Время на прочтение: 9 минут(ы)
Казачья ‘самостийность’, самостоятельность казачьих областей, создание отдельного государства ‘Юго-Восточного союза’, или совсем не подчиненного России, или входящего в федерацию государств, ее образующих, как самостоятельное самоуправляемое целое, неправда ли, как все это дико звучит?
Мы слышим об этом с самой революции. Уже во времена атамана Каледина зародилась мысль об отделении от России и самостоятельной жизни ‘по-своему’, ‘по-казачьему’. Казачья газета, выходящая в Болгарии, в Софии. ‘Казачье слово’ в третьем номере от 30 ноября 1921 года в передовой статье ‘Кто виноват?’ объясняет причины стремления казаков к отделению от России.
Ни в Русских головах, однако, ни в головах настоящих крепких казаков эта мысль не умещается. Ехал, ехал по Воронежским, Тамбовским или Саратовским степям, проехал станцию Чертково, ‘стой!’ — таможня, ‘подавай пропуски, визы, подавай багаж для осмотра’ — ‘юго-восточная республика’… Граница, пограничная стража, засеки, окопы… войска… Тот же Русский язык, та же вера православная, те же обычаи. Русские лица, а все чужое… иностранное, что ли?
Если этнографически и отчасти географически можно понять самостоятельные Финляндию и Грузию — там и граница как-никак может быть установлена, и язык и обычай свой, не похожий на Русский, и вера не та, или этнографически можно признать Эстонию, Латвию, Белоруссию, Польшу, Украину: все-таки и язык, и характер, и обычаи хотя немного, да разнятся от Русских, — то как устроить самостоятельные Казачьи войска, как отделиться от России тем, кто и кровью, и узами родства, и территорией, и верой православной, и славою своею так тесно связан с Россией, что отделить нельзя одних от других. Как выбросить лучшую жемчужину короны Русской, гордость Русского государства!
Казаки в сумбурных степях придонских, в земляных городках, тыном оплетенных, сумели раньше России устроить свою Государственность и горячо и крепко полюбить веру православную и Родину.
В суровой дисциплине воспитанные, с самодержавным атаманом во главе (за малейшее ослушание атаманову приказу — смертная казнь: ‘в куль — да в воду’), казаки любили Россию и стремились все сделать для ее прославления.
Они были самостоятельны в своих набегах, они не признавали и не считались с великим князем Московским тогда, когда слабосильно и неустроенно было Московское княжество, когда границы казачьей вольницы не соприкасались с Московским княжеством и жили на Дону еще не казаки, а ‘сары-аз-маны’, что по-татарски означает ‘мы удалые головы’…
Но, как только начала крепнуть Русь, появился на Москве грозный Царь Иван VI Васильевич, Донское войско спешит слиться с Русью, спешит засвидетельствовать и доказать, что на Дону живут Русские люди, берегущие Государево имя и Государево достояние.
В те отдаленные времена старые казаки, поминая подвиги свои в боях с ‘погаными’, говорили, что они жили и сражались за то, ‘чтобы басурманская вера над нами не посмеялась, чтобы государевой вотчины пяди не поступиться’.
В старой песне, где повествуется о взятии казаками Казани, народный герой Ермак Тимофеевич говорит царю Ивану:
Я разбивал, Государь, бусы корабли,
Бусы корабли не орленые, не клейменые.
Отслужу я, тебе, Государь, службу верную:
Ты позволь мне, Царь, Казань город взять,
А возьму я Казань ровно в три часа.
Да и чем меня будешь жаловать?
А теперича, надежда, православный Царь,
Приношу тебе буйною головушку…
Настало, на Руси Смутное время. Умер последний царь Федор Иоаннович, правил Борис Годунов, являлись Лжедмитрии, поляки подступили под Москву, голод и нестроение были в Московской земле. Казалось, если бы казаки были самостоятельными, что им до того? Divide et impera! Пользуйся незадачей у соседа, громи, грабь его вотчины, усиляй за его счет свою власть и могущество…
В глухих степях, прижатые турками и татарами, сильно ‘жалковали’ казаки нестроению Русскому. Собирался круг войсковой думать ‘думушку все единую’, как вернуть порядок на Руси Великой, как поставить опять царя законного, православного, которого слушались бы люди Русские — и бояре, и смерды, и ратные люди.
Снаряжалось войско в поход на Москву помогать избавляться от неверных, подавить беспорядки, посадить на престол Московский царя законного.
Шел атаман Межаков, личность замечательная, но замолчанная большинством Российских историков (кроме Соловьева), шел с ‘войском Донским’, зипунными рыцарями, на степных лошадях, с копьями самодельными, с верою крепкою с любовью деятельною к Родине — России.
