КАКЪ ВОЗНИКЛИ ‘ЗАГАДОЧНЫЯ НАТУРЫ’.
КАКЪ ВОЗНИКЛИ ‘ЗАГАДОЧНЫЯ НАТУРЫ’.
‘Міръ Божій’, No 2, 1895
Как возникли ‘Загадочные натуры’, Шпильгаген Фридрих, Год: 1895
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Желаніе узнать, какъ возникло первое произведеніе того ли другого писателя, настолько же понятно, насколько трудно выполнимо. Для этого нужно было бы ни боле — ни мене, какъ выяснить всесторонне сущность фантазіи, найти и разоблачить вс таинственные источники, изъ сліянія которыхъ слагается общій потокъ ея. Но и этого было бы мало. При подобномъ объясненіи пришлось бы всегда вращаться въ области общихъ идей, эстетическое и психологическое достоинство которыхъ можетъ многое говорить, не приближая насъ къ главной цли. Ибо вопросъ не въ томъ, какъ дйствуетъ человческая фантазія, а въ томъ, какъ дйствуетъ фантазія даннаго индивидуума? И даже этотъ вопросъ надо еще съузить: какъ она дйствовала въ данномъ единичномъ случа?
Вдь, и индивидуальная фантазія не всегда одна и таже,— она постоянно мняется и количественно, и качественно. Кто бы могъ приписать ‘Тассо’ и ‘Гражданскаго генерала’, ‘Ифигенію’ и ‘Великаго Кофту’ {Драмы Гёте.} — одному и тому же автору, если бы онъ не имлъ никакихъ предварительныхъ свдній объ этомъ? Каждое произведеніе родится подъ особымъ небомъ, колоритъ котораго отражается въ немъ, оно выростаетъ на особой почв, запахъ которой сростается съ нимъ. Если мы ограничимся даже только разборомъ извстнаго произведенія извстнаго автора и объединимъ вс т моменты, которые могли дйствовать при его первомъ зарожденіи, при постеленномъ рост его и достиженіи имъ зрлости, если мы съ желательною точностью опредлимъ, каковъ былъ уровень его образованія въ моментъ возникновенія творенія и во время работы надъ нимъ, и каково было въ широкомъ и узкомъ значеніи этого слова его жизненное положеніе среди окружающихъ, если намъ удастся раскрыть литературные источники, къ которымъ онъ прибгалъ, и назвать образцы, которыми онъ сознательно или безсознательно пользовался, если знать мстность, которая составляете какъ бы задній фонъ его картины, даже т модели, по которымъ онъ создавалъ своихъ героевъ,— если знать все это, то въ лучшемъ случа у насъ въ рукахъ окажутся вс части неизвстнаго цлаго. Но нтъ главнаго,— нтъ той духовной связи, которая, переплетая и соединяя отдльныя части, создаетъ изъ нихъ одно цлое.
Но достичь такого знанія невозможно ни теперь, ни впослдствіи, никто не можетъ проникнуть въ тайники, гд изъ невидимыхъ, неосязаемыхъ и невсомыхъ нитей слагается волшебный образъ. Даже самъ авторъ не въ силахъ сдлать этого.
Онъ даже всего мене можетъ это сдлать. Если наблюдатель и можетъ опредлить тотъ моментъ, когда уснувшій заснулъ, то заснувшій не можетъ сдлать этого, если люди, насъ окружающіе, имютъ весьма ясное представленіе о нашемъ вншнемъ облик, о томъ, какъ мы стоимъ, ходимъ или. вообще двигаемся, если они могутъ въ точности сказать намъ, какъ мняется выраженіе нашихъ глазъ подъ вліяніемъ радости, страданія или гнва, какой оттнокъ принимаетъ нашъ голосъ отъ того или другого аффекта, то мы сами остаемся въ отношеніи къ себ, по крайней мр, полуслпыми, полуглухими, собака, слдующая за нами по пятамъ4 знаетъ насъ въ этомъ отношеніи лучше и точне, чмъ мы сами.
