КАНУНЪ.
Романъ.
І.
II.
III.
IV.
Канун, Потапенко Игнатий Николаевич, Год: 1906
Время на прочтение: 249 минут(ы)
Городъ стоялъ на высокомъ берегу и съ подплывающаго къ нему парохода за много верстъ были видны его церкви и высокіе многоэтажные дома.
А внизу, на узкой и длинной полос, примыкавшей къ морскому заливу, раскинулся особый своеобразный городокъ, созданный моремъ. Огромныя вмстилища для зернового хлба съ гигантскими элеваторами, угольные склады, пароходныя и транспортныя конторы, небольшіе ресторанчики, харчевни, пивныя, — все это тянулось къ морскому берегу, давно уже подъ тяжестью каменныхъ насыпей, выступавшихъ далеко въ море, утратившему свои природныя очертанія.
Нсколько широкихъ моловъ раздляли береговую часть залива на гавани, защищая ее отъ прибоя морскихъ волнъ. Гавани были переполнены пароходами, баржами и парусными судами.
Въ нихъ происходило несмолкаемое вчное движеніе — нагрузки и выгрузки, оглушительный грохотъ ломовыхъ телгъ, шумный говоръ, переполненный отборными ругательствами полунагихъ, босоногихъ богатырей, таскавшихъ на своихъ плечахъ десятипудовые тюки, свистъ пароходовъ, и все это, вмст съ доносившимся сюда отдаленнымъ шумомъ моря, сливалось въ какую-то адскую музыку.
Вдобавокъ ко всему, вдоль береговой линіи тянулась длинная полоса рельсовъ и по ней, шипя и посвистывая, безъ отдыха, сновали локомотивы, таща за собой вереницу товарныхъ вагоновъ, отвозившихъ въ загородные склады разнообразную добычу, привезенную моремъ, которую выгружали на пристаняхъ.
И все это утопало въ темномъ дыму, который положилъ свой налетъ на стны всхъ зданій, и прибрежная часть города издали казалась черной.
Въ самой крайней гавани, ближайшей къ открытому морю, движеніе было не такое напряженное. Здсь приставали только пассажирскіе пароходы, привозившіе сравнительно ничтожное количество грузовъ. Ихъ привтливо встрчало красивое двухъэтажное зданіе, подъ сводами котораго городская публика, встрчавшая прізжихъ, пряталась во время ненастной погоды. Въ это же зданіе поступали на складъ привезенные и не взятые тотчасъ товары.
На самой же пристани, по ту сторону зданія, прізжающихъ ждали элегантные извощичьи экипажи и омнибусы изъ отелей, сопровождаемые кондукторами.
Было около четырехъ часовъ чуднаго весенняго дня. Южное солнце, никогда не справляющееся съ календаремъ, съ утра палило по лтнему и, хотя къ этому часу оно, точно утомленное дневной работой, сбавило силы, но отъ сильно нагртаго имъ булыжника мостовой, отъ каменныхъ стнъ и отъ желзныхъ крышъ домовъ разило тепломъ, какъ отъ натопленныхъ печей.
Ожидался пароходъ изъ небольшого городка, который стоялъ на рк, впадавшей въ море верстахъ въ 70 отъ города.
Среди разнокалиберной публики, которую по вншнему виду легко было раздлить на классы, какъ длились и мста на пароход, попадались люди самыхъ разнообразныхъ національностей. Здсь можно было встртить русскаго чиновника въ фуражіс съ кокардой рядомъ съ откормленной бритой фигурой богатаго еврея, ведущаго счастливую торговлю хлбомъ, совершенно отршившагося отъ своихъ національныхъ признаковъ и даже брезгливо сторонящагося отъ тонкой высокой фигуры соотечественника въ длинномъ кафтан, съ библейскими пучками волосъ на вискахъ, шныряющаго среди публики и не теряющаго ни минуты, чтобы обдлать какое-либо дльце. Смуглолицый персъ, ожидающій присылки фруктоваго товара, и длинноносый грекъ, важно раскуривающій папиросу гимназистъ, въ надежд, что по близости нтъ начальства, горячо спорящій съ барышней студентъ, толстая баба изъ пригорода, армейскій офицеръ, величественное духовное лицо, — все это смшивалось въ одну густую толпу ожидающихъ.
Посреди этой пестрой толпы замтно выдлялась большая группа людей, державшаяся ото всхъ особнякомъ. Ихъ было десятка три, вс между собой были знакомы и вс говорили объ одномъ. Группу составляли съ десятокъ мстныхъ журналистовъ, три конкурирующихъ издателя, на этотъ разъ объединенныхъ личностью ожидавшагося пассажира, остальные же были друзья, поклонники и поклонницы. Ждали мстное журнальное свтило, всему городу извстнаго фельетониста Зигзагова, который возвращался изъ трехлтней административной ссылки.
Издатели трехъ газетъ, вчно подсиживавшіе другъ друга на столбцахъ своихъ изданій и изощрявшіе умъ стараніемъ перехватитъ другъ у друга подписчика, бесдовали о дятельности городской думы, объ оборотахъ городской торговли и о томъ, что сегодня хорошая погода, и ни однимъ словомъ не касались личности Зигзагова, какъ будто и не его встрчали.
У каждаго изъ нихъ на мол стоялъ собственный экипажъ и каждый надялся, встртивъ Зигзагова, отвести его въ гостинницу или даже къ себ на квартиру въ своемъ экипаж. Зигзаговъ вообще былъ приманка, а Зигзаговъ посл трехлтней ссылки, конечно, былъ приманкой вдвое.
И вс они чувствовали, что въ ближайшемъ будущемъ имъ предстоитъ бороться не на жизнь, а на смерть, что одному изъ нихъ фельетоны Зигзагова обойдутся въ копечку. Но каждый былъ готовъ на большія жертвы, лишь бы убить конкурента.
Двое изъ нихъ, маленькій Курчавинъ и величественный красивый обладатель длинной хорошо расчесанной бороды Малеванскій — издавали либеральныя газеты и, казалось бы, ожидаемая добыча въ вид фельетониста, возвращавшагося изъ политической ссылки, должна бы разыграться только между ними двумя.
Громоздкій, плечистый, рыжій издатель третьей газеты, по фамиліи Кромшный, былъ непримиримый врагъ либерализма и по крайней мр хоть разъ въ недлю уговаривалъ своихъ читателей устроитъ погромъ евреевъ, во множеств населявшихъ городъ.
И тмъ не мене онъ съ одинаковыми шансами надялся перетащить къ себ Зигзагова. Объяснялось это очень просто тмъ, что Зигзаговъ, — талантливый, властный, самостоятельный и хорошо знавшій себ цну, не придавалъ никакого значенія убжденіямъ своихъ издателей. Названіе газеты для него было пустымъ звукомъ. Какого бы направленія ни придерживалась газета, онъ, вступивъ на ея столбцы, тотчасъ же длался хозяиномъ положенія. Тамъ, въ верхнихъ столбцахъ что-то писали, до чего ему не было дла, а онъ всегда писалъ свое. Когда его упрекали въ этомъ издатели либеральныхъ газетъ, онъ говорилъ:— да вдь я съ Кромшнымъ столько же несогласенъ, сколько и съ вами, господа. Между вами разницу составляетъ только подписчикъ. Вы думаете привлечь подписчика либерализмомъ, а онъ консерватизмомъ. Мн же до подписчика нтъ дла. Мн нуженъ читатель… Вдь вотъ меня арестовали и услали вонъ изъ города, въ мста, довольно отдаленныя, какъ разъ въ то время, когда я писалъ въ газет Кромшнаго, а вы продолжали бытъ либеральными и васъ никуда не услали… И никогда не ушлютъ.
