Виктор Ирецкий
Виктор Ирецкий
Кафедра
1
Кафедра
1
2
2
3
3
4
4
5
5
6
6
———————————————————
Кафедра, Ирецкий Виктор Яковлевич, Год: 1930
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Подробное и красочное описание Аргентины француз закончил так:
— Я не сомневаюсь, что эта страна вам очень понравится, и вы там безусловно будете чувствовать себя неплохо. К людям науки там относятся прекрасно. Я бы только предостерег вас от случайных знакомств. Особенно с моими соотечественниками.
Недоумевающей взгляд фройляйн Гоффман заставил его с сокрушением добавить:
— Мне, как французу, стыдно в этом признаться, но по совести должен вам сказать, что среди моих соотечественников в Аргентине имеется немало авантюристов и просто мошенников, которые избирают своими жертвами приезжающих иностранок и безжалостно грабят их. Поэтому будьте осторожны.
Фройляйн Гоффман весело улыбнулась.
— У меня, — беспечно сказала она, — им нечем будет поживиться. Мой чемодан набит книгами и очень скромным количеством платьев.
— Я счел своим долгом, сударыня, вас предупредить, — заметил француз. — А в каком виде эти господа могут проделать над вами какую-нибудь гнусность, я, конечно, не могу предвидеть.
Он был очень любезен, этот француз, и, кроме того, показал себя содержательным собеседником. В течение долгого пути из Генуи — 14 дней — фройляйн Гоффман провела с ним не мало часов, иногда, впрочем, еще и в обществе его молоденькой жены, на которой он только что женился во Франции и которую теперь вез в Буэнос-Айрес.
Фройляйн Гоффман была доктор философии и написала ученую книгу о психомоторных центрах. Она владела испанским языком и ехала сейчас по приглашению одного из аргентинских университетов, чтобы занять там кафедру по экспериментальной психологии. Но, как женщина, она все же успела заметить, что произвела некоторое впечатление на француза и тем вызывает ревность у его молодой жены.
По приезде в Буэнос-Айрес м-сье Ляпорт проявил еще большее внимание к фройляйн Гоффман. Тут же на пристани, обдумывая, какой из отелей ей рекомендовать, он вдруг всплеснул руками и тоном упрека, обращаясь к жене, воскликнул:
— Мы совершим непростительный грех, если не пригласим м-ль Гоффман к себе в дом! Подумай только, как она одиноко себя будет чувствовать в гостинице!
Юная мадам Ляпорт удивленно посмотрела на мужа и без всякого энтузиазма пробормотала:
— Конечно, конечно.
Француз поспешил загладить недовольную интонацию своей супруги многоречивыми изъявлениями радости видеть у себя в доме ученую женщину, а затем не без пафоса сказал жене:
— Ведь для тебя, Леони, это прямо-таки удачный случай! Завтра или послезавтра я должен буду по делам уехать на целую неделю, ты представляешь себе, как тебе будет скучно одной. Сам Бог посылает нам м-ль Гоффман.
Леони сразу прониклась доводами мужа и схватила фройляйн Гоффман за руку.
— Не отказывайтесь, мадемуазель! — воскликнула она. — Я буду очень рада. Очень!
А Ляпорт, уже державший в руке один из чемоданов колебавшейся девушки, торопливо говорил ей:
— В ваше распоряжение, мадемуазель, будут предоставлены две небольшие, но совершенно отдельные комнаты. Конечно, они не будут так комфортабельно обставлены, как в отеле, но зато вы будете себя чувствовать по-домашнему. А через неделю, когда вы освоитесь с городом и заведете знакомства со своими коллегами, вы поступите, как найдете нужным. И не забудьте, что в наших отелях очень дорого.
Последний аргумент сыграл достаточно серьезную роль: ресурсы фройляйн Гоффман были очень скромны. Она смущенно потопталась на месте и — согласилась.
Комнаты оказались неважные. Поражало безвкусие, пошловатость убогой мебели и обилие мух. Но радушие хозяина искупало все. М-сье Ляпорт был обаятелен. Немного провинциален в своем энтузиазме, но прямо-таки обаятелен.
На другое утро фройляйн Гоффман решила отправиться к одному из профессоров, у нее было к нему рекомендательное письмо.
Ляпорт сначала вызвался проводить ее, а затем подумал и сказал:
— Предварительно справимся по телефону, дома ли профессор и примет ли он вас. К тому же, у нас не принято, чтобы дамы появлялись на улице раньше часа.
Минуту спустя он сообщил, что профессор выехал за город и вернется только вечером. И тут же, взглянув на часы, с какой-то чрезмерной живостью воскликнул:
— А знаете что?! Поедем и мы! Мне, правда, надо отправиться по делу, но по дороге я вам покажу достопримечательности города. Да, это будет отлично.
