А. П.
Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, т. XIV (1895): Калака — Кардам, с. 57—64
Калмыки в России, Позднеев Алексей Матвеевич, Год: 1895
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Калмыки в России. Впервые некоторые из К., проникшие в Сибирь, официально заявили о себе русскому правительству при Василии Шуйском и просили о принятии их в русское подданство. Значительная калмыцкая орда, в составе которой, по сказаниям калмыцких летописей, входило до 50000 кибиток, оставила Чжунгарию (см.), под предводительством Хоурлюка, в 1618 г. Дойдя к С. до Тобола и подобрав прежде выступившие мелкие калмыцкие орды, она в 1630 г. достигла берегов Волги. Все наши исследователи истории К. держались до сих пор того мнения, что народ этот пришел к нам в силу печальной для него необходимости: в начале XVII в. в Чжунгарии последовательно появлялись энергичные и деятельные князья (Харахула, сын его Батур-хун-тайчжи и др.), которые стремились объединить разрозненные чжунгарские поколения под одною властью, не желая утратить самостоятельность и подчиниться этой власти, Хо-урлюк собрал своих данников и перекочевал с ними в Россию. Мнение это не подтверждается, однако, ни частными заметками новооткрытых монгольских и калмыцких летописей, ни вообще духом кочевых народов. В начале XVII в. в Чжунгарию действительно явился целый ряд князей-собирателей, но совершавшееся ими объединение нисколько не было стремлением к единодержавию. По обычаям чжунгарских племен, образование ими союза и, следовательно, признание над собою главенства того или другого вождя не налагало подданических обязанностей на подчиняющихся. Этот глава не имел права ни собирать дань с признававших его власть племен, ни даже вмешиваться в дела их внутреннего управления, он был только предводителем, под руководством которого совершались набеги. Союзы эти иногда ознаменовывали свое существование составлением общеобязательных постановлений, но издание их было делом общего соглашения, хотя и предпринимаемым по инициативе главы союза. Таким главой был и Хо-урлюк, занявший под свои кочевья свободные степи, которые Россия уже привыкла тогда считать своею собственностью. Эта перекочевка К. совершалась, несомненно, с общего ведома и согласия чжунгарских князей, оттого-то и велась она последовательно, медленно и самоуверенно. В 1623 г. тобольский воевода Годунов, получив известие о перекочевке К. к вершинам Тобола, послал боярского сына Черкасова, чтобы привлечь их на свою сторону, но К. восстали против него и едва не избили все посольство. Это обстоятельство показывает, что калмыки вступили в русские пределы вовсе не угнетенными, не спасаясь от преследований стремившихся подчинить их своей власти чжунгарских владык, но готовыми постоять за свою независимость. Занятие ими берегов Волги в период 1630—1632 гг. было только временным. Главный юрт их в эту пору постоянно находился за Уралом, и отсюда в 1640 г. Хо-урлюк ездил в Чжунгарию на сейм князей. По возвращении его К. начали предпринимать разбойнические движения к Поволжью. В одно из таких движений Хо-урлюк напал на Астрахань и был убит под ее стнами. По смерти Хо-урлюка владычество над К. перешло в руки старшего сына его, Шукур-Дайчина, и последний в 1645 г. отправиться в Тибет, чтобы получить от далай-ламы утверждение в своем звании. Между тем в 1646 г. некоторые из мелких калмыцких князьков отправили посольства в Астрахань и просили покровительства России. Нет сомнения, что они выставили себя знатными князьями и надавали русским много обещаний, в наказе, данном астраханским воеводам в том же 1646 г., говорилось поэтому, что ‘великий государь калмыцких Шукур-Дайчина и прочих калмыцких таштей с их улусы изволит держать в своем государском милостивом призрении’. Между тем, первым делом Шукур-Дайчина по возвращении его из Тибета (1654) было нападение на русские земли. Только в 1655 г. была взята первая шертная запись, по словам которой К. клялись быть верными подданными русского царя. Из рассмотрения калмыцких исторических документов оказывается, однако, что К. никогда не придавали значения ни этой, ни последующим отбиравшимся от них многочисленным шертям, потому что точное содержание этих шертей оставалось для них неизвестным. Шерти писались на русском языке, с переводом на татарский, но оба эти языка были одинаково чужды и непонятны К. Правление Дай-чяна, как и сына его Пунцука, замечательно в истории К., главным образом, объединением и сплочением многочисленных