И такъ какъ Зигзаговъ всхъ трехъ издателей одинаково презиралъ, и очень любилъ, чтобы они знали объ этомъ, то онъ обыкновенно прибавлялъ.
— Мн, милостивые государи, нуженъ оселъ для того, чтобы я могъ хать на немъ и кричать на весъ городъ то, что я думаю, а какой масти этотъ оселъ — черной, гндой или пгой, мн это ршительно все равно.
На отдаленномъ горизонт, гд море казалось сливающимся съ небомъ, показалась темная точка, которая все разросталась, принимала ясныя очертанія, выдливъ сперва дв мачты, а потомъ и дв трубы. Изъ трубъ поднимался и длинными полосами стелился въ воздух дымъ.
Встрчавшая публика оживилась, заволновалась. Пароходъ уже сдлался виднъ весь, можно было отличить блую окраску трубъ и пестрый коммерческій флагъ на верхушк одной изъ мачтъ. Вотъ онъ уже огибаетъ узкую оконечность мола, остріемъ врзывающуюся въ море. Вотъ онъ уже въ гавани и до пристани доносится равномрное попыхиваніе его машины.
Онъ подошелъ къ пристани вплотную. Публика поостереглась, матросы бросили канаты, ихъ закрпили на берегу, начался долгій медленный причалъ, потомъ спустили трапъ.
На палуб перваго класса, у самаго борта, стоялъ Зигзаговъ — человкъ средняго роста, сухощавый, съ блднымъ лицомъ, красивымъ, умнымъ, съ тонкими чертами, съ большимъ лбомъ, съ хорошо сохранившимися прямыми откинутыми назадъ, русыми волосами.
Онъ кланялся встрчавшей его групп, махалъ шляпой и улыбался. Съ берега раздавались привтствія.
Публика толпой сходила по трапу, шумно привтствуя своихъ знакомыхъ, а Зигзаговъ не торопился. Онъ не хотлъ принимать участіе въ толкотн.
Но въ то время, какъ журналисты и почитатели Зигзагова посылали ему привтствія съ пристани, громко освдомляясь о томъ, хорошо ли ему халось, не пострадалъ ли онъ отъ морской болзни, маленькій издатель мстнаго листка, Курчавинъ, не замтно куда-то исчезъ и вдругъ изумилъ двухъ другихъ издателей, увидвшихъ его на пароход, рядомъ съ Зигзаговымъ.
— Ахъ, чертъ пронырливый!— громко выругался Кромшный, вообще не стснявшійся въ выраженіяхъ, и сейчасъ-же, раздвигая толпу своими могучими плечами, ринулся по трапу на пароходъ. Третій издатель, счастливый обладатель длинной бороды и красиваго лица, величественно поплылъ вслдъ за нимъ. пользуясь его работой по раздвиганію толпы, и скоро Зигзаговъ былъ окруженъ всми тремя издателями, которые на перерывъ выражали ему свою ласковость.
Почти уже вся публика сошла съ парохода. Носильщикъ несъ небольшой чемоданъ, въ которомъ было заключено все имущество Зигзагова, а владлецъ чемодана, сопровождаемый издателями, шелъ по пароходу, затмъ спустился на пристань и здсь встрчавшая его группа сдлала ему овацію.
Были тутъ и друзья, съ которыми Зигзаговъ цловался, а были и невдомыя лица, которымъ онъ пожималъ руки.
И вотъ тутъ-то наступилъ моментъ, когда издатели, каждый порознь, въ ум своемъ изобртали способъ вызвать особое довріе со стороны Зигзагова, чтобы увезти его въ своемъ экипаж и тмъ завязать литературныя отношенія, но въ то время на пристани появилось новое лицо, которое обратило на себя вниманіе всхъ.
Это была очень замтная фигура, не только потому, что онъ былъ высокаго роста, но и по той особой манер, которая изобличала въ немъ человка съ большимъ значеніемъ и знающаго себ цну, но на столько умнаго, чтобы не совать это сознаніе впередъ. Онъ держался въ высшей степени скромно и просто и какъ-то нарочито-благодушно улыбался всмъ тмъ, съ кмъ здоровался и говорилъ. Улыбка у него была пріятная, чему способствовали его прекрасные ровные блые зубы. Да видъ ему было не много больше сорока лтъ, но его темные жаркіе глаза были необыкновенно молоды и изъ нихъ, какъ изъ переполненной чаши, какъ-то непрерывно лучился умъ, который проявлялся въ каждомъ движеніи его лица, некрасиваго, но пріятнаго, обладавшаго способностью быстро и незамтно располагать человка въ свою пользу.
На немъ была одноцвтная темносрая пара, на голов высокая мягкая фетровая шляпа, а на лвой рук лежала накидка, врод плаща.
Зигзаговъ тотчасъ увидлъ его и, оставивъ пожиманіе протянутыхъ къ нему рукъ, стремительно пошелъ къ нему на встрчу и протянулъ къ нему об руки.
— Ба! Прелестнйшій, чудеснйшій… Левъ Александровичъ!.. Просто Левъ! какъ же я радъ, что я вижу васъ!
Левъ Александровичъ крпко пожалъ его руку, но они не обнялись и не поцловались. Они сейчасъ же повернули по направленію къ выходу. Левъ Александровичъ обнялъ Зигзагова правой рукой за талію и они шли впереди, остальные же группой шествовали за ними.
— Ко мн?— спросилъ Зигзагова Левъ Александровичъ.
— Да чего же лучше… У меня — негд голову преклонить.
— Буду очень счастливъ… Такъ демъ… Господа, — сказалъ онъ, обратившись къ слдовавшей за нимъ групп:— я васъ ограблю. Я увезу отъ васъ Максима Павловича.
Вс три издателя злились, каждый порознь, но въ то же время они могли быть и довольны. Зигзоговъ не достался ни одному изъ нихъ, значитъ — на конкуренцію еще остается свобода и каждый можетъ расчитывалъ на свое искусство.
На мостовой мола стояли нсколько оставшихся извозчичьихъ экипажей, собственные экипажи издателей, а впереди всхъ изящное ландо — викторія Льва Александровича Балтова. Кучеръ тотчасъ же подкатилъ. Носильщикъ взвалилъ къ нему на козлы чемоданъ, хозяинъ усадилъ Зигзагова и самъ слъ рядомъ.
Зигзаговъ приподнялся и снялъ шляпу.— Господа, до свиданія, — сказалъ онъ встрчавшимъ его.— Благодарю за милую встрчу!.. Поврьте, страшно цню и не забуду…
Лошади тронули и экипажъ быстро помчался. Друзья, почитатели, а съ ними и три издателя остались позади.
— Какъ я радъ, что не опоздалъ, — говорилъ Левъ Александровичъ:— а меня задержали въ управленіи водопровода, мн, вдь и тамъ приходится… У насъ чуть не случилось катастрофа. Въ шестнадцати верстахъ отсюда что-то произошло съ трубой… Городъ могъ остаться безъ воды, но уладилось… Какъ я радъ, какъ я радъ!.. И, кажется, я спасъ васъ отъ одного изъ вампировъ? а? Ха, xa… Они хотли взять васъ, такъ сказать, на корню… Ха, ха…
— Милый Левъ Александровичъ… Позвольте ужъ разомъ поблагодарить васъ за все, — съ чувствомъ сказалъ Зигзаговъ, пожимая его руку:— И за матеріальное, и за духовное… Вдь, не будь васъ, я съ одной стороны отощалъ бы на казенныхъ хлбахъ, а съ другой, пожалуй, просидлъ бы тамъ еще годика четыре… Однако, вы пріобрли большую силу, если одно ваше слово могло сократить мое заточеніе больше, чмъ на половину. Вдь, я былъ сосланъ на библейское семилтіе.