Он засуетился и позвонил куда-то по телефону, а затем, пока дамы переодевались, стал приводить в порядок свой фотографический аппарат.
Беглый осмотр города длился два часа. Передвигались в старомодном экипаже, напоминающем дормез. Останавливались у знаменательного театра Colon, у Casa Rosad’ы и у Белого Дома, представлявшего точную копию с такого же дома в Вашингтоне.
Вдруг Ляпорт сказал:
— Я вижу, мои дамы, вы очень мало восторгаетесь. Приходится вам показать кое-что другое, чего вы еще никогда не видели.
Он приказал кучеру направиться к берегу Ла-Платы и стал рассказывать о необычайной ширине этой реки, о ее многочисленных островах, на которых растут апельсины. Он говорил без умолку, изображая местную жизнь в бытовых картинках, не лишенных грубоватого юмора и занимательного своеобразия. Дамы слушали и удивлялись. При этом они так увлеклись его рассказами, что почти не уделяли внимания тем живописным местам, мимо которых катился грузный экипаж. И только, когда лошади остановились, фройляйн Гоффман ощутила влажную духоту и увидела вокруг себя густой лес, прикрывавший полуразрушенный домик.
— Тут мы сделаем недолгую остановку, чтобы напоить лошадей и выпить чего-нибудь холодного, — сказал Ляпорт.
Дамы вошли внутрь домика. Пахло сыростью, перегоревшим спиртом и табаком. Показалась старая женщина с лицом оливкового цвета, а за ней двое молодых людей. Когда дамы сели за столик, Ляпорт, потирая руки, приблизился к молодым людям и, подмигнув, сказал им:
— Cana Cubana у вас найдется?
— Сколько угодно, сеньор, — сказал один из молодых людей и, выхватив из кармана веревку, быстро связал вытянутые руки Ляпорта и свалил его на пол. Второй в это время бросился к оторопевшим дамам и ловко запеленал их обеих кожаным лассо. Дамы закричали. Ляпорт дико орал и ругался. Молодые люди вынесли его из комнаты, а вернувшись, распутали дам и бережно скрутили руки каждой отдельно. Через минуту связанная фройляйн Гоффман лежала на кровати. Во рту у нее торчал смоченный какой-то пахучей жидкостью ватный кляп. Она была одна.
Превозмогая охвативший ее испуг, фройляйн сбросила ноги с кровати и сделала несколько шагов. Через разбитое стекло крохотного окна она явственно слышала, как кто-то шепотом говорил:
— Когда Мадарьяга спросит, какого цвета у нее волосы, ты скажи ему, что за свои деньги он получает то, что хотел — блондинку. И с его ответным письмом скачи обратно.
Фройляйн Гоффман прислушалась и с ужасом узнала голос Ляпорта.
В отчаянии она упала на пол и потеряла сознание. Однако, не настолько, чтобы не узнать Ляпорта, который вскоре вошел в полутемную комнату и сфотографировал девушку при вспышке магния.
Хозе Мадарьяга жил в семи днях неторопливой езды верхом от того места, где была спрятана фройляйн Гоффман. Он был гациендеро, то есть скотовод. Его богатство состояло из 1500 коров и 30 000 овец. В Банко де ля Насион хранилось у него несколько сот тысяч пезо. Но зато у него не было женщины.
Два года тому назад умерла от лихорадки его амигита, подруга, русская танцовщица, забредшая в Буэнос-Айрес вместе с бродячей балетной труппой. Мадарьяга купил ее у того же Ляпорта. Француз, правда, немного надул доверчивого скотовода, пообещав доставить ему полную блондинку, а привез шатенку, худую, как жердь. Но все-таки она была очень мила, эта шаловливая стрекоза, сочетавшая унылые песни своей родины с танцами знойной Аргентины, и Мадарьяга к ней крепко привязался. Одно только было плохо. Сеньорита Наташа не понимала по-испански и за три года усвоила не больше десяти слов. Мадарьяга, любивший поболтать, вынужден был только пялить на нее свои острые глаза, слушать ее песни и молча наслаждаться ее нежным телом. А попытку приучить ее к беседе отбросил навсегда. И когда после ее смерти ему пришлось сделать новый заказ Ляпорту, он с деловитой лаконичностью, в которой чувствовался горький опыт, сказал ему:
— Только чтобы девчонка была полная и непременно понимала по-испански. А не то я верну тебе ее обратно.
Изобретательный Ляпорт, найдя то, что было нужно Мадарьяге, на этот раз послал ему фотографическую карточку кандидатки. Скотовод тщательно взвесил в уме все статьи своей будущей невольницы, остался ими вполне доволен и дал задаток посыльному.
