно-общественное движеніе, которое примыкаетъ отчасти къ романтизму и вызываетъ къ жизни всми забытыя негосударственныя народности. Интересъ къ народной поэзіи и чувство племенного единства славянъ ростутъ въ тсной взаимной связи и въ этой связи и должны быть изучаемы. Поэтому мы и намрены говорить о Бродзинскомъ одновременно, какъ о славянофил и этнограф. Идея славянской взаимности присуща всмъ славянскимъ племенамъ {Объ этомъ чит. I. Первольфа: ‘Славяне, ихъ взаимныя отношенія и связи’, т. II, Варшава, 1888 г., а также А. Н. Пыпина, ‘Литературный панславизмъ’, ‘Встн. Евр.’ 1879 г., NoNo 6, 8 и 9.}. Сознаніе родства и близости съ особенной силой вспыхнуло тогда, когда съ запада возникла опасность погибнуть въ ‘ненасытной пасти тевтоновъ’. Впервые славянская идея блеснула въ умахъ хорватско-далматскихъ поэтовъ, а затмъ и польскихъ. Срединное положеніе Польши въ центр славянскихъ народовъ давно вызвало среди поляковъ интересъ къ славяновднію. Начиная съ Кохановскаго {I. Первольфъ, ibid. стр. 165.} и до Воронича включительно, польскихъ поэтовъ воодушевляетъ мысль о всеобщемъ славянскомъ союз. По мр ослабленія могущества Польши поэты ея переносятъ свои надежды на ‘свернаго колосса’. Ст. Трембецкій, которымъ зачитывался въ молодости Бродзинскій, создаетъ цлую панславистическую систему съ Россіей во глав славянства. Онъ уже былъ довольно искренній руссофилъ. Идея сближенія, славянскаго единства увлекаетъ и Воронича, и другихъ польскихъ писателей нач. XIX в. (С. Линде, Иг. Раковецкій, Бандке, Ходаковскій). Въ начал XIX в. и съ русской, и съ польской стороны длается рядъ попытокъ къ сближенію. Въ Орл напр. возникаетъ журналъ, поставившій своей спеціальной цлью примиреніе русскихъ съ поляками: ‘Другъ Россіянъ и ихъ единомышленниковъ обоего пола’ (1816—1817) {А. Н. Пятковскій, ‘Изъ ист. нашего лит. и обществ. развитія’, Спб. 1876, т. II, стр. 255—256.}.
Въ русскихъ журналахъ печатается много переводовъ съ польскаго, въ особенности въ ‘Встн. Евр.’ {Списокъ у А. А. Кочубинскаго: ‘Начальные годы русскаго славяновднія’, Одесса, 1887—1888, стр. 43—44.} и ‘Украинск. Встник’. Точно также и наоборотъ {‘Dzienn. Wil.’ переводитъ статью Бестужева, ‘Pam. Warsz.’ — ‘Опытъ’ Сопикова, ‘Tygodn. Wil.’ — оду Державина ‘Богъ’ (чит. И. Левицкаго, ‘Галицко-русск. библ.’, Льв. 1888), въ Вильн выходитъ переводъ ‘Думъ’ Рылева (чит. отзывъ ‘Pam. dla pci pikn.’ 1830, t. II, стр. 43) и т. д.}.
Лучшіе славянскіе патріоты: Колларъ, Юнгманъ, Ганка, Челяковскій, Воронинъ, являются горячими поклонниками идеи сближенія. Такое обще-славянское настроеніе должно было отразиться и на Бродзинскомъ. Хотя славянофильство его не было преобладающей чертой его настроенія, тмъ не мене онъ съ восторгомъ говоритъ о прошломъ славянства и его будущемъ {‘Mio oglno sawiaska, говоритъ онъ, winna kierowa pirem hystoryka’ (Pisma, t. III, 294).}, и, конечно, славянская гордость заставляетъ его отвести славянскому племени огромную территорію ‘отъ Камчатки до Эльбы, отъ Сверныхъ морей до Средиземнаго, до Китая и Индіи’ и даже доказывать образованіе греческаго языка отъ славянскаго (!). Славянству же посвящено второе письмо его ‘Listw о literaturze’, которое начинается жалобой на то, что до сихъ поръ въ польскомъ обществ еще слабъ интересъ къ славяновднію.
‘Убожество’ польской литературы относительно свдній о древнихъ славянахъ и въ особенности о современныхъ ‘братнихъ’ народахъ Бродзинскій не можетъ ничмъ объяснить и оправдать. ‘Насъ интересуютъ мельчайшія подробности о жизни какого-нибудь ничтожнаго придворнаго или актрисы, а народы, которые входили въ самыя близкія связи съ нашимъ краемъ, языкъ которыхъ и обычаи должны бы насъ интересовать хотя ради пользы нашей литературы,— или почти совсмъ для насъ чужды, или слишкомъ мало интересуютъ читателей’.
Чтобы возбудить въ польскихъ читателяхъ интересъ и охоту къ изученію старины и быта, Бродзинскій приводитъ большой отрывокъ о славянахъ изъ извстнаго сочиненія Гердера: ‘Ideen zur Geschichte der Menschheit’ {Въ ‘Письмахъ славянскихъ ученыхъ къ Погодину’ ни разу не встрчается имя Бродзинскаго. Точно также не нашелъ о немъ данныхъ и Кочубинскій (чят. ‘Нач. годы русск. славяновд.’, стр. 278).} и самъ перефразируетъ его мннія. Вотъ т немногія данныя, которыя можно извлечь изъ сочиненій Бродзинскаго. Весьма немного можно сказать и объ отношеніяхъ Бродзинскаго къ славянскимъ дятелямъ и патріотамъ. Изъ русскихъ ученыхъ онъ упоминаетъ одного Карамзина, изъ памятниковъ русской поэзіи ему извстно ‘Слово о полку Игорев’ и нсколько народныхъ псенъ.
Извстны отношенія Бродзинскаго только къ одному чешскому ученому и поэту Францу Ладиславу Челяковскому, о которыхъ сообщилъ нкоторыя новыя данныя Эдуардъ Фелинка {‘Przegld literacki’, dodatek do ‘Kraju’, 1888 года, No 18: ‘Brodziski i Czelakowski’. Матерьяломъ послужили преимущественно письма Пеляковскаго.}. Переписка Челяковскго въ значительной ея части исчезла безслдно: Э. Фелинка занимался разысканіемъ ея и выяснилъ, что драгоцнное собраніе писемъ покойнаго Челяісовскаго находилось нкоторое время у Пуркинье {Объ этомъ г. Фелинк сообщилъ сынъ Челяковскаго д-ръ Яромиръ, адъюнктъ мстнаго архива въ Праг.}, но что онъ съ ними сдлалъ, осталось неизвстнымъ.
Въ громадной переписк Челяковскаго находились письма Бродзинскаго, А. Гарчинскаго, Коллонтая, Линде, автографы Красицкаго, Бандке, Лелевеля, Нарушевича, Соколова, Срезневскаго, Шишкова, Гоголя, Востокова, Шевырева.
Нкоторыя свднія объ отношеніяхъ Бродзинскаго и Челяковскаго г. Фелинка нашелъ въ письмахъ Челяковскаго къ друзьямъ, главнымъ образомъ къ Властимилу Камариту.
По дорог въ Италію Бродзинскій останавливался въ Праг, познакомился со многими чешскими патріотами и въ томъ числ съ Ганкой и Челяковскимъ. Съ послднимъ онъ близко сошелся: ихъ роднили многія общія черты характера. Изъ писемъ Челяковскаго къ Камариту мы узнаемъ, какое симпатичное впечатлніе произвелъ на автора ‘Rue stulistej’ пвецъ ‘Wiesawa’. ‘Это хорошо, пишетъ Челяковскій своему другу, что теб понравилось стихотвореніе Бродзинскаго ‘Легіонистъ’ {Прекрасный переводъ этого стихотворенія сдланъ Челяковскимъ. Чит, ‘Sebran spisy’, у Praze, 1871, стр. 428.}. Я имю его въ оригинал, но дамъ теб, когда ты прідешь на святки въ Прагу, въ такомъ случа получишь хорошо переписанный экземпляръ. При этой оказіи прочитаемъ вмст поэму Бродзинскаго ‘Вславъ’. Вотъ понравится она теб! Я переписалъ ее цликомъ и собираюсь перевести гекзаметромъ. Ахъ, почему не было тебя въ Праг вчера?! Именно вчера меня постилъ… ну, угадай, кто? Самъ Бродзинскій, онъ — собственной персоной! Профессоръ эстетики и польской литературы, онъ путешествуетъ теперь и по дорог въ Римъ пробудетъ цлую недлю въ Праг, Читаетъ усердно по — чешски, пересматриваетъ вмст съ Ганкой Краледворскую рукопись, которую собирается переводить на польскій языкъ. Премилый человкъ и отмнный любитель народной поэзіи. Разсказывалъ онъ мн о нашихъ псняхъ забавный анекдотъ {О томъ, какъ онъ обучалъ пснямъ одну ‘panienku’… Мы опускаемъ его.}. Этотъ самый Бродзинскій иметъ уже большую часть нашихъ псенъ въ польскомъ перевод. Сообщалъ также Бродзинскій, что ‘Общество любителей наукъ’ въ Варшав собирается взяться за изданіе славянской энциклопедіи, т. е. такого сочиненія, въ которомъ были бы приняты въ соображеніе вс предметы, такъ или иначе относящіеся къ славянству’. Два мсяца спустя, въ письм отъ 27 мая 1824 года, Челяковскій вновь сообщаетъ своему другу: ‘Дв недли назадъ получилъ письмо отъ К. Бродзинскаго изъ ‘Королевыхъ Варовъ’. Дорога въ Римъ не была удачна. Онъ едва добрался до Флоренціи, тамъ захворалъ и пишетъ мн, что это путешествіе стоитъ ему поперекъ горла. Чешская вода, говоритъ онъ, боле ему по вкусу, чмъ даже итальянское вино. Ждемъ его въ Праг, такъ-какъ онъ, вроятно, вскор будетъ возвращаться домой’.
Это письмо, какъ кажется, съ неврной датой (2 lipca 1824), было напечатано въ 1850 г. {‘Veslowanske pocatcne cteni’, Челяковскаго, Praha, 1850, I, 29.}. Въ немъ, между прочимъ, Бродзинскій пишетъ: ‘Руины и славяне больше меня интересуютъ, чмъ Италія’. {У д-ра П. Хмлвскаго (‘Studya і szkyce’, t. I, стр. 107) по ошибк очевидно напечатано ‘Rusiny i Sowianie wicej mnie obchodz, nieli Woch’.} Съ нетерпніемъ ждетъ онъ сборника славянскихъ псенъ, чтобы сообщить его польскому обществу. Взамнъ общаетъ ‘очень убогій сборникъ польскихъ псенъ’. ‘Бдствія нашихъ селянъ, положеніе шляхты, безобразія дворовыхъ и тому подобныя причины уничтожили у насъ эти цвтки наинжнйшей поэзіи’. Съ восторгомъ вспоминаетъ Бродзинскій о времени пребыванія въ Праг, но досадуетъ на то, что споры о польской просодіи окончательно сбили его съ толку. На это же онъ жалуется и въ письм къ Челяковскому изъ Швейцаріи, въ которомъ сообщаетъ также о томъ, что онъ составилъ планъ большой ‘героической поэмы’ (очевидно ‘Dwr w Lipinacli’) {‘Kraj’ 1888 r., dodatek, No 18, статья Фелинки.}. Вотъ т немногія данныя объ отношеніяхъ двухъ поэтовъ, которыя можно извлечь изъ ихъ переписки, дружескій ихъ характеръ не подлежитъ сомннію. Это подтверждается и тмъ посвященіемъ, которое сдлалъ Бродзинскому Челяковскій на 2 том своихъ ‘Славянскихъ народныхъ псенъ’ въ 1825 году: ‘Pfiteli svmu vazenmu а miemu Kazimirovi Brodziskiemu, professorovi krasovdy а Literatury Polsk spolutajemniku pri universittu Warsavskm obtuge wydawatel’ {‘Slowansk nroclnj pjsn sebran Frant. Ladisl. (Jelakowskym’. Djl druby. V Praze 1825. Pjsmem I. Owd. Vetterlow z Wildenbrunu.}. Эпиграфомъ для этого сборника послужили тоже слова Бродзинскаго {‘Poezye ludu tem s, dla teraniejszego poety, czem dawne kroniki dla mylcych hystorykw’ (‘Pam. Warsz.’ 1820). Третій томъ своихъ дсенъ Челяковскій посвятилъ уже Буку Караджичу.}. Сходство характеровъ и отчасти политическихъ взглядовъ благопріятствовали дружб двухъ поэтовъ. Но, какъ славянофилъ, Челяковскій высказывается опредленне Бродзинскаго. Этого послдняго отнюдь нельзя назвать руссофиломъ. Симпатіи и преданность Бродзинскаго къ Александру I объясняются главнымъ образомъ оппортунистическими соображеніями, но въ его многихъ произведеніяхъ и отдльныхъ замчаніяхъ вообще нельзя не усмотрть нкотораго нерасположенія къ Россіи (ср. напр. стих. ‘Легіонисту’, ‘Pole Raszyskie’, не говоря уже о революціонныхъ стихотвореніяхъ). Въ своемъ курс литературы, въ глав о славянахъ, Бродзинскій, говоря о малороссахъ, рекомендуетъ ихъ языкъ вниманію ‘всхъ друзей славянства’ и полагаетъ, что всему славянству было бы много выгодне, если бы Кіевъ остался центральнымъ пунктомъ южной Руси, какъ столица отдльнаго государства. О малорусскомъ язык онъ говоритъ: ‘это самое чистое и самое близкое къ славянскому нарчіе, такъ-какъ оно до сихъ поръ еще не сдлалось языкомъ письменности, то его можно считать по простот выраженій и ихъ богатству равнымъ языку Гомера’ {Pima, t. III, 154—8.}. На блорусскомъ нарчіи Бродзинскому извстны труды доктора Скорины {О нихъ Бродзинскій могъ знать изъ статьи Линде ‘О literaturze rossyjskij’ (‘Pam. Warsz.’ 1815—1816), а также и изъ нкоторыхъ другихъ источниковъ. Чит. Л. В. Владимирова, ‘Докторъ Францискъ Скорина’, Спб. 1888, стр. X.}. Великорусскимъ языкомъ, по мннію Бродзинскаго, начали писать только со времени Петра Великаго {Мицкевичъ въ своемъ курс слав. литер. тоже говоритъ, что русскій литературный языкъ образовался въ Петербург (чит. соч. Мицкевича т. II, 6, ср. А. Гильфердинга, ‘Собраніе сочиненій’, Спб. 1868, т. II, стр. 63).}. Тмъ не мене Бродзинскій защищаетъ Трембецкаго, довольно, впрочемъ, умренно, полагая, что онъ вполн искренно стоялъ за Екатерину, хотя она въ дйствительности ‘руководилась не славянской идеей, а идеей грабежа’ {Г. Спасовичъ говоритъ о немъ, какъ объ измнник: ‘На свжей могил отечества онъ, космополитъ, поетъ о братскомъ единеніи единокровныхъ племенъ'(стр. 561). Также отзываются о немъ и Здановичъ (‘Bys dziejw…’ t. II, 94), и Войцицкій (‘Hist, pol. lit.’, стр. 126). Но если въ наше время даже такой польскій историкъ, какъ іезуитъ Калинка, признаетъ, что въ конц XVIII в. единственное спасеніе для Польши заключалось въ союз съ Россіей (чит. W. Kalinka, ‘Sejm czteroletni…’ Lw., стр. 244—5), то нтъ никакого основанія заподазривать искренность симпатіи къ Россіи свидтеля — очевидца отчаяннаго положенія Польши.}.
Въ курс литературы Бродзинскій ничего не говоритъ о Воронин, какъ славянофил, ограничиваясь замчаніемъ, что поэма ‘witynia Sybilli’ — произведеніе одинаково народное для всхъ славянъ и навсегда {Pisma, t. IV, 357, 447.}. Мысль о великой славянской федераціи привлекаетъ славянскихъ дятелей. О ней мечтаетъ уже Сташицъ {‘Myl о wielkiej federacyi sowiaskiej zajmuje Staszyca nawet w Tatrach… O niej marzy na szczytach Wooszyna i Krpaku’, говоритъ о немъ г. Петкевичъ (Dodatek do ‘Wieku’ 1882 г., No 117).}, многіе польскіе дятели связываютъ ее съ стремленіемъ къ политической независимости Польши. Все это получаетъ дальнйшее развитіе въ масонскихъ обществахъ, впослдствіи преобразованныхъ въ тайные политическіе союзы {Объ этомъ говоритъ Мохнацкій и Заленскій. Чит. 2-ю главу, стр. 154—155.}. Связь масонскихъ, политическихъ и славянскихъ теченій, какъ кажется, не подлежитъ сомннію. Такъ напр., еще въ XVIII в. въ обществ ‘Prawdziwa masorerya Rzeczy Pospolitej’ 1782 г. первая степень — ‘вольный славянинъ‘ {Первольфъ. ‘Славяне….’, т. II, стр. 98.}. Въ 1819 году въ Кіев явилось масонское общество съ страннымъ названіемъ: ‘Бдные Славяне’. Въ немъ были русскіе и поляки. Общество было заподозрено въ революціонныхъ цляхъ {А. А. Кочубинскій ‘Начальные годы русскаго славяновднія’, стр. 49.}. Въ 1825 году одна изъ масонскихъ ложъ, имющихъ политическія цли, получаетъ названіе ‘Соединенныхъ Славянъ’ и проводитъ мысль о всеславянской федераціи, что было не безызвстно и такимъ славянскимъ патріотамъ, какъ напр. Ганк и Челяковскому, подвергавшимся по этому поводу допросу и преслдованіямъ австрійской полиціи {Ibid. 50.}. ‘Въ донесеніяхъ слдственной коммиссіи 30-го мая 1826 года упоминаются въ показаніяхъ какія-то малороссійскія общества, имющія политическія цли и основанныя при масонскихъ ложахъ’ {А. Пыпинъ, ‘Обзоръ малорусской этнографіи’. ‘В. E.’ 1885, X, 329.}. Напомнимъ кстати, что первый южно-русскій славянофилъ и патріотъ, извстный философъ Сковорода, тоже былъ масономъ {О его дятельности чит. очеркъ Колубовскаго въ перевод книги Ибервегъ-Гейнце, см. также Бесина ‘Очерки русской журналистики’, Спб. 1884. Здсь указаны статьи, касающіяся его литературной дятельности.}.
Очевидно, славянофильство и масонство находились въ какой-то связи и съ политическими стремленіями общества {Такъ напр., въ обществ: ‘Wolnomularskie narodowe czyli wojskowe’ были 4 степени. Въ ложахъ 1-ой степени вислъ портретъ Александра I, и цлью общества было неопредленное обязательство: ‘rozkrzewia saw narodow i osb zasuonych w narodzie’. Въ ложахъ слдующихъ 3-хъ степеней уже портрета императора Александра I не было. Въ лож 2-й степени на вопросъ: ‘Jak obszerna jest twoja oa’ слдовалъ отвтъ: ‘Wysokie gry, dwa wielkie morza i dwie rzeki su jj za granic’ (Чит. Zalski, ‘O masonii w Polsce’, стр. 228—229). Самое имя Гирама въ извстной масонской легенд служило для цлей политической символики. ‘mier prawego i newinnego Hirama, говоритъ Мохнацкій, wyobraaa rozbir, trzj jego mordercy byy to trzy mocarstwa ssiedzkie…’ и т. д. (Mochnacki, ‘Powstanie narodu polskiego’, t. I, стр. 225—226).}. Нкоторыя указанія въ этомъ смысл мы находимъ и въ масонскихъ стихотвореніяхъ Бродзинскаго. Такъ напр., въ 1819 году Бродзинскій, привтствуя Длусскаго, пріхавшаго въ Варшаву представителемъ литовскихъ масоновъ, пишетъ стихотвореніе и въ немъ восхваляетъ добродтели дочери Казимира, этого короля, который ‘черпалъ прямо изъ сердца, а не изъ науки, вс правила масонства’, и особенно возноситъ его дочь за то, что она отказалась отъ сердечной симпатіи и избрала достойнаго князя для Литвы, чтобы соединить славянскія племена {P. Chmielowski, ‘Studya’, t. I, стр. 128.}.
Вотъ т немногія данныя, какія мы можемъ привести о славянофильств Бродзинскаго. Мы видимъ, что Бродзинскій прежде всего и больше всего былъ полякъ и горячій патріотъ. Нигд не встрчаемъ мы у него и намека на идею общеславянскаго языка, волновавшую тогда славянскихъ ученыхъ, никогда бы не поступился онъ сокровищами родного языка ради этой идеи, и отъ Россіи онъ ждалъ защиты и охраны правъ польскаго языка и народности. Особеннаго увлеченія славянскимъ возрожденіемъ не видно въ дятельности Бродзинскаго.