— О, да, да… Одно слово и не больше… Да вы погодите, мой милый, когда я вамъ разскажу, вы ахнете… Тутъ произошли такія вещи… Но это потомъ, потомъ…
— А что, оцнили васъ?
— Надо полагать… Или, покрайней мр, согласны оцнить…
— Нтъ, не томите меня, Левъ Александровичъ… Я такъ жаденъ до новостей, касающихъ васъ… Зовутъ?
— Помните Ивана Сергевича Ножанскаго?
— Да, какъ же не помнить? Когда онъ былъ здсь профессоромъ, а потомъ городскимъ головой, я начиналъ свою журнальную дятельность, и онъ шутя грозилъ мн пальцемъ и говорилъ: ‘изъ молодыхъ да ранній… Да только быть ему въ мстахъ не столь отдаленныхъ’… Вдь, вотъ онъ пророкомъ оказался!
— Ну, знаете вы, онъ теперь въ Петербург одна изъ крупнйшихъ птицъ…
— Знаю, знаю… Да только у птицы этой хватило крыльевъ, чтобы долетть до петербургскихъ сферъ, а тамъ онъ, кажется, сложилъ ихъ и больше не летаетъ.
— Нтъ, не то… Онъ очень осторожный человкъ. Онъ мн писалъ… Тамъ противъ него со всхъ сторонъ наставили пики… Ну, понимаете, онъ выжидаетъ.
— А сколько ему лтъ?
— Шестьдесятъ семь…
— Возрастъ, неподходящій для выжиданія… Пора бы и дйствовать… Да ничего не выйдетъ… Не врю я въ этого Лео, мечтающаго обновить Россію при помощи финансовыхъ реформъ… Чортъ возьми, не финансы тутъ важны, а духъ — проклятый рабскій духъ, который проникаетъ насъ насквозь. Такъ что же онъ?
— Зоветъ меня… въ помощники.
— Неужели? Туда?
— Зоветъ. Да я артачусь… Торгуюсь, выговариваю условія… Ну, вотъ ему я написалъ о васъ два слова, а ужъ остальное онъ сдлалъ.
— Важная новость, важная!— говорилъ Зигзаговъ:— такъ васъ могутъ отнять у насъ каждую минуту?.. Ой, смотрите, Левъ Александровичъ, какъ бы васъ въ самомъ дл не сманили… Знаете, какъ поетъ сумасшедшій мельникъ въ ‘Русалк:’ ‘заманишь, — а тамъ, пожалуй, и удавишь ожерельемъ’… Вотъ этого то ожерелья я для васъ и боюсь… Не ошибаетесь-ли вы на счетъ осторожности Ножанскаго? Боюсь, что не осторожность это, а… ‘ожерелье’… Ножанскій человкъ узкій, тщеславный… Я же помню, какъ онъ здсь гонялся за персидскимъ шахомъ, чтобы получитъ ‘Льва и Солнца’ степенью выше, чмъ ему назначалось… Ну, ужъ знаете, кто за ‘Львомъ и Солнцемъ’ гоняется, тотъ едва-ли годенъ для переустройства Россіи…
— А вотъ теперь онъ только за Львомъ гоняется, — сказалъ Левъ Александровичъ и разсмялся. Зигзаговъ тоже смялся его шутк.
Экипажъ поднимался въ гору, лошади длали напряженіе.
Вотъ и городъ, настоящій городъ, съ великолпно выложенными гранитными плитами улицами, съ высокими каменными красивыми домами, съ рядами зеленыхъ и уже расцвтавшихъ акацій на тротуарахъ.
Съ высоты, на которой онъ расположился, видно было безбрежное море и весь заливъ съ гаванью, съ кишвшими въ нихъ судами, съ приморскимъ городкомъ, окутаннымъ дымомъ.
— Сердце неистово бьется у меня!— воскликнулъ Зигзаговъ, оглянувшись назадъ:— какъ я люблю этотъ городъ! Сколько въ немъ солнца и радости… А тамъ было холодно и сумрачно!.. Тамъ я былъ золъ… Три года минута въ минуту былъ золъ и невыносимъ. Милый Левъ Александровичъ, вотъ когда вы будете министромъ, — а вы непремнно имъ будете, потому что вы самый умный человкъ въ Россіи, — сдлайте такъ, чтобы людей, провинившихся только своими мыслями, ссылали въ теплыя страны. Вдь подумайте, въ конц концовъ ихъ мыслями питается Россія. На свер, въ темныхъ, сырыхъ и непривтныхъ углахъ, куда ихъ сваливаютъ, какъ негодный соръ, они озлобляются и мысли ихъ становятся ядовитыми и злыми, а вдь эти мысли проникаютъ въ головы обывателей. И оттого литература наша такая злая, и оттого въ Россіи такъ много злыхъ. обозленныхъ людей… Ахъ, чудное солнце! какъ оно славно гретъ меня!.. Какъ нжно, ласково… Ну, какія же еще новости? Ваша сестрица Елизавета Александровна — какъ поживаетъ?
— Ну, она вдь у меня изъ мрамора… Она никогда не мняется…
— Замужъ не вышла?
— О, нтъ… Я ей окончательно помшалъ въ этомъ… Уврена, что безъ нея я пропаду. Какъ ни убждалъ я ее — ни за что.
— Она васъ обожаетъ.
— Да, это у нея большой недостатокъ.
— Ну, и, наконецъ, — милое, очаровательное, прелестное созданіе — Наталья Валентиновна? Надюсь, она продолжаетъ вдохновлять будущаго министра…
— О, неизмнно… Вчера о васъ говорили съ нею цлый вечеръ. Вотъ ваша истинная цнительница… Но за то и бранитъ же она васъ… Я цлый вечеръ защищалъ васъ.
— Напрасно. Я виновенъ и не заслуживаю снисхожденія. Сегодня же буду цловать ея ручки. Вы меня повезете къ ней?
— Обязательно. Мы обдаемъ дома, а вечерній чай пьемъ у Натальи Валентиновны…
— Послушайте, а Володя, вашъ племянникъ, горячая голова?.. Лидеръ крайней лвой будущаго парламента? Живъ? здоровъ? И главное — цль? Цль? Вдь за его ораторскія вспышки на сходкахъ онъ рано или поздно обязательно укатитъ по моему недавнему адресу…
— Да, знаете, этотъ Володя… Мн стоитъ большихъ усилій и трудовъ сдержать его отъ безумныхъ подвиговъ… Но, слава Богу, въ этомъ году онъ кончаетъ университетъ и теперь какъ разъ держитъ экзамены… Тамъ займется длами и, по всей вроятности, кристаллизуется…
— Какое хорошее слово — кристаллизуется!.. Слово благородное, научное, но я сказалъ бы: чтобъ его чертъ побралъ, это слово!.. А скажите, мой дорогой, разв это неизбжно?
— Что? Кристаллизація?
— Да, да, вотъ это самое…
— Почти.
— Но вдь я же. напримръ, не кристаллизовался?..
— Вамъ помшалъ талантъ… А онъ, слава Богу, кажется, избавленъ отъ этого бремени… Ну, вотъ и наша улица и мой домъ… Милости прошу, пожалуйте.
Они остановились у подъзда. Выбжалъ швейцаръ и, почтительно поклонившись Зигзагову, сказалъ:
— Мое почтеніе-съ, Максимъ Павловичъ!
— А, здравствуй мой благосклонный читатель и теска!— сказалъ Зигзаговъ.
