Как осушить мне слезы твои?
Как осушить мне слезы твои?
Письмо к сестре
Из цикла очерков ‘Гонец’
16 Августа 1925
Милая, дорогая сестра!
Как осушить мне слезы твои?, Гребенщиков Георгий Дмитриевич, Год: 1925
Время на прочтение: 5 минут(ы)
В самых первых строках письма моего услышь мой голос братской скорби об ушедшем друге детства моего, незабвенном твоем Матвее Михайловиче. Услышь и поверь, что не только со скорбью читал я письмо твое о его смерти, но и дивился богатырской силе духа, с которой ушел этот редкий человек в иной, неведомый нам мир.
Навсегда запомню я твое простое описание этой смерти:
‘Благословил детей и наказал слушать мать и старших. В Пятницу исправился и причастился, а в Субботу собрал родных и побеседовал с ними. Когда разошлись, Матя мне сказал: ‘Оня, не охота мне умирать’. В это время вошла его мать. Он сказал: ‘Мама, не охота мне умирать’. Ванюшка зашел с письмом от тебя, прочитал ему письмо. Матя еще интересовался твоим знанием. Потом Ваня ушел, я осталась с ним одна. Он сказал: ‘Подыми меня’. и сидел и говорил: ‘Гера считал меня лучшим другом. Напиши ему от меня последний привет’. Лег и начал умирать. Я горько плакала над ним и держала его пульс. Пульс уже не бился, а он все был в памяти и разговаривал. Выдернул руку и говорит: ‘Не плачь. Прощай!’ — и с этими словами помер’.
Ты должна знать, что моя первая повесть ‘В полях’ была написана с портрета Михайлы Васильевича Вялкова — там и смерть его прекрасная мною описана, как смерть истинного богатыря — крестьянина русской земли. Но смерть Мати, сына моего героя, еще более прекрасная. Так умирают только святые или люди великого духа.
Я сохраню твое письмо, как драгоценный документ — до такой степени написано оно задушевно, просто и прекрасно. И небольшая записочка милой моей племянницы Лизы тронула меня до слез — так она в немногих словах выразила многое. И видно, какие у вас с Матей славные и замечательные дети. Видно, что пример вашей жизни и труда и вашей семейной чистоты отразился на ваших детях и через них послано тебе, родная моя, великое утешение в твоей великой скорби. Ах, знаю, знаю, какая полоса несчастий выпала на твою долю! То забрали Матю на войну, то умерли от тифа первенцы — любимые Оринушка и Илюша, первые твои помощники, то похоронила мать и отца, наших великих мучеников жизни, то теперь удар в самое сердце. Но, сестра моя, лишь сильным посылает судьба такие испытания и надо верить, что для чего-то лучшего и светлого все это нужно.
Тяжело мне, что я так далеко нахожусь от тебя и не могу прийти к тебе, осушить слезу твою, послушать твое горе, вспомнить с тобою лучшие минуты твоей жизни с твоим милым другом. Но услышь мой братский голос из-за далекого моря-океана, потому что дни и ночи в мыслях нахожусь с тобой и утешаю тебя, вслух говорю с тобою и сейчас слезы мои орошают это письмо к тебе. Как жаль, как жаль, что в юности все мы недостаточно ценили друг друга, и как часто я забывал о своих родных, месяцами и годами не видел вас, как мало уделял я заботы бедным старикам моим, как мало, во время коротких приездов, говорил с тобой и с Матей. А между тем, теперь, вот здесь, в глухом лесу Америки, иногда выйду на поляну, возьму косу, кошу траву и думаю и думаю о вас. Или сижу вечером у своего костра, и вся прошлая наша жизнь с самого детства встает перед глазами во всех подробностях. Вспоминаю тебя маленькую, девятилетнюю девочку, согнутую под коромыслом с ведрами… Или ночью в дождь, когда мама лежит больная, мы на палке тащим с тобой полоскать мокрые рубахи на ключ, за сопку. Или в зимнюю вьюгу, когда не в чем выйти до ветру, ты, в отцовском старом полушубке и в старых, рваных пимишках тащишь с колодца обмерзшие ведра с водой. И вся наша убогая жизнь скрашивалась лишь тогда, когда мы выезжали к нашим теткам, в Таловский рудник, или в деревню Убинскую, или выезжали на пашню, где всегда соседство Вялковых скрашивало нашу бедность. Этот степенный, величавый богатырь-пахарь, Михайло Василич, никогда не ругавшийся, всегда служил примером, как надо жить и трудиться. И если между нами возникали ссоры, — одна мысль, что могут услыхать у Вялковых, нас останавливала. И часто мимо нас на старом Чалке, — помнишь? — проезжал смуглый, черноглазый и широкоплечий паренек, у которого всегда белели зубы, потому что он всегда улыбался. Как живой стоит передо мной этот мой одногодок, который так ловко и завидно умел ходить колесом и который так ловко так ловко укладывал всех сверстников на обе лопатки.