II.

Еще меньшій интересъ обнаруживаетъ Бродзинскій къ народной поэзіи, изученіе которой въ это время было уже въ полномъ разгар не только въ Европ, но и у славянъ. {Подробный очеркъ возникновенія и постепеннаго роста интереса къ народной поэзіи мы опускаемъ. Объ этомъ чит. замчательнйшій трудъ Н. П. Дашкевича: ‘Отзывъ о сочиненіи г. Петрова’ (‘Отчетъ о 29 прис. наградъ графа Уварова’, Спб. 1888, стр. 103 и дальше).} Уже изъ предисловія Гердера къ его ‘Stimmen der Vlker’ (‘Vorrede der Volkslieder’) {Чит. сборникъ ‘Stimmen der Vlker’ Halle, 1888, стр. 61—77.} мы видимъ, что интересъ къ народной поэзіи былъ очень силенъ въ 2-ой половин XVIII вка и начался гораздо раньше. Уже въ конц XVII в. Мольеръ въ своемъ ‘Мизантроп’ хвалитъ простую народную псенку, псню старины, ‘натуры’, въ противоположность придуманной и искусственной. {Чит. 2-ую сцену 1-го акта ‘Мизантропа’.} Геллертъ, Готшедъ, Бодмеръ, Глеймъ, Гте, Бюргеръ интересуются народной поэзіей и пишутъ многія свои произведенія подъ ея вліяніемъ. Одновременно съ Гердеромъ и Лессингъ тоже чувствовалъ себя глубоко охваченнымъ наивной, естественной свжестью старинныхъ народныхъ псенъ, и въ его разсужденіи о гевристическомъ употребленіи басенъ повторяются т же мысли, которыя примнилъ потомъ Гердеръ къ боле общему вопросу {Гаймъ, ‘Гердеръ, его жизнь и сочиненія’, Сиб. 1888, стр. 190.}. Лессингъ же нашелъ три литовскихъ псни и перевелъ ихъ на нмецкій языкъ. {По этому поводу есть статья Rhez’а, въ которой приведены отрывки изъ писемъ Лессинга къ друзьямъ: ‘О литовскихъ псняхъ’. Статья эта была переведена Бродзинскимъ: ‘О pieniach ludu litowskiego’ (‘Pam. Warsz.’, 1822, No 11).} Въ сред славянъ къ собиранію народныхъ псенъ приступили Дубровничане, какъ сообщаетъ Ягичъ, въ XVII в., т. е. въ ту пору, когда на Запад лишь такіе свтлые умы, какъ Лейбницъ, стали думать о такихъ предметахъ {В. Ягичъ, ‘О славянской народной поэзіи’ (‘Слав. Ежегодникъ’ 1878 г., стр. 256).}. Изъ дубровницкаго сборника Качича Міошича аббатъ Фортисъ {Его ‘Viaggio in Dalmazia’ 1774 частью переведено Бродзинскимъ въ ‘Pam. W.’, t. XVI—XVII. О Фортис чит. хотя-бы S. Singer, ‘Beitrge zur Literatur der kroatichen Volkspoesie’, Agram, 1882, стр. 16—21.} заимствовалъ знаменитую псню Асанъ-Агиницы. {Въ перевод Гте она вошла въ ‘Stimmen der Vlker’ Гердера (чит. въ изд. Bibliothek der Gesamt — Litteratur, Halle, 1888, стр. 110) и оттуда уже перешла во вс литературы (Бродзинскій перевелъ ее въ 1819 г., Веллковскій — въ 1822).} Въ конц XVIII в. и начал XIX появляется очень много сборниковъ среди славянъ и въ особенности у русскихъ {Чит. А. П. Пыпина, ‘Исторія русской этнографіи’ Спб. 1890, т. 1.} и южноруссовъ {Чит. А. П. Пыпина ‘О мал. этнографіи’, ‘Встн. Европы’ 1885 г. No 10—12. Одновременно распространяются и многія поддльныя въ народномъ дух псни Сковороды, Климковича. Объ этомъ послднемъ писалъ еще Ив. Вагилевичъ: ‘Его сочиненьемъ есть одна изъ наибольше любимыхъ думокъ: ‘хавъ козакъ за Дунай’, переложилъ его по-нмецки знакомитыи поета Крнеръ’. ‘Библіотека Онышкевича’, Льв., 1884 г., т. III, стр. 152.}, а также на территоріи былой ‘исторической Польши.’ Здсь работаютъ воодушевленные этнографы {Чит. выше, стр. 106. О польск. этнографахъ чит. также въ книг Ивацевича: ‘Собираніе памятниковъ народнаго творчества у славянъ’, Спб. 1883.}. Уже въ 1818 году, одновременно съ появленіемъ у насъ замчательной грамматики Павловскаго {‘Грамматика Малороссійскаго нарчія’… Спб. 1818.}, статьи Глаголева ‘О русскихъ народныхъ псняхъ’ {‘Труды общества люб. росс. слов. М. 1818.} и разсужденія Цертелева ‘О старинныхъ малороссійскихъ псняхъ’, на территоріи Польши появляются дв статьи о народныхъ псняхъ: Доленги Ходаковскаго и Ляха Ширмы {Вит. стр. 106. Замчательная статья его извстна только вскользь Грабовскому и д-ру Хмлвскому, вскользь о ней упоминаетъ и проф. Н. П. Дашкевичъ. А между тмъ статья Ляха Ширмы положительно заслуживаетъ особеннаго вниманія: она исполнена самаго восторженнаго отношенія къ народной поэзіи.}, оказавшія огромное вліяніе на развитіе въ обществ интереса къ народной поэзіи. Съ 1819 года на страницахъ ‘Tygodnik. Wilesk.’ открывается отдлъ ‘Etologia’ {Р. Chmielowski, ‘А. Mickiewicz’, 1.1, стр. 156.}, начинается дятельность цлой группы блорусскихъ этнографовъ — Яна Чечота, Шидловскаго и др. {Odyniec, ‘Wspomnienia…’, Пыпинъ, ‘Блорусская этногр.’ В. Е. 1887 г., No 4—7. Первыя попытки писать на блорусскомъ язык появились позже. Чит. напр. ‘Гапонъ’, М. 1888 года.}
Въ 1822 году мы находимъ въ Львовскомъ альманах, вышедшемъ на польскомъ и нмецкомъ языкахъ: ‘Pielgrzym lwowski’ (‘Der Pilger von Lemberg’), статью профессора Гютнера о Галицкихъ народныхъ псняхъ (русск. и польскихъ) съ приложеніемъ двухъ псенъ въ нмецкомъ перевод. {‘Не ходы, Грыдю, на вечерныцю’ и ‘Козакъ коня напувавъ’. ‘Галицко-русская библіографія’ И. Левицкаго, Льв. 1888, стр. 6.}
Въ слдующемъ году въ томъ же календар появляется небольшая статейка Діонисія Зубрицкаго {‘Ueber galicisclie Volkslieder’, cip. 44— 45, Левицкій, ibid., стр. 6.}, съ приложеніемъ двухъ народныхъ псенъ: ‘Шумыть, шумыть дубровонька’, ‘Вже три дни и три недили’. Къ этому же времени относятся и занятія народной поэзіей другого львовскаго профессора Лойбко, который тоже собиралъ народныя псни и между прочимъ переслалъ 5 псенъ Максимовичу для его перваго сборника {А. H. Пыпинъ, ‘Малор. Этногр.’ ‘B.E.’ 1885. No 9.}.
Собираніе памятниковъ народнаго творчества было въ полномъ разгар и въ другихъ славянскихъ земляхъ. Букъ Караджичъ усплъ уже издать около десятка своихъ сборниковъ {Въ 1814—1824 годахъ. Лит. П. Куликовскаго, ‘Вукъ Караджичъ…’, Москва, 1882, стр. 237—244. Полное собраніе его псенъ вышло въ 1823 году въ 3-хъ томахъ: ‘Народне српске пjесме скупио и на свиjет издао Вукъ Стеф. Караджичъ’.}.
Изданія Караджича очень быстро сдлались извстны ученому міру. {Какъ кажется, первая замтка о немъ появилась въ Польш въ 1819 году: ‘Wiadomo о dzieach Р. Wuka Stefanowicza Serblanina’. Автору извстенъ его сборникъ 1815 года и словарь 1818. Въ стать сообщаются біографическія свднія о Караджич, приводятся по-сербски нкоторыя псни, къ нимъ приложенъ словарь непонятныхъ словъ. Авторъ былъ лично знакомъ съ Караджичемъ: ‘W czasie bytnoci pana Wuka w Warszawie miaem sposobno pozna go osobicie, а udzielenie sobie na wzajem prac i uwag naszych w tej gazi Sawiansczyzny zbiyo nas do siebie i cilejsze odtd utwierdzio midzy nami stosunki’. Авторъ говоритъ, что у Караджича было собрано матерьяловъ на 12—15 томовъ, указываетъ на то, что читалъ Караджичу нкоторые отрывки no-санскритски и въ 20 часовъ съ помощью словаря Караджича настолько изучилъ сербскій языкъ, что можетъ читать, понимать на немъ и говорить (wymawia?). Кто авторъ этой статьи: Бродзинскій, Ходаковскій, Маевскій? Мы не беремся отвтить (Чит. ‘Раіи. Naukowy’ 1819, t. I).} Его примру послдовалъ Ганка, появились сборники Коллара, Челяковскаго, поддльная ‘Краледворская рукопись’ и пр. Къ средин 20-хъ годовъ увлеченіе народной поэзіей дошло до апогея, въ ней искали живыхъ началъ, способныхъ пересоздать человчество. Живая струя народной поэзіи отразилась въ произведеніяхъ Мицкевича, Залсскаго (съ 1819 г.), Падурры, Гощинскаго, Гославскаго, Заборовскаго {Такъ напр. Zaborowski написалъ, ‘Dumy Podolskie’ (‘Pam. dla pci piknej’ 1830, тамъ же Конст. Данилевичъ напечаталъ: ‘Duma Zaporoska’, ‘Fantazya ukraiska’ nnp. Какъ извстно, еще раньше Карпинскій передлалъ псню: ‘У сосда хата бла’, въ ‘Astrea’ 1823 г. Залекіи напечаталъ: ‘Wzgrek poegnania’, duma г pieni ludu, переводы изъ Краледв. рукописи, Одынецъ тамъ же — балладу Бюргера ‘Wierno’ (No 40, No 5), въ ‘Ванд’ (‘Wanda’, tygodnik Polski… 1821, t. I). Рощинскій помстилъ думу: ‘mier Stefana Czarnieckiego’, въ которой сильно подражаніе народной поэзіи. Тамъ же (t. II, стр. 355—6) напечатано нсколько народныхъ краковяковъ и проч. Увлеченіе народной поэзіей и въ особенности украинской вызвали рядъ статей въ,Tyg. Pet.’ 1839 г. (‘Ukrainomania’, ‘O literaturze szalonej’ — No 58, 64,83, ‘Wyjtek z listu’… ‘O przyjacioach Sowian w Warszawie’, No 66—67, ‘Kilka sw o literaturze szalonej’ I. E. herbu G.,No 69, ‘Krotki rozbir poezyi gminnej’, E. No 87, ‘Odpowied’ Грабовскаго, No 96, и пр.}, Грозы, Олизаровскаго, Магнушевскаго, Ковальскаго.
Такому общему увлеченію не могъ быть совершенно чуждъ и Бродзинскій, но отозвался онъ довольно поздно. Сначала переводитъ онъ Оссіана (1818 г.), въ 1819 г. помщаетъ въ ‘Pam Nauk.’ дв псни Мадагаскарцевъ изъ сборника Парни. {‘Oeuvres compl&egrave,tes’ de Parny, Bruxelles 1834 г., стр. 401 и слд. Бродзинскій перевелъ сначала только V и IX п.п., а впослдствіи еще восемь. Вс он включены въ изданіе сочиненій Бродзинскаго 1821 года. Парни въ иредисл. къ ‘Chansons de Madcasses’ говоритъ: ‘Les Madcasses sont naturellement gais. Les hommes vivent dans l’oisivet, et les femmes travaillent. Ils aiment avec passion la musique et la danse…. Leur musique est simple, douce et toujours mlancolique’. Не смотря на страстную любовь къ танцамъ и музык, Мадагаскарцы, какъ увряетъ Парни, не имютъ ритма, и ихъ псня ‘n’est qu’une prose soigne’. Бродзинскій передаетъ ихъ римованными стихами.} Такимъ образомъ поддлки прежде всего приковываютъ вниманіе Бродзинскаго. {О поддльности псенъ Парни чит. P. S. Tissot, ‘Notice sur Е. Parny’, (‘Oeuvres compl&egrave,tes’, t. I, стр. 1—70).} Псни Мадагаскарцевъ вызваны были повидимому намреніемъ ‘Towarzystwa przyjaci nauk’ издать сборникъ народныхъ псенъ и думъ польскихъ провинцій {Объ этомъ мы узнаемъ изъ примчанія редакціи ‘Pam. Nauk.’ къ переводамъ Бродзинскаго. Объ автор редакція говоритъ: ‘Zajmuje si, о ile nam wiadomo, zbieraniem i przekadaniem pieni ludu najwicej ojczystych i innych sawiaskich, oraz uoeniem stosownej do tego rozprawy’ (t. I, стр. 243). Въ познанскомъ изд. соч. Бродзинскаго (Pisma, t. II, стр. 221) неврно указанъ вмсто ‘Pam. Nauk.’ — ‘Pam. Warn’.}. Въ томъ же году въ ‘Pam. Nauk.’ Бродзинскій напечаталъ ‘Жалобную псню Асанъ-Агиницы’, переводъ которой повидимому очень понравился публик {Въ письм ‘Do redaktora oddziau literatury ‘Pam. Nauk.’ неизвстный любитель псенъ пишетъ: ‘Z przyjemnoci odczytaem… trafny przekad pieni morac. kij ..’ona Asan Agi’ przez K. Brodziskiego. Wiele obiecujcy ten mionik owiaty dzieli, jak si zdaje, ze mn t myl, i czas, abymy si zajli zbieraniem pomnikw jzyka i literatury sowian…’, и приводитъ подлинную псню жены Асанъ-Аги польскими буквами (стр. 251—256).}, и поэму ‘Radosaw’, взятую изъ сборника Гердера {‘Stimmen der Vlker’, стр. 104. Переводъ напечатанъ въ ‘Pam. Warsz.’ 1819, t. XIV, стр. 368, и сдланъ не вполн точно. Въ сборник Челяковскаго (т. 2, стр. 173—179) къ переводу приложенъ и подлинникъ. Русскій переводъ Востокова явился только въ 1827-мъ году (‘Сверные Цвты’).}. Оттуда же заимствовалъ Бродзинскій и нкоторыя литовскія псни, напечатанныя въ 1820 г. {T. XVI, 449—450. Въ познанскомъ изд. соч. Бродзинскаго он озаглавлены: ‘Przed lubem’ и ‘Chora kochanka’ (cp. ‘Stimmen der Vlker’, стр. 94, 97).} въ ‘Pam. Warsz. ‘. Тамъ же мы находимъ ‘St krlewski’, чешскую повсть въ стихахъ, и ‘Zbichon’. Весьма любопытно отношеніе Бродзинскаго къ подлиннику: переводы съ нмецкаго онъ длаетъ весьма точно, но зато не стсняется съ переводами вообще народныхъ произведеній, не церемонясь передлывать ихъ согласно ‘вкусу образованнаго общества’ {Такъ напр. послднія строчки въ поэм ‘Zbichon’:
I litala sem i litala же svem holoubkiem,
S holoubkiem spvala na jedn ytvici.
Zradovala же dva же svym jinochem,
Chodila te tarn vsude, kam zachtl,
S milecem spavala na jednom loici, и т. д.
