К ПОЛОЖЕНИЮ МОМЕНТА
К ПОЛОЖЕНИЮ МОМЕНТА
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
К положению момента, Розанов Василий Васильевич, Год: 1917
Время на прочтение: 4 минут(ы)
В. В. Розанов. Мимолетное
Мимолетное 1915 год. Черный огонь 1917 год. Апокалипсис нашего времени
М., ‘Республика’, 1994
Смута ленинская оказывается не так презренна, как можно было полагать о ней некоторое время, этот пломбированный господин, выкинутый Германией на наш берег, сперва казался многим чем-то вроде опасного огня, который указывает плывущему в темноте кораблю особенно опасное место, подводный камень или мель, от которого корабль должен держаться как можно дальше, ни в каком случае к нему не подходить. Так к нему и отнеслась почти вся печать и сколько-нибудь сознающие свою ответственность и свою гражданственность жители столицы. Но, очевидно, не на них был рассчитан Ленин. Он был рассчитан на самые темные низы, на последнюю обывательскую безграмотность. И он ее смутил и поднял.
В таком случае нам остается напомнить, что такое Россия, принявшая на себя высокий титул республики, и что такое русский человек, называющий себя ныне гражданином. Или их нужно носить,— и тогда нужно их выдержать. Или от них лучше отказаться.
‘Гражданин’ прежде всего несет на себе высокие обязанности, а не просто имеет обывательские привычки. И республика есть совокупность гражданских обязанностей. В противоположность старому обывателю, который вечно лежал на руках начальства, дожидаясь от него милости, заботы и приказания, ‘гражданин’ есть человек, на которого может опереться другой человек, который выдержит некоторую тяжесть, некоторый труд,— и не по неволе выдержит, а добровольно, по сознанию в себе гражданского долга. Обыватель — это малолетний человек, гражданин — это выросший человек. И на гражданине лежат не только внутренние обязанности, обязанности русского человека к русскому человеку, но и международные обязательства. На русского обывателя немец, француз и англичанин может не рассчитывать и не рассчитывал,— и от этого он сносился не с ним, а с его правительством. Но раз мы низвергли трон и объявили себя республикою, то тем самым мы изрекли на весь мир, что все, что прежде являл собою трон для всех народов и держав, то ныне принял на себя русский гражданин и будет держать на себе русская республика.
В этом-то и корень дела. От этого-то нас и признали другие державы и народы. ‘Признали’ — это не простое слово и не пустое слово. Это как было всегда с наследниками. Сын естественно ‘наследует’ после своего отца его дом, его имущество, все его и теперь свое ‘наследство’. Но естественное наследование — это еще не достаточно. Наследники могут быть неправильные, фальшивые, или опороченные и под судом. Нужен еще ввод во владение. И ‘сам’ никто не ‘вводится во владение’, его ‘вводят’ другие. Вводит внешняя, посторонняя власть, вводит ‘суд’. Когда русские объявили у себя новый строй, то это было не только внутреннее их дело,— так оно было бы у дикого народа, где-нибудь в Африке. Но в Европе это требовало признания всех европейских держав. Это-то ‘признание’ и есть ‘утверждение’ в наследственных после монархии правах. Объявив себя ‘гражданством’, русский народ тем самым объявил себя хозяином своего дела, вместо прежнего царя. А народы, ‘признав’ его гражданство, тем самым выразили, что они доверяют его гражданской зрелости, что они доверяют его взрослости, самостоятельности, силе и, словом, всему его ‘хозяйственному уму и характеру’. И будут с ним дальше вести дело, как с ‘Россией’, нимало не сомневаясь, не колеблясь.
Все это надо иметь в виду, потому что Ленин поднял вопрос о международном положении России. Он начал, в сущности, заявлять, что ‘никакой России нет’, а есть только ‘в России’ разные классы, разные сословия,— есть крестьяне, есть рабочие, есть солдаты, которым лучше всего побросать ружья и разойтись по деревням.
Ленин отрицает Россию. Он не только отрицает русскую республику, но и самую Россию. И народа он не признает. А признает одни классы и сословия, и сманивает всех русских людей возвратиться просто к своим сословным интересам, выгодам. Народа он не видит и не хочет.
Отрекаются ли русские люди от своего отечества? Пусть они скажут. Пусть скажут, что они больше не ‘русские’, а только крестьяне и только рабочие?
Если они скажут так, то не нужно и ‘правительства’ им никакого, довольно сельских старост, сельских сходов — да своих ‘ремесленных управ’. России нет: вот подлое учение Ленина. Слушавшие его не разобрали, к чему этот хитрый провокатор ведет. Они не разобрали, что он всем своим слушателям плюет в глаза, называя их не ‘русскими’, а только ‘крестьянами’, вероятно, будущими батраками немецких помещиков-аграриев.
В этом и состоит расхождение ленинцев с Временным правительством, которое имеет перед своими глазами уважаемую Россию и соблюдает ее интересы, честь и достоинство. Ленин обращает Россию в дикое состояние. Он очень хитер и идет против народа, хотя кричит, что стоит за народ. В его хитрости и наглом вранье надо разобраться. Должны разобраться, что он отнимает всякую честь у России и всякое достоинство у русских людей, смешивая их с животными и будущими рабами Германии.
Временное же правительство стоит за честь России. И оно должно стоять твердо, нимало не колеблясь ни в которую сторону, и даже до героизма и готовности пострадать. Оно уже рискнуло головами, борясь с Николаем II, и доставило России свободу. Оно должно помнить, что когда вся Россия присягнула ему в повиновении, то она присягнула никак не рабочим и не восставшим на царскую власть полкам, а присягнула на повиновение избранникам всего русского народа, от Балтийского моря до Великого океана и от Архангельса до Кавказа. Вот кому она присягнула и кому повинуется с уважением и любовью. Нужно не забывать этого явного происхождения русской революции и русской республики. Россия пристала не к рабочим и не к солдатам, а она пристала к избранникам всей России, всего народа, всех ста пятидесяти миллионов.
Россия шатается от безвластия.
Россия не повинуется и не обязана повиноваться Петрограду. А Петроград обязан повиноваться России. Вот слово, которое надо завтра привести в действие.
Впервые в книге: Розанов В. Черный огонь. Париж, 1991.