КАК МЫ ЭТО ПОНИМАЕМ
КАК МЫ ЭТО ПОНИМАЕМ
——
——
——
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ
Группа сознательных читателей.
Как мы это понимаем, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1917
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 13 т.
Т. 10. В дни Содома и Гоморры
М.: Изд-во ‘Дмитрий Сечин’, 2017.
У мужа и жены Маниловых есть двое деток: Алкивиад и Фемистоклюс.
И приехал к ним погостить знакомый господин, Ердащагин.
Если бы кто мог видеть, какая радость, какой восторг воцарились в мирной усадьбе Маниловых, когда к ним ввалился немытый, небритый, нечесаный господин Ердащагин.
— Ердащагин приехал! Наш дорогой, милый, замечательный Ердащагин! Лучшие блюда Ердащагину! Лучшие покои Ердащагину! Да здравствует свободный гражданин Ердащагин!
Вошел в отведенные ему покои Ердащагин, потянулся, смачно сплюнул на пушистый ковер и, не побрившись, не умывшись, завалился спать.
Вышел только к вечернему чаю.
— А вот наши детки: Алкид и Фемистоклюс, — представила гостю деток madame Манилова. — Очень хорошие детки.
Гость критически оглядел деток и заметил:
— Лица у них только тупые. Не видал более омерзительных ребятишек. Их развивать нужно да развивать. Впрочем, я сегодня же этим займусь.
Свое обещание ретивый Ердащагин исполнил.
— Дети, — сказала мать после чаю. — Вам уже пора в постельки. Девять часов.
— Много она понимает, — усмехнулся Ердащагин. — Не ходите.
— Нет уж, им надо спать, — примирительно улыбаясь, сказала мать. — Вы уж их не задерживайте. Я пойду распоряжусь по хозяйству, а вы их отправьте спать.
Когда мать ушла, Ердащагин откинулся в кресле, заложил ногу за ногу и, сплюнув в полоскательницу, вдохновенно начал:
— Должен вам сказать, детки, что мать ваша форменная дура, а папахен — старый жалкий тюфяк. Вы только меня слушайтесь, детки. Вот вам, например, очень хочется спать?
Алкид подумал немного и вздохнул самым откровеннейшим образом:
— Очень.
— А вы не ложитесь! Нарочно, из протеста не спите.
— Так ежели спать хочется!..
— ‘Ежели, ежели’, — обиделся гость. — Вот дам тебе по морде, будешь знать ‘ежели’! Выкурите пару папирос, вот и не будет тянуть ко сну.
— Нам нельзя курить. Мы маленькие.
— Мы даже и не умеем.
— Учиться надо, привыкать. Возьмите у отца папиросы и курите на здоровье.
— Папины папиросы спрятаны в столе, а стол заперт.
— Подумаешь, важность. Взломайте.
Алкивиад прижался плечом к Фемистоклюсу и поглядел на Ердащагина широко раскрытыми глазами.
— Как, взломать? Разве можно? Папа будет очень огорчен.
— Важное кушанье! Ведь не убьет же!
— Нет. Он нас даже никогда не бьет. Только говорит.
— Ну, вот. И пусть себе говорит, сколько влезет. Он говорит, а вы делайте. Вообще, братцы, к черту эти церемонии. Они вас чем кормят?
— Суп, котлеты, зелень, мороженое.
— И глупо! Требуйте себе на первое взбитые сливки с бисквитом, на второе блинчики с вареньем, на третье мороженое, а закусить можно пряниками, что ли, или каким там мармеладом.
— А ежели не дадут…
— Вот идиоты! Так объявите голодовку! Повертятся, повертятся, да жалко станет, и сделают все, что хотите!
— А что нам утром делать? — робко прошептал покорный Фемистоклюс.
— Утром? Шумите побольше. Хорошо также разбить парочку ваз. Учителя обзовите ослом. Поняли? Будет исполнено?
— Путет, — потупясь, прошептал Алкид.
— Нет ли у вас дохлых кошек?
— Нету…
— Тогда убить надо. Убейте и суньте отцу под одеяло. Полезет он в кровать, ан там кошка. Развеселое дельце, а? Да?
