К нашей полемике со старообрядцами, Голубинский Евгений Евстигнеевич, Год: 1892

Публицистика
Время на прочтение: 45 минут(ы)
Скачать в PDF

К НАШЕЙ ПОЛЕМИКЕ С СТАРООБРЯДЦАМИ.

ЧАСТНЫЕ ВОПРОСЫ.

I.

О перстосложении для крестного знамения и благословения 1).

1) В статьях, имеющих быть посвященными частным вопросам, которые составляют предмет спора между нами и старообрядцами, мы предполагаем задачею себе не подробное исследование вопросов, что сделано уже прежде нас, а только дополнения и поправки к существующим исследованиям. Если будем при этом несколько повторять старое, то — для удовлетворения необходимому требованию ясности и связности речи.

1) Для крестного знамения.

Обычай изображать на себе крестное знамение восходит у христиан к глубокой древности. Уже Тертуллиан за свое время, т. е. за последнюю четверть II — первую четверть III века, говорит о нем, как о всеобщем и незапамятно давнем обычае {De corona militis, cap. II, 20.}, а Василий Великий прямо и положительно относит его к числу преданий апостольских {Каноническое правило 91-е, представляющее собою место из книги о Св. Духе к еп. Амфилохию.}.
Обычай имеет свою историю не только в отношении к сложению перстов руки, но и к части тела, на которой изображать крест, и к способу изображения креста.
В настоящее время мы изображаем крест на верхней части своего тела таким образом, что он ложится своими концами на челе (лбу), нижней груди или верхнем животе и на плечах, иначе сказать — обнимает собою площадь указанных частей тела. Самый способ изображения креста в настоящее время состоит в том, что перстосложенной рукой мы прикасаемся к челу, нижней груди или верхнему животу {Новейшие греческие ученые стоят за то, чтобы прикасаться рукой к животу, а не к груди, см. в Пидалионе примечание к 91-му правилу Василия Великого (преп. Максим Грек и иподиакон Дамаскин в XVI в. и Христофор Ангел в XVII в. также говорят о прикосновении рукой к животу).} и к плечам, т. е. что на самом теле действительным образом мы означаем только конечные точки креста, а его линии (продольную и поперечную) проводим рукою в воздухе. Очень долгое время то и другое было не так, как это теперь. Что касается части тела, то крест изображаем был на одном только челе. Что касается до способа изображения, то он в буквальном смысле был начертываем на теле, а именно — изображаем был так, что рукой проводились на челе или по челу сначала продольная линия, потом поперечная {Все древние отцы до Иоанна, Дамаскина включительно (I между 750-780 годами), которые, говоря о знамении креста, прямо называют место тела, на котором оно полагается, называют этим местом чело, см. свод речей отцов о знамении креста в сочинении Иакова Гретзера (Gretserus) Dе sancta cruce (три тома, Ratisbonae, 1734), Tom. I, lib. IV, а менее полным у Свицера в Словаре (Thesaurus ecclesiast.) под сл. . У некоторых отцов читаются нарочитые речи о том, почему знамение креста полагается именно на челе, напр. у Киприана Карфагенского в сочинении Dе unitate ecclesiae (по другому надписанию: De simplicitate praelatorum), у Августина в отрывке слова 27-го на слова апостола в послании к Галатам гл. 6, у Иоанна Златоустого в слове или трактате против иудеев и язычников, что Христос есть Бог, у Иоанна Дамаскина и Точном изложении православной веры, гл. 84 (Златоустый дает знать, что долженствовавший быть начертываемым на челе крест иногда начертывался на всем лице, т. е. что продольная черта его проводилась с чела на нос и далее, а, поперечная черта проводилась не по середине чела, а но низу его, по глазам или ниже глаз, ибо употребляет выражение ‘начертывать крест на лице’, , , — против Иудеев слово 8-е и на евангелие от Матфея слово 54 или но другому счету 55, на гл. 16, ст. 13). Что крест изображаем был на челе посредством действительного начертания его па последнем или чрез провидение рукой по челу продольной линии и поперечной, а не посредством обозначения концов его точками или не чрез прикосновение рукой к челу в четырех местах, это, во-первых, необходимо предполагать само собой: с одной стороны, изображать малый крест на челе посредством точек или посредством четырекратного прикосновения к челу рукой, как мы теперь изображаем большой крест на верхней части тела, было бы делом неестественным и несообразным, с другой стороны, в данном случае, как и всегда бывает, люди, конечно, начали с менее искусственного и потом уже перешли к более искусственному, а менее искусственный способ изображения креста есть именно первый. Во-вторых, отцы и писатели употребляют об изображении креста такие выражения, которые ясно дают знать, что он именно начертывался чрез проведение по челу рукою продольной и поперечной линий, выражения эти суть: — начертываю, вычерчиваю, — надписую, написую, (наиболее употребительное) — отпечатлеваю, напечатлеваю, т. е. изображаю крест так, чтобы это его изображение было как бы действительным и настоящим его отпечатком, tero — тру, т. е. изображаю крест посредством трения, вычерчивания рукой но челу (Тертуллиан: frontem crucis signaculo terimus), inscribo, conscribo — надписую, написую, piugo — живописую, presso, imprimo — выдавливаю, вытискиваю. — Когда вместо начертания малого креста на челе вошло в обычай полагать большом крест на челе — груди — плечах, сказать не можем. Но если писатели даже второй половины XII века употребляют об изображении креста выражение: ‘полагать печать Христову на челе’ (см. ниже слова Феориана), то в словах этих должно видеть простую, так сказать, археологическую неточность, ибо от конца XI — начала XII века имеем ясное свидетельство об употреблении большого креста, разумеем обличение латинского способа полагать на себе крест в статье , — О фрязех и о прочих латинех (статьей еще не пользуется наш митр. Георгий, упоминаемый под 1072 и 1073 годами и уже пользуется ею наш митр. Никифор I, занимавший кафедру с 1103 по 1123 год, efr моей Истории русской церкви т. I, полов. 2, стр. 712, статья в греческом подлиннике с древним славянским переводом у А. Попова в Историко-литературном обзоре полемических сочинений против латинян, стр. 58). Преп. Феодор Студит в сейчас ниже приводимых словах как будто дает знать, что уже в его время, т. е. в последней четверти VIII — первой четверти IX века, начал входить в употребление большой крест, то же как будто дается знать в деяниях константинопольского собора 879-80 г., бывшего в храме св. Софии (греки укоряли на соборе латинян, что они , в изображении креста начинают от левой стороны, см. у Свицера в Thesaurusе под сл. , col. 1011), однако константинопольский патриарх Алексей в своем уставе, написанном в 1034 г., как будто говорит еще о двух отдельных крестах на челе и на персях, см. нашей Истории русской церкви т. I, полов. 2, стр. 513 прим. (Пока существовало начертание креста на челе, весьма обычно было, чтобы вместе с этим крестом был начертываем крест на груди, как представляющей собою седалище человеческих вожделений: весьма вероятно поэтому думать, что от малого креста перешли к большому с тою мыслию или по тому побуждению, чтобы, вместо начертания двух отдельных крестов на челе и на груди, зараз ограждать их одним крестом).}.
Обращаемся к истории перстосложения.
В продолжение первых семи слишком веков христиане изображали или начертывали на себе крест преимущественно одним перстом, но отчасти и несколькими перстами. Из приведенных до настоящего времени в известность свидетельств, которые прямо говорят о перстах, все свидетельства за исключением одного говорят в единственном числе о персте, а одно во множественном числе о перстах. О начертании креста перстом, т. е. одним перстом, говорят: Иоанн Златоустый, Епифаний Кипрский, блаж. Иероним, Феодорит Кирский, Созомен, Григорий Двоеслов, Иоанн Мосх и Андрей Критский, о начертании креста перстами говорит Кирилл Иерусалимский {Все свидетельства, за исключением принадлежащего Андрею Критскому, указаны и приведены у преосв. Макария в Истории, — т. VIII, стр. 101. Андрей Критский говорит о начертании креста перстом в похвальном слове преп. Патапию, именно — в рассказе о чуде исцеления преподобным одного бесноватого юноши: Патапий исцелил бесноватого тем, что перстом начертал над ним в воздухе крест, когда исцеленный припал к его ногам, он начертал перстом знамение креста на его челе, — Патрол. Миня t. 97, col. 1228 (Снимки с древних памятников скульптуры, на которых Спаситель представлен начертывающим крест одним указательным перстом, см. у Мартиньи в Dictionnaire des antiquits chrtiennes, pp. 64, 97 и 497).}. Под одним перстом, которым был навертываем крест, должно разуметь или указательный перст, или — что вероятнее, — преимущественным образом указательный, а отчасти так называемый палец (крайний перст большой, противоположный мизинцу), т. е. понимать дело так, что главным образом крест был начертываем указательным перстом, но отчасти (иногда, иными) пальцем. При начертании креста одним перстом может быть с удобностию употребляем как таковой один перст только или указательный или палец, следовательно — и могут быть разумеемы или один который-нибудь из них, или же одновременно тот и другой. Так как начертание креста указательным перстом гораздо удобнее, чем пальцем: то с вероятностью и должен быть разумеем преимущественно он. Но что и пальцем мог быть начертываем крест у греков, представляется не невероятным думать это на основании существующих свидетельств о начертании им креста не у греков {Что латиняне начертывали крест пальцем, видно из того, что они, сохранив до настоящего времени древний малый крест при позднейшим большом, и до сих пор начертывают его пальцем (латиняне крестятся не одним крестом, — позднейшим большим, как мы православные, а двумя крестами, — позднейшим большим и вместе древним малым, это делается так, что, положив на себе большой крест, они вслед за тем начертывают на себе и малый крест, первый крест полагается всеми пятью перстами, собранными в некрепкую горсть, второй крест начертывастся пальцем. Этот именно двойной крест разумеется в статье ‘О фрязех и о прочих латинех’, когда в ней говорится, что латиняне ‘пятью перст страною некако ( ) благословляют () и последи пальцем лице прекрещавают’). Латинские епископы и священники если не благословляют, а начертывают на ком или на чем-нибудь крест (на крещаемых младенцах или на всех присутствующих в церкви за богослужением в известные дни года, на стенах церквей при их освящении, на престолах при совершении каждого богослужения, то и до сих пор начертывают его пальцем. Свидетельства, что начертание креста пальцем было (если не остается и до сих пор) в употреблении у Несториан и Коптов, см. у Морини в De sacris ordinationibus, Pars II, ed. Antverp., 1685, pp. 386, 399, 444 и 446.}. Какие и сколькие персты разумеет Кирилл иерусалимский, говоря о начертании креста перстами, а не перстом, остается неизвестным. Но чтобы он разумел наши теперешние три перста, как хочет предполагать преосв. Макарий {Ibid VIII, 102 нач.}, это весьма мало вероятно: определенное перстосложение, с усвоенным ему символическим значением, для второй и третьей четвертей IV века, когда жил Кирилл Иерусалимский (ум. в 385 или в 386 г.), слишком рановременно и если бы явилось уже в его время, то не было бы причин исчезнуть ему после него, тогда как все позднейшие известные свидетельства, каковы все указанные выше, говорят об единоперстии (и между ними свидетельство Иоанна Мосха говорит об единоперстии именно в Иерусалимской церкви). Гораздо вероятнее разуметь у Кирилла Иерусалимского все пять перстов или то пятиперстие, иначе всеперстие, которое у латинян сохранилось от древнего времени до позднейшего {Преосв. Макарий хочет разуметь у Кирилла Иерусалимского наше теперешнее троеперстие на том основании, что по современному свидетельству преп. Ефрема Сирина крестное знамение совершалось тогда во имя Св. Троицы. Но имеем свидетельства, что при начертании креста исповедание Троицы выражалось тогда чрез утроение самого крестного знамения, у самого преосв. Макария слова Иоанна Мосха, затем см. у Гретзера Tom. I, lib. IV, рр. 376 col. 1 и 391 соl. 1 (vitale signum in sacro numero Trinitatis pressit in frontibus, — слова в житии Антония Великого, принадлежащем Афанасию Великому) и у Дюканжа в Glossarium’е, Graecitatis под сл. (у Иоанна Мосха есть и другое свидетельство о троекратном начертании креста, кроме приводимого преосв. Макарием, — Лука гл. 3).}. Будучи предстоятелем Иерусалимской церкви, св. Кирилл, конечно, говорит о перстосложении, которое было при нем господствующим в этой церкви, а следовательно — и из единственного, принадлежащего ему, свидетельства о многоперстии вывод есть тот, что в продолжение некоторого времени это многоперстие, под которым с вероятностию должно разуметь пятиперстие или всеперстие, было господствующим на Востоке в целой частной церкви.