Его мать, Мария Федоровна — теперь, небось, уже старенькая — вероятно, помнит, как впервые я, сам восьмилетний учитель, учил Матю азбуке в кухне у Вялковых на печке. Звонкими голосами мы твердили с ним: ‘Бе-а-ба, ве-а-ва, ге-а-га!’. И наградой мне за учение подавалась на печку белая душистая пшенная каша, которую мы редко ели дома. Как это было давно и как будто вчера. Много встает передо мной картин печального детства и всюду вспоминается этот чернявый, точно чугунный, Матя Вялков со своей молчаливой улыбкой. Раза два он даже и меня ни с того, ни с сего отколотил. Думаю, что он не любил, когда я нюнил. Я никогда не видел, чтобы сам он плакал, а я был ‘нюня’. И теперь с удовольствием вспоминаю, что меня следовало учить уму-разуму.
И вот ты просваталась за этого самого Матю. И помню тебя, как яркую розу, под венцом и помню первые годы вашей счастливой жизни и вижу сейчас твою радостную улыбку на карточке, которой не имею, а у ног твоих маленькая Оринушка… И вот летят, проходят годы, вихрями война уносит тысячи людей и великие тяготы падают на родину, и многих-многих одинокими песчинками судьба уносит к чужедальним берегам…
Уже девять лет не вижу я родной земли. В постоянной думе и заботе, в непрерывном труде, уже начали седеть и мои кудри. Милая сестра моя! Много горя на земле и только потому наше личное горе тонет в чужих горестях, как капля в океане. А если сравнить, то наше положение все-таки лучше многих и многих. По крайней мере, умер Матя своею смертью, на твоих руках и умер так прекрасно. А сколько умерло не своей, ужасной смертью, на чужбине, без могил, в безвестности. Потому не надо говорить тебе о смерти, некогда нам умирать, когда мы еще так нужны. Значит, будем жить, работать, но беречь и свои силы — там кто-то считает каждую каплю нашего добра и зла — все зачтется, ни что не пропадет даром. А ты, такая великая труженица и с младенчества страдалица, еще увидишь много радости от своих детей, которых и я вместе с тобой буду любить и лелеять, как родной отец.
А теперь поговорим о их судьбе. Думаю, что старший сын твой Ваня, — ведь ему, кажется, уже четырнадцать? — должен быть неотрывно при тебе и не только приучаться к хозяйству, но и продолжать свой Вялковский крестьянский род. И если даже у него есть тяга в город, надо так его увлечь хозяйством, чтобы ему скучно было без своих полос и лошадей. Для этого прежде всего надо беречь его силы, не надо надсажать его большим хозяйством. Лошадей иметь немного, но хороших, чтобы пара заменяла плохую шестерку. Коров иметь только многомолочных, а маломолочных вовсе не держать. И, конечно, надо иметь машины и хорошую снасть, по-Вялковски. Если что нужно будет купить новое или поправить дом — я помогу с большой радостью. Иначе, чем я приласкаю вас, мои родные?
Теперь о Лизе. Если она имеет способности и стремление учиться — устрой ее учение так, чтобы твой материнский глаз видел ее чаще или чтобы поместить ее у очень чистых и надежных людей. Потому что время теперь тяжелое и чистоту девочки надо беречь пуще всяких образований. Потом, когда учение подвинется, решим вместе, по какой отрасли наук направить. К тому времени, может быть, и я буду близко возле вас.
Клавочку пока держи при себе, но не лишай ее сельской школы, также и Егор пусть учится в школе и пусть между учением помогает тебе по своим силам. А годика через два увидим, как и куда их путь направить. Таким образом я думаю, учить надо пока одну из двух, чтобы не отрывать от дома сразу двух и чтобы легче было одевать и содержать. Но хозяйство надо держать — это самое надежное образование на все времена и во всех странах. Так и будем изредка советоваться через далекие моря — как лучше обойти все трудности и утолить печаль твою.
Верь твердо, что я не покину тебя и твоих детей, пока буду жив и здоров.
Пиши мне почаще и побольше. Я так люблю твои письма. Ты умеешь диктовать их лучше многих грамотных людей.
Еще и еще раз желаю тебе бодрости, терпения и утешения в детях. Люби их, и только ласкою учи их. Они наградят тебя вдвойне.
В особенности, если ты сумеешь им внушить, какая предстоит им чудесная работа в близком будущем, когда разрастается новое строительство новой лучшей жизни в нашей новой великой стране.