Швейцаръ Максимъ дйствительно былъ исправнымъ читателемъ фельетоновъ Зигзагова и очень одобрялъ ихъ. Онъ взялъ съ козелъ чемоданъ и попробовалъ его на всъ.
— Только и всего-съ?— иронически промолвилъ онъ.— Не много у васъ добра-съ, Максимъ Павловичъ! А, впрочемъ, зато въ голов много-съ!
Зигзаговъ поднимался по лстниц и, какъ ребенокъ, всему смялся — и замчанію швейцара-тески, и самой лстниц — широкой, красивой, устланной мягкимъ ковромъ, и своему возвращенію, и ласковости хозяина.
На площадк второго этажа уже была растворена дверь. Они вошли.
Левъ Александровичъ занималъ обширную квартиру въ своемъ дом. Въ ней было много комнатъ, отдланныхъ богато и со вкусомъ, но неимвшихъ никакого назначенія. А жилъ онъ въ квартир вдвоемъ съ своей сестрой, Елизаветой Александровной.
Эта почтенная особа — очень высокая, крпкая и нсколько грубовато сложенная, ступавшая твердо и ршительно своими большими ногами, самолично нарзавшая къ обду хлбъ, ветчину и всякія закуски при помощи своихъ рукъ, по виду созданныхъ для работы, обладала миловиднымъ, хотя не первой свжести, лицомъ и прекрасными свтлозолотистыми густыми волосами.
Въ лиц ея было сходство съ братомъ, а зубы и улыбка длали это сходство очень замтнымъ. Ей было не меньше тридцати лтъ и правду сказалъ Левъ Александровичъ, — у нея было не мало случаевъ выйти замужъ и именно такъ, какъ она хотла: за человка солиднаго возраста и почтеннаго положенія, — но она отклоняла главнымъ образомъ изъ любви къ брату.
Если вс въ город и вообще — знавшіе Льва Александровича по его исключительной карьер — считали его человкомъ выдающимся, то Елизавета Александровна ни на минуту не сомнвалась въ его геніальности.
За двадцать лтъ этотъ человкъ, когда-то, по окончаніи университета, поступившій на службу въ пароходное управленіе маленькимъ скромнымъ органомъ, достигъ вліянія ршительно во всхъ торговыхъ и промышленныхъ отрасляхъ, какія только были въ этомъ огромномъ коммерческомъ город. Ршительно все до него касалось, всюду онъ былъ важнымъ человкомъ, обо всемъ съ нимъ совтовались и все находилось отъ него въ прямой или косвенной зависимости. Тамъ онъ былъ предсдателемъ, здсь членомъ правленія, тутъ просто вдохновителемъ.
Ничего не производя и ничмъ не торгуя, онъ нажилъ большое состояніе и при томъ, — какъ хорошо знала Елизавета Александровна,— безъ воровства или какихъ бы то ни было сомнительныхъ способовъ.
И она удивлялась только одному, что такого человка, котораго она считала единственнымъ во всей Россіи и, можетъ быть, даже въ Европ, не зовутъ управлять государствомъ.
Однако, въ послднее время и тутъ появилось какое-то движеніе. Братъ говоритъ ей о какомъ-то предложеніи со стороны Ножанскаго. Значитъ, спохватились.
На себя она смотрла, какъ на прирожденную хранительницу братскаго благополучія. Она должна была заботиться о его здоровь, о его удобствахъ, беречь его добро и охранять его отъ всякихъ напастей. Она привыкла такъ думать съ пятнадцати лтъ, когда посл смерти отца перешла на попеченіе брата и ей уже казалось, будто Левъ Александровичъ безъ ея охраны не можетъ обходиться и что на другой день посл того, какъ она уйдетъ отъ него, онъ будетъ умирать съ голода, лишится всего своего добра и вообще будетъ безпомощенъ.
И когда представился ей въ первый разъ вопросъ о замужеств, она взвсила съ одной стороны возможное счастье для нея лично, а съ другой потери, которыя, по ея мннію, неизбжно понесъ бы Левъ Александровичъ, и ршила пожертвовать собой.
Правда, особенно большого счастья отъ замужества она для себя не ждала. Ей было чуждо увлеченіе, и къ женихамъ она относилась равнодушно, съ холоднымъ расчетомъ. Весь жаръ своего сердца она отдала брату.
Зигзагова она встртила съ ненатуральной улыбкой. Она знала, что Левъ Александровичъ исключительно хорошо относится къ этому человку, но именно потому она сама и чувствовала къ нему холодъ.
И это была не ревность — о, это было бы слишкомъ возвышенно для ея плоской души — а просто боязнь, какъ бы человкъ слишкомъ не воспользовался расположеніемъ Льва Александровича и не извлекъ бы изъ него что-нибудь значительное. Поэтому она терпть не могла, когда братъ оказывалъ кому нибудь покровительство, помогалъ своими средствами или пристраивалъ. Въ первомъ случа былъ прямой ущербъ, а она считала каждый рубль, принадлежащій Льву Александровичу, священнымъ, во второмъ была отвтственность.
Ручаться можно только за самаго себя, и Левъ, по ея мннію, никому не долженъ былъ давать своего ручательства.
Между тмъ Зигзагову, она это знала, Левъ Александровичъ оказывалъ исключительныя услуги. Съ того самого времени, когда его услали изъ города, онъ почти каждый мсяцъ посылалъ ему деньги, покупалъ для него книги, устраивалъ его дла, а въ послднее время, рискуя скомпрометировать себя, хлопоталъ за него въ Петербург. Вотъ за это особенно сердилась на Зигзагова Елизавета Александровна. Помилуй Богъ, въ то время, когда Левъ начиналъ длаться тамъ желаннымъ человкомъ, когда, быть можетъ, отъ него ждутъ чего то важнаго, когда передъ нимъ раскрывается совсмъ новая дорога, онъ такъ неостороженъ и изъ-за кого? Изъ-за ‘посторонняго человка’.
Елизавета Александровна вносила въ домъ холодъ и принужденность и Левъ Александровичъ это всегда чувствовалъ, но, съ другой стороны, она совершенно избавляла его отъ какихъ бы то ни было заботъ о мелочахъ житейскихъ. Онъ смло могъ погружаться въ свои дловые интересы и ни о чемъ больше не думать. Поддержаніе въ порядк квартиры, порядокъ въ бль, возня съ прислугой, всмъ этимъ занималась Елизавета Александровна. Даже о его сюртукахъ и фракахъ она заботилась. чтобы все было свжо и модно. У себя въ спальн утромъ онъ находилъ всегда ту одежду, какая была нужна къ случаю или сезону. Ему оставалось только иногда позволить портному проврить ему мрку. Даже о качеств и цвт матеріи думала Елизавета Александровна. Словомъ, каждый шагъ его былъ предусмотрнъ и охраненъ.
Зигзаговъ внесъ въ строгій и холодный домъ, охраняемый Елизаветой Александровной, безпорядокъ. Съ той минуты, какъ онъ пріхалъ, въ комнатахъ, привыкшихъ къ тишин, не переставалъ раздаваться говоръ и смхъ. Зигзаговъ говорилъ безъ устали, какъ человкъ долго молчавшій.
Онъ разсказывалъ о своей жизни и ссылк, припоминалъ эпизоды, курьезы, шутилъ, острилъ, самъ заливался дтскимъ смхомъ и увлекалъ Льва Александровича.
Елизавета Александровна давно не видала брата такимъ оживленнымъ. Ей даже казалось это страннымъ и какъ бы неидущимъ къ нему, она и не подозрвала, что эта живость была какъ нельзя боле свойственна его душ, но всегда подавлена ею.
