Анна Хвольсон
Каникулы в деревне
Анна Хвольсон
Каникулы в деревне
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
——————————————————————————————
Каникулы в деревне, Хвольсон Анна Борисовна, Год: 1894
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Наступил Великий пост, солнышко лило с голубого неба на мерзлую, местами чернеющую, землю потоки света. Снег темнел и как-то незаметно таял, в воздухе запахло теплом, прилетели предвестники весны — грачи и жаворонки, за ними появились вереницы ласточек и всякой другой перелетной птицы. Почки на деревьях разбухали и быстро раскрывались под живительными лучами весеннего солнышка.
В домах выставлялись зимние рамы, мылись окна, убирались шубы. Дети налегке бегали в школу.
Прошла первая половина мая, с нею кончились трудные занятия. Детвора вздохнула свободно.
Коля и Вася Щурины учились в городе и жили пансионерами в гимназии. Вчера они выдержали последний экзамен и ждали отца, который должен был за ними приехать из деревни, где Щурины жили безвыездно и куда дети ехали на целое лето. Коля, с утра не отходивший от окна, первый увидел крытый возок и сидящего на козлах кучера Филиппа.
Пройтись кубарем по комнате, соскочить через три ступеньки по лестнице и выскочить на улицу — было делом одной минуты.
Едва успел папа вылезть из возка, как с двух сторон у него повисли на шее Коля и Вася.
— Я перешел первым в третий класс, одна только пятерка с минусом, а то все пять… Так я тебя ждал, так ждал, думал, совсем не приедешь! А мама здорова? Катя, Соня, Степаныч, все? Из Закона чуть не нарвался на четверку… — трещал одним духом Коля.
— Я третий по баллам, шестой по алфавиту, у меня две четверки: из немецкого и из русского, а то все пятерки. Что мама? а Сенька ничего не сказал? а Соня и Катя ждут? — сыпал одновременно с братом Вася.
— Дайте же опомниться, пузыри! — говорил, ласково улыбаясь, отец, оглядывая с любовью обоих. — Ну, поздравляю, поздравляю! Как вы выросли, пополнели, видно, ученье впрок идет.
— Значит, теперь ты, Коленька, в третьем, а Васюк во втором классе? Отлично! — И отец поочередно целовал то одного, то другого.
Через два часа кибитка катилась по пыльной шоссейной дороге. Расспросы и рассказы все еще продолжались с такой же быстротой и сбивчивостью. Жив ли чижик? Собирает ли Сенька птичьи яйца? Ловит ли Ванюшка белок? сидит ли еще Барбоска на цепи? Починили ли лодку? Где ежик? День прошел незаметно, ночь пришлось провести на постоялом дворе. Всю ночь ни Коля, ни Вася глаз не смыкали: то им хотелось скорее расцеловать мать и сестер, то сбегать на пчельник к Степанычу, то навестить приятелей, деревенских мальчишек. С трудом дождались они рассвета, разбудили папу и Филиппа, наскоро напились чаю и покатили дальше.
К обеду второго дня путешественники были дома. Пошли опять те же рассказы, мама плакала от радости, Катенька и Соничка с уважением глядели на ученых братьев, но через некоторое время обе увидели, что братья, хоть и ученые, все же совсем не изменились, следовательно, будет весело и все пойдет по-старому.
Дети жили очень дружно между собою, но время проводили не всегда вместе, объяснялось это тем, что каждый имел свое любимое занятие.
Коля был страстный любитель птиц и потому вечно находился на ловле, Вася же с девочками и деревенскими ребятишками больше удил рыбу, ловил маленьких зверей и собирал коллекцию птичьих гнезд и яиц.
После обеда Коля побежал к своему закадычному другу и руководителю в птичьем деле — пчельнику Степанычу.
Его крохотная избушка стояла среди большой, усыпанной полевыми цветами, поляны, уставленной пчелиными ульями и огороженной высокой изгородью.
