M. Погодин
Как аукнется, так и откликнется
ПРИМЕЧАНИЯ
Как аукнется, так и откликнется, Погодин Михаил Петрович, Год: 1826
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Русские альманахи: Страницы прозы / Сост. и автор примечаний В. И. Коровин.— М.: Современник, 1989 (Классическая библиотека ‘Современника’)
Родители Софьи, молодой девушки, которая играет главную роль в моем повествовании, принадлежали к благородной, как говорится, фамилии и считали в родословном дереве предков 30 по мужскому колену и столько же по женскому. Имение сначала было у них значительное, но благодаря уменью жить в свете, благодаря французским управителям и поварам, гувернанткам и модисткам они неприметно промотались было совсем, если бы в пору не вспомнили, что у них есть кандалы на шее, и не решились убраться в оставшуюся деревню для экономии. Экономия их там состояла, разумеется, не в плодопеременной системе, которой они и понять никак не могли,— не в посеве клеверу, хотя почтенный хозяин в свое время ничего на свете не любил столько, как лошадей,— не в разведении, наконец, рогатого скота из Тироля и Голландии, которую полагали они далеко за Парижем на границе китайской, нет, они поступили простее: они разочли, сколько на такой-то земле, при таких-то условиях, может выработать тягло, обливая потом и кровью землю, обедая ходя и спав прислонясь, и привели это сколько в деньги. Потом разочли, сколько нужно тяглу насущного хлеба (деревня находилась при реке) для того, чтоб дышать и работать, и привели это второе сколько в деньги. Получив таким образом два данные, они вычли второе из первого, остаток назвали оброком и, собрав мирскую сходку, возложили оной торжественно на мирян. Позадумались миряне,— особливо задние начали почесываться в головах. Выходит наконец Филипп и, поклонясь в ноги милостивым господам своим, объявляет, что такого оброка ни отцы, ни деды их не платили. ‘И так уже мы,— начал за ним дядя Терентий,— нынче…’ Но тут добрый помещик мигнул дворецкому, сметливый дворецкий понял приказание и вышел… Под окошками в березнике послышался шум от ломаемых сучьев… У дяди Терентия прильнул язык к гортани. Все миряне взглянулись, поклонились и, проговорив ‘воля ваша’, вышли. Таким образом, в продолжение нескольких лет надсматривая лично за крестьянами и сохранив число их для помещения в росписи, родители Софьи скопили сумму порядочную, т. е. такую, которая позволяла им прожить лет пять-шесть в столице блистательным образом. Старики рассчитывали очень умно: они надеялись выгоднее пристроить свою Софью в течение этого времени,— оставили свое захолустье и явились на сцене большого света.
Софье было 18 лет, и Софья была прекрасна собою.
Ах, друзья мои, и теперь еще, когда время начинает гнести меня тяжелою рукою своею, когда воображение мое гаснет и игривые призраки, мечты и видения не так часто вьются около прежнего своего любимца, когда милая Лилета сидит на моих коленях,— и теперь еще, друзья мои, не могу вспомнить о прелестной без содрогания. Как мила она была в легоньком палевом платьице, которое, чуть-чуть на плеча накинутое, всякую минуту, кажется, готово было спуститься… и взор нетерпеливый дожидался уже чуда,— в этой дымчатой косыночке, едва касавшейся до шеи! С какою ловкостью волшебница ее откидывала, закидывала, поправляла!.. А эти русые волосы, в густых локонах на плеча ниспадавшие, эти голубые глаза, которые сверкали прямо в сердце, эти ножки быстролетные! Или — другое явление — с каким искусством во время милой болезни ни то, ни се, прославленной Дмитриевым, надевала она простенький батистовый чепчик на голову с узенькой оборкой! Надобно было любоваться, как он подвязывался под купидоновою ямочкою на подбородке! Надобно было любоваться на этот бантик в две петли из ленты голубой или розовой, на эту канифасную кофточку! Посмотрели бы также ее на бале, на праздничном обеде. Какая пышность! какой вкус! как ловко умела она входить, выходить, кланяться на все стороны, оборачиваться, даже отворачиваться! Она вся говорила, и на ней все говорило. Притом никогда не видал я ничего игривее ее физиогномии: всякую минуту, кажется, она переменялась, и между тем всегда была одна и та же, всегда мила и прелестна. Поутру, например, после умыванья, румянец играл пятнами на ваточных щечках, после обеда глазки ее покрывались каким-то тоненьким слоем масляной влаги, к вечеру все лицо разгоралось… Что же производили в чертах внутренние ощущения? На каждое чувство у ней было по лицу.— Но ты сердишься… добрая моя Лилета! Дай ручку, виноват, я перестану и буду теперь рассказывать о душевных качествах Софьи… к ним ведь вы, женщины, равнодушнее.