калмыцких племен, перекочевавших из Чжунгарии. В 1672 г. вступил в управление Аюка, разбил своего дядю Дугара, захватил его вместе с сыном его Цэрэном, оклеветал их обоих перед русскими и, отправив их в Москву, завладел их улусами. Цэрэн, будучи привезен в Москву, принял здесь крещение и получил титул князя Дугарова, но его увещания удержать от своеволия Аюку не были даже обследованы правительством. Между тем Аюка продолжал распространять свою власть и обессиливать прочих калмыцких владельцев. Два брата его возбудили междоусобную распрю, и один из них просил для защиты стрелецкий полк. Близ Черного Яра они сошлись для битвы, но Аюка убедил их помириться, после чего все трое, соединив свои войска, напали на стрельцов и всех их перерубили. Бунт Стеньки Разина воспрепятствовал русским наказать за это К. В 1674 г. русские просили Аюку помочь в их ‘промысле над Азовом и неприятельскими крымскими юртами’, но Аюка этой просьбы не исполнил. К. и подвластные им татары постоянно производили нападения на русских, ‘брали их в полон и учуги разоряли’. Сообщение с Астраханью было в эти годы крайне затруднительно: от Царицына до Астрахани ездили только многочисленными компаниями, да и то лишь водяным путем. С 1684 г. Аюка перенес свои военные действия за Урал: воевал с киргиз-кайсаками, потом покорил туркменов мангышлакских, к этому же периоду относятся его войны с дагестанцами, кумыками, кабардинцами и кубанцами. Около 1690 г. далай-лама прислал Аюке ханский титул и печать, Аюка принял эти пожалования, не спрашивая русского царя и даже не извещая его о своих сношениях с Тибетом. Это не оскорбляло Петра Вел., а, напротив, как бы вселяло в него уверенность в силах Аюки. Когда в 1697 г. Петр Великий уезжал за границу, он отправил к Аюке особое посольство с просьбой охранять русские границы. Русские, с своей стороны, обязались помогать Аюке пушками и выдавать ему ежегодно по 20 пд. пороха и 10 пд. свинца, а также без согласия его не крестить К., под опасением пени за окрещенных. Число Крещеных К., однако, постоянно возрастало, в 1703 г. для них устроено было русскими особое поселение с церковью на р. Терешке, но в конце 1704 г. оно было разрушено по приказанию Аюки. В 1706 г., при усмирении астраханского бунта, Аюка вызвался помогать правительству, но при этом сам разорил и разграбил астраханские слободы. В 1707 г. К. отправились было в числе 3000 чел. в войну против шведов, но от Москвы воротились назад и по дороге увели с собою до 100 семей из разных русских деревень. В 1708 г. К. в соединении с башкирами сожгли более 100 сел в Пензенской и Тамбовской губ. В 1709 г. Аюка вызвался помогать кн. Хованскому в искоренении шаек бунтовавших донских казаков (булавинцев и некрасовцев), но на возвратном пути разорил русские деревни и увел в свои улусы около 1000 чел. русских. В 1714 г. к Аюке явилось из Пекина китайское посольство, калмыцкий хан официально заявил перед ним о своих симпатиях к Китаю и розни с Россией. В 1715 г. кубанский султан Бакта-Гирей напал на К. и так разграбил их улусы, что сам Аюка едва успел спастись в Астрахань, под защиту русских полков, собранных тогда для похода в Хиву под начальством кн. Бековича-Черкасского. Русские выступили на защиту Аюки, но не стреляли по татарам. Аюка, недовольный этим, послал в Хиву извещение о движении русских, что повлекло за собою гибель Бековича. Сохранившаяся от этого времени переписка Аюки с астраханскими воеводами поразительна по своей надменности, каждая его бумага носит имя указа. Только новый губернатор, А. П. Волынский, впервые возвратил Аюке присланный от него указ и этим пресек навсегда старую повелительную форму. Петр Вел. думал, что дерзость К. обусловливается не общими чертами их характера, а только личностью их вождя, Аюки, поэтому он заботился лишь о том, чтобы преемник калмыцкого хана не был таким энергичным и умным. Отправляясь в дербентский поход, летом 1722 г., Петр Вел. посетил Калмыцкую степь и наметил в будущие ханы племянника Аюки, Дорчжи Назарова, бездарного и не пользовавшегося никаким влиянием в народе. В 1734 г. умер Аюка, и после его смерти явилось четыре претендента на ханство: 1) Дорчжи Назаров, предназначенный в ханы русским правительством, 2) Дасанг, внук Аюки от старшего сына, которому ханство принадлежало по калмыцкому обычаю, 3) Цэрэн-Дондук, старший из живых сыновей Аюки, 4) Дондук-Омбо (см. ), внук, любимец и воспитанник Аюки. На стороне последнего стояла вдовствующая ханша, Дарма-Бада, которой хотелось