Зигзагову дали комнату и полчаса, чтобы принести себя въ порядокъ. Потомъ сли за столъ и обдали. За обдомъ онъ сказалъ:
— Я горю нетерпніемъ поцловать ручки Наталіи Валентиновны. Вдь мы сейчасъ посл обда къ ней?
И онъ замтилъ, что при этихъ словахъ холодное лицо Елизаветы Александровны вытянулось и сдлалось непроницаемимъ. Въ другое время онъ заставилъ бы себя быть дипломатичнымъ. Но сегодня онъ не могъ ничего удержать на язык.
— Ахъ, сказалъ онъ, — Елизавета Александровна по прежнему не раздляетъ нашего съ вами поклоненія Наталь Валентиновн.
Елизавета Александровна тихонько пожала плечами.— Я вообще не умю поклоняться никому кром…
— Кром Бога?— закончилъ за нее Зигзаговъ.
— Да, разумется… сказала Елизавета Александровна, но, кажется, хотла сказать: кром моего брата.
Да, во всякомъ случа можно было сказать съ увренностью, что она не поклонница Натальи Валентиновны. Происходило это прежде всего, конечно, оттого, что Елизавета Александровна была женщина. Но были и другія причины, мене общаго характера.
Наталья Валентиновна Мигурская появилась въ жизни Льва Александровича лтъ пять тому назадъ. Это была случайная встрча въ дачномъ мст, на берегу моря, въ маленькомъ парк, гд дачная публика по утрамъ совершала прогулки и пила минеральныя воды.
Скромно одтая, высокая, стройная молодая женщина на утреннихъ прогулкахъ всегда появлялась одна, ведя за руку мальчика лтъ шести.
На ней было черное платье, простая соломенная шляпа, въ рук зонтикъ, услуги котораго въ утренніе часы рдко бывали нужны.
Левъ Александровичъ каждое утро гулялъ въ парк и, встрчая ее, почему-то всегда смотрлъ не на нее, а на мальчика, который ему очень нравился. Онъ, конечно, видлъ и ее, но ни разу не далъ себ труда присмотрться къ ея лицу и ко всей ея своеобразной фигур.
Но однажды онъ это сдлалъ. Онъ сидлъ за столикомъ и пилъ какую-то воду, которая ему была прописана, а она шла по дорог, по обыкновенію, съ мальчикомъ.
И почему то на этотъ разъ онъ внимательно посмотрлъ не на мальчика, а на нее, и лицо молодой женщины чмъ-то поразило его. Онъ не могъ дать себ отчета, чмъ именно было замчательно это лицо. Она уже прошла, онъ видлъ ея спину и могъ только дополнить свои наблюденія замтной о ея походк, необыкновенно твердой и бодрой. Въ ней не было той неувренности и расплывчатости, какая обыкновенно бываетъ въ походк городскихъ женщинъ.
Нсколько слдующихъ прогулокъ онъ посвятилъ ей. Онъ садился такъ, чтобы лучше разглядть ее, когда она будетъ итти. Аллея была одна и никто изъ гуляющихъ не могъ миновать ее. Всякій разъ она проходила мимо него и онъ пристально всматривался въ ея лицо и съ каждымъ разомъ она все больше и больше привлекала его.
Это было странное лицо: по чертамъ оно было ршительно некрасиво. Все въ немъ было неправильно, ни одной выточенной черты, но удивительно привлекательно. Глаза ея, небольшіе, продолговатые и свтлые, какъ-то сіяли веселымъ и радостнымъ умомъ.
Когда же она улыбалась своему мальчику на какое нибудь дтское замчаніе, лицо ея длалось очаровательнымъ, точно измнялись его черты.
При свтлыхъ глазахъ, при нжномъ цвт кожи щекъ, у нея были черные волосы и брови — не густые, но ровными длинными дугами.
Она настолько заинтересовала его, что онъ спросилъ о ней у кого то изъ знакомыхъ, и узналъ, что это жена доктора по женскимъ болзнямъ Мигурскаго, извстнаго въ город своими романическими исторіями и нсколькими скандалами съ хорошенькими паціентками.
Узналъ онъ также, что она съ мужемъ разошлась и живетъ съ своимъ мальчикомъ отдльно отъ него.
Его удивляло, что она всегда одна. Такая интересная женщина и безъ поклонниковъ. Обыкновенно на этихъ утреннихъ прогулкахъ дачныя дамы усердно занимались флиртомъ и мало-мальски приличная по наружности тащила за собой цлый отрядъ поклонниковъ.
Левъ Александровичъ почувствовалъ неотразимое желаніе быть ей представленнымъ. Онъ вообще слишкомъ мало занимался женщинами. Этотъ утренній часъ былъ единственнымъ, принадлежавшимъ ему. Посл прогулки онъ узжалъ въ городъ и тамъ буквально погружался съ головой въ дла, которыхъ ему хватало до вечера.
До тридцати шести лтъ его — тогдашній возрастъ — онъ ни разу не почувствовалъ сколько-нибудь серьезнаго влеченія къ женщин и ни разу ему не приходила въ голову мысль о женитьб. И это желаніе познакомиться съ нею было у него исключительнымъ.
Но не оказалось ни одного общаго знакомаго. Мигурскую знали очень многіе, то-есть знали, что она жена извстнаго доктора Мигурскаго, но никто не былъ съ ней знакомъ.
Но Левъ Александровичъ принадлежалъ къ людямъ, которые, разь пожелавъ чего-нибудь, никогда не останавливаются передъ препятствіями. И онъ ршилъ сдлать это совсмъ просто.
Однажды онъ сидлъ на скамейк, невдалек отъ павильона, гд выдавались публик минеральныя воды. Пришла съ своимъ мальчикомъ и Мигурская. Оказалось, что и она пила какую-то воду, но, очевидно, относилась къ этому казенно, не длая изъ этого исторіи: минутъ пять она оставалась въ павильон, отпивала положенное и уходила гулять.
Но въ эти пять минутъ она отпускала своего мальчика и позволяла ему бгать вблизи павильона.
Мальчикъ подошелъ къ скамейк, гд медленно пилъ по глоткамъ свою воду Левъ Александровичъ. Почему-то мальчикъ заинтересовался имъ и, стоя отъ него въ трехъ шагахъ, пристально смотрлъ на него.
— Милый мальчикъ, подойди ближе!— сказалъ ему Левъ Александровичь.
Мальчикъ былъ нсколько удивленъ такимъ приглашеніемъ, но, не видя въ немъ ничего для себя вреднаго, несмло подошелъ.
— Ты съ мамой?— спросилъ Левъ Александровичъ.
— Да, мама пьетъ воды!— отвтилъ мальчикъ.
— Вотъ и я пью воды, — сказалъ Левъ Александровичъ.— Твоя фамилія Мигурскій?
— Да, я Вася Мигурскій…
— Ну, вотъ что, милый Вася… Я очень радъ, что познакомился съ тобой. Ты мн очень нравишься и я хотлъ бы также познакомиться съ твоей мамой.
— А она идетъ сюда… Вотъ она идетъ…— сказалъ мальчикъ.
И въ самомъ дл Мигурская покончила съ водой и вышла изъ павильона Она видла, что мальчикъ стоятъ у скамейки, и сюда направилась. Вася оставилъ Льва Александровича и побжалъ къ ней и сказалъ настолько громко, что онъ могъ слышать.
— Тамъ господинъ сидитъ… Я съ нимъ познакомился… И онъ сказалъ, что хочетъ съ тобой тоже познакомиться.
Мигурская чуть замтно улыбнулась.
— Хорошо, познакомь меня!— сказала она и, переведя свой взглядъ на Льва Александровича, посмотрла ему прямо въ лицо.
