Среди нас, часто совершенно не замечаемые, тихие и спокойные, есть люди с нежным белым цветком в душе — с нежностью, с той чуткостью сердца, которая только одна дает право на звание — человека. Это те люди, которые могут заплакать над кинематографической картиной, по-детски радоваться солнцу, брызнувшему в окна, наивно и чисто грустить в летнюю ночь, бродя по залитому луной полю, запоминать ласково и нежно красивое стихотворение из свежей книжки, журнала, из новой книги молодого поэта.
Этим людям принесена тяжелая похоронная весть: поэзия умерла. Сотни и тысячи стадных, неумных людей утверждают, что поэзии больше нет, стихов не читают — и говорят, что читать их не надо.
Это неправда. Интерес к красивому стиху пропасть не может, как не может пропасть сладкая дрожь сердца, когда видишь красивую женщину, как не может пропасть религиозное чувство перед жуткою иконой старой церкви, или чувство легкой грусти от далекой виолончели. Не пал интерес — но его убивают. Есть — убийцы поэзии.
* * *
Передо мной несколько сборников стихов — тех крикливых юнцов, которые вышли на борьбу с читательским интересом к поэзии. Сборники их — это кирпичи, бьющие по вискам читателей. Это — настоящие современные убийцы поэзии.
Вот как они убивают.
Вот поэт описывает ночь:
Серые тени от костра побежали, —
Сивые лошади испуганно заржали…
Тени ночные вдруг стали черней.
Ночь торопилась, бежала, бежала…
‘Куда ты? Кви, кви’, закричал соловей,
Но она, торопясь, промолчала.
Маховым ночь промахала метлом (? Sic)
Мертвым усадьба заснула сном.
(Глеб Сазонов. Орган. 1912 г.)
Тот же поэт описывает метель:
И рыдает и кидает.
Бьется в окна головой.
И опять, опять лягает
Кто-то яростно ногой.
(Стр. 93).
У некоторых убийц поэзии описания проще и реальнее, вот как им представляется таинство любви:
Сладостны и горьки будут вздохи
В тесненьком чулане у ворот.
За ночь спину истерзают блохи —
Теребил их на постели кот.
(Вл. Нарбут. Аллилуйя)
Вот (тот же убийца) кусочек из славянской мифологии:
…Зарит поля бельмо, напитанное ленью,
И облака повиснули, как слюни…
Колоды шашелем подточенные стынут.
Рудая домовиха роется за пазухой,
Скребет чесалом жесткий волос: вошь бы вынуть.
Иногда убийц тянет занести руку и над народным эпосом, и тогда они пишут ‘деревенским слогом!’: девушки уговаривают подругу забыть изменника-милого:
Так разве грустью тайною
Исправишь, ненаглядная,
Их душу бестиальную,
Где темень непроглядная?
(П. Кокорин. Песни девушек. 1912 г.)
Вот девушка рассказывает о деревенском гардеробе:
Пусть мороз сердитый
Кракает да злится:
Мехом сак подбитый
Стужи не боится.
(Картина из деревенской жизни: Машка-Губошлепка, одетая в темно-коричневое пальто, с лорнетом и веером, говорит Ивану Сотскому:
— Ах, какая у вас бестиальная душа, Вы такой экспансивный. Мое нежное сердце бьется — и амплитуды его размаха — по шести метров…).
Иногда вдруг убийц потянет к эстетическому, изящному слогу туманности. Тогда они собираются в преступное сообщество, издают журнал ‘Гиперборей’ (С.П. Б. 1912 г. предо мной No 1) и стараются.
Один из них пишет о себе:
Я блуждал в игрушечной чаще
И открыл лазоревый грот…
Неужели я настоящий
И действительно смерть придет?
(О. Мандельштам. Стр. 20)
Через страницу ощущения его меняются:
Я вздрагиваю от холода,
Мне хочется онеметь.
А в небе заблещет золото —
Приказывает мне петь.
В том же сборнике на странице…
* * *
Будет. Даже и этого достаточно. Так убивают поэзию.
Печатается по: Как убивают поэзию. Несколько цитат Арк. Бухова // Синий журнал. 1912. No 47. 16 ноября. С. 7.