С. С. Ванеян.
Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь. Том 2. М., ‘Большая Российская энциклопедия’, 1992
Катков М. Н.: биографическая справка, Катков Михаил Никифорович, Год: 1992
Время на прочтение: 24 минут(ы)
КАТКОВ Михаил Никифорович [1(13).2.1818, по др. сведениям — 6(18).11.1817*, Москва — 20.7(1.8).1887, с. Знаменское Подольского у. Моск. губ., похоронен в Алексеев, жен. мон. в Москве], публицист, издатель, критик. Отец — Никифор Вас. (ум. 1823), чиновник Моск. губ. правления, выслуживший личное дворянство. Мать — Варв. Акимовна, урожд. Тулаева (1778—1850),— из дворян, по происхождению — грузинка, после смерти мужа служила гл. надзирательницей (Пассек, с. 288) в Моск. пересыльной тюрьме.
К. учился в Преображенском сиротском уч-ще (1829—30), около года в 1-й моск. г-зии, затем в пансионе М. Г. Павлова (1831—34, подробнее см.: Россиев П. А., К. биографии К.— РА, 1909, кн. 3). Окончил словесное отд. филос. ф-та Моск. ун-та (1834—38) с отличием. В ун-те перевел соч. О. Демишеля ‘История средних веков’ (М., 1836), редактировал изд. лекций И. И. Давыдова ‘Чтения о словесности’ (М., 1837—38). В 1837 примкнул к кружку Н. В. Станкевича. По словам В. Г. Белинского, общение с К. дало его развитию ‘сильный толчок’ в момент, когда ‘дух утомился отвлеченностию и жаждал сближения с действительностью’, а К. ‘сколько мог, удовлетворил этой жажде Гегелем’ (XI, 272). Печататься начал в ‘Моск. наблюдателе’: пер. статьи Г. Т. Рётшера ‘О филос. критике худож. произведения’ (1838, май, кн. 1, июнь, кн. 1—2), где пропагандировалась эстетика Гегеля, со вступит, ст. К. о значении филос. взгляда на произв. иск-ва, а также его стихотв. пер. из У. Шекспира (сцены из ‘Ромео и Юлии’ — 1838, июнь, кн. 1, 1839, янв., полностью — ‘Пантеон’, 1841, ч. 1, кн. 1, подробнее см.: Шекспир и рус. культура, М.—Л., 1965, с. 395—98) и Г. Гейне (1838, май, кн. 2, 1839, янв.— март).
В 1839 К. переехал в Петербург, сотрудничал в ‘Отеч. зап.’, где также опубл. пер. из Гейне ( 1839, No 6, 7, 11, 1840, No 1), И. В. Гёте (1840, No 12), Ф. Рюккерта (1839, No 7, 1840, No 10), Ф. Купера (1840, No 8, 9, отд. изд.— СПб., 1841), а с сент. 1839 по май 1840 вел библ. отдел (список публикаций К. см. в кн.: Кулешов). Критич. статьи и рец. (1839, No 6, 7, 11, 1840, No 4), по словам А. Д. Галахова, отличались ‘предпочтением умозрения эмпиризму и синтетическим способом изложения — от общих основ к частным выводам’ (ИВ, 1888, No 1, с. 100). Наиб. значит. из статей К. в ‘Отеч. зап.’ — ‘Соч. в стихах и прозе графини С. Ф. Толстой’ (1840, No 10).
Прослеживая в ней движение человеческого духа и сетуя, что ‘большая часть из нас буйно разорвала свою связь со вселенною’ (слова Станкевича), К. различал в целостности мира мужское и женское начало, что соответственно определяет мужское поэтич. творчество (‘способность открывать в тайном ощущении… общее’, с. 31) и женское (свободное излияние души).
Образцом последнего, по мнению К., являются стихи Сарры Толстой, девушки, пораженной недугом и умершей в 17 лет (К. был знаком с ней и давал ей уроки). В статье заметно влияние не только Гегеля, но и Ф. Э. Бенеке, а также ‘Крейслерианы’ Э. Т. А. Гофмана: ‘Глядя на мир, как он есть,— писал К.,— скорее станешь… мистиком, чем нигилистом: мы окружены повсюду чудесами’ (с. 17).
Постоянный предмет критики К.— ‘голоса с того света’: классический ‘покойный XVIII век’, в лице, в частности, М. А. Дмитриева (ОЗ, 1840, No 3, с. 13), и ‘нелепообразный, неумытый и небритый романтизм’, к-рый должен был кончиться с приходом Пушкина.
К. не видел смысла в публикации тех произв. прошлого, к-рые целиком обусловлены своим временем и потому не воспринимаются непосредственно как произв. иск-ва и лишь разгадываются в процессе изучения (напр., ‘Похвала глупости’ Эразма Роттердамского) (1840, No 5, с. 27). Различая истинную ‘поэзию творящей фантазии’ и произведения ‘воображения, копирующего действительность’ (в частности, беллетристика), К. выделял элементы, чуждые лит-ре вообще,— рассуждение и поучение,— и сетовал, что романы превратились в ‘складочный магазин всего умственного достояния автора’, образцовый, с его т. з., романист — Поль де Кок, ‘Гомер гризеток и добрый малый’ (1840, No 2, с. 60, 65).
Летом—осенью 1840 К. постепенно расходится с Белинским. Ещё недавно видевший в К. ‘великую надежду науки и рус. литры’ (XI, 509), высоко ценивший его роль в ж-ле (‘…’Отеч. зап.’ издаются трудами трех только человек — Краевского, Каткова и меня’ — XI, 557), Белинский начинает ощущать чужеродность К. ‘нашему кругу’ (XII, 12). Охлаждение Белинского к другу наметилось перед отъездом последнего за границу, когда к личным обидам присоединились первые признаки увлечения К. поздним Шеллингом (см.: Белинский, XI, 376—412, 553).
Летом 1840 произошла ссора К. с М. А. Бакуниным, к-рый неуместно вмешался в отношения К. и М. Л. Огарёвой, назначенная дуэль (об этом см.: Анненков, с. 175) перенесена была в Берлин, куда К. собирался с широкими планами завершения образования. Благодаря усилиям П. В. Анненкова, ссора была улажена. Побывав в Бельгии и Франции, К. в течение полутора лет слушал лекции в Берлин, ун-те, где испытал влияние ‘философии откровения’ Шеллинга, в доме к-рого был принят. По свидетельству Ф. Боденштедта, был увлечен дочерью философа, но ‘не допустил у себя развития страсти’ (см.: Копылов А., Боденштедт и К.— PB, 1889, No 8, с. 254). Прислал в ‘Отеч. зап.’ статьи ‘Германская лит-ра’ (1841, No 3, 5, 6), ‘Первая лекция Шеллинга в Берлине’ (1842, No 2). Следя из-за границы за полемикой ‘Отеч. зап.’ с М. П. Погодиным и С. П. Шевырёвым, советовал в письмах А. А. Краевскому ‘…давать отвод этому глупому русопетскому направлению… показывать, что в Европе жизнь не сохнет и не гниет…’ (см.: Неведенский, с. 82).