Я намренно предпослалъ эти соображенія, чтобы читатель не* ожидалъ слишкомъ многаго отъ послдующихъ строкъ, въ которыхъ я, насколько могу, постараюсь отвтить на различные вопросы, относительно возникновенія моего перваго произведенія ‘Загадочныя натуры’.
‘Загадочныя натуры’, дйствительно, первое мое произведеніе, хотя въ списк моихъ сочиненій нкоторыя помчены, какъ боле раннія. Новелла ‘Клара Bepe’ (Clara Vere), собственно говоря,— ученическая работа, хотя, правда, и совершенно самостоятельная, это попытка — выяснить самому себ, насколько я понимаю жизненныя явленія, и чего достигъ въ изображеніи людей, въ конц концовъ это созданіе, въ которомъ я еще не былъ самимъ собою.
Но такую печать собственнаго ‘я’ должно, по моему, носить всякое первое произведеніе, разъ оно заслуживаетъ этого имени, хотя бы авторъ лишь изрдка выступалъ съ своимъ ‘я’, скрываясь за какимъ-нибудь юношей, называемымъ Вертеромъ, или бродя по Богемскимъ лсамъ подъ псевдонимомъ Карла Мора. Я не довряю поэтическому дарованію людей, которые, для выясненія своего ‘я’, ищутъ своего перваго героя въ чужой стран, по возможности, въ очень отдаленныя времена, имя съ нимъ столь же мало общаго, какъ Гамлетъ съ Геркулесомъ. Они могутъ блестяще проявить при этомъ свою объективность, начитанность, классическое образованіе и образованіе вообще, чуткость къ классическимъ формамъ (конечно, въ дух Гёте!) и другія цнныя качества, педантичные ученые, учителя и т, кто не ушелъ дале преддверія искусства, могутъ восхищаться имя, какъ образцовыми поэтами, и вносить ихъ въ качеств таковыхъ въ исторію литературы, но самое большее, что я могу сдлать, это — причислить ихъ къ числу прекрасныхъ писателей, но никакъ не поэтовъ. Первое произведеніе дйствительнаго поэта — всегда исповдь. Исповдь же, даже обращенная къ публик, безъ сомннія, дло интимное, предполагая, конечно, что кающійся говоритъ такъ не потому только, ‘что это полагается’, но потому, что его это тяготитъ, что ему хочется высказаться, что безъ этого онъ не можетъ свободно дышать и спокойно спать. Авторамъ же упомянутаго типа не въ чемъ признаваться, въ чемъ не могли бы признаться и другіе на ихъ мст: они не касаются ни пережитаго ими лично, что, быть можетъ, потрясло ихъ до глубины души и доставило имъ моменты высочайшаго счастья, или адскія мученія, они не описываютъ тхъ страданій, которыя являются слдствіемъ общественныхъ условій, и съ теченіемъ времени становятся нестерпимы, имъ нечего ‘спорить съ стоящими выше’ и возбуждать жалобы ‘на тиранновъ’ { ‘In tyrannos’ — эпиграфъ къ первой драм Шиллера ‘Разбойники’.} этой земли. То, что они говорятъ, оставляетъ насъ совершенно хладнокровными. Поэтому, рчь ихъ не можетъ заставить быстре биться человческія сердца, и единственной подходящей надписью на первой страниц ихъ перваго творенія была бы слдующая: ‘in usum delphini’ {Въ точномъ перевод значитъ: ‘для употребленія наслднику’ — дофину, какъ назывались наслдники французскихъ королей. Въ переносномъ смысл употребляется для обозначенія передлки, въ которой не осталось ничего оригинальнаго.}.
