Как волка ни корми, он все въ лес глядит, Сырокомля Владислав, Год: 1860 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 8 минут(ы)

ВЛАДИСЛАВЪ СЫРОКОМЛЯ.

Какъ волка ни корми, онъ все въ лсъ глядитъ ¹).

Драматическая сцена.

*) Это стихотвореніе, облеченное въ драматическую форму, принадлежитъ къ числу лучшихъ произведеній Кондратовича (Сырокомли). До сихъ поръ, сколько намъ извстно, оно не появлялось на русскомъ язык. Переводчикъ желалъ сохранить возможную близость къ оригиналу, явившемуся въ первый разъ въ 1860 г. (Syrok., t. V, str. 291—300). Переводчикъ.

Дйствующія лица:

Ростиславъ, старый актеръ.

Мальчикъ (за сценой).

Дйствіе происходитъ въ лсу. Въ глубин театра помщается хата лсника, изъ-за деревьевъ, вдали, виднъ городъ.

Ростиславъ (торопливо входитъ и показываетъ на городъ).

Нтъ, меня ты не увидишь, пышный городъ! На свобод

Здсь, въ лсу, останусь съ Богомъ, поклонюсь живой природ.

Тамъ для ‘славы’ я трудился, ‘слилъ себ тельца изъ злата’…

Здсь убжищемъ мн будетъ эта маленькая хата,

Въ ней живетъ лсникъ-охотникъ. У него найму жилище.

Мн давно пора очнуться, быть душой свтле, чище.

Жизнь моя, какъ это солнце, быстро близится къ закату.

Ждать нельзя. Настало время промнять театръ на хату.

Помечтаю на свобод, воскрешу въ душ былое.

(Обращается къ городу).

Охъ, ты городъ! Охъ, ты племя, городское племя злое!

На меня ты наложило страшно-тягостную ношу —

Маску гнусную актера. Я ее съ презрньемъ брошу…

(Длаетъ движеніе, будто срываетъ съ себя и бросаетъ маску, затмъ продолжаетъ посл короткаго молчанія).

Помню, помню жаръ мой юный. Я тогда не лицемрилъ,

Я въ святые идеалы, въ правду жизненную врилъ.

И Тальма, и чудный Гаррикъ душу страстно увлекали,

Имена ихъ, словно звзды, въ синев небесъ сверкали,—

И хотлъ я безъ оглядки, торопливо, съ яснымъ взоромъ,

Прилетть къ свтиламъ чуднымъ мимолетнымъ метеоромъ.

Божествомъ считалъ Шекспира, и во мн окрпла вра,

Что съ душевнымъ огонечкомъ я могу достичь Мольера…

Грудь горла… Думы-грёзы нарождались въ сердц чистомъ…

Вы не знаете, какъ сладко быть въ дни юности артистомъ!

‘По стопамъ артистовъ славныхъ я пойду!— мечталъ я,— вскор-

Самъ безсмертія достигну, успокоивъ въ сердц горе!…’

(Задумывается, потомъ иронически смется).

Ха! ха! ха! Смшно и горько вспоминать минуты ‘счастья’.

Очутился я на сцен, на театръ усплъ попасть я.

Голова моя горла, въ ней кипли жизни силы.

Вдругъ повялъ страшный холодъ,— холодъ словно изъ могилы.

Тамъ узналъ я зависть, низость. Тамъ интриги, сплетни любятъ,

Тамъ юнцовъ, какъ я, ‘артисты-старички’ не приголубятъ,

Не даютъ имъ легкихъ крыльевъ для полета надъ толпою,

Съ высоты небесъ на землю увлекаютъ за собою…

Наконецъ, мой духъ горячій постепенно охладился.

На меня костюмъ надли: въ галунахъ я очутился,

И въ плащ кроваво-красномъ (замнялъ онъ багряницу)

Короля изобразилъ я, въ то же время и — убійцу.

(Посл молчанія).

Ха! ха! ха! Я ихъ обоихъ смастерилъ, лишаясь чувства:

Предъ собой ‘судей’ я видлъ, покровителей искусства,

И предъ публикой (велико это слово!) думалъ смло

Отличиться, но игралъ я слабо, робко, неумло,

Былъ бандитомъ настоящимъ: ‘роль убилъ’. Къ моей печали?