Бродзинскій, очевидно шокированный откровенностью подлинника, передлываетъ это мсто такъ:
Dziewica kochana na wzajem szczliwa
Przy dolcu (?) modziana i plsa i piewa, (?)
Przy jego wci boku dzie cay z nim dzieli, я т. д.
Чит. ‘Basn staronarodni rukopisuv Zelen. i Kralody.’. V Praze, 1879 г., стр. 100, сравни Бродзинскаго, ‘Pisma’, t. I, 308. Сравни также ‘Charon i divka’ Челяковскаго и ‘Charon i dziewica’ Бродзинскаго.}. Въ 1821 году, кром статьи Khez-а и нсколькихъ литовскихъ псенъ, Бродзинскій переводитъ пять сербскихъ псенъ {О стать Rhez-а упоминаетъ и Челяковскій, который слышалъ о намреніи его издать въ 1818 г. сборникъ литовскихъ народныхъ псенъ, но не зналъ, выполнилъ ли это онъ намреніе (‘Slov. nard. pisn’, у Praze, 1825, t. 2, стр. 222). Что касается сербскихъ псенъ, то мы не могли найти ихъ у Караджича, такъ-какъ не имли подъ руками всхъ его сборниковъ. Одну изъ нихъ ‘Девоjка je лице умивала’ мы нашли и у Челяковскаго (ibid. стр. 122).}. Вс остальные переводы народныхъ псенъ сдланы Бродзинскимъ позже, между 1822—1880 годами. Хотя на основаніи приведенныхъ данныхъ и можно было бы сдлать заключеніе, что въ Бродзинскомъ мы встрчаемъ усерднаго и убжденнаго собирателя народныхъ псенъ, но такое заключеніе къ сожалнію не можетъ быть оправдано. Въ письм къ редактору ‘Dzienn. Warsz.’ (1827), которое является какъ-бы предисловіемъ къ его переводамъ, Бродзинскій старается оправдать свое ‘смлое’ намреніе — познакомить общество съ народными пснями и длаетъ это въ слдующей легкомысленной форм:
‘Исполняя ваше (а не свое!) желаніе, посылаю сборипкъ псенъ славянскихъ народовъ, изъ которыхъ соблаговолите выбрать и помстить въ вашемъ журнал, какія заблагоразсудится. Здсь все самыя легенькія, какъ называютъ ихъ Сербы, женскія псни (eskie pjesme)… Посылаю эти, а не другія, прежде всего потому, что он мене другихъ идутъ въ разрзъ съ теперишними (1826 годъ!) требованіями общаго вкуса.
‘Долженъ сознаться, что, хотя собираніе и переводъ на польскій языкъ псенъ братнихъ народовъ и доставляетъ мн при другихъ моихъ трудахъ весьма пріятное развлеченіе (jest mi przy innycli pracach najmilsz zabaw,),— однако я не безъ колебанія ршился исполнить ваше приглашеніе, сообщая свои переводы соотечественникамъ, потому-что боюсь, какъ-бы эти невинныя произведенія (te niewinitka) не вызвали криковъ, будто истинному вкусу грозитъ опасность… Я вовсе не думаю, чтобы псни славянъ можно было поставитъ, какъ образцы, и не стану ихъ восхвалять больше, чмъ слдуетъ (ich nad sfer uwielbia), но если англійскія и нмецкія баллады, часто сочиненныя по образцу неудачныхъ народныхъ псенъ, могутъ насъ занимать, то почему бы эти невинныя, милыя братнія произведенія не могли пріятно развлечь и даже нсколько (!) повліять на духъ народной поэзіи! Я думаю, что не только у насъ, но и всюду, гд пройдетъ наконецъ помшательство на оригинальности (szal nadzwyczajnoci!), эти естественныя, чистыя, согласныя псни могутъ найти поклонниковъ. Каждый любящій человчность и спокойствіе будетъ видть въ нихъ прекрасный (miy) образецъ невинности и человческаго счастья’ {Pisma, t. I, 265—276.}.
Итакъ, занятіе пснями для Бродзинскаго только ‘милое и пріятное развлеченіе’ между дломъ, на литературу же псни только, ‘можетъ быть’, ‘нсколько’ повліяютъ, да и вообще читать ихъ не вредно, разъ читаетъ публика дурныя баллады англійскаго и нмецкаго производства!
Такое легкомысленно-пренебрежительное отношеніе къ народной поэзіи просто непонятно въ конц 20-хъ годовъ этого столтія. Не говоря уже о восторгахъ и упованіяхъ, связанныхъ съ изученіемъ народной поэзіи у Гердера {Чит. напр. ‘Vorwort der Volkslieder’ въ его ‘Stimm, d. Volk.’, также Гайма, ‘Гердеръ….’, т. I, стр. 174.}, котораго поклонникомъ былъ и Бродзинскій {Въ эпиграммахъ онъ пишетъ: ‘Если бы Гердеръ былъ живъ, я на колняхъ бы молилъ его заняться славянской поэзіей и языкомъ’.}, мы находимъ и у поляковъ (Ляхъ Ширма, Ходаковскій, Бухарскій, Войцицкій), и у другихъ славянъ гораздо боле правильное и даже восторженное отношеніе къ народной поэзіи {‘Я обираю ваши псни, говорилъ Пушкинъ Максимовичу по поводу его сборника малор. псенъ (А. Н. Пыпинъ, ‘Объ изученіи русской народности’, ‘В. Евр.’, 1882 г., No 12). Въ предисловіи къ этому сборнику Максимовичъ пишетъ: ‘…Начинаетъ уже сбываться желаніе, да создастся поэзія истинно русская… Въ семъ отношеніи большое вниманіе заслуживаютъ памятники, въ коихъ полне бы выражалась народность: это суть псни, гд звучитъ душа, движимая чувствомъ, и сказки, гд отсвчивается фантазія народная’ (Сборникъ 1827 года). Такіе же отзывы мы находимъ и у Цертелева, и у Павловскаго.}.
Тотъ же самый Челяковскій, съ которымъ былъ такъ друженъ Бродзинсхсій, говоритъ, что во всемъ свт нельзя найти ничего подобнаго чарующей прелести чудныхъ славянскихъ псенъ {‘Prepodivn to stroni zajiste а carodjn, jeho kada haluze jinym а jinym obsypana jest kvtem — kvtem preroskonym k vuni а pohledu…’ и т. д.}.
О достоинств и значеніи предисловія Бродзинскаго можно будетъ составить себ ясное и вполн опредленное представленіе, если мы въ заключеніе отмтимъ любопытный фактъ, что даже Каченовскій, извстный защитникъ классицизма въ Россіи, помстилъ переводъ статьи Бродзинскаго въ своемъ ‘Встник Европы’, выпустивъ изъ нея многія слишкомъ легкомысленныя и ни съ чмъ несообразныя сужденія Бродзинскаго! {‘Встн. Евр.’ 1826 г., No 7—8, стр. 42—55: ‘О народныхъ псняхъ славянъ, изъ письма г-на Бродзинскаго’.}
И нельзя сказать, чтобы Бродзинскій не былъ знакомъ съ обширной литературой о народной поэзіи. Въ его же предисловіи упоминаются имена Гердера, Гте, Шиллера, Шафарика (‘Pisnesvtsk lidu slovenskho w Uhrich. Svazek prvni’), говорится о русскихъ, сербскихъ, чешскихъ ученыхъ, усердно занявшихся собираньемъ памятниковъ народной поэзіи. Бродзинскому же принадлежатъ нкоторыя переводныя статьи о народной поэзіи, между тмъ знакомство Бродзинскаго съ пснями славянъ ничтожно, а характеристика ихъ поэзіи — рядъ общихъ мстъ. Такъ напр. псни сербовъ, по мннію Бродзинскаго, образецъ самой полной идилліи, но ‘сербы готовы посл юношескихъ удовольствій, посл занятій въ пол и наслажденій любовью послушать и серьезныя историческія псни, повсюду распваемыя старцами подъ аккомпаниментъ гуслей. Они не имютъ возвышенныхъ чувствъ, но по красот образовъ часто напоминаютъ Гомера’.
Такъ же характеризуетъ Бродзинскій и псни нмецкихъ и венгерскихъ словаковъ, чеховъ и мораванъ, только слегка видоизмняя выраженія. ‘Псни словаковъ изображаютъ людъ близкій природ, живущій самъ въ себ, невинный, любящій спокойствіе, неспособный ко всякому отчаянію. Ихъ поэзія боле всего приближается къ польской. Чехи и Мораване сохранили въ своихъ псняхъ ‘agodnie uczucia, sodycz wiejskoci’ и рисуютъ въ нихъ совершенно идиллическій народъ’. Думы малорусскія боле извстны, по заявленію Бродзинскаго. ‘Он имютъ въ себ больше сладкой меланхоліи, чмъ сербскія, а псни рыцарскія — боле поэтическихъ отзывовъ и силы’ {Каченовскій перевелъ: ‘въ псняхъ же военныхъ боле силъ и картинъ піитическихъ’. Ср. этотъ отзывъ съ характеристикой украинцевъ и ихъ поэзіи въ’Граммат. Малоросс. нар.’ Павловскаго.}.
Только относительно польскихъ псенъ замчанія Бодзинскаго заслуживаютъ вниманія. ‘Польскій народъ, говоритъ онъ, не сохранилъ военныхъ (историческихъ?) псенъ, а женскихъ псенъ меньше, чмъ у всхъ другихъ народовъ, ни сербской нжности (agodnoci), ни малорусской меланхоліи. Шляхетское сословіе до излишества размножилось, выдлилось изъ народа, придавивъ несчастнаго земледльца, который поэтому и не могъ сохранить, не говоря уже о свобод и сельскомъ счасть, хотя-бы дтскую наивность. Роскошь пановъ, развратъ и безобразія мелкой шляхты, которая толпилась при помщичьихъ усадьбахъ, и для которой крестьянинъ былъ жертвой и забавой,— все это должно было возмутить его внутренній покой, измнить его вншность и привычки. Притсненія, пропинація и евреи довершили остальное’ {Ср. этотъ отзывъ съ другими: стр. 186, и т. п., этотъ отзывъ перепечаталъ въ 1827 году Челяковскій: чит. его ‘Slov. narodni pisn’, t. III, Pralia, 1827, стр. 222.}. Уцлли, конечно, псни и польскаго люда, но собираніе ихъ затруднительно (почему?), и он мало-помалу исчезаютъ, потому-что у насъ высшее (?) сословіе предано чужеземному и никогда не обратитъ на нихъ своего вниманія’.
Псни Бродзинскаго не вс вошли въ собраніе его сочиненій. Очень многія изъ нихъ растеряны по разнымъ періодическимъ изданіямъ, въ которыхъ своевременно печатались {Такъ напр., мы нашли въ ‘Pam. dla pci piknej’ (Warsz., 1830, tt. I — IV) слдующія псни, неизвстныя ни одному изъ польскихъ біографовъ Бродзинскаго:— съ Сербскаго: ‘Stay kwiaty trzy kochanki’, ‘Kla dziewczyna czarne swoje oczy’ (t. I, стр. 186, 223), ‘Gdybym’si moga w strumyk przeistoczy’ (t. III, стр. 230), съ Чешскаго: ‘Czarne masz oczy o dziewcz moje’, ‘Bya cieka wydptana’ (t. III, стр. 147, 149). Подъ рубрикой: ‘Pieni gminne sowackie na miar naszych Krakowiakw’ напечатано 13 словацкихъ псенъ, изъ которыхъ слдующія не вошли въ собр. соч. Бродзинскаго: ‘Mj Boe ojcze! com ja porobia’, ‘Tdy pjd z domu, tdy powdruj’, ‘Przy drzewianym mocie, tam traweezka ronie’, ‘Za dworem przy stawie dziewica len moczy’, ‘Za naszymi gumny zboe i kapusta’, ‘Kwitnie majeranek przy Halickim mocie’, ‘Jaskueczka w koo kry ju wesoo’ (t. III, стр. 68—70).}. Что касается источниковъ, откуда бралъ Бродзинскій псни, то, кром указанныхъ уже нами печатныхъ изданій, у него были очевидно и нкоторые рукописные сборники {Такъ напр. изъ 7 чешско-моравскихъ псенъ, ‘Magorzata’ взято изъ неизвстнаго намъ рукописнаго сборника. Точно также изъ рукописи взяты псни ‘Obawa’, ‘Modo miniona’, литовскія: ‘Moc spojrzania’, ‘Narzeczona’.}.
Изъ славянскихъ псенъ особенно удачнымъ выборомъ отличаются словацкія (напр. ‘Zapakana’). Русскихъ и малорусскихъ псенъ всхъ вмст 7, но ихъ почти нельзя узнать въ передлк Бродзинскаго. Боле точно переведена только одна псня ‘Zgon komara’, осмивающая, какъ извстно, Козаковъ Дунайской Счи.
Кром славянскихъ псенъ Бродзинскій, по примру Гердера и Челяковскаго, переводилъ народныя псни и другихъ народовъ: греческія, новогреческія, эстонскія, норвежскія, сицилійскія и пр. Что касается перевода, то онъ только тогда чоченъ, когда сдланъ съ нмецкаго подлинника, въ другихъ же переводахъ Бродзинскій допускалъ значительныя измненія.
Могли ли переводы Бродзинскаго и его взгляды на народную поэзію удовлетворить польское общество? Конечно, нтъ. Романтики народности предчувствовали уже великое нравственное и общественное значеніе изученія народа, понимали необходимость этой идеи народности для національнаго самосознанія. Заслугой романтиковъ должно признать ихъ стремленіе искать въ народной жизни ея внутренняго смысла, историческаго и бытового, въ этомъ отношеніи занятія народной поэзіей для нихъ не могли быть только однимъ ‘пріятнымъ развлеченіемъ’. Уже въ 1833 году, въ замчательномъ сборник Вацлава Залсскаго, мы находимъ довольно рзкую критику на Бродзинскаго и его предисловіе. Авторъ удивляется той ‘несмлости’, съ какой Бродзинскій выступаетъ въ своемъ предисловіи: оно ‘— есть какъ-будто большое извиненіе, salva renia, и однако онъ далъ тогда только нкоторыя женскія псни, очень гладко обдланныя и приноровленныя къ такъ называемому высшему вкусу…’ {‘Pieni polskie i ruskie ludu Galicyjskiego….’ Zebra Wacaw z Oleska. We Lwowie, 1833, nakadem Franciszka Pillera, стр. LIV+516.}. Мы думаемъ, всего сказаннаго нами достаточно для того, чтобы признать ничтожнымъ значеніе Бродзинскаго, какъ этнографа. Впрочемъ, его переводы народныхъ псенъ нравились и, быть можетъ, усиливали въ обществ интересъ къ народной поэзіи.