Позднейшее известное в настоящее время свидетельство об единоперстии принадлежит Андрею Критскому, который скончался в первой четверти VIII века. Чрез столетие после него у преп. Феодора Студита находим указание, что в продолжение этого столетия вместо единоперстия явилось определенное несколькоперстие. В одной из своих эпиграмм или стихотворных надписей к кресту он говорит от самого креста: ‘Кто изображает меня (на себе) и как-нибудь только одним перстом, тотчас обращает в бегство враждебного демона’ { (читаем: ) , , — в Патрол. Миня t. 99, col. 1796, п. 57.}. Если при Феодоре Студите изображение креста одним перстом было каким-нибудь, то ясно, что изображением не каким-нибудь, а настоящим и истовым, принятым, было изображение известными несколькими перстами. Вместе с тем однако Феодор Студит дает знать в своих словах, что с появлением несколькоперстия единоперстие в его время еще не выходило совсем из употребления.
С конца IX века начинаются свидетельства, из которых мы положительно узнаём, что такое было несколькоперстие, которое явилось за то или другое время до Феодора Студита, именно — узнаем, что это было двоеперстие. Давно известно свидетельство о двоеперстии, принадлежащее Петру Дамаскину и относящееся к половине XII века. Преосв. Филарет указал свидетельство несторианского митрополита Илии Гевери, относящееся к концу IX века. Г. Каптерев недавно указал свидетельство известного иаковитского писателя второй половины XIII века Григория Абулфараджа или Bar-Hebraeus’a, относящееся к первой половине XI века, т. е. говорящее об этой первой половине XI века. Все указанные свидетельства можно было бы понимать так, что они говорят о господстве двоеперстия на одном Востоке — в Сирии и что относительно Запада — Константинополя с его патриархатом они не лишают нас права предполагать другое {Свидетельство Абулфараджа, что в 1029 г. константинопольский патриарх требовал от Яковитов, чтобы они крестились не одним перстом, а двумя перстами, можно было бы понимать так, что патриарх требовал от Яковитов, чтобы они крестились, как крестятся православные в области их жительства Сирии (причем оставалась бы возможность предположения, что в Константинополе крестились иначе).}. Но есть и еще свидетельство, которое уже не оставляет никакого сомнения в том, что и в Константинополе было употребляемо двоеперстие или, иначе сказать, что оно было повсюдным и общим у греков. В 1170 г. константинопольский император Мануил Комнин предпринял церковные сношения с Армянами в надежде примирить их с православием {См. об этих сношениях в 5-й части Прибавлл. к творр. свв. отцев статью: ‘Сношение армянской церкви с восточною православною в XII веке’.}. К Армянам был посылан императором для богословских собеседований с ними один из ученых константинопольских, по имени Феориан. Этот Феориан описал два свои собеседования с Армянами, и в описании одного из собеседований мы и находим у него свидетельство, что в его время в Константинополе было употребляемо двоеперстие. В описании 2-го собеседования он говорит, что под конец речей встал один сирский священник {Участвовавший в прениях как один из представителей сирийских Яковитов, родственных с Армянами по вере.} и сказал ему: ‘зачем вы изображаете крест двумя перстами? не разделены ли (между собою) персты, как особые один от другого, следовательно — по вашему и два естества Христовы разделены между собою?’ Далее Феориан передает свой ответ священнику и в ответе подтверждает, что греки константинопольские, которых он был представителем, действительно крестились двумя перстами, только, как бы шуткой желая отделаться от вопроса, о чем сам замечает, говорит священнику, что у греков два перста означают не два естества во Христе, а совсем другое {Вот в полном виде место у Феориана: , , , , , , , , , , , , , , , , , , т. e. когда это (предшествующее) так было сказано, встал один сирский священник и сказал Феориану: для чего вы изображаете крестное знамение двумя перстами? не разделены ли (между собою) персты, как особые один от другого? следовательно — по вашему разделены (между собою) и два естества Христовы (мысль та, что если признавать два отдельные естества, не соделавшиеся единым естеством, как учили Армяне, то нужно будто бы признавать и два лица, а это будет несторианство). Но Феориан, как бы прибегая к шутке (отделываясь шуткой), сказал: не знаменуя два естества Христовы так делаем мы, но, быв избавлены от мучительства диавола, мы научены творить против него ополчение (уготование) и брань, ибо руками соделываем мы правду, милостыню и прочие добродетели и это есть ополчение (уготование), а перстами, полагая на челе печать Христову, мы составляем брань, и таким образом побеждаем его и с Давидом благословляем Господа, говоря каждый: благословен Господь Бог мой, научаяй руце мои на ополчение и персты моя на брань (Пс. 143, 1) — не перст (т. е. не один перст, как у вас — Армян) но персты, — у Миня в Патрол., t. 133 col. 298 sub fin.}.
Побуждением к тому, чтобы вместо единоперстия было усвоено двоеперстие, должно быть считаемо желание выражать наглядным образом исповедание двух естеств в Иисусе Христе в противоположность монофизитам, для которых один перст сделался символом их учения об одном естестве Иисуса Христа {Петр Дамаскин говорит ‘Дна перста убо и едина рука являют распятого Господа нашего Иисуса Христа, во двою естеству, а во едином составе познаваема’. Об единоперстии Яковитов говорит Димитрий, митрополит кизический, что они придумали знаменовать лицо одним перстом, т. е. чтобы проповедовать единое естество во Христе, см. у Свицера в Thesaurus ecclesiast. под сл. , II, 1010, об единоперстии Армян говорит один неизвестный писатель, что они начертывают на лице крест одним перстом, , т. е. что бы хотя сим означить (провозвещать) единое естество Распятого, см. в сочинении И. Троицкого ‘Изложение веры церкви армянския’, Спб , 1875, стр. 193, прим.}.
Не невозможно, что то двоеперстие, которое было принято, т. е. состоявшее в протяжении указательного и большого середнего перстов, было заимствовано от иконографии или представляло собою воспроизведение двоеперстия, с которым Спаситель и святые изображались на иконах. Но самое это иконографическое двоеперстие, которое мы находим на иконах с самого первого времени их появления и несравненно ранее, нежели начало быть употребляемо двоеперстие для изображения крестного знамения, вовсе не означало собой этого последнего двоеперстия, о чем нарочито скажем ниже.
Итак, в продолжение столетия с начала VIII по начало IX века первоначальное единоперстие для изображения крестного знамения заменено было у греков двоеперстием.
Но и двоеперстие не было формою перстосложения для крестного значения, при которой греки остались бы затем навсегда. В продолжение столетия, обнимающего последнюю четверть XII и три первые четверти ХIIІ века вместо двоеперстия у них вошло в употребление троеперстие, и только уже это последнее стало их окончательным перстосложением. Второе собеседование Феориана с Армянами, в описании которого читается свидетельство о господстве или употреблении при нем в Константинополе двоеперстия, имело место в 1172 г., но в известном так называемом Прении панагиота с азимитом, которое написано после 1274 и до 1282 года, мы находим свидетельство, что в данное время господствовало в Константинополе или было там в употреблении уже не двоеперстие, а троеперстие {Обстоятельные речи о Прении и оно само у А. Попова в Историко-литературном обзоре древнерусских полемических сочинений против латинян, стр. 238 sqq. Прение представляет собою не какое-нибудь серьёзное и авторитетное сочинение, а анонимную сатиру на латинян и отчасти на импер. Михаила Палеолога, который вступил в церковный союз с последними, принадлежащею своеобразному мудрецу из народа (сатиру лубочного, так сказать, характера). Но это нисколько но мешает тому, чтобы свидетельство Прения о перстосложении для крестного знамения было принимаемо за вполне достоверное свидетельство (ибо в нашем случае и несерьезный автор, так же как серьёзный, мог говорить только о том, что было у греков в действительности, т. е., хотим мы сказать, в нашем случае серьёзность или несерьезность автора не имеет значения). Латиняне несправедливо укоряются в Прении, будто слагают крест двумя перстами. Эту несправедливую укоризну можно понимать так, что автор хочет навязывать латинянам перстосложение, которое отчасти оставалось еще у самих греков и которое было считаемо уже за неправильное. — Троеперстие есть и в западной церкви, в которой оно в настоящее время употребляется для благословения, а в древнее время употреблялось и для крестного знамения. Когда именно явилось оно на Западе, сказать не можем, первое известное нам упоминание о нем относится к первой половине XII века, см. сочинение Гонория Августодунского (Отёнского), который жил к этой первой половине XII века, Gemma auimae, lib. I, cap. LVII, в Патрол. Миня t. 172, col. 560 (после Гонория Августодунского говорят о троеперстии папа Иннокентий III, занимавший престол с 1198 но 1216 год, в сочинении De sacro altaris mysterio (De sacrificio missae), lib. II, cap. XLV, в ІІатрол. Миня t. 217, col. 825, и современный Иннокентию епископ кремонский Сикард, в сочинении Mitrale seu de officiis ecclesiasticis summa, lib. III, cap. IV, в Патрол. Миня t. 213, col. 109 fin.). Но восточное троеперстие, отличное от западного и по своей форме (об этой форме западного троеперстия см. ниже), не есть его воспроизведение, а явилось независимо от него (спустя много времени по разделении церквей) и представляет собою обрядовой обычай Востока самостоятельный (латинское троеперстие но своей форме таково, что может быть принимаемо и за двоеперстие, а поэтому укоризну латинян в Прении, что они крестятся двумя перстами, можно понимать еще и так, что латинское троеперстие принималось греками за двоеперстие).}.