Mod исповдь появилась не скоро: мн было уже почти тридцать лтъ, когда появилась первая часть моихъ ‘Загадочныхъ натуръ’. Какъ это случилось (а разъ это случилось, то врно должно было случиться), я постарался разъяснить въ своей автобіографіи ‘Finder und Erfinder’ (Leipzig, 1887, L. Staackmanns Verlag) и долженъ отослать читателя, интересующагося подробностями, къ этому двухтомному сочиненію. Здсь же я могу только попытаться обратить его вниманіе на т основныя черты, которыя, будучи загромождены прибавочными моментами, бытъ можетъ, выступаютъ недостаточно ясно, и рзче оттнить т или другіе моменты, значеніе которыхъ для хода Дйствія выяснилось мн самому лишь поздне.
Теперь я совсмъ не жалю, что не торопился формулировать свою исповдь. Можетъ быть, даже слдовало бы посовтовать каждому, кто чувствуетъ въ себ влеченіе сдлать въ будущемъ публику высочайшимъ судьею своихъ поступковъ,— отважиться на свой большой вызовъ лишь около тридцатилтняго возраста. Только людямъ незачмъ совтовать того, что обыкновенно указываетъ природа, властно заставляя руку, трепещущую отъ желанія дйствовать, бросить копье. Это очень понятно! Она говоритъ: человкъ можетъ выказать, на что онъ способенъ,— теперь или никогда. Онъ находится въ апоге своихъ физическихъ и духовныхъ силъ, закаленныхъ путемъ многолтнихъ упражненій, неудачи еще не уничтожили его вры въ самого себ, онъ еще вритъ въ истинность золотыхъ мечтаній о будущемъ, въ осуществимость своихъ идеаловъ, въ способность людей къ совершенству. За нсколько лтъ до этого не хватало того или другого момента, на который я долженъ разсчитывать, чтобы произвести надлежащее дйствіе, нсколькими годами поздне вмшаются другіе ограничивающіе моменты. И такъ, скоре къ длу!
Я охотно соглашаюсь: и тутъ не все, примнимое къ одному, можетъ быть пригодно для другого. Въ эпоху скораго прожиганія жизни юные воины выступаютъ въ поле раньше, да и во всякое время существовали пылкія головы, которымъ разгоряченная кровь не давала спать и которыя поднимаютъ свой голосъ, прежде чмъ пропоютъ ранніе птухи. Во времена моей юности ночь была длинне дня, ночные сторожа очень усердно исполняли свою, службу и умло наигрывали на рожк самыя нжныя колыбельныя псни…
Но до исповди я не могъ уберечь своего сердца.
Однажды, въ сумерки, кажется, въ одинъ изъ осеннихъ вечеровъ 1851 года, я разсказалъ своей сестр, которую очень любилъ, и, несмотря на ея юность, доврялъ вс мои душевныя радости и горести, — романъ, который, въ сущности, былъ ничто иное, какъ ‘Загадочныя натуры’. Я говорю: въ сущности, ибо, если разсказанный романъ по своей фабул и имлъ лишь отдльное сходство съ написаннымъ поздне, то главное лицо было уже тутъ, а именно герой, который, если не былъ прямымъ моимъ отраженіемъ, то, во всякомъ случа, имлъ рзкое сходство съ разсказчикомъ. И не онъ одинъ выступалъ такъ ясно въ разсказ. Въ его свит находились различные образы, очерченные уже не неровными, а ясными, рзкими, чертами, образы моихъ друзей, имвшихъ, по моему, наибольшее вліяніе на ходъ моего развитія и впослдствіи выступившихъ въ моемъ роман въ томъ вид, въ какомъ они мн тогда представлялись.
Но, что еще важне, и кажется совсмъ другимъ, хотя, въ сущности, совсмъ то же самое и вполн соотвтствуетъ герою,— уголъ зрнія юнаго поэта на частичку жизни, которую онъ желалъ изобразить, былъ въ разсказанномъ роман совершенно тотъ же, какъ и въ написанномъ. Вся разница была въ томъ, что прежній уголокъ міра съ теченіемъ времени естественно расширялся и включилъ въ себя массу лицъ, узнанныхъ мною впослдствіи, въ-томъ числ, и такихъ, безъ которыхъ читателю трудно было бы представить себ этотъ романъ.