Не похлопали злодю, короля не увнчали.

Горько было. Шумной славы не достигнулъ я сначала…

Сталъ я комикомъ, но зала не смялась и молчала.

Поршили ветераны: ‘Будь пвцомъ, не бей баклуши!’

И заплъ я поневол: предо мной заткнули уши.

Возвращаясь изъ театра на чердакъ пустой, холодный,

Я кусалъ отъ злобы землю, я ревлъ, какъ зврь голодный,

Но когда во сн забылся на страдальческой постели,

Вновь вс геніи искусства съ высоты небесъ слетли.

Самъ Тальмй, во сн, сказалъ мн, пожимая крпко руки:

‘Трудно, юноша! Награды ты достигнешь посл муки!’

(Садится на пень дерева).

Наконецъ-то заслужилъ я похвалу. Вс громогласно

Закричали: ‘Браво! браво! Ахъ, божественно-прекрасно!’

Я былъ вызванъ, наслаждался для артиста сладкимъ шумомъ,

Но, одумавшись, заплакалъ въ настроеніи угрюмомъ:

Мн за что же рукоплещутъ? Есть ли смыслъ въ такомъ привт?

Надъ ‘Ринальдо’ плачутъ слёзно, а смются при ‘Гамлет’.

‘Сидъ’ для нихъ ужасно скученъ, ихъ Мольеръ не позабавитъ,

Даже Фрёдро, нашъ-то Фрёдро, ихъ звать, скучать заставитъ…

Окруженный блескомъ славы, я твердилъ въ чаду успха:

‘Вашъ привтъ — насмшка злая, а насмшка — мн утха!’

Кто теперь, съ призваньемъ Божьимъ, на театр отличится?

И Тальма, и Гаррикъ ныньче разв могутъ возродиться?

Нтъ! Прошли вка святые, благодатныя столтья…

(Вскакиваетъ).

Не хочу я видть городъ. Не могу его терпть я!

(Оглядывается).

Нтъ, природа — не кулиса! Пусть кулисы и красивы,

Но живй и натуральнй надъ ручьемъ здсь плачутъ ивы.

Простодушная берёзка на меня здсь смотритъ съ лаской,

Отъ нея весною пахнетъ, а не лаковою краской.

А ручей? А тихій втеръ, что заигрываетъ съ нивой?

Это — музыка природы, а не нашъ оркестръ фальшивый.

Отблескъ солнца, такъ чудесно между листьями дрожащій,

Разв онъ блдне лампы вчно-тусклой и дымящей?

Вотъ — цвтокъ благоуханный! Съ нимъ я чувствую отвагу…

Не хочу идти на сцену. Слово далъ… Назадъ — ни шагу!

Отдохнуть пора. Усталъ я, то смясь, то негодуя.

Здсь въ избёнк, за безцнокъ, уголокъ себ найду я.

Ну-съ, начнемъ переговоры…

(Идетъ къ хат и стучитъ въ окно).

Эй, хозяинъ! Выдь къ отвту!

Голосъ ребенка (за сценой).

Батько скоро возвратится. Подожди же. Батьки нту,

Безъ него впустить не смю. Наши псы тебя не струсятъ,

Очень злы… Ворвешься силой, такъ они тебя укусятъ.

Безъ собакъ въ лсу жить страшно… Сторожей моихъ погладь-ко.—

Разорвутъ!… Я врно знаю: въ семь часовъ вернется батько.

Ростиславъ (смотритъ на часы).

Ужь седьмого половина. Подожду еще немного…

(Выходитъ на авансъ-сцену).

Что теперь творятъ коллеги? Репетируютъ убого.

Я боюсь, чтобъ страшной дичи ‘тамъ’ они не напороли.

Клятву дамъ, что самъ Отелло будетъ жалокъ въ чудной роли.

Да, съ Шекспировскою драмой не шути: плохое дло!

Ахъ! когда-то вдохновенно я и самъ игралъ Отелло…

Маска черная — и ревность въ каждомъ слов, въ каждомъ жест г

Гд ты, юность? Гд ты, свжесть? Вы со мной пропали вмст!

