Кавказец, Лермонтов Михаил Юрьевич, Год: 1841
Время на прочтение: 4 минут(ы)
—————————————————————————
Очерк, 1841г
Издательство ‘Правда’. Москва. 1969
Собрание сочинений в четырех томах. Том No 4. Стр. 336-339
OCR: Белов Павел
—————————————————————————
Во-первых, что такое именно кавказец и какие бывают кавказцы?
Кавказец есть существо полурусское, полуазиатское, наклонность к
обычаям восточным берет над ним перевес, но он стыдится ее при посторонних,
то есть при заезжих из России. Ему большею частью от тридцати до сорока пяти
лет, лицо у него загорелое и немного рябоватое, если он не штабс-капитан, то
уж верно майор. Настоящих кавказцев вы находите на Линии, за горами, в
Грузии, они имеют другой оттенок, статские кавказцы редки: они большею
частию неловкое подражание, и если вы между ними встретите настоящего, то
разве только между полковых медиков.
Настоящий кавказец человек удивительный, достойный всякого уважения и
участия. До восемнадцати лет он воспитывался в кадетском корпусе и вышел
оттуда отличным офицером, он потихоньку в классах читал ‘Кавказского
пленника’ и воспламенился страстью к Кавказу. Он с десятью товарищами был
отправлен туда на казенный счет с большими надеждами и маленьким чемоданом.
Он еще в Петербурге сшил себе ахалук, достал мохнатую шапку и черкесскую
плеть на ямщика. Приехав в Ставрополь, он дорого заплатил за дрянной кинжал
и первые дни, пока не надоело, не снимал его ни днем, ни ночью. Наконец, он
явился в свой полк, который расположен на зиму в какой-нибудь станице, тут
влюбился, как следует, в казачку, пока, до экспедиции,
все прекрасно! сколько поэзии! Вот пошли в экспедицию, наш юноша
кидался всюду, где только провизжала одна пуля. Он думает поймать руками
десятка два горцев, ему снятся страшные битвы, реки крови и генеральские
эполеты. Он во сне совершает рыцарские подвиги — мечта, вздор, неприятеля не
видать, схватки редки, и, к его великой печали, горцы не выдерживают штыков,
в плен не сдаются, тела свои уносят. Между тем жары изнурительны летом, а
осенью слякоть и холода. Скучно!Јпромелькнуло пять, шесть лет: все одно и то
же. Он приобретает опытность, становится холодно храбр и смеется над
новичками, которые ‘подставляют лоб без нужды.
Между тем хотя грудь его увешана крестами, а чины нейдут. Он стал
мрачен и молчалив, сидит себе да покуривает из маленькой трубочки, он также
на свободе читает Марлинского и говорит, что очень хорошо, в экспедицию он
больше не напрашивается: старая рана болит! Казачки его не прельщают, он
одно время мечтал о пленной черкешенке, но теперь забыл и эту почти
несбыточную мечту. Зато у него явилась новая страсть, и тут-то он делается
настоящим кавказцем.
Эта страсть родилась вот каким образом: последнее время он подружился с
одним мирным черкесом, стал ездить к нему в аул. Чуждый утонченностей
светской и городской жизни, он полюбил жизнь простую и дикую, не зная
истории России и европейской политики, он пристрастился к поэтическим
преданиям народа воинственного. Он понял вполне нравы и обычаи горцев, узнал
по именам их богатырей, запомнил родословные главных семейств. Знает, какой
князь надежный и какой плут, кто с кем в дружбе и между кем и кем есть
кровь. Он легонько маракует по-татарски, у него завелась шашка, настоящая
гурда, кинжал — старый базалай, пистолет закубанской отделки, отличная
крымская винтовка, которую он сам смазывает, лошадь — чистый шаллох и весь
костюм черкесский, который надевается только в важных случаях и сшит ему в
подарок какой-нибудь дикой княгиней. Страсть его ко всему черкесскому
доходит до невероятия. Он готов целый день толковать с грязным узденем о
дрянной лошади и ржавой винтовке и очень любит посвящать других в таинства
азиатских обычаев.С ним бывали разные казусы предивные, только послушайте.
Когда новичок покупает оружие или лошадь у его приятеля узденя, он только
исподтишка улыбается. О горцах он вот как отзывается: ‘Хороший народ, только
уж такие азиаты! Чеченцы, правда, дрянь, зато уж кабардинцы просто молодцы,
ну есть и между шапсугами народ изрядный, только все с кабардинцами им не
равняться, ни одеться так не сумеют, ни верхом проехать… хотя и чисто
живут, очень чисто!’
Надо иметь предубеждение кавказца, чтобы отыскать что-нибудь чистое в
черкесской сакле.
Опыт долгих походов не научил его изобретательности, свойственной
вообще армейским офицерам, он франтит своей беспечностью и привычкой
переносить неудобства военной жизни, он возит с собой только чайник, и редко
на его бивачном огне варятся щи. Он равно в жар и в холод носит под сюртуком
ахалук на вате и на голове баранью шапку, у него сильное предубежденье
против шинели в пользу бурки, бурка его тога, он в нее драпируется, дождь
льет за воротник, ветер ее раздувает — ничего! бурка, прославленная
Пушкиным, Марлинским и портретом Ермолова, не сходит с его плеча, он спит на
ней и покрывает ею лошадь, он пускается на разные хитрости и пронырства,
чтобы достать настоящую андийскую бурку, особенно белую с черной каймой
внизу, и тогда уже смотрит на других с некоторым презрением. По его словам,
его лошадь скачет удивительно — вдаль! поэтому-то он с вами не захочет
скакаться только на пятнадцать верст. Хотя ему порой служба очень тяжела, но
он поставил себе за правило хвалить кавказскую жизнь, он говорит кому
угодно, что на Кавказе служба очень приятна.
Но годы бегут, кавказцу уже сорок лет, ему хочется домой, и если он не
ранен, то поступает иногда таким образом: во время перестрелки кладет голову
за камень, а ноги выставляет на пенсион, это выражение там освящено обычаем.
Благодетельная пуля попадает в ногу, и он счастлив. Отставка с пенсионом
выходит, он покупает тележку, запрягает в нее пару верховых кляч и
помаленьку пробирается на родину, однако останавливается всегда на почтовых
станциях, чтоб поболтать с проезжающими. Встретив его, вы тотчас отгадаете,
что он на-
стоящий, даже в Воронежской губернии он не снимает кинжала или шашки,
как они его ни беспокоят. Станционный смотритель слушает его с уважением, и
только тут отставной герой позволяет себе прихвастнуть, выдумать небылицу,
на Кавказе он скромен — но ведь кто ж ему в России докажет, что лошадь не
может проскакать одним духом двести верст и что никакое ружье не возьмет на
четыреста сажен в цель? Но увы, большею частию он слагает свои косточки в
земле басурманской. Он женится редко, а если судьба и обременит его
супругой, то он старается перейти в гарнизон и кончает дни свои в
какой-нибудь крепости, где жена предохраняет его от гибельной для русского
человека привычки.
Теперь еще два слова о других кавказцах, ненастоящих. Грузинский
кавказец отличается тем от настоящего, что очень любит кахетинское и широкие
шелковые шаровары. Статский кавказец редко облачается в азиатский костюм, он
кавказец более душою, чем телом: занимается археологическими открытиями,
толкует о пользе торговли с горцами, о средствах к их покорению и
образованию. Послужив там несколько лет, он обыкновенно возвращается в
Россию с чином и красным носом.