Дло, однако, не ограничилось этимъ рапсодическимъ изліяніемъ брата сестр. Нсколько лтъ спустя я пережилъ нчто такое, что было для меня источникомъ высокаго счастія, а потомъ доставило мн — и, къ сожалнію, не мн одному — много слезъ, и что, конечно, какъ все значительное, должно было послужить матеріаломъ для моего романа. Но, чмъ боле я мысленно (ибо до сихъ поръ ни одно слово не было записано) перебиралъ эту тему, тмъ боле тяготило меня сознаніе массы накопившагося съ теченіемъ лтъ матеріала и невозможность когда-либо одолть её. Но стоило только искусительниц — нужд явиться ко мн въ образ редакціи газеты, которая непремнно желала имть мой разсказъ, и черезъ нсколько недль. повсть ‘На дюн’ (Auf der Dne) была готова и печаталась, какъ самостоятельное маленькое сочиненіе, хотя первоначально это была лишь отдльная часть большого романа, начало котораго уже цлые мсяцы лежало въ сундук. Такимъ образомъ, въ роман образовался проблъ, который никогда не былъ окончательна заполненъ, а, только сверху замазанъ. Онъ заключается въ слдующемъ. Освальдъ, домашній учитель, отправляется на каникулы на берегъ моря, чтобы избжать тхъ событій, которыя составили сюжетъ новеллы и входили въ первоначальный планъ разсказа, а такъ какъ онъ не могъ бездятельно взирать на море, то понадобилось ввести неожиданно молодого доктора Брауна, который увезъ бы его обратно въ Гренвицъ. Когда однажды Фильдингъ ставилъ театральную піесу и въ партер освистали одну изъ сценъ, слабость которой была ему хорошо извстна, онъ съ улыбкой сказалъ своему сосду: The sly dogs! they heve found it out! {Хитрыя собаки! он поняли, въ чемъ дло.} Ни одинъ изъ моихъ критиковъ не раскрылъ этой грубой заплатки въ ткани моего романа. Да и кто требуетъ отъ фабулы романа такой же послдовательности дйствій, на какой должна зиждиться фабула драмы? Ни критика, ни публика! Ахъ, какъ было бы желательно, чтобы для романа существовали такіе же свистуны, какіе нашлись въ партер для Фидьдинга! Правда, имъ понадобились бы здоровыя легкія для добросовстнаго исполненія такой:обязанности! Къ тому же, можно побиться объ закладъ, что освистанные авторы’ изъ ста разъ девяносто девять не знали бы, за что свистятъ.
Около 54-го года мысли и чувства мои стали мучить меня такъ сильно, что я ршился положить предлъ этому состоянію, призвать тни по имени, напоить ихъ, за неимніемъ другой, своею собственной кровью и заставить ихъ говорить.
Но процессъ заклинанія шелъ медленно. Многія побочныя обстоятельства самымъ нелюбезнымъ образомъ нарушали чары, необходимыя для полной преданности заклинателя своему длу, сосредоточенія всхъ душевныхъ силъ и полной тишины вблизи священнаго круга. Быть можетъ, это и дурно, но, къ сожалнію, оно неизбжно, чтобы писать, нужно жить. И я былъ принужденъ длать многое, что служило-таки къ моей чести и доставляло мн необходимый скромный заработокъ, но по временамъ вызывало во мн грустный вопросъ: ‘Разв это мой путь?’ О Боже, то не была моя дорога! Изо дня въ день она вела меня въ Лейпцигскую гимназію, гд я долженъ былъ посвящать строптивыхъ мальчишекъ въ тайны нмецкой и англійской грамматики, или же учить прилежныхъ двочекъ сосдней женской школы спряженію: j’aime, tu aimes! Не по мн была та улица, которая вела въ Закгассе — улицу издателей, въ угоду которымъ я за жалкое вознагражденіе долженъ былъ потворствовать чужимъ вкусамъ. Мой романъ, за которымъ я часто просиживалъ ночью часа два, но который еще чаще лежалъ нетронутый въ моей конторк, подвигался лишь черепашьими шагами, если бы это продолжалось въ томъ же дух, я могъ бы до окончанія исповди достигнуть возраста блоголовой вороны. А Донъ-Карлосъ уже двадцати друхъ лтъ жалуется, что ничмъ еще не увковчилъ себя!