В письме из Германии к брату Мефодию (еще до лекций Шеллинга) высказывает свои филос. убеждения (своего рода нравственно-прагматич. синтез диалектики Гегеля и ‘философии тождества’ Шеллинга): ‘Венец философии и всякого развития, начало и конец Вселенной есть личность, абсолютная субъективность’, ‘тут оканчивается и все конечное, тут все богатство и прошедшего и будущего, тут бесконечность, тут бессмертие, тут Бог и в Боге — мы…’. Диалектика приводит через деятельное усилие личности к ‘живому созерцанию’, к-рое К. противопоставляет ‘интеллектуальному созерцанию’ Шеллинга, не охватывающему содержания, одновременно К. указывает, что и гегельянцы ‘застряли в одной форме, формальничают и ворочают категориями, а в сущности выходит мыльный пузырь’ (PB, 1897, No 8, с. 160—63).
Привезенный К. из Берлина (янв. 1843) ‘рукописный фолиант’ Шеллинга заинтересовал Ал-дра И. Тургенева, обратившего на ‘редкого молодого человека’ внимание П. А. Вяземского (в письме Тургенева от 15 февр. 1843 упоминается и похвала Шеллинга в адрес К.—ОА, IV, 215—16). Старые друзья не приняли К., ‘покинувшего святое знамя’ гегельянства и не приклонившегося перед ‘божественными именами’ Б. Бауэра, Л. Фейербаха, Ж. Санд (см. письмо К. от 23 февр. 1843 В. А. Елагину в кн.: Кулешов, с. 29). Тогда же произошло сближение К. со славянофилами (он посещал салон А. П. Елагиной, в доме А. С. Хомякова читал свои соч.— см. его письмо А. Н. Попову: РА, 1888, кн. 2, с. 480) и окончательный разрыв с Белинским, к-рый видел теперь в К. ‘Хлестакова в немецком вкусе’ (XII, 131, 140). Некрое время К. жил в Петербурге в ожидании места в Мин-ве внутр. дел, но по совету С. Г. Строганова избирает науч. карьеру (см.: ‘Материалы для жизнеописания К.’ — PB, 1897, No 8, с. 171, а также письмо К. к Попову от 20 февр. 1843 — РА, 1888, кн. 2).
В 1845 К. защитил магистер. дис. ‘Об элементах и формах славяно-рус. языка’ (М., 1845). В доброжелат. отзывах А. Е. Студитского (‘Москв.’, 1845, No 5—6, с. 218—40), Галахова (ОЗ, 1845, No 8, с. 61—64), П. А. Плетнёва (‘Совр.’, 1845, т. 39, с. 309—10) отмечался эмпирич. характер работы. В том же году при содействии Строганова определен адъюнктом на кафедре философии Моск. ун-та (лекции К. по философии ‘начинали уже сильно интересовать студентов…’ — Феоктистов, с. 88). В ун-те в 1847 произошло знакомство К. с П. М. Леонтьевым, ставшим его ближайшим другом на всю жизнь. В 1849 К. вынужден был оставить кафедру философии (по новым правилам эту дисциплину должны были преподавать профессора богословия). По совету Строганова хлопочет о месте цензора, втайне надеясь ‘спасти нашу бедную моск. лит-ру’ (см. письма К. к Попову от 20 окт. и 1 нояб. 1850 — РА, 1888, кн. 2, с. 491—93). В 1851 получил место редактора ун-тской газ. ‘Моск. ведомости’ с одновременным назначением чиновником особых поручений при Мин-ве нар. просвещения.
Будучи женихом Елизаветы Делоне, дочери известного врача, славившейся своей красотой и образованностью, внезапно охладел к ней (‘разглядел наконец ее кокетство’, по сообщению П. И. Бартенева,— ЦГАЛИ, ф. 46, оп. 1, No 602) и в 1852 женился на дочери П. И. Шаликова Софье (по словам Феоктистова, ‘была дурна собой’ и отличалась ‘образцовой глупостью’),— брак, изумивший близких К., к-рый, по предположению Ф. И. Тютчева, ‘хотел свой ум посадить на диету’ (Феоктистов, с. 87).
Газета при К., оставаясь информационной, без права печатать полит. статьи, стала шире освещать науч. жизнь. К. привлек к сотрудничеству видных учёных — Т. Н. Грановского, С. М. Соловьёва, поместил в ней и свои статьи: ‘Столетний юбилей Моск. ун-та’ (1855, 15—20 янв., отд. изд.— М., 1855), ‘Несколько слов о М. С. Щепкине’ (1855, 29 нояб.), некролог Грановскому (1855, 6 окт.). Публикация в ‘Моск. вед.’ ст. проф. К. Ф. Рулье ‘Об отношении животных к внешним условиям’ (1852, No 4) с сочувственным разбором теории Ч. Дарвина вызвала недовольство цензуры. В вынужденных ‘Объяснениях…’ К. высказал свой взгляд на науч. знание: оно подчиняется не требующей доказательств Божественной истине и служит опорой для постоянно ‘колеблющейся мысли человека’ (РА, 1895, No 5, с. 133).
В 1851 и 1853 в ‘Пропилеях’ опубл. ‘Очерки древнейшего периода греч. философии’, задуманные как докт. дис. (отд. изд.— М., 1853, положит. рец.: ОЗ, 1854, No 3, отрицат. рец.: В. И. Лебедев — ‘Москв.’, 1854, No 10, с. 47, ответ К.: там же, No 18, с. 57—122, Н. Г. Чернышевский — ‘Совр.’, 1855, No5). В духе герменевтики, постулируя историю философии как самостоятельную филос. дисциплину, К. ставит задачу из ‘ист. предания’ выделить ‘общий тон сознания’, в к-ром и находится ‘существ. смысл, душа забытого…’. На ист. и филол. материале он пытается реконструировать ‘первоначальный период’ греч. миросозерцания, ‘общее, родовое проявление мысли’, стремится представить др.-греч. философию как систему, к-рая содержала в себе ‘возможность всего будущего великого обособления и разнообразия’ (с. 3). Для формирования полит. взглядов К., всю жизнь боровшегося с ‘идеологией’ как системой отвлеченных, не связанных с жизнью ‘принципов’, важен вывод, что ‘пифагореизм есть единств, в Греции пример того, как доктрина организует особенное общество в обществе и действует с характером религиозно-полит, силы’ (с. 11). Позже С. Н. Трубецкой оценил работу К. как произв. ‘весьма незначительное, бессвязное и фантастическое’ (этот отзыв В. С. Соловьев назвал ‘слишком беспощадным’ — Собр. соч., т. 6, СПб., [1903], с. 267), отметив, что лучшие страницы К. посвятил защите софистов, в к-рых находил близкое ему соотношение между политикой и философией (Трубецкой С. Н., Метафизика в Древней Греции, М., 1890, с. 167, 406). К сер. 50-х гг. филос. позиции К. смещаются в сторону франц. позитивизма (см. его письмо к Попову от 23 июля 1846—РА, 1888, кн. 2, с. 484) и далее — к англ. эмпиризму, что во взаимодействии с православной этикой стало основой для полит. доктрины К. С 1860-х гг. исходный филос. принцип К.— ‘действительность’ как источник ‘законов’, в т. ч. и политических, к-рые, подобно природным законам, не устанавливаются, а ‘открываются’. Об-во К. отождествлял с ‘народом’, носителем ‘силы’ (воли), и оно, как подчеркивал К. в письме Александру II, руководствуется не идеями, а интересами (‘Былое’, 1917, No 4, с. 6). Индивидуальность человека для К. теперь — продукт опыта в соединении с ‘действительными стихиями его жизни’, т. е. с тем, что ‘выработалось из глубины его природы, а не наложено на него… сверху’. Приобретя окончат, устойчивость, метафизич. установки К. стали действительной ‘философской подкладкой’ (В. С. Соловьёв) его общественной деятельности, но никогда более не проявлялись в собственной философской форме, что позволило сделать парадоксальный вывод, будто ‘в период своей публицистической деятельности в 50—60-х гг. К. оказывается врагом всякой философии’ (Чижевский Д., Гегель в России, П., 1939, с. 219).
