КАРЛЪ ФОХТЪ.
КАРЛЪ ФОХТЪ.
|
|
‘Бородино’, Лермонтовъ. |
|
|
‘Лекціи о человк’. Карлъ Фохтъ. |
I.
Карл Фохт, Агафонов Валериан Константинович, Год: 1895
Время на прочтение: 16 минут(ы)
‘Могучее, лихое племя,— богатыри, не мы’, невольно думалъ я, глядя на погребальную колесницу съ останками Карла Фохта, неутомимаго борца за свободу и знаніе, безпощаднаго врага всякаго лицемрія и всякихъ пережитковъ…
Небольшая площадка передъ университетомъ,— кругомъ колесницы, покрытой цвтами, студенты въ синихъ, красныхъ и зеленыхъ беретахъ, съ красивыми знаменами различныхъ корпорацій, представители женевскаго кантона, профессора, родственники покойнаго,— торжественныя рчи… много рчей… Прекрасный день, прекрасное голубое небо, и все же какъ-то тускло и вяло, не чувствуешь той торжественности, которая даже въ печальныя минуты какъ-то возвышаетъ и объединяетъ людей.
Безцвтныя лица, безцвтныя рчи…
Полвка прошло лишь съ тхъ поръ, какъ Карлъ Фохтъ началъ свою дятельность, и какая страшная разница: онъ глубоко вритъ въ силу человческаго разума и въ свои собственныя силы, онъ просто и ясно смотритъ на міръ, онъ наслаждается жизнью и стремится сдлать ее пріятной для себя и для другихъ, у него есть свои идеалы, и бьется онъ за нихъ безстрашно и настойчиво, не щадя силъ, не боясь смерти, онъ безпощаденъ къ врагамъ, но и въ нихъ уважаетъ личность. Мы же — современная европейская интеллигенція — потеряли всякую вру и прежде всего не вримъ въ самихъ себя, мы тоже любимъ жизнь, но портимъ ее и себ и ближнему, въ основ этой любви лежитъ боязнь смерти, идеалы, за которые мы могли бы лечь костьми, растаяли исчезли… и у насъ бываютъ враги, но бьемся мы съ ними безъ, страсти, безъ убжденія, какъ будто по обязанности, мы съ удовольствіемъ бы уничтожили ихъ, если бы для этого достаточно было одного желанія…
Конечно, всегда бываютъ исключеніями въ сороковыхъ годахъ, когда дйствовалъ Фохтъ, были, люди приближавшіеся скоре къ намъ, чмъ къ нему, но за то, можно почти съ увренностью сказать, что теперь уже не встртишь среди насъ Карловъ Фохтовъ, а тогда они давали тонъ жизни’. Я не говорю о Россіи — сороковые года наступили въ ней нсколько позже… мы русскіе вс періоды западноевропейской жизни и мысли переживали въ теплиц: слишкомъ поздно, слишкомъ быстро и въ миніатюрномъ вид. Русскіе люди сороковыхъ годовъ, конечно, не Фохты, хотя многіе изъ нихъ были даже выше его и по таланту, и по тонкости духовной организаціи, но въ нихъ не было той ‘сптости’, цльности, которая такъ присуща знаменитому ученому, тмъ боле интересна характеристика, которую даетъ одинъ изъ русскихъ современниковъ Фохта: ‘Натура Карла Фохта реальная, живая, всему раскрытая — иметъ многое, чтобы наслаждаться, все, чтобъ никогда не скучать, и почти ничего, чтобъ мучиться внутренно, разъдать себя недовольной мыслію, страдать теоретически сомнніемъ и практически — тоской по несбывшимся мечтамъ. Страстный поклонникъ красотъ природы, неутомимый работникъ въ наук, онъ все длалъ необыкновенно легко и удачно, вовсе не сухой ученый, а художникъ въ своемъ дл, онъ имъ наслаждался, радикалъ — по темпераменту, реалистъ — по организаціи, и гуманный человкъ — по ясному и добродушно ироническому взгляду, онъ жилъ цменно въ той жизненной сред, къ которой единственно идутъ дантовскія слова: Qui е l’uomo felice.
‘Онъ прожилъ жизнь дятельно и беззаботно, нигд не отставая, везд въ первомъ ряду, не боясь горькихъ истинъ, онъ также пристально всматривался въ людей, какъ въ полипы и медузы, ничего не требуя ни отъ тхъ, ни отъ другихъ, кром того, что они могутъ дать. Онъ не поверхностно изучалъ, но не чувствовалъ потребности переходить извстную глубину, за которой и оканчивается все свтлое, и которая, въ сущности, представляетъ своего рода выходъ изъ дйствительности. Его не манило въ т нервные омуты, въ которыхъ люди упиваются страданіями. Простое и ясное отношеніе къ жизни исключало изъ его здороваго взгляда ту поэзію печальныхъ восторговъ и болзненнаго юмора, которую мы любимъ, какъ все потрясающее и дкое. Его иронія, какъ я замтилъ, была добродушна, его насмшка весела, онъ смялся первый и отъ души своимъ шуткамъ, которыми отравлялъ чернило и пиво педантовъ-профессоровъ и своихъ товарищей по парламенту in der Paul’s Kirche.