Нельзя было продолжать въ томъ же дух. Я принялъ энергичное ршеніе: сжегъ свои школьные корабли, заткнулъ уши воскомъ, чтобы не слушать молящихъ сладкихъ голосовъ, помшанныхъ на переводахъ издателей, и заключилъ контрактъ съ ‘Газетой для Сверной Германіи’ въ Ганновер, по этому контракту я обязался помщать въ фельетон, безъ всякаго перерыва, романъ въ 4-хъ томахъ, изъ нихъ только одна часть была готова, а три другія должны были поспвать за печатнымъ станкомъ.
Въ эти, сравнительно, молодые годы я уже могъ. мало спать и умлъ работать, къ тому же, это доставляло мн такое наслажденіе, какого самый рьяный читатель не испыталъ и сотой доли,— и я побдоносно достигъ своей цли.
Затмъ, я сдлался редакторомъ той газеты, въ которой увидла свтъ первая часть моего романа (вс четыре тома составили лишь первую часть), и уже въ качеств такового написалъ вторую, также въ четырехъ томахъ, чмъ и закончилъ свою великую исповдь.
Это было восьмитомное покаяніе, которое обнимало, собою десять, лтъ моей жизни! Мало того:— квинтэссенцію всей моей прежней жизни!
И дйствительно, только квинтэссенцію. Изъ пережитаго мною, въ дйствительности, въ роман были обработаны только отрывки, и то они были переработаны фантазіей, и приняли ту форму, въ которой могли гармонично примкнуть къ остальному остову романа.
Только отрывки, и то число ихъ все уменьшалось по мр того’ какъ я носился съ своимъ сюжетомъ и приступилъ къ его обработк. Первоначальная задача походила на предложеніе крестьянина: ‘Господинъ художникъ, не желаете-ли вы нарисовать меня?’ — посл чего онъ, конечно, долженъ былъ фигурировать на полотн на первомъ план, но затмъ послдовали: его жена, сыновья, дочери, слуги, служанки, сосди, наконецъ, вся деревня съ ея полями и лугами. Постепенно мн стало ясно, что, въ лучшемъ случа…выйдетъ біографія, а не романъ. Слдовательно, многое надо было выпустить. Понятно, особенно много пропусковъ надо было длать въ первыхъ главахъ, касающихся моего дтства и юности, въ теперешнемъ его вид, въ роман только тамъ и сямъ, между строками, упоминается о нихъ, если и говорится боле ясно, то маскируется, напримръ, въ образ Бруно.
Затмъ слдуетъ часть,— съ нея собственно и начинается романъ,— въ которой очень ярко сказывается все, пережитое мною, гд герой романа и все, происходившее съ нимъ, сливаются съ лицомъ автора и всмъ, имъ испытаннымъ, въ одну общую массу. Такъ, мдь и свинецъ даютъ въ сплав одно цлое — бронзу.
Это можно сказать обо всей первой части, если только не быть слишкомъ строгимъ и помнить, что въ такихъ случаяхъ правда и вымыселъ идутъ всегда рука объ руку. О второй нельзя сказать того же, или же въ боле ограниченной степени.