В 1856 К. оставил ‘Моск. вед.’ и с группой моск. либералов (А. В. Станкевич, Е. Ф. Корш, П. Н. Кудрявцев, П. М. Леонтьев) предпринял издание двухнедельного ж. ‘Рус. вест.’, став его редактором.
Во 2-й пол. 50-х — нач. 60-х гг. ‘Рус. вест.’ — один из ведущих лит. и обществ.-полит. ж-лов. Обществ, настроения ‘эпохи великих реформ’ отразились в публикации на его страницах ‘Губернских очерков’ M. E. Салтыкова-Щедрина (1856—57), произв. П. И. Мельникова-Печерского, Марко Вовчок, публицистич. очерков С. С. Громеки. В лит. разделе помещаются произв. Е. Тур, М. Л. Михайлова, Н. Кохановской, А. Н. Плещеева, В. С. Курочкина, К. К. Павловой, А. А. Фета, Ф. И. Тютчева, А. Н. Майкова, С. Т. Аксакова, И. А. Гончарова и др. В ж-ле были опубл. исследование Ф. И. Буслаева ‘Рус. богатырский эпос’ (1862), ‘Из дорожного дневника, веденного за границей’ и ‘Занятия Пушкина’ (1862) Я. К. Грота, ‘Древняя рус. лит-ра’ И. Е. Забелина (1857), ‘География и статистика России и смежных стран Азии’ И. К. Бабста (1857), ‘Мат-лы для истории рус. просвещения и лит-ры’ M. H. Лонгинова (1858—60), ‘Ист. письма’ С. M. Соловьёва (1858—59), исследования Б. Н. Чичерина о сельской общине, работы Т. И. Филиппова, П. Д. Юркевича. К 1860 относится неудачный опыт сотрудничества в ж-ле А. А. Григорьева (Григорьев А. А., Восп., M., 1988, с. 310, 418).
Явно программное значение К. придавал своей ст. ‘Пушкин’ (1856, No 1, 2, 3, с сокр. переизд. в 1982, рец.: Н. Г. Чернышевский — ‘Совр.’, 1856, No 2), с к-рой он выступил в разгар дискуссии о ‘пушкинском’ и ‘гоголевском’ направлениях в лит-ре. По мысли К., иск-во имеет своею ‘внутреннею целью’ познание истины: ‘Поэзия… есть познающая мысль, направленная на все то, что неподвластно отвлеченному мышлению’, ‘…нечто необходимое в общей экономии человеческого духа’ (No 1, с. 165—66). Полезно же оно (К. обращается к ‘суровым искателям пользы’, явно имея в виду ст. Н. Г. Чернышевского ‘Пушкин’, 1855) лишь в той мере, в какой удовлетворяет ‘внутреннему закону своего существования’ (No 2, с. 310), согласно К., выражение ‘искусство для искусства’ толкуют превратно, когда полагают, что художник ‘должен иметь своею целью только изящество исполнения’, не заботясь о содержании своих произв. (там же, с. 315). Развивая высказанную ранее и одним из первых в рус. критике мысль о том, что Пушкин — ‘поэт не одной какой-нибудь эпохи, а поэт целого человечества’ (предисл. ‘От переводчика’ к пер. ст. К. А. Фарнхагена фон Энзе ‘Сочинения А. Пушкина’ — ОЗ, 1839, No 5, прил., с. 4), К. считал, что ‘гением его завершен ряд славных усилий, к-рые дали русскому слову силу всемирную’ (PB, 1856, No 2, с. 322). По мнению К., Пушкин был ‘поэт мгновения. Его дар состоял в изображении отдельных состояний души, отдельных положений жизни’ (No 3, с. 291). Проза же Пушкина, по мнению критика, неудачна,— ‘суха’ и лишена связности, виной тому ‘недостаточное развитие умственных и нравственных интересов в общественном сознании, к-рого органом был Пушкин’ (там же, с. 294).
Осенью 1857 разногласия среди учредителей ‘Рус. вест.’ привели к расколу редакции: ж-л перешел в руки П. М. Леонтьева и К., к-рый, являясь редактором, стал ведущим автором ‘Совр. летописи’ — обществ.-полит. отдела ‘Рус. вест.’. Его обществ, взгляды были близки в эти годы либерализму и выражались, в частности, в полемике со славянофилами о будущем сельской общины и о предполагавшихся реформах: см., напр., ‘Изобличит, письма’ (PB, 1857, No 7, 8, 10, 1858, No 22—24) Байбороды (коллективный псевд. К., Леонтьева и, возможно, Ф. М. Дмитриева) или публикации К. в разделе ‘Крестьянский вопрос’ (PB, 1858, No 5—7, 14), в ред. заметке отмечалось: ‘полезно давать гласность и таким мнениям, к-рые проистекают из ошибочных или односторонних воззрений, ибо, пока они не выскажутся, общественное мнение не будет вполне свободно от них’ (No 5, с. 3). К. указывал, что независимо от частных воззрений на реформы гл. целью их должна быть ‘гражданская полноправность крестьянина’ (No 5, с. 4) и ‘освобождение труда от неблагоприятных условий, делающих человека вялым и беззаботным’ (No 6, с. 130). В ст. ‘Рус. сельская община’ (PB, 1858, No 17) К. говорил о ‘нелепости и вреде общинного владения’ (в к-ром как славянофилы, так и революционные демократы видели будущее России) и вместе с тем о необходимости сохранить общину в целях соединения фактического личного владения крестьян землей и юридической общинной собственности на землю.