Софья была умна, то есть имела этот светский ум, живой и быстрый, с которым все говорится кстати, ничего лишнего: ее заслушивались в обществе, когда она начинала сыпать своими остротами и шутками. Другой славы она не искала, хотя, вероятно, и могла получить ее: она думала только тогда, когда говорила, и все внимание ее было устремлено на мнение большого света. Во всем, что касалось до приличий, сметливость ее обнаруживалась блистательным образом: в самом запутанном деле тотчас находила концы и узнавала место, на котором ей стать должно было, когда сказать, когда смолчать и улыбнуться,— знала, с кем надо говорить о Ростове, с кем о вчерашнем бале, с кем посмеяться над соседкою, пред кем разыграть смиренницу.
Софья была добра, но больше по инстинкту, нежели с намерением, она не понимала еще теоретического удовольствия в добре, может быть, потому что, суетная, об этом не размышляла.
Чувствования все же скользили по ее сердцу, иногда, бывало, подумаешь, что у нее не было его. Я не знаю, мог ли кто-нибудь из живших с нею сказать решительно, что знает ее мысли о себе. Нынче покажется, что она смеется над тобою, даже презирает тебя, завтра ты попадешь к ней в милость и увидишь знак ее расположения. Иногда выводила она из терпения своими несообразностями, но никак нельзя было сердиться на нее, она всегда казалась каким-то существом особенным, о котором судить невозможно по другим людям, которое отдает отчет только себе, прельщает, когда хочет, и сердит, когда угодно. Власти над собою, разумеется, она не терпела, и малейший признак ее почитала личным для себя оскорблением. Я любил ее как милую Прихоть в человеческом образе.
Но я довольно познакомил читателей с характером моей героини {И даже слишком много распространился об нем, скажут критики. В таком случае я оправдаюсь перед ними пословицею: что у кого болит (или даже и болело), тот о том и говорит.} и теперь могу приступить к описанию происшествия, на котором основывается моя повесть.
София явилась в свете в полном блеске молодости и красоты, богатства и роскоши и была всеми принята с восхищением, всеми без исключения. Пусть французские теоретики утверждают, что нет красоты безусловной, что все нам нравится по отношениям. Я смеюсь над их тощими доказательствами и, не входя в дальнейшее состязание с ними, указываю с торжеством на мою Софью: явись она в застенном Китае, и я уверен, что всякий мандарин пройдет равнодушно мимо игольных глазок своих красавиц и поклонится большим голубым глазам европейской прелестницы. Мудрено ли, что у нас в Москве, где столько знатоков, столько людей со вкусом, все были без ума от Софьи, особливо наша пылкая молодежь?
Открылось обширное поле для ее завоеваний: но она долго не брала в руки оружия и думала только о своем веселье, ездила на балы, гулянья для того, чтоб показать себя, посмотреть людей… прыгала, резвилась, смеялась, шалила…
Потом уже стала она осматриваться около себя и увидела толпы обожателей. Это было очень приятно для ее самолюбия, и здесь начинается вторая эпоха ее деятельности. Она начала играть их вздохами, манить надеждою, ласкать то того, то другого и наконец — когда они становились смелее, отставлять с честию. В самом деле, ей никто не нравился: тот слишком умен,
Тот не в чинах, другой без орденов,
А тот бы и в чинах, да жаль — карманы пусты!