Помню, я былъ очарованъ самъ собою. Сердце кровыо

Обливалось. Грудь дышала первой бшеной любовью.

Я былъ истинный Отелло. Я — ревнивецъ злобно мстящій —

Задушивши Дездемону, получилъ ‘пріемъ блестящій’.

Отъ восторженнаго ‘браво’ наша сцена задрожала…

А теперь каковъ Отелло? Онъ не сдержитъ и кинжала!

Тощій, слабый, онъ съуметъ только выпачкаться въ саж…

Побгу къ друзьямъ на помощь… Бросить сразу ихъ нельзя же.

(Слышенъ звукъ пастушеской трубы).

Удержись, безумецъ жалкій! Пастушокъ здсь напваетъ

И тебя къ цвтущей нив, въ лсъ зеленый призываетъ.

Ты зачмъ стремишься въ городъ? Не пора-ль теб, безсильный,

Навсегда проститься съ жизнью — съ жизнью мертвою, могильной?

Тамъ отъ скуки захохочешь, а не то звнешь всей глоткой,

Дополняя наслажденье… только водкой, только водкой!

Шумный городъ мн ужасенъ, онъ лишитъ меня разсудка.

Снова сдлаться фигляромъ не хочу: плохая шутка!

Нтъ, артистъ, въ лсу останься! Здсь, подъ кровлею худою,

Насыщайся чернымъ хлбомъ, запивай его водою,

Заведи пчелиный улей, забавляйся голубятней…

(Вдали слышенъ лай собакъ и звукъ охотничьей трубы).

А ружейная охота? Что въ лсу ея пріятнй?

А не то — иди за плугомъ, оживляй себя работой…

(Посл минутной паузы).

Здсь, въ охотничьей сермяг, я займусь въ лсу охотой.

Васъ, зеленыя сермяги, прежде часто надвалъ я,

И во Фрейшютц, когда-то, громогласно распвалъ я.

Я игралъ въ Гусарахъ Фрёдро… (Есть тамъ сценки, есть картины!)

Также ‘дядюшку’ игралъ я въ пьес Докторъ медицины…

Помню, помню васъ, сермяги! Вы, нарядъ мой непозорный,

Тсно рядышкомъ висите въ дорогой моей ‘уборной’.

Мн, при васъ, рукоплескали въ ложахъ, въ креслахъ, сверху, снизу…

Кто же васъ теперь наднетъ святотатственно, какъ ризу?

Отрекусь скорй отъ лса, отъ деревни и отъ воли,

И пойду играть въ сермягахъ: въ нихъ отличныя есть роли!

(Приходитъ въ память).

Ты зеленою сермягой восхищенъ? Нарядецъ чудный,

Но прекраснй и чудеснй лсъ зеленый, изумрудный.

Правда, колются жестоко злыя елки, злыя сосны,

Но уколы прямо въ сердце — больше страшны и несносны.

Выражать ты станешь горе или счастье жизни сладко,—

Вдругъ тебя ужалятъ въ сердце, какъ пчела, тайкомъ, украдкой.

Съ этимъ жаломъ, что мн сердце такъ убійственно пронзало,

Мн пришлось идти на сцену и смшить въ театр зало.

И, съ жестокой раной въ сердц, ради шутки, я кривлялся,

Самъ же жгучими слезами я невольно обливался,

Наконецъ, постигъ науку, что въ ‘притворств’ — наша сила,

И слезами не смывались на лиц моемъ блила,

И когда я, улыбаясь, танцовалъ веселый танецъ,

Ужь не портился слезами въ лавк купленный румянецъ…

Въ этомъ — весь тріумфъ артиста, въ этомъ — цль его призванья,

Чтобъ великому искусству посвятить свои страданья!

Такъ стремиться нужно къ слав, къ дорогой, безсмертной цли!

Разв славные артисты мукъ жестокихъ не терпли?

Человческая слава отъ ‘креста’ вполн зависитъ.

Подъ ‘крестомъ’ одинъ погибнетъ, но другого крестъ возвыситъ.’.

(Посл паузы.)