Поездка в Англию в 1859 дала возможность К. детально изучить особенности англ. обществ, строя. В Лондоне с целью основания совм. газеты (неосуществившейся) встречается с А. И. Герценом, давним моск. знакомым. В центре ‘Полит, обозрений’ ‘Совр. летописи’ — ‘воспитанная вековою свободою’ Англия как эталон разумного сочетания консерватизма и прогресса, где и крайние радикалы действуют в духе ‘коренных начал’ гос. устройства, к-рое есть не ‘конституция на бумаге’, но ‘жизнь и природа в своем развитии’ (PB, 1858, No 12, с. 383). Англ. право К. считал классич. институтом современности, достойным изучения наравне с римским правом и применения на рос. почве. В ст. ‘Выборное начало’ (1860, No 6) обрисовал принципы возможного демокр. переустройства об-ва: разделение властей (законодательная, судебная, исполнительная) для ‘высших инстанций’, выборность органов местного самоуправления, допуск к управлению ими представителей образованных сословий, как единственно способных нести ответственность перед всем об-вом (см. также ст. ‘Невладеющие классы и мировая юстиция’ — PB, 1860, No 12).
В марте 1861, в связи с подготовкой закона о печати, по инициативе Чернышевского в доме К. состоялось собрание столичных издателей, на к-ром была принята ‘Записка рус. литераторов’ правительству, автором к-рой был К. (см.: Лемке, Эпоха, с. 57, текст ‘Записки’ — с. 59—82). В том же году (с этого времени ‘Совр. летопись’ выходила еженедельно как прил. к ‘Рус. вест.’) К. с удовлетворением отмечал, что ‘начало свободы’ перестало быть ‘грозою’ и ‘пугалом’ для правительства и становится, наконец, ‘началом консервативным’ в истинном и лучшем смысле слова (‘Совр. летопись’, 1861, No 1, с. 14) , в духе этого ‘начала’ в ‘Совр. летописи’ появляются сочувственные заметки К. о суде присяжных (1861, No 45), о новом ун-тском уставе ( 1862, No 50—52) и др.
Вместе с тем, постепенно отходя от либерализма, К. занимает все более категорическую позицию в полемике с ‘Современником’, ‘смущавшим’ рус. умы новомодными идеями, в т. ч. материализмом: ‘Старые боги и новые боги’ (1861, No 1), ‘Наш язык и что такое свистуны’ (1861, No 3), ‘Одного поля ягоды’ (No 5), ‘По поводу ‘полемич. красот’ в ‘Современнике» (No 6), ‘Виды на entente cordiale с ‘Современником» (No 7) и т. д. Острота и направленность полемики К. были тотчас поняты и отмечены читателями. ‘Везде у него ‘Свисток’, в каждом факте нашей лит-ры он видит ‘Свисток’, в истории тоже, даже на будущность России имеет, по его мнению, ужасное влияние ‘Свисток’!’ — иронизировал Ф. М. Достоевский (XIX, 107). В заключившей полемику ‘Заметке для издателей ‘Колокола» (‘Совр. летопись’, 1862, No 23) К. обвинил Герцена (до этой публ. его имя было в рус. печати под запретом) в преступной полит. пропаганде и совращении рус. молодежи, утверждая, что сила Герцена — в бессилии и мертвенности российской обществ, жизни.
После публикации в ‘Рус. вест.’ романа И. С. Тургенева ‘Отцы и дети’ (1862) К. в ст. ‘Роман Тургенева и его критики’ (1862, No 5) и ее продолжении ‘О нашем нигилизме по поводу романа Тургенева’ (1862, No 7) высказался об отечественных ‘отрицателях’, утверждая, что нигилизм вопреки мнению его апологетов есть ‘отрицательный догматизм’, со своими идолами и ‘сектаторством’. ‘Отрицательное направление есть своего рода религия,— религия опрокинутая, исполненная внутреннего противоречия и бессмыслицы, но тем не менее религия, к-рая может иметь своих учителей и фанатиков’ (No 7, с. 408). Как обществ, болезнь нигилизм возможен в любую эпоху, в современной же России, к несчастью, особенно, т. к. ‘силы цивилизации’ в ней слишком слабы и неразвиты. К. предостерегал в то же время от стеснения и преследования нигилистов, чтобы болезнь, затаившись, не перешла затем в хронич. форму.
В ст. ‘К какой принадлежим мы партии?’ (PB, 1862, No 2) К. сформулировал свое понимание ‘охранительного начала’: прогресс есть ‘улучшение на основании существующего’, ‘истинным предметом хранения’ являются не ‘формы’, а сами ‘зиждительные начала человеческой жизни’ и дать им ‘соответствующее положение’ и значит совершить преобразования.
Общая концепция гос-ва развивается К. не без влияния учения митрополита Филарета (Дроздова), видевшего в гос-ве органическое начало (об интересе К. к Филарету см.: РА, 1907, No 12, с. 548, там же перепечатана ст. К. о нем из ‘Моск. вед.’, 1867, No 172). Понимая ист. развитие гос-ва как процесс концентрации ‘власти’, в результате к-рого об-во освобождается от ее бремени, К. позднее увидит в гос. устройстве России завершение этого процесса: ‘В России есть только одна воля, к-рая имеет право сказать ‘я — закон’. Перед нею 70 миллионов преклоняются как один человек. Она есть источник всякого права, всякой власти и всякого движения в гос. жизни. Она есть народная святыня… Народ верит, что сердце Царево в руке Божией. Она заколеблется, колеблется и падает всё’ (МВед, 1866, 22 июля). Нар. представительство возможно только в форме ‘общественного мнения’ и не должно быть ‘замешано с характером власти’. Для К. верховная власть не тождественна власти гос-ва, правительство, как и все об-во, склонно отпадать от монаршей воли и противоречить ей. И нравственно, и метафизически оправданно только личное служение монарху как воплощению власти народа, что и осуществлял К. в своей публиц. деятельности. Отсюда оппозиция ко многим социальным институтам, отличающая теорию власти К. от близкой ему славянофильской, хотя Ю. Ф. Самарин полагал, что она ‘почти буквально’ выписана из статей К. С. Аксакова (Самарин Ю. Ф., Соч., т. 1, М., 1900, с. 273).
Благодаря, двум докладным запискам на имя министра нар. просвещения Е. П. Ковалевского о цензуре К. привлек внимание Александра II, после ознакомления с рядом передовых статей ‘Совр. летописи’ удостоившего его в 1862 высочайшей аудиенции. К. получил поддержку императора и доступ в правительств, сферы.
В 1862, несмотря на возражения Б. Н. Чичерина, при поддержке Совета Моск. ун-та (К. предложил высокую арендную плату) было удовлетворено ходатайство К. о передаче ему и П. М. Леонтьеву в аренду газ. ‘Моск. вед.’ (подробно см.: Чичерин, с. 78— 81). С 1863 К. стал редактором газеты, автором большинства ее передовых статей. Деятельность К.— редактора и публициста — сосредоточилась в ‘Моск. вед.’ и ‘Совр. летописи’, к-рая в 1863—71 была воскресным прил. к ‘Моск. вед.’. Дела по ж. ‘Рус. вест.’ К. передоверил Н. А. Любимову, оставив за собой контроль и право решающего голоса. Выдавая шесть передовых в неделю для ‘Моск. вед.’, К. был не в состоянии обеспечить ‘Рус. вест.’ своей публицистикой — и с 1863 ж-л выходил без полит. обозрений.