Здсь дороги автора и героя расходятся и, по мр приближенія къ концу, все боле и боле. Чтобы, описать происхожденіе той или другой ‘Натуры’, ненужно быть ею до мозга костей, надо быть только сроднымъ ей по. духу, съ нкоторымъ фамильнымъ сходствомъ: не совсмъ такимъ же, но настолько различнымъ, насколько различны братья, которые жили бы дружне, если бы постоянно не открывали другъ въ друг черточекъ, не доставляющихъ имъ самимъ особой радости. До какой степени велико должно было быть сходство, подмченное Гулливеромъ между собою и Іегу, если онъ испытывалъ передъ этимъ несчастнымъ существомъ такой ужасъ!
Выше я указывалъ, какой особый отпечатокъ и смыслъ получаетъ романъ въ зависимости отъ угла зрнія, подъ которымъ авторъ въ данный моментъ наблюдаетъ избранный имъ уголокъ міра, и утверждалъ, что этотъ уголъ зрнія не измнялся для меня съ момента зарожденія ‘Загадочныхъ натуръ’ вплоть до окончанія ихъ, несмотря на значительное накопленіе матеріала съ теченіемъ времени. Въ этомъ нтъ ничего страннаго, еще мене — противорчиваго. Я не хочу сказать этимъ, чтобы темпераментъ человка (а съ темпераментомъ и характеръ, съ характеромъ взглядъ на вещи) совсмъ не мнялся, но по достиженіи извстной зрлости, эти видоизмненія можно считать незначительными, и можно сказать: idem semper vultus eademque frons (все тотъ же видъ, все то же чело).
Величина той части вселенной, которую обнимаетъ нашъ уголъ зрнія, иметъ лишь относительное значеніе. Она можетъ быть столь велика, какъ въ Иліад, т. е. обнимать собою почти весь міръ, или же можетъ быть съужена до такой степени, какъ въ поэм (Гёте) ‘Германъ и Доротея’. Если маленькій отрывокъ изображенъ съ такою же любовью, съ тою же добросовстною художественностью, какъ и большой, то въ обоихъ случаяхъ можно одинаково точно и ясно опредлить уголъ зрнія поэта. Этимъ мы не хотимъ сказать’ чтобы обширность и значительность объекта не имли никакого значенія при оцнк какого бы то ни было художественнаго произведенія. Какъ бы ни было похвально искусство, обнаруженное сочинителемъ одноактной пьесы, онъ всегда будетъ стоять ниже автора ‘Гамлета’ и ‘Макбета’, архитекторъ какой бы то ни было виллы долженъ будетъ всегда уступить первенство творцу Кельнскаго собора. Но это между прочимъ…
Но какъ мн опредлить тотъ уголъ зрнія, подъ которымъ авторъ ‘Загадочныхъ натуръ’ наблюдалъ свой міръ? Или, выражаясь иначе: что было руководящимъ началомъ въ его душ? Та особенная страсть, неизбжно дававшая свою окраску всмъ проявленіямъ жизни въ его глазахъ, отъ которой онъ всми силами стремился избавиться, дать исходъ ея мучительному пылу?
Пустъ бы другой очутился на моемъ мст и взялся отвтить на этотъ вопросъ, онъ наврное справился бы съ этой задачей лучше, чмъ я! Но, разъ я взялся за это, я и отвчу. Но да не удивится читатель, если мн придется завести его въ еще большія потемки, чмъ прежде.