‘Въ этомъ жизненномъ реализм было то общее, симпатическое, что насъ связывало, хотя жизнь и развитіе наше были такъ розны, что мы во многомъ расходились.
‘Во мн не было и не могло быть той сптости и того единства, какъ у Фохта. Воспитаніе его шло такъ же правильно, какъ мое безсистемно, ни семейная связь, ни теоретическій ростъ никогда не обрывались у него, онъ продолжалъ традицію семьи. Отецъ стоялъ возл примромъ и помощникомъ, глядя на него, онъ сталъ заниматься естественными науками. У насъ обыкновенно поколніе съ поколніемъ расчленено, общей, нравственной связи у насъ нтъ’…
Да, у Фохтовъ не было розни между отцами и дтьми — это была тсная сплоченная семья, такія семьи довольно часто встрчались въ Германіи — это какіе-то духовные кланы, гд самыя крайнія убжденія, самый послдовательный ‘матеріализмъ’ уживался рядамъ съ семейными добродтелями и съ полнымъ повиновеніемъ отцовской вол. Здсь я не могу не привести блестящей характеристики семьи Фохта, сдланной тмъ же русскимъ авторомъ, довольно хорошо звавшимъ отца, мать и всю многочисленную семью Фохтовъ: ‘Въ однообразной, мелко и тихо текущей жизни германской встрчаются иногда, какъ бы на выкупъ ей, здоровыя, коренастыя семьи, исполненныя силы, упорства, талантовъ. Одно поколніе даровитыхъ людей смняется другимъ многочисленнйшимъ, сохраняя изъ рода въ родъ дюжесть ума и тла. Глядя на какой-нибудь невзрачный, старинной архитектуры домъ въ узкомъ, темномъ переулк, трудно представить себ, сколько въ продолженіе ста лтъ сошло по стоптаннымъ каменнымъ ступенькамъ его лстницы молодыхъ парней съ котомкой за плечами, съ всевозможными сувенирами изъ волосъ и сорванныхъ цвтовъ въ котомк, благословляемые на путь слезами матери и сестеръ… и пошли въ міръ, оставленные на одн свои силы, и сдлались извстными мужами науки, знаменитыми докторами, натуралистами, литераторами. А домикъ, крытый черепицей, въ ихъ отсутствіе опять наполнялся новымъ поколніемъ студентовъ, рвущихся грудью впередъ въ неизвстную будущность.
‘За неимніемъ другого, тутъ есть наслдство примра, наслдство фибрина… Каждый начинаетъ самъ и знаетъ, что придетъ время, и его выпроводитъ старушка бабушка по стоптанной каменной лстниц, бабушка, принявшая своими руками въ жизнь три поколнія, мывшая ихъ въ маленькой ванн и отпускавшая ихъ съ полной надеждой, онъ знаетъ, что гордая старушка уврена и въ немъ, уврена, что и изъ него выйдетъ что нибудь… и выйдетъ непремнно!
‘Dann und wann, черезъ много лтъ, все это разсянное населеніе побываетъ въ старомъ домик, вс эти состарившіеся оригиналы портретовъ, висящихъ въ маленькой гостинной, гд они представлены въ студенческихъ беретахъ, завернутые въ плащи, съ рембрантовскимъ притязаніемъ со стороны живописца — въ дом тогда становится суетливе, два поколнія знакомятся, сближаются… и потомъ опять все идетъ на трудъэ.
Отецъ Фохта былъ профессоромъ медицины въ гессенскомъ университет, но герцогское правительство не очень-то долюбливало безпокойнаго профессора, въ эпоху тугенбундовъ принимавшаго дятельное участіе въ этомъ движеніи и теперь выдававшагося самостоятельнымъ характеромъ и ‘крайностью’ своихъ убжденій.
Онъ былъ нсколько разъ выбираемъ депутатомъ, но никогда, какъ и другіе либеральные профессора, не получалъ правительственной санкціи. Со стороны матери Фохтъ тоже имлъ не очень благонадежныхъ родственниковъ. Извстные Фоллены — Августъ и Карлъ, одни изъ главарей юной Германіи — демократическаго движенія двадцатыхъ годовъ, были ея братья. Они принуждены были оставить Германію, одинъ изъ нихъ эмигрировалъ въ Америку, другой нашелъ пріютъ въ Швейцаріи.
Карлъ Фохтъ былъ старшій изъ трехъ братьевъ: онъ родился 5-го іюня 1817 года, когда его отецъ былъ еще профессоромъ медицины въ Гессен. Здсь посщалъ Карлъ гимназію и здсь же началъ съ любовью заниматься зоологіей. Но, конечно, эти занятія были чисто ученическія, да, вроятно, и учителя не были особенно сильны въ наук, по крайней мр, въ словахъ Фохта, что онъ считалъ ихъ ‘за великихъ зоологовъ, такъ какъ они знали названія всхъ мстныхъ бабочекъ’,— слышится нкоторая иронія.
