Беседуя с ‘Голосом’ о том, что ‘Голос’ получает субсидию, ‘Московские ведомости’ (No 187, 26 августа), отдают должную дань уважения своему непоколебимому мужеству и своему многострадальному подвижничеству. ‘Решившись на публичную деятельность, — говорят они, — мы не отступаем ни перед какою враждой, наши мнения могут быть оспариваемы, наше направление может быть порицаемо, нас не пугает никакая клевета и злословие. Едва ли чье-либо имя подвергалось где-нибудь такому злословию, какому подвергалось наше, мы настолько имеем чувство собственного достоинства, что не можем смущаться этим, но, признаемся, мы не желали бы, чтобы направления противные и враждебные нашему получали ход через правительственную поддержку и чтобы мы подвергались поруганию на счет русского Государственного казначейства’. — Этот величественный стон ‘Московских ведомостей’, это краткое повествование о выдержанных страданиях, эта мужественная готовность выносить удары судьбы и людей, но только не русского Государственного казначейства — поражают меня так глубоко, что я считаю своею священною обязанностью обратиться немедленно ко всем поэтам русской земли, известным и неизвестным, с убедительною просьбою превратить вышеписанные слова ‘Московских ведомостей’ в героическую поэму, заключающую в себе значительное количество песен или рапсодий. Будущая поэма, под заглавием ‘Катковиада’, должна быть написана по следующему плану, который дали сами же ‘Московские ведомости’.
Рапсодия первая. — ‘Московские ведомости’ решаются на публичную деятельность.
Рапс<одия> 2. — ‘Московские ведомости’ не отступают ни перед какою враждою.
Спрашиваю вас, милостивые государыни и господа, разве мы не заткнули бы за пояс старика Гомера и тем более Виргилия и Хераскова, если бы у нас нашелся поэт, способный привести в исполнение предлагаемый мною план? Но кто же, кто возьмется за это великое предприятие, кто достоин сделаться его бессмертным исполнителем? — Есть у нас, конечно, певец ‘Коляски’ г. Майков, есть у нас автор ‘Заметки’ князь Вяземский, есть у нас сочинитель некоторого четверостишия г. Тютчев, есть у нас автор ‘Разлада’ г. Полонский, есть у нас даже г. Алмазов, создатель той идеи, что нигилист уважает корову как дальнюю родственницу, — но каждому из них в отдельности ‘Катковиада’ все-таки приходится не по силам.
Плану моему, по всей вероятности, суждено оставаться невыполненным, но даже и голый остов предполагаемой героической поэмы достаточно свидетельствует о том, как велик и кроток г. Катков, как мелки и злобны враги его, как продолжительны и тягостны его прометеевские страдания и как сильно заблуждается русское Государственное казначейство, подвергая на свой счет жестокому поруганию то, что так покорно и настоятельно выпрашивает себе поощрения и прославления.
При сем удобном случае я напомню читателю, что Чичиков в разговоре с генералом Бетрищевым уже давно описал самыми яркими красками, каким образом дальние родственницы нигилистов просят себе поощрения. ‘Высунет, — говорил Чичиков, — морду и мычит: на, мол, погладь, погладь!’ Надо иметь в груди каменное сердце, чтобы устоять против столь убедительного и трогательного приглашения. Отчего, в самом деле, и не погладить? Нам от этого потери никакой не будет, а дальняя родственница долго будет чувствовать себя гордою, веселою и счастливою, ибо корове свойственно наслаждаться коровьим благополучием и испытывать столь же коровьи страданья и волнения. Нигилист, имея в виду свое дальнее родство, должен относится к коровьему миросозерцанию с невозмутимою кротостью и с благодушною родственною терпимостью.