— Та… — согласился еще более оробевший Алкид.
— А теперь айда взламывать стол!!
Утром на другой день супруги Маниловы и гость Ердащагин встретились за чайным столом.
— Каково изволили почивать? — приветливо осведомился Манилов.
— Не твое дело, буржуазная морда, — твердо парировал гость. — А ты как дрыхал?
— Да, знаете, не совсем хорошо. Кто-то взломал у меня ящик письменного стола, утащил все папиросы, а под одеяло в спальне засунул дохлую кошку.
— Правильно. Твои же дети и сделали. Я их научил.
Манилов кротко вздохнул и укоризненно покачал головой.
— Нехорошо вы это делаете… Приехали в наш дом, мы приняли вас как самого дорогого гостя, как родного, а вы нам детей портите.
— С тем и возьмите, — ухмыльнулся Ердащагин. — Хочу нынче подучить твоих щенков, чтобы они к вечеру амбары подожгли, а в ванной комнате отвернули все краны.
Манилов побледнел.
— Неужели вы это сделаете?!
— Не ори. Конечно, сделаю. Пусть ребятишки веселятся.
— Но ведь в амбарах хлеб! Он сгорит!
— Черт его дери. Зато мне ночью светлее будет.
Жена Манилова опустила голову и глубоко вздохнула:
— Ах, как это нехорошо. Вы этим нанесете нам вред. И то уж сегодня дети, благодаря вам, делали бог знает что: перебили посуду, побросали книги в огонь, а старшенький утащил бутылку вина и выпил ее. Теперь с ним нехорошо.
Ердащагин выслушал, покачал головой и сказал:
— Добре. А кстати: пришлите мне вашего кучера, повара и дворника. Хочу им кой-чего посоветовать…
— Именно?.. — вздрогнул Манилов.
— Хочу сказать, чтобы они утопили вас в пруду.
Madame Манилова поднялась с места и сказала покорно, хотя в голосе ее слышалось страдание:
— Хорошо… Я, конечно, их вам позову — и повара, и кучера, и дворника… И вы им можете приказывать, что считаете необходимым. Но должна сказать вам за себя и за мужа: нехорошо все это. Незакономерно. Мы, конечно, слишком гостеприимны для того, чтобы отказать вам от дома, — наоборот, живите, отдыхайте, — мы очень рады, но… Это все нехорошо, что вы делаете. Вот все, что мы находим нужным вам сказать. Еще чашечку чаю можно предложить? А вот печеньице… Сама для вас пекла…
Я думаю, что в этом месте читатель уже возмутился, уже полез на стену:
— Что вы нам такое расписываете?! Что это за глупая, неправдоподобная, кошмарная история?! Где это было? Когда? С кем могло это быть?
Читатель! Если ты такой же честный, как я, и, если мы прямо взглянем друг другу в глаза, ты поймешь меня!!
У нас есть коллективная семья Маниловых: это Совет Рабочих и Солдатских Депутатов и наше коалиционное Временное Правительство. И у нас есть свой Ердащагин — неряшливые развязные парни с небритыми лохматыми сердцами, приехавшие в гости к этим сахарным розовощеким Маниловым, развалившиеся у нас в России, положившие ноги на стол и поучающие несчастных малых сих — еще крохотных и сопливых Алкивиада и Фемистоклюса:
— Не подчиняйтесь Временному Правительству, хоть будь это раскоалиционное, раздемократическое! Берите все, грабьте, хватайте за горло! К черту дисциплину! Солдаты, братайтесь с немцами, к черту начальство, к дьяволу порядок! Ой, жги, жги, жги, говори! Теперь настало время: чего твоя нога хочет, да здравствует твоя замечательная, прекрасная мозолистая нога! Ко всем чертям Учредительное Собрание, когда-то оно еще будет, а теперь свергайте Правительство и бери, хватай, что каждому нужно!
‘Да здравствует Германия!’ — этот плакат красовался на вокзале, когда встречали вторую партию ‘эмигрантов’, и что же, был арестован немцелюбивый плакатоносец? Нет! Когда Керенский спросил об этом, ему ответили: ‘Не могли арестовать, ибо он член Исполнительного (?) Комитета’.