выйти замуж за своего внука, сам Дондук-Омбо был человек предприимчивый, храбрый, проницательный и хитрый. Сенат предписал Волынскому объявить ханом Дорчжи Назарова и при этом взять в заложники его сына, но когда Волынский прибыл в степь, там царила власть Дарма-Балы и Дондук-Омбы. Дорчжи Назаров отказался от принятия ханства и убежал. В степи был собран сейм, на котором все князья согласились предпринять поход на Россию и дали присягу в полном повиновении Дарма-Бале. Предупреждая опасное для русских избрание на ханство Дондук-Омбы, Волынский, на свой страх, согласился на разные уступки и добился того, что наместником ханства был провозглащен Цэрэн-Дондук. Затем Волынский взял с К. новую шерть, которую К. признают первою присягою, данною ими России, потому что она написана на калмыцком языке и совершена по всем правилам калмыц. и буддийских постановлений. Только решительность Волынского, явившегося в степь с казаками (хотя из СПб. ему предписывалось действовать ‘увещаниями и приласканием’), спасла край от того погрома, который порешен был К. на сейме у Дарма-Балы. Цэрэн-Дондук был неспособен к управлению народом, правление его ознаменовалось рядом междоусобий среди калмыцких князей. Русские не воспользовались этими распрями к ослаблению К., напротив, делая их судьями даже чисто русских дел, они усиливали влияние родовых правителей. С 1727 г. снова начинаются набеги К. на русские пределы, в течение одной осени 1727 г. русские потерпели от них убытков на сумму свыше 60 тыс. руб., в плен было взято 17 чел. и убито 15. В предупреждение этих набегов Верховный тайный совет в 1728 г. определил завести в каждом городе от Астрахани до Саратова по 20 расшивных лодок для разъездов солдат астраханского гарнизона. В 1729 г. калмыцкие владельцы начали сношения с Чжунгарией и под председательством Цэрэн-Дондука советовались о том, вести ли им войну против России. В 1730 г. было получено известие, что к К. едет китайское посольство, которое везет Цэрэн-Дондуку ханский титул от богдыхана. Чтобы парализовать эту меру, русское правительство само поспешило пожаловать Цэрэн-Дондуку титул хана. В 1731 г. Цэрэн-Дондук начал самостоятельные сношения с Персией и Оттоманской Портой, а от своих князьков требовал особого почета. Последние восстали против Цэрэна, русские защищали его своими войсками, вследствие чего Дондук-Омбо собрал 11000 кибиток и вступил в подданство Порты. В 1732 г. русское правительство решило потребовать от Порты, чтобы К. были высланы из турецких владений, а к Дондук-Омбе послать посольство с грамотой, приглашавшей его вернуться в Россию. На требование посла принять эту грамоту стоя Дондук-Омбо отвечал отказом и стал производить нападения на русские деревни и переманивать к себе К. В 1734 г. у него считалось уже до 28000 кибиток, а так как земли для кочевок у него не было, то он просил русское правительство о дозволении ему снова перейти на Волгу. Открывшаяся в 1735 г. война с Турцией побудила Россию не только согласиться на эту просьбу, но даже объявить Дондук-Омбу верховным правителем К.: Цэрэн-Дондук за неспособность к управлению был устранен и вызван в Петербург. В правление Дондук-Омбы нападения К. на Россию почти прекратились, так как мелкие калмыцкие князьки были поглощены в эту пору заботами об охране своих владений, Дондук-Омбо хотел, чтобы все калмыцкие владельцы признавали его власть, и за малейшее неповиновение насильственно отбирал у них улусы. По отношению к России он держал себя совершенно независимо. Он сам выбрал в преемники своей власти 10-летнего сына своего от второй жены, Рандула, и отправил посольство к далай-ламе, чтобы исходатайствовать ему утверждение. Русскому правительству он только дал знать ‘для сведения’, что о пожаловании в ханы своего преемника он обращался с просьбою в Тибет. Дондук-Омбо умер в 1741 г. Вдовствующая ханша его, Джан, немедленно послала в Петербург просьбу об утверждении сына ее, Рандула, ханом, но, не дождавшись этого утверждения, начала силою присваивать себе ханскую власть и казнила семь важнейших из калмыцких владельцев. Правительство наше, узнав об этом, назначило ханом Дондук-Даши (см. ) и определило не допускать Рандула до управления. Джан и Рандул бежали в Кабарду и отсюда посылали послов к персидскому шаху Надиру, прося его помощи против России. Рандул с толпами кабардинцев время от времени грабил К. Преклонность лет не давала возможности Дондук-Даше ни отражать эти набеги, ни справляться с делами управления. В 1751 