Левъ Александровичъ уже поднялся, поставилъ свой стаканъ на скамейку и смло пошелъ по направленію къ ней. Онъ снялъ шляпу.
— Простите и пожалуйста не принимайте это за дерзость… Мн дйствительно очень хочется познакомиться съ вами, но никто изъ знакомыхъ не могъ представитъ меня вамъ… Я знаю, кто вы, а я Балтовъ.
— Балтовъ?— спросила Мигурская и внимательно взглянула въ его глава.— Настоящій Балтовъ?
— Самый настоящій, по паспорту и именно тотъ, кого вы, по всей вроятности, разумете, — отвтилъ Левъ Александровичъ.
Они пошли рядомъ и гуляли вмст часа полтора.
Она спрашивала, почему онъ захотлъ познакомиться съ нею, а онъ давалъ, разумется, самыя неудовлетворительныя объясненія и потомъ кончилъ шуткой.
— Видите-ли, я замтилъ, что здсь вс женщины, — разумется, сколько-нибудь привлекательныя, — окружены поклонниками, а мужчины состоятъ при своихъ дамахъ. Мы же съ вами представляемъ исключеніе и чуть-ли не одни мы, вы всегда одна съ вашимъ мальчикомъ, я тоже совершенно одинъ. Вотъ я и подумалъ, что намъ надо заключить союзъ.
— Чтобы не быть исключеніемъ?— спросила она.
— Нтъ, я надюсь, что мы все-таки останемся исключеніемъ.
Попрощавшись съ нею, онъ наклонился, поцловалъ мальчика въ лобъ и сказалъ:
— Ну, милый Вася, благодарю тебя за интересное знакомство, которое я сдлалъ сегодня.
— Въ такомъ случа, — сказала Мигурская, — сегодня совершилось два интересныхъ знакомства.
Здсь они вышли изъ парка. У воротъ стояла коляска Льва Александровича. Онъ простился съ Мигурской, слъ въ экипажъ и ухалъ въ городъ въ необыкновенно пріятномъ настроеніи.
На слдующій день онъ сдлалъ ей визитъ въ маленькой дачк, не близко отъ моря. Онъ не засталъ ее и оставилъ карточку. Потомъ они встрчались на утреннихъ прогулкахъ каждый день и уже всегда гуляли вмст.
За лто они такъ хорошо узнали другъ друга, что, когда начался зимній сезонъ, Левъ Александровичъ сразу началъ посщать домъ Мигурской и бывалъ тамъ запросто, какъ старый знакомый.
Разумется, состоялось знакомство Мигурской съ Елизаветой Александровной. Но оно почти пресклось на первомъ же визит. Дамы пришлись въ высшей степени не по вкусу другъ дружк. Он обмнялись визитами и этимъ ограничились. А затмъ пять послдующихъ лтъ посщали другъ друга раза по два въ году и были каждый разъ чрезвычайно любезны.
Зато Левъ Александровичъ вс свободные вечера проводилъ у Мигурской. Сюда приходили вс, кто хотлъ его видть. Многіе съ этой цлью искали ея знакомства и Мигурская, прежде не возбуждавшая ничьего вниманія, сдлалась популярнымъ лицомъ въ город.
Странно, можетъ быть, то, что про нихъ никогда не говорили, что они находятся въ близкихъ отношеніяхъ, почему-то это никому не казалось. Говорили, что Мигурская другъ Балтова.
Чмъ объясняется такая снисходительность мстнаго общества, трудно сказать. Можетъ быть, Левъ Александровичъ былъ извстенъ за слишкомъ солиднаго человка, дорожащаго своей репутаціей, чтобы позволитъ себ такую неурегулированную связь. Вдь докторъ Мигурскій жилъ и дйствовалъ, находился въ город и даже былъ знакомъ съ нимъ.
И съ тхъ поръ, какъ у Льва Александровича завязалась эта дружба, въ отношеніяхъ брата и сестры явилась новая черта. Былъ предметъ, который они всегда обходили молчаніемъ.
Въ первое время, посл первыхъ визитовъ, Елизавета Александровна, не зная еще о восхищеніи Льва Александровича, высказалась довольно откровенно.
— Она мн не нравится, — прямо сказала она.
— Чмъ?— спросилъ Левъ Александровичъ.
— Не выдержана. Съ перваго же знакомства, совершенно не зная меня, ужасно много говоритъ, какъ будто мы съ нею давно знакомы, и слишкомъ много смется. При томъ и положеніе ея странное: мужъ живетъ въ этомъ же город. Если разошлись да еще при такихъ условіяхъ, то должны и разъхаться. Ея мужъ ведетъ себя отвратительно. И все это доходитъ до нея, объ этомъ можетъ быть говорятъ при ней. Я въ такомъ положеніи не могла бы быть и недли. Ухала-бы… И, конечно, она живетъ на его средства…
Левъ Александровичъ слегка вспыхнулъ и возразилъ, что она не знаетъ обстоятельствъ Натальи Валентиновны и потому не должна осуждать ее. Въ томъ то и дло, что Наталья Валентиновна отказалась отъ средствъ мужа. У нея были свои, очень небольшія. Они были прежде въ распоряженіи мужа, но она вернула ихъ и живетъ исключительно на нихъ съ своимъ сыномъ.
— И вообще, — прибавилъ Левъ Александровичъ, — Наталья Валентиновна въ высшей степени порядочный человкъ.
Елизавета Александровна поджала нижнюю губу, сдлала ‘мертвое лицо’ и, подавивъ въ себ ‘нчто’, извинилась, да, прямо таки извинилась.
— Я извиняюсь, Левъ. Я, дйствительно, не знала… И она прибавила твердо, съ убжденіемъ:— это, конечно, совсмъ мняетъ дло.
Она именно хотла, чтобы онъ поврилъ въ это: что ея мнніе о Мигурской перемнилось. Почувствовала она, что Мигурская была для него далеко не безразлична. А все, что было мило и дорого Льву Александровичу, она считала себя призванной охранять, хотя бы и въ ущербъ своимъ убжденіямъ.
Но дальше она увидла, что Левъ Александровичъ все больше и больше ‘предавался’ Мигурской. Сама она никогда не претендовала на его откровенность и сердечныя изліянія. Она не была способна къ проявленію этихъ качествъ и не понимала, что подобная потребность могла быть у другого. И она жила спокойно бокъ о бокъ съ братомъ, не зная ничего изъ того, что длается у него въ сердц и въ голов.
Но когда она увидла, что Левъ Александровичъ вс свои свободныя минуты отдаетъ Мигурской, въ ея душ проснулись эти новые вопросы: что же онъ можетъ длать у нея цлые вечера? Любовь? Чувство? Но ей было извстно, что они почти никогда не бываютъ наедин.
Вчно у Мигурской бывали какіе нибудь посторонніе люди и тамъ шли безконечные разговоры. О чемъ?
Значитъ, Левъ Александровичъ чувствуетъ потребность говорить, высказываться? А они вдь дома часами просиживали за завтракомъ, за обдомъ и часто по вечерамъ, почти молча, и ей казалось, что онъ чувствуетъ себя при этомъ также хорошо, какъ она.
Чувства обладанія душой брата у нея не было. О, онъ казался ей слишкомъ большимъ для того, чтобы подчиниться женщин.
Но все же у нея теперь явилось чувство какъ-бы потери. Она была теперь совсмъ одна. Левъ Александровичъ только завтракалъ дома и то не всегда, иногда онъ длалъ это въ ресторан, и затмъ, возвращаясь домой посл полуночи, ложился спать. Обдалъ дома очень рдко: почти всегда у Натальи Валентиновны или съ кмъ нибудь въ ресторан.