Что было причиной замены у греков двоеперстия троеперстием, относительно этого мы не имеем ни указаний, ни намеков. Но необходимо думать, что причиной был расширенный символизм перстов. Заменяя первоначальное единоперстие двоеперстием, греки хотели выражать двумя перстами православное учение о двух естествах в Иисусе Христе вопреки монофизитам, которые с одним перстом начали соединять свое еретическое учение об одном естестве в Иисусе Христе, но при этом остальным трем перстам не было придаваемо никакого значения. С течением же времени и остальным трем перстам было придано символическое значение, именно — значение трех лиц св. Троицы {Как это видно из сделанной в XII веке приписки к статье ‘О фрязех и о прочих латинех’, к пункту, обличающему пятиперстие латинян, которая читается: ‘должно располагать персты в знаменованиях таким образом, чтобы ими означались два естества во Христе и три лица (Св. Троицы), как показал Христос, когда, возносясь на небо, благословил учеников поднятыми руками’, — у преосв. Макария в Ист., VIII, 110 (Патрол. Миня, t. 140 col. 542 fin.)}. Когда это последнее случилось, то и могли найти, что три перста в сложении двоеперстном недостаточно удовлетворительным образом выражают св. Троицу, а поэтому и заменили двоеперстие троеперстием. Наши старообрядцы в своем двуперстии слагают три последние перста так, что палец упирает своей пушкой в пушки малого середнего перста и мизинца, но это сложение трех перстов, очевидно, есть искусственное, имеющее в виду достигнуть той цели, чтобы перстами по возможности удовлетворительно выражалось равенство и единство лиц св. Троицы. Пока же трем перстам не было придаваемо символического значения, они, конечно, должны были полагаться или располагаться естественно (как это им удобно), естественное же положение или расположение их есть то, чтобы малый середний перст и мизинец были пригнуты к ладони (не плотно), а палец был положен на них, и необходимо думать, что в таком именно виде они и были располагаемы в древнем двуперстном сложении. Когда усвоено было трем перстам символическое значение лиц св. Троицы, то и могло быть найдено, что сейчас указанным расположением их неудовлетворительно изображается равенство и единство лиц св. Троицы, а поэтому, вместо двоеперстия и могло быть принято троеперстие, в котором указанный недостаток совершенно устраняется. Цель могла быть достигнута двумя путями: или принятием троеперстия вместо двоеперстия, или же поправкою в самом двоеперстии, именно — расположением в нем трех перстов так, как они расположены в позднейшем нашем двоеперстии и как они располагаются в нынешнем двоеперстии старообрядцев (т. е. чтобы палец упирался своей пушкой в пушки малого середнего перста и мизинца). Не было сделано этого последнего, как должно думать, потому, что сейчас указанное расположение перстов, как мы сказали, есть не натуральное (насильственное) и затруднительное, — что при этом их расположении очень не удобно (не ловко) полагать на себе крестное знамение. Что же касается до троеперстия, то мысль усвоить его, после того как с изменением взгляда на персты (с приданием символического значения и трем перстам) оказалось неудовлетворительным двоеперстие, должна была явиться, так сказать, сама собой. Сложите персты двоеперстно по-древнему (т. е. чтобы палец лежал на малом середнем персте) и полагайте на себе крест: протянутые персты указательный и большой середний несколько нагнутся, палец подопрет их и само собою образуется троеперстие {Может быть, что образцом для троеперстия послужило и диаконское держание ораря тремя перстами, cfr в Беседах к глаголемому старообрядцу продолжение 9-й беседы о сложении перстов для крестного знамения и для благословения, 13.}.
Итак, в продолжение столетия с последней четверти XII века по третью четверть XIII века вместо двоеперстия у греков вошло в употребление троеперстие, которое и осталось у них навсегда {Когда православные вместо единоперстия усвоили двоеперстие, их примеру последовали Несториане. Может быть, что и желание иметь особое от Несториан перстосложение отчасти содействовало принятию троеперстия вместо двоеперстия.}.
Мы — русские заимствовали от греков христианство в то время, как у них было в употреблении двоеперстие. Само собою понятно, что вместе с христианством мы усвоили себе от них это двоеперстие, а не какое-нибудь другое перстосложение. Когда у греков вместо двоеперстия вошло в употребление троеперстие, это последнее начало распространяться и у нас, чтобы заменить собою первое. Но у нас не случилось того, чтобы замена действительно произошла или действительно имела место. Напротив, у нас двоеперстие вступило в борьбу с троеперстием и борьба кончилась тем, что перстосложение, оставленное греками, одержало победу над перстосложением, которое было ими принято.
Как в Греции троеперстие не было введено вместо двоеперстия путем формального законодательства, или прямых предписаний со стороны церковной власти, а вошло путем обычая, так и у пас оно имело водворяться на место двоеперстия не первым, а вторым путем. По против того, что прямо но санкционировано церковною властию, а входит в употребление путем обычая, пока оно не приобретет авторитета обязательности чрез всеобщее признание и пока от долговременности не станет ненарушимым преданием, возможны возражения и протесты. Эти возражения и протесты были подняты против троеперстия и в Греции, когда оно там вводилось или входило на место двоеперстия. Позднейшие, XII столетия, греки начали принимать двоеперстие, употреблявшееся в крестном знамении, за то двоеперстие, с которым Иисус Христос изображался на иконах и которое будто употреблял Он Сам {В приведенной выше приписке XII в. к статье ‘О фрязех’ слова ‘как показал Христос, когда, возносясь на небо, благословил учеников’, очевидно, значат: как (какими перстами) благословляющим изображается Христос на иконах.}. Но мнимый пример Самого Иисуса Христа был слишком обязательным, чтобы люди, смотревшие у греков сейчас указанным образом на дело, вовсе не захотели и не попытались возвысит в его защиту своего голоса. И они действительно возвысили свой голос таким образом, что произнесли проклятие на тех, которые не крестятся двумя перстами, как крестился, по их мнению, Христос, наше знаменитое: ‘аще кто не знаменается (не крестит) двема перстома, якоже и Христос, да будет проклят’ представляет собою именно этот протест против троеперстия, заявленный в Греции защитниками двоеперстия {Мы считаем за вероятнейшее думать, что наше ‘аще кто не знаменается’… действительно есть перевод греческого: , , , как указал Андрей Денисов в Поморских ответах. нисколько нс будет языком новым для грека XII-XIII века, притом для грека малообразованного, каковаго даст видеть в себе человек, произносящий проклятие на некрестящихся двумя перстами (а в чине ‘Аще кто в ереси быв’, проклятие внесено у нас после).}. Выраженный в столь грозной форме протест никого не смутил у греков и остался у них без всякого действия. Но перенесенный от греков к нам он приобрел у нас двоеперстию горячих сторонников. Проклятие указывает на пример Христа, для поверки смотрели на иконы Спасителя, и на иконах действительно находили, что Спаситель изображается на лих с перстосложением двуперстным. На самом деле было, что если Спаситель изображался на иконах с перстосложением двуперстным, то перстосложение это не было перстосложением для благословения, а имело другое значение (о чем ниже), а если изображался с перстосложением для благословения, то перстосложение не было двуперстным, а лишь настолько похожим на него, чтобы быть за него принимаемым (о чем также ниже). Но у нас, не обладав надлежащим знанием дела, двуперстное сложение на иконах Спасителя принимали за перстосложение для благословения и перстосложение для благословения только похожее по виду на двуперстное принимали за это последнее. А таким образом, мнимое свидетельство икон Спасителя в пользу двоеперстия и придало у нас проклятию значение голоса истицы, чтобы приобресть двоеперстию горячих защитников. Но люди, ставшие защитниками двоеперстия, не остановились на том, что действительно принимали за истину. Человеческая история полна примерами, как желающие защитить и отстоять то, что принимается ими за истину, нисколько не затрудняются прибегать ко лжи. Так было и в нашем случае. К проклятию на не крестящихся двумя перстами сочинено было новое свидетельство в пользу двоеперстия чрез известную переделку сказания о Мелетии Антиохийском {В подлиннике читалось: ‘Показа три персты…, потом два совокупил, а един протягнув’ (как это и читается в некоторых Прологах, в которых место сохранилось без переделки, — преосв. Макария Ист., VIII, 118), т. е. показал три перста, а потом два пригнул, каковой смысл имеет слово ‘совокупль’ (гречеек. — сведши, в том же смысле, в каком у нас употребляется выражение: ‘свело пальцы’), а один протянул. Защитники двоеперстия переправили ‘протягнув’ в ‘пригнув’ и слово ‘совокупль’ получило тот смысл, что два перста оставил протянутыми.}. Люди, усвоившие от греков общепринятое у них троеперстие, написали было от себя наставление о сложении трех перстов (так называемое Феодоритово слово), но защитники двоеперстия, пользуясь несовершенною определенностию наставления, поспешили и его обратить в свою пользу {Что так называемое Феодоритово слово (может быть — действительно принадлежащее какому-нибудь русскому Феодориту, а по всей вероятности окрещенное именем блаженного Феодорита одним из его первых переписчиков на том основании, что взято было им или из рукописи, содержащей творения бл. Феодорита (толкование на псалтирь), или из рукописи, в которой читалось вслед за выписками из бл. Феодорита) первоначально написано в защиту троеперстия, это не может подлежать сомнению. ‘Три персты равны имети вкупе…, два перста имети наклонена, а не простерта…, согбение персту толкуется’… Когда говорится о трех перстах без прямого или нарочитого указания — каких именно, то само собою разумеются три первые перста, согбение перстов (‘персту’ — двойственное число) имеет место в троеперстном сложении, и нет его в двуперстном. Мысль слова есть та, что сложением трех первых перстов хорошо (подразумевается, гораздо лучше, чем в двоеперстии) выражается единство трех лиц Св. Троицы и их равенство, а пригнутием двух перстов хорошо выражается тайна сошествия Иисуса Христа на землю (редактор деяний Стоглавого собора, находя несообразным в приложении к двоеперстию: ‘согбение’, действительно, употребляет вместо него ‘гбение’, причем разумеет легкое наклонение двух протянутых перстов, — гл. 31 fin.). Если Феодоритово слово заповедует не только креститься двумя перстами, но и благословлять, то это значит, что автор его, как некоторые и в Греции, неправильно думал, будто должно употреблять одно и то же перстосложение и для крестного знамения и для благословения (см приведенную выше приписку к статье ‘О фрязех и о прочих латинех’). Когда слово повелевает ‘два перста имети наклонена, а не простерта’, то имеет в виду употребление такого троеперстия, в котором два последние перста не пригибались, а протягивались (как в двоеперстии два первые): изображение такого троеперстия, взятое с одного греческого памятника, см. у митр. Григория в ‘Истинно древней и истинно православном Христовой церкви’, ч. II, 2-го изд. стр. 131, последнее изображение (Относительно усвоения статьи бл. Феодориту не невероятно думать, еще следующее: первоначально статья явилась безыменною, по потом, когда была переправлена на двоеперстие, она была усвоена бл. Феодориту потому, что у последнего в толковании псалтири между прочим говорится о кресте, что он ‘от двою палиц составляется’, при чем разумеемое толкователем о кресте вещественном, что он слагается из двух древ (палиц, палица) у нас понятно было о кресте, который полагается человеком на себе, что он изображается двумя пальцами (палиць превращено было в противуграмматическое палицъ).}. Сверх этих трех свидетельств в пользу двоеперстия существовало еще четвертое — Петра Дамаскина, относительно которого предки наши, конечно, не знали, что оно представляло из себя свидетельство только археологическое, говорившее уже о прошлом времени.