То нос широк, то брови густы!
Таким образом, в продолжение зимы отпустила она от себя дюжины две селадонов, которые, быв покинуты милою обманщицею, излили свои чувствования в стихах, заунывных, томных и сладеньких, в таком количестве, что даже проницательные журналисты наши никак не могли догадаться, почему беспрестанно присылались к ним плаксивые элегии.
Позабавившись над сими селадонами, насладившись могуществом своих прелестей, Софья была уверена по каким-то софизмам, что для счастия жизни ей довольно было себя, что в супружестве не найдет она ничего такого, что могло бы вознаградить ее за принимаемое иго, но несмотря на то, ей не хотелось остаться и в полку престарелых девственниц, которые, признаюсь и я, разыгрывают печальную роль в нашем печальном мире. Она окинула взорами стадо оставшихся, сносных, по ее выражению, обожателей и стала искать… Вы удивляетесь, неопытные юноши, моему выражению, думая, что только вы ищете. Ах, друзья мои, поверьте мне, что они ищут, или, лучше, шарят больше нашего, но, хитрые, они делают это тихомолком, они умеют сохранять во всем вид этого благородного самодовольствия, этого не тронь меня, которое держит нас в таком почтительном отдалении. И так она стала искать себе мужа.
‘Какого же мужа стала она искать себе?’ — естественно, спросит меня всякий читатель. Вот какого — слушайте.
Не старого, не противного собою, не бедного, не злого, не глупого, не… короче, такого, за которого можно было выйти, не нарушая правил благопристойности…
‘Но что значат сии отрицательные требования?— подумает с удивлением читатель.— Софья, по словам его, могла иметь в виду партию блестящую’.
Ах, господа, как вы недогадливы! главного условия вы еще не знаете. Я хотел было умолчать об нем, надеясь на вашу светскую опытность, а больше всего, не желая привесть в краску некоторых (разумеется, не многих) дам наших. Софья искала мужа, которого могла бы водить за нос, или, другими словами, она не хотела выходить замуж, но хотела за себя взять мужа.
Молодой богач Пронский, малый с сердцем и душою, влюбленный в Софью, долго смотревший на нее издали, провожавший всех ее обожателей, наблюдавший, кого и за что она отпускала, сметил наконец дело, догадался, чего ищет она, и прикинулся таким простячком, таким Филькою, что Софье во время пробных разговоров с ним невольно представилась мысль: такого-то нам и надо…
Но не таков-то был он. Пронский, служив долго в военной службе, при дворе, много путешествовав, прошед, как говорится, сквозь огнь и воду, смотрел на красавиц в оба глаза и протирал их себе часто. Он пленился Софьею, ее умом, красотою, странным характером, но и видел в ней великие недостатки. С волею твердою и решительною он надеялся, прибрав к рукам неугомонную, исправить ее по-своему и потом наслаждаться вполне ее прелестями. Нашла коса на камень.
Предупредив таким образом моих читателей о намерениях Пронского, я стану продолжать рассказ.
Пронский начал ездить чаще в дом родителей Софьи, но, впрочем, не подавал еще вида, что ищет руки ее. Это еще более раздразнило его суженую.
Красавицы! видал я много раз,
Вы думаете, что? нет, право, не про вас:
А что бывает то ж с фортуною у нас:
Иной лишь труд и время губит,
Стараяся настичь ее из силы всей,
Другой, как кажется, бежит совсем от ней,
Так нет, за тем она сама гоняться любит.
Между тем наступал июнь месяц. Дамы наши, отпраздновав первое мая в Сокольниках и вознесеньев день в Дворцовом саду, закупив соломенные шляпки, тафтяные зонтики и прочие летние принадлежности, склоняются более в это время на приглашение своих мужей-агрономов в деревню. Родители Софьи и отправились в свою подмосковную, а Пронский приглашен был погостить к ним на несколько дней.