Старик сидел на завалинке и, прикрыв ладонью глаза, смотрел, как поспешно пчелки убирались на ночь. Коля галопом подскочил к нему сбоку и со всего размаху чмокнул его в морщинистую щеку. Степаныч от неожиданности чуть не вскрикнул, но как он обрадовался, когда узнал своего любимца.
— И какой же ты, Коленька, молодец! — говорил он, поворачивая мальчика на все стороны, — поди, скоро и меня перерастешь! — Коля улыбался, прыгал вокруг старой цепной Барбоски и целовал то лысую голову Степаныча, то кудластую морду мохнатой Барбоски.
— Небось, опять полуночничать станешь? — спросил ласково старик, — ведь соловьи-то давно прилетели.
— Ну что, дедушка, хорошо ли они нынче поют?
— Поют, поют, тебя зовут, чтобы хвост показать, как улетать станут! — засмеялся в ответ Степаныч.
— Я дома говорил, что буду у тебя ночевать, — сказал Коля.
— Ладно! Только, чур, рано ложиться, не маяться попусту, а там пойдем. — Перед сном старик угостил мальчика вкусным черным хлебом, толсто намазанным ароматным медом, и кружкою парного молока.
Было еще совсем темно, когда Степаныч разбудил крепко уснувшего мальчика, Коля быстро оделся и вместе со стариком отправился к фруктовому саду.
— Сиди смирно! Ни гу-гу! Он где-то уж защелкал, — сказал шепотом Степаныч.
Ночь дивно хороша. Утренняя зорька чуть-чуть румянит восточный склон неба. От запаха цветущих вишен и яблонь голова кружится, то там, то тут раздаются песни соловья.
Разбросанная в беспорядке деревня еще окутана мглою, только шпиц церкви отливает розоватым цветом восхода.
Вдруг в кустах сирени раздались первые звуки соловья… слушатели замерли на месте. Как поток, понеслась чудная мелодия, то замирая, то возрастая, переливаясь жемчужными трелями, поражая полнотою и свежестью звуков.
Такое пение ни рассказать, ни описать нельзя: его надо слушать и чувствовать…
— Это он, прошлогодний, — прошептал до слез растроганный Коля, — дедушка, нельзя ли его достать?
— Что ж, поймать-то можно! Отчего не поймать? Только чем, лучком или сеткою? Метнем на счастье сеть — авось и поймаем! А теперь по домам пора, приятель. Завтра приди, попытаем счастье!
Весь день Коля провел в сильном волнении, после обеда он был уже на пчельнике и вместе со своим другом готовился к охоте.
На кусты сирени накинули они полукругом сетку, а сами сели в засаде. Долго пришлось им ждать, наконец показался соловей. Он заскакал по земле, отыскивая под листьями личинок, и недоверчиво посматривал своими большими, умными глазами на свет, но любопытство взяло верх над осторожностью: птичка сначала робко, потом все смелее запрыгала по дорожке. Тогда Коля с одной стороны, Степаныч с другой начали тихо выступать из засады. Соловей заметил ловцов и быстро поскакал к сетке, запутался в ней и сделался Колиной добычей. Мальчик с торжеством понес его домой и посадил в клетку.
Когда Коля не бывал на охоте, то он возился в задней каморке у Степаныча, там хранилось все необходимое для ловли птиц. Тут были: сетка, точок, западни, лошадиные волосы, капканы, муравьиные яйца и разные другие принадлежности. В одном углу у окошечка порхали в клетках живые птицы. Старик их называл манными. Это были его помощницы при ловле.
Птичек этих он перед ловлею держал в темноте и впроголодь, перед охотою он сажал их в западню. После долгого одиночества, выведенные на свежий воздух, перед кучею насыпанного в западне корма, они становились очень крикливы и подвижны. На их голос слетались вольные птички и, бросаясь на корм, попадали в западню.
Со своими манными птицами (от слова манить) старик не расстался бы ни за какие сокровища мира, да и не мудрено! Он их сам воспитал и обучил.
