Д. Муретов
Д. Муретов
КАК НАДО МЫСЛИТЬ ПАРТИЙНОЕ ПРИМИРЕНИЕ
КАК НАДО МЫСЛИТЬ ПАРТИЙНОЕ ПРИМИРЕНИЕ
(Независимый голос)
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Как надо мыслить партийное примирение, Муретов Дмитрий Дмитриевич, Год: 1915
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Бердяев, Н.А. Падение священного русского царства: Публицистика 1914—1922
М., ‘Астрель’, 2007.
М[илостивый] г[осударь], г. Редактор!
Причиной настоящего моего письма является глубокое убеждение, что наша тяжелая война между прочими своими воздействиями на русскую жизнь должна положить конец тому глубокому партийному расколу, в котором мы живем с 1904-1905 годов.
Поводом его является статья Н. Бердяева ‘Современная война и нация’, помещенная в No 14921 ‘Биржевых ведомостей’. В ней г. Бердяев подходит к тому же вопросу и выражает то пожелание, которое лежит в основе настоящего письма.
‘То жизненно-существенное, что мы переживаем сейчас, излечит нас от язвы доктринерской партийности. Сейчас не нужны политиканы, и они очень вредны’…
…’Объединение всего русского общества и народа должно идти с двух сторон, быть обоюдным, оно предполагает жертвенность всех лагерей’… Если мы даже отвергнем слишком сильное, быть может, слово ‘жертвенность’, то и тогда в приведенных строках останется горячий призыв к широте и терпимости, призыв выйти из тех узеньких клеток, по которым рассадила нас ‘партийная дифференциация’.
Настоящее письмо есть отклик на этот призыв и имеет в виду указать, при каких условиях и в каком смысле возможно говорить о преодолении одного из важнейших наших общественных расколов, которое отчасти является темой заключительной части статьи г-на Бердяева. Я разумею раскол между правыми и левыми, между черносотенцами и прогрессистами.
Этот вопрос тем более требует обсуждения в связи со статьей г. Бердяева, что сам он, коснувшись вопроса об изменившейся идейной обстановке, стал на точку зрения, далекую от всякой жертвенности и даже проникнутую, по моему убеждению, тем политиканством, которое он столь справедливо признал губительным и вредным.
Политиканством в отношении между партиями я считаю непременное желание уронить противную партию в глазах общества, скомпрометировать людей, а не критиковать их взгляды. Вот почему в отношении к правым я считаю политиканством пущенное против них обвинение в германофильстве. Жертвой такого именно политиканства стал когда-то Сперанский, обвиненный в год нашествия Наполеона в франкофильстве1. Вдаваться в подробный разбор самого тезиса о германофильстве сейчас было бы слишком долго, так как пришлось бы вскрывать неясность и двусмысленность самого слова (любовь к немцам или любовь к немецкому, любовь эстетическая или любовь — желание добра? и т. д.),
Поэтому ограничусь двумя маленькими соображениями. Во-первых, вполне понятно, что правым многое нравилось в государственных порядках в Германии и в этом так же мало ‘подозрительного германофильства’ (словечко г. Бердяева), как мало было измены России в пристрастии Сперанского к кодексу Наполеона.
Во-вторых, сознательная национальная враждебность к Германии и сознание необходимости бороться с ней всегда исходили только из правых кругов, и за это нередко им доставались и упреки, и насмешки.
‘Ивана Аксакова во сне видеть — предвещает войну с Германией’, — гласит сонник Н. Щербины. Таким образом, обвинение в подозрительном германофильстве падает на тех самых, кого с таким рвением обвиняли до сей поры в шовинистическом германофобстве и в стремлении ‘отвлечь внимание от внутренних неурядиц раздуванием внешних опасностей’. Десяток слов с похвалою немцам найти везде можно. Но справедливо ли было бы обвинять Вл. Соловьева в любви к Вильгельму II, в подозрительном ‘кайзерофильстве’ за его стихотворение ‘Зигфриду’? А ведь что за благодарная была бы тема для вредного политикана!! Соловьев признавал Христов огонь в булате Вильгельма II и называл ‘святою грозящею речью’ то, что мы называем теперь ‘крепс-картофельным красноречием’2.
Во всяком случае, ясно, что это обвинение все придумано исключительно для ‘скомпрометирования’ правых, и потому есть политиканское обвинение, лишенное всякой жертвенности со стороны его изобретателей.