Карлъ кончилъ гимназію очень рано, 16-ти-лтнимъ мальчикомъ мы видимъ его уже въ гессенскомъ университет, здсь онъ впродолженіи двухъ лтъ (съ 1833 по 1835 г.) съ особеннымъ увлеченіемъ занимается химіей подъ руководствомъ знаменитаго Либиха. Либихъ цнилъ своего способнаго ученика и очень вроятно, что Фохтъ сдлался бы химикомъ, если бы дольше остался въ Гессен, по крайней мр, первая его печатная работа была чисто химическая.
Но отецъ Фохта въ 1837 году получилъ приглашеніе занять каедру медицины и мсто директора клиники въ Берн и, конечно, принялъ это предложеніе, такъ какъ радъ былъ развязаться съ Гессеномъ.
Вскор Фохтовскій домъ въ Берн сталъ центромъ, гд собиралась масса интереснйшихъ личностей — ученыхъ, литераторовъ, изгнанниковъ со всхъ концовъ Европы.
Въ Берн Фохты занимали старинный домъ въ 2 этажа съ темнымъ входомъ и винтовой лстницей, въ каждомъ этаж находились лишь дв комнаты, одна на улицу, другая на югъ съ чуднымъ видомъ на снговыя вершины Берискаго Оберланда. 8 человкъ ребятъ размщались кое-какъ въ верхнихъ комнатахъ, отцовская комната была въ нижнемъ этаж, здсь же находилась и столовая со знаменитымъ столомъ, который старикъ Фохтъ заказалъ по собственному чертежу и который ежегодно самъ красилъ блой масляной краской, самъ же растиралъ онъ и варилъ эту краску. Столъ былъ круглый на 14—16 человкъ, посредин его, на особой подставк, вертлся второй, меньшій кругъ, куда ставились блюда. Скатерти не полагалось. Каждый присутствующій вертлъ кругъ, пока блюдо не доходило до него, звать нельзя было, и часто намченное блюдо пролетало мимо зазвавшагося новичка, и ложка его, вмсто миски съ супомъ, попадала въ горчицу.
Впрочемъ, скоро вс привыкали къ этому столу и находили изобртеніе весьма практичнымъ.
Внизу, въ дом, находилась еще маленькая комнатка, тамъ стояла кровать и самая необходимая мебель. Комнатка эта служила убжищемъ изгнанникамъ.
Въ то время изъ разныхъ странъ въ Швейцарію бжала цлая волна ‘потерпвшихъ кораблекрушеніе’. Всмъ этимъ бглецамъ знакома была комнатка и круглый столъ въ Фохтовскомъ дом, вс знали, что тамъ они найдутъ убжище. Старикъ Фохтъ не боялся общественнаго суда, разъ былъ убжденъ въ своей правот, особенно характеренъ въ этомъ отношеніи слдующій эпизодъ: внскій эмигрантъ, докторъ Кудлихъ посватался за одну изъ дочерей Фохта, отецъ быль согласенъ, но вдругъ протестантская консисторія потребовала метрическія свидтельства жениха. Разумется, ему, какъ изгнаннику, ничего нельзя было достать изъ Австріи, и онъ представилъ приговоръ, по которому былъ осужденъ заочно, одного свидтельства Фохта и его дозволенія было бы достаточно дли консисторіи, но бернскіе піэтисты, по инстинкту ненавидвшіе Фохта и всхъ изгнанниковъ, уперлись. Тогда Фохтъ собралъ всхъ своихъ друзей, профессоровъ и разныя бернскія знаменитости, разсказалъ имъ дло, потомъ позвалъ свою дочь и Кудлиха, взялъ ихъ руки, соединилъ и сказалъ присутствовавшимъ: ‘Васъ, друзья, беру въ свидтели, что я, какъ отецъ, благословляю этотъ бракъ и отдаю мою дочь, по ея желанію, за такого-то’.
Въ Берн Карлъ Фохтъ оставилъ занятія химіей, но за то пристрастился къ сравнительной анатоміи и физіологіи, которой занимался подъ руководствомъ извстнаго тогда физіолога Валентина.
Здсь онъ напечаталъ свои первыя работы по сравнительной анатоміи {1) Zur Neurologie von Python tigris. 1839. 2) Beitrge zur Neurologie der Reptilien. 1840.}, матеріаломъ для этихъ работъ ему послужила коллекція пресмыкающихся, собранная знаменитымъ Александромъ фонъ-Гумбольдтомъ во время путешествія его по Америк.
Не хотлось Фохту быть практическимъ врачемъ, не врилъ онъ въ ‘медицинскую кабалистику’, тянуло въ чистую науку, къ самостоятельнымъ изслдованіямъ, но воля отца — выше собственнаго желанія, и Фохтъ большую часть своего времени посвящаетъ медицинскимъ наукамъ.
‘Лучше синица въ рукахъ, чмъ журавль въ неб’, говорилъ старикъ, ‘больныхъ много повсюду, и на докторскомъ сдл можно прохать по всему свту. Если не пригодится, то и не повредить. Станешь докторомъ, а потомъ можешь заниматься тмъ, что нравится’.
Но слишкомъ уменъ былъ старикъ, чтобы настаивать долго на своемъ и противиться страстному желанію сына.
‘Разъ вечеромъ,— разсказываетъ Фохтъ,— у отца былъ Агассисъ, вс сидли за круглымъ столомъ, дымились трубки, вино пнилось въ стаканахъ, и Агассисъ съ одушевленіемъ говорилъ о своихъ обширныхъ научныхъ планахъ,— но одному ему не подъ силу ихъ выполнить, нужна посторонняя помощь.
— Вы могли бы, конечно, помочь мн въ гор,— обратился Агассисъ къ молодому Фохту.— Прізжайте по окончаніи экзаменовъ ко мн и помогите въ изслдованіяхъ.
Я взглянулъ на отца. Тотъ одобрительно кивнулъ головой.
— Отлично,— сказалъ Агассисъ, поднимая стаканъ вина,— увидимся въ Невшател!..’
Спустя нсколько мсяцевъ посл этого разговора (въ 1839 г.) сдалъ Фохтъ докторскій и государственный экзамены и черезъ нсколько дней былъ уже въ Невшател.
Тамъ проработали они втроемъ — Агассисъ, Фохтъ и Дезоръ цлыхъ 5 лтъ.
Обдали и жили у Агассиса. Нгікакихъ денежныхъ условій между ними не было. Если у Агассиса были деньги, онъ давалъ небольшія суммы Фохту и Дозору на необходимое.
Но, вроятно, не вс родственники Карла походили на его отца, и Фохтъ передаетъ интересный разговоръ съ однимъ изъ своихъ дядей, который въ Россіи, вроятно, былъ бы хорошимъ знакомымъ Фамусова.
‘Когда я, спустя два года (посл отъзда изъ Берна въ Невшатель),— разсказываетъ Фохтъ.— во время одного путешествія для изученія глетчеровъ, постилъ своего дядю, почтеннаго чиновника въ Германіи, то онъ встртилъ меня слдующими словами: ‘Ну, Карлъ, у тебя врно въ этомъ Невшател казенное мсто?’
— Нтъ, дядя.
— Или городское?
— Также нтъ.
— Стало быть, тебя устроилъ на мсто профессоръ Агассисъ?
— Ничуть ни бывало.
— Но вдь отецъ не можетъ давать теб денегъ!?
— Онъ мн ихъ и не даетъ, дядя.
— Но, чортъ возьми, чмъ же ты живешь? Ты прилично одтъ, имешь карманныя деньги, повсюду путешествуешь… ужъ не воруешь ли ты, малый?
— Но, дядя, я зарабатываю то, что имю…
— Ну, ну, ну, жить вдь невозможно, не имя опредленнаго мста!..’
Агассисъ своими работами, своей неутомимой энергіей, своимъ замчательнымъ даромъ изложенія съумлъ привлечь въ маленькій Невшатель массу молодежи и возбудить въ ней неутомимую жажду научной дятельности. Ближайшими его сотрудниками все время оставались Фохтъ и Дезоръ, они работали такъ, какъ можетъ работать только юность и увлеченіе, часто, передъ окончаніемъ какой-нибудь работы, торопясь сдать ее въ типографію, проводили они цлыя ночи за письменнымъ столомъ, и это посл дня, посвященнаго утомительнйшимъ микроскопическимъ изслдованіямъ.
Лабораторію Агассиса Фохтъ называлъ ‘фабрикой’ и любилъ разсказывать о той необыкновенной дятельности, которая царила здсь: въ среднемъ каждый мсяцъ они выпускали не мене 2-хъ печатныхъ листовъ, снабженныхъ многочисленными прекрасными рисунками.
‘Это была,— говоритъ Фохтъ,— если можно такъ выразиться? научная фабрика съ артельнымъ хозяйствомъ. Внизу, у озера, домъ съ двумя большими магазинными помщеніями, биткомъ набитыми окаменлостями и другими матеріалами. Въ передней комнат большой столъ, заваленный ископаемыми рыбами, чертежами и таблицами: здсь работалъ Дезоръ съ однимъ молодымъ человкомъ, который былъ разсыльнымъ, чистилъ сапоги и диктовалъ описанія. М-r Charles попалъ въ хорошую школу — Дезоръ держалъ его въ строгости и распекалъ за каждую ошибку, молодой человкъ сдлался впослдствіи въ Америк извстнымъ зоологомъ. За этой комнатой слдовала другая, наполненная всевозможными принадлежностями для анатомическихъ и зоологическихъ изслдованій, здсь работалъ я по анатоміи рыбъ и шлифовалъ самъ на большомъ шлифовальномъ камн чешую и зубы ископаемыхъ рыбъ, а также и свои ногти.
Утромъ въ 8 часовъ, лтомъ еще раньше, были мы уже за работой. Въ полдень подымались мы въ третій этажъ състь супу съ кускомъ хлба — какъ второй завтракъ…’
Вечера они часто проводили среди невшательскихъ горожанъ, представлявшихъ, конечно, довольно сильный контрастъ съ нашими молодыми учеными, но это нисколько не смущало ихъ — они умли брать отъ жизни только то, что имъ было нужно, и чуждая имъ по духу среда не только не тяготила ихъ, а была даже интересна. Добродушно смялись они, напр., надъ Большимъ Совтомъ Невшателя.
Этотъ городокъ, не смотря на свои 5—6 тысячъ жителей, имлъ свой Большой Совтъ, состоявшій ни много, ни мало — изъ 100 членовъ,— каждый понедльникъ шли они въ собраніе, торжественные и важные, въ шелковыхъ чулкахъ и короткихъ брюкахъ, въ плащахъ съ блыми воротничками. Засданіе происходило такъ таинственно, что даже, когда слуга приносилъ какія-нибудь нужныя вещи, его не впускали въ залу, и младшій членъ собранія долженъ былъ отворять дверь и брать то, что принесъ сторожъ. Между тмъ, предметы засданій далеко не заслуживали такой таинственности. Напримръ, когда Агассисъ — бюргеръ города Невшателя, сдлался членомъ Парижской академіи, то мудрая сотня долго разсуждала на ту тему, что теперь званіе невшательскаго гражданина должно сдлаться еще почетне.
Во время пятилтняго пребыванія въ Невшател Фохтъ принималъ участіе во всхъ трудахъ Агассиса, но, кром того, напечаталъ нсколько весьма интересныхъ самостоятельныхъ работъ, сдлавшихся классическими {1) L’embryologie des Salmons, составляющая первый томъ ‘Histoire des poissons’, Агассиса. 2) L’embryologie da Crapaudaccoucheur. Кром того’ въ Невшател К. Фохтъ опубликовалъ свои изслдованія надъ анатомическимъ строеніемъ гастероидъ и надъ строеніемъ головы у позвоночныхъ.}. Въ нихъ Фохтъ является однимъ изъ первыхъ послдователей ‘клточной теоріи’ Швана,— теоріи, сдлавшей громадный переворотъ въ изученіи организованнаго міра.
Изслдованія Карла Фохта надъ развитіемъ зародыша у рыбъ и амфибій послужили исходнымъ пунктомъ для всхъ послдующихъ работъ въ этой области.
Но невшательскіе друзья не были тми узкими спеціалистами, которые составляютъ теперь преобладающій элементъ среди современныхъ ученыхъ, ихъ интересовала вся природа, вся совокупность явленій, они добивались стройнаго міросозерцанія, они не могли корпть цлую жизнь надъ какимъ-нибудь маленькимъ вопросикомъ, который, зачастую неразршенный, переходитъ въ наслдство отъ одного Вагнера къ другому.
Лтомъ они отправлялись въ горы отдыхать, но отдыхъ собственно состоялъ въ смн одной работы другою: зоологическихъ изслдованій — геологическими экскурсіями. Еще въ 1836 году Агассисъ познакомился въ Бе, маленькомъ городк Водскаго кантона, съ геологомъ Шарпантье, тотъ развилъ ему свою теорію о происхожденіи эрратическихъ валуновъ. Шарпантье на основаніи детальныхъ и продолжительныхъ изслдованій доказывалъ, что вс эти камни, разсянные по швейцарской территоріи, принесены сюда не водой, какъ то думали до сихъ поръ, а глетчернымъ льдомъ, и что, слдовательно, глетчеры (ледники) простирались въ былыя времена гораздо дальше, чмъ теперь. Посл экскурсій съ Шарпантье Агассисъ убдился въ правильности взглядовъ молодого геолога,— это убжденіе еще боле усилилось въ Агассис посл изслдованій, произведенныхъ имъ въ окрестностяхъ Невшателя, тогда на собраніи естествоиспытателей въ Невшател Агассисъ развилъ передъ ними такъ называемую ‘глетчерную теорію’. Съ нкоторыми поправками эта теорія принимается и теперь, она утверждаетъ, что въ эпоху, предшествовавшую современной, большая часть сверной и средней Европы была покрыта толстымъ, въ нсколько сотъ футовъ, а можетъ быть, и больше, слоемъ льда, этотъ гигантскій глетчеръ (ледникъ), которому нкоторое подобіе мы находимъ въ современной Гренландіи, медленно, впродолженіи многихъ столтій, двигался по направленію съ СЪ на ЮВ. Посл періода наступанія ледника, насталъ періодъ его отступанія, можетъ быть, даже было нсколько такихъ смнъ, и наконецъ Европа освободилась отъ льда, оставивъ только, какъ воспоминаніе о сдой старин, небольшіе ледники на высокихъ горахъ.
Большинство тогдашнихъ геологовъ сильно оспаривали эту теорію, особенно рзко отзывался о ней знаменитый Леопольдъ фонъ-Бухъ — тогдашнихъ геологовъ.
Агассисъ ршилъ отвчать не словами, а фактами, и организовалъ детальнйшее изслдованіе современныхъ ледниковъ, чтобы выяснить такимъ образомъ законы ихъ дятельности. Такая экспедиція была осущестилена въ 1840, 1841 и въ 1842 годахъ. Фохтъ принималъ въ ней самое дятельное участіе. Вотъ какъ описываетъ онъ это, дйствительно, одно изъ интереснйшихъ научныхъ предпріятій.
‘Весною начались приготовленія къ экскурсіямъ на нижній Аарскій глетчеръ. Гримсельгоспицъ былъ исходнымъ пунктомъ. Въ первомъ, 1840 году, мы пробыли на глетчер всего 8 дней и расположились лагеремъ подъ громадной каменной глыбой, получившей торжественное названіе ‘Htel Neuchatelois’. На второй годъ была разбита маленькая палатка, на третій — большая, въ 60 фут. длиною, раздленная на три части: первая — столовая и рабочая комната, средняя — наша спальня, задняя — спальня проводниковъ и рабочихъ.
‘Каменная глыба служила кухней и каминомъ, такъ какъ строго-на-строго было наказано, чтобы въ палатк, не смотря на рзкую перемну температуры, никогда не зажигали огня. Въ ясный, яркій день, случалось нердко, что мы днемъ возились на глетчер въ однхъ рубашкахъ, а спустя часъ посл захода солнца замерзала вода въ стаканахъ. Агассисъ руководилъ всмъ. Дезоръ, который оказался вскор неутомимымъ ходокомъ по горамъ, заботился о выступахъ въ верхнихъ частяхъ и на вершин, на мн лежали зоологическія и микроскопическія изслдованія и наблюденія за рабочими, когда Агассисъ и Дезоръ были въ отлучк, хорошій топографъ Вильдъ изъ Цюриха занимался съемками, аптекарь Николе составлялъ горную флору, а художникъ Буркгардтъ срисовывалъ окрестности.
‘Въ іюл и август мсяцахъ, когда мы были навысот 8.000 футовъ, на большомъ Аарскомъ глетчер, въ 4-хъ часахъ пути отъ Гримсель, у насъ не было недостатка ни въ занятіяхъ, ни въ удовольствіяхъ. Домъ Агассиса въ Невшател былъ страннопріимнымъ домомъ для всхъ естествоиспытателей, какъ швейцарскихъ, такъ и заграничныхъ. Такъ что вскор и ‘Htel Neuchatelois’ сдлался какой-то голубятней, куда то прилетали, то улетали различные гости. Многіе занимались серьезно и долгое время, другіе оставались одну ночь. Съ туристами и любопытными много не церемонились, а попросту предлагали вернуться назадъ въ Гримсель, которая во все время экспедиціи была ‘полна гостей’.
‘Это была въ высшей степени оживленная жизнь. Посл дневныхъ экскурсій и изслдованій вс собирались въ тсный кругъ, закутанные въ плащи, за стаканомъ дымящагося грога. Свчка, вставленная въ бутылку, освщала эту красивую группу. Кого здсь не было — англичане, французы, нмцы, швейцарцы, итальянцы, американцы. Сколько горячихъ споровъ, возбужденныхъ новыми взглядами, новыми открытіями… Такъ тянулась, порой, цлая ночь. Здсь завязывались самыя дружескія, самыя тсныя связи…’
Чуднымъ, свжимъ, горнымъ воздухомъ ветъ отъ этой научной Одиссеи! Мы на всхъ създахъ говоримъ о необходимости научныхъ ассоціацій, о важности организованной работы и все же, въ большинств случаевъ, продолжаемъ, какъ кроты, копаться въ своихъ маленькихъ норкахъ. Между тмъ, сколько научныхъ вопросовъ требуютъ именно такой, артельной, систематической работы.
Понятно, что впродолженіи трехъ лтъ Агассисъ и его помощники собрали массу наблюденій, которыя въ конц концовъ заставили весь ученый міръ принять ‘глетчерную’ теорію. Но когда отстаиваешь какой-нибудь новый взглядъ,— мало фактовъ, нужна пропаганда, нужна борьба. Въ исторіи науки часто новая правда долго считается ересью только потому, что ее не смогли ясно формулировать и самоотверженно защитить. Наши невшательскіе друзья умли длать и то, и другое.
Мы видли уже, что Агассисъ не испугался авторитета Леопольда фонъ-Буха, но Агассисъ и самъ уже былъ большимъ человкомъ въ наук.
Въ 1840 г. и въ 1843 г. на създахъ естествоиспытателей въ Эрланген и въ Майнц мы присутствуемъ при интересномъ и поучительномъ зрлищ. Молодой ученый зоологъ, смло, ясно и убдительно отстаиваетъ передъ всмъ ученымъ міромъ Германіи новую геологическую теорію. Противники его — авторитетные спеціалисты и среди нихъ снова Леопольдъ фонъ-Бухъ. Вечеромъ, въ кафе, въ Эрланген, Леопольдъ фонъ-Бухъ встрчаетъ Фохта, завязывается жаркій споръ, довольно продолжительный. Наконецъ, старикъ поднимается и, прощаясь съ молодымъ противникомъ, говоритъ: ‘Ну, я пойду теперь въ театръ, а вы ступайте-ка домой, чтобы подготовить т глупости, которыми хотите угостить насъ завтра’.
На слдующій день Фохтъ излагаетъ передъ собраніемъ ‘свои глупости’. Бухъ сидитъ противъ него, держа между колнами трость и опираясь на нее подбородкомъ, онъ ворчитъ и покашливаетъ, Но все же въ Эрланген они разстались довольно мирно. Гораздо боле острой была ихъ встрча въ 1843 году, на Майнцскомъ създ естествоиспытателей. Леопольдъ фонъ-Бухъ употреблялъ вс усилія, чтобы не допустить Фохта до трибуны, и даже позволилъ себ намекнуть на желтоносыхъ птенцовъ, которые суются туда, гд ничего не понимаютъ. Только благодаря настойчивости и энергіи попалъ молодой ученый въ число ораторовъ създа. Задтый за живое, возмущенный такимъ пріемомъ борьбы, Фохтъ говорилъ даже лучше и убдительне, чмъ обыкновенно, и кончилъ свою рчь слдующими словами: ‘Пснь истины разносится по свту, все равно, поютъ ли ее желтоносые, или сдые’. Какую смлость нужно было имть, чтобы вести себя такъ, какъ велъ Фохтъ, пойметъ, конечно, всякій ученый, которому приходилось имть дло съ ‘генералами отъ науки’. Впослдствіи Фохту вспомнили эту смлость. Когда гессенскій университетъ пригласилъ Фохта на каедру зоологіи, тамошній министръ народнаго просвщенія протестовалъ противъ приглашенія, мотивируя это тмъ, что Фохтъ непочтительно велъ себя съ такимъ ‘ветераномъ науки’, какъ Леопольдъ фонъ-Бухъ, но послдній хотя и былъ ‘генералъ’, но генералъ благородный: онъ написанъ министру горячее письмо, въ которомъ просилъ не вмшиваться въ его личныя дла и не прикрывать ими своихъ политическихъ соображеній.
Геологическія изслдованія невшательской колоніи, ея жизнь на аарскихъ глетчерахъ, Фохтъ описалъ весьма живо и талантливо въ своей книг ‘Въ горахъ и на глетчерахъ’ {‘Im Gfebirg und auf den Gletschern’.}.
Пять лтъ проработалъ Фохтъ съ Агассисомъ, но, наконецъ, пришлось разстаться. Агассисъ сильно запутался въ денежныхъ длахъ: онъ не умлъ считать денегъ, а только все больше и больше расширялъ свои научныя изслдованія и предпріятія. Не помогла и поддержка Гумбольдта, который часто присылалъ Агассису довольно значительныя суммы отъ короля прусскаго. Единственнымъ выходомъ являлся отъздъ въ Америку, Куда Агассиса давно уже звали. Со слезами на глазахъ уговаривалъ Агассисъ Фохта хать вмст съ нимъ, но тотъ ршительно отказался, ему хотлось ‘встать на свои ноги’ и выйти изъ подъ научной опеки Агассиса, его тянуло въ крупный научный центръ. Всего съ 100 франками въ карман, но съ несокрушимой энергіей, съ твердой врой въ свои силы прибылъ Карлъ Фохтъ въ Парижъ лтомъ 1844 года. Здсь онъ познакомился съ самыми выдающимися естествоиспытателямми — Мильнъ-Эдварсомъ, Катрфажемъ, Валянсіеномъ, Лакоцъ-Дютьеромъ, Эли де-Бамономъ, Іоганномъ Миллеромъ и др. Знакомство и общеніе съ цвтомъ европейской науки еще боле усилило дятельность Фохта. Онъ продолжаетъ свои спеціальныя зоологическія изслдованія, выпускаетъ нсколько интересныхъ работъ объ анатомическомъ строеніи и развитіи зародыша у гастероподъ и брахіоподъ, работаетъ надъ учебникомъ геологіи, пишетъ рядъ популярныхъ статей для нмецкой газеты ‘Allgemeine Zeitung’, которыя вышли потомъ отдльной книгой подъ названіемъ ‘Физіологическія письма’. Кром того, для той же ‘Allgemeine Zeitung’ писалъ Фохтъ обстоятельные отчеты о засданіяхъ Парижской академіи. Черезъ своихъ ученыхъ друзей Фохтъ познакомился съ членами академіи и не пропускалъ ни одного ея засданія. Эти отчеты, въ которыхъ онъ былъ, конечно, вполн безпристрастенъ и независимъ и не щадилъ посредственностей, тоже навлекли на него нападки на старую тему о неуваженіи авторитетовъ.
‘Физіологическія письма’ имли громадный успхъ, они тотчасъ были переведены на нсколько иностранныхъ языковъ, въ томъ числ и на русскій, и создали автору громкое имя. Въ нихъ Карлъ Фохтъ является послдовательнымъ ‘матеріалистомъ’ и подвергаетъ рзкой критик гипотезу о ‘жизненной сил’. ‘До открытія электричества,— заключаетъ онъ одну изъ глазъ этой книги,— и громъ считали сверхестественнымъ явленіемъ, но чмъ боле расширялись наши свднія о природ, тмъ боле исчезало въ ней все таинственное. То же самое находимъ мы и въ физіологіи, жизненная сила есть тотъ неизвстный, который везд находится въ запас, но всегда оказывается несостоятельнымъ при точномъ изслдованіи, и который тмъ боле теряетъ значеніе, чмъ боле расширяются наши знанія. Еще въ начал настоящаго столтія въ организм не было ни одного отправленія, при объясненіи котораго жизненная сила не играла бы значительной роли, но теперь ссылка на нее при объясненіи какого-нибудь явленія уже не иметъ никакого научнаго значенія и служитъ не боле, какъ простымъ выраженіемъ нашего незнанія’.
Усиленная научная и литературная дятельность не отнимали у тогдашнихъ ученыхъ всего времени, Фохтъ съ удовольствіемъ вспоминаетъ маленькій домикъ въ одной изъ тхъ небольшихъ улицъ, которыя давно уже исчезли во время перестроекъ Парижа. Тамъ собирались они, молодые, энергичные, веселые, будущія свтила науки,— Мильнъ-Эдварсъ, Катрфажъ, Мюллеръ, Рудольфи, Фохтъ, Дюркгеймъ,— тамъ проводили цлые вечера, мечтая о большой научной экспедиціи въ южныя моря. Детально разрабатывали они планъ этой экспедиціи: въ ней принимаютъ участіе представители всхъ отраслей естествознанія, капитанъ и вся команда въ волномъ подчиненіи и распоряженіи ученыхъ, средства дастъ государство… Мечты не сбылись, но Фохтъ, вроятно, извлекъ много пользы изъ этихъ дебатовъ, когда, впослдствіи, снаряжалъ экспедицію на островъ Янъ-Майенъ.
Парижъ въ это время былъ научнымъ центромъ, куда съзжались со всхъ концовъ міра учиться и работать: особенно много прізжало нмцевъ-врачей. Тогда еще не было той дикой вражды между нмцами и французами, которая превратила теперь всю Европу въ сплошной солдатскій лагерь. Фохтъ по личному опыту звалъ, какъ трудно иностранцу, особенно безъ большихъ средствъ, безъ знакомыхъ, устроиться въ большомъ город,— пропадаетъ даромъ масса времени и часто послдніе гроши, другое дло, если знать, куда обратиться за справкой, за помощью, другое дло, когда найдешь своихъ соотечественниковъ, но разсчитывать на это возможно только при нкоторой организаціи, Фохтъ и стремится создать таковую для нмецкихъ ученыхъ, онъ вкладываетъ въ это дло всю свою энергію и, наконецъ, посл долгихъ хлопотъ, основываетъ ‘Общество нмецкихъ врачей въ Париж’.
Въ французской столиц Фохтъ пробылъ 2 года, лтомъ 1846 г. онъ отправляется въ большую экскурсію по Вогезамъ, Шварцвальду, Юр и Альпамъ, осенью же мы видимъ его уже въ Берн, куда онъ пріхалъ, чтобы окончательно отдлать и выпустить въ свтъ свой учебникъ геологіи. По этому руководству {‘Lehrbuch der Geologie und Petrefactenkunde’.} училось нсколько поколній нмецкихъ студентовъ, оно выдержало 5 изданій, послднее вышло въ 1879 г. Но въ Берн было не до геологіи. Какъ разъ въ это время въ Германіи вспыхнули такъ называемые ‘картофельные’ и ‘хлбные’ бунты, вызванные, между прочимъ, сильнымъ вздорожаніемъ этихъ продуктовъ. Эти народныя волненія отразились и въ Швейцаріи, а между прочимъ и въ Берн, но здсь они имли нсколько водевильный характеръ, и Фохтъ съ большимъ юморомъ разсказываетъ {‘Зоологическія письма’.}, напримръ, какъ онъ спасалъ одного бернскаго чиновника, котораго толпа остановила на улиц, требуя какихъ-то разъясненій, тотъ,