Таким образом, в пользу двоеперстия у нас явилось целых четыре свидетельства и во главе их грозное проклятие на крестящихся недвоеперстно, а в пользу троеперстия по переделке слова Феодоритова не было ни одного свидетельства. Естественно, что при устах более чем трех свидетелей в пользу двоеперстия и при совершенном отсутствии свидетелей в пользу троеперстия, спор между двумя перстосложениями был решен у нас в пользу первого. По старым взглядам нашим на обычаи церковные, о чем нарочито говорили мы выше, решение спора о двух перстосложениях имело для предков наших тот смысл, что двоеперстие есть перстосложение единственно истинное и единственно православное, а что троеперстие есть еретическая новизна. Видя эту мнимо-еретическую новизну господствующею у греков, предки наши решили, что позднейшие греки заимствовали ее от латинян {Как латиняне крестились и крестятся, это мы указывали выше. Что касается до благословения, то оно совершалось и совершается у них посредством троеперстия, но троеперстия не нашего православного, а своего особого: два последние порота пригибаются к ладони, а три первые протягиваются, и именно — или все три раздельно, или большой перст и указательный сжимаются вместе, а отдельно (оттопырясь) один палец. Так как в случае прижатия пальца к двум перстам это троеперстие превращается в двоеперстие, то иногда оно и принимается за двоеперстие и называется этим последним именем. На так называемых Корсунских вратах новгородского Софийского собора благословляющие руки латинских епископов весьма отчетливо изображены с нашим троеперстием (принимаемым старообрядцами за свое двоеперстие!).}. Когда окончательно составилось у нас сейчас указанное мнение о двоеперстии и троеперстии и когда оно было принято у нас самими представителями церковной власти, не можем сказать {Начало оно у нас составляться, как указывали мы выше, — не позднее первой половины XV века (а по уверению некоторых, уже в XIV веке начинает являться в русских Кормчих статья о двуперстии вместе с проклятием на не соблюдающих сего обряда, см. Ил. Беляева. Наказные списки соборного уложения 1551 г. или Стоглава, М. 1863, стр. 41).}. Но этими представителями церковной власти двоеперстие было предписано у нас, в качестве перстосложения единственно истинного и православного, к общему употреблению сначала в лице митр. Даниила, а потом Стоглавого собора {Предполагать, будто митр. Даниил и Стоглавый собор не знали, какое перстосложение находится в общем употреблении у современных им греков, было бы вовсе не основательно. Равным образом, предполагать, что митрополит и собор предписывали двоеперстие к общему употреблению с каким-то умыслом, вроде умысла приуготовить раскол, было бы в высшей степени странно (митрополит и собор предписывают двоеперстие к общему употреблению потому, что, считая эту форму перстосложения истинною и правильною, они желают водворить у нас относительно перстосложения полное единообразие). Другое дело — совершенно несправедливое мнение митрополита и собора о поврежденности чистоты православия у современных им греков. Если в двух месяцах Макарьевских Миней, — Декабре и Июне, Прение панагиота написано без переделки чтения о перстах: то нужно понимать это не так, будто до Стоглавого собора Макарий сам держался троеперстия, а так, что он приказывал писать памятники без переделок (заметим здесь кстати, что и в Кирилловой книге, гл. 26, Прение напечатано с сохранением подлинного чтения о перстах). А если сокращение Прения, помещенное в Августе месяце, читается с переделкою о перстах, то должно думать, что переделка принадлежит не самому Макарию, который был человек не способный на переделки, а уже произведена ранее. Все месяцы Макарьевских Миней Московского Успенского собора написаны после Стоглавого собора, ибо на всех месяцах подпись 1553 года.}.
Итак, окончательно принятое у греков троеперстие не входило у нас в общее употребление и в конце концов было формальным образом отвергнуто. Но представлять дело таким образом, будто до времени Никона оно совсем или почти что совсем оставалось у нас неизвестным, было бы совершенно неосновательно. Напротив, не может подлежать сомнению, что, распространившись у нас более или менее в значительной степени непосредственно после своего утверждения у греков, оно постоянно оставалось у нас в той же значительной степени распространенности вплоть до патр. Иосифа, причем вовсе не повели к его исчезновению у нас и формальные запрещения на него со стороны митр. Даниила и Стоглавого собора. Заимствованное от греков проклятие на не крестящихся двумя перстами необыкновенно часто встречается в наших рукописях, будучи повторяемо в них и к месту и не к месту. Конечно, подвергаются его громам враги действительные, а не воображаемые (ибо иначе значило бы понапрасну бить проклятием воздух), а если оно повторяется необыкновенно часто, то ясно дается этим знать, что количество врагов было вовсе не так ничтожно, чтобы не стоило обращать на них внимания. Сказание о Мелетии Антиохийском переделано у нас так, чтобы служило свидетельством в пользу двоеперстия, конечно, с какою-нибудь реальною целию, но эта цель, очевидно, есть борьба с троеперстниками {Подделанным или переделанным сказание читается в Прологах уже XIV в., — преосв. Макар. Ист. VIII, 118.}. Если у нас было написано наставление об употреблении в крестном знамении троеперстия, каково так называемое Феодоритово слово, то конечно, были у нас и люди, которые содержали это перстосложение. Преосв. Макарий нашел в одном Кирилло-Белозерском сборнике XV века статью: ‘Како подобает крестити (т. е. креститься) рукою’, написанную в защиту двоеперстия {Ibid., стр. 118, прим. 144.}. В статье этой прямо и ясно говорится о существовании у нас людей, которые держались троеперстия и защищали его, а если автор статьи говорит, что это были только ‘неции’, т. е. немногие, то известно, что у людей, борющихся о мнениях, служит обычным приемом представлять число защитников противного мнения только очень незначительным. Бывший Троицкий игумен Артемий отзывался между прочим о постановлении Стоглавого собора относительно крестного знамения: ‘да и на соборе деи о том крестном знамении слово было, да не доспели ничего’. Отзыв этот, толкуемый так и сяк, совершенно ясно и несомнительно значит то, что на соборе сделали было предписание всем креститься единообразно двумя перстами, но что с предписанием вовсе не достигли цели, т. е. что употреблявшие троеперстие и после предписания собора остались при своем. Артемий держался того воззрения, что совсем не нужно и не должно было делать предписания об единообразном употреблении перстосложения, а представить каждому слагать персты, как хочет, потому что ‘нет деи в том ничего’, т. е. что в различном сложении перстов для крестного знамения нет никакой важности {За такой взгляд на различие перстосложения Артемий и осужден был как за ‘хулу о крестном знамении’.}, — ‘прежде деи сего на челе своем знамение клали, а нынеча своим произволением большие на себе кресты кладут’, т. е. поелику в разное время изображали на себе крестное знамение различно. Порицая собор за напрасное, по его мнению, предписание, Артемий и указывал на то, что это напрасное предписание все равно не достигло цели. Таким образом, если Стоглавый собор с своим предписанием о двоеперстии не успел достигнуть того, чтобы все его приняли, то ясно, что были люди, державшиеся не двоеперстия, иначе — троеперстия, а если можно было примечать по наглядке, смотря на сложение перстов молящимися (как примечал Артемий), что предписание собора не имело силы, то ясно, что державшихся троеперстия было очень не мало {Преосвященный Макарий хочет доказывать значительную распространенность у нас троеперстия до Стоглавого собора словами царя к собору: ‘христиане крестятся не по существу’, — Ист. VIII, 125. Но под ‘не по существу’ должно разуметь не неправильное сложение перстов, а неладное полагание на себе крестного знамения (бессмысленное махание рукой по груди или положение перстов на груди и плечах не в том порядке, в каком следует, против чего у греков писал иподиакон Дамаскин в известном своем слове и о чем у нас Вассиан Косой выражается в одном сочинении, что ‘крестное знамение на лице не все полно крестили’). Это же должно разуметь у старца Филофея и у других, писавших о крестном знамении до Стоглавого собора.}. Положительное свидетельство, что после Стоглавого собора у нас продолжало оставаться троеперстие, содержится в житии преп. Александра Отевенского (ум. 1479), которое написано монахом Александрова монастыря Феодосием в 1567 г. Списатель жития рассказывает в заключение сего последнего о бывшем ему видении преп. Александра, и говорит: ‘аз же возбнув от видения и никого же виде и наипаче начах плакати и рыдати, понеже много пререковах святому, и уведе (древняя форма вместо: уведех) бывшаа над собою, яко деснаа рука моя ослабе, длань же о запястии согнуся, три же перста верхних едва возмогох вместо содвинута, иже (вместо: еже, — чтобы) на лице своем крестное знамение воображати, два же персти нижних ко длани прикорчишася’ {Списков жития преп. Александра, написанных до патр. Никона, когда бы могла быть сделана поправка, известно несколько (см. в Описании рукописей библиотеки Троицкой Сергиевой Лавры выписку нашего места из жития по рукописи 1633 года, No 691, л. 196 и в Описании рукописей Хлудова выписку по рукописи первой половины XVII века, — 198 л. 232), вообще неповрежденность чтения приведенного места не может подлежать сомнению.}… Что и во времена Никона, после усиленнейших стараний, употребленных в патриаршество Иосифа ввести двоеперстие в общее употребление {Значения какого-нибудь недоброго умысла, как уже мы говорили прежде, эти старания, конечно, вовсе не имели считая двоеперстие за истинное и правильное перстосложение, люди, по совершенно понятным похвальным побуждениям, и предприняли усилия ввести наконец это перстосложение в общее употребление. — Самые эти усиленнейшие старания представляют собою решительное свидетельство в пользу того, что до времени патр. Иосифа троеперстие у нас оставалось и находилось в более или менее значительном распространении.}, еще оставалось много людей, державшихся троеперстия, об этом он свидетельствовал на соборе 1656 г. И что бы кто ни думал о Никоне, но допустить, чтобы он позволил себе не обинуяся лгать пред лицом целого собора и — так как деяние собора имело быть напечатано — пред лицом всей русской земли, вовсе не представляется возможным {Весьма замечательно, что Петрей и Олеарий, говоря об употреблявшемся русскими их времени (Петрей — первой четверти, Олеарий — второй четверти ХVII в.) перстосложении, говорят именно о троеперстии и только о нем одном, как будто бы оно было их единственным перстосложением, — русский перевод первого в Чтен. Общ. Ист. и Древн., 1867 г. кн. II, стр. 402 нач., русский перевод второго ibid., 1868 г. кн. IV, стр. 330.}.