Атаман Межаков шел помогать законному Царю, а нашел под Москвою польских Шляхтичей Сапегу и Лисовского, желавших поставить католика, королевича польского на Московский православный престол, нашел Лжедмитрия II и Василия Шуйского, который с места обозвал казаков ворами и приказал гнать их.
Межаков не уподобился Гнилорыбову, не пошел к тогдашним Савинковым продавать Русских полякам, не стал торговать кровью казачьей за посулы богатства и почести.
Он остался в стороне, разведывая, где же, правда. Сначала он вошел в связь с Авраамием Палицыным и примкнул к Прокопию Ляпунову, потом перешел к Трубецкому. Хитер был Трубецкой, но скоро поняли его простым Русским сердцем казаки.
Был круг войсковой, обсудили казаки своё положение и поняли, что из личных своекорыстных целей работает Трубецкой и тянет сторону поляков. В те времена тоже были ‘партии’, тоже кружились честолюбием вздорные головы и мечтали о власти.
Атаман Межаков, Коломна, Романов и Козлов, Донские ‘делегаты’ явились к Трубецкому и заявили ему: ‘От вашей нелюбви к московскому государству пагуба становится’.
Казаки отказались продолжать работу с Трубецким и перешли к князю Пожарскому. Зипунные рыцари ударили на поляков и погнали их от Москвы.
С той поры пошла в народе поговорка: ‘пришли казаки с Дону — погнали ляхов к дому’…
Дружина князя Пожарского не была сильна воинским духом, была она и ненадежна в политическом отношении, шаталась, не зная куда примкнуть. Казаки дали ей опору, дали крепость не только воинскую, но и политическую. Думали они одинаково — как атаман скажет, так и быть. Атаман Межаков знал одно: без царя Руси не быть, а не быть Руси, не устоять и казакам.
Собрался Земский Собор. Шумели партии, выставляя своих кандидатов, и больше всех волновались люди князя Пожарского, называли его ‘спасителем отечества’ и просили на Московский престол. По-иному мыслил атаман Ме-жаков. Крепки были в его голове первые впечатления прихода к Москве. Помнил хорошо Василия Шуйского и чем приветствовал он казаков. Искали казаки того, кто стал бы выше партии, кто не искал бы ни у кого.
Первый за Михаила Федоровича подал голос никому неизвестный Галицкий дворянин.
Зашумела партия князя Пожарского. Раздались недовольные голоса:
— Кто принес?
— Откуда?
Сошел со своего места атаман Межаков, смело подошел к Пожарскому и подал записку.
С мнением Межакова Пожарскому приходилось считаться. За Межаковым стояла сила — его казаки, готовые драться за то, что он постановит. Дружина Пожарского за Пожарского драться не стала бы, и это Пожарский знал.
— Какое это писание ты подал, атаман? — спросил донского казака Пожарский
— О природном царе Михаиле Федоровиче, — отвечал атаман.
‘Прочетше писание атаманское, бысть у всех согласен и единомыслен совет’, — писал по этому поводу летописец
Русские историки не любят поминать эти события. Для одних они непонятны, другим невыгодно рисовать казаков в истинном их свете. ‘Воры казаки’ соблазнительнее.
Не казаки стремились к самостоятельности, а Московское Царство отрекалось от них, ибо выгоднее было так по соображениям внешней политики.
18 июня 1637 года казаки самовольно взяли Азов. Для московского государства это было событие огромной важности, потому что приближало Москву к морю и к Черноморской и Средиземноморской культуре. С июня по сентябрь 1641 года казаки отстаивали Азов для России. Из 5000 казаков, запершихся в Азове, 3000 было убито, остальные были ранены и спаслись чудом. Вопрос о принятии Азова от казаков обсуждался в Москве на Земском Соборе. Все понимали, что принять Азов значило бы начать воину с турками. А слаба была Русь, ‘измалодушествовались’ ее люди, и Михаил Федорович послал казакам приказ оставить Азов.
В 1643 году послы Московские Милославский и дьяк Лазаревский по наказу Государеву говорили султану Турецкому по поводу Азовских дел: ‘Если Государь ваш велит в один час всех этих воров казаков побить, то Царскому величеству это не будет досадно’…
Поневоле казакам приходилось держаться самостоятельно, вести от себя переговоры с крымцами и турками и посылать в Москву свою ‘Зимовую станицу’ — то есть посольство. Царь тоже сносился с атаманом и казаками как с самостоятельным государством, посылал к ним послов и дарил их своим ‘царским жалованием’ — казною, порохом и сукнами.