г. он просил об определении сына его Убаши наместником ханства. Просьба эта была исполнена, но так как Убаши был малолетен, то Дондук-Даши все-таки оставался ханом до смерти своей в 1761 г. Оспаривать власть Убаши явился Цэбэк-Дорчжи, внук Дондук-Омбы, почитавший себя старшим в роде. Русские снова должны были приготовлять войска для защиты своего ставленника, но Цэбэк-Дорчжи бежал на Кубань. Исследуя причины волнений в Калмыцкой орде, русское правительство видело, что исходным пунктом их была ханская власть, тяготевшая над народом, оттого оно решилось теперь ограничить эту власть и изменить образ правления у К. Доселе все дела их ведались ханом и ханским зарго (административная и судебная канцелярия), члены которого назначались ханскою властью. Теперь предположено было назвать это зарго не ‘ханским’, а ‘народным’, в число членов его должны были войти правители не из одного ханского, а из всех улусов, и утверждение их должно было зависеть не от хана, а, по выбору народа, от русского правительства. Зарго должно было представлять свои приговоры на утверждение хану, но хан не имел права отклонить собственной властью постановления зарго, а в случае несогласия с ним должен был представить все дело русскому правительству. Такое унижение ханской власти возмутило Убаши. Явившийся снова в Калмыцкую степь Цэбэк-Дорчжи первый подал Убаши мысль о побеге в Чжунгарию, рассчитывая, вероятно, что такой побег во всяком случае должен открыть ему, Цэбэк-Дорчжи, путь к ханству. Откроется измена — Убаши будет сменен, удастся побег — по дороге нетрудно будет отнять власть у неопытного соперника. Слабоумный Убаши поддался на убеждения Цэбэк-Дорчжи и 5 янв. 1771 г. предпринял переход с Волги в Чжунгарию (см. выше). Численность К., оставшихся в пределах России после побега, не превышала 5000 семей или кибиток. Русское правительство, опасаясь вторичного побега, определило, чтобы калмыки кочевали по правой, нагорной стороне Волги и только в случаях крайней необходимости переходили на луговую сторону, да и то не иначе, как с разделением народа на две равные половины. Звание калмыцкого хана было уничтожено, каждый калмыцкий владелец был поставлен в совершенную независимость от других, за владельцами было оставлено только хозяйственное управление улусом и разбор частных дел, судебная же власть сосредоточилась в зарго из народных представителей, контролировавшихся русскими властями. По мысли Екатерины II К. постепенно должны были перейти в полное подчинение русскому законодательству. В 1786 г. астраханский ген.-губернатор П. С. Потемкин признал возможным даже вовсе закрыть зарго, а дела о К. передать в уездные суды. При Павле I, однако, владельцу Чучею Тундутову было опять пожаловано звание наместника ханства, снова было открыто зарго, снова К. перешли в полное подчинение своим родовым правителям. Калмыцкому народу были пожалованы в вечное владение земли от Царицына по pp. Волге, Сарпе, Салу, Манычу, Куме и взморью. К. были изъяты из ведомства губернского начальства и подчинены коллегии иностранных дел. Александр I в первом же году своего царствования учредил должность главного пристава калмыцкого народа ‘для ходатайства, защиты и лучшего охранения польз народных’. Со смертию Чучея в 1803 г. самостоятельность правления калмыцких предводителей миновала безвозвратно, главный пристав калмыцкого народа был подчинен астраханскому губернатору. В 1822 г. созван был съезд калмыцких владельцев и лам в урочище Зинзили, на котором составлен был полный свод обычаев калмыцкого народа. Семью существовавшими в то время улусами (т. е. союзами родов) управляли нойоны — родовые вожди, которые получали свою власть в большинстве случаев наследственно, хотя для получения нойонства требовалось еще признание родичей и утверждение со стороны верховного вождя всего калмыцкого народа, носившего звание тайши или (впоследствии) хана. Каждый улус состоял из нескольких родов (оток), которые делились на аймаки, не имвшие определенной численности и распадавшиеся, в свою очередь, на хотоны. Для ближайшего управления аймаками нойны раздавали их обыкновенно своим дальним родственникам или доверенным лицам, которые получали название зайсангов. Нойоны могли не только назначать зайсангов, но и отнимать у провинившегося зайсанга аймак, тем не менее, в силу укоренившегося обычая наследственности зайсангского звания из этих правителей образовалось особое сословие зайсангов. За ними следовали простолюдины, чернь (хара кюн), они сообща, поулусно