ГЛАВА V.

Педагогическая и ученая дятельность К. Бродзинскаго.

I. Педагогическія етатьи. Повсти и басни. Академическія рчи. II. Ученые труды Бродзинскаго.

I.

Педагогическая и ученая дятельность Бродзинскаго начинается со времени приглашенія его К. Каминскимъ въ преподаватели Жолиборскаго конвикта (1818—1819 гг.). Уже въ 1822 году мы застаемъ его на каедр польской литературы въ Варшавскомъ университет. При всей масс литературныхъ и научныхъ занятій Бродзинскій находилъ время и для обсужденія вопросовъ чисто педагогическихъ {Таковы его статьи: ‘О wdziku naturalnoci’, ‘Uwagi nad ksikami eementarnemi dla pci eskiej’, ‘Listy o literaturze’, Rone myli o kobietach’, дв рчи: ‘Gos do uczniw konwikty XX pijarw w Warszawie’ и ‘O powoaniu modziey akademickiej’. Сюда же слдуетъ отнести и его переводы, имющіе литературно-педагогическій интересъ: ‘О teatrze pod wzgldem mralnym’, ‘O opinii publiczj z Garwego’, а также переводъ Библіи, переработанной для дтскаго возраста Деромомъ.}. Въ самой ранней своей стать ‘О wdziku naturalnoci’ {‘Pam. W.’. 1819, t. XIV, 337—348.} Бродзинскій взываетъ къ естественности и простот. Чтобы быть естественнымъ, ‘наше поведеніе и образъ мыслей должны носить на себ печать нашего характера’. Совтъ: ‘нужно быть такими, какъ вс’ — глубоко возмущаетъ Бродзинскаго. Напротивъ, мы любимъ тхъ людей, которые являются въ своемъ собственномъ вид, и Бродзинскій горячо совтуетъ каждому быть прежде всего самимъ собою. Это правило должно быть въ особенности примняемо къ писателю, ибо ‘le style c’est Thomme’, приводитъ Брозинскій изреченіе Бюффона {О дятельности Бродзинскаго, какъ педагога, кром статьи д-ра П. Хмлвскаго, есть еще очеркъ ‘Kilko sw о dziaalnoci nauczycielskiej K. B—ego’ (‘Bluszcz’ 1882 r., NoNo 13—15).}.
Но не только о воспитаніи молодежи заботился Бродзинскій,— ему принадлежитъ честь поднятія вопроса о женскомъ образованіи {Въ рецензіи по поводу книжки ‘Pamitka po dobrej matce’ онъ указываетъ на громадное общественное значеніе образованія женщинъ и скорбитъ о томъ, что между прекраснымъ поломъ находятъ сбытъ дрянныя изданія во вкус романовъ Жанлисъ, развивающія только наклонность къ приторному сентиментализму и салонности.} и — что еще важне — объ образованіи народномъ. По поводу ‘удачно написаннаго разсказа’: ‘Pielgrzym w Dobromilu’, Бродзинскій восклицаетъ: ‘давно пора нашимъ писателямъ заняться вопросомъ объ образованіи народа’, и предлагаетъ свой проэктъ изданія книгъ для народа подъ надзоромъ Министерства Народнаго Просвщенія. Такія книги, по мннію Бродзинскаго, особенно необходимы въ краяхъ, ‘оторванныхъ’ отъ Царства Польскаго, и главнымъ образомъ въ Пруссіи, гд ‘правительство совершенно не заботится о народномъ образованіи’. Удачный подборъ такихъ книгъ долженъ сослужить большую службу длу сохраненія ‘народнаго языка’ въ этихъ провинціяхъ. Вмст съ Клем. Танской Бродзинскій пробовалъ писать подобнаго рода разсказы и помстилъ въ ея журнал, ‘Rozrywki dla dzieci’ (1824—1828), цлый рядъ разсказовъ для дтей и юношества {Таковы ‘Dziedzic z Jodowa’, ‘Kosy czerwone’, ‘Wizerunki’, ‘Ziemiastwo’, ‘Czowiek i cie’ (изъ Гердера), ‘Sfinx’ (тоже), ‘Modo Abrahama’ и проч. (Pima, t. VIII, 306—328).}. Съ той же цлью написаны имъ дидактическія стихотворенія: ‘Zle i dobre’, ‘Kos’, ‘Praca’, а также 8 басенъ {Вс он были напеч. разновременно на страницахъ ‘Pam. Warsz.’.}. Художественное значеніе этихъ произведеній ничтожно, разсказы скучны, нравственный выводъ пристегнутъ къ фабул крайне искуственно и неумло. Изъ разсказовъ лучшимъ можно признать по гуманности идеи повсть ‘Dziedzic z Jodowa’ {‘Pam. W.’ 1822, No 8, стр. 324.}, въ которой изображенъ злой помщикъ, притснявшій крестьянъ. Когда онъ умеръ, крестьяне усердно заботились объ его сын-сиротк, отдали его въ школу Шаровъ, навщали его за все время пребыванія въ школ. Изъ мальчика вышелъ превосходный помщикъ, сохранившій навсегда признательность къ крестьянамъ. Нравоученіе совтуетъ дтямъ любить крестьянъ потому, ‘что они трудятся на вашихъ родителей, отдаютъ ихъ въ школу и терпятъ страданія ради нихъ’. Почтенный по мысли выводъ, какъ видимъ, связанъ съ фабулой случайнымъ обстоятельствомъ. То же неумнье связать фабулу съ выводомъ сказывается и въ басняхъ Бродзинскаго {‘Koguty’, ‘Kura — Sowa’ (1815), ‘Mrwka i Pszczoa’, ‘Pijany’ (перев). ‘Sosianki’ (1816), ‘Indyk i Sroka’ (1817), ‘Chopiec i Motyl’, ‘Szczygie’ (1823). Эти послднія не подписаны Бродзинскимъ, но повидимому принадлежатъ ему, какъ указалъ на это д-ръ П. Хмлвскій.}. Такъ напр., въ басн ‘Koguty’ мальчикъ заплъ птухомъ, а за: нимъ начали пть и вс птухи деревни до разсвта. Жители объясняютъ, каждый по своему, такое несвоевременное пнье. Одни ждутъ дождя, другіе вдра, втра. Отсюда выводъ:
Takie wanie и nas banie:
Kto co gupcowi powie,,
Wszyscy mu wierz i dalej szerz.
Иногда заключеніе просто неожиданно, а въ одномъ случа даже прямо ненравственно,— только благодаря неумнію автора подобрать соотвтственнный образъ для своей мысли. Въ басн ‘Муравей и Пчела’ трудолюбивый муравей гордится передъ легкомысленной пчелой (!) тмъ, что онъ живетъ только для самого себя и не трудится ни для кого другого. Мораль гласитъ:
Lej wsplnij ni jednego dogadza potrzebie.
Въ другой басн мотылекъ утшаетъ мальчика въ лохмотьяхъ примромъ собственной жизни:
‘I ja wprzd, nilim lata, czogaem nisko’.
Не велико однако утшеніе и летать такъ, какъ мотылекъ! Въ басн ‘Sosienki’ образъ величественной, въ небо взносящейся сосны служитъ Бродзинскому для вывода о необходимости смиренія. Такимъ образомъ, значеніе Бродзинскаго, какъ писателя для дтей, можетъ быть признано весьма относительнымъ.
Гораздо большее значеніе нужно признать за двумя академическими рчами Бродзинскаго {‘Gos do uczniw konwiktu’ и ‘O powoaniu modziey akadamickij’, напеч въ ‘Program popisu publicznego w konwikcie oliborskim’, чит. P. Chmielowski, ‘Studya i szkice’, t. II, стр. 140—141.}, принесшими свою долю пользы учащемуся юношеству. Основная мысль обихъ рчей: ‘non scholae sed vitae discendum’. ‘Въ чистомъ и свтломъ сердц, говоритъ Бродзинскій, пусть горитъ свтъ знанія и науки: будемъ учиться жить въ полномъ смысл этого слова’. Особеннымъ успхомъ пользовалась вторая рчь Бродзинскаго, сказанная въ 1826 г. въ университет {Какъ и всегда, Бродзинскій былъ и въ данномъ случа несамостоятеленъ. Образцами для рчи Бродзинскаго служили: проповдь Яна Кудлича, сказанная въ Вильн въ 1822 году виленской молодежи (чит. ‘Dzieje dobroczynnoci krajowej i zagranicznej’ W. 1824.) и въ особенности ‘Ueber das akademische Studium’ Шеллинга (1803), философская попытка систематизаціи знаній въ род той, какую сдлалъ поздне Огюстъ Контъ (объ этой рчи чит. Р. Chmielowski, Studya, t. II). У Бродзинскаго же мы находимъ рядъ практическихъ совтовъ и соображенія, уясняющія планъ университетскихъ занятій, существующая система которыхъ признавалась имъ вполн цлесообразной.}: она раздавалась потомъ, какъ сообщаетъ г-жа Маррене, всмъ вновь поступавшимъ въ университетъ {W. Marren, ‘К. Brodziski (odbitka z Muzeum, Krak. 1881,— 15 czerwca)’. О ней чит. ‘Atheneum’ Warsz. 1881, t. IV, а также — Крашевскаго въ ‘Bibl. Warsz.’ 1881, 12, стр. 462—469.}. Искать въ педагогическихъ произведеніяхъ Бродзинскаго проведенія какой нибудь опредленной системы нельзя. Совершенно справедливо было уже замчено {Чит. напр. ‘О dziaalnoci nauczycielskij K. B—ego’, ‘Bluszcz’, 1882 г., No 13—15, ср. обстоятельную статью Хмдвскаго въ ‘Encyklop. wyckowawcz.’, t. II, zesz, 4., W. 1881.}, что Бродзинскій руководился необыкновенно счастливой способностью наблюденія, практическимъ смысломъ, а въ своей педагогической дятельности — рдкимъ умньемъ соединять требованія здраваго смысла съ практическими интересами учащейся молоджи, сердечнымъ отношеніемъ къ ней. То-же нужно сказать и относительно данной рчи, хотя для нея и послужила основаніемъ рчь Шеллинга, вполн философскаго характера. Между Шеллингомъ и Бродзинскимъ мы находимъ основное сходство во взглядахъ на характеръ университетской науки вообще. ‘Въ средней школ, говоритъ онъ, (szkoach wojewdzkich) юноша развиваетъ въ себ дары природы и пріобртаетъ фактическія данныя (cognitiones ex datis) историческимъ путемъ, въ университет же онъ восполняетъ эти данныя и свои природныя способности изученіемъ и усвоеніемъ принциповъ науки (cognitiones ex principiis)… Университетъ носитъ свое названіе не потому, что онъ приготовляетъ людей съ универсальнымъ образованіемъ и является въ нкоторомъ род всеучилищемъ, какъ нкоторые неправильно его называютъ, а потому, что обнимая вс знанія, образующія вообще и приготовляющія къ извстному призванію, университетъ даетъ ихъ съ высшей точки зрнія въ тсной взаимной связи всхъ отдльныхъ знаній’ {Эти мысли высказываетъ Шеллингъ въ своей лекціи: ‘Ueber die wissenschaftliche und sittliche Bestimmung der Academien’, здсь мы находимъ высказанную Бродзинскимъ мысль, что науки должны быть трактуемы ‘im Geiste des Allgemeinen’ (чит. ‘Eneyclopedya wychowawcza’, t. II, Warsz. 1883, стр. 305).}. Здсь въ университет молодой человкъ долженъ измнить склонности въ знанія, задатки характера въ опредленный характеръ. По мннію Бродзинскаго не должно итти въ университетъ только ради пріобртенія патента, ярлычка, ради поживы. Но такъ какъ человкъ существо ‘мыслящее, чувствующее и ограниченное’, то и правильное гармоническое образованіе возможно только при развитіи въ трехъ отношеніяхъ: религіозномъ, умственномъ и нравственномъ. Объ отношеніи между религіей, знаніемъ и чувствами Бродзинскій говоритъ очень подробно въ своей рчи, но мы уже достаточно знакомы съ его взглядами и общимъ міровоззрніемъ изъ предыдущихъ главъ. Гораздо большій интересъ представляютъ для насъ практическіе совты, предлагаемые Бродзинскимъ университетской молоджи. Такъ, напр. онъ совтуетъ ей выбирать дополнительные курсы соотвтственно своей спеціальности: по философіи, математик, исторіи или литератур, признаетъ весьма важнымъ изученіе естественныхъ наукъ, между прочимъ и потому, что он благотворно вліяютъ на здоровье (!), хвалитъ обычай, существующій въ нкоторыхъ заграничныхъ университетахъ, заставлять студентовъ всхъ факультетовъ проходить предварительный курсъ по философскому отдленію такъ-же, какъ и правила варшавскаго университета, обязавшія всхъ студентовъ слушаніемъ лекцій по исторіи и литератур, но предостерегаетъ отъ излишняго увлеченія посщеніемъ постороннихъ лекцій. Для успшнаго прохожденія лекцій Бродзинскій рекомендуетъ: 1) аккуратное слушаніе лекцій, 2) размышленіе и чтеніе, 3) устныя и письменныя упражненія. Слушаніе лекцій развиваетъ способность вниманія и пониманія чужихъ мыслей въ систем, но ‘лекція не диктовка и не упражненіе въ скорописи’, и потому Бродзинскій не одобряетъ тхъ ‘борзописцевъ’, которые ловятъ каждое слово профессора, чтобы потомъ дословно ‘отзубрить’ вс на память. Домашнее чтеніе книгъ и матерьяловъ необходимо: ‘кто знаетъ только то, что слышалъ на лекціи, знаетъ слишкомъ мало, пріобртенныя такимъ образомъ свднія такъ же мало интересуютъ студента, какъ люди, о которыхъ онъ слышалъ что-то такое издалека. Очень полезны для умственнаго развитія товарищескіе споры и пріятельскія отношенія со студентами разныхъ факультетовъ. Споры въ кругу товарищей являются школой краснорчія для будущихъ государственныхъ и общественныхъ дятелей’, но многолюдныя сходки, гд только ‘галдятъ’ (piersi zrywaj), совершенно безполезны. Очень полезны письменныя работы: ‘работая въ уединеніи, мы въ тои.е время какъ бы говоримъ публично’, притомъ, имя опредленную цль, мы и читаемъ съ большимъ смысломъ и пользой. Для выработки языка и сильной логики Бродзинскій совтуетъ брать страницу — другую изъ классическаго писателя и пробовать передать е таісъ-же сильно и мтко, какъ въ оригинал, безпрестанно передлывая и поправляя написанное. Въ этомъ же смысл весьма полезны и переводы съ другихъ языковъ: особенно настаиваетъ Бродзинскій на необходимости упражненія и развитія памяти, на что обыкновенно обращаютъ такъ мало вниманія. Точно такъ-же необходимо развивать и другія наши способности: ‘чувство и фантазію’. Въ университетской жизни Бродзинскій настаиваетъ на строгомъ, по принципу, соблюденіи устава, развивающемъ чувство права и законности, и искренне негодуетъ противъ всякихъ обходовъ, заискиванія и окольныхъ путей, къ которымъ иногда прибгаютъ студенты.
Таковы симпатичныя наставленія симпатичнаго профессора, друга юношества, человка искренняго, сердечнаго и благороднаго. Многія правила его не потеряли и въ наше время своего смысла и значенія, и эту рчь скромнаго Бродзинскаго должно признать внцомъ его педагогической дятельности. Если она и не оказала вполн надлежащее вліяніе на умы молоджи, то только потому, что потокъ времени и бурное настроеніе увлекали е въ другую сторону. Тамъ, вдали, открывалась для молодежи устланная теоріями ‘геніальности’ и вдохновенія широкая вольная дорога, неудержимо влекшая молодежь призракомъ личной самостоятельности и политической свободы, съ этой дороги не въ силахъ были совлечь молодежь совты умреннаго Бродзинскаго!