Несъ и я мой крестъ высоко, онъ меня взнесетъ и выше —

Не предъ шумною толпою, а въ лсу, гд слаще, тише,

Гд какая-то святая тайна искони хранится,

Гд и съ Богомъ, и съ природой могъ бы я разговориться,

Гд… Шекспиръ такъ выражался…

(Въ раздумья опять садится на обрубокъ дерева).

‘…Много таинствъ есть въ природ…’

Онъ великій былъ философъ, не поэтъ въ новйшемъ род.

Воплотить въ себ созданья величайшаго поэта —

Колоссальнаго Отелло и мечтателя Гамлета,—

Изучить могучій геній такъ, чтобъ все ему внимало,

Передать его творенья… Нтъ, на это жизни мало!

Ты же смлъ въ средин жизни отъ искусства отказаться.

Ремесломъ бы лучше было, съ юныхъ дней, теб заняться,—

Ремеслу бы научился, и имлъ бы ты, страдалецъ,

Больше счастья, больше славы и — хорошій капиталецъ!

…Мн не нужно вашихъ денегъ! Я ихъ брошу негодуя,

Если ‘счастія’ въ искусств благородномъ не найду я.

Жажду я одной награды за труды: какъ воинъ бравый,

На подмосткахъ нашей сцены умереть хочу со славой…

(Встаетъ).

Слава! Что такое ‘слава?’ — Легкій дымъ… Онъ разлетится,

И, прославленный сегодня, завтра въ шута обратится.

Слава — дтская игрушка, но она, людьми владя,

Увлекаетъ и героя, и паяца, и злодя.

Для нея отъ Геростратовъ храмы древніе сгорали,

Для нея великодушно Мильтіады умирали,

Для нея Наполеоны не щадятъ людского мяса,

Для нея піиты мучатъ злополучнаго Пегаса,

Акробаты на канат жаждутъ ‘славно’ отличиться…

Въ слав много ослпленья, но и сила въ ней таится.

‘Благородная есть слава’ (такъ сказалъ поэтъ). Она-то

Восхищаетъ человка, на него вліяетъ свято.

Озаривъ его лучами, человку-полубогу

Возвщаетъ: ‘Ты, какъ факелъ, освщай впередъ дорогу!

Пусть народъ, во тьм ходящій, перестанетъ заблуждаться…’

Но такіе люди рдко — разъ въ столтіе — родятся.

И когда отъ ихъ сіянья мы хоть искорку получимъ,

Съ насъ достаточно: народа нашей славой не измучимъ!

Только низкая душонка для себя считаетъ славой,

Если сердце человка напоитъ своей отравой…

Но я чувствую, Создатель, Ты мн далъ иную душу,—

Я желаю честной славы и завтъ мой не нарушу.

(Ударяетъ себя въ чело).

Поздно! Ты, мечтатель, слишкомъ доврялъ своей ‘особ’.

Удались и плачь о ‘слав’ на ея печальномъ гроб.

Все любимое тобою спитъ въ гробу… Прощай, веселье!

Возродиться можно только или въ рощ, или въ кель…

Не вернулся ли охотникъ? Постучаться нужно въ хату.

(Стучитъ въ окно).

Голосъ ребенка.

Не стучись напрасно. Батьки дома нтъ. Придетъ къ закату,

Поздно вечеромъ…

Ростиславъ.

Малютка! Отвчай правдивй, проще:

Какъ живется вамъ, бднягамъ-горемыкамъ, въ этой рощ?

Здсь вамъ весело?

Голосъ ребенка.

Мой батько стережетъ лсную дачу,

А подчасъ онъ дичь стрляетъ, ловитъ рыбку наудачу.

Денегъ батько не иметъ. Вс мы сыты и здоровы,

Такъ чего желать намъ больше? Молочко даютъ коровы…

Ростиславъ.

О, блаженная наивность, ты не лжешь, не знаешь злобы!…

(Удаляется на средину сцены и осматриваетъ ее кругомъ).

А въ театр эта ‘сцена’ вышла чудно хорошо бы!

Здсь бы хижину поставить, со скамейкой. Тамъ, направо,

Дубъ явился бы кулисой, возвышаясь величаво.

Этотъ улей съ роемъ пчелокъ помстить бы тутъ не худо,

Изъ него нашъ декораторъ сотворилъ бы прелесть, чудо.