Вторая черта всякого политиканства есть тот оттенок партийности, который выражается в наивном делении всех людей на две части: ‘мы’ и ‘подлецы’. То, что я говорю, — есть идеальное построение, чистая мысль, то, что говорят противники, есть лицемерное прикрытие эгоистических их расчетов. Наши левые обильно платят дань этому политиканству в своем отношении к правым. А пример тому укажу в той же статье г. Бердяева. ‘Неудача и слабость нашего освободительного движения была в его ненациональном, космополитическом характере’…
Совершенно верно, по-моему. И отсюда ясен вывод: этой своей чертой освободительное движение вызвало резкое противодействие со стороны тех, кто был привержен к национальному и был враждебен космополитизму. Ясен вывод, что в теперешней своей позиции г. Бердяев стал ближе к правым или, как говорят газеты, поправел, и что он обязан признать, что у правых была часть правды, что их критика революционного движения была основательна, и что черносотенное движение сыграло (даже с точки зрения г. Бердяева) положительную историческую роль, дав отпор космополитизму, грозившему расшатать наше национальное единство и уронить нашу национальную историческую роль. Но г. Бердяев полон политиканской подозрительности и вместо того, чтобы сказать: ‘Защиту национально-патриотического мировоззрения взяли на себя правые’, он говорит: ‘Это дало повод правым прикинуться патриотами и националистами’ {Точные слова г. Бердяева таковы: ‘и темные силы инерции (?) оправдывали себя как национально-патриотическую реакцию’.— Авт.}.
Вот это я называю политиканством и необходимейшим условием общественного объединения считаю отказ от него со стороны представителей всех партий: правым нужно перестать говорить о масонах, а левым о ‘темных силах, прикрывающихся идеями патриотизма’…
Надо отказаться от мысли, что одна партия состоит из честных, а другая из нечестных людей. Надо признать, что дворянин, отстаивающий права дворянства и его влияние на государственную жизнь, совершенно настолько же эгоист и настолько же может быть побуждаем идеальными соображениями, как и публицист, добивающийся свободы слова, или адвокат, добивающийся политического строя, при котором ему легко сделать свою политическую карьеру. Нужно кинуть чтение в чужих душах и иметь дело с чужими положениями.
Да поможет правым в этом наша война! Правых обвиняют в стремлении монополизировать патриотизм. Правда, что бывали времена, когда навертывалась грустная мысль о такой монополии. Но нет и, может быть, не будет дней, более светлых в жизни правого, чем дни объявления войны, когда ему можно было отказаться от грустной монополии. Пришла очередь и левым отказаться от монополии на искренность и бескорыстие своих убеждений.
Таково основное формальное условие партийного примирения. Теперь несколько слов об основном материальном условии.
Прежде всего прекращение партийности или ‘преодоление раскола’ не следует мыслить как прекращение партийных разногласий. Его не следует представлять себе как возникновение некоторой новой политической программы, синтетически соединяющей в себе все истинное в партийных программах и откидывающей все ложное в них. Синтез политических разногласий сделает история — современники же обречены на непримиримые расхождения в основных точках зрения. И основным принципом возможного примирения, мне кажется, должна быть мысль Лейбница о философских системах. Мысль эта, брошенная Лейбницем и не подхваченная и не развитая никем до сих пор, звучит как парадокс: ‘Все системы правы, поскольку они утверждают, и не правы, поскольку они отрицают’ (цитирую по памяти)3.
Всякая политическая система есть развитие и защита некоторой положительной ценности, некоторого положительного утверждения. Но во имя этой основной ценности она бывает принуждена сокрушать и отрицать другие. И политическая система, состоящая из одних положительных утверждений, никогда не могла бы быть приложенной к жизни, ибо она действует не на пустом месте. В геометрическом пространстве возможно несколько пересекающихся геометрических фигур, но материальный конус, прежде чем стать, должен опрокинуть материальную пирамиду.
И поскольку политическая партия принуждена отрицать — у правых не может быть примирения, и они не могут сговориться с левыми. Для этого ‘жертвенность’ должна была бы дойти до измены их святыням.
Напротив того, положительную ценность, защищаемую противниками, они должны понимать и уважать. И если что стояло между ними неодолимой стеной, так это именно полное непонимание и отрицание основной ценности каждой стороны.
Прежде чем окончательно формулировать это условие, попробую на примере окончательно разъяснить все изложенное выше. И не побоюсь взять пример очень яркий, задевающий очень больные струны, а именно отношение двух партий к еврейскому вопросу4. [Различие] правых и левых, по моему убеждению, лежит вот в чем: левые ставят во главу угла своих политических теорий понятие справедливости и гуманности. В неравноправном положении евреев они видят грубейшее нарушение своего принципа. Поэтому для них вывод о равноправии азбучно ясен.
Для правых основной задачей политической жизни является историческое развитие народности в формах традиционной государственности. В еврейском вопросе они видят вопрос о проникновении в народно-историческую жизнь элемента национально крайне яркого, этнографически и культурно устойчивого и органически противоположного нашей народности. Юдофобство, как ненависть к евреям, есть явление случайное, есть уродство. Основа же в том, что евреи входят в нашу жизнь как элемент враждебный нашей традиции и нашей народности.
Между двумя этими точками зрения вы не найдете синтетического слияния. Но примирение партийности может заключаться вот в чем. Во-первых, надо откинуть политиканство, т. е. правые не должны утверждать, что все защитники равноправия суть шабестои и подкуплены жидомасонами. Левые, в свою очередь, не должны утверждать, что противники равноправия ощущают наслаждение от страданий неповинных евреев и суть человеконенавистники.