Здесь-то раскинуты были ему сети, здесь-то начали его запутывать. Говорить ли мне о разных затеях Софьиных? Для подруг ее это едва ли нужно… Но ты, Иванушко, ты смотришь на меня с таким удивлением, ты непременно хочешь получить от меня обстоятельное сведение. Слушай же: иногда Софья очень уставала во время прогулки, Пронский случался всегда вблизи и должен был вести ее под ручку, следовательно, ему давался случай осязать ручку, а какова была эта ручка?.. Иногда Софья, сидя за работным столиком, роняла ридикюль или что-нибудь другое, Пронский должен был поднимать и при таких случаях касался иногда ноги ее, которая, может быть (чего не скажет клевета?), подставлялась нарочно. Иногда какой-нибудь листик, слетевший с дерева, заранивался за кисейную косынку. Пронский, разумеется, не мог еще там искать его, но искали пред его глазами, а он был не слепой. Иногда посылала она его в свою комнату за нотами, книгою, а уединенная комната девушки чем не наполняет воображения! там воздух, кажется, другой, пронзительный. Наконец в танцах Софья могла обворожить хоть Катона. Ах, друзья мои, танцы — ужасное изобретение, ужасное, говорю я, хотя и благодарю мудрую судьбу, что она не выучила меня танцевать. Я дрожал, бывало, на стуле, как на электрических креслах, смотря издали на кружившихся девушек. Как они мило устают, как они мило отдыхают!.. И я не понимаю, отчего так мало сумасшедших в большом свете? {От того, что… но я не слушаю твоего шептания, демон злоречия. Лицо в комедии г. Грибоедова ‘Горе от ума’.}
Пронский наружно разнеживался, а внутренно восхищался умом Софьи, блиставшим во всех ее оборотах. Он заранее уже наслаждался счастием в ее объятиях, начертывал план супружеского обхождения с нею и с удовольствием видел будущее изумление своей супруги, которая, выходя за Платона Михайловича Горича, выйдет за…
(Здесь, читатели, я не могу удержаться от отступления и не пожаловаться публично на наших комиков: на Н. И. Хмельницкого, М. С. Загоскина, А. И. Писарева, А. С. Грибоедова, Ф. Ф. Кокошкина, князя А. А. Шаховского. До сих пор сии злые наблюдатели человеческого сердца, с таким тщанием собравшие коллекцию женских слабостей, не представили нам еще ни одного мужа, сурового, строгого, жестокого, прихотливого (и столько мне теперь для примера нужного), как будто бы их и не бывало на Руси, как будто бы одни дамы у нас бушевали, как будто бы они никогда не терпели напраслины. Я скажу торжественно, что это неправда, и насчитаю сотню кротких, спокойных, одним словом, совершенных супруг, которые страдают по несправедливым притязаниям своих супругов, например… например… но это все равно, имена их теперь не приходят в голову…)
Итак, Пронский, сказал я, с удовольствием предвидел изумление будущей супруги своей, которая, выходя за простяка, выйдет за мужа-голову. Между тем, познакомившись покороче с Софьею, он уверился еще более, что все ее пороки не врожденные и происходят не от развратного сердца, а от недостатков воспитания, от легкомыслия, что в его руках она не узнает себя и с удовольствием будет вкушать наслаждения семейственной жизни, на которые теперь ветреница смотрела с презрением.
Дело подходило уже к концу, почти объяснялось — уже воротились все в Москву, уже Пронский начал заговаривать стороною с родителями Софьи,— как вдруг на беду получают они известие из Петербурга, что в Москву едет князь Z., сын министра, наследующий несметное богатство, происходящий по прямой линии от Свенельда, полководца Игорева, прекрасный собою, что Софья была бы счастлива, если бы ему понравилась, и проч. и проч. Старики сообщают тотчас полученное известие милой дочери.