обязаны были отправлять ратную повинность, платить дань и другие сборы на содержание нойона и зайсангов. Из общего улусного строя выделялось духовенство (ламы), свободное от податей и имевшее для своего содержания особую челядь, ‘шабинеров’, или ламинских людей. Шабинеры также разделялись на аймаки, но стояли вне общей организации родовых союзов, составляясь из людей различных родов, переданных родоправителями хурулам (монастырям) и ламам. Все К. вели жизнь исключительно кочевую. Малая производительность почвы, недостаток мест, удобных не только для земледелия, но даже и для постоянных пастбищ, отсутствие проточных вод и вообще хорошей системы водоснабжения делали невозможною жизнь оседлую. Степь свою К. признавали общим владением улусов, не установив ни определенных границ между улусами, ни определенных пространств для кочевки улусных родов. Эта система землевладения была как нельзя лучше приноровлена к условиям большого скотоводства, которое могло идти успешно лишь при обширности и разнообразии кочевых урочищ. Кочевки шли по определенным степным ‘путям’ и ‘полосам’, направление которых для каждого рода было освящено временем и народным обычаем. Территориальный размер или ‘размах’ кочевки определялся, с одной стороны, физическими условиями степи, с другой — количеством стад: чем больше скотовод имел скота и на степи было менее подножного корма, тем шире был его кочевой размах. Направление путей регулировалось колодцами, периодически же кочевки распределялись по временам года: весенние — в первых числах февраля, летние — в начале мая, осенние — в течение августа и зимняя — в ноябре. Объявление о снятии кочевья делалось особым знаком — воткнутой вблизи княжеской ставки пикой. Каждый К. обязан был кочевать с своим родом, отдаляться от родового пути или кочевать ‘кривыми’ путями строго воспрещалось. Источником благосостояния К. был скот. Тот, у кого погибло стадо, превращался в ‘байгуша’, или ‘убогого’. Эти ‘убогие’ снискивали себе пропитание, нанимаясь с дозволения владельца на работы, главным образом на рыболовных ватагах по р. Волге. Средину между ‘байгушами’ и скотоводами занимали К. ‘сидячие’, скотоводство которых было так невелико, что они не нуждались в больших перекочевках и потому ‘отставали’ в кочевых путях. Пропитание байгушей и предоставление им, а равно и ‘сидячим’ К., средств и возможности снова войти в состав родов — все это составляло одну из характерных общественных повинностей родовых союзов. Степное хозяйство К. в смысле содержания и размножения стад велось крайне рутинно, без всяких улучшений. Единственную заботу К. всегда составляла охрана стад от расхищения, по этому вопросу у них было выработано множество обычно-правовых норм. Для удостоверения принадлежности скота известному хозяину употреблялись особые знаки — тамги. Это не спасало К. ни от единичных случаев воровства, ни от ‘отгона’ целых табунов организованными шайками хищников. Торговля К. всегда ограничивалась одним лишь сбытом скота заезжим купцам, никогда не бывало примера, чтобы кто-либо из К. занимался, как купец, постоянной торговлей. Для торговли в кочевья К. приезжали ‘коробейники’ из русских, армян и хивинцев. Ближайшее знакомство с бытом К. уяснило нашему правительству, что неограниченный произвол владетельных классов был основною причиною всех смут, нестроений и бедствий калмыцкой жизни. Для водворения порядка и спокойствия среди К. в 1827 г. был откомандирован в Астрахань сенатор Энгель. Результатом его ревизии явилось положение об управлении калмыцким народом, 1834 г. Этим положением было признано старое деление К. на улусы, но для каждого из них были установлены территориальные границы, а для общего пользования была оставлена только одна небольшая полоса на Ю. степи, известная под именем ‘черновой земли’. Для управления улусами были оставлены их родовые правители — нойоны, но те улусы, в которых нойонский род прекратился, переходили в казну и заведовались особыми правителями, назначаемыми на срок, по воле русского начальства. Власть нойонов была сильно ограничена: им воспрещалось дробить улусы между своими сыновьями, они лишались прежнего владения К. на основаниях крепостного права и не могли ни продавать, ни закладывать, ни дарить своих податных людей, прежде неограниченные, их поборы были исчислены теперь в 7 р. 14 к. с каждой кибитки. Звание зайсангов как аймачных правителей положением 1834 г. было признано также наследственным и должно было переходить к старшему в роду, остальные