Ловлею птиц друзья занимались до конца мая, с этого времени старик и Коля убирали свои ловушки.
— Грех теперь трогать Божью птичку! — говаривал Степаныч: — теперь у нее и домик готов, и дети выведены, не проживет она и трех дней в неволе: беспременно пропадет с тоски по ним.
В то время, когда нельзя было ловить птиц, приятели все же занимались своим любимым делом. Они ходили по полям и рощицам, доставали различные птичьи яички и наблюдали за житьем-бытьем обитателей многочисленных гнезд.
Но с половины июня для наших птицеловов опять начиналась деятельная пора.
Старик вытаскивал из задней каморки дудки и сети. Коля то и дело бегал к своему учителю справляться, когда они пойдут крыть перепелов?
— Да уж без тебя, стрекач, не пойду! Вишь зачастил, теперь еще рано: выводки еще махонькие, а вот недельки через две, тогда в самый раз будет — тогда и соберемся.
Перепелов в той местности водилось множество: с начала мая до половины сентября все поля кишмя-кишели ими. Часто случалось детям, гуляя в поле, натыкаться на их гнезда — небольшие углубления, выложенные сухими растениями. В гнезде иногда лежало от 8 до 14 яиц грушевидной формы, светлых, впадающих в коричневатый оттенок, с темно-коричневыми пятнышками. Пойдут дети вечером за васильками: кругом по ниве раздаются звуки перепелов, иногда из-под ног выскочит жирный перепел, перебежит межу и скроется в высокую рожь, иногда бедняжка так перетрусит, что уткнет только голову в траву, думая, что так его не видно.
Канун охоты Коля всегда ночевал у Степаныча. Несмотря на ранний час вставания, им обоим не спалось: то один, то другой заговаривал.
— Смотри, Коля, не проспи, будить не стану! — пугал нарочно старик. — Ведь их только и крыть на заре. Как солнце встанет, перепела все запрячутся во ржи, тогда ни одного не поймать.
— Ну, а вечером?
— Чего вечером? Вечером хороший охотник ловить не станет… вот разве такой, как ты, ну, тому-то всегда можно!
— Хоть и плохой охотник, — огрызался Коля, обиженный добродушным юмором старика, — а все же знаю много, чего ты не знаешь.
Старик в свою очередь рассердился. Он не любил, когда ему говорили, что другие знают больше его в птичьем деле.
— Ну уж, сударь, верьте всякому вздору, что в книжках пишут! — переходил он на ‘вы’. — Мы хоть не ученые, а, небось, не хуже вас все знаем!
— Да кто и говорит, что хуже, а только ты ведь не знаешь, как живет птица зимою за морем…
— А твоя книга знает? Что она, летела, что ли с птицами за море?
— Не книга летела, а ученые следили за ними и описали все, что видели.
Степаныч начинал сдаваться: он хоть в душе сознавал, что Коля наверное вычитал что-нибудь интересное, но, не желая ронять авторитета перед своим учеником, продолжал все еще дуться.
Коротенькая летняя ночь кажется им нескончаемой, оба ворочаются с боку на бок.
— Что ж ты, сударь, не расскажешь, о чем читал? — вдруг почти ласково спросил старик.
— Слушай же, дедушка! — начинал Коля, по обыкновению захлебываясь. — Дядя Саша подарил мне книжку про птиц… ах, какая интересная! Там и про перепелку много чего написано. Ты знаешь, что перепела каждую осень улетают, но они не собираются, как другие птицы, стайками, а каждый перепел трогается в путь по одиночке, один раньше, другой позже, только дорогою они соединяются и на юге образуют уже целые стаи…
— Ну, это-то мы и без книг знаем! — перебил Степаныч горячую речь Коли.
— А ты слушай, дальше-то что будет! — и мальчик, не останавливаясь, продолжал:
— С начала сентября весь берег Средиземного моря сплошь покрывается перепелами, к старым присоединяются все новые и новые стаи. Там они остаются до тех пор, пока хватает корма и не наступают холода и дожди.