Князь Z. действительно не замедлил явиться в Москве — молодой статный мужчина, в гусарском золотом мундире, с звонкою саблею и шпорами. Софья познакомилась с ним на первом бале у графини D. и — и — несмотря на прежнее решение свое дать руку Пронскому, несмотря на привязанность к нему, вероятно, ей самой неприметную, вздумала, может быть, из шалости, может быть, по самолюбию или просто по старой привычке привязать князя на всякой случай к своей колеснице.
Берегись, Софья: кто погонится за двумя зайцами, тот не поймает ни одного, говаривали наши Нимвроды-охотники.
Князь Z., принятый в дом к ним, начал ездить довольно часто. Софье что-то померещилось (говорят, в таких случаях часто мерещится), и она начала думать серьезнее, начала рассчитывать и сравнивать. У него было 2000 душ лишних против Пронского — следовательно, Софье можно было давать с ним лишних бала два-три в год, иметь всегда модную карету, и мало ли еще какие выгоды доставляют четыре тысячи трудолюбивых рук. Князь Z. имел обширные, блестящие связи в столицах, весь дипломатический корпус был с ним по отце запанибрата. Пронский был один душою и, жив всегда в поле, не имел случая завести знакомства. Наконец, князь Z. доставлял Софье титул вашего сиятельства, который в грубых ушах звенит очень приятно, несмотря на все справедливые толки философов, простых и трансцендантальных, о равенстве людей. Софья приметно начала колебаться, и это взорвало пылкого Пронского.
Он решился кончить дело поскорее и между тем отомстить за непостоянство.
Прежде всего надобно было отдалить князя Z. Князь, сказать правду, принадлежал к числу сих благоразумных флегматиков, которые разогреваются очень медленно и простывают очень скоро. Пронский, служив с ним прежде в одном полку и зная его коротко, надеялся легко склонить его на свою сторону и не обманулся в своей надежде. Он, как старый знакомец, явился тотчас у князя, выведал стороною расположение его к Софье и узнал, что сей холодный гусар не чувствует к ней никакой решительной склонности, что любит ее теперь как умную и прекрасную девушку,— однако ж не ручается за то, что будет вперед.
— Послушай, князь!— сказал ему в заключение наш хитрец.— Софья — невеста не по тебе. Ты еще не знаешь ее характера. Вот он каков… ладить тебе с нею будет трудно, успеть едва ли возможно. Оставь ее. Ты найдешь партию и выгоднее, и сподручнее.
— Благодарю за советы, приятель! Но почему принимаете вы в ней такое участие?— спросил князь, улыбаясь.
— Я любил ее страстно, хотел жениться на ней, думал, что и она чувствовала ко мне привязанность…
— А теперь?
— Что тебе до теперь? Я раскрываю дело, сколько нужно знать тебе, сколько оно касается до тебя лично. Прибавлю еще: я говорю как товарищ, который тер с тобою одну лямку, как честный человек: Софья не годится тебе. Наконец предупреждаю тебя, что с отчаяния, может быть, решусь и на…
— Ты хочешь грозить мне?
— Нет, я не грожу, потому что это было бы бесполезно…
Довольный князь замолчал.
— Дал ли ты Софье повод иметь на тебя какие-нибудь виды?— спросил наконец Пронский, прочитав на лице его решение, для себя благоприятное.
— Никогда. Кроме обыкновенных вежливостей, она не слыхала от меня ничего.
— Следовательно, тебе не мудрено расстаться с нею и вывести ее из заблуждения. Завтра ты будешь у Софьи. Я приеду также и заведу разговор о петербургских твоих связях или о чем-нибудь подобном и дам тебе случай развить твои мысли об этом предмете самым ясным и вместе самым учтивым образом. Понимаешь ли?
Друзья распили бутылку шампанского.
