К НОВОМУ
К НОВОМУ
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
К новому, Шилов Степан Самойлович, Год: 1912
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Шилов С. С. Месть Сухой протоки (рассказы и повести).
Благовещенск, Амурское отд. Хабаровского кн. изд., 1960
Пашке было очень тяжело покидать родную деревню. Еще бы — столько воспоминаний! Каждый кустик, каждый камень — все свое, милое, близкое. Не понимал. Пашка, зачем это понадобилось сломать старую, до каждого уголочка знакомую ему избу, развалить печку, на которой всегда бывало так тепло и уютно, разгородить дворы — и все это свезти на берег, столкать на воду, устроить какой-то ‘паром’, чтоб на этом пароме куда-то, неизвестно для чего и долго плыть!
Пашке все это казалось просто нелепостью. Да и Федька, его закадычный друг, был такого же мнения:
— По-оехали! Могилу искать! Как раз — там лучше будет! Жди!
И еще многое говорил Федька, а Пашка, слушая его, становился все более сумрачным. То возмущался, то печалился. Твердил без конца матери: ‘не хочу, не хочу’.
Но вот наступил день отплытия.
С самого утра вся деревня чувствовала себя необычно.
Максим Зародов, деды и прадеды которого родились и умерли в Колючкине, оставляет, старое пепелище и отправляется за тридевять земель искать счастья!
По этому поводу в деревушке разно говорили.
Седовласый Архип, как и Федька, был против:
— Делать ему нечего! Жили же старики… Пускай — наплачется!
Другие же одобряли. Говорили про старые, оскудевшие пашни, про малоземелье и про добрую жизнь на привольной чужбине. Но и тем и другим было жалко расставаться с ‘дядей Максимом’: все с ним дружили.
Поутру вся деревня была на берегу. Провожающие напутствовали тронувшийся паром:
— Э-эх, с богом!
— Владычица, авось, сохранит!
— Не забывайте….
Тяжело было Максиму бросать старое пепелище. Но оставаться дольше в Колючкине он не мог: больно уж оскудела земля-кормилица, да и сынишку нужно было учить. Без ученья ныне не проживешь, мужицкой работой не будешь богат, а будешь горбат..А мальчик растет шустрый да смышленый — живо превзойдет всякие науки. И человеком станет. Так что, как ни верти, а ‘кочевать’ в город надобно. Этим утешал себя Зародов и каждый раз, когда его уговаривали остаться, отвечал:
— Хуже не будет…
Вот и сейчас он твердил то же самое, а его Семеновна молча сидела на узлах и грустно смотрела на покидаемые берега, на луга и огороды, на маленькую лесную деревню. Здесь она родилась, здесь выросла, здесь полюбила своего Максима и жизнь здесь уже пошла под старость. Нет, не хотелось Семеновне уезжать от своих, от родни, от добрых соседей, не хотелось ехать куда-то в неизвестность, к людям чужим и, наверное, недобрым…
Да уж Максим-то, верно, знает, что делает. И Пашке, должно, там лучше будет…
— Ничего, отец! — ободряюще сказала она и обняла мальчика: — Господь поможет, устроимся.
Максим весело крякнул и повернул плот на стрежень: — Еще как заживем-то! Павлушку в енералы выведем! Верно, карапузик?
Максим тоже подошел к сыну, и так втроем застыли они на зыбком плоту, посредине широкой реки, под синим бездонным небом.
Потом Максим пел веселые песни и могуче поскрипывал тяжелым рулевым веслом.
Пашка смирненько сидел на бревне и со страхом и любопытством рассматривал уходившие назад берега. Ему сейчас было ни весело, ни скучно — сам не понимал, что с ним. Только покалывало сердце, было жаль плакавшего на берегу Федьку да еще боязно города: там тыщи людей, там драчуны-мальчишки, там дома, как сопки, на крыше каждого дома — огромный лук со стрелой, бьющей ‘на двадцать сот’! Пашка больше всего боялся этого лука. Если даже на крыше Спиридона-лавочника большущая стрела — вострая, вертучая, и все нацеливается, чтоб без промаха,— уж там-то, в городе, какие же должны быть стрелы! А еще там попы на каждом углу!
Но мало-помалу тревога его улеглась, и он задремал. Клочками проходили перед ним дневные впечатления.
Вот бабушка Флегонтовна. Обнимает и его, и мать, плачет навзрыд:
— Родимая ты моя! Как и жить-то тама будешь?
Сердитый старик Прохор обрывает плачущих баб:
— Каку здымну-то немочь ревете? На тот свет, что ли?.. Галямы!
Потом Пашка крепко заснул и проснулся только тогда, когда отец выкрикнул:
— Вот и Сосновое!
Отец сказал это весело, но в голосе его послышалось что-то потерянное, и он долго крестился на белеющую на взгорке церковь. Потом вздохнул, чуть ухмыльнулся:
— Павлушка, помнишь, как убежал из церкви?
Семеновна грустно засмеялась:
— Ах ты, дурачок. Ну с чего бы?
— Да-а… я думал, он меня зарежет! Как пырнет!
— Дурачок, да ведь это же у батюшки ложечка была! Потом Максим стал тихонько напевать песню. Песня была унылая, была в ней и задумчивость сопок, и печаль тихих пашен, и шелест реки, по которой плыли они все дальше и дальше… Вновь задремал Пашка.
Что знает он? Знает, что отец и мать рядом — значит и хорошо все.
Тихо плывет паром, покачивается на волнах.
Вот и еще деревня. Здесь живут дед и бабка Семеновны. Лонись {Накануне.} Пашка гостил у них. Вон их старый-престарый дом. Вот соседские дома. Вот колодец, вот баня…
Когда скрылась деревня, Семеновна заплакала:
— Прощайте, милые, дорогие мои!
Тихо плывет плот, унося людей с их мечтами, горем и думами. С их чаяниями и надеждами. Разрывая кровные привязанности, отлучая от родимых голодных пашен.
Плывут люди к неизвестности, хотят обрести счастье вдали от родного края. Но найдут ли?.. Дай-то бог!
Густеет сумрак. Свежестью потянуло от воды. Утки полощутся у берега. Постепенно теряют очертания горы, и берега становятся чужими, холодными.
Тревожнее ноет грудь. Но возврата уже нет, и плот медленно уходит все дальше и дальше от знакомых, дорогих, родных мест.
Давно уже спит Пашка. Уныло поскрипывают греби. Семеновна и Максим молчаливо стоят около них.
А сверху смотрят звезды. Из-за лесочка осторожно выходит луна и точно удивляется, что можно довериться сейчас реке, плыть куда-то в безвестность и на что-то еще надеяться.
Тихонько напевает Максим и зорко смотрит вперед.
— Бей влево! — командует он осторожно. — Обойдем Синий камень.
Потом ободряет усталую бледную женщину:
— Господь, авось, поможет!..
Что-то ждет их впереди, там, за краем тихой, мягкой летней ночи?..
1912
Впервые напечатан в газете ‘Думы Забайкалья’ (No 329, 22 апреля 1912 г.).
Рассказ во многом носит автобиографический характер. В неопубликованной автобиографии (архив С. С. Шилова.) писатель кратко рассказывает о том, как его отец, ‘гонимый нуждой’, отправился ‘за счастьем’ в город Нерчинск, ‘сплыв по Ингоде — Шилке на превращенной в плот избе’ вместе ‘со же ей семьей и скарбом’…
Это событие и легло в основу рассказа.