И Елизавета Александровна увидла себя исключительно въ роли ‘завдующей хозяйствомъ’. Это было обидно и это новое чувство ей пришлось затаитъ. Конечно, ни за что на свт она не сказала бы объ этомъ брату.
Да и вообще, разъ это было чувство, этого было совершенно достаточно, чтобы оно осталось спрятаннымъ на вчныя времена. Никогда никому она не высказывала своихъ чувствъ
Но были и другіе поводы для безпокойства. Хотя, до поры до времени, къ союзу Льва Александровича съ Мигурской въ город не прилагали никакихъ грязныхъ объясненій, но все же ихъ имена соединяли. Елизавет Александровн казалось, что положеніе Натальи Валентиновны таково, что имя ея, приставленное къ имени ея брата, едва-ли можетъ украситъ его.
Въ особенности она стала безпокоиться по этому поводу, когда братъ получилъ эти важныя письма отъ Ножанскаго изъ Петербурга. Она знала, что въ Петербург не такъ терпимы, какъ здсь. Тамъ Левъ Александровичъ, если онъ приметъ наконецъ предложеніе Ножанскаго — а она этого для него желала — сразу попадетъ въ высшій кругъ, гд принимаютъ въ расчетъ каждую мелочь. И если окажется, что въ жизни его важную роль играетъ женщина съ такимъ неопредленнымъ общественнымъ положеніемъ, то этого не простятъ.
Вотъ изъ какихъ элементовъ складывались отношенія Елизаветы Александровны къ Мигурской и къ знакомству ея брата съ этой женщиной. Помимо личнаго отрицательнаго отношенія, какъ къ женщин совсмъ другого типа, она еще смотрла на этотъ союзъ, какъ на нчто, могущее оказаться вреднымъ въ предстоящемъ ему совершенно новомъ пути, который казался ей необыкновенно широкимъ и свтлымъ.
Объ убжденіяхъ Натальи Валентиновны она ничего доподлинно не знала, но изъ того, что у нея постоянно бывали и даже числились ея друзьями такіе люди, какъ Зигзаговъ, попавшій за свои крайнія убжденія въ ссылку, и еще нкій господинъ Корещенскій, готовившійся когда-то въ профессора, но попавшій въ опалу, потомъ побывавшій гд-то въ ссылк и теперь служившій чмъ-то въ земской управ, изъ одного этого она заключала, что общество Мигурской едва ли можетъ быть полезно будущему государственному человку.
И, можетъ быть, это было единственное страстное желаніе въ холодной и безстрастной душ Елизаветы Александровны: чтобы случилось какое-нибудь чудо, которое охладило бы поклоненіе брата ея этой женщин и заставило бы ихъ разойтись.
Когда они сидли еще за обдомъ, принесли записку Льву Александровичу. Онъ распечаталъ ее здсь же и, читая ее, улыбался. Уже по этому одному легко было догадаться, что она отъ Мигурской.
— Это отъ Натальи Валентиновны, — сказалъ онъ, обращаясь къ Зигзагову, — и относится къ вамъ, Максимъ Павловичъ. Вотъ прочитайте.
Онъ сказалъ это, но не передалъ ему письмо, онъ въ эту минуту подумалъ, что это можетъ обидть сестру, и сейчасъ же поправился.
— Впрочемъ, вы, пожалуй, не разберете ея почерка. Я вамъ прочитаю.
И онъ прочиталъ вслухъ: ‘Не сомнваюсь, что вы привезете сегодня блуднаго сына, вовзратившагося подъ кровъ родного города. Мы уже приготовили тельца упитаннаго и ждемъ его съ дружески протянутыми руками’. Видите, какъ васъ тамъ любятъ! сказалъ Левъ Александровичъ и положилъ письмо на столъ рядомъ съ своей тарелкой.
— Ну, — съ живостью сказалъ Зигзаговъ, когда обдъ кончился и Елизавета Александровна разршила имъ встать, — такъ мы, значитъ, не будемъ терятъ времени и отправимся къ Наталь Валентиновн. Надюсь, у васъ, Левъ Александровичъ, нтъ никакихъ вечернихъ засданій?
— Я озаботился, чтобъ не было — ради вашего прізда.
— Вы сейчасъ дете?— съ легкимъ удивленіемъ спросила Елизавета Александровна, — теперь только восемь часовъ.
— Да, только восемь, — подтвердилъ Зигзаговъ, — мн надо еще привыкнуть къ вашему времени, господа. Тамъ на свер въ этотъ часъ я уже подумывалъ о томъ, не пора ли ложиться спать, а здсь вы сомнваетесь, не рано ли хать въ гости.
— Но мы зайдемъ еще ко мн въ кабинетъ и выкуримъ по хорошей сигар.
— Вотъ, вотъ. Этого наслажденія я ровно три года не испытывалъ. Сигара! О! Было преступно даже мечтать о ней. Въ тамошнихъ лавченкахъ нельзя было найти сколько-нибудь куримаго табаку. Все какой-то третій сортъ. Только благодаря любезности исправника. который какимъ-то чудомъ оказался изъ здшнихъ мстъ и, какъ онъ объяснилъ мн наедин, въ молодости былъ горячимъ радикаломъ и до сихъ поръ въ тайн одобряетъ мои фельетоны, — удалось получить изъ губернскаго города порядочный Табакъ. Ахъ, я вамъ разскажу про исправниковъ. Вы не можете себ представить, какіе это либеральные люди… когда остаешься чгъ ними наедин. Куда либеральне земскихъ начальниковъ. У нихъ гд-то въ глубинахъ притаился нкій видъ души человчьей. Исправникъ способенъ расчувствоваться и даже войти въ положеніе. А земскій начальникъ, вдь, всегда мечтаетъ попасть въ вице-губернаторы, а можетъ быть и дальше, поэтому въ тайникахъ у него чисто…
Елизавета Александровна съ тоской посмотрла на Зигзагова. Ахъ, какъ она не любила его либеральныхъ разглагольствованій. Въ сущности та область понятій, о которой онъ говорилъ, была безконечно чужда ей. ‘Исправникъ’, ‘Земскій начальникъ’ — были для нея пустыя слова, но теоретически она знала, что все это относится къ либерализму, за который, какъ оказывается, даже ссылаютъ. И ей казалось, что такія слова вовсе не должны раздаваться подъ сводами ихъ дома.
И при этомъ она, Богъ знаетъ почему, была уврена, что и Левъ Александровичъ думаетъ также, какъ она, но допускаетъ все это изъ какой-то непонятной необъяснимой деликатности.
Вообще она не понимала его ласковости по отношенію къ такимъ господамъ, какъ Зигзаговъ и Корещенскій. Это была для нея загадка. Человкъ такого большого ума, въ сущности даже геніальный, и вдругъ такая слабость.
Онъ, Левъ Александровичъ Балтовъ, человкъ, достигшій благодаря своимъ трудамъ и талантамъ положенія перваго человка въ город, человкъ, къ мннію котораго прислушиваются вс, онъ, уже стоящій одной ногой на лстниц, которая ведетъ Богъ знаетъ въ какія высокія сферы, детъ на пароходъ встрчать журналиста, возвращеннаго изъ ссылки, человка съ опасной репутаціей, можетъ быть публично заключаетъ его въ объятія, везетъ къ себ въ открытомъ экипаж, поселяетъ у себя въ дом и вообще возится съ нимъ. Это казалось ей невроятной слабостью.
Мужчины ушли въ кабинетъ. Елизавета Александровна взглянула на дверь. Она была полупритворена.
Она чуть-чуть приподнялась на мст и, вытянувъ шею, взглянула въ ту точку стола, гд стоялъ приборъ Льва Александровича. Письмо, вынутое изъ конверта, лежало тутъ.