родовичи хотя и носили звание зайсангов, но не имели никакого отношения к делу управления. Таким образом возник новый класс людей — ‘безаймачных’ зайсангов, которым присвоялись права личных почетных граждан империи. Сборы с народа в пользу аймачных зайсангов были ограничены 57 коп. с каждой податной кибитки, как в казенных, так и во владельческих улусах. Нойонам и зайсангам предоставлялось исключительно заботиться о хозяйственном состоянии улусов, судебная же часть всецело переходила в суд ‘зарго’. Особенность этого суда, по положению 1834 г., состояла в том, что здесь, помимо депутатов от народа, заседали русские чиновники, проступки К. повелевалось судить на оснований их древних законоположений, в случае же недостатка и неполноты их — применять к делу законы империи. Управление вверялось в каждом улусе особым чиновникам — улусным попечителям, с одним или несколькими помощниками. К., кочующие в приморье, составили особое, так называемое мочажное, ведомство, торгующие под Астраханью скотом поставлены под надзор смотрителя К. базара (см.). Положение 1834 г. было значительно дополнено и разъяснено в период до конца 1837 г., когда же в 1838 г. управление К. перешло в ведение м-ва государст. имущ., то последнее, собрав и обсудив все эти дополнения, выработало новое положение об управлении калмыцким народом, утвержденное в 1847 г. Приняв в свое ведение К., м-во государств. имуществ поставило своей главной задачей сблизить К. с общегосударственным населением империи, а для этого прежде всего приучить их к оседлости. С этою целью в министерстве с первого же года начата была разработка вопроса о заселении дорог, пролегающих через К. степь, чтобы показать К. живой пример оседлой жизни. Высочайшим повелением 30 декабря 1846 г. в кочевьях К. определено было основать 44 станицы, каждую в 50 дворов русских крестьян и в 50 дворов К., с отводом поселенцам земли по 30 дес. на душу, за поселенцами-К., кроме того, сохранялось право на участие в пастьбе скота на общих землях, наконец, каждому К. выдавалось еще при поселении по 15 р. Несмотря на такие льготы, К. ни на одном из отведенных им участков не поселились, и выстроенные для них дома остались не занятыми: только русские крестьяне быстро заняли лучшие из отведенных мест, и таким образом среди К. появилось значительное число русских поселений. В 1862 г. предположено было основание новых, небольших калмыцких поселков, тянущихся через всю степь с В. на З. по линии так назыв. Крымского тракта. Колонизация эта была опять неудачна, К. не селились вовсе, а крестьяне заняли лишь несколько новых пунктов, ближайших к Ергеням (см. Калмыцкая степь). Предположив после этих опытов, что непосредственный переход от кочевого быта к оседлой жизни в деревнях чересчур труден для К., м-во государст. имуществ решило приучать К. к оседлости исподволь, отводя желающим устроить степное хозяйство кочевникам участки земли в определенных размерах: нойонам — по 1500 дес., аймачным зайсангам — по 400 дес., безаймачным — по 200 дес., а простолюдинам — от 20 до 60 дес., смотря по качеству избираемой земли. Эта последняя мера опять-таки не привела к цели, ибо, получив наделы, К. и не думали селиться там и обосновывать на них свое степное хозяйство. Основная причина этих неудач заключается отчасти в физических условиях Калмыцкой степи, отчасти в самом степном хозяйстве. К. занимаются скотоводством, которое, несмотря на упадок, доныне еще остается настолько значительным, что для К. трудна заготовка для скота корма в достаточном количестве. К. убеждены, что успехи их скотоводства возможны лишь при обширности и разнообразии кочевых урочищ, т. е. при общинном пользовании всей степью, а потому всякое деление земель на участки они признают невозможным и для них гибельным, хотя бы эти участки были не в 60, а в 600 дес. Для успешного скотоводства нужно разнообразие пастбищ, невозможное при участковом пользовании землею: для верблюда и барана требуется солончак, лошади нужен луг, быку — степное пространство. Более благотворными для жизни К. оказались заботы министерства об обводнении и орошении степей, о лесоразведении в степи, об улучшении в степи медицинской части и ветеринарной помощи и, наконец, об устройстве быта К. 15 мая 1892 г. в степях обнародован высоч. манифест, которым К. объявлены свободными. Права калмыц. нойонов, мелких владельцев и родовых зайсангов на К.