II.

О научной дятельности Бродзинскаго мы скажемъ вкратц. Университетское преподаваніе въ 20-хъ годахъ этого столтія всюду имло нсколько иной характеръ, чмъ въ наше время. Профессора были не только учеными, они являлись въ тоже время и учителями въ элементарномъ значеніи этого слова. Такъ было въ русскихъ университетахъ {Cp. напр. дятельность Мерзлякова, Метлинскаго, Максимовича.}, такъ было и въ Польш. Въ виленскомъ университет славились въ начал 20-хъ годовъ профессора-учителя Боровскій и Гродекъ, соединявшіе теоретическій курсъ исторіи литературы съ практическими занятіями по языку, теоріи прозы, стилистик {О нихъ чит. Odyniec, ‘Wspomnienia z przeszoci’, а также Р. Chmielowski, ‘Kraszewski, zarys biograficzno-literacki’, Kr. 1888 г., стр. 8 и сл., егоже ‘Mickiewicz’, t. I, стр. 140 и сл.},— въ Варшав былъ извстенъ Осинскій {О его голос, дикціи, манер читать и лекціяхъ чит. воспоминанія Войцицкаго: ‘yciorysy znakomitych ludzi’, W. 1849, гл. II, стр. 18—19.’}, лекціи котораго довольно усердно посщалъ и варшавскій ‘beau monde’, любившій громогласную напыщенность и риторику псевдоклассицизма. Лекціи же Бродзинскаго, читавшаго скромнымъ, тихимъ голосомъ, какъ видно изъ воспоминаній Одынца, Войцицкаго и др., почти не привлекали слушателей {Свднія о читанныхъ Бродзинскимъ курскихъ см. въ ‘Index praelectionum… habendarym in univ. Varsoviensi’, 1818—1829 гг.}.
Кром курса литературы и стилистики Бродзинскимъ написано довольно много и другихъ работъ научнаго характера. Такъ, онъ написалъ обширное сочиненіе ‘О Synonimach’, изслдованіе ‘О метрик’, ему принадлежитъ трудъ по упорядоченію польской орографіи {‘Zdanie sprawy deputacyi… przy zoeniu rozpraw i wnioskw, dotyczcych si ustalienia pisowni polskiej (чит. Pima, t. VIII, 225—247).}, статьи ‘О stylu polskiem’ (1824), ‘Myli о jzyku polskiem’, {Pima, t. VIII, 83—214.} ‘O mikoci i wartoci jzyka polskiego’ {Это самая ранняя статья Бродзинскаго, напечатана она въ ‘Pam. Warsz.’ 1816, t. IV, 140 160.}, ‘Listy o polskij literaturze’. Кром того Бродзинскимъ написанъ рядъ статей по теоріи литературы {‘О satyrze’, ‘О idyllii’, ‘О elegii’, ‘О krytyce’, ‘ О dramatyce polskiej’, ‘О tragedyi’, ‘О poezyi lirycznej’, Отрывки: ‘Listy poetyczne’, ‘O epigramacie’, ‘triolet’ и проч.} и по многимъ отдльнымъ вопросамъ исторіи польской литературы {‘O pismach i yciu Beklewskiego’, ‘O romansash historycznych’, ‘O tacach’, ‘Wiadomoci o polskiej literaturze dla francuzw’, ‘O muzeum narodowem czeskiem’, ‘O yciu i pimach Birkowskiego’, ‘ycie jeneraa Sowiskiego’, ‘Obyczaje dawnj Polski’, ‘O yciu i pimach F. Karpiskiego’, ‘O wymowie и dawnych polakw’, ‘O Iozefie Lipiskiem’ и проч.}. Изъ всхъ его многочисленныхъ тру, довъ слдуетъ прежде всего отмтить изслдованіе ‘O Synonimach’, трудъ очень почтенный, не утерявшій своего значенія и до сихъ поръ. По мннію такого знатока польскаго языка, какъ Крашевскій, въ своей работ Бродзинскій ‘обнаруживаетъ необыкновенную способность проникновенія во вс тонкости польской рчи, во вс изгибы языка’ {‘Atheneum’ 1844 r., ‘Swko o K. Brodziskim, стр. 41.}. Трудъ ‘О Synonimach’ можно и теперь еще порекомендовать каждому изучающему польскій языкъ. Другой трудъ Бродзинскаго, курсъ стилистики, имлъ вполн практическую цль: научить студентовъ правильно и изящно выражать свои мысли. Это былъ учебникъ, составленный преимущественно по сочиненію Аделунга и Bliar’а, хотя авторъ пользовался и всми польскими пособіями: Пирамовича, Голянскаго, Э. Словацкаго, Хржановскаго (передлка нмецкой книги Эшенбурга). Курсъ этотъ дошелъ до насъ, вроятно, не въ полномъ вид, потому что въ немъ мы не находимъ никакихъ замчаній о нкоторыхъ видахъ краснорчія: судебномъ, духовномъ, академическомъ, надгробномъ,— планъ лекціи которыхъ былъ найденъ Дмоховскимъ въ бумагахъ Бродзинскаго {Чит. Pisma, t. V, 309.}.
Самый курсъ стилистики изложенъ прекраснымъ языкомъ, ясно и занимательно. Вообще Бродзинскій былъ хорошій стилистъ, въ этомъ согласны вс польскіе критики, начиная съ Дмоховскаго, хотя этотъ послдній и длалъ нкоторыя замчанія насчетъ правильности отдльныхъ выраженій въ язык Бродзинскаго {Чит. ‘Bihliot. Polska’ 1825 r. cp. ‘Bibl. Warsz.’ 1870 r. t. III.}, съ большой похвалой отзывается о немъ и Крашевскій. Но самый лестный отзывъ о язык Бродзинскаго сдланъ Скимборовичемъ въ 1836 г. {‘Przyjaciel ludu’ 1836 г. No 46—48. Онъ говоритъ, ‘Styl Brodziskiego jest nader characterystyczny. czy si w nim mzska sia i wzdzik mikki, jak na posagu Apollina, gdzie przez pene lekkookrgawe zarysy moc i jedno. Zdanie to o stylu Brodziskiego moe komu brzmie jak sprzeczno, а jednak kto uwanie pima jego czyta przyzna t prawd. Owa sia ley w mocnych mylach… w wyraeniach dobitnych i jasnych w niewypracowan&egrave,j zwizoci…’ (No 48).} и такъ, по видимому, понравился всмъ польскимъ критикамъ, что они повторяютъ его въ своихъ статьяхъ безъ всякихъ измненій или съ очень незначительными, не указывая источника заимствованія. Такъ поступилъ Ходьзько {‘Wzmianka o yciu…’ стр. 37.}, Мехержинскій {‘Bibl. Warsz.’ 1859 г., стр. 321.}, Войцицкій {‘yciorysy… 1849, гл. 2-я, а также и въ курс литературы.}, Здановичъ {‘Rys dziejw…’ t. II, 497.} и многіе другіе Но самое крупное произведете Бродзинскаго, которымъ онъ могъ такъ-же гордиться, какъ Карамзинъ своей русской исторіей, это — курсъ критической исторіи польской литературы, первый серьезный трудъ въ польской литератур, требовавшій массы энергіи, огромныхъ знаній и рдкой любви къ отечественной наук. Въ 6—8 лтъ, при масс другихъ занятій, выполнилъ Бродзинскій свою задачу въ условіяхъ крайне неблагопріятныхъ для успшнаго ея окончанія. Ученыхъ работъ и пособій по исторіи польской литературы почти не существовало {Списокъ трудовъ по исторія польской литературы этого времени и ихъ оцнку можно найти въ труд Совинскаго — Здановича: ‘Rys dziejw…’ t. II, 242— 290 и у Эстрейхера въ предисловіи къ его ‘Bibliografja XIX st.’.}. Вс сочиненія по исторіи польской литературы, начиная съ энциклопедіи Красицкаго ‘О rymotworcach’ носили характеръ подробныхъ каталоговъ — библіографій, лишенныхъ всякаго научнаго значенія. Одной изъ лучшихъ еще книгъ является словарь Юшинскаго {Н. Juszyski, ‘Dyctyonarz poetw polskich, w Krakowie’, 1820.}, на который мы находимъ довольно строгую рецензію Бродзинскаго. Въ польской наук царилъ духъ затхлой мертвечины, рутины, преобладало археологическое, нумизматическое направленіе {Объ этомъ можно составить представленіе по Rocznik’амъ’, издаваемымъ при ‘Tow. przyj. nauk.’.}, молоджь неохотно обращалась къ наук, и въ ней безраздльно хозяйничали псевдоклассики. Изъ нихъ наиболе ученый и свдущій Ф. Бентковскій издалъ дйствительно почтенный справочный трудъ библіографическаго характера: ‘Literatura polska’, дополненный нсколько лтъ спустя Ад. Хлендовскимъ и Л. Соболевскимъ {Первыя рецензіи на трудъ Бентковскаго появились однако не въ польской литератур, о чемъ Бентковскій глубоко скорбитъ, а въ литератур нмецкой въ ‘Wiener Allgemeine Literaturzeitung’ 1814 г. No 28, 8 апрля и ‘Hall. Allg. Lit. zeitung, No 72, s. 569 (чит. ‘F. Bentkowski, Literatura Polska 1814 w Warszawie i Wilnie’, t. II, стр. VI).}. Въ книг Бентковскаго мы видимъ первую попытку систематизаціи матерьяла, авторъ длитъ польскую исторію на пять періодовъ: 1-й отъ 964 до 1333 г., 2-й отъ 1333 до 1506, 3-й отъ 1506 до 1602, 4-й отъ 1622 до 1760 г., 5-й отъ раздла Польши до послдняго времени {Чит. Б. Bentkowski, ‘Lit. Polska’, t. I, rozdzia trzeci, стр. 162—176. Уже Майоркевичъ признавалъ такое дленіе неосновательнымъ (чит. Pisma Ad. Majorkiewicza, w 1847 г.).}. Бродзинскій всецло принялъ это дленіе., повторяя Бентковскаго даже въ характеристик каждой эпохи, въ отдльныхъ выраженіяхъ, но прибавляетъ еще періодъ до введенія христіанства, и 5-й, боле основательно, закапчиваетъ годомъ окончательной утраты самостоятельности Польши. Собственно говоря, Бродзинскій длитъ исторію польской литературы на два главныхъ періода: 1-й до времени Станислава Августа, и 2-й отъ Ст. Августа до 20-хъ годовъ XIX в. {Pisma, t. III, 286.}. Первый періодъ онъ разсматриваетъ историческимъ методомъ, къ литератур 2-го періода прилагаетъ критическую и художественную оцнку. Въ прошломъ польскаго народа Бродзинскій видитъ необыкновенную цльность и единство, характеризующія дятельность каждаго гражданина, какой бы девизъ не выбиралъ онъ: серпъ, оружіе или перо. Это, по его мннію, сказывается и въ литератур. Главной заслугой Бродзинскаго слдуетъ признать то, что онъ первый обратилъ вниманіе на тсную связь исторіи польской литературы и западно-европейской и въ этой связи и пытался ее изложить, съ этой цлью Бродзинскій даетъ очеркъ первыхъ вковъ христіанства, горячо оспаривая мнніе, что ‘распространеніе христіанства задержало цивилизацію на 10 вковъ’, говоритъ о причинахъ паденія науки и литературы къ концу IX вка, указываетъ на громадное значеніе рыцарской поэзіи въ XI и XII вкахъ, отмчая достоинства и недостатки средневковой поэзіи {Pisma, t. V, 361—4, 349—376.}, которой онъ не можетъ отказать въ содержательности, добрыхъ намреніяхъ и цляхъ, хотя ей и недоставало ‘художественности вкуса и изящной формы’, недостаткомъ ея Бродзинскій считаетъ преувеличенное представленіе о рыцарской чести и наклонность къ чудесному. Эти чародйства, духи, предразсудки наполняютъ душу безпокойствомъ и страхомъ, приводятъ къ черной меланхоліи и возникаютъ вслдствіи необразованности’,— невольно повторяетъ Бродзинскій мнніе Яна Снядецкаго {Сравни ‘Dzien. Wil.’ 1819, t. I, 12.}. Засимъ Бродзинскій говоритъ о Дант Петрарк, Боккачіо, вкратц касается всеобщей литературы XVII в. и въ XVIII в., изложивъ только французскую литературу, переходитъ къ исторіи польской литературы этого времени. Подробно говорить объ исторіи польской литературы Бродзинскаго мы не станемъ. Въ настоящее время она, конечно, утеряла всякое значеніе. Еще литература боле поздняго времени изложена Бродзинскимъ не безъ достоинствъ, но первый періодъ исторіи литературы, и въ особенности глава о славянахъ, до принятія христіанства весьма слабы. Подъ вліяніемъ Ходаковскаго {Бродзинскій очень часто цитуетъ мннія Ходаковскаго изъ его статьи ‘О sawiansczyznie przed chrzesciastwem’ (‘wiczenia Naukowe’ 1818, т. 2), чит. Pisma, t. III, стр. 136.} и, вроятно, Маевскаго Бродзинскій допускаетъ самыя смлыя гипотезы, пускается въ весьма рискованныя филологическія сближенія и соображенія {Въ миологіи славянъ Бродзинскій видитъ полное сходство съ древнегреческой, языкъ народа, который только въ VI в. получилъ названіе Славянскаго, былъ по мннію Бродзинскаго либо тотъ-же, что у ракійцевъ, либо отъ него происходитъ. Даже больше: Греческій и Славянскій языки это одно и то же. Бакхъ — это Богъ, дерера — crka, mars — отъ корня ‘морить’, Греки — Grai то же, что Kraincy (украинцы!): таковы филологическія изысканія Бродзинскаго.}. Позднйшая исторія литературы обработана съ большимъ знаніемъ и пониманіемъ дла. Вообще Бродзинскій впервые перечиталъ многіе памятники и далъ о нихъ довольно справедливые отзывы {Такъ, онъ первый, по отзыву П. Хмлевскаго, прочиталъ ‘Wizerunek’ Рея, поэмы Одымальскаго, Гавловскаго, раскрылъ передъ нами образъ поэтическаго творчества Кохановскаго, Шимоновича, Зиморовича, Гавинскаго, Красицкаго, Карпинскаго, Князнина, Трембецкаго, Венгерскаго, а его отзывъ о Сам. Твардовскомъ (въ произведеніяхъ котораго онъ указалъ слды романтизма) остается и до сихъ поръ образцомъ обстоятельности (Studya, t. I, стр. 161, Warsz. 1886). Белциковскій хвалитъ Бродзинскаго за разборъ литератури. дятельности Скарги, Сарбвскаго, Опалинскаго и др. (‘Ze studyw…’ W. 1886, 427—459).}, хотя и гршащіе очень часто излишней снисходительностью (напр. о Мольскомъ, Трембецкомъ). Многія сужденія Бродзинскаго повторены позднйшими историками. Такъ, Вишневскій повторилъ сужденія Бродзинскаго объ Оржевскомъ, Войцицкій, Здановичъ — о Реклевскомъ и многихъ др.
Въ оцнк Яна Кохановскаго Бродзинскій обнаруживаетъ художественное чутье. Онъ признаетъ его вполн народнымъ писателемъ {Pisma, t. IV, 36.} и, приводя лучшіе отрывки изъ его ‘Sobtki’, указываетъ дйствительно т псни, въ которыхъ боле поздняя критика нашла слды вліянія народной поэзіи {Именно въ II, III, IV, V, VIII псняхъ. Объ этомъ чит. Р. Chmielowski, ‘Sobtka’, ‘Studya i Szkice’, t. I, 87—120.}, чмъ и доказываетъ свою способность цнить народную поэзію, ему же первому принадлежитъ честь изученія произведеній польскихъ идилликовъ, Шимоновича и Зиморовича, на которыхъ онъ впервые обратилъ вниманіе не только польскаго, но и всего славянскаго міра {‘piew Pietruchy’ былъ переведенъ Челяковскимъ на чешскій языкъ.}.
Такимъ образомъ, заслуги Бродзинскаго въ дл изученія исторіи польской литературы нельзя не признать весьма значительными, и вліяніе его курса могло бы быть даже очень велико, если-бы лекціи его были своевременно изданы, а не лежали въ рукописи около 50 лтъ.