Фройляйн Гоффман прибыла через три недели. Измученная отчаянием и изнурительной дорогой, она все же нашла в себе силы подготовиться к длинному монологу, который имел своей целью воззвать к человеческим чувствам Мадарьяги.
Но, увидев перед собой полудикого скотовода с разорванным ухом и обрубленным пальцем, позабыла все слова увещания. С искривленным от страха лицом она поплелась в приготовленную для нее комнату, упала на кровать и пролежала сутки, боясь шевельнуться. На другой день, вечером, к ней заглянул Мадарьяга.
На нем был лучший из его костюмов, а волосы были смазаны гвоздичным маслом. Протяжно вздохнув, он сразу заговорил о том, что Господь создал женщину для мужчины, а между тем… бывают мужчины… которые…
Тут язык ему изменил, и Мадарьяга никак не мог закончить фразу в осторожных словах. Поэтому он предпочел сорваться с места и принести подарки. Это были: соломенная шляпа его прежней пленницы, полфлакона духов, губная помада и два золотых браслета.
Фройляйн Гоффман почувствовала, как у нее зашевелились волосы, и она закрыла глаза. Мадарьяга потоптался на месте и сказал:
— Вы обдумайте, сеньорита, мои слова. А завтра мы поговорим снова. Обдумайте.
И фройляйн Гоффман думала всю ночь, до крови кусая себе пальцы, хотя думать было нечего, так как лишь два пути были перед ней: сдаться Мадарьяге или же немедленно покончить с собой.
Но фройляйн Гоффман придумала третье решение: бегство. Выпросив у Мадарьяги отсрочку — надо же немного свыкнуться с человеком, прежде чем сблизиться с ним! — она напрягала все свое умение притворяться и из тоскующей пленницы преобразилась в приветливую гостью. Она вынула из чемодана все свои вещи и книги, аккуратно разложила их, как бы устраиваясь надолго. Затем она попросила разрешения выходить из дома, следить, как загоняют скот и стригут овец. Мадарьяга усмехнулся и разрешил.
Она хорошо ездила верхом и два раза, отправляясь осматривать пастбище, Мадарьяга брал ее с собой. В третий раз, улучив момент, она хлестнула коня и ускакала по направлению к той дороге, по которой ее привезли. Разумеется, через полчаса Мадарьяга настиг беглянку и, поворачивая ее взмыленную лошадь, хмуро сказал:
— В следующий раз я вас, сеньорита, за такую штуку, пожалуй, побью. Да и какой толк в вашей затее, если вы даже и удерете от меня? По дороге вас изловит другой гациендеро и полакомится вами тут же, в степи. Он даже не станет откладывать этого, как я.
От последнего довода сердце у фройляйн Гоффман поникло навсегда.
В ту же ночь Хозе Мадарьяга пришел к ней в комнату, не постучавшись, и, закрыв своей широкой ладонью ее скошенный от ужаса рот, в голодном восторге сделал ее своей покорной наложницей.
Пять лет спустя у фройляйн Гоффман было двое детей, двое мальчуганов — двое черноглазых кроликов. Растить их в пустыне было не легко, но чадолюбивый Мадарьяга не жалел денег и не останавливался перед тем, чтобы послать в далекий Буэнос-Айрес специального верхового за игрушками или за тальковой пудрой и клистирной трубкой.
Что же касается самой фройляйн Гоффман, то неоглядные пампасы властно отодвинули от нее весь остальной мир, и, кроме материнской любви, она отдала детям еще и те чувства, которые она могла бы отдать любимому мужу или любимому делу.
А еще через год, в день празднования конституции, из соседней эстансии приехал в гости другой гациендеро — с детьми и женой. Фройляйн Гоффман тотчас же узнала в ней француженку Ляпорта и выжидающе улыбнулась. Улыбнулась и та. Им незачем было вспоминать о прошлом, и они сразу заговорили о том, о чем говорят между собой все матери — о своих детях.
Дети же — пять непоседливых сорванцов, — убежав от взрослых, мигом придумали для себя интереснейшую игру, которая в пампасах была еще неведома. Она заключалась в том, что книги по экспериментальной психологии разрывались на мелкие клочки, и тот из малышей, кто проделывал это быстрее других, награждался званием национального героя.
Когда фройляйн Гоффман заглянула к детям и увидела облако бумажной пыли, она онемела от огорчения. Но неподдельный восторг играющих не позволил ей помешать им. Она только решила несколько видоизменить игру и научить маленьких степных дикарей тому, чему некогда обучали ее. Из уцелевших страниц она стала делать бумажные кораблики. Так создалась флотилия пампасов, отдельные суда которой были названы по главам уничтоженных книг: ‘Рефлекс’, ‘Психомотор’, ‘Зигмунд Фрейд’ и ‘Клапаред’.
Источник текста: газета ‘Сегодня‘ (Рига). 1930. No 212, 3 августа.