-простолюдинов отменены навсегда, с превращением производившегося в пользу привилегированных классов денежного сбора и с предоставлением всем К. прав свободных сельских обывателей. Взамен повинностей на нойонов, зайсангов и на содержание калмыц. управления каждая калмыц. кибитка обложена теперь податью по 6 р. в год. Сбор этот обращается в государственный доход, а расходы по управлению К. производятся из государственного казначейства. Все недоимки по день введения нового закона сложены, нойонам и зайсангам ввиду того, что права их на собираемые ими подати с К. были неоднократно подтверждаемы русским правительством, определено было выдать денежное вознаграждение в размере 5-летней сложности их доходов с народа. Местную администрацию у К. составляют теперь по-прежнему улусные попечители, которым даны права уездных исправников, взамен же зайсангов калмыцкие родовые общины управляются выборными из народа, на правах волостных старшин.
Одежда К. — холщовая рубаха (кийлик), по форме своей походящая на женскую кофту, штаны, укрепляемые на гашнике, на ногах сапоги и портянки. Поверх этого надевается прямой халат, который, однако, встречается теперь только у стариков, да и то весьма редко. Большая часть К. со времени пребывания их на Кавказе носит однобортные бешметы кавказских горцев, с широко вырезанной грудью. Бешмет стягивается у талии ременным поясом, у богатых — с серебряными насечками на железных пластинах, поясу придается такая важность, что быть без него считается неприличием. На головах К. в старину носили круглые шапки с четырехугольной тульей из желтого сукна и с красною кистью, а ныне носят русские форменные картузы, всегда с красным или зеленым суконным околышем. Зимою штаны носятся овчинные, а поверх бешмета надевается овчинная или лисья шуба. Лет до 14 девочке стригут волосы в длинную скобку, а с этой поры заплетают в одну косу. В уши продевают серьги, близко подходящие к форме старинных русских серег. Праздничная женская шапка разнится от мужской тем, что шьется не из сукна, а из золотого глазета. Простая женская шапка шьется из желтого сукна, она ниже мужской и на тулье у нее не бывает простежек. На ногах женщины носят сапоги из красного сафьяна. Живут К. в юртах или кибитках, деревянный остов которых покрывается войлоками. Освещается кибитка только через харачи, или верхнее отверстие юрты, служащее вместе с тем и дымником. Деревянные части кибитки покрываются красной краской: зеленый или синий цвет составляют очень редкое исключение. Кровать всегда низенькая, перину у К. заменяют три или четыре войлока. Влево от кровати помещается ящик, в котором хранятся ‘бурханы’, или кумиры, и другие религиозные предметы, а равно все драгоценности К. Перед бурханами ставится миниатюрный деревянный, украшенный резьбой, красками и позолотой столик с серебряными или медными чашечками, в которые кладутся жертвы: вода, масло, пшеница и лакомства. Необходимую принадлежность семейной кибитки составляет таган и котел, занимающие средину кибитки, этот очаг, в котором варится пища, почитается священным местом. Основную пищу К. составляет арьян, или квашеное молоко, из которого выделывается охмеляющий напиток К. — араки, или калмыцкая водка. Приготовление ее совершается летом в юрте каждого К. От ее выделки остается род творога, называемого бозо. Бозо разрезывают кусками и высушивают на солнце, иногда из него делаются маленькие катышки, и получается особый вид сыра. Зимой его варят в воде с мукой, летом едят сырым с маслом. Из овечьего молока приготовляется сладковатый сыр, из лошадиного молока — кумыс. Помимо молочных продуктов, главную пищу К. составляет кирпичный чай. Муку К. употребляют преимущественно в виде болтушки, разводя ее в кипяченой воде. Мясо, особливо баранье, К. любят, но едят его мало, почитая этот продукт очень дорогим. Дохлую домашнюю скотину и полевых мышей едят все калмыки. Женятся калмыки обычно не ранее того возраста, когда парень делается способным быть табунщиком. Невесту выбирают родители или родственники жениха: сватовство длится очень долго, как в силу принятого этикета, так и потому, что уплата калыма (см.) часто затрудняет окончание дела. Перед свадьбой в доме жениха и невесты бывают пирушки, количество которых соответствует достатку брачущихся, но по одной пирушке делается непременно у каждого, ибо на этих празднествах доставляются свадебные подарки. Перед свадьбой обе семьи прикочевывают поближе друг к другу. Самая свадьба совершается в кочевье невесты, но в юрте жениха, по окончании обычных торжеств молодые перекочевывают в кочевье новобрачного. Религиозные