Сейчас выше мы представили историю или судьбу троеперстия в северной, московской Руси. Троеперстие более или менее значительно распространялось здесь, но по особым здешним причинам, оно не только не вошло здесь в общее употребление, но и было формальным образом отвергнуто. В юго-западной или киевской Руси особые московские причины вовсе не имели места: здесь вовсе не составляли себе мнения о позднейших греках, будто они отступили от чистоты православия древних греков, а напротив постоянно смотрели на них как на неизменно хранящих эту чистоту православия. По-видимому, надлежало бы ожидать, что здесь мы найдем троеперстие вошедшим в такое же общее употребление, как и у самих греков. Между тем на самом деле мы находим, что во всех здешних учительных книгах, начиная с конца XVI века и до половины XVII века, предписывается к употреблению не греческое троеперстие, а московское двоеперстие {См. сочинение г. Каптерева: ‘Патриарх Никон и его противники в деле исправления церковных обрядов’, выпуск первый, стр. 64 sqq. С немалою вероятностью надлежит принимать за исключение Большой катихизис, в котором начальное предписание о сложении трех перстов должно быть усвояемо автору, а дальнейшее пояснение, сводящее троеперстие на двоеперстие, — московским редакторам.}. Что же это значит и как это понимать? Если в киевской Руси нисколько не сомневались в чистоте православия греков (а это несомненный и бесспорный факт, как свидетельствуют киевские учительные книги и история сношений тамошних русских с греками) и в то же время хотели держаться перстосложения не греческого, а московского: то очевидно, что здесь с формою перстосложения не соединяли вопроса о чистоте или нечистоте православия, — что смотрели на нее, как на дело безразличное, и что только по каким-то особым побуждениям предпочитали держаться перстосложения московского. Эти особые побуждения должно видеть в том, что киевские русские были приведены к ошибочному мнению, будто троеперстное перстосложение есть у греков очень новое, явившееся не ранее половины XVI века, и что они не хотели жертвовать стариной такой новизне. Около 1585 года в киевской Руси было напечатано слово Максима Грека о крестном знамении {Слово было напечатано в отдельном виде, крошечной, состоящей из двух четверточных листов, брошюркой на иждивение или по поручению (‘накладом’) епископа луцкого и острожского Кирилла Терлецкого, который переведен был из епископов пинских в епископы луцкие 29 мая 1585 г. Местом печати, которое, так же как и год, не обозначено, считают Острог (Каратаев. Хронологич. роспись, No 89). По всей вероятности слово указал Кириллу Терлецкому и напечатал его для него московский печатник диакон Иван Федоров, работавший у князя Острожского в Остроге (ум. 5 декабря 1585 г. во Львове).}, говорящее, как известно, о перстосложении двоеперстном, а не троеперстном. Сие-то слово и заставило киевских ученых думать, будто троеперстие явилось у греков не ранее половины XVI века, и оно-то и побудило их стать на сторону двоеперстия. Максим был родом грек и если он говорит о двоеперстии, то ясный, по-видимому, вывод из сего был тот, что троеперстие явилось у греков после него. Этот ошибочный вывод и сделали киевские ученые, ставшие таким образом сторонниками двоеперстия вследствие простого недоразумения.
В киевских учительных книгах с конца XVI века появляются наставления о сложении перстов для крестного знамения и все наставления до Петра Могилы предписывают двоеперстие. Но что касается того, как было в киевской Руси до и после появления наставлений на самом деле, т. е. как было здесь с перстосложением в народе или у народа, то мы имеем свидетельство, которое уверяет, что все крестились здесь троеперстно, и которое дает нам по крайней мере право предполагать, что троеперстие было здесь господствующим или преобладающим {Свидетельство диакона Павла Алеппского, которое см. у преосв. Макария в Ист., XII, 172. В Беседах к глаголемому старообрядцу утверждается, что в книгах киевского издания: Беседах Златоустого на Ап. Павла 1623 г., Беседах Златоустого на Деяния 1624 г. и толковании Андрея Кесарийского на Апокалипсис 1625 г., изображено на картинках троеперстие (Дополнение к 9-й беседе о сложении перстов для крестного знамения и для благословения). Если это правда, то нужно будет понимать дело так, что учительные люди, по указанному выше недоразумению, проповедовали двоеперстие, а народ, за представителей которого в нашем случае должны быть принимаемы граверы или рещики картинок, держался в своем большинстве издавна успевшего распространиться в нем троеперстия. Если принимать, что в Большом катихизисе первоначально предписывалось употреблять троеперстие, то нужно будет понимать это так, что автор катихизиса предписывал было перстоложение, которое на самом деле употреблялось в киевской Руси.— Киевские учительные люди проповедовали двоеперстие на основании московского источника, но на Москве при патр. Иосифе свидтельство киевских учительных книг в пользу двоеперстия было принято за самостоятельное свидетельство малорусской церкви. — Заметим здесь кстати, что Угорцы или Угерце, в которых в 1618 г. была напечатана одна книжка, говорящая о двоеперстии (‘Събраніе въкратц словесь отъ бож. иисаніа и съ объясненіемъ изложеніа св. апостолъ двунадесяти арътыкуловъ православной вры’), находятся не в Сербии (на основании какового ошибочного мнения заключают о распространении двоеперстия в последней), а в той же киевской Руси, собственно — в Галиции (в Санокской округе, недалеко на восток от городка Лизко). А когда известный сербоафонский иеромонах Дамаскин, осужденный в 1648-49 г. афонскими монахами за двоеперстие, ссылался в защиту последнего, кроме московских книг, еще на сербскою рукопись, писанную 130 лет тому назад: то, как с очень большою вероятностью можно думать, ссылался на рукопись, содержащую творения Петра Дамаскина, переводом которого мы обязаны именно сербам, см. Опис. синодд. ркпп. Горск. и Невостр. No 140, л. 279, стр. 187 нач.}.
Как смотреть на самое это слово Максима, имевшее такое важное значение по отношению к киевской Руси, а вместе с тем ставшее таким авторитетным свидетельством в пользу двоеперстия и на Руси московской {О подлинной принадлежности слова Максиму но может быть никакого спора. Оно находится в собрании сочинений Максима, которое принадлежит ему самому. Это есть то собрание, пред которым читается: ‘Предсловие, сказующе вкратце силу книжки сея’, нач: ‘Настоащаа новосъчиненнаа книжка даръ убо есть всесвятаго и поклоняемаго Духа’. Что автор предисловия есть сам Максим, это ясно видно из того, что большую книгу он называет книжкой, а также и из всего вообще предисловия. Настоящего собрания сочинений Максима есть списки современные ему или почти современные, — нашей академической библиотеки фундамент. No 42, принадлежавший митр. Иоасафу, и Хлудовский No 73, писанный в 1583 г., и в обоих списках читается наше слово. Академический, бывший Иоасафовский, список несомненно доказывает и то, что чтение места в слове о перстах не переправлено после Максима, а действительно принадлежит ему.}?
Если бы Максим написал свое слово с нарочитою целью сказать, что должно креститься двоеперстно (с каковою нарочитою целью он написал слово о двоении песни аллилуия) или хотя бы он написал слово и не с этою нарочитою целью, но именно так выражался в нем относительно формы или образа перстосложения: тогда, конечно, было бы несомненно и не подлежало бы никакому спору, что он личным образом, но чему-то совершенно для нас непонятному, предпочитал московское перстосложение принятому и общеупотребительному тогда греческому. Но в слове Максима этого ‘должно’ вовсе нет. Слово написано им в ответ на чью-то просьбу раскрыть силу образа крестного или обычая знаменаться крестом, и, не говоря предписательно, что персты для крестного знамения должно слагать таким-то образом, он говорит повествовательно, что такое-то сложение перстов для крестного знамения, именно — двоеперстное, значит то-то {В подлиннике о перстах: ‘совокуплением триех перстей: сиречь: пальца и еже от среднего и малого исповедуем,…. протяжением долгого и середнего исповедуем’… В сущности ничего нескладного тут нет: Максим употребляет выражение ‘средний’ не о взаимном положении перстов, а об их относительной величине, и разумеет под средним в первом случае малый середний, во втором — указательный, а под долгим большой середний.}. Повествовательная, а не предписательная, речь Максима может быть понимаема двояко, или что он действительно предпочитал двоеперстие троеперстию или же что он только не отвергал первого, как нашего русского обычая. Из двух возможных объяснений речи Максимовой за объяснение истинное, бесспорно, должно быть признано второе, а не первое. Относительно подверженного изменению обычая, каков — способ сложения перстов для крестного знамения, дело состояло не в каких-нибудь археологических доказательствах (предполагая, что таковые доказательства могли быть указаны Максиму в пользу двоеперстия), а в относительном авторитете церквей, которые расходились между собою касательно обычая, но, конечно, никто не найдет возможным и вероятным предположить, чтобы авторитет русской церкви Максим признавал высшим авторитета церкви греческой. Что же касается до того, что не по собственному побуждению, а будучи вызван говорить о господствовавшем тогда в России перстосложении, Максим говорит о последнем, как о перстосложении, которое им признается: то в этом на самом деле ничего нет странного и непонятного. Двоеперстие совершенно столько же православно, как и троеперстие, и наша в сем случае разность с греками касалась обычая, принадлежащего к числу обычаев безразличных {Для православных, наклонных мыслить по-раскольничьи, заметим здесь кстати, что пусть смотрят они в Беседах к глаголемому старообрядцу 9-ю беседу о сложении перстов для крестного знамения и для благословения.}. Но в отношении к обычаям безразличным русская церковь нисколько не обязана была непременно находиться в полном согласии с церковью греческою, тут дело было исключительно в собственной воле русских: если они хотели находиться в согласии с греками (следствием какового именно хотения было Никоновское исправление, о чем мы говорили выше), никто им не препятствовал, но если не хотели и желали удерживать свои обычаи, греки не имели права посягать в сем случае на их свободу {Пусть припомнит читатель, что пишет относительно этого константинопольский патриарх Паисий в своих ответах Никону. В частности о сложении перстов для крестного знамения один из ученых спутников иерусалимского патриарха Паисия говорил Арсению Суханову ‘тако (о том) никто не писал, как персты складывать, — ни евангелие, ни апостол: то есть самовольное, кто как хощет, но токмо подобает крестообразно крест чинить, а то все добро и ереси и хулы на Бога нет никакой, мы слагаем верхний перст (палец) с двема верхними во образ Святыя Троицы и теми крестимся, а вы слагаете великий перст со двема нижними во образ Святыя Троицы, а двема верхними креститеся такоже добро’….}. Таким образом, Максим должен был признавать за русскими право держаться их особого от греков обычая относительно перстосложения, а следовательно — и говорить об этом обычае, когда был к тому вызван, как об обычае, который был им признаваем. Правда, что он выражается: совокуплением трех перстов исповедуем то-то, а совокуплением двух перстов исповедуем то-то, и не выражается: вы — русские исповедуете то-то и то-то. Но при весьма частном и незначительном случае, по какому Максим говорит о господствовавшем в его время у русских перстосложении (вопрос, обращенный к нему каким-то частным лицом) отделять ему себя от них, как грека, было бы в высшей степени странно и неуместно. По тогдашним московским взглядам, одно из двух перстосложений было неправославно, но Максим, разумеется, держался не этого московского взгляда, а того настоящего взгляда, что оба перстосложения одинаково православны, и для него могло составлять вопрос только то, который обычай имеет более авторитета. Не может подлежать сомнению и само собою должно быть разумеемо, что он усвоял больший авторитет обычаю церкви греческой, но он признавал и за русскою церковью ее право держаться своего обычая, а поэтому, вызванный говорить о сем обычае, он и говорит о нем, как таком обычае, который им признается.