ГЛАВА VI.

Масонскія и мистическія произведенія К. Бродзинскаго.

Бродзинскаго застаемъ мы въ масонской лож уже въ 1815 году, т. е. немедленно посл того, какъ она была возобновлена, къ этому году относятся и первыя масонскія стихотворенія Бродзинскаго {О масонств Бродзинскаго въ польской литератур мы не находимъ никакихъ указаній почти до 70-хъ годовъ. Нкоторыя масонскія стихотворенія были указаны Эстрейхеромъ (‘Bibliografja XIX st.’, t. I, стр. 152), затмъ нсколько небольшихъ отрывковъ изъ стихотвореній масонскаго характера приводитъ Дмоховскій (‘Bibl. Polska’ 1870 г.). Крашевскій въ предисловіи къ Познаней, изд. соч. Бродзинскаго общаетъ масонскія произведенія помстить въ VI т., но мы ихъ и тамъ не находимъ. Самый полный очеркъ принадлежитъ д-ру П. Хмлвскому, который пользовался рукописными матерьялами, собранными Скимборовичемъ. Этотъ очеркъ, помщенный первоначально въ ‘Atheneum’k’, включенъ впослдствіи въ общій очеркъ литературной дятельности Бродзинскаго (‘Studya…’ 111—132). Новыя и довольно важныя данныя о Бродзинскомъ можно найти въ книг Заленскаго: ‘О Masonii w Polsce’, Krakw 1889 г., гд между прочимъ приводятся и новыя масонскія стихотворенія Бродзинскаго. Кром того въ ‘Pam. Warsz.’ 1816—1823 были въ свое время напечатаны стих. ‘Pogrzeb przyjaciela’, ‘Do radoci’ и переводъ съ нм. ‘О towarzystwie wolnych mularzy’ (t. XIX, 79—100).}, числомъ три. Вообще Бродзинскій сразу же длается оффиціальнымъ польскимъ поэтомъ ложи, точно такъ же, какъ для ‘братьевъ’ нмцевъ присяжнымъ поэтомъ былъ Кольбергъ {Zalski, ‘O Masonii w Polsce’, стр. 191.}. 27-го апрля 1815 года былъ выбранъ новый намстникъ ордена, Стан. Потоцкій, а 24-го Іюня (czerwca) въ торжественномъ собраніи ‘братья’ распвали положенные на музыку Ант. Вейнертомъ стихи Бродзинскаго:
Powitaj, o dniu radosny,
Pokojny zesanze Boy,
Przybywasz, jak pord wiosny
Zefir z woniejcej ry.
Поэтъ воспваетъ добродтель, украшенную спокойствіемъ, благожелательствомъ и невинностью {Многія выраженія заимствованы Бродзинскимъ изъ его ‘Pieni rolnikw’, наприм.:
Spokojno wifla z jj czoa…
agodno mieszka jj w oku
А newinno przy jj boku.
Раньше этими выраженіями были описаны прекрасныя пастушки…}, взываетъ къ дружб, которая ‘добудетъ родин правду, навки вгонитъ въ гробъ предразсудки’, стихотвореніе заканчивается похвалой ‘mdroci synu’ — Александру I, покровительства котораго ждетъ орденъ {Это стихотв. впервые сообщено Кс. Заленскимъ (‘О Masonii…’).}.
Второе стихотвореніе написано по случаю именинъ Л. Осинскаго, 25 іюня, съ музыкой Курпинскаго. Это — діалогъ между солистомъ и хоромъ, который начинаетъ похвалой правд:
Kapanko mularzy wita,
W onie wiecznoci poczta,
O prawdo! niech twe natchnienia
Oywi mularskie pienia!
На это намстникъ отвчаетъ:
Tajemna jest twoja brama,
Mdro trzyma w niej pochodnie,
Blask ich zniesie cnota sama,
W proch przed niemi nikn zbrodnie.
Хоръ повторяетъ первый куплетъ, и затмъ одинъ изъ учениковъ обращается къ намстнику ложи, ‘Filaru mdroci’, съ просьбой, чтобы онъ воздалъ хвалу закону. Въ длинной рчи важнымъ тринадцати-сложнымъ стихомъ излагаетъ намстникъ исторію ордена и его блестящую будущность:
‘Свтъ долго спалъ подъ скипетромъ ночи, пока не появилась правда
I z wiatem szybkiem przesza urokiem,
А zym sen przeduajc, jej moc tajemnicza
Wzbudzia mw prawych, godnych jej oblicza.
‘Со всхъ сторонъ сходятся каменщики разныхъ народностей, всюду распространяютъ они свою власть, и сами короли сходятъ на встрчу имъ со своихъ троновъ. Разрушаются города, погибаютъ народы, и только одинъ орденъ, свободный и сильный внутреннимъ согласіемъ, спокойный и скромный, удерживается среди всеобщаго разрушенія.
Zakon pewny w zasadach, w skutkach nieomylny,
Pracuje, jak czas, tajny, nieustanny, silny.
On to kiedy opasze ziemi w acuch zgody,
Z nim od morza do morza uklkn narody.
Намстникъ кончаетъ, и затмъ другой членъ ложи говоритъ о принципахъ масонства и о его заслугахъ. ‘Когда надменность, говоритъ онъ, вознесшись на плечахъ подлости, изгнала изъ людского общества братское единеніе, когда вмсто естественнаго состоянія равенства и согласія наступило раздленіе міра религіями, народностями и сословіями, предразсудки закрыли всмъ глаза, насиліе связало руки лицъ, готовыхъ объяснить человчеству его единство, а человкъ, задавленный, презираемый, мыслилъ и поступалъ по вол другого,— возникъ орденъ тамъ,
…gdzie blask prawdy wieci.
Въ немъ царитъ братская между всми любовь, украшенная всеобщимъ равенствомъ, всеобщее довольство и радость:
Tu w ogniwach braterskich wszyscy sobie bliscy:
Jeden wsparty na wszystkich, а na jednem wszyscy.
Хоръ поетъ славу великому мастеру ордена, П. Рейху, а затмъ второй солистъ, указывая на человческія слабости и предразсудки, говоритъ:
Lecz szszsny, komu w yciu na morzu goryczu
Opiekucza mularstwa gwiazda przewodniczy.
Jazon za runem, Ulisses za Itak dy,
Mularz po gbiach myli za prawdami kry.
Такимъ счастливцемъ, познавшимъ добродтель, является виновникъ торжества Л. Осинскій, котораго П. Рейхъ ввелъ въ ложу еще въ 1806 году.
Все стихотвореніе носитъ не поздравительный, а назидательный характеръ, напоминаетъ о задачахъ масонства и истинныхъ его основахъ: свобод, правд, равенств. Въ томъ же 1815 году написанъ и ‘Pogrzeb przyjaciela’ по случаю смерти ‘великаго дозорцы’, масона Іосифа Орсетима {‘Pam. Warsz.’. 1817, t. VIII, 424. Въ познанскомъ изданіи это стихотвореніе напечатано въ версіи, утратившей слды масонства. Такъ напр. совтъ черпать утшеніе въ масонств въ боле поздней версіи отнесенъ къ религіи, совсмъ нтъ заключительныхъ строкъ.}. Мы уже знаемъ, что въ этомъ стихотвореніи первыя строчки взяты Б-скимъ изъ его юношескаго стихотворенія на смерть товарища. Но кром этого стихотворенія и другое, ‘Duma nad grobem’ (1812—1814), нельзя не признать какъ-бы черновымъ наброскомъ, первымъ очеркомъ боле зрлаго масонскаго стихотворенія. Въ слдующемъ 1816 году Бродзинскій передлалъ ‘An die Freude’ Шиллера (‘Rado’) {Нап. ‘Pam. W.’ t. VI.}, который, какъ извстно, написалъ свой восторженный гимнъ подъ вліяніемъ охватившаго его чувства любви къ Шарлотт, переполненный счастьемъ Шиллеръ признаетъ радость доступной и хорошимъ и дурнымъ людямъ. Бродзинскій, написавшій гимнъ радости по случаю именинъ своего ‘брата’ по лож, морализуетъ: радость доступна, по его мннію, только людямъ добродтельнымъ.
Къ 1817 году относятся четыре масонскихъ стихотворенія Бродзинскаго. Въ первомъ изъ нихъ поэтъ обращается къ великому мастеру ордена, графу Станиславу Потоцкому, который былъ тогда министромъ народнаго просвщенія, и превозноситъ его заслуги въ томъ, что орденъ масоновъ, благодаря его покровительству, сохранилъ въ самую бурную пору ‘цвтущія надежды’. Бродзинскій сравниваетъ графа Потоцкаго съ восходящимъ солнцемъ, которое будитъ людей и зоветъ ихъ къ новымъ трудамъ.
Второе стихотвореніе написано по случаю именинъ Ю. Вильчевскаго {Въ познанскомъ изданіи соч. Бродзинскаго оно озаглавлено: ‘Prawdziwa Wesoo’, id., и въ ‘Pam. Warsz.’ 1821 г. Подлинное заглавіе чит. Р. Chmielowski, ‘Studyа i Szkice…’ стр. 122.} и посвящено развитію мысли, что истинное веселье только
…na czystj skroni
Prawego ma osiedzie.
Третье стихотвореніе, тоже именинное, въ честь Карла Войды, мастера ложи ‘Астрея’, на музыку положено Эльснеромъ {Стихотвореніе впервые сообщено Заленскимъ (‘О Masonii’…. стр. 192) и было записано Крашевскимъ.}. Содержаніе его незначительно. Гораздо боле характерно четвертое стихотвореніе {Тоже впервые сообщено Заленскимъ.}, птое на банкет ордена 25 Іюля 1817. Это, по мннію Кс. Заленскаго,— своего рода credo масонской свободы:
Wiara, wolno i wiato, trzy witynie zote,
W ktrych lud szuka i rozwija cnot.
Но не скоро человкъ объялъ все величіе этихъ принциповъ: вры, свободы и свта. Во имя свободы Римъ обагрилъ кровью весь міръ:
Krwi twe imi po caym Rzym wypisa gobie,
Tobie on lud ujarzmia z poudnia, z pnocy.
Точно такъ-же фанатизмъ возжегъ въ людяхъ ‘адскій огонь’, и только свтъ знанія, не уничтоженный насиліемъ, сохраненный въ ндрахъ масонства, освободитъ человчество.
Поэтъ увщаетъ смертнаго:
…miertelny! pki ycia pki si ci stawa.
Chro si straci trzech dziedzictw: wiata, wiary, prawa.
Масонская дятельность Бродзинскаго не прекращалась и въ слдующіе годы, хотя уже съ 1818 года замчается поворотъ въ польскомъ обществ: съ одной стороны нкоторые желаютъ придать масонскимъ ложамъ революціонно-политическій характеръ, а съ другой, обскурантной, стремятся ихъ окончательно уничтожить. Въ 1818 году Бродзинскій произноситъ рчь, посвященную выясненію принциповъ масонства, какъ онъ ихъ самъ понималъ {Она сохранилась въ матерьялахъ Скимборовича и перепечатана въ отрывкахъ Хмлвскимъ (‘Stndya…’ 124—126).}. Изъ нея мы видимъ, что Бродзинскій понималъ и цнилъ въ масонств почти исключительно его религіозно-нравственную сторону, это не мшало ему однако въ привтственной рчи Длусскому, представителю литовскаго ордена, высказать мысль о соединеніи братскими узами масонства Литвы и Царства Польскаго и видть въ Казимир короля, который правильно ‘разумлъ вс масонскія добродтели не изъ наукъ, а черная изъ глубины сердца’. Молодое поколніе развивало мысль, брошенную Бродзинскимъ, и стремилось къ соединенію Литвы и Польши не только узами масонскими… Въ томъ же 1818 году, въ ма, Бродзинскій говорилъ и другую рчь, не чуждую политик: привтствіе товарищу Костюшки, швейцарцу Цельтнеру, сопровождавшему въ Варшаву смертные останки своего друга {Въ познанскомъ изданіи она сокращена и напечатана безъ всякихъ слдовъ масонскаго происхожденія (ср. Zalski, 211).}. Не смотря на вс эти политическіе намеки, нельзя не признать, что масонскія идеи въ общемъ Бродзинскій дйствительно понимали въ дух той космополитической гуманности, которую проповдовали Шредеръ и Феслеръ, положившіе начало реорганизаціи масонскихъ ложъ и у насъ въ Россіи {А. Н. Пыпинъ, ‘Обществ. движ. при Ал. I’, Спб. 1885, гл. VI.}. Съ цлью устраненія предубжденія противъ масоновъ Бродзинскій перевелъ забавную пьесу Коцебу ‘Wolny Mularz’. Баронъ Гехтъ (щука) желаетъ знать, что такое масонство, и изъ любопытства готовъ даже поступитъ въ ложу, но его смущаетъ мысль о равенств.
….Mam zdanie osobne, говоритъ онъ:
Doktorki i sekretarze, te i tym podobne
Mog by dobrze ludzie….
но называть ихъ своими братьями баронъ не желаетъ, не смотря, на вс увренія молодого графа, что
Mio praw i ludzkoci, czyste obyczaje
To czyni ludzi braci, to szlachetswo daje.
Въ конц концовъ однако баронъ убждается, что
Wolny mularz dla chluby nie prawie o cnocie,
Nigdy nie dba o pozr, kto ma rzecz w istocie,
Stay roztropnych zasad nigdy nie odmieni
I czowieka jedynie jak czowieka ceni.
Съ такою же цлью защиты масонства въ 1821 году Бродзинскій переводитъ нмецкую статью ‘О towarzystwie wolnych mularzy’ (‘Pam. Warsz.’ XIX), заключительныя слова которой такъ опредляютъ цль и значеніе масонскаго ордена: ‘Союзъ масоновъ, это — общество, которое и по своему возникновенію, и въ своемъ дальнйшемъ развитіи тсно связано съ развитіемъ и совершенствованіемъ человчества, это единственный до сихъ поръ союзъ, который посвятилъ себя иде исключительно чистой гуманности, и насколько онъ остается вренъ основнымъ принципамъ масонства, настолько онъ пролагаетъ дорогу всмъ высшимъ и лучшимъ стремленіямъ человчества. Если эти принципы чистыхъ человчныхъ чувствъ, которыя заключаются въ масонств, превратятся подъ вліяніемъ образованія и упражненія въ опредленныя знанія, если сердца братьевъ при помощи взаимнаго поддержанія разгорятся благороднымъ огнемъ, а поступки ихъ будутъ руководимы разумомъ, если усиліями своихъ благородныхъ товарищей союзъ съуметъ подняться на третью степень своего существованія и съуметъ охватить весь міръ въ объятія любви,— общество масоновъ можетъ тогда сдлаться и сдлается союзомъ высшимъ и приносящимъ счастье роду людскому’.
Въ 1822 года русское правительство, какъ извстно, закрыло вс масонскія и мистическія общества, само собою разумется, что и масонская дятельность Бродзинскаго должна была прекратиться.
Довольно положительное масонское міровоззрніе Бродзинсаго къ началу 30-хъ годовъ переходитъ въ особое мистическое настроеніе, возникшее у многихъ польскихъ поэтовъ подъ вліяніемъ тяжелыхъ событій 1830—1831 года, когда душевное равновсіе было окончательно нарушено, и самыя дорогія, завтныя мечты и надежды поляковъ были жестоко попраны суровой дйствительностью. Вра въ свои силы была утеряна, польское общество растратило временно вс лучшія свои силы, реакція и утомленіе явились на смну жизнедятельнаго, бодраго романтизма, встрчая соотвтственный отзвукъ и въ настроеніи европейскаго общества {На сходство новаго мессіоническаго направленія съ реакціоннымъ романтизмомъ указываетъ и авторъ очерка философіи поляковъ въ книг Ибервега-Гейнце (въ перев. Колубовскаго).}. Вра въ провидніе, въ Бога, замняетъ вру въ свои силы и помощь друзей. На этой почв легко создается настроеніе, которое называютъ мессіанизмомъ. Г. Урсинъ справедливо опредляетъ мессіанизмъ, какъ вру въ благодать и любовь Бога, почившую на данномъ народ {Урсинъ (Здховскій) ‘Очерки психологіи слав. племени’, Спб. 1887. Ред. чит. ‘Kraj’ 1888, ‘Kwart. Hist.’ (Франка), ‘В. Евр. Пыпина’.}. Главнымъ представителемъ этого направленія считается Мицкевичъ {Чит. ‘Ksigi pielgrzymstwa polskiego’ (‘Dziea’ Ad. Mickiewicza, t. IV Pary, 1880, 1—58.}, но для насъ не подлежитъ сомннію, что основателемъ этого направленія слдуетъ признать К. Бродзинскаго, въ нкоторыхъ произведеніяхъ котораго мы находимъ вс черты мессіанизма на нсколько лтъ раньше, чмъ появились ‘Ksigi pielgrzymstwa’. Мы знаемъ, какое преувеличенное представленіе имлъ Бродзинскій о своемъ народ и его многочисленныхъ достоинствахъ. Еще въ 1815 году онъ писалъ:
Strudzon stra, Europy wreszcie polak zasn,
Upad, kaganiec wiata pnocy zagasn.
Но если польскій народъ является образцомъ совершенства и невинности, не трудно догадаться, что именно на немъ и должна почить благодать Божія,— и вотъ мы уже въ дебряхъ мессіанизма. Впервые въ 1831 году Бродзинскому пришла мысль сравнить воскресеніе возставшаго народа съ воскресеніемъ Христа. Въ стихотвореніи ‘Na dzie zmartwychwstania Paskiego’ польскій народъ изображенъ страдающимъ по примру Христа:
Chwaa tobie, Chrystie Panie!
Lud, ktry chodzi twym ladem,
Co twoim cierpia przykadem,
Z tob wici zmartwychwstanie! 1).
1) ‘Kur. Polski’, 1831, No 484.
Ta же мысль еще настойчиве звучитъ въ рчи ‘О narodowoci’, сказанной 3-го мая 1831 года. Народъ польскій признается въ ней найболе чистымъ и найболе годнымъ для воспринятія небеснаго огня {‘….Najczystszy do przejcia ognia niewidomego, jaki mu nios’.}, онъ страдаетъ во имя Христово для блага всего человчества. Польскій народъ ‘ философъ по вдохновенію’, онъ — Коперникъ въ мір нравственномъ. Его терновый внокъ замнится внцомъ побды, его предопредленіе — стать на страж общей свободы и независимости, выстрадать ее для человчества среди бури и натиска варваровъ {‘Mowa о narodowoci’, стр. 5, 6 и др.}. Въ другомъ произведеніи, ‘Posanie do braci na wygnaniu’, Бродзинскій идетъ еще дальше въ своемъ мистицизм. Онъ пишетъ, въ дух посланій апостольскихъ, къ эмигрантамъ въ такомъ тон, какъ будто онъ отчасти считаетъ себя вдохновеннымъ самимъ Богомъ, Онъ увщеваетъ ихъ возложить все упованіе свое на Бога, бросить ссоры, партійность, не писать — потому, что и Христосъ немного писалъ: всего одинъ разъ, и то — пальцемъ на песк {Чит. стр. 63.}. Онъ говоритъ имъ: ‘намъ нужно сять любовь, терпніе, отзывчивость, а вы разсеваете куколь, партіи, ненависть. Жизнь Христа — прообразъ жизни и страданій нашего народа’ ради спасенія (т. е. свободы) человчества. ‘Вруйте, что вра Христова возсіяетъ во всей своей огненной чистот черезъ Польшу, а Польша врою спасена будетъ. Рядомъ съ мстами (stacye) страданій Господнихъ будутъ поставлены мста страданій польскаго народа, и рядомъ съ хоруговью ягненка будетъ помщена хоругвь съ польскимъ орломъ’ {Чит. стр. 30, 32, 33, 54 и др.} (!). Между всми событіями священной исторіи и польской Бродзинскій видитъ поразительную аналогію {Ibid. стр. 54.}, и это еще разъ убждаетъ его въ томъ, что неслдуетъ полагаться ни на свои силы, ни на друзей и союзниковъ, которые, какъ мельничный жерновъ, мелютъ для себя муку, а все упованіе нужно возложить на Бога {У Эстрейхера есть еще указаніе на другую статью, очевидно такого же мессіанистическаго характера: ‘Poselstwo z ziemi ucisku do synw jej w rozproszeniu’ P. 1838. Но мы не нашли никакихъ указаній о ней. О нкоторыхъ другихъ произведеніяхъ безспорно того же характера (чит. 1-ю главу, стр. 62), а также о переводахъ изъ Библій мы уже говорили.}.
Буквально вс эти мысли мы находимъ и у Мицкевича либо дословно, либо въ дальнйшемъ ихъ развитіи. Такъ напр., сравненіе польскаго народа съ Коперникомъ дословно повторено Мицкевичемъ въ курс славянской литературы {А. Mickiewicz, ‘Dziea’, W. 1858, t. VI, стр. 10—11.}. Въ особенности же поражаетъ сходство со взглядами Бродзинскаго мысли въ посланіи Мицкевича ‘Ksigi pielgrzymstwa polskiego’. Такимъ образомъ, намъ кажется, не подлежитъ сомннію, что въ основу мессіанизма Мицкевича положены взгляды, не разъ высказанные еще Бродзинскимъ, и на это обстоятельство въ исторіи польской литературы и до сихъ поръ еще не было обращено должнаго вниманія.