— И ведь как странно, дедушка! Когда дует попутный ветер, они не пускаются через море, но, как только ветер переменится, вся ватага со свистом поднимается и пускается в путь, придерживаясь юго-западного направления.
— Когда же ветер сменяется бурею или подует по направлению полета, тогда обессиленные птицы падают на палубы проходящих кораблей, на выдающиеся над водою скалы и толстым слоем покрывают их, долгое время лежат они здесь, не двигаясь, отдыхая и набираясь новых сил. Даже, когда ветер сменяется к лучшему, и тогда они днями еще не пускаются в путь.
— Подумай только, дедушка, сколько их погибает при подобном случае! Ведь не все же могут найти приют на палубе или на какой-нибудь скале, и тогда они тысячами погибают в морских волнах.
— Что и говорить, Коленька! Беспомощная птица, как есть беспомощная! Ну, а что же с ними дальше-то бывает? — спрашивал заинтересованный старик.
— До смерти измученные, долетают они до северной Африки и в изнеможении падают на песчаный берег. Пролежав на нем некоторое время, они уже бегом пускаются дальше. В первые дни прилета ни одна из них не летает, а только бегает.
— Пробыв всю зиму на плодородных полях и сочных лугах Африки, они с весною возвращаются опять к нам, но не в таком большом количестве, как улетели.
За разговорами прошла ночь. Заря охватила уже добрую четверть неба, когда наши ловцы вышли из хижины.
День обещал быть роскошным, воздух благоухал запахом цветов и зелени, нива блестела и алела на солнце, местами трава была еще совсем мокрая от росы, солнце всходило и в золоте лучей топило нежную зарю.
Перепела свистели и кричали на всевозможные лады.
— Ну, Коленька, садись вон туда да, смотри, наигрывай слаще! И не зевай, затягивай вовремя, а я вот на другое местечко сяду. Ишь, как заливаются, глупые!
Говоря это, Степаныч накрыл высокую рожь густой сеткой.
Через пять минут раздались нежные звуки двух дудок, целый хор перепелов откликнулся на них.
Старик только улыбался: это означало, что охота будет удачная.
Совсем иначе проводил лето Вася. Рано. В деревне только что протрубил пастух, ворота одни за другими открывались, коровы и овцы, неуклюже толкая друг друга, мыча и блея, выбегали к пастуху. Солнце ударило в шпиц церкви.
— Тук-тук-тук! — раздалось в окне детской, где спал Вася. Он лениво открыл глаза и увидел своего приятеля, беловолосого Сеньку, главаря всех деревенских ребят: никто лучше его не знал, где находятся заячьи норки, беличьи гнезда, где незаметно цветет кучка орешин и т. п.
— Вставай, чего спишь!.. Пойдем в лес, я лису с лисятами выследил…
— Что ты! — вскочил Вася с постели, впуская раннего гостя через окно.
— Право не вру, еще зимой я старую заприметил, ну и выследил.
Вмиг Вася оделся и уже занес ногу на подоконник, чтобы через окно пролезть в сад, как в комнату вошла няня с кружкой молока и булкою.
— Куда это в такую рань? — накинулась она на Сеньку. — Как ты смел войти сюда? Кто позволил?
Сенька стоял ни жив, ни мертв, переминаясь с ноги на ногу.
— Полно, полно, нянечка, не ворчи! — ластился к ней Вася, — дай я все выпью и съем. Сама ведь знаешь, всю зиму учусь: взаперти держат, а тут захотел погулять, ты и не пускаешь. — Хитрец Вася попал в самое больное место старухи, заговорив с ней о школе. Она не только перестала ворчать, но наложила им на дорогу полные карманы с провизией и сластями.
Приятели через сад выбежали в поле, оттуда в лес. Серебряной пеленой покрыла роса траву и деревья. Пахло сиренью и черемухой. Пролезая через забор, мальчики задели за ветку: их обдало целым дождем капель и цветов.
