В.В. Розанов
В.В. Розанов
Как хорошо иногда ‘Не понимать’
Как хорошо иногда ‘Не понимать’
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как хорошо иногда ‘Не понимать’, Розанов Василий Васильевич, Год: 1911
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Не будь на свете глупости, непонимания, вздора и чепухи, — было бы так скучно жить, что хоть зарезаться.
Вчера, по одному поводу, подарил малышам, мальчику первого класса и девочке приготовительного класса, по рублю, и старшей девочке, 15 лет, подарил золотой в 5 рублей. Подарил и спешно сам перешел к ‘делу’.
Ну, словом, скука. Получил выговор: ‘Таким маленьким давать деньги — значит развращать их’. Нужно заметить, что через десять минут, как получила рубль, девочка-приготовишка вошла ко мне с подавленной тоской и невнятно прошептала: ‘Папа! Мне говорят, что из этого рубля я могу купить тетрадочку, карандашики и булку в гимназии’… Слеза ‘дрожит в ее ревнивом взоре’… — ‘Вздор! вздор! Ничего из рубля — на дело. Ты можешь его хоть выбросить на улицу, или купить цветов, или подать нищему (дети, почему-то, последнее очень любят). Это — тебе на удовольствие’. А когда мне начали говорить ‘о развращающем влиянии денег’, я вооружился правами ‘отца дома’ и властительно распорядился не читать мне нотаций и вообще не продолжать рассуждений по поводу денег.
Когда я сегодня просыпался, то слышал сквозь сон, что что-то говорили о Народном Доме, — и даже меня о чем-то спрашивали, но, ‘видя третий сон’, я ничего не разобрал, а отвечал: ‘Ладно! Согласен’.
Проснулся… К утреннему чаю не вышли дети, и именно — приготовишка и первоклассник. ‘Где же они?’ — ‘Вот что наделали твои ужасные деньги: они с вечера не могли заснуть, все о чем-то переговаривались, потихоньку от бонны, между собою. А сегодня чуть свет встали и отправились с нею брать билеты на Мертвые Души’…
— Какие Мертвые Души?
— Пьеса в Народном Доме. Вчера было объявление на нее, а сегодня идет. Хорошо это?
‘Боже мой: Мертвые Души — очевидно, переделка из Гоголя. Но они никогда не слыхали о Гоголе, не знают, что он написал ‘сию знаменитую поэму’, не знают, что такое ‘помещичий быт’ и ‘сороковые годы нашей истории’, и даже не понимают самое слово ‘помещик’, ибо их ‘история’ и ‘география’ ограничивается ‘извозчиком’ или ‘трамваем’, а остальной мир души занят ‘Людою Власовской’ (детская книга) и сказками Гриммов и Андерсена. Боже мой! Боже мой! Что же это за чепуха и что они поймут из ‘сей великой поэмы Гоголя’?..
— Я тебе говорила, что из твоего рубля ничего не выйдет, кроме развращения…
— Ах, оставь! Они, очевидно, поняли, что в Мертвых Душах передается в зрелищах, как из могил вылезают мертвецы, начинают ловить людей, а паче — маленьких детей. И — душить их или, еще того страшнее, — перегрызать им горло. И вот об этих-то ужасных зрелищах, которые увидят назавтра, и переговаривались с вечера. Правда, в театре их ждет разочарование… Но, по моему мнению, очаровательна была ночь ожиданий, — и, черт возьми, мой рубль не напрасно пошел: он им дал, как говорит Пушкин,
… Неизъяснимы наслажденья…
Бессмертья, может быть, залог.
Не все ли равно, увидеть хорошую пьесу или — хорошо помечтать о пьесе.
Я вспомнил из детства, как, тоже мальчиком лет восьми, я вытащил с этажерки у брата переплетенную книгу и, открыв и увидев заглавие пьесы: ‘Снявши голову, по волосам не плачут’, спрятал книгу под подолом рубашечки, ускользнул из комнаты ‘кое-куда’, где меня трудно было найти маме, и с бьющимся сердцем начал читать… ‘Тут, конечно, напали разбойники и кого-то зарезали (‘снявши голову’), а когда зарезали, то оказалось, что зарезанный есть родственник зарезавшего разбойника, и он, держа отрезанную голову в руках, плакал над волосами ее… Это — чудесно, и то как разбойники напали, и то как хозяева боролись с ними!’