Позиция К. во время Польского восстания 1863—64 получила большой резонанс в Зап. Европе (статьи К., опубл. в ‘Моск. вед.’, были в дальнейшем изданы в кн.: Собр. статей по польскому вопросу… 1863 год, в. 1—2, 1864 год, в. 3, М., 1887). По словам рус. посланника в Париже бар. А. Ф. Будберга, К. ‘давал всему тон’: в посольстве гос. корреспонденции читали после ‘Моск. вед.’, ‘предпочитая оригинал копии’ (Феоктистов, с. 64, 65). Детальный анализ позиции сторон, непримиримость оценок, основанных на безусловном предпочтении национальных интересов рус. народа, гос. целостности России (‘вопрос о Польше всегда был вопросом о России’ — в. 1, с. 23), сочетались с одновременным признанием, что ‘владение Царством Польским совсем не радость для России, а … злая необходимость’ (с. 27). Будучи уверен, что ‘уступить польскому патриотизму в его претензиях значит подписать смертный приговор рус. народу’ (с. 29), К. указывал на рев. радикализм руководителей восстания (‘вожди-якобинцы’) ,социальную односторонность их требований (‘польский патриотизм… вовсе не понятен польским крестьянам’ — в. 3, с. 49), агрессивный национализм, использование ‘герценизма’ как идейного оружия,— все это требовало, по его убеждению, ответных насильственных мер. Схожая позиция у И. С. Аксакова, говорившего о ‘демократическом терроре’, от к-рого необходимо защищать крестьянство (см.: Аксаков И. С., Соч., т. 3, М., 1886, с. 23). (О контактах ‘Земли и воли’ с польск. революционерами, об их отношении к деятельности К.— рассматривалась возможность его убийства — см.: ЛН, т. 87, с. 364, 379, 395.)
Польское восстание не изменило взгляды К. на перспективы развития России в целом. Борьба с мятежом, по мнению К.,— путь к реформам, в первую очередь в крестьянском вопросе, решение к-рого подрывало позиции рев. шляхты и магнатов, особенно в Зап. крае.
Публицистика К. сделалась реальной полит. силой, к к-рой не могли не прислушиваться правительств, круги. Добиваясь союза с одними обществ, деятелями (П. А. Вяземский, А. М. Горчаков, Тютчев), К. вступал в борьбу с другими. Конфронтация с министром внутр. дел П. А. Валуевым привела в 1866 после трех предупреждений (к-рые К. отказывался публиковать) к закрытию ‘Моск. вед.’ на два месяца. Личное вмешательство Александра II и подрыв позиции Валуева (в результате покушения Д. В. Каракозова) спасли газету (см.: Любимов, с. 343—44). При этом К. старался остаться независимым от влияния к.-л. гос. лица, что доказывает, в частности, отказ от сотрудничества с M. H. Муравьёвым (другом К.), пред. следственной комиссии по делу Каракозова (см. переписку К. и Муравьёва: PB, 1897, No 8). Еще более открытая вражда с министром нар. просвещения А. В. Головниным вылилась в правительств, скандал, когда К. разоблачил инспирированность им статей барона Ф. И. Фиркса (Шедо-Феротти). Приверженность политике русификации Зап. края и поддержка прокрестьянских мер Муравьёва, направленных против польских магнатов, привели в дальнейшем к конфронтации К. с официальной примирительной политикой преемника Муравьёва — А. Л. Потапова, что вызвало правительств, предостережение газете К. от 8 янв. 1870, сделанное по инициативе шефа жандармов П. А. Шувалова, оно было косвенным ударом по воен. министру Д. А. Милютину, к-рого поддерживал К. (о его отношениях с правительством подробнее см.: Чернуха, с. 151—97). К. утверждает, что ‘во всех отправлениях гос. и обществ, жизни присутствует враждебное начало, к-рое действует как отрава’, и что правительство может быть преградой между верховной властью и народом*. Гос. деятели видели в К. ‘опасного сожителя’ (по словам Феоктистова), ясно понимая его цель — сделать правительство ответственным перед прессой. В целом К.— ‘публицист не столько газетный, сколько государственный’ (В. Г. Авсеенко) — имел все основания утверждать в письме к Александру III (февр. 1884), что его ‘газета была … органом государственной деятельности. В ней не просто отражались дела, в ней многие дела делались’ (‘Былое’, 1917, No 4, с. 21).
Все реформы в области нар. просвещения начиная с 1860-х гг. исходили от К., к-рый видел в них средство противодействия нигилизму. И позже он отстаивал в образовании ‘классицизм’ (в противоположность рев.-демокр. ‘реализму’): религ. просвещение, изучение древних языков — ‘общего наследия всего цивилизованного человечества’ — и математики (сб. ‘Наша учебная реформа’, М., 1890, с. 122). В 1867 основал и возглавил в Москве Лицей (известный как Катков-ский) с целью на практике доказать преимущества ‘классицизма’, поддерживал жен. классич. образование, особенно в г-зии С. Н. Фишер (‘О жен. образовании’, М., 1897). В 1871 мин. нар. просвещения гр. Д. А. Толстой провел под руководством К. уч. реформу. Серьезные издержки в ее осуществлении (отсутствие рус. учителей древних языков, чрезмерная сосредоточенность на грамматике, запрещение поступления в ун-т из реальных уч-щ, крайние строгости на экзаменах) вызвали болезненную реакцию не только в либеральных кругах рус. об-ва, хотя именно оттуда исходили гл. обвинения в насаждении ‘греко-римского крепостного права’ (М. М. Стасюлевич). Так, М. П. Погодин утверждал, что ‘…рус. ум не немецкий… Молодые люди, утомляясь, бросают и идут в нигилисты’ (цит. по: Леонтьев К. Н., Моя лит. судьба.— ЛН, т. 22—24, с. 442). Достоевский отметил: ‘За насаждение великой мысли спасибо Каткову и покойному Леонтьеву, ну а за применение мысли нельзя похвалить. Ввели дубиной’ (ЛН, т. 83, с. 668), по его мнению, одного классич. европ. образования недостаточно для России.
С кон. 70-х гг. К. относится к проводимым реформам все более осторожно, наблюдая распространение в обновленном об-ве социалистич. идей: ‘На смену безбородым социалистам идут двенадцатилетние коммунисты. Это нравственная проказа во втором поколении…’ (МВед, 1871, 27 нояб.). Все же и в 70-е гг. К. полагал, что для борьбы с социалистами и их теориями достаточно презрения зрелых людей (МВед, 1876, 11 июня). Идеи К. положили начало традиции критики рус. нигилизма (ср. близкие идеи у Н. П. Гилярова-Платонова в его кн. ‘Откуда нигилизм?’, М., 1904). Опасность К. видел в оторванности интеллигенции от устоев и традиций рус. жизни, враждебности единому со своим царем народу (МВед, 1869, 12 дек., 1878, 6, 28 апр., 1879, 17 июня, 1880, 6 февр.). Произв. Н. А. Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Г. И. Успенского, Ф. М. Решетникова, беллетристов-народников обвинялись изданиями К. в ‘очернительстве’, третировались как нечто низменное, не имеющее отношения к подлинному иск-ву (см., напр.: Авсеенко В. Г., Нужна ли нам лит-ра? — PB, 1873, No 5). К. явился инициатором идеи ‘антинигилистич. романа’, призванного развенчать кумиров рев. демократии (произв. Авсеенко, Б. М. Маркевича, Д. В. Аверкиева и др. ‘моск. беллетристов’) .