2) Для благословения.

В первое время, как кажется, благословение преподавалось чрез возложение благословляющим своей руки или своих рук на голову благословляемого, а если благословляемых было много, чрез поднятие над ними своих рук (как Иисус Христос благословлял детей и как, возносясь на небо, Он благословил апостолов, — Матф. XIX, 13. 15, Лук. ХХІV, 50), без начертания на голове или над головами знамения креста {Ср. Мартиньи в Dictionnaire des antiquits chrtiennes под сл. Bnir, р. 85 col. 2 sub fin., указание на свидетельства памятников скульптурных.}. Но не позднее конца IV — начала V века вошло в обычай преподавать благословение чрез начертание благословляющим на голове благословляемого или над головами благословляемых знамения креста {Свидетельство бл. Августина, который 430, в 118-м его трактате на Иоанна. Последующие многие свидетельства у Гретзера, Т. I, lib. IV, р. 372 sqq.}.
От времени до начала VII века имеем свидетельства, что не для благословения народа, а для ограждения себя от опасности епископы начертывали крест над предметами или на предметах, которые грозили опасностью, тем же одним перстом, которым все начертывали крест на самих себе {Свидетельства Созомена и Иоанна Мосха, — у преосв. Макария в Ист., VIII, 102, прим. 123.}. С вероятностью можно думать, что и при благословении народа епископы первоначально начертывали крест этим же одним перстом. Но затем, не позднее начала VII века, предупреждая появление двоеперстия для крестного знамения приблизительно на два столетия, явилось у епископов для благословения народа известное определенное несколькоперстие. Об этом несколькоперстии говорит Софроний, патриарх иерусалимский, скончавшийся между 634-644 годами {Патр. Софроний в своем толковании на церковные службы пишет: ‘Благословение епископом народа после чтения евангелия указывает на будущее пришествие (Господа) в 6505 году, так как но числительному (счётному) употреблению персты (как они сложены для благословения) означают шесть раз пять тысяч’ (у Миня в Патролог, t. 87 соl. 400). Слова эти, очевидно, читаемые в поврежденном виде, должны быть исправлены по воспроизводящему Софрония патриарху константинопольскому Герману, у которого находим: ‘Благословение архиереем народа указывает на будущее пришествие Христово чрез числительное употребление перстов, означающее (т. е. в котором персты, как они слагаются для благословения, означают) число шесть тысяч пятисотное’ (ibid. t. 98, col. 417).}. Свидетельство Софрония, высказанное особенным образом, не совершенно ясно, именно — говоря о сложении перстов: пальца с малым середним {О том, что для получения в ручном счете числа шесть тысяч пятьсот нужно сложить палец с малым середним, см. статью ‘Свидетельство VIII века о сложении перстов в священническом благословении’, помещенною во 2-й части Православного Собеседника за 1858 г.}, он не совсем ясно говорит о способе их сложения. Не совершенно ясное в этом последнем отношении свидетельство Софрониево вполне объясняется для нас позднейшим свидетельством Иоанна Скилицы о патриархе Константинопольском Михаиле Керуларии. Скилица говорит, что когда патриарх скончался (в 1058 г.), то персты правой его руки, сложенные крестовидно, как обычно благословлять при возглашении народу мира, в этом положении и остались, не изменившись с омертвением тела {Подлинные слова Скилицы , , , — Патрол. Миня t. 122, col. 372 fin. — В славянском глаголическом требнике конца X-XI века, который открыт на Синае и издан в кирилловской транскрипции чешским ученым Гейтлером, в чине богоявленского освящения воды, в молитве ‘Сам убо человеколюбче Царю’ после слов: ‘ангельския крепости исполнен’ читается предписание: ‘и потом прекрестит поп воду в. крестом’, т. е. и потом перекрестит поп воду трижды перстом (в глаголическом счете, который почему-то оставлен г. Гейтлером без перевода на кирилловский, в значит не 2, а 3), — Euchologium glasolski spomenik manastira Sinai brda, izidao Dr. L. Geitler, p. 9 нач. Это ‘перекрестит перстом’, т. е. одним перстом, может быть понимаемо трояко: или что в нашем требнике перстом вместо перстами стоит так сказать археологически, как воспроизведение чтения в его время уже оставленного и не соответствующего современной ему действительности, или что крестовидное перстосложение в первое время после своего появления было употребляемо только епископами, а священники оставались при старом способе изображения креста одним перстом, или что, наконец, мерное время и епископами и священниками крестовидное перстосложение было употребляемо только для благословения людей в собственном смысле первого слова, а что начертание креста на предметах и теми и другими по прежнему делалось одним перстом, как подобное имело и до сих пор имеет место у католиков, см. выше стр. 18 прим. 1 (начертание креста на воде одним перстом встречаем и в греческих позднейших евхологиях, см. у Гоара в чине крещения, по парижск. изд. стрр. 357, 360 и 363).}. Перстосложение крестовидное или крестовое, очевидно, есть такое перстосложение, в котором те или другие персты складывались так, что из них составлялся (образовывался) крест. Следовательно, патр. Софроний говорит о крестовидном сложении пальца с малым середним перстом. А следовательно, крестовидное перстосложение для благословения, явившееся около или не позднее начала VІІ века, было такое перстосложение, в котором три перста: указательный, большой середний и мизинец протягивались, а два перста: палец и малый середний крестовидно полагались один на другой, как это теперь в благословении именословном.
Крестовидное перстосложение превращено в именословное таким образом, что из двух протянутых перстов — указательного и большого середнего второй был несколько нагнут. Можно думать, что первоначально это изменение было сделано не с тою мыслью, чтобы превратить перстосложение в именословное, а с тою мыслью, чтобы превратить его в двукрестовое или двукрестное, и что только потом уже было усмотрено в двух крестах с нагнутым мизинцем именословие, значение какового и было ему усвоено. Когда после половины XI века, после патр. Михаила Керулария, крестовидное перстосложение превращено или превратилось в именословное, относительно этого пока мы знаем только то, что превращение имело место не позднее первой половины XV века. В 1458 году одним аонским живописцем, иеромонахом Дионисием из Фурны Аграфской, было написано руководство к церковной живописи под заглавием (Наставление живописцам в отношении к церковной живописи) {Напечатано в Афинах в 1853 г., французский перевод Дюрана, с введением и примечаниями Дидрона, ранее подлинника — в 1845 г., а немецкий перевод Шефера вслед за подлинником в 1855 г. В сочинении не указано время его написания и к 1458 году относят его, также не указывая оснований, издатели его подлинника. Некоторые греческие ученые объявляют 1458 год за простое измышление издателей Ерминии, а некоторые русские ученые относят ее к гораздо более позднему времени, чем половина XV века. Но вместе с Пипером (Еіnleitung in die monumentale Theologie, S. 257) и Увгером (в 84-м томе энциклопедии Ерша и Грубера статья: Griechische Kuust, S. 292) мы не видим препятствий относить ее (за исключением ее первой технической части, которую считают позднейшей приставкой) к половине XV века (пожалуй, с оговоркою, что не отрицаем позднейших вставок).}. В этом руководстве читается нарочитое и обстоятельное предписание, что благословляющую руку должно изображать именословно {Стр. 260, 543. Вот подлинные слова: , , , , () I , , , X, , , т. e. изображая благословляющую руку, не смешивай (не соединяй) вместе и трех перстов (вероятно, разумеет автор: не пиши так, как слагаются персты для крестного знамения), но палец (пиши) с одним малым середним перстом, потому что прямой перст, называемый указательным, и сгиб большого середнего перста означают имя ІС (Иисус), т. е. прямой букву I, а согнутый букву С, а палец и малый середний, будучи соединены вместе крестовидным образом ( — наподобие буквы хи) изображают букву X, а сгиб мизинца букву С, т. е. слово Христос.}.
Относительно перстосложения для благословения должна быть сделана одна, впрочем нерешительная, оговорка. Так называемое Феодоритово слово повелевает и креститься и благословлять одними и теми же тремя перстами, и мы имеем указание, что как будто священники действительно благословляли троеперстно, и что, следовательно, именословно благословляли только епископы. В одной псалтири с восследованием конца XV века, находящейся в Синодальной библиотеке, помещен: ‘Устав святыя горы о панагии в пути’. В уставе этом читается: ‘аще не случится понагеи на пути, то выневше хлебец на руку правую, глаголет: ‘благословен Бог, милуя и питаа нас’, поряду, та же учинить руку свою пръсты три, якоже иереи крест деет’, и держа хлебец в руке полагает с ним на себе крестное знамение {Опис. Синодд. ркпп. Горск. и Невостр. No 407, л. 195 об. Устав читается в Церковном Уставе 1610 г. и в Уставе Иосифовском, см. преосв. Макария Историю русского раскола, стр. 97 прим. 193 (приведен текст сполна). Во всяком случае это ‘персты три, якоже иерей крест деет’, читаемое в Уставе св. Горы о панагии по рукописи XV в., составляет важное свидетельство против раскольников в пользу троеперстия, ср. в Беседах к глаголемому старообрядцу Продолжение беседы 9-й, о сложении перстов для крестного знамения и благословения, 14.}.