Пройдя шагов двадцать, Вася снял чулки и башмаки и побежал босиком, ноги вязли в мокрой траве, было холодно и сыро. Но вот солнышко глянуло на землю, заиграло, и все приняло другой вид. Роса превратилась в отдельные хрустальные капельки и, как алмазы, повисла на зелени.
Друзья вышли на лесную полянку, обросшую дубами, кленами, липами и березами, в блестящей росой зелени белели цветочки душистой земляники.
Всевозможные птицы оглашали местность чудными напевами, между которыми красиво выделялись голоса скворцов.
— Заливаются! — заметил Сенька, — а ведь это они у соловья песнь-то переняли…
— Будто! — усомнился Вася.
— А то нет? Что дрозд, что скворец, у кого хошь переймут песню и поют.
— Ишь суетятся-то как, точно дело делают! — заговорил опять Сенька, задирая голову кверху,
Вася последовал его примеру.
На дубах сидело большое общество скворцов и о чем-то горячо толковало, прерывая поминутно беседу свистом и пением.
— Хочешь яйца достать? — спросил Сенька.
— Хотеть-то хочу, да не грех ли будет взять их?
— Вот еще! Птица снесет другое. Так взлезть, что ли? — и, не дожидаясь ответа, мальчуган влез на суковатый дуб. Вася полез вслед за ним.
В дуплах одно возле другого находились скворечьи гнезда, они были неряшливо выложены травой и почти в каждом лежало по 5—6 больших, продолговатых, светло-синих яиц.
Взяв из двух гнезд по одному, мальчики осторожно спустились и принялись за булки, которыми их снабдила няня.
— Вася, видишь ты на той гнездо иволги?
— Нет.
— Да ты всмотрись хорошенько, авось увидишь!
— Нет, не вижу, — ответил Вася, глядя во все глаза на указанную ветку.
— Его и точно сразу не заметишь, в развилке двух веток, оно так искусно оклеено берестой, точно шарик или нарост на дереве…
— Ах, Сенюшка, посмотри! Что за прелесть! — и Вася указал на хорошенькое гнездышко в чаще ветвей. Внутри оно было выложено мягким войлоком, сделанным обитателями его из смеси мха, шерсти, пуха, травы и хлопчатой бумаги: снаружи оно было убрано листочками и лишаями того дерева, на котором оно находилось.
Вася вскарабкался к самому гнезду и заглянул туда: на дне, укрытые пухом, лежали пять голубых с пятнышками яичек, но только мальчик хотел протянуть руку за одним, как над его головой с жалобным писком пролетела прехорошенькая желтовато-коричневая птичка, с красной шейкой и желтыми полосками на крыльях.
— Эй, да это щегол! — подумал Вася, — это верно его гнездо… — и он, не тронув яиц, тихо спустился вниз.
Щегленок боязливо оглянулся и живо порхнул в гнездо.
— Что, достал яйца?
— Нет, жаль их трогать, пойдем лучше к твоим лисицам, а то во весь день не доберемся.
Мальчики вошли в чащу, несмотря на то, что тут и следа дороги не было, Сенька, видно, знал отлично путь и шел уверенно вперед. Из темного мха светлели ландыши и скромно кивали лиловыми головками фиалки, но приятели больше не останавливались.
Вскоре они дошли до большого пня, с одной стороны он оброс брусникой и мхом, с другой корни торчали кверху.
— Здесь! — шепнул Сенька товарищу.
Притаив дыхание, оба стали недалеко за толстым стволом и начали ждать.
Под пнем была большая, просторная нора, к которой вели множество ходов. В норе лежал большой запас всякой живности.
Постояв минут десять и оглянув местность, мальчики увидели недалеко на поляне старую лису, с четырьмя крошечными лисятками.
Зверьки резвились, скакали, визжали и выглядели преуморительно.
Когда детеныши натешились вдоволь, мать перетащила их за шиворот в нору, а сама, осторожно ступая и обнюхивая воздух, отправилась куда-то, должно быть на охоту.