Читаю: ужасная чепуха! Какие-то купцы, какая-то тетушка, люди совсем ненужные. ‘Ну, это — пока, разбойники придут потом’. И я терпеливо переползал со страницы на страницу (читал еще не ‘бегло’). — ‘Нет разбойников!!’ — Терплю, ползу. Господи, как трудно читать. Главное, совсем не понимаю, о чем читаю и что писатель вывел за неинтересных людей, разговаривающих о предметах, не имеющих никакого содержания и никакой занимательности. ‘Как ваше здоровье?’ да ‘как поживаете?.. ‘ Но разбойники, однако, придут, не могут не прийти, ибо ведь сказано — ‘снявши голову’, а ‘снять голову’ — значит ‘отрезать ее’. Значит, есть ‘зарезанный’ и есть, конечно, ‘разбойник’…
Дочитав до четверти, я не мог дальше… Да, ‘разбойники придут’, но с которой страницы — я не знаю. А до этой страницы… ужасно тяжело.
Не помню, как и когда я вернулся ‘к нам в комнаты’ и обратно всунул на этажерку — помню, долговязую, большого формата — книгу. Без сомнения, это был один из томов ‘двутомного’ 1-го издания Островского. Шел или 68-й, или 69-й год XIX века.
Помню еще, гимназистом, открыл у себя роман — ‘Львы в провинции’. Сейчас под-полу и в сени, а там — на чердак. ‘Это в провинцию привезли зверинец. Но на ночь забыли запереть клетку. Львы выскочили и разбежались по провинции. Теперь: каков испуг жителей, всех этих проклятых мещанинишек, лавочников. И кого они перекусали. И как их убили охотники. Но, вероятно, из охотников они кого-нибудь загрызли до смерти’.
Читаю — уже бегло, легко: что за чепуха! Кто-то ‘вошел в комнату к Лизавете Семеновне и сказал’… Какое мне дело до ‘Лизаветы Семеновны’ и что ‘сказал’ этот болван? Что за пошлость и даже подлость наполнять книгу ‘разговорами’, когда ‘разговаривать’ мы сами умеем, и все ‘разговариваем’, и ничего из этого не выходит. Я бы запретил ‘разговоры’ в книгах: в книге должно быть рассказано, изложено, как нам излагают в гимназии и излагает няня. Это — дело… — Но нет, я дождусь же ‘львов в провинции’.
Дочитал до конца. С отвращением, с гнусностью. Даже и не упомянуто обо ‘львах’. Что же это такое? Боже, что же это за обман, за чепуха? Как смел автор так писать и кто смел печатать такую книгу?
Растворились двери, мама показалась в них и, пошатываясь (больна), сказала со слезами в глазах:
— Вообрази, Вера (15 лет) сидит перед зеркалом, расчесывает волосы, и перед нею лежит твой золотой. Смотрит в зеркало, подсматривает, — не вьются ли где-нибудь волосы (надежда, жажда), и смотрит на золотой, и не знает, куда смотреть… И вся счастлива, улыбается.
— Что ты, Верочка?
— Я просто не верю, что у меня — золотой. Вчера я думала, что папа обернул в золотую бумажку копейку: но это — золотой! настоящий! Я себе куплю кофточку, как у Лизы Б…
— Ну, вот: а ты говорила, что деньги развращают. На 7 рублей куплено столько удовольствия, сколько нам. старым, не купить его и на тысячи. Ах, скверный возраст, когда ничего ‘не надо’. Ах. волшебный возраст, когда ‘всего хочется’…
Господа в 55 лет! — нам уже недоступны ‘глупости’, не станем же лишать великолепных ‘глупостей’ тех, кто еще может их пережить как другую действительность.
1911 г.