На дворе многоэтажного дома с большими подвалами стояла толпа народа: рабочие в пиджаках, женщины в платочках, интеллигенты.
Все они смотрели в раскрытую дверь подвала с таким выражением, с каким смотрят на дверь дома, где лежит покойник.
— Что же с ней теперь делать-то? — спросила одна из женщин.
— Что с ней делать — это-то известно: конец ей теперь один, а вот как делать — это вопрос другой…
— Прямо жуть что делается, от Сенной площади слышно.
— Лучше не заблудишься, сразу домой дорогу найдешь, особенно ежели пьяный,— сказал рабочий в кожаной куртке с хлястиком позади.
Пробегавшие мимо ворот пешеходы испуганно хватались за носы и спрашивали:
— Чтой-то тут такое?
— Картошка,— равнодушно отвечал кто-нибудь.
— Что ж вы ее до чего довели?
— А ты лучше бы спросил — нас она до чего довела? Скоро всем домом руки на себя наложим.
— А с чего с ней это сделалось-то? — спрашивала рябая женщина в платочке.
— С чего… Помещение не приспособлено: в подвале трубы от отопления, ну, она и распустила слюни.
Во двор вошла бригада из пяти человек. Один из них, в распахнутой овчинной куртке и высоких сапогах, бодрым шагом начальника подошел к раскрытой двери подвала, откуда шел какой-то пар, и скрылся в этом паре. Но через минуту вылетел обратно.
— Ага,— сказал кто-то из толпы,— вышибло? Это, брат, тебе не канцелярия райкома.
— Вот что,— сказал бригадир,— это зараза, и больше ничего.
— Благодарим за разъяснение,— отозвался комендант в телячьей фуражке,— ты сейчас только сообразил, а у нас уже целую неделю форточек по всей улице открыть нельзя.
— Ну, и, значит,— конец ей один: на свалку. Или вообще как-нибудь уничтожить.
— А, вот в том-то и вопрос, как ее уничтожить. Тут, брат, все средства перепробовали, всем своим хозяйкам объявляли, что могут бесплатно брать сколько угодно. И те отступились.
— А вон видишь, лезут работнички-то. Хороши? — сказал он бригадиру, кивнув на дверь подвала.
Из подвала вышло человек десять жильцов дома, мобилизованных для переборки картошки. У всех глаза были мутные, осоловелые. Задний, интеллигент, очевидно, ослабевший более других, остановился, повел глазами и уныло сплюнул.
— Что же так рано?
— Укачало очень… Туда только в масках противогазных лазить.
— Еще чего не хочешь ли? Пойди, опростайся, только всего и разговору.
Комендант, вдруг решившись, спустился в подвал. Но сейчас же выскочил оттуда и плюнул.
— Сволочи работнички, что же вы наделали?..
— А что?
— ‘А что’? Ведь вы на отобранную хорошую-то прелой навалили. Что цельную неделю отбирали, то вы в один день изгадили.
— А черт ее разберет, где она хорошая, где плохая. Она в грязи вся: что ее на зуб, что ли, пробовать?
— Да ведь вам сказано: направо — хорошая, налево — плохая. А вы что?
— Да ведь это как стоять… Ежели туда передом — будет направо, а ежели задом, выходит налево.
Во двор вбежал какой-то человек с напряженным и растерянным выражением лица.
— Вам что?
— Извините, уборная где тут?
— Вы грамотный или нет? На воротах, кажется, ясно написано, что общественной уборной не имеется,— сказал комендант.
— А я было на ветерок бежал…
— Он ‘на ветерок’ бежал. Тут, брат, этот ветерок по всей улице гуляет. Этак за три версты сюда будут прибегать.
Заблудший сконфуженно скрылся.
— И как на грех площадь близко,— сказал рабочий в кожаной тужурке.— Как базарный день,— народу съедется пропасть, настоятся там за день, так не отобьешься: они все сюда, как мухи на мед.
Комендант встал с бревна, на которое присел было отдохнуть, и, подойдя к подвалу, крикнул:
— Ребята, ну, как у вас там?
— Страсти господни.
— Где тут хорошая? — послышался голос из подвала.
— Направо хорошая, налево плохая.
— А как направо: задом к двери или передом?
— Задом…
— Ну, значит, направо.
— Мать честная, а мы налево навалили.
Комендант бессильно махнул рукой и сказал:
— Черт с вами, валите, куда хотите, она все равно нас доконает, и задом и передом.