ЗАКЛЮЧЕНІЕ.

Подводя итогъ всему сказанному нами о Бродзинскомъ, мы не можемъ не признать, что значеніе дятельности Бродзинскаго въ исторіи польской литературы и общественности довольно велико, но не въ такой степени, какъ думаютъ это многіе польскіе историки, и не въ той области, какую обыкновенно указываютъ. К. Бродзинскій оказалъ гораздо большее вліяніе на польское общество и литера туру, какъ ученый, педагогъ, переводчикъ, а не какъ поэтъ. Вообще въ оцнк значенія литературной дятельности того или другого писателя историки склонны впадать въ ошибки и преувеличенія вслдствіе ложнаго пріема длить живую жизнь на рубрики и главы и искать между выдающимися представителями отдльныхъ періодовъ такой же обязательной преемственной связи, какая существуетъ напр. въ хронологіи царей, папъ и т. д. Но жизнь не логическая формула: она гораздо сложне и не такъ прямолинейна, какъ наши обобщенія, она — постоянное perpetuum, исключающее всякія рубрики и главы, которыя возможны только въ нашей логической дятельности, т или другія общественныя понятія не поглощаютъ никогда общественной жизни цликомъ, новыя не искореняютъ сразу старыхъ, круговоротъ, взаимодйствіе ихъ обусловлены въ жизни общества тмъ, что обыкновенно называютъ consensus communis.
Нельзя привязывать къ отдльнымъ личностямъ весь ходъ исторіи умственнаго и литературнаго развитія извстнаго общества и искать въ этихъ личностяхъ причины цлаго ряда сложныхъ явленій значительной общественной цнности. И если этого нельзя длать относительно самыхъ выдающихся дятелей, то тмъ мене это возможно относительно Бродзинскаго. Если бы еще онъ явился со всми своими идеалами и стремленіями лтъ на десять раньше, въ немъ нельзя было бы не признать личности въ высокой степени незаурядной. Но онъ выступилъ тогда, когда всюду уже чуялось дыханіе новой жизни. Гораздо раньше его началась романтическая дятельность первыхъ восторженныхъ этнографовъ-собирателей въ род Ходаковскаго, одновременно съ Бродзинскимъ и совершенно независимо отъ него развивается группа виленскихъ романтиковъ, глава которыхъ — знаменитый Мицкевичъ — уже черезъ годъ посл появленія ‘Вслава’ (1821) выпускаетъ два тома своихъ романтическихъ произведеній. Также почти независимо отъ Бродзинскаго развивалась и польско-украинская школа писателей, на которой, какъ и на виленскихъ поэтахъ, отразилось отчасти вліяніе и русской литературы (хотя, конечно, на ‘украинцевъ’ боле всего вліяла народная украинская поэзія). Если Бродзинскій писалъ въ 1821 году въ своей поэм ‘О поэзіи’:
Maluj . . . . . . . . . . . .
Ruiny smutne wiadki dawnej duchw chway,
Mogiy, co z ojcyzn synw pogrzebay, и т. д.,
то польско-украинскимъ писателямъ не нужно было выслушивать этихъ совтовъ отъ Бродзинскаго, чтобы создать культъ могилъ. Онъ существовалъ уже въ народной поэзіи, и разъ поэты увлекались ею, обращеніе къ могиламъ было неизбжно, такъ-какъ оно встрчается чуть ли не въ каждой народной псни, полной романтическо-меланхолическихъ воспоминаній о старин. Мальчевскій, Залсскій, Ляхъ Ширма, точно такъ же какъ и Рылевъ, Метлипскій, Гоголь, Шевченко, говорятъ о могилахъ, обращаются къ нимъ, какъ къ нмымъ свидтелямъ давней славы, не по совту того или другого писателя, а подъ непосредственнымъ вліяніемъ романтическаго чувства, возбужденнаго народной поэзіей {Замтимъ кстати, что у Т. Падурры, писавшаго украинскія думы съ 1826 года, на одной изъ первыхъ его думъ ‘Muraszka’ стоитъ въ вид эпиграфа цитата изъ Байроновскаго ‘Путешествія Чайльдъ-Гарольда по славянскимъ землямъ’, которая указываетъ, что интересъ къ могиламъ у польско-украинскихъ писателей могъ быть возбужденъ и англійскимъ поэтомъ. Падурра этотъ отрывокъ переводитъ такъ:
Koy moiyy roskaut,
Jak naszi koti prylaut,
De rosy, de porodyy,
А za szczo i jak skiczyy.
‘Pima’ Tomasza Paurry, Lwiw 1874, стр. 101.}. Что касается Бродзинскаго — и это весьма замчательный фактъ,— то онъ никогда не выполнилъ тхъ совтовъ, которые даетъ въ заключительныхъ строкахъ своей поэму ‘ О поэзіи ‘ и въ статк ‘ О романтизм ‘, потому что для него была еще мало понятна народная и романтическая поэзія. Да и выросъ онъ въ коренной Польш, которой не суждено было играть первенствующей роли въ литературномъ и общественномъ движеніи этой поры. Если критическія произведенія Бродзинскаго и оказывали извстное вліяніе на развитіе и направленіе молодыхъ писателей, то это вліяніе было не исключительное и не безусловное. Оно сочилось струйкой въ общемъ поток многоразличныхъ вліяній и вяній.
Это вліяніе Бродзинскаго совершенно незамтно въ произведеніяхъ Мальчевскаго, Гощинскаго и весьма слабо отразилось даже на Б. Залсскомъ, который еще боле другихъ обязанъ своимъ развитіемъ Бродзинскому. Если пересмотрть вс раннія произведенія Залсскаго, то должно сознаться, что только одно изъ нихъ — самое раннее — навяно поэзіей Бродзинскаго. Мы говоримъ о его ‘Duma о Wacawie’ {‘Dziennik Wileski’ 1819, Lipiec-Grudzie, стр. 526—528.} — произведеніи, написанномъ, очевидно, подъ впечатлніемъ только-что прочитанной въ ‘Pamitnik Naukowy’ ‘Ольдины’ Бродзинскаго. Какъ Бродзинскій назвалъ свое произведеніе ‘галицкой думой’, такъ и Залсскій пишетъ: ‘ze piewu ludu tciejskigo’. Но уже въ этомъ заглавіи нельзя не видть разницы между двумя поэтами: Залсскій называетъ свое произведеніе ‘народнымъ’, Бродзинскій же не ршился еще этого сдлать. По тону и по форм (размру) ‘Duma о Wacawie’ очень близка къ ‘Одьдин’ Бродзинскаго, но въ содержаніи замтна разница. Многія подробности ‘Вацлава’ довольно реальны. Когда Вацлава
w rekruty
Dziedzicz przeznacza strwoony,
Zaraz w kajdany okuty
By do obozu wiedziony,—
мать плачетъ надъ бднымъ Вацлавомъ, какъ надъ покойникомъ. Ея причитанія напоминаютъ причитанія простыхъ деревенскихъ бабъ. Деревенскій бытъ у Залсскаго изображенъ отнюдь не розовыми красками. Правда, Вацлавъ выражается довольно риторически:
Znoniej jest suy krajowi,
Ni akomstwu tyranw,—
тмъ не мене въ его словахъ заключается мысль осужденія тхъ отношеній, которыя установились между паномъ и мужикомъ. На это намекаютъ и послднія строки думы. Вацлава убиваютъ на войн и погребаютъ въ чужомъ сел:
А gdy w wieczorniej tam dobie
Sowik pie nuci wolnoci,
Rolnik zy ronic na grobie
Zgonu chlubnego zazdroci.
Такимъ образомъ уже въ этомъ произведеніи Залсскаго вліяніе Бродзинскаго отразилось главнымъ образомъ только съ вншней сторон. Въ 1820 году Залсскій вмст съ Гощинскимъ прибылъ въ Варшаву, куда влекло всхъ энергичныхъ и талантливыхъ людей того времени. Но Хмлвскій сомнвается, чтобы молодые люди прихали слушать лекціи въ Университет и аккуратно посщали ихъ {Р. Chmielowski, ‘Studyа i szkice’, II, стр. 348: ‘Bohd. Zaleski’.}. У насъ нтъ данныхъ признать и личное вліяніе Бродзинскаго особенно значительнымъ. Даже въ тхъ произведеніяхъ Залсскаго, которыя помщены въ ‘Pamitn. Warsz.’, редактируемомъ Бродзинскимъ, можно видтъ частью подражаніе Шиллеру, частью вліяніе русскаго романтизма и мотивовъ украинской поэзіи. Такъ напр. ‘Lubor’ безспорно навянъ Шиллеромъ и, можетъ быть, даже черезъ посредство Жуковскаго. Во многихъ произведеніяхъ встрчаются имена, хорошо знакомыя русскому романтизму: ‘Ludmia’ (duma z peni ukraiskiej) {Содержаніе сходно съ одноименной балладой Жуковскаго.}, ‘Rusan’ (Nieszczliwa rodzina, duma ukraiska) и т. д. На мотивы изъ малорусской исторіи мы находимъ здсь знаменитую ‘Думу о гетман Косинскомъ’, въ которой не видимъ никакого вліянія Бродзинскаго. Къ тому же лучшія произведенія Залсскаго созданы посл 1825 года, т. е. со времени боле близкаго знакомства его съ знаменитымъ критикомъ-романтикомъ Мавр. Мохнацкимъ. Около этого же времени выступилъ со своими думками на ломанномъ малорусскомъ язык Тимко Падурра, украинецъ по языку и костюму и шляхтичъ по воззрніямъ и воспитанію — онъ воспвалъ, какъ извстно, только историческія событія эпохи до Богдана Хмельницкаго, изображая взаимныя отношенія поляковъ и казаковъ въ самомъ розовомъ свт {Какъ онъ самъ говоритъ, онъ ршился ‘написать исторію Украины въ псняхъ’ (‘Pisma Tom. Padurry’, Lwiw, 1874, предисловіе, стр. IX). О Т. Падурр чит. интересный очеркъ Равитты въ ‘Кіевской Старин’ 1889 г., No 10.