Какъ олень воды, душа моя, съ самаго момента сознанія своего ‘я’, жаждала свободы. Свободы жить на полной вол, но не въ смысл стремленія къ наслажденіямъ, а въ нравственномъ значеніи этого слова,— возможности дать себ просторъ проявлять и развивать всякую силу до ея предльной точки,— освободиться отъ людей, желающихъ отклонить меня отъ пути, предписываемаго мн моею природой, — отъ могущества различныхъ обстоятельствъ, угрожающихъ самостоятельности моихъ дйствій и поступковъ, — наконецъ, освободиться, и это не маловажно, отъ тхъ препятствій, которыя возстаютъ внутри насъ самихъ и въ образ дурныхъ наклонностей и влеченій и всякаго рода слабостей препятствуютъ доброму развитію нашего внутренняго міра, хотя часто самодовольно считаютъ себя силами…
Ясно было одно: моя жизнь должна быть великой, могущественной, по скольку это возможно. Затмъ слдовало другое желаніе, не мене глубокое: она должна отличаться красотою, доставить мн все прекрасное, въ какой бы форм оно ни проявлялось.
Само собой разумется, что молодой человкъ не сразу понимаетъ природу такихъ душевныхъ наклонностей, хотя бы онъ чувствовалъ ихъ очень интенсивно, и не сразу сознаетъ, что он-то и даютъ опредленный характеръ его жизни, что онъ рожденъ быть свободомыслящимъ, ненавидть рабство, и что никакіе уговоры двоюродныхъ братьевъ и сестеръ, никакія неблагопріятныя условія на долго не удержатъ его попытать счастья въ области искусства.
Я смло могу сказать одно: смутное стремленіе найти истинный путь — тотъ путь, по которому я могъ слдовать одинъ,— я выяснилъ себ довольно рано, и это-то сознаніе врно спасло меня отъ торопливости, заставляющей многихъ слагать оружіе еще задолго до достиженія цли.
Но и я не избгъ борьбы съ тми недобрыми силами, которыя возстаютъ вн каждаго, мечтающаго о свобод и красот, или же дразня и пугая, выростаютъ въ немъ самомъ, и я не избгъ ужаса при вид пропасти, на краю которой я бродилъ, не избгъ ужасающей увренности, что страстное увлеченіе свободой и красотой, переходящее въ упоеніе, разрушаетъ духъ и тло и неизбжно толкаетъ въ гибели…
‘Загадочныя натуры’ — исторія такого несчастнаго человка.
Бдный сводный братъ! Я могъ полною грудью вдыхать вмст съ тобою суровое дыханіе моря, тотъ живительный воздухъ, который ветъ надъ цвтущими садами, тотъ пряный запахъ, который подымается надъ только-что вспаханными полями. Въ тни лса, на краю озера, поросшаго тростникомъ, я охотно предавался съ тобою фантастическимъ мечтамъ о голубомъ цвтк, что растетъ въ тихой долин между скалами, о прекрасныхъ женщинахъ, которыя укрощаютъ неукротимаго борца и съ доброю улыбкой протягиваютъ свою стройную руку. Я могъ съ тобою мечтать и сочинять, раздумывать и философствовать, шутить и издваться, — издваться надъ римоплетами и ихъ товарищами, лицемрами и ихъ отродьемъ, надъ пустозвонами, юнкерами и ихъ высокомрными женами. Я могъ говорить съ тобою о благородной душ, жертвующей собою, о прекрасномъ мальчик-юнош. погибшемъ въ цвт лтъ. На это я былъ способенъ и все это перечувствовалъ, какъ Богъ святъ!
И Онъ знаетъ, какъ сердце мое обливалось кровью, когда я долженъ былъ разстаться, чтобы не заблудиться съ тобою въ той проклятой стран, гд въ удушливомъ зно себялюбивыхъ страстей уже не возникаютъ добрыя мечты, и поле уже не приноситъ боле питательныхъ плодовъ тому, кто отвыкъ работать.
И знай, что я все это отъ души простилъ теб, ибо, какъ ни пропаща была твоя жизнь, какъ ни были обмануты твоя вра, надежда и любовь, ты, по крайней мр, среди сотни другихъ, благородне и лучше тебя, могъ умереть за идею, которая тысячи разъ подвергалась кровавымъ истязаніямъ, съ позоромъ была пригвождена ко кресту, но снова воскреснетъ къ жизни, пока, наконецъ, не побдитъ весь міръ.