Когда она бывала одна, наедин сама съ собой, корректность, обыкновенно державшая ее въ струн, значительно ослабляла свои возжи и она тогда относилась къ жизни свободно.
‘Наедин съ собой человкъ можетъ быть даже разбойникомъ… Никто его за это въ тюрьму не посадитъ’ — такова была ея философія.
Она поднялась, тихо подплыла къ двери и совершенно беззвучно притворила ее. Точно также доставилась она къ тому мсту, гд только что сидлъ ея братъ и взяла въ руки письмо.
Ей ужасно хотлось посмотрть только на первую строку и на подпись. Обращеніе и подпись — въ нихъ лучше всего выражаются отношенія.
Она развернула письмо. Оно начиналось просто: ‘Надюсь Левъ Александровичъ, что сегодня вечеромъ вы свободны’…
И ужъ она, конечно, не могла отказать себ въ удовольствіи прочитать все письмо. И ничего тамъ не было такого, что остановило бы ея вниманіе. Мигурская приглашала къ себ, а кончалось письмо словами по поводу Зигзагова, которыя были прочитаны. Внизу же стояла подпись: Наталья Мигурская, и никакой прибавки.
И несмотря на то, что Елизавета Александровна боялась близости брата съ этой женщиной и мене всего желала ея, она была разочарована.
Тутъ все же сказалась въ ней женщина, которая многимъ способна пожертвовать за тайну, а тайны не было.
Она позвонила, вошелъ лакей.
— Возьмите подносъ и отнесите это письмо въ кабинетъ. Левъ Александровичъ оставилъ его здсь.
Черезъ минуту письмо было подано на поднос Льву Александровичу.
Въ начал девятаго они выхали изъ дома и черезъ десять минутъ были на одной изъ наимене центральныхъ улицъ города, гд бойкая торговля мало себя проявляла. Они остановились около трехъ-этажнаго дома и поднялись въ третій этажъ. Здсь не было швейцара. Въ город, несмотря на его большую населенность и культурность, швейцары водились только въ немногихъ домахъ.
У Мигурской пріемнымъ днемъ была пятница. Въ этотъ день вечеромъ каждый имлъ право расчитывать бытъ принятымъ и обыкновенно въ ея маленькой квартир набиралось душъ двадцать.
Раньше ходили къ ней каждый вечеръ. Большею частью т, кто расчитывалъ встртить здсь Льва Александровича. Но это стало ее утомлять и она назначила пятницу.
Было нсколько друзей, которые бывали у нея изъ-за нея, такимъ дозволялось приходить во вс дни недли. Въ числ ихъ были Корещенскій и Зигзаговъ, которые одновременно были друзьями Мигурской и Льва Александровича.
Квартира Натальи Валентиновны состояла всего изъ четырехъ комнатъ. Дв изъ нихъ уходили подъ спальни ея и Васи, а остальныя дв представляли гостинную и столовую. Тутъ она и принимала друзей.
Корещенскій въ этотъ день обдалъ у нея. Онъ не зналъ, что прізжаетъ Зигзаговъ. Только сегодня утромъ онъ вернулся изъ узда, гд у него была статистическая работа.
Онъ руководилъ статистическими работами губернскаго земства и занятій у него всегда было по горло. Семья его, съ которой у него какъ-то мало было общаго, жила въ город, но онъ обыкновенно зазжалъ туда на полъ часа заявиться и переодться, а затмъ старался какъ можно меньше быть дома. Жена его была непріятная женщина, всегда искавшая повода къ ссор и крупному разговору, все въ чемъ то всхъ упрекавшая, отъ всхъ получавшая воображаемыя обиды и считавшая всхъ негодяями. а только себя честной. Она держалась очень крайняго направленія и постоянно упрекала мужа въ разныхъ отступленіяхъ отъ принциповъ и какихъ-то сдлкахъ съ совстью, въ чемъ на самомъ дл трудно его было упрекнуть.
Дти — ихъ было у него трое — учились въ надлежащихъ мстахъ, и Корещенскій, занимаясь своей статистикой, воспитаніемъ ихъ совсмъ не занимался. Ихъ воспитывала его жена въ своемъ дух, который всецло былъ воспринятъ ими. Поэтому и съ дтьми у него были холодныя отношенія.
Узнавъ отъ Натальи Валентиновны, что сегодня пріхалъ Зигзаговъ и что онъ будетъ здсь, онъ съ удовольствіемъ остался на весь вечеръ.
Алексй Алексевичъ Корещенскій, несмотря на то, что занималъ очень скромное мсто по земству, въ город былъ замтной фигурой. Хотя его университетская опала, посл того, какъ онъ представилъ диссертацію, которая вызвала скандалъ и изъ-за которой, когда факультетъ по политическимъ причинамъ не допустилъ его къ защит, нсколько либеральныхъ профессоровъ подали въ отставку (впрочемъ, ихъ потомъ ‘уговорили’ и они остались), — хотя эта опала случилась уже лтъ десять тому назадъ, тмъ не мене ее помнили и всегда при его имени прибавляли: ‘онъ опальный. Онъ могъ быть профессоромъ, но не допустили’.
Спеціалисты впрочемъ знали, что диссертація его, очень острая по направленію, въ научномъ отношеніи была заурядной и бдной работой. Но публик до этого не было дла. Корещенскій былъ человкъ пострадавшій за свои ученыя убжденія. Этого было достаточно, чтобы его выдляли.
Это былъ человкъ какой-то бшенной энергіи. Взявшись за земскую статистику, онъ организовалъ ее заново и, начальствуя цлымъ отрядомъ, самъ работалъ за десятерыхъ. Постоянно въ разъздахъ, въ самыхъ неблагопріятныхъ условіяхъ, онъ обыкновенно спалъ не больше четырехъ часовъ въ сутки, иногда по два дня питался въ пути однимъ чаемъ, но никогда не жаловался, былъ бодръ и дятеленъ. Ему нравилось это.
Левъ Александровичъ и отмтилъ его, исключительно благодаря этой нечеловческой энергіи. Онъ, конечно, могъ устроить Корещенскаго гораздо лучше. Ему ничего не стоило-бы сдлать его членомъ правленія какого-нибудь банка или директоромъ промышленнаго акціонернаго предпріятія. Самъ онъ во всемъ этомъ имлъ сильное вліяніе, почти власть.
И онъ предлагалъ Корещенскому, но тотъ отказался. Въ немъ еще горлъ огонь общественнаго дятеля.
— Погодите, — говорилъ онъ, — вотъ выгоритъ все тамъ, въ душ, тогда займу спокойное мсто.
Кром того, ему нравилось, что при своемъ занятіи онъ долженъ быть постоянно въ разъздахъ и, благодаря этому, имлъ право не бывать у себя дома и какъ можно рже встрчаться съ женой.
По наружности онъ мене всего походилъ на человка, способнаго къ неусыпной дятельности. Громоздкій, плотный, нсколько даже наклонный къ ожиренію, съ широкимъ лицомъ, сильно обросшимъ темными волосами, необыкновенно смуглый, похожій на цыгана. На голов у него была куча волосъ — непокорныхъ, курчавыхъ, тонкихъ, смолистаго цвта.
Но не взирая на такую тяжесть своего тла, онъ носился изъ узда въ уздъ, какъ птица, и въ управ просиживалъ надъ живыми цифрами по пяти часовъ кряду. И за семь лтъ земской службы онъ создалъ новое дло. Статистика у него была поставлена удивительно, мстное земство сдлалось извстно въ этомъ отношеніи. На него ссылались, какъ на образецъ, и изъ другихъ земствъ прізжали посмотрть и поучиться у Алекся Алексевича Корещенскаго.