Гадко! Противно!
Мы, сатириконцы, заслужили право говорить с любым правительством резким прямым языком, заслужили тем, что до революции с заткнутым ртом и связанными руками все-таки кричали девять лет о русских безобразиях и не боялись ни конфискаций, ни арестов, ни лишения нас свободы.
Так неужели мы теперь побоимся исполнить свой гражданский долг и бросить в лицо Временному Правительству и Исполнительному Комитету С.Р. и С. Депутатов простые человеческие слова?
— Стыдитесь! Вам народ вручил власть — во что вы ее превратили?! Всякий хам, всякий мерзавец топчет ногами русское достоинство и русскую честь, — что вы делаете для того, чтобы прекратить это?! Вы боитесь, как черт ладана, насилия над врагами порядка, над чертовой анархией, так знайте, .что эта анархия не боится насилия над вами, и она сама пожрет вас.
Я весь дрожу сейчас от возмущения и негодования, я знаю, что, может быть, со мной будет от горя, стыда и отвращения истерика, когда я кончу этот фельетон, но я скажу вам прямо и открыто:
— Довольно мямлить! Договаривайте все слова! Ставьте точки над ‘i’. Вам нужна для спасения России диктатура — вводите ее! И, если Керенский для порядка прикажет повесить меня первого, я скажу: вешайте, если это нужно. Но я требую: схватите также властной рукой за шиворот и выбросьте вон из России всех, кто развращает армию, подстрекает устно и письменно малосознательный народ, кто губит всю Россию!..
Вышвырните, а не сюсюкайте, состроив маниловскую сахарную мину: ‘Ах, нехорошо губить Россию, ах, постыдитесь, товарищи!..’ На вас идет тигр, не карабкайтесь на трибуну, чтобы сказать ему ряд прекрасных звучных слов о задачах пролетариата и о недопустимости насилия.
Временное Правительство и Исполнительный Комитет! К вам я обращаюсь, и вам я хочу рассказать такой факт: на Литейном проспекте, на линии трамвая остановился пьяный солдат и, растопырив руки, сказал: ‘Почему трамвай тут ходит? Не пущу’.
Понятно, трамвай остановился, и, когда уговоры сойти с рельс не помогли, — позвали милиционера.
— Товарищ, сойдите с рельс.
— Что-о? П-шел! Не пущу вагона! Желательно мне тут стоять.
— Но ведь это беспорядок. Товарищ, прошу вас сойти.
Пьяный с хитрой улыбочкой качал головой и тупо повторял одно только слово:
— Н-нет!
И когда кто-то из толпы крикнул:
— Да стащите вы его за шиворот!
Милиционер благоговейно возразил:
— Мы не для того завоевали свободу, чтобы применять насилие над свободными гражданами.
И вот — от милиционера до министра — этот принцип пропитал собой всю власть:
— Насилие над свободными гражданами недопустимо!
Верно! Над гражданами! А над опьяневшими, обезумевшими животными?
Власти! Власти!
Дайте нам сильную власть!
И, если вся Россия затрещит от этой власти, — и слава богу.
Это хороший треск! Так трещат кости у человека, который сладко потянулся перед тем, как засесть за долгую работу.
Министры! Жестким кулаком сотрите со своего лица сахарную маниловскую мину, пусть будет грозен и величественен лик ваш. Мы, весь русский народ, облекли вас властью — сметайте все гнусное, вредное для дела свободы на своем пути!!
Впервые: Новый Сатирикон. 1917. No 19.
Этот рассказ возымел некоторое действие на читателей. В No 21 было помещено
Господин редактор!
Прочтя прекрасный и глубоко прочувствованный фельетон Аркадия Аверченко в No 19 — о министрах, — прилагаем при сем 3 (три) рубля на предмет отпечатания [и] распространения этого фельетона среди министров и членов И[сполнительного] К[омитета] С[овета] Р[абочих] и С[олдатских] Д[епутатов].
Примите и пр.