Здсь бы тни онъ набросилъ, тамъ бы онъ прибавилъ блеску…

Разъ, я помню, мы играли очень милую піеску.

Представляли мы Окошко въ бельэтаж. Въ пьес славной,

Сознаюсь, не заучилъ я хорошенько роли главной…

Актъ второй, и сцена та же. Подымается завса.

Выхожу, не зная въ роли ни полслова, ни бельмеса.

Я смущаюсь, заикаюсь, вру отчаянно, безбожно.

На бду, суфлеръ-глашатай подкутилъ елико можно.

Я къ нему направилъ уши и мигаю: знать не хочетъ,

Все клюетъ въ тетрадку носомъ, что-то шепчетъ и бормочетъ.

Въ положеніи ужасномъ я стоялъ вблизи злодя,

Но меня вдругъ освтила благодатная идея.

Я тогда игралъ роль графа, утомленнаго дорогой,

И представился ‘особой’ слабосильной и убогой.

На скамейку (по піес) я не слъ, а въ вид шутки

Повалился прямо на земь близъ суфлерской старой будки.

Вырвалъ я изъ рукъ суфлера роль мою тайкомъ, украдкой,

И представилъ ловко графа, руководствуясь… тетрадкой,—

Декламировалъ прекрасно и налво, и направо…

Не замтили продлки. Весь театръ воскликнулъ: ‘браво!’…

Да и то-ль еще бывало! Вспомню, съ чувствомъ упоенья,

Смхотворныя минуты, горько-сладкія мгновенья…

(Торжественно).

Жизнь на сцен — вчный праздникъ, безъ печали и злорадства,—

Жизнь, кипящая свободой для науки, славы, братства,

Жизнь для чуднаго искусства: все оно собой объемлетъ…

Эта жизнь разбудитъ сердце, если сердце вдругъ задремлетъ…

Неужели этой жизнью я пожертвую для скуки?

Неужели въ дикой рощ опущу лниво руки?

Грхъ и стыдъ, любя искусство, падать низко отъ безсилья,

Если мн искусство дало для полета къ небу крылья!

Грхъ и стыдъ передъ друзьями: сколько лтъ мы вмст жили,

Сколько хлба-соли съли, веселились и тужили!…

И предъ ‘авторами’ стыдно: воплощалъ я ихъ созданья,—

И предъ публикой въ долгу я за ея рукоплесканья!

Нтъ, скорй умру…

(Хочетъ быстро удалиться, но возвращается).

Безумецъ, погоди, будь остороженъ!

Ты идешь въ цыганскій таборъ. Онъ коваренъ и безбоженъ.

Ты его считаешь храмомъ?… Жаль, что въ немъ алтарь разрушенъ,

И святой огонь искусства въ алтар давно потушенъ.

Ты къ товарищамъ стремишься? Но припомни, не тебя ли

Безсердечные коллеги клеветою отравляли?

Ты идешь отдаться въ рабство? Ныньче публика похвалитъ,

А потомъ тебя, невольникъ, и освищетъ, и ‘провалитъ’!

У нея есть предразсудки — вковчная опека:

Апплодируя ‘актеру’, въ немъ не видятъ человка…

Нтъ, засну въ безмолвной рощ. Кто мой тихій сонъ встревожитъ?

Голосъ ребенка.

Вотъ и тятя возвратился…

(Издалека слышенъ бой часовъ),

Ростиславъ (вздрагиваетъ).

Семь часовъ? Нтъ! Быть не можетъ?…

А въ театр ‘представляютъ’ неискусно, неумло…

Въ первомъ акт не придется видть жалкаго Отелло.

Поспшу… Скорй на сцену!… Можетъ быть, еще успю?

(Обращается къ хат).

До свиданія, избушка! Ты не можешь быть моею.

Какъ солдатъ отчизн служитъ, такъ и я, отдавшись чувству,

Сослужу святую службу благородному искусству.

Леонидъ Трефолевъ.

‘Русская Мысль’, кн.II, 1893

ВЛАДИСЛАВЪ СЫРОКОМЛЯ.

Какъ волка ни корми, онъ все въ лсъ глядитъ 1).

Читайте также:

Какъ волка ни корми, онъ все въ лсъ глядитъ ¹).