Что сложение перстов для благословения крестовидное, явившееся у греков не позднее первой половины VII века, переходило от них и к нам — русским, это не может подлежать никакому сомнению и само собою очевидно. Почти все наши митрополиты периода домонгольского были греки и, конечно, употребляли для благословения то самое сложение перстов, которое употреблялось в Греции. В свою очередь епископы наши, родом русские, могли употреблять только то перстосложение, которое употребляли митрополиты, потому что принятие ими какого-нибудь своего особого перстосложения представляло бы собою нечто совершенно немыслимое. Вообще, совершенно ясно, что если в минуту принятия нами христианства от греков было употребляемо этими последними для благословения сложение перстов крестовидное, то и к нам могло перейти от них именно только это перстосложение, а не какое-нибудь другое {Патр. Паисий в своем ответе Никону на его вопрос о перстосложении для благословения говорит, что персты должно складывать так, чтобы из них образовывались четыре буквы I и С, X и С, и прибавляет: ‘а которыми персты начертывает кто сия четыре письмена, ничтоже разнствует’ (отв. 25). Предполагая, что так было или что это имело силу и в древнее время в отношении к перетосложению крестовидному, т. е. что и в нем для изображения креста не считались обязательными палец с малым середним перстом, мы будем иметь на старых иконах наших немалочисленные примеры перстосложения крестовидного. Не редки на старых иконах примеры такого перстосложения, в котором указательный и большой середний перст сложены крестовидно (как теперь в именословном перстосложении), а палец и два последние перста соединены вместе, плотно или не плотно. Православные принимают это перстосложение за близкое к именословному, раскольники — за двуперстное, на самом деле со всею вероятностью должно видеть в нем древнее перстосложение крестовидное.}. Переходило ли к нам от греков перстосложение именословное, положительно сказать этого мы не можем, не зная, когда оно у них явилось. Но если предполагать, что оно явилось у них не пред самым тем годом, с которого становится известным нам (разумеем 1458-й год), а хотя бы даже только за полстолетия до него, в конце XIV — начале XV века: то необходимо будет думать, что оно переходило и к нам. С 1408 по 1431 год, в продолжение 23-х лет, митрополитом нашим был грек Фотий, последний из греков, — и 23 года слишком достаточное время для того, чтобы перстосложение принесенное митрополитом, могло быть усвоено от него и всеми нашими епископами {По уверению Бесед к глаголемому старообрядцу, на пелене, пожертвованной в Троицкий Сергиев монастырь современным митр. Фотию вел. кн. Василием Дмитриевичем с изображением на ней самого преподобного Сергия, благословляющая рука последнего изображена с явственным и точным перстосложением именословным (ibid., 7).}.
Со времени св. Ионы пример современных греков утратил в глазах предков наших свой авторитет, между тем, с одной стороны, на основании ‘слова’ неизвестного Феодорита у нас составилось мнение, будто и для благословения и для крестного знамения должно быть употребляемо одно и то же перстосложение, а с другой стороны — правильным и должным перстосложением для крестного знамения было признано не троеперстие, а двоеперстие: и дело относительно перстосложения для благословения имело тот конец, что двоеперстие было признано у нас и принято за таковое перстосложение, одинаково с крестным знамением.

——

Мы замечали выше, что перстосложенные руки на иконах по своему происхождению и первоначальному значению не суть руки благословляющие или молебные, за каковые они начали быть принимаемы в позднейшее время, а нечто другое. Закончим нашу статью речами об этом.
По своему происхождению и первоначальному значению перстосложенные руки на иконах составляют символ или условный, принятый иконописцами, знак того, что лица, изображаемые на иконах с таковыми руками (Спаситель или какой либо святой) говорят (благовествуют, проповедуют), т. е. должны быть представляемы нами как говорящие (благовествующие, проповедующие).
Обычай употреблять перстосложенные руки как символ или условный знак того, что изображаемое лицо должно быть представляемо говорящим, или обычай изображать говорящие лица с перстосложенными руками введен еще живописцами дохристианскими и взят ими с живой действительности. Ораторы греческие и римские, восходя на кафедру, приглашали слушателей к молчанию и вниманию и вместе приветствовали их посредством поднятия и потрясания перстосложенной руки, а равным образом и во время самого произнесения речей жестикулировали посредством разнообразного перстосложения {Каковой обычай явился у ораторов, нет сомнения, потому, что и в обыкновенной жизни при каких-нибудь усиленных, особенно оживленных, речах люди потрясают перстосложенной рукой, а равным образом и подают знак к молчанию среди шума если не перстосложенно, то просто поднятой рукой. Что касается до приветствия посредством поднятия перстосложенной руки, то сравнивай употребление этого жеста в настоящее время нашими военными. Об обычае ораторов греческих и римских предварять свои речи поднятием и потрясением перстосложенных рук, равно как и о жестикуляции посредством разнообразного перстосложения во время самого произнесения речей, нарочито и довольно подробно говорит Квинтилиан в своем сочинении De institutione oratoria, — lib. XI, cap. III — De pronuntiatione, затем мимоходом и не нарочно говорят: Персий в своих сатирах, — sat. IV, de Alcibiade, v. 7, Апулей в своих Метаморфозах или De aureo asino, — lib. II, cap. XXI, Аристенет (языческий писатель IV или V в. по Р. X., — знаем по указанию у Гретзера, Т. I, р. 369) и другие (Цицерон в своем специальном сочинении De oratore, не говоря подробно, делает общее наставление о сообразовании перстов руки, причем разумеет различные перстосложения, с содержанием речи, — lib. III, cap. 59). Простертие руки и потрясание рукой, о которых говорится в книге Деяний апостольских (XII, 17, XIII, 16, XIX, 33, XXI, 40, ХХVI, 1), как знаках приглашения к молчанию, суть именно те самые ораторские поднятие руки и потрясание рукой, о которых мы говорим (что по-русски переведено: ‘дав знак рукою, дал знак рукою’, по-гречески , , ). И в позднейшее время, у ораторов христианских было в обычае протягивать руку перед началом речей, см. напр., свидетельство грамматика Кориппа об импер. Иустине, — у Гретзера Т. 1, р. 368 нач. — Для соображений относительно разнообразного перстосложения, которое находим на древних памятниках христианской иконографии, считаем не неуместным перечислить те виды перстосложения, которые известны нам как обычнно ораторские жесты. У Квинтилиана в качестве таковых жестов указываются следующие виды перстосложения: 1. Малый середний перст подгибался под палец, остальные три перста протягивались об этом перстосложении Квинтилиан говорит, что оно есть наиболее употребительное, приличествует в начале речи, а при дальнейшем произношении последней — в повествованиях, порицаниях и обвинениях, 2. два середние перста подгибались под палец, а указательный и мизинец протягивались, об этом перстосложении Квинтилиан говорит, что оно есть жест более настоятельный, чем предшествующий, в начале речей и при повествованиях не идущий, 3. три последние перста пригибались к ладони, палец прижимался к ним, а указательный протягивался, но Квинтилиану, это — жест для порицания и для указания, 4. четыре первые перста слегка соединялись своими концами (а мизинец протягивался?), 5. малый середний перст и мизинец пригибались к ладони, большой середний и указательный протягивались, палец прижимался к двум последним, 6. четыре перста слегка наклонялись, палец сгибался внутрь, 7. малый середний перст наклонялся (остальные протягивались?), 8. указательный перст упирался в ноготь пальца с боку, остальные персты протягивались разъединенно или сжато, 9. все персты пригибались, а палец отгибался в сторону. Апулей говорит об употреблявшемся ораторами перстосложении, в котором два последние перста пригибались, а два первые и палец протягивались, при чем палец оттопыривался (отводился назад или в сторону).}. Сохранились до настоящего времени списки классических или языческих произведений, украшенных миниатюрами, на которых лица говорящие изображены с поднятыми и перстосложенными руками совершенно так, как это на иконах и вообще на живописных изображениях христианских: Мартиньи в своем Словаре указывает на творения Гомера, находящиеся в Миланской амвросианской библиотеке, и на Энеиду Виргилия, находящуюся в Ватиканской библиотеке (под сл. Bnir, р. 85 col. 1), мы с своей стороны можем указать на рукопись творений Диоскоридеса, находящуюся в Венской императорской библиотеке, рисунки которой напечатаны у Несселя в Описании рукописей библиотеки {D. Danielis de Nessel Breviarium et Supplementum Commentariorum Lambecianorum sive Cataloguc et caet., Vindob. 1690, t. I, pars III сначала.}. Известны примеры поднятых и перстосложенных рук на произведениях и скульптурных {Кортюм в примечаниях к своему немецкому переводу Павла Силенциария указывает таких примеров несколько (прим. 55, перевод приложен к известному изданию Зальденберга Altchristliche Baudenkmale von Constantinopel), см. также Таблицы к Истории древнего искусства Рангави ( ` ), — табл. 8 No 3, табл. 9 No 4, табл. 11 No 5 и табл. 12 No 2. В знаменитой группе Лаокоона один из сыновей Лаокоона изображен с поднятой и перстосложенной рукой в знак того, что он говорит, жалуется на боль, отцу.}.