После отделения от ж-ла ‘Совр. летописи’ ‘Рус. вест.’ приобрел относит, нейтральность, привлекавшую в него ряд крупных писателей. Почти вся рус. классич. лит-ра того времени была напечатана в ‘Рус. вест.’. И. С. Тургенев, ряд произв. к-рого, в т.ч. ром. ‘Накануне’ (1860), ‘Отцы и дети’ (1862), ‘Дым’ (1867), были опубл. в ‘Рус. вест.’, так объяснил Герцену свои ‘отношения с Катковым’ (письмо от 22 мая 1867) : ‘…Помещаю я свои вещи не в ‘Моск. вед.’ — эдакой беды со мной, надеюсь, никогда не случится, а в ‘Рус. вест.’, к-рый не что иное как сб-к, и никакого полит. колорита не имеет, а в теперешнее время ‘Рус. вест.’ есть единств, ж-л, к-рый читается публикой — и к-рый платит’ (Письма, VI, 252).
Начало сотрудничества Л.Н. Толстого с К. ознаменовалось конфликтом. В 1857 К. счел нарушением обязательства по отношению к ‘Рус. вест.’ последующее согласие Толстого работать только для ‘Современника’ (см.: Толстой, XLVII, 382—83). Позднее К. способствовал изданию ж-ла Толстого ‘Ясная Поляна’ (Толстой, LX, 395—96, 411—12). В 1863 Толстой опубл. в ‘Рус. вест.’ (No 1) пов. ‘Казаки’, в 1865—69 — ‘Войну и мир’ и в 1875—77— ‘Анну Каренину’ (см.: Толстой, LXII, 128—29). Эпилог последнего романа К. потребовал изменить, не согласившись с содержавшейся в нем критикой деятельности Славян, к-та, на отказ Толстого К. ответил заметкой-уведомлением о невозможности печатания эпилога, сопроводив ее лаконичным (и пренебрежительным) пересказом его содержания (PB, 1877, No 5, с. 472). По сведениям С. А. Толстой, Толстой уведомил К. телеграммой, что прекращает с ним все отношения (Толстой, LXII, 329—32).
Похоже развивались и отношения с Н. С. Лесковым: преданный сотрудник ‘Рус. вест.’ (и протеже К. по службе) в 60-е и нач. 70-х гг. (в 1872—73 опубл. ‘Запечатленный ангел’ и ‘Соборяне’), Лесков постепенно расходится с К., к-рый решительно отверг ‘Очарованного странника’ (см.: Горелов А. А., Н. С. Лесков и нар. культура, Л., 1988, с. 184—87). После напечатания в 1874 первой части ‘Захудалого рода’ К., имея в виду опять же полит. мотивы, пришел к выводу, что ‘этот человек не наш’. Лесков, ощущая зависимость своего творчества от личности К. (‘я мог трудиться только с этим человеком’ — из письма И. С. Аксакову от 23 апр. 1875 — Лесков, X, 396), с особой остротой воспринимал, по его мнению, присущее К. равнодушие к рус. худож. литре. Разойдясь с К. ‘вежливо, но твердо и навсегда’ (Лесков, XI, 509), Лесков довел конфронтацию с ним до крайних пределов в предназначавшемся для ‘Нов. времени’ некрологе-памфлете ‘На смерть M. H. Каткова’, выдвинув против ‘московского Талейрана’ обвинение в ‘классицизме, разгроме Польши, франко-русском союзе’ и утверждая, что деятельность К. враждебна именно рус. самодержавной государственности (общий тезис и либеральных оппонентов К.). Уже набранный, некролог был рассыпан по распоряжению А. С. Суворина, назвавшего его ‘сумасшедшей вещью’ (‘Звенья’, т. 3—4, М.—Л., 1934, с. 897).
Достоевский, выступив во ‘Времени’ непримиримым и ядовитейшим противником К. (памфлеты ‘Образцы чистосердечия’, ‘Лит. истерика’, ст. ‘Книжность и грамотность’, подробнее о полемике с К. см.: Достоевский, XIX, 292—98, 330—34), стал в дальнейшем ведущим сотрудником ‘Рус. вест.’, опубл. в нем почти все свои романы, за исключением ‘Подростка’, по финансовым соображениям отданного Некрасову (см.: Достоевская, с. 282—84). В конце жизни Достоевский — единомышленник К. (‘передовые ‘Моск. вед.’ читаю с наслаждением. Они производят глубокое впечатление’ — письмо Любимову от 15 февр. 1880—Достоевский, XXX, кн. 1, 150). Солидарен был Достоевский с К. на пушкинских торжествах, возмущенный поведением Тургенева и либералов. Именно в ‘Моск. вед.’ опубл. ‘Пушкинская речь’ Достоевского. Столь возмущавшие других авторов поправки и замечания К. к напечатанным в ‘Рус. вест.’ произв. Достоевским воспринимаются не только как цензурные, но и как эстетические требования и по большей части учитываются им: более антинигилистич. окраску приобретает роман ‘Преступление и наказание’, опускается глава ‘У Тихона’ в романе ‘Бесы’. Автором ‘Рус. вест.’ был и К. Н. Леонтьев, напечатавший в ж-ле, помимо многочисл. рассказов, цикл повестей ‘Восп. Одиссея Полихронидаса, загорского грека’ (1875—82), ст. ‘Панславизм на Афоне’ (1873), ‘Отец Климент’ (1879) и др. В ж-ле сотрудничали К. П. Победоносцев, И. Д. Делянов, Е. M. Феоктистов, А. И. Георгиевский.
С переходом народников к тактике террора на рубеже 70—80-х гг. усиливаются вражда К. против либеральной интеллигенции, критика пореформенных полит. институтов, всех ‘легальных служителей крамолы’, после третьего покушения на царя 1 апр. 1879 К. требовал репрессивных мер против террористов и установления диктаторской власти (МВед, 1880, 8, 14 февр.). Новое осмысление событий 1863—64 связано было для К. с убийством императора 1 марта 1881, ответственность за к-рое он возложил не столько на ‘ничтожную кучку ошалелых мальчишек’, сколько на об-во в целом, к-рое, ‘гоняясь за разными видами либерализма, не понимая сущности свободы, попало в … духовное рабство’ (МВед, 1881, 10 марта).