Так требовала жизнь. Так было удобнее для внешних дел, чтобы легче было оправдываться в незаконном продвижении границы Московского Государства на восток и на юг, которое делали казаки.
Ермак подарил Царю Ивану Сибирское царство, казак Денежкин ходил на Камчатку, Сибирская и Оренбургская линии медленно, но верно, начиная с императора Петра Великого, продвигались в Центральную Азию и на Дальний Восток. В самые последние времена, перед Японской войной, в Манчжурии у Делантуни образовалась из казаков охранной стражи Китайской восточной дороги станица. Казаки выписали жен и устроились по-своему.
‘Воры казаки’ — так было удобнее вести политику на востоке.
Один знатный китаец Фень-ты-линь в Суйдуне по поводу занятия казаками вр. командуемой мною бригады Кульджи вследствие беспорядков в Китае в 1912 году с горечью и иронией говорил мне, что ‘граница Российского государства лежит на арчаке казачьего седла’.
Доля правды, конечно, была в этом. Казаки стремились приобрести Государю новые земли, поклониться ему новыми царствами и охотно прикидывались, когда то было нужно, самостоятельными, драпировались в одежду ‘воров казаков’ и не обижались на резкие слова послов Московских в иностранной переписке.
Но никогда, на всем протяжении с лишком четырехсотлетнего своего существования, казаки не считали себя и не думали иначе, как неразделенными с Россией. ‘Самостийными’ они были для внешнего пользования. Внутри же понимали государственным умом, что без России им не жить, и никогда себя от нее не отделяли. Это не мешало им говорить: ‘у вас в России’, ‘вы Русские, иногородние, а мы казаки’… ‘у нас на Дону’…
Казаки всегда стремились, однако, сохранить свои старые Русские обычаи, свои ‘вольности’ казачьи. Тяжелая рука Русской власти, стремившейся до такой степени все централизовать, что в Новочеркасске нельзя было поставить на улице фонарей без разрешения из Петербурга, им не нравилась. Они часто поднимались против не в меру старавшихся придавить их ‘вольности’ (не самостоятельность, а именно ‘вольности’) правителей Русских.
Бунтовал при Царе Алексее Михайловиче Разин, гулял по Волге и Каспию, тешился под Астраханью, грабил и жег, ‘тряхнул Москвою’ — это была последняя вспышка вольницы казачьей, не понимавшей новых отношений с крепнущим Русским Государством. Не за самостоятельность войска Донского боролся Разин, а за право жить по-своему, за право ‘гулять’ и тешиться персидскими княжнами. Казаки понимали, что этого больше нельзя. Поймали донские казаки с атаманом Яковлевым Разина, и Яковлев лично предоставил его в Москву на лютую казнь.
Характерно, что Петр Великий, в котором тоже не мало было удали Русской и молодечества, по-своему оценил Разина.
Когда Петр был на Дону и осматривал подступы к Азову, ему сказали, что Разин со своей вольницей гулял и в Азов. Петр вызвал к себе сподвижника Разина, казака Морковкина, и долго расспрашивал его о Разине.
— Жалко, — сказал Государь, — что не умели тогда из Степана Разина сделать великую государству пользу, и жалко, что он не в мое время.
При Петре бунтовал Кондратий Булавин. Булавин отстаивал права казаков на самобытность, боялся, чтобы воеводы царские не стали ‘в регулярство’ казаков писать, отнимать у казаков земли, соляные промыслы и другие угодья и выгоды Дона.
Булавин застрелился, окруженный атаманами, не найдя ни поддержки, ни сочувствия своим стремлениям. Его сподвижник, казак Некрасов, спасаясь от Долгорукого, ушел к турецкому султану.
Прошли века. Некрасовцы устроились в Турецкой земле, не забыли ни Дона, ни старой веры, ни заветов дедов и отцов. Они думали о верности казачьей России и ее Государю. Как Межаков в Смутное время искал законного Государя, так и они его почитали из своего далекого изгнания.
Настало нынешнее, лихолетье. Искусились в нелюбви к России и Государю казачьи верхи, но казаки Некрасовцы остались верны Государю и России.