}. Нечего говорить, что здсь вліяніе Бродзинскаго тоже не имло мста. Вообще вліяніе Бродзинскаго, какъ поэта, было, по нашему убжденію, весьма невелико, оно ограничивается проповдью идеи народности, но за то политическія и историческія тенденціи Бродзинскаго безспорно вліяли на польское общество,— которое плохо знало родную исторію и не занималось ею, серьезный трудъ при ничтожномъ умственномъ развитіи былъ ему не по силамъ, поэтому, кажется намъ, оно и было падко на т скоросплые выводы и обобщенія, которые удовлетворяли современнымъ потребностямъ историческаго и государственнаго инстинкта и въ то же время, какъ это было напр. въ произведеніяхъ Бродзинскаго, льстили національной гордости. Сентиментально-самодовольные взгляды Бродзинскаго въ этомъ направленіи не могли не имть своего дйствія и до 1830 г., и въ особенности посл революціи, когда вс лучшіе, талантливые и энергичные люди или погибли въ борьб за родину, или принуждены были эмигрировать. Популярность Бродзинскаго и рдкое единодушіе польскихъ критиковъ въ общемъ хор лестныхъ о немъ отзывовъ объясняется, по нашему убжденію, тмъ, что Бродзинскій былъ средній писатель, средняго ума, средняго таланта и, какъ таковой, долженъ былъ пользоваться извстностью въ широкомъ круг посредственности. Въ этомъ смысл изученіе мировоззрнія и литературной дятельности Бродзинскаго иметъ огромное значеніе для характеристики литературныхъ вкусовъ и средняго развитія польскаго общества. Бродзинскій не былъ Іоанномъ Крестителемъ, какъ пышно величаютъ его польскіе критики, но, пожалуй, его можно назвать первымъ подснжникомъ, возвщавшимъ роскошную весну. Какъ самый лучшій выразитель переходной поры, какъ человкъ лично необыкновенно привлекательный и гуманный, Бродзинскій невольно внушаетъ къ себ симпатіи, неутомимый труженикъ, полезный популяризаторъ европейской литературы и критики, онъ заслуживаетъ глубокаго уваженія. Особенно велика заслуга Бродзинскаго въ дл выработки и совершенствованія польскаго языка, и въ этомъ отношеніи его дятельность такъ же почтенна и полезна, какъ и дятельность Линде. И какъ у насъ до свое время романтики считали Карамзина своимъ, такъ и польская молодежь съ уваженіемъ и любовью смотрла на Бродзинскаго и хотя и понимала, что онъ не во всемъ ей сочувствуетъ, все же видла въ немъ своего друга и хотла хотя отчасти признать въ немъ своего руководителя.

ПРИЛОЖЕНІЯ.

‘Opis biegu ycia professorw, nauczycieli szk publicznych w Krlewstwie Polskim’ (Lit. B.).
Автобіографія Бродзинскаго.
‘Mam honor zoy opis ycia mojego, obejmujcy’:
1 — wychowanie,
2— zawd wojskowy,
3— zawd administracyjny,
4— zawd nauczycielki,
5— literacki.
‘Dowodw szlachetswa nie mam innych nad ten, i po zgonie ojca zostawaem pod opiek Forum nobilium w Tarnowie. Otbyem tak zwane szkoy niemieckie normalne, tudzie gimnazyum w Tarnowie. Przez czas pobytu mego w gimnazyum professorowie Parczewski i Szmidt udzielali mi przywatnie nauk i jzykw w szkoach niedawanych, ostatnie zaznajomili mi z literatur niemieck, obadwaj bez adnego wynagrodzenia, za to niech mi tu bdzie wolno wdziczno tym mom wyrazi. Wczenie utraciwszy rodzicw, gdy spadek po nich dozna prawniczego za wikania, od modoci trudiem si wychowaniem dzieci jako sposobem utrzymywania si w szkoach. Za przeoenie w szkoach poezyi Collina otrymaem od rzdu austryackiego stypendyum i miejsce w Instytucie Wiedeskim, ale niedowiadczenie i tschno do jzyka i literatury polskiej nie dozwalay mi korzysta z tej aski mojego rzdu, udaem si do uniw. Krakowskiego, przy ktrym przez ptora roku powicaem si naukom filologicznym i filozoficznym. W roku 1809 gdy wojsko X-twa Warszawskiego weszo do Krakowa, idc za powszechn opini wszedem w sub artylleryi (pieszej) jako ochotnik. Odbyem kampani rossyjsk i niemieck, za Moskw mianowany oficerem, pod Lipskiem wzity byem w niewol а utraciwszy siy i ch do suby wojskowej otrzymaem dane uwolnienie’ {Въ приложеніяхъ къ автобіографіи, гд помщены оправдательные документы, къ И приложено свидтельство: Komissya wojny…. wydaje niniejsze uwolnienie od suby porucznikowi z dawnego puky artylleryi pieszj K. B-emu ktry wszedszy do tego putku w roku 1809 jako ochotnik… 1 Listopada 1812 r. na porucznika drugij klassy (mianowany), odby kampani, w latach 1812—181Б i w tj ostatnij pod Lipskiem wzity by w niewol. Увольненіе было дано по просьб Бродзинскаго отъ 14/24 декабря 1813 года и подписано 30 декабря дивизіон. генераломъ Вельгорскимъ и Раутенштраухомъ (referendarz komitetn wojskowego gr. brygady).}.
Po krtkim odpoczynku na wsi udaem si do Warszawy w celu powicenia si subie publicznej. W r. 1816 po bezpatnem zasugiwaniu si w komis, owiece wyznaczone miaem obowizki zastpcy kancellisty, lecz gdy tu nie miaem innego utrudnienia, jak cige przepisywanie naczysto, prosiem o uwolnienie, ktre otrzymawszy, udaem si do komissyi rzdowej spraw wewntrznych, gdzie dziewi miesicy jako bezpatny adjunkt, а pi jako patny sekretarz w sekcyi administracyjnej zostawaem {Документъ E (стр. 227) гласитъ, что на основаніи просьбы Бродзинскаго объ увольненіи отъ службы ‘Komissya rzdowa spraw wewntrznych i Policyi ..nie moe odmowie wiadectwa, na jakie zasuy K. Brodziski przez zdolno i pracowito, nie mniej Dajlepsze moralne postpowanie w cigu dziewiciomiesicznej bezpatnej aplikacyi а pniej piciomiesicznj patnj funkcyi w sekretaryacie bira komissyi Rz. Spr. Wewn. i Policyi. Свидтельство дано 1816 г. 17 апрля и подписано И. Гославскимъ.}. Gdy w skutek traktatw wiedeskich utworzon by miaa komissya likwidacyjna, trudniem si z wasnej ochoty przez p roku przygotowaniem materyaow do prac tj e komissyi. Pniej mianowany zostaem sekretarzem teje komissyi trzech dworw. Obowizki moje peniem do koca roku 1820, w ktrym te magistratura rozwizan zostaa. Otrzymaem polecenia do wszystkich komissyi rzdowych wzgldem umieszczenia si w stopniu odpowiadajcym, lecz dawniej ju sposobiem si do stanu nauczycielskiego {Удостовреніе комиссіи ликвидаціонной, выданное 7-го февраля 1820 года и подписанное Кс. Любецкимъ, Войцпискимъ, Чижевскимъ, Даревскимъ, гласитъ, что Бродзинскій исполнялъ свои обязанности ‘zdatnie i gorliwie…. toczc (?) przykadn moralno w postpowaniu swojem’.}. W roku 1817 Kamieski prowinczya Pij arski, ktremu z pism niektrych tylko znany byem, zaproponowa mi dawanie lekcyi jzyka i literatury polskiej w konwikcie olibowskim. Obowizki te peniem od r. 1818 do r. 1822 {Свидтельство Каминскаго гласитъ (стр. 229). Na danie… zawiadczam, i… Brodziski… dawa ekeye stylu i literatury polskiej w konwikcie XX. Pijarw olibowskim z wielk pilnoci i wielkim uczniw poytkiem od miesica wrzsnia roku 1818 do koca mie. Lipca roku 1822. Gruntown znajomoci swego przedmiotu, pracowitoci rzadk skromnoci i przykadnosci obyczajw rwno by poytecznym szkolnej modziey we wzgldzie naukowym i moralnym а przeto powszechny и caego zgromadzenia konwictu zjedna sobie szacunek, powszechn mio (23 Sierpuia 1823 г.).}. Rwnie przez cztery lata dawaem dla modziey duchownej w seminaryum Pijarskim nauk wymowy i Poezyi {Въ свидтельств, выданномъ Калинскимъ того же числа къ прежнимъ похваламъ, дословно повтореннымъ прибавлено, что Бродзинскій ‘dawa pikny wzr bogobojaznoci, skromnoci i wszystkich innych cnt chrzesciaskich’. (E., стр. 230).}. Przez, roku 1819/20 dawaem lekcyi literatury w szkole wojewdzkiej Pijarskiej {Въ свидтельств отъ 9-ro ноября (Listopad) 1823 года ректоръ сообщаетъ, что Бродзинскій преподавалъ ‘Z wielkim uczcej si modziey poytkiem, dla ktrej sta si wzorem nauki i cnoty (Подпись заступающаго мсто ректора).}. W roku 1818 otrzymaem od K. Rzd. Spr. Wewn. noininacy na nauczyciela literatury dramatycznej przy tutejszem lionserwatoryum, od ktrego to obowizku dla mych zatrudnie musiaem si wymwi {Изъ свидтельства дирекціи театровъ отъ 28 апрля 1819 года, видно что Бродзинскій состоялъ и секретатемъ театра.}.
W roku 1821 wezwany na professora literatury w liceum warszawskiem z owiadczeniem iby wraz wykada kui’s publiczny i w uniwersitecie. Pniej Kom. Rz. wchodzc w suszno moich w tj mierze przeoe raczya mi wazwa do czytania, kursu historyi krytycznej literatury polskiej w uniwersytecie {Удостовреніе ректора университета Швейковскаго отъ 25 wrzenia 1823 года сообщаетъ, что, ‘wyjwszy punkt wychowania reszta opisu ycia, we wszystkiem sprawdzona i udowodniona nie podlega adnej wtpliwoci.}. W roku 1823 Kom Rz… podtwierdzia sekretarzem. Co do obyczajw i penienia moich obowizkw w zawodzie nauczycielskim odwouj si do wiadectw, doczanych.
Od roku 1816 bezpatnie przez 6 lat peniem obowizki sekretarza teatru narodowego (miaem) w czci powierzon cenzur literack dzie dramatyczych. Kilkanacie dzie teatralnych przez siebie tmaczonych, lub uoonych oddaem do repertuaru sceny narodowej. W r. 1820. ‘Tow. pr. nauk’ wezwao na czonka przybranego, а w r. 1822 na czynnego. Towarzystwu muzyki kocielnej zoyem przeoon przez siebie cz teoretyczn dziea Forkla o muzyce, ktr dla braku funduszu dotd Towarzystwo nie drykuje. Do dziea I. Elsnera cz practyczn, uoyem do Cajetow (?) nauki muzyki w konserwator у urn rwnie pieni do muzyki po kocioach uywane. Od roku 1819 wsplnie z Bentkowskim а od r. 1821 wsplnie z Skrodzkim i Skarbkiem prowadziem redakcy Pam. Warszawskiego. W roku biecym otrzymaem od Komis. Rz. zachcenie do wykoczenia projektowanego wydania przepisw i wzorw wymowy dla szk. Wydaem Dzewic orleask.
Lubo gwnem moim zatrudnieniem jest Historya Literatury polskiej, podaem jednak do druku: Dwa tomy poezyj, Templaryusze, Abutar, Rozp. o pim. klas. i romantycznych, Myli o deniu polskiej litei’atury, o satyrze, o elegii o wpywie nauk na rzd… rozprawa z Herdera. Rozpraw Garwego, Poemat Walt. Skota: Ostatni bard, prcz listw o polskiej literaturze i mych pim w Pamitnikach, Rocznikach To warz. prz. nauk.

30 Sierp. 823.

K. Brodziski.

КОНЕЦЪ.

Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека