Въ память женщины-врача Евгеніи Павловны Серебренниковой.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. М. Стасюлевича, Вас. Остр., 5 лин., 28.
1900.
КАПЛИЦА 1).
КАПЛИЦА 1).
(Изъ блорусскихъ разсказовъ).
1) Часовня.
——
——
——
Д. Е. Лаппо.
Каплица, Лаппо Дмитрий Евдокимович, Год: 1900
Время на прочтение: 11 минут(ы)
— Олесь, Олесь!— говорила пани Чаплинская своему сыну, юнош лтъ двадцати:— ты забылъ заповди твоего отца! ты забываешь слезы твоей матери! ты отвернулся отъ святой вры, въ которой родился. Ты не видишь страданій поляковъ, ты уже не помнишь, что брата твоего родного повсили москали, что отецъ твой умеръ въ москальной Сибири! Хоть бы подумалъ ты о томъ, что по милости москалей ты теперь простой работникъ!.. Простой работникъ изъ рода Чаплинскихъ! Польскій дворянинъ — простой работникъ! А предки твои брали Москву и были кандидатами въ крули польскіе. Хоть бы ты пожаллъ самого себя, подумалъ о род своемъ, о будущихъ дтяхъ своихъ, не все же теб жить бобылемъ, дружиться съ москалями! Ты не ходишь въ костелъ, ты не хочешь говорить съ ксендзомъ, ты не хочешь покаяться передъ нимъ… Ты помшанъ на глупыхъ русскихъ книжкахъ. Теперь ты ужъ могъ бы бросить водить дружбу съ хлопами, твоей компаніей должны быть господа: ты получаешь, хвала Богу, хорошее жалованье! Когда мы были въ нужд, то поневол избгали пановъ. Что-жъ, если не было приличнаго костюма выйти въ люди!.. Ты вспомнишь когда-нибудь все, что я говорю теперь! вспомнишь, да ужъ поздно будетъ! Не долго мн маяться на этомъ свт… Охъ, не долго…
Пани Чаплинская ударила нсколько разъ о полъ посохомъ, который никогда не выпускала изъ рукъ, потому что ноги уже отказывались служить ей. Изъ глазъ старухи полились крупныя слезы, она не могла больше говорить и отъ волненія дрожала и всхлипывала…
— Каждый день я это слышу, мамуня! Ей Богу, каждый день!— отвчалъ Олесь, поднимаясь изъ за-стола, у котораго читалъ книжку.
Это былъ высокій юноша съ открытымъ лицомъ. Голубые глаза его блестли, щеки пылали и онъ нервно крутилъ свои рыжеватые небольшіе усы.
Въ окна стучала вьюга, колебля убогій домишко.
— Я ужъ не дитя, мамуня, самъ знаю, что длать мн,— продолжалъ онъ.— Изъ меня не выйдетъ такого поляка, какой теб нуженъ, что-жъ длать!… Ксендзамъ я не врю…
— Олесь, Олесь, опомнись! Что ты говоришь… Ты безбожникъ! Олесь! ты хуже москаля…
Пани Чаплинская сдлала жестъ обими руками, какъ бы отстраняя отъ себя кого-то, и выпустила свой посохъ изъ рукъ.
— Ты хуже москаля!— повторила она слабымъ голосомъ.— О, что сказалъ бы твой отецъ!… Прощаясь со мной, онъ говорилъ: ‘Оставляю теб, Ксаверія, двухъ сыновъ, воспитай изъ нихъ добрыхъ поляковъ’… Что сказалъ бы теперь твой старшій братъ! На послднемъ свиданіи со мною онъ говорилъ: ‘Напиши отцу, что изъ меня вышелъ добрый полякъ’. Что бы они сказали теперь, когда бы встали изъ своихъ могилъ и посмотрли на такого поляка, что и вру забылъ, и отчизну, и все…
— Наша отчизна не Польша, какіе мы поляки! А по вр… вс работники одной вры…
— Лжешь, лжешь!— пани Чаплинская встала съ убогаго кресла и нсколько разъ съ сердцемъ ударила посохомъ въ полъ…— Лжешь!— повторила она еще разъ. Старческое лицо ея приняло грозное выраженіе, тонкія губы дрожали, казалось, она не находила словъ для выраженія своихъ чувствъ и мыслей. Казалось, что морщины разгладились на ея старческомъ лиц, точно она помолодла на много лтъ, на щекахъ вспыхнулъ румянецъ.
Втеръ съ силою ударилъ ставнями и бросилъ въ обледенлыя стекла глыбу снга.
— Нтъ у меня сына, нтъ у меня Олеся,— неожиданно проговорила пани Чаплинская. Она произнесла это медленно, съ разстановкой.
— Мама, что ты сказала?— спросилъ испуганно сынъ, точно не вря своему слуху.— Что ты сказала?
Но Чаплинскую уже покинула энергія, и она опять опустилась въ кресло, и худое лицо ея приняло свое обычное выраженіе. Юноша взволнованно зашагалъ по комнат. Взоръ его невольно остановился на переднемъ углу, гд висли рядомъ икона Спасителя въ терновомъ внц и изображеніе святого оасафата Кунцевича, этого истребителя православныхъ и жестокаго гонителя одной изъ христіанскихъ религій, въ углу лежали нсколько золотыхъ олтажиковъ разныхъ форматовъ. Затмъ юноша оглянулся на свой письменный столъ. На этомъ стол лежало нсколько книгъ по естествознанію и политической экономіи, тутъ же лежалъ томъ Некрасова и два томика сочиненій Сырокомли.
‘Два разныхъ міра!’ — подумалъ Чаплинскій.— ‘Не понять ей моихъ стремленій! не передлать мн этой натуры, сложившейся подъ вліяніемъ вковыхъ условій’.
— Прости, мамуня,— проговорилъ онъ, подходя къ матери.— Прости твоего сына, не станетъ онъ больше огорчать тебя. Вотъ съ этимъ олтажикомъ (Олесь взялъ со стола золотообрзный молитвенникъ) съ этимъ самымъ олтажикомъ стану ходить вмст съ тобою въ костелъ… Наступятъ дни покаянія, и я вмст съ другими наклоню свою голову,— пусть посыплетъ ксендзъ ее пепломъ…
Юноша опустился на колни и склонилъ свою покорную голову къ ногамъ матери. Слезы струились по впалымъ щекамъ старухи. Съ обожаніемъ и гордостью смотрла она на своего сына, послднюю отрасль нкогда славнаго рода Чаплинскихъ, истощившаго свои силы въ борьб съ могущественными врагами величія былой Польши.
— Встань, Олесь, ты дворянинъ!
— Нтъ, мама, я рабочій. Но прости меня, все будетъ такъ, какъ ты меня учишь. Будь здорова и спокойна, твои труды не пропали даромъ: твою вру, твою надежду, твою ненависть впитало сердце твоего родного сына Олеся.
Пани Чаплинская почувствовала приливъ давно небывалой бодрости, глаза ея засверкали, точно съ нихъ спала пелена, положенная долгими годами бдности, безсонными ночами отчаянія, когда она оплакивала потерю своего послдняго сына, отпавшаго отъ святого костела, презрвшаго стремленія польскихъ патріотовъ и помшавшагося на торжеств какихъ-то холопскихъ идей, признавшаго своими братьями не родовитыхъ шляхтичей, а безродныхъ мастеровыхъ, въ среду которыхъ загнала его нужда. Она такъ часто винила своихъ знаменитыхъ предковъ, что не съумли они сберечь богатства для поддержанія своего славнаго рода, что по ихъ расточительности Олесь смшался теперь съ чернью и забылъ вс славныя преданія старины. Старая Чаплинская не врила своимъ глазамъ, слушая Олеся: ‘Боже мой, неужели это правда? неужели слухъ не обманываетъ ее? Значитъ, только нужда заставляла его быть не такимъ, какимъ она хотла его видть, значитъ, въ душ онъ остался добрымъ полякомъ, врнымъ своей родин, который въ своей гордости предпочиталъ быть первымъ между рабочими, чмъ пресмыкаться между чванными панами… ‘Олесь, Олесь!— думала она: — ты лучше меня оправдалъ надежды отца’. Приливъ необычайной гордости наполнилъ ея старое сердце, она выпрямилась во весь ростъ, простерла свои руки надъ головой Олеся и оснила его крестнымъ знаменіемъ…
— Ты умне, чмъ я думала, — сказала она:— длай такъ, какъ знаешь, живи, какъ хочешь, теперь я могу умереть спокойно.
Взявши затмъ со стола золотой олтажикъ, она промолвила:— Помоги мн, Олесь, надть салопъ!
— Куда ты, мама, въ такую погоду?
— Молчи.
У Олеся мелькнула мысль, что старух хочется отвести душу съ ксендзомъ, остановившимся по случаю непогоды ночевать въ мстечк, и онъ не сталъ противиться желанію матери.
— Такъ я тебя, мамуня, провожу.
— Сиди дома, сама дорогу знаю.
Подавши салопъ, молодой Чаплинскій вышелъ на дворъ, ему показалось, что втеръ стихалъ, переставалъ сыпать снгомъ, съ улицы донесся скрипъ прозжавшихъ саней, съ вокзала послышался свистокъ…
‘Половина шестого,— сказалъ самъ себ Олесь:— не поздно, пусть старуха душу отведетъ… Не буду мшать ей’…
По возвращеніи въ комнату, онъ встртилъ мать уже готовою въ путь: съ посохомъ въ рук, съ молитвенникомъ въ другой, въ лучшемъ салоп, въ такомъ вид она всегда путешествовала за 5 верстъ въ городъ, гд находился костелъ.
— Мамуня, позволь мн проводить тебя!— сказалъ Олесь.
— Сиди дома, сама дорогу знаю,— отвтила она сурово. Олесь не противился боле.
Пани Чаплинская вышла на улицу. Кой-гд изъ непритворенныхъ ставнями окопъ, сквозь замерзшія стекла, падалъ блдный свтъ на снжные сугробы. Съ кровель сыпало мелкимъ снжкомъ.
Старуха бодро пробиралась по тропинк, протоптанной подл заборовъ, плетней и избъ. Она чувствовала себя легко и свободно, будто съ плечъ ея свалилось бремя тридцати годовъ. Она стремилась, однако, не туда, куда думалъ Олесь. Кончились избы, послдній заборъ остался позади. Потянулись безконечные плетни мщанскихъ огородовъ, сыпучій снгъ широкими волнами усялъ, казалось, весь земной шаръ. Пани Чаплинская выбралась на шляхъ.
— Божія Матерь!— шептала она: — смилуйся надъ нами гршными.
По временамъ втеръ стихалъ и переставалъ сыпать снгомъ,— и тогда сквозь мглу пробивалось мутное сіяніе луны. Но вскор луна выглянула на землю и освтила ее тихимъ свтомъ.
Пани Чаплинская увидла въ сторон небольшую сосновую рощу, темными массами возвышалась она надъ сугробами сыпучаго снга, рощу оспялъ накренившійся на бокъ крестъ. Пани Чаплинская перекрестилась: она увидла цль своего путешествія — старую каплицу. Погода, между тмъ, начала мняться. Стало морозить. Ровный и тихій втеръ гналъ мелкій снгъ по безконечнымъ сугробамъ. Морозъ съ минуты на минуту крпчалъ.
Съ тхъ поръ какъ русскій царь отъ пановъ отнялъ мужиковъ, ни одна врующая душа не тронулась, чтобы поддержать почернвшую отъ непогоды древнюю каплицу, скромно пріютившуюся среди кудрявыхъ сосенъ, оснявшихъ кладбище.
Послднее повстаніе отважныхъ пановъ было подавлено удалыми казаками, не оставившими въ цлости ни одного фольварка. Съ того времени, казалось, окрестные жители потеряли всякое благоговніе къ высокочтимой нкогда каплиц, а безбожники-мщане не пропускали случая стащить то сухую половицу на подтопку, то драницу съ ветхой крыши, чтобы заложить ею пробитую свиньями дыру въ плетневомъ хлву. Давно двери каплицы сняты съ петель и унесены неизвстно кмъ, во многихъ мстахъ вырваны желзныя скрпы, выдернуты гвозди, мальчишки, потерявъ благоговйный страхъ къ святому мсту, смло спускались подъ полъ, гд былъ устроенъ просторный склепъ и пробивали отверстіе за отверстіемъ въ кирпичной стн, замуравливавшей гробы гордыхъ магнатовъ, они карабкались подъ самую кровлю каплицы, пугая мирныхъ галокъ и разоряя ихъ гнзда.
Съ давнихъ поръ не раздается пнія священныхъ гимновъ на этомъ кладбищ. Втеръ заноситъ пескомъ забытыя могилы. Каменныя и чугунныя плиты, положенныя для увковченія скрытыхъ подъ ними покойниковъ, все боле и боле погружались въ землю. Съ каждымъ годомъ становились рже и рже кресты и памятники, украшавшіе кладбище: одни изъ нихъ уже погрузились въ сыпучій песокъ, другіе подгнили и упали, многіе были похищены святотатственною рукою окрестныхъ жителей. Одновременно рдла и вчно-зеленая роща, точно она хотла раздлить судьбу давно забытаго кладбища, не желая переживать его славу. Древнія сосны корявли, теряя свой стройный видъ, не выдерживая боле напора бури и втровъ, он крошились, точно срзанныя, и валились на землю, разрушая при своемъ паденіи уцлвшіе памятники.
Въ то время, какъ на сосднемъ православномъ кладбищ густымъ кольцомъ молодой соснякъ окаймлялъ старую рощу, выдвигая съ каждымъ годомъ новыя и новыя поколнія на защиту умножавшихся могилъ,— около каплицы не появлялось ни одного молодого ростка. Окрестные жители удивлялись такому явленію. ‘Богъ пересталъ, — говорили они:— любить панскую вру съ тхъ поръ, какъ поляки измнили русскому царю’. Каплица была сложена изъ прочныхъ сосновыхъ брусьевъ… Архитекторъ съумлъ придать ей стройную красивую форму, гармонировавшую съ окружавшими соснами и могильными крестами. Но время взяло свое: какъ бы въ раздумья надъ бренностью всего земного, наклонилась каплица и точно застыла въ такомъ положеніи.
Не вс, однако, забыли и покинули ее. Два раза въ годъ сквозь узкія отверстія оконъ виденъ былъ слабый мерцающій свтъ, и жители мстечка прекрасно знали, кто этотъ таинственный почитатель былой святыни. Въ продолженіе четверти вка, изъ года въ годъ на Великій день и на Нарожденіе старая Чаплинская проводила ночи въ каплиц, тогда оттуда слышалось старческое пніе гимновъ, плачъ и рыданіе о временахъ прошедшихъ, можно было подслушать проклятія, посылаемыя на головы враговъ, виновниковъ несчастія пани Чаплинской, ея рода и отчизны. Забиравшіеся посл этого въ каплицу мальчишки находили огарокъ восковой свчи, небольшой образокъ Спасителя или Божіей Матери, уцлвшія половицы были выметены, зеленыя втви елей и сосенъ живописно украшали стны, съ которыхъ время и непогоды давно согнали слды украшеній и изображеній католическихъ святыхъ.
Теперь пани Чаплинская стремилась въ эту святыню возблагодарить Бога за неожиданно ниспосланную ей радость. Морозъ щипалъ ей щеки и носъ, но она не чувствовала его прикосновеній. Запыхавшись, она остановилась и почти съ испугомъ подняла свои глаза: ей представилась картина, которую она уже гд-то видла. Луна докатилась до рощи и крестъ каплицы чернымъ силуэтомъ врзался въ ясный дискъ свтила, придавшаго своимъ освщеніемъ загадочный видъ темной рощ, одиноко возвышавшейся среди необозримаго снжнаго моря.
Но гд Чаплинская видла эту картину? О, Боже мой! она вспомнила: она видла ее въ своей молодости. Давно то было, а кажется, что только вчера случилось. Тогда хали они на пикникъ, она съ Ясемъ, покойнымъ мужемъ, сидла въ переднихъ саняхъ, цугомъ. Лошади мчались, вдругъ — стой! Что такое? Глупые хлопы возвращались со свадьбы и загородили дорогу. Свтила луна, и снжныя искорки блестли, какъ брилліанты. Она любовалась этой картиной, пока Ясь расправлялся съ мужиками. Какъ орелъ налетлъ онъ на нихъ съ бичемъ и хлесталъ ихъ сплеча, пока они не своротили своихъ клячъ въ сугробы снга. Такъ же въ сторон тогда стояла роща, оснявшая кладбище, такъ же возвышался крестъ надъ рощей, такъ же луна зашла за крестъ, который величественно озиралъ такое же безбрежное снжное море, и такъ же въ душ гнздилось смшанное чувство, въ которомъ были и грусть, и любовь… Ахъ, пріятное то было чувство! И плакать ей тогда хотлось, и излить свою душу въ какомъ-нибудь торжественномъ гимн. Она сама не замтила, какъ тихимъ голосомъ начала: ‘Съ дымомъ пожаровъ’. Она такъ увлечена была своимъ настроеніемъ, что не слышала, какъ вся компанія подхватила мотивъ, и полились по безбрежному морю величественные звуки торжественнаго гимна.
Старуху бросило въ жаръ, она забыла свои годы и свою прошлую, тяжелую, полную лишеній и униженій жизнь. Она видла передъ собой только одну цль, къ которой стремилась,— темную рощу съ накренившимся крестомъ надъ застывшей въ своемъ теченіи луной. Пріятная бодрость проникла во вс ея члены, и старуха совсмъ не ощущала налегавшаго мороза. Забывши самое себя, свой возрастъ, пани Чаплинская въ мечтахъ переживала иную жизнь.
Перебравшись черезъ перегнившій порогъ внутри часовни, она остановилась на минуту, чтобы перевести духъ и оснить себя крестнымъ знаменіемъ. Тутъ на нее пахнуло холодомъ… Лунные лучи косой блдной полосой прорзывали каплицу. Moгильная тишина изрдка нарушалась трескомъ, производимымъ морозомъ, сжимавшимъ ветхія стны древней постройки.
— Божія Матерь! смилуйся надъ нами гршными, — произнесла Чаплинская, стараясь окоченвшими руками зажечь небольшой огарокъ свчи, насаженный на гвоздь, на которомъ стояла прислоненная къ стн небольшая икона Спасителя.
Тутъ только она почувствовала нкоторую усталость. Положивши передъ собою молитвенникъ, какъ обыкновенно она длала, пани Чаплинская опустилась на колни и, сложивши на груди руки, принялась шептать слова святой молитвы. Усердное моленіе придало ей новыя силы. Она чувствовала, что у нея озябли ноги, но вскор убдилась, что это ей такъ только показалось…
Прошло немного времени, молящаяся почувствовала во всемъ тл ознобъ, окоченвшія руки свои она спрятала въ рукава салопа. Проговоривши вс извстныя ей молитвы, она запла старческимъ надтреснувшимъ голосомъ гимнъ Божьему Промыслу, любимую свою пснь.
Счастливъ, кого Промыслъ Божіи хранить,
Не страшатъ его жизни невзгоды!
Но съ каждымъ словомъ, однако, становились слабе и слабе звуки ея голоса. Сильно треснуло гд-то въ углу, какъ сквозь сонъ услышала этотъ трескъ пани Чаплинская и подумала: ‘Углы трещатъ, чью-то смерть пророчатъ!’ — ‘Не мою!’ — мысленно отвтила она себ, продолжая пть, какъ ей казалось, громкимъ голосомъ, въ которомъ должно было выливаться побдное торжество надъ всми ухищреніями враговъ.
Желаніе жить, потребность наслажденій теперь, боле чмъ когда-либо, овладли ею. Разгоряченное воображеніе рисовало ей будущее, полное удовольствій,— будущее, въ которомъ она видла свое торжество надъ всми невзгодами. Родной Олесь пріобрлъ богатство и славу, породнился съ первыми магнатами края, тми магнатами, о которыхъ написано много книжекъ, ея Олесь предводительствуетъ коронными войсками, ея Олесю служитъ тотъ самый преданный казакъ, который такъ хорошо изображенъ Мальчевскимъ въ его поэм ‘Марія’. Подъ предводительствомъ Олеся коронныя войска разбиваютъ татаръ, турокъ, казаковъ, венгровъ, москалей, берутъ Москву… Границы отчизны расширяются отъ одного моря до другого. Король даетъ Олесю за его услуги много-много хлоповъ… Тутъ пани Чаплинская наклонила голову къ холодному полу, какъ она всегда склоняла ее во время усердныхъ моленій… Никогда не ожидала она, что чаянія ея сбудутся. И теперь вдругъ такое торжество…
Господи Боже! Мой добрый Боже!
Возьми Ты меня подъ крыла свои!
За крпкую вру мою.
Ты мой избавитель-надежда!
Заключительныя слова гимна, какъ казалось пани Чаплинской, прозвучали особенно торжественно, но губы ея не шевелились, и застывшія уста давно уже не издавали никакихъ звуковъ. Мертвая, ничмъ не нарушаемая тишина царила кругомъ, хотя молящейся казалось, что все вокругъ наполнено торжественными звуками… Гд-то звонили колокола праздничнымъ звономъ… И никогда она не испытывала такого пріятнаго ощущенія, какъ теперь, прижавшись отяжелвшей головой къ холодному полу. Она знала, что въ это время Олесь уже усмирялъ хлоповъ, поднявшихся противъ пановъ и противъ святой римско-католической вры. И самъ святйшій папа шлетъ Олесю свое благословеніе, а ей, матери Олеся, письмо, въ которомъ благодаритъ ее, что она воспитала великаго воина за вру католическую.
Еще треснуло гд-то въ углу, словно раздался пушечный выстрлъ: морозъ продолжалъ нажимать на прогнившія стны часовни, но пани Чаплинская уже не слышала этого треска.
Усвшись за книгу посл ухода матери, Олесь не замтилъ, какъ пролетло время за полночь. Подождавши еще немного, онъ отправился въ тотъ домъ, гд, по слухамъ, остановился ксендзъ. Морозъ трещалъ, втеръ совсмъ стихъ, луна ровнымъ свтомъ озаряла убогое мстечко, бросая рзкіе силуэты короткихъ тней отъ погруженныхъ въ снгъ хатъ. Оказалось, что ксендзъ ухалъ, какъ только перестало буранить.
‘Но куда же она могла уйти?— размышлялъ Олесь:— въ каплицу разв? Но не можетъ быть, чтобы она ршилась идти туда въ такую погоду, и одлась она недостаточно тепло: не такъ она одвается, когда идетъ туда’.
Олесь зашелъ еще къ одной мщанк, съ которой пани Чаплинская любила отводить душу въ послднее время, не придавая значенія тому обстоятельству, что эта мщанка была не католичка. ‘Мать моя начинаетъ длать уступки духу времени’,— говаривалъ по этому поводу Олесь. Въ хат мщанки было темно. Олесь постучался въ окно.
— Негд ей быть!— сказала мщанка на вопросъ Чаплинскаго.— Разв поплелась въ каплицу своему Пану Богу Крулю молиться,— въ послднихъ словахъ мщанки звучала явная иронія. Эта фраза полоснула Олеся по сердцу, точно ему нанесли кровную обиду. ‘Мамуня, мамуня!— подумалъ онъ:— что если, вмсто счастливой жизни, святая ложь моя принесла теб блаженную смерть.’
Олесемъ овладло недоброе предчувствіе, это предчувствіе скоро перешло въ страхъ. Не отвтивши ни слова мщанк, онъ бросился на улицу и побжалъ по направленію къ кладбищенской рощ. Отъ дороги онъ замтилъ заметенные слды, ведшіе по нетронутому снгу къ каплиц. Сомннія не было, что пани Чаплинская тамъ. Это сначала успокоило Олеся, по не надолго. Онъ чувствовалъ на себ дыханіе жестокаго мороза, втеръ чуть-чуть колебалъ воздухъ и, казалось, рзалъ немилосердно все, къ чему ни прикасался. Олесь поминутно теръ себ носъ, щеки. На порог каплицы Олесь споткнулся. Тутъ онъ всмотрлся въ то, что находилось передъ нимъ. Догорала свча, мерцающій свтъ ея освщалъ то ту, то другую стну каплицы, то падалъ на полъ. Въ кроткомъ взор Спасителя свтилась скорбь, и Олесь не могъ вынести этого взора: въ немъ онъ видлъ какой-то укоръ себ и сожалніе. Полоса луннаго свта падала на молящуюся мать Олеся.
Нсколько секундъ онъ не ршался сдвинуться съ мста, онъ не ршался нарушить молитвеннаго настроенія дорогой матери. Но со стороны молящейся не слышалось ни одного звука, она не сдлала ни одного движенія. Кровь прилила къ сердцу Олеся, онъ сдлалъ ршительный шагъ впередъ,— заскрипли половицы отъ тяжести его молодого тла. Въ одномъ углу затрещало отъ мороза.
— Мамуня!— крикнулъ Олесь.
Ни звука на это восклицаніе. Олесь прикоснулся къ плечу матери, тло ея подалось немного впередъ, будто она постаралась сдлать боле низкій поклонъ, Олесь прикоснулся рукою къ ея лицу: оно было холодно и твердо…
— Мамуня, мамуня!— закричалъ онъ, вдругъ понявъ страшную истину, всплеснулъ руками и съ дикимъ воплемъ бросился на колни.