Слишком мягкая политика Александра II, по мнению К., бывшая реакцией на то время, когда сурово и грозно господствовало ‘начало государственное’ (эпоха Николая I), привела фактически к упразднению власти: ‘были правительственные лица, но правительства не было… политика заменялась личной интригой’ (МВед, 1882, 2 марта). К. указывал на реальную опасность нелегальных организаций: ‘По мере того как ослабляется действие законной власти, нарождаются дикие власти… вместо явного правительства появляются тайные’ (МВед, 1881, 3 марта). Вина общества и либеральной интеллигенции в том, что они превратились в ‘панургово стадо, бегущее на всякий свист, покорное всякому хлысту, мыслителей без смысла, ученых без науки, политиков без национальности, жрецов и поклонников всякого обмана’ (МВед, 1881, 20 мая). К. утверждал, что Россия уже находится в революции (хотя и ‘поддельной’), почвой для к-рой стал прежний либеральный режим (там же). Считая, что прежнее пр-во ограничилось полумерами, К. требовал усиления гос. начала, ибо ‘обеспечение свободы есть главная цель гос-ва’ (МВед, 1882, 5 сент.).
По поводу Манифеста Александра III от 29 апр. 1881, в к-ром провозглашался жесткий курс гос. политики, К. с нескрываемым удовлетворением писал: ‘Теперь мы можем вздохнуть свободно. Конец малодушию… Как манны небесной народное чувство ждало этого царственного слова. В нем наше спасение: оно возвращает русскому народу русского царя самодержавного’ (МВед, 1881, 30 апр.). Убежденный в том, что парламентарные системы (‘управление, происходящее из выборов’) антидемократичны (т. к. ‘результат выборов всегда есть дело партии, разве либерально отдавать часть населения в управление другой?’), он пересматривает свое отношение к сложившейся при Александре II административной и правовой системе.
Радуясь тому, что ‘правительство возвращается’, позднее К. ‘разочаровался в возможности этого победного шествия’ (Феоктистов, с. 225). Постепенно его отношения с властями приобретали характер открытой конфронтации: нападки на министра юстиции Д. Н. Набокова привели к отставке последнего, за ‘нежности к земству’ досталось Сенату, за ‘игры в парламент’ — Гос. Совету. Отношений с К. опасался и К. П. Победоносцев (см. в кн.: К. П. Победоносцев и его корреспонденты, т. 1, М., 1923, с. 348). Использование К. секретной информации в борьбе с Мин-вом иностр. дел (к-рое К. называл ‘иностранным мин-вом рус. дел’, имея в виду его прогерманскую ориентацию) вызвало резкое неудовольствие Александра III, приказавшего вынести предупреждение ‘Моск. вед.’ за ‘проникнутую безграничным презрением’ передовую статью в номере от 8 марта за 1887 (‘…К. забывается и играет роль какого-то диктатора’). Победоносцеву удалось убедить императора, что публичное предупреждение К. может быть расценено в Европе как ‘поворот нашей политики’ (Феоктистов, с. 253).
Произведенный за выслугу лет в 1856 в стат. советники, К. в 1882 награжден чином тайного советника (дочь его стала фрейлиной императрицы).
Принципиальная внепартийность К., вражда к ‘идеологии’, группировкам и лагерям рос. полит. и обществ, жизни ставили его в центр этой борьбы, делали его не только субъектом, но и объектом парт, разногласий современников, хотя, по наблюдению одного из них, со смертью К. ‘потускнели и его противники’ (Мещерский Н. П., Восп. о К.— PB. 1897, No 8, с. 40). Наиб, острое неприятие его деятельность вызывала в либеральном лагере, откуда исходили ставшие традиционными обвинения в продажности, своекорыстии, а то и доносительстве. Начало этому положил Герцен: ‘циническая близость полиции и печати, открытая связь правительства с журналистикой’, ‘полицейский содержатель публичного листа в Москве’ (XVII, 250, XVIII, 7). Характерно в этом смысле исследование-памфлет Р. И. Сементковского — посмертная полемика с К. и его последователями. А. В. Никитенко, будучи уверен, что К.— ‘лейб-гоф-обержурналист’, считал, что правительству необходимо ‘при себе держать собаку вроде К., чтобы она лаяла на воров…’ (Никитенко, II, 353, 374, однако документов, подтверждающих финансовые соглашения К. с пр-вом, не обнаружено — см.: Лемке, Эпоха, с. 294). Близки либералам и консервативные деятели — противники К. в конкретной политике. Для Б. Н. Чичерина деятельность К.— ‘грязный союз наглого журнализма с беззастенчивой властью’, а сам К.— такое же зло для России, как и Чернышевский (Чичерин, с. 250, 192).
К. К. Арсеньев отрицал какую бы то ни было гос. пользу от исключительно ‘отрицательной’, ‘разрушительной’ деятельности К., все недостатки его относя за счет его характера (Арсеньев, с. 327).
Смысл (но не факт) гос. деятельности К.— предмет критики и В. В. Розанова (лично знавшего К.) с историософских позиций (его ст,. ‘Катков как ‘гос. человек» — ответ на апологетич. ст. В. А. Грингмута в ‘Рус. вест.’, 1897, No 8): в практицизме К.— ‘мечтательность его ума, неопытность сердца’, незнание подлинной действительности, к-рая, по Розанову, есть мистическая ‘реальная действительность’ истории (Розанов, с. 127).
Борьба К. с идеологией либерализма, забота, ‘чтобы теперешняя Россия, в к-рой кое-что прежнее еще хранится, не стала бы вполне… новой Россией, неприглядной и недостойной уважения’,— величайшая заслуга К. в глазах К. Н. Леонтьева, считавшего К. достойным памятника ‘тут же близко от Пушкина на Страстном бульваре’ (Собр. соч., т. 7, СПб., 1913, с. 211).
Для Вл. С. Соловьёва в К., с к-рым он тесно общался до 1875 (см. ст. ‘Несколько личных восп. о К.’ — Соч., т. 2, М., 1989), в К. искренний христианин в личной жизни уживался в публичной — с проповедником ‘нац.-гос. ислама’, ‘культа абсолютного гос-ва’ (там же, т. 1, с. 467). По мнению Соловьёва, ‘действительная заслуга’ К.— в освобождении от ‘фальши’ нац. доктрины ‘старого славянофильства’, представленного именами Хомякова и К. С. Аксакова, доведя ее до ‘прямых логических последствий’ и объявив рус. народ ‘предметом веры’, К. явился ‘Немезидою славянофильства’ (там же, с. 466, 469).
Феномен К.— журналиста-консерватора, в лице к-рого, по парадоксальному мнению зарубежного исследователя, ‘Россия могла оказаться на грани возникновения независимой печати’ (Кatz, p. 181), и влиятельного политика, ‘гос. деятеля без гос. должности’ (Феоктистов, с. 105),— возможно, объясняется сильной, хотя и скрытой метафизич. опосредованностью публичной деятельности К., реализовавшего в слове как свои шеллингианские, так и прагматистские установки: стремление к слиянию естеств.-науч. эмпиризма с мистически переживаемой христ. онтологией (особенно в теории гос-ва), консервативного ‘общества’ и прогрессивного ‘государства’ (в полит. практике), свободы и долга, частного и обществ, существования (в собств. жизни) и было для него путем к исконной целостности мира и личности. В конце жизни К., по собственному признанию (‘Былое’, 1917, No 4, с. 6), склонен был отказаться от полит. борьбы и вернуться к занятию молодости — к философии.