25 декабря 1920 года донской атаман генерал-лейтенант Богаевский, будучи озабочен наилучшим устройством вывезенных из Крыма донских казаков, отправил члена войскового круга Ф. Т. Попова к казакам Некрасовцам, проживавшим в Турции, с наказом Попову ‘рассказать о нашем горе и просить’ Некрасовцев оказать содействие к размещению казаков в Турции и к отысканию работы для части Донских бежен-цев. Свое письмо генерал-лейтенант Богаевский начал словами: ‘Много лет тому назад ваши деды покинули родную Россию, уходя от преследований жестокой власти. Они хотели сохранить свою веру, свои казачьи обычаи и свободу. И вот уже свыше ста лет живете вы под властью турецких султанов, пользуясь свободой и благоденствием. Турция, с которой столько столетий Россия вела многочисленные войны, оказалась к Вам, Донцы, добрее и сердечнее, чем власть на Родине’…
Я не знаю, что наговорил о казаках Некрасовцах член войскового круга Ф. Т. Попов, но, вероятно, он говорил что-либо о них в нынешнем интеллигентски-либеральном духе, потому что вот что и, главное, как ответили казаки Некрасовцы атаману Богаевскому.
‘Господи Icyce Христе, Сыне Божий, помилуй нас. Аминь’.
‘Отец Атаман вольного Дона’.
‘Получив обращение ваше от 25-го декабря 1920 года за N 170, мы с нетерпением ждали вашего посланника, члена войскового круга Ф. Т. Попова, да так и не дождались. Наши уполномоченные, вернувшись из Цареграда, сообщили, что упомянутый Ф. Т. Попов сделал членам Круга доклад и изобразил и описал нам быт в мрачных и безотрадных карти-нах. Чужое мнение мы уважаем, но против болтовни, могущей повредить вашему войску и нам, мы заявляем свое неудовольствие и считаем действия члена Круга, сообщавшего данные о нас, не быв на месте и их не проверив, не серьезными и не заслуживающими ни уважения, ни внимания’.
‘Вы пишете, что наши деды покинули родную Россию, уходя от преследований жестокой власти. Мы считаем долгом заявить, что всякую власть, законно поставленную, мы считаем от Бога, и жестокостей от неё в России не знали, а ушли от обид своих же братьев казаков, не согласных с нами в церковных упованиях и в большинстве не сочувствовавших нашим взглядам — последнее и заставило наших отцов уйти от зла в сотворение благого. И вот уже свыше двухсот лет мы находим приют в Турции и, живя здесь, сохранив все искания наши, обычаи и веру, продолжаем быть верными сынами церкви Христовой и возносить до небес молитвы о Русском Царе, моля Всевышнего о скорейшей кончине междуцарствия’.
‘Мы, сочувствуя братьям донцам о постигшем их горе и несчастии, готовы придти, чем можем и в силах вам на помощь, но для сего вам надлежит обратиться за разрешением и содействием к союзным Греческому и Английскому Королевствам, как оккупировавшим нами населенный край, для получения права въезда в наши селения’.
‘Да хранит вас и войско Донское Христос Спаситель и да ниспошлет Он России Державного Венценосца, могущего умиротворить и внедрить правду и порядок на Святой Руси’.
‘Для разрешения же общих вопросов и помощи необходимой мы во всякое время готовы и пришлем своих уполномоченных’.
‘Атаман—Настоятель Казаков—Некрасовцев
(православных старообрядцев)
Не о самостоятельности и какой-то фантастической жизни вне России мыслят в крепких головах своих казаки, а о том, чтобы снова ‘явился в России Державный Венценосец, могущий умиротворить и внедрить правду и порядок на Святой Руси’…
Так думают чубатые казачьи головы, когда укутаются одеялом на жесткой беженской койке и когда не могут их дум узнать или подслушать современные Петры Верховенские в лице Харламовых, Парамоновых, Скачковых, Горчуковых, Мельниковых, Бычей, Макаренко и иных ‘бесов’, обложивших прочно донскую и кубанскую власть и казачью общественность.
Думают и не смеют громко сказать те святые слова, которые, осенив себя крестным знамением, смело произнесли протоиерей Иоанн, священник Кондрат, Григории Пронин и диакон Иоанн Лебедев от имени казаков Некрасовцев.
При Екатерине Великой поднимался бессмысленным и беспощадным Русским бунтом Пугачев. Но шел он за царя Петра Федоровича, шел за крестьян, против ‘господ’ и ‘немцев’.
Этими тремя вспышками, прошедшими на протяжении несколько больше ста лет. заканчивается первый период жизни Донского войска, период неустойчивый — когда от ‘воров казаков’ для иностранного обихода и самостоятельности ‘Всевеликого войска Донского’ постепенно переходили к тесному сотрудничеству с Россией и к ‘войску Донскому, знаменитому, нам верно любезному’.
П. Н. Краснов. ‘Казачья самостийность’.
Берлин. Двуглавый орел. 1922, стр. 1- 9.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