свадебные обряды представляют смесь шаманских и буддийских верований. Развод производится очень легко, так как муж всегда волен возвратить жену ее родителям и это не возбуждает никаких неудовольствий, если только муж честно возвращает назад приданое. Тела покойников К. обыкновенно выбрасывались в степь в безлюдном месте, только в последнее время, по требованиям русских властей, они начали закапывать мертвецов в землю. Тела умерших князей и лам обыкновенно сжигаются при исполнении многочисленных религиозных обрядов. К., обитающие в Ставропольской губ., утратили уже свое деление на улусы, значительно обрусели, живут оседло и занимаются земледелием. Донские К. состоят в казачьем ведомстве и также подпали русскому влиянию, заметно утрачивая отличительные особенности своего быта. Многие из них живут совершенно по-русски, отличаясь от русских только верою. Общие праздники у всех К. — Даган сара, или новый год, и Зула, праздник лампад, совершаемый в конце ноября.
Литература: ‘Reise von Adam Olearius’ (Шлезвиг, 1647), ‘Оренбургская топография’ Рычкова (М., 1762), ‘Описание Каспийского моря’ (СПб., 1763), Fischer, ‘Sibirische Geschichte’ (СПб., 1768), P. S. Pallas, ‘Reise durch verschiedene Provinzen des Russischen Reiches in den Jahren 1768—69’ (русск. пер. Туманского: ‘Путешествие по разным провинциям Российской империи’ (СПб., 1773—88), ‘Дневные записки путешествия Ив. Лепехина, 1768—1769’ ( ч. I, СПб., 1771), S. G. Gmelin, ‘Reise durch Russland’ (СПб., 1773—74), J. G. Georgi, ‘Beschreibung aller Nationen des Russischen Reiches’ (СПб., 1776), P. S. Pallas, ‘Sammlungen historischer Nachrichten ber die Mongolischen Vlkerschaften’ (СПб., 1776—81), ‘Путешествие кит. посланца к калмыцкому Аюк-хану’ (СПб., 1782—88), ‘Voyage dans la Russie mridionale et dans les pays du Caucase’, J. Potocki (П., 1798), Bergmann, ‘Nomadische Streifereien unter den Kalmucken’ (Рига, 1804), Страхов, ‘Нынешнее состояние калм. народа’ (СПб., 1810), ‘Историч. сведения о калмыках, кочующих в Земле Войска Донского’ (‘Сев. архив’, No 6, 1824), ‘Voyage chez les Kalmukes’, B. Bergmann (1825), ‘Reise von Sarepta in verschiedene Kalmken’ (Лпц., 1827),’O калмыках’ (‘Журн. M. Вн. Д.’, 1828, No 13), Нефедьев, ‘Подробные сведения о волжских калмыках’ (СПб., 1834), А. Попов, ‘Краткие замечания о приволжских калмыках’ (‘Ж. М. Н. Пр.’, 1839, ч. XII), Н. З-в, ‘Исторический обзор ставропольских калмыков’ (‘Отеч. зап.’, 1844, т. XXXV), Бюддер, ‘Инородцы Астраханской губ.’ (‘Отеч. зап.’, 1846, NoNo 7, 8, 10, 11), Михайлов, ‘Хозяйственно-статистические очерки Астраханской губ.’ (‘Ж. М. госуд. им.’, 1801, ч. 39 и 41), ‘Инородцы Астраханской губ.’ (‘Астрах. губ. вед.’ 1851, NoNo 48—52), Небольсин, ‘Отчет о путешествии в Оренбургский и Астраханский край’ (‘Вестн. Русск. географ. общ.’, 1852, ч. I), П. Небольсин, ‘Очерк быта калмыков Хошеутовского улуса’ (СПб., 1852), Черкасов, ‘Статистическое и хозяйственное описание Астраханской губ.’ (СПб., 1859), его же, ‘Краткий очерк административного устройства астрахан. калмыков’ (‘Астр. губ. вед.’, 1860, NoNo 43—46), Лыткин, ‘История калмыцких ханов, сочинения Бат. Уб. Тюменя’ (Астрахань, 1861), П. Муллов, ‘Древние калмыцкие законы’ (‘Ж. М. юст.’, 1863, кн. 10), В. Мевес, ‘Путевые заметки о калмыках’ (‘Кавказ’, 1865, No 42), Костенков, ‘Калмыцкая степь по исследованиям Кумо-Манычской экспедиции’ (СПб., 1868), Бентковский: ‘Жилища и пища калмыков Больше-Дербетевского улуса’ (‘Сбор. статис. свед. о Ставропольской губ.’, 1868), ‘Бегство калмыков в Китай в 1771 г.’ (‘Уральск. войск. ведомости’, 1869, NoNo 5—10), ‘Женщина-калмычка Больше-Дербетевского улуса’ (Ставрополь, 1870), Костенков, ‘Исторические и статистические сведения о калмыках’ (СПб., 1870), ‘Заметки о современном положении донских калмыков’ (‘Донск. обл. вед.’, 1871, No 26), Н. Маслаковец, ‘Физическое и статистическое описание донских калмыков’ (СПб., 1872), Троилин, ‘Санскрин Курэдэ’ (СПб., 1872), ‘Об уголовном правосудии среди калмыков’ (‘Донск. обл. вед.’, 1874, No 3), Леонтович, ‘К истории права русских инородцев’ (Одесса, 1870), его же, ‘Калмыцкое право’ (Одесса, 1880), Новолетов, ‘Калмыки’ (СПб., 1884), А. Позднеев, ‘Астраханские К. и их отношение к России до начала нынешнего столетия’ (‘Ж. M. H. Пр.’ 1884), Б. А-н, ‘Несколько слов об астраханск. калмыках’ (‘Вост. обозр.’, 1884, No 46), Житецкий, ‘Об астраханских калмыках’ (СПб., 1892), Мушкетов, ‘Геологические исследования в Калмыцкой степи в 1884—1885 г.’ (СПб., 1894).