Бюджет министерства народного просвещения увеличен на тринадцать миллионов. Наконец-то! Раньше министры народного просвещения точно боќялись попросить себе увеличения средств, ожидая щекотливого возражения: ‘Зачем? Ведь вы занимаетесь бездельем‘ или ‘вы ничего не умеете делать‘. Так как это несколько походило на правду в отношении главных задач миниќстерства: 1) выработать хорошего учителя, 2) воспитать и обучить детей, 3) создать расцвет наук и учености, — то министры и жались скромно в угол, довольствуясь ожиданием ‘что дадут’. Было похоже на то, как нищенка стоќит на церковной паперти ‘с ручкой’. В ‘ручку’ министров просвещения и клали кое-что их упитанные сотоварищи по креслу, придвигая к себе жирные куски: 1) на ремонт вагонов, 2) обмундирование плохо одетой армии или таќких-то и таких-то чинов, 3) устройство новых портов для судов, конечно, иноќстранного плавания, так как русского плавания нет. Но дело в том, что за спиќной министров ‘с ручкой’ стояли беспризорные, невоспитанные и не обученќные малыши со всей России и запутанные, заробевшие учителя гимназий… Одновременно с известием об увеличении бюджета министерства народного просвещения появилось, напр., письмо из Владивостока: группа родителей жалуется, что дети их, уже выдержавшие экзамен в гимназии, получили в числе нескольких десятков отказ в приеме за недостатком вакансий, т.е. помеќщения! Но это несчастие посетило не только Владивосток, но есть что-то вроќде этой педагогической ‘cholera nostras’ [нашей холеры (лат.)] и в Петербурге! Увы, и в Петербурге ‘вакансий’ тоже для многих не бывает, т.е. тоже недостает помещения! Не знаем, случается ли это в Берлине или в Вене.
Увеличение бюджета на тринадцать миллионов заставляет повторить то, о чем печать не устанет говорить, пока не увидит исполненным свое настойќчивое и справедливое желание. Это об улучшении положения учителей. На этот раз я позволю себе поделиться кое-чем конкретным. В связи с моими статьями об этом же предмете мне было одним сведущим человеком расскаќзано о положении учителей в австрийских гимназиях. Оно — и почетнее, и — обеспеченнее. Лучшее обеспечение достигается через то, что все течение служќбы учителя разбивается на пятилетия, и прибавка оклада жалованья за нор-мальное число уроков и часов (у нас — за 12 недельных уроков) повышается с каждым пятилетием, т.е. при двадцатипятилетии службы оно повышается пять раз. У нас такое повышение совершается только по истечении первого пятилетия, один раз за все 25 лет, и затем для чрезвычайно ограниченного числа учителей совершается еще одна прибавка в конце службы. Но эта втоќрая прибавка составляет такую особенную и исключительную милость, котоќрая по ее крайней редкости вовсе не входит в учительские расчеты и планы при предварительном выборе этой службы и в течение этой службы. Это — находка, а — не ‘моя собственность’. Таким образом, в Австрии возрастание семьи у учителя не ведет к горю, как оно безусловно ведет к горю несчастных русских учителей: при четвертом, пятом ребенке — уже нечем прокормить жену и детей или страшно трудно прокормить, обуть, одеть. Затем, при выходе учителя в отставку, — после срока службы более длительного, чем у нас, — за ним сохраняется в виде пенсии оклад полного жалованья, получавшегося им перед отставкою. Это совершенно избавляет его от страха и забот во время службы о будущей своей инвалидности и необеспечении семьи. К сожалению, я не расспросил рассказчика, сохраняется ли эта пенсия, в виде полного жалованья, в случае смерти учителя для семьи его. Судя, однако, по ходу рассказа, — именно так. Затем, не маленькая вещь, — более почетная и более прочная постановка учительской службы. Учителя, более других обнаружившие способности и ревности к преподаванию, год на 15-й службы получают титул ‘гимназиального профессора’, и это имя, сливающее их с профессорами университета, чрезвычайно ценится у скромных и добродетельных немцев, и нет причины, чтобы оно не оценилось и у нас. Тем более что в Австрии это есть не только титул. Такого ‘старшего учителя’ или ‘herr Professor’a’ гимназии утверждает в должности император, и его нельзя уволить от должности без доклада императору. Я был очень удивлен этим сообщением. Воображаю самочувствие такого учителя. ‘Во мне есть частица велений государя, потому что я могу быть уволен только приказом государя. Я служу не министерству, а Австрии’. Скажете — мечта? Но, увы, не весь ли мир построен на мечте, и не захотел ли бы мир умереть со скуки, лиши его благородной мечты и мечтательности?
‘У нас, — заключил мой рассказчик, — учителя ужасно унижены, и это главное зло в их положении. Этот вечный трепет перед директором гимназии, от которого учитель вполне зависит в своей службе, так как попечитель округа никогда не разговаривает с учителями, не знает их вовсе лично, а лишь сносится о них с директором гимназии, — это положение полной и почти рабской зависимости от начальства, не только ежедневно, но ежечасно за ним наблюдающего, делает учителя вечно встревоженным, мнительным, робким’. В самом деле, у всякого есть недостатки, и есть они у учителей, у каждого. Директор их не исправляет, потому что всех недостатков исправить невозможно, но за самые маленькие, безразличные, безвредные почти недостатки директор вечно грозит учителю, или учителю кажется, что он грозит ему за них. И учитель нервничает, беспокоен. От этого, может быть, и происходит раннее и почти всеобщее заболевание или недомогание учителей. У директора есть тоже недостатки, у попечителя они тоже есть, но за этими недостатками следят из другого города — из округа или из столицы. Нет этого беспрерывного стояния за спиною виновного, или почти виновного, или мнимо виновного: и директор, и попечитель могут спокойно исполнять свое дело. А учитель этого не может. Все это следует обдумать: и мне кажется, следовало бы без ‘собираний материала’ и ‘статистики’, т.е. без откладывания дела, провести эти несколько простых мер к улучшению нравственного и материального положения учителей, которые хоть немного сравняли бы русского учителя с учителем австрийским.
Впервые опубликовано: ‘Новое Время’. 1908. 10 сент. N 11673.