Только мать ушла, как из-под самого корня высунулись сначала две острые, хитрые мордочки, затем показались рыженькие шубки шалунов.
В один миг Сенька бросился к тому месту, и, прежде чем Вася опомнился, один лисенок сидел у Сеньки за пазухой, а второй шмыгнул через один из многочисленных ходов обратно.
— Ах ты гадость! Кусается! — вскричал Сенька, — Погоди же! — и пересадил пленника в картуз. Оба товарища отправились тем же путем домой.
Лисенка посадили на веревку в баню, куда Вася носил ему каждый день молоко и мясо.
Зверек так занял наших друзей, что они несколько времени забросили все прогулки и только возились с ним…
Но вот поспели грибы и ягоды, с утра собирались ватаги детей. По всему лесу раздавалось ауканье и говор. Потянуло туда и наших приятелей.
Идут они раз с черными от черники ртом и руками, видят — им навстречу важно выступает маленький ежик: мальчики бросились к нему, ежик не убежал, а свернулся, и вдруг вместо него, перед ними лежал колючий шарик.
— Нашел, глупец, чем пугать, думает, мы звери! — и, сняв свой дырявый, бессменный картуз, Сенька накрыл им зверька и взял его вместе с шапкой на руки.
Дома ежа выпустили, думали, развернется, не тут-то было! Шарик лежал на полу, не шевелясь. Только поздно вечером, когда все уснули, ежик выглянул, выпустил свои ножки, высунул мордочку и стал ловить и с аппетитом съедать мышей, которые водились в комнатах. Прошло много дней, пока еж привык к окружающим.
Мало-помалу он привязался к людям и сделался добрым и забавным зверьком, много смешившим детей, которые обкармливали его булкою с молоком, мясом и насекомыми.
Теперь он уже больше не свертывался, а бегал по всем комнатам без всякого страха.
Раз дети напоили его водкой, надо было видеть, какие уморительные штуки проделывал маленький пьянчужка: он ходил, пошатываясь, из комнаты в комнату, кружился на одном месте, подымал кверху мордочку, то самым добродушнейшим образом оглядывал всех, то вдруг отскакивал в сторону, то подпрыгивал. Наконец он повалился у дивана и крепко, прекрепко уснул.
Как сон промелькнуло красное лето. Братья еще не подумывали об отъезде, а в дом выдвигались сундуки и корзинки, мама укладывала и шила, Катя и Соня помогали. На кухне, за неделю до отъезда, пеклись и жарились такие запасы, будто детей отправляли на северный полюс, а не в гимназию.
Больше всех хлопотала и суетилась няня: она то и дело приносила битком набитые узелки и корзинки. Кажется, чего-чего тут нет! Всему классу хватит на целый месяц пирожков, ватрушек, печенья, тартинок, а няня еще тащит большую банку с вареньем.
Мальчикам очень грустно уезжать, но вид запасов немного утешает их.
Вот и 29 августа, день отъезда в гимназию. Все собрались в зале, посидели немного, мама перекрестила отъезжающих, долго-долго целовала их, Катя и Соня проливали потоки слез, няня дрожащей рукой благословила и трижды поцеловала своих питомцев.
На дворе стоял Степаныч и Сенька, у ворот другие ребятишки.
Та же крытая кибитка с Филиппом на козлах и двумя толстоногими, здоровыми лошадками ждала их у крыльца.
Папа, Коля и Вася кое-как уселись между узлами и коробками. — Прощай, Степаныч, побереги соловья! — высунулся Коля из кибитки.
— Ладно, Христос с тобою, касатик…
— Сенька, лису выпусти, а ежика побереги, няня обещала дать сарайчик. Я тебе к Рождеству книжек привезу, — говорил из другого окна Вася.
Источник текста: Ручеек. Рассказы для детей из естеств. истории и дет. жизни / А.Б. Хвольсон, С 60 рис. М. Михайлова и др. — 5-е изд., просм. авт. — Санкт-Петербург: А. Ф. Девриен, 1913. — 263 с., ил., 22 см.