Как сказано, так и сделано. На другой же день Софья с досадою узнала, что князь Z. вовсе не думал о браке с нею. Она обошлась с ним ласковее обыкновенного, чтоб занавесить неудавшиеся планы, и между тем обходилась ласково, и даже нежно, с Пронским. Так было в продолжение следующего времени. Казалось бы, что здесь должно быть концу, что Пронский станет ковать железо, пока оно горячо. Кстати ли? Вдруг его стало не видно. Говорили, что он уехал в какую-то деревню.
Наконец, чрез несколько дней, он является снова. Софья принимает его с заметным удовольствием.
— Где скрывались вы так долго? Я спрашивала об вас у всех знакомых.
— Мне должно было посетить одного моего несчастного друга, сударыня. Но я вознагражден за свою жертву и с вашей стороны. Я вижу теперь, что вы заметили мое отсутствие.
— Как вы злы! Разве подала я вам повод сомневаться в этом? Но оставим это.— И начали говорить о другом.
Недели через две, в продолжение коих Пронский был очень томен, глядел всегда на Софью почти официально, хотя и робко, и проч. и проч., разговор как-то вследствие искусных его оборотов обратился опять на его отсутствие.
— Могу ли я,— спросила Софья,— не нарушая скромности, знать о несчастии вашего друга?
Пронский того и ждал.
— Он несчастлив, сколько человек может быть несчастлив, а это уже очень много. Короче, он влюблен без памяти и без надежды.
— Бедненький! я сожалею об нем, но скажите мне: он открывался в своей любви и получил отказ?
— Нет. Он боится и говорить об ней.
— Так почему же он не имеет надежды?
— Из всех действий своей прелестницы заключает он, что она к нему равнодушна.
— Долго ли он вздыхает по ней и при ней?
— Судя по его страсти, он, кажется, родился с нею: узнал же ее с лишком два года — нет — виноват — полтора года.
Дело приближается к концу, замечают читатели. Неправда!
— Так позвольте же мне вступиться за честь моего пола,— сказала Софья с лукавою улыбкою.— Верно, вашему другу недостает проницательности. Верно, он смотрит и не видит: никакая женщина не может быть столько жестокою, никакая не будет держать около себя так долго человека, к которому не чувствует привязанности.
— Вы так думаете… Вы очень добры… Что ж бы вы присоветовали моему другу?— спросил Пронский с видом больше чем участия.
— Я советовала бы ему принять меры решительные и просить у нее руки.
— Вы советуете?— спросил он с восторгом.
— Да, да.
— Этот несчастливец — вы видите его пред собою. Это я.
— И неужели ж эта жестокая красавица — я! — сказала Софья, наклонясь умильно головою.
— Не вы, не вы,— воскликнул Пронский, захохотав изо всей силы.
Злодей!
Представьте себе положение Софьи. Она остолбенела, не верила глазам, ушам своим. Напрасно Пронский начал тотчас после говорить ей что-то… она ничего не слыхала и упала в обморок, настоящий!
Испуганный, бросился он тотчас за горничною. Начали оттирать Софью, обливать водою, духами, спиртом. Наконец она очнулась и стала озираться мутными глазами. Пронский выслал служанку под каким-то предлогом и упал к ногам Софьи.
— Я люблю вас, Софья, простите меня за шутку. Ею хотел я только отмстить на минуту за…
— И вы смеете, милостивый государь, быть еще на глазах моих?— сказала она, почти задыхаясь от гнева.— Вы дерзки. Я могла унизиться на минуту, но ненадолго. Прощайте!— и ушла в другую комнату.
Какова?
Пронский остолбенел в свою очередь. Он ошибся в своем расчете. Он думал было, что Софья после такой сцены не решится отказать ему, что он может сыграть над нею шутку безопасно. Но она поддержала свой характер. Что оставалось ему делать? Он отправился домой, проклиная сто раз и свои планы, и свои расчеты, и все на свете.