Изд.: [Автобиография].— В кн.: Биогр. словарь профессоров и преподавателей имп. Моск. ун-та, ч. 1, M., 1855, 1863 год. Собр. статей по польск. вопросу…, в. 1 — 2, M., 1887, Наша уч. реформа, M., 1890, 1902, Собр. передовых статей ‘Моск. вед.’ 1863—1887, M., 1897—98, О Пушкине, M., 1900, брошюры: О самодержавии и конституции, О дворянстве, О церкви (все — M., 1905), ст. ‘Пушкин’ — в кн.: Рус. эстетика и лит. критика 40—50-х гг. XIX в., M., 1982. Письма (библ. см.: Муратова, 1).
Лит.: Анненков, Белинский, Герцен, Достоевский, Ленин, Некрасов, Никитенко, Панаев, Панаева, Писарев, Салтыков-Щедрин, Стасюлевич, Толстой, Тургенев, Чернышевский (все — ук.), Галахов А. Д., Восп. о журнальном сотрудничестве К. в 1839 и 1840 гг.— ИВ, 1888, No 1, Неведенский С., К. и его время, СПб., 1888, Любимов Н. А., К. и его ист. заслуга, СПб., 1889, Буслаев Ф. И., Мои восп.— ВЕ, 1891, No 11, Сементковский Р. И., Катков. Его жизнь и лит. деятельность, СПб., 1892, Павлов H. M., Полемика К. с Герценом.— РО, 1895, No 5 (см. также No 8, 10), Памяти К.— PB, 1897, No 8 (библ. работ К.), Иловайский Д. И., M. H. Катков. Ист. поминка.— РА, 1897, кн. 1, Ист. записка имп. Лицея в память цесаревича Николая … за 30 лет, М., 1899 (ук.), Розанов В. В., К. ‘как государств, человек’.— В его кн.: Лит. очерки, 2-е изд., СПб., 1902, Лемке М. К., Эпоха цензурных реформ. 1859 — 1865, СПб., 1904, его же, Очерки по истории рус. цензуры и журналистики XIX в., СПб., 1904 (ук.), Пассек Т., Восп. Из дальних лет, 2-е изд., т. 3, СПб., 1906, Градовский Г. К., Из минувшего.— PC, 1908, No 1, Корнилов А. А., Катков.— В кн.: История рус. лит-ры XIX ст., т. 5, М., 1910 (ук.), Щеголев П. Е., К., П. А. Валуев и А. Е. Тимашев.— ГМ, 1914, No 4 (переписка), Георгиевский А., Мои восп. и размышления.— PC, 1915, No 5, 6, 9 — 12, 1916, No 2, Арсеньев К. К., За четверть века, П., 1915, Феоктистов Е. М., Восп. За кулисами политики и лит-ры, Л., 1929, Чичерин Б. Н., Восп. Моск. ун-т, М., 1929, Писемский А. Ф., Письма, М.—Л., 1936 (ук.), Милютин Д. А., Дневник, т. 1, 4, М., 1947 (ук.), Кулешов В. И., ‘Отеч. зап.’ и лит-ра 40-х гг. XIX в., М., 1958, Валуев П. А., Дневник, т. 1—2, М., 1961 (ук.), Розенталь В. Н., Обществ.-полит. программа рус. либерализма в сер. 50-х гг. XIX в.— В кн.: Ист. записки, т. 70, М., 1961, Зайончковский П. А., Кризис самодержавия на рубеже 1870—1880-х гг., М., 1964 (ук.), его же, Российское самодержавие в кон. XIX ст., М., 1970 (ук.), Балуев Б. П., Полит, реакция 80-х гг. и рус. журналистика, М., 1971, Китаев В. К., От фронды к охранительству, М., 1972 (ук.), Кантор В. К., К. и крушение эстетики либерализма.— ВЛ, 1973, No 5, Оржеховский И. В., Администрация и печать между двумя рев. ситуациями (1866—1878), Горький, 1973, Соловьев Ю. Б., Самодержавие и дворянство в конце XIX в., Л., 1973 (ук.) , Твардовская В. А., Идеология пореформенного самодержавия (К. и его издания), М., 1978, ее же, Достоевский в обществ, жизни России (1861—1881), М., 1990, Егоров Б. Ф., Борьба эстетич. идей в России сер. XIX в., Л., 1982, Достоевская А. Г., Воспоминания, М., 1987 (ук.), Кони А. Ф., Воспоминания, М., 1989 (ук.), Моск. ун-т в восп. современников, М., 1989 (ук.), Чернуха В. Г., Правительств, политика в отношении печати. 60—70-е гг. XIX в., Л., 1989, Вах К. А., Классич. образование.— В кн.: История европ. цивилизации в рус. науке. Антич. наследие, М., 1991, Bodenstedt F., Erinnerungen aus meinem Leben, Bd 1, В., 1888, Суоn E. de, Histoire de l’entente franco-russe…, P., 1895, Liwоff G., K. et son poque, P., 1897, Grning I., Die russische ffentliche Meinung und ihre Stellung zu den Grossmchten…, В., 1929, Jakovenkо В., Aus der Geschichte der russischen Philosophie: M. N. Katkow und M. P. Botkin als Hegelianer, Praga, 1935, Raeff M., A reactionary libral: M. N. Katkow.— ‘Russian Review’, 1952, July, Florinsky M. T., Russia: A history and an interprtation, vol. 2, N. Y., 1955, Fisсher G., Russian liberalism, from gentry to intelligentsia, Camb. (Mass.), 1958, Вillingtоn J., The Intellegentsia and the religion of humanity.— ‘American Historical Review’, 1960, July, Thaden E. C., Conservative nationalism in nineteenth-century Russia, Wash., 1964 (Ind.), Кatz M., K. A political biography, 1818—1887, Haague — P., 1966. + Некрологи (см. Языков, хроника похорон К. см.: Любимов). РБС, Брокгауз, НЭС, Венгеров. Источ., Южаков, Гранат, БСЭ, СИЭ, ИДРДВ, Муратова (1), Масанов.
Архивы: ЦГАЛИ, ф. 262 и путевод., ЦГАОР, ф. 1718, ГБЛ, ф. 120, ЦГИАМ, ф. 418, оп. 104, д. 117* (дело о принятии в ун-т), оп. 7, д. 84, оп. 17, д. 269, д. 57, оп. 19, д. 94, оп. 32, д. 154, оп. 476, д. 362, ф. 131, оп. 8, д. 3, ф. 179, оп. 21, д. 907, ЦГИА, ф. 1343, оп. 23, д. 2251, ф. 733, оп. 121, д. 556.