Во-вторых, хотя правые и левые, вероятно, и останутся каждые при своем решении, но они должны понять именно положительные побуждения противной стороны, должны признать ценность этой положительной стороны, и, может быть, тогда нередко найдут возможность с нею посчитаться.
Теперь, я думаю, понятно, почему представляется возможным именно теперь говорить о некотором партийном примирении. Для правых оно возможно с тех пор, как на защиту главной ценности — исторической государственности русской — поднялись все общественные классы и все партии. Правым часто кажется, что многое еще неверно осознано и неправильно связано. Во многом даже по злободневным вопросам могут они расходиться, но у них нет уже чувства разделяющей их глухой стены.
Может быть, странным покажется мой заключительный вывод. Чаще всего можно услышать, что теперь не время говорить о теоретических вопросах, что теперь не до теорий. Я же думаю, что никогда не было времени, более требующего обсуждения и углубления самых общих и главных теоретических разногласий. Лишь поддержанное трезвой и требовательной к себе мыслью, вызванное войною чувство единодушия, обратится в великую силу возрождения русской жизни, обратится в сознание нашего общественного единства.
Биржевые ведомости. 1915, No 14949, 7 июля.
Написана в ответ на статью Н.А. Бердяева ‘Современная война и нация’ (с. 314-317), Бердяев, в свою очередь, ответил Муретову статьей ‘О ‘левости’ и ‘правости» (с. 328-332).
О Дмитрии Дмитриевиче Муретове некоторые сведения сообщает С.Л. Франк в своих ‘Воспоминаниях о П.Б. Струве’. ‘В 1914 г. в начале войны, — пишет Франк, — он [Струве] ‘напал’ на молодого, никому не известного писателя-философа Д. Муретова — человека крайне правых убеждений, по своей духовной узости прямо противоположного натуре П.Б. и большинству из нас чуждого. Но Муретов имел интересные, свежие, весьма ‘еретические’ для обычного интеллигентского миропонимания мысли о национализме, о национальном чувстве, которое он описывал как чувство, аналогичное эротическому и имеющее в человеческой жизни ценность самодовлеющую, ‘по ту сторону добра и зла’. Этим он сразу заинтересовал П.Б., который привлек его к сотрудничеству в ‘Русской мысли’ и к участию в наших расширенных редакционных собраниях’ (Франк С.Л. Непрочитанное… Статьи, письма, воспоминания. М., 2001, с. 446).
В январской книге ‘Русской мысли’ Д. Муретов поместил статью ‘Этюды о национализме’, вызвавшую бурную полемику, в которой приняли участие П.Б. Струве, Е.Н. Трубецкой, Н. Устрялов и — в том числе — Н.А. Бердяев, написавший статью ‘К спору между кн. Е.Н. Трубецким и Д.Д. Муретовым’ (Русская мысль. 1916, кн. VII, с. 44-48). Подробнее см.: Национализм. Полемика 1909-1917. Сборник статей. Составление и примечания М.А. Колерова. М., 2000, с. 143-229.
1 Сперанский Михаил Михайлович (1772-1839) — русский государственный деятель. В 1803-1807 гг. директор департамента Министерства внутренних дел, с 1807 г. статс-секретарь императора Александра I, с 1808 г. член Комиссии по составлению законов, автор нескольких проектов государственных реформ, предусматривавших преобразование самодержавия в конституционную монархию. Деятельность Сперанского вызвала недовольство со стороны консервативного дворянства, обвинявшего его в государственной измене. В 1812 г. Сперанский был сослан в Нижний Новгород, а затем в Пермь. В 1821 г. был возвращен в Петербург, под его руководством была проведена кодификация российских законов.
2 Имеется в виду стихотворение В.С. Соловьева ‘Дракон (Зигфриду)’ (1900), посвященное императору Вильгельму II, пославшему в 1900 г. в Китай войска для подавления Боксерского восстания, в результате которого под угрозой оказался персонал посольств европейский стран, в этом стихотворении есть, в частности, такие слова:
Наследник меченосной рати!
Ты верен знамени креста,
Христов огонь в твоем булате,
И речь грозящая свята.
(Соловьев В.С. ‘Неподвижно лишь солнце любви…’ Стихотворения. Проза. Письма. Воспоминания современников. М., 1990, с. 129).
3 Источником цитаты в данном случае является тот же Вл. Соловьев, который в своих сочинениях неоднократно приводил именно эти слова Лейбница. Например, во втором ‘Чтении о Богочеловечестве’ он писал: ‘Как уже давно заметил Лейбниц, всякое учение истинно в том, что оно утверждает, и ложно в том или тем, что оно отрицает или исключает’ (Соловьев В.С. Сочинения в 2-х тт. М., 1989, т. 2, с. 23).
4 В тексте газеты — полиграфический брак. После этих слов с красной строки снова следует обрывающаяся на полуслове фраза ‘Прежде, чем окончательно формулиро…’, затем следуют слова ‘правых и левых…’. В настоящем издании текст статьи реконструирован по смыслу.