Между тем он не мог жить без Софьи и решился написать к ней страстное письмо. Ответа не было. Он начал заходить с правой и с левой стороны, чтоб выхлопотать себе свидание. Не тут-то было. Софья мучила его. Он мучился, но не унывал и добился наконец, что чрез несколько месяцев — после разных многократных попыток — Софья на каком-то бале выслушала его и потом позволила ездить к себе в дом, отклоняя, однако ж, предложение родителям по разным причинам, наконец, уже заставив Пронского горько раскаяться в необдуманном своем поступке, заставив подписаться на такой договор, какой едва ли был и будет в летописях супружества, она дала ему свою руку.
Теперь мне остается только известить читателей, по принятому обычаю, о судьбе всех лицедействовавших в моей драме. Тем охотнее исполняю я здесь сие требование наших Аристотелей, что мне очень легко исполнить оное.
Старики, родители Софьи, кончив свои грехи и суеты, начали, как водится, раскаиваться и принялись за книги нравоучительные.
(Где они были тогда, спросит еще иной критик, когда Пронский объяснялся с Софьею перед размолвкою?— Их тогда не было дома, сударь!)
Крестьяне, доставшиеся в приданое Пронскому, отдохнули и молят теперь бога за доброго своего барина.
Вот только одно обстоятельство, о котором мне нельзя сказать ни слова моим читателям: я не знаю, с каким успехом исправляет Пронский свою Софью. Но Софье зачем доводить себя до исправления? Зачем забывать, что истинное счастие вкушается только в семейственной жизни, что его должно искать не в мазурках, не в вальсах, не на вечеринках, но в глубине своей души, своего сердца.
1826
Как аукнется, так и откликнется.— Повесть написана в Знаменском в 1825 году. Для отдельного издания повестей была существенно переработана автором: в частности, Погодин исключил написанный в прозаической манере и социально острый рассказ о родителях Софьи, добывающих деньги путем нещадного обложения непредусмотренной податью крепостных крестьян, и об угрозе наказания за неповиновение.
…во время милой болезни ‘ни то ни се’, прославленной Дмитриевым…— В сказке И. И. Дмитриева ‘Модная жена’ говорится об ухищрениях молодой женщины, помыкающей своим мужем:
Однажды быв жена — вот тут беда моя!
Как лучше изъяснить, не приберу я слова —
Не так чтобы больна, не так чтобы здорова,
А так… ни то ни се… как будто не своя…
…говорить о Ростове…— т. е. о Ростове Великом, куда отправлялись на богомолье. Пусть французские теоретики утверждают, что нет красоты безусловной, что все нам нравится по отношениям.— М. Погодин, близкий к немецкой классической философии, полемизирует с французскими философами-просветителями, в частности, с Вольтером. ‘Тот не в чинах…’ и сл.— цитата из басни И. А. Крылова ‘Разборчивая невеста’ (1806). Селадон — волокита. ‘Красавицы! видал я много раз…’ и сл.— цитата из басни И. А. Крылова ‘Тень и человек’ (1813). …отпраздновав 1 мая в Сокольниках…— 1 мая в Сокольниках устраивалось народное гулянье. …могла обворожить хоть Катона.— Иронический намек на современного М. Погодину гражданина-республиканца, нечувствительного к женским прелестям, имя Катона Марка Порция (234—149 до н. э. ) употреблялось нарицательно, обозначая презрение к жизненным радостям, Катон по своему аскетическому поведению оказался близок декабристам. Н. И. Хмельницкий (1789—1845) — русский комедиограф и переводчик, один из соавторов Грибоедова (‘Замужняя невеста’), о нем с теплотой отзывался Пушкин. М. С. Загоскин (1789—1852) — автор исторических романов и драматург. А. И. Писарев (1803—1828) — русский комедиограф и водевилист. Ф. Ф. Кокошкин (1773—1838) — русский драматург и переводчик. А. А. Шаховской (1777—1846) — драматург и поэт. Свенельд — воевода X века, варяг по происхождению, при князе Игоре руководил военными походами. Нимвроды — охотники. Нимврод — в верхозаветной мифологии — богатырь-охотник.