Что в христианской иконографии перстосложенные руки первоначально употреблялись с тем же значением, с каким они употреблялись в иконографии дохристианской, на это мы имеем и словесные свидетельства и свидетельства памятников. Павел Силенциарий в своем описании Юстиниановой св. Софии говорит об изображении Спасителя на одной из алтарных завес, что Он представляется (изображен) протягивающим персты правой руки, как бы вещающий (в знак того, что вещает) присноживой глагол {. I, pars I, pp. 55-102.}. В Венской императорской библиотеке находится отрывок написанного в IV — V веке Пятокнижия Моисеева, украшенного миниатюрами, которых сохранилось 24 и которые все воспроизведены у Несселя {Подлинные слова: Спаситель изображен так, что , , , — Патрол. Миня, t. 86, pars posterior, col. 2149, vers. 778.}. На миниатюрах этих, представляющих текст Пятокнижия в лицах, очень не малое количество перстосложенно протянутых рук, и некоторые из наших рук, устраняя предположение, что мы имеем тут дело с вольностью живописца, который ветхозаветным лицам усвоил христианский образ благословения и молитвы, с неоспоримою ясностью показывают, что они не суть руки благословляющие или молебные, а руки служащие знаком того, что лица, которым они принадлежат, изображены как говорящие или должны быть принимаемы за говорящих, ибо видеть в большей части этих некоторых рук руки благословляющие или молебные было бы несообразностью {Изображены Исав и Иаков, из которых первый продает второму свое первенство, Исав с протянутом перстосложенно рукой, — у Нееселя р. 69: ясно, что Исав не благословляет Иакова и не молится на него, а говорит ему. Изображен Иосиф, рассказывающий своим братьям виденный им сон, Иосиф в протянутой перстосложенно рукой, — у Несс. р. 82: ясно, что он не благословляет братьев и не молится на них, а говорит им. Изображен Иосиф в темнице с хлебодаром и виночерпием, а перед темницей — страж ее с своей женой, страж с женой обращены друг другу с перстосложенно протянутыми руками, — р. 87 я оно, что они разговаривают. Изображены братья Иосифа, стоящие перед ним после того, как у них в мешках найдены были деньги, Иосиф с перстосложенно протянутой рукой, — р. 88: ясно что он говорит братьям. См. также рр. 60, 65, 71, 73, 76, 83 (особенно крайняя фигура вправо от зрителя), 89 и 90.}, а в одной — просто кощунством {См. миниатюру, изображающую падение Лота с дочерями, — р. 64. — Ни одной из перстосложенно протянутых рук на миниатюрах нельзя было бы принимать за руки молебные, а некоторые можно было бы принимать только за руки благословляющие, но благословение изображается на миниатюрах чрез возложение благословляющим своей руки на голову благословляемого, — pp. 77, 78 и 99. На наших миниатюрах ясно видно, что и перстосложенная рука из облака по своему первоначальному значению не есть рука благословляющая, а рука, служащая знаком того, что Бог говорит (Изображено грехопадение Адама и Евы и над ними рука из облака, — р. 55, ясно, что Бог не благословляет Адама и Еву за грехопадение, а обличает их в нем. Изображено изгнание Адама и Евы из рая и над ними рука из облака, — р. 56: ясно, что Бог не благословляет Адама и Еву, а повелевает им изойти из рая). — Пророки, до сих пор изображаемые на иконах с перстосложенно протянутыми руками, собственно не благословляют и не молятся, а пророчествуют, т. е. руки — знак того, что они изображаются пророчествующими.}. Известны примеры древних скульптурных и в собственном смысле иконографических памятников, на которых первоначальное значение перстосложенно протянутых рук как символа или условного знака, что лица изображены говорящими, представляется ясным с совершенною бесспорностью {Вот некоторые примеры. Барельеф на одном саркофаге изображает исцеление Спасителем двух слепых, представлены Спаситель, слепые и два апостола, рука Спасителя на голове одного из слепых, один из апостолов с перстосложенно протянутой рукой, обращенной к Спасителю: ясно, что апостол говорит Спасителю, а не благословляет Его. Барельеф на другом саркофаге изображает исцеление Спасителем кровоточивой, представлены Спаситель, кровоточивая и один из апостолов, у Спасителя и апостола, обращенных друг к другу, руки перстосложенно протянуты: ясно, что они разговаривают. На одной фреске изображено обличение Спасителем отрекшегося от Него апостола Петра, Спаситель с перстосложенно протянутой рукой, обращенной к Петру: ясно, что Он не благословляет Петра, а говорит ему, т. е. держит обличительную речь к нему, см. у Мартиньи в Словаре рр. 64 (второе изображение), 288 и 577. (Импер. Юстиниан поставил па дворе построенной им св. Софии свою статую с протянутой к востоку правой рукой, но объяснению Свиды, это протяжение руки означало то, что император изображен был говорящим к восточным народам, — в Словаре под сл. ).}.
На перстосложенные руки на иконах и вообще священных изображениях начали смотреть как на руки благословляющие не ранее XI века. Из XII века мы знаем свидетельство, которое усвояет перстосложенным рукам последнее значение, — разумеем приписку к статье ‘О фрязех и прочих латинех’, приведенную нами выше. Но в известном Менологии импер. Василия Болгаробойца, относящемся к концу X — началу XI века, руки эти еще ясно употребляются с своим первоначальным значением символа или условного знака лиц говорящих (проповедующих, благовествующих) {Под 9 октября, к памяти диакониосы Поплии, изображено: импер. Юлиан сидит на престоле, пред ним ІІоплия с протянутой к нему перстосложенной рукой, ясно, что Поплия не благословляет Юлиана, а держит к нему обличительную речь (как это говорится в тексте сказания о ней). Под 8 октября, к памяти св. Пелагии, изображение епископа Нонна, сидящего на кафедре с перстосложенно протянутой рукой: в тексте сказания ясно дается знать, что епископ представлен, как занимающийся учением народа. Под 12 Октября изображение 7-го вселенского собора, один из епископов (крайний слева) с перстосложенно протянутой рукой: ясно, что епископ не благословляет других епископов, а говорит. Под 29 Декабря — избиение вифлеемских младенцев, Ирод сидит на престоле с перстосложенно протянутой рукой, перед ним воины избивают младенцев — конечно, ясно, что Ирод говорит воинам, т. е. приказывает им избивать младенцев (cfr тоже изображение у Мартиньи в Словаре, р. 299, и у Лабарта в Histoire des arts industriels au moyen age, planche V). См. еще под 9 и 23 Сентября, под 25 Ноября и под 3 Декабря (к памяти мч. Анании). Что перстосложенные руки в Монологии не суть руки благословляющие, а служащие условным знаком лиц говорящих, это совершенно ясно видно и из следующих двух обстоятельств: 1) рисунки Менология, как и его текст, представляют одно целое, произведенное в одно время и несколькими немногими лицами под одним чьим-либо смотрением, между тем перстосложение в нем не одно и то же на всех руках, а разное (таковым, конечно, не было бы перстосложение для благословения: живописцы, делавшие рисунки, изображая благословенное перстосложение, употреблявшееся в их время, его одно или его однообразно и изображали бы), 2) есть рисунки, на которых несколько лиц представлены с перстосложенными руками и у всех лиц перстосложение разное или у каждого лица свое особое (напр. ч. II, стрр. 17 и 35). Что касается до этого разнообразия перстосложения, как условного знака лиц говорящих: то отчасти оно заимствовано было живописцами христианскими у живописцев дохристианских, которыми в свою очередь взято с живой действительности, представляя собою воспроизведение разнообразного перстосложения, употреблявшегося ораторами, отчасти могло быть заимствовано ими (христианскими живописцами) у своих певческих регентов (доместиков), которые при управлении хорами давали знать певчим о разнообразии пения посредством различного перстосложения протянутой руки, см. у Дюканжа в Glossar. Graecit. под сл. . В Менологии импер. Василия преобладают два перстосложения: двуперстное и крестовидное (впрочем, ясно крестовидное только в некоторых случаях, в других же случаях — могущее быть принимаемым за крестовидное или за то ораторское перстосложение, которое у Квинтилиана под No 1-м). О первом скажем сейчас ниже, что же касается до второго, то его употребление в Менологии должно быть понимаемо так, что живописцы, рисовавшие изображения для последнего, берут как символ для обозначения лиц говорящих то перстосложение, которое в их время употреблялось епископами для благословения (что именно как символ, а не с подлинным значением перстосложения для благословения, это совершенно ясно видно из нескольких изображений, на которых крестовидно перстосложенные руки не могут быть принимаемы за руки благословляющие: ч. I, стрр. 63, 104, 123, ч. II стрр. 5, 56, 58, 91).}. А что касается до того, когда начали смотреть на перстосложенные руки, как на руки молебные, и когда начали изображать с перстосложенными руками молящихся людей: то, по всей вероятности, это случилось не ранее половины XV века. По крайней мере до этой половины XV века молились посредством воздеяния рук {См. у Мансветова в сочинении: ‘Митрополит Киприан в его литературной деятельности’ выписки из славянского устава 1409 года, стр. 83 fin., и Марка Ефесского Изъяснение церковного последования, — в Писаниях св. отцов и учителей церкви, относящихся к истолкованию православного богослужения, т. III, стр.}, причем положение на себе креста было только добавочным действием, предварявшим или заканчивавшим руковоздеятельную молитву {Ср. Студийский устав патр. Алексея в Синод. ркп. по Опис. Горск. и Невостр. No 380, л. 253 об. fin., о том, что монахи полагали на себе крестное знамение по окончании поклонов.}: и необходимо полагать, что до того времени молящиеся и изображались с воздетыми руками {Как изображаются они в Менологии импер. Василия.}.
Мы видели выше, что справедливость проклятия на не крестящихся двумя перстами у нас поверяли иконами Спасителя, на которые ссылается проклятие, и что на иконах находили или действительное двоеперстие, которое не было перстосложением для благословения, или же перстосложение для благословения, которое, не быв двоеперстием, могло быть принимаемо за это последнее. Перстосложение для благословения, которое не было двоеперстием, но могло быть принимаемо за него, было перстосложение крестовидное. При некоторой неотчетливости изображения, при наклонении вместе с малым передним перстом и мизинца, как могли складываться персты для крестовидного благословения и в действительности, потому что при этом крест сохранялся, оно легко могло быть принимаемо за двуперстное (а если сейчас указанное перстосложение писалось так, что рука своим лицом была обращена внутрь, а к наружи задом, — что встречается весьма не редко и чуть не наибольшею частью: то оно должно было казаться двуперстным, ибо сзади видны были два первые перста протянутые и два последние пригнутые, а пальца не было видно), с другой стороны, при предзанятой мысли, что перстосложение должно быть двуперстным, и отчетливо написанное крестовидное перстосложение по своей близости к двуперстному могло быть принимаемо за последнее. Двуперстное перстосложение, которое предки наши должны были встречать на иконах весьма нередко, было перстосложением не для благословения, каковое перстосложение никогда не употреблялось для благословения в действительности, а одним из перстосложений символических, служивших к обозначению лиц говорящих и, будучи заимствовано как таковое, живописцами христианскими у живописцев дохристианских, является на иконах и на скульптурных изображениях с самого первого времени тех и других. Так как в числе символических перстосложений оно занимало первое место, будучи наиболее часто употребляемо, то оно и должно было весьма часто встречаться на иконах, писанных до того времени, как перстосложенным рукам усвоено было значение рук благословляющих. Но и после того, как это последнее случилось, оно могло еще более или менее долгое время писаться на иконах, ибо многие иконописцы могли смотреть на него как на усвоенную традицию и механически воспроизводить его с старых икон. По своему происхождению это двоеперстие есть собственно особого рода троеперстие, тождественное по виду с тем троеперстием, которое употребляется у латинян для благословения и в котором палец, указательный и большой середний персты раздельно протянуты, а два последние перста пригнуты (близкое к тому или то самое ораторское перстосложение, о котором говорит Апулей). Но это троеперстие весьма не редко изображалось так, что палец, указательный и большой середний персты протягивались не раздельно, а сжато, и именно — сжато двояким образом: или так, что указательный и большой середний сжимались между собой (подразумевается — протянутые), а палец прижимался к ним, достигая своим верхом второго от низу сустава указательного (у Квинтилиана No 5-й) или так, что указательный и большой середний сжимались между собой, а палец протягивался отдельно от них, ложась на сгиб малого середнего перста. В том и другом случае и выходило двуперстие (собственно в одно и то же время и двуперстие и особого вида троеперстие) {Кроме двуперстия, о котором сказали мы сейчас, встречается двуперстие и совершенно тождественное с нашим позднейшим или с теперешним старообрядческим двуперстием, т. е. в котором палец уперт своей пушкой в пушки малого середнего перста и мизинца (в Менологии импер. Василия несколько раз, затем см. еще напр. снимки с миниатюр одной, относимой к VI-IX в., греческой рукописи в Сборнике Общества древнерусского искусства при Московском Публичном Музее на 1868 год, отд. I, к стр. 86, No 6). Это двуперстие должно быть принимаемо не за древнее молитвенное двуперстие, употребляемое в качестве символа лиц говорящих, ибо последнее, как указывали мы выше, должно быть представляемо иначе, а за самостоятельный символ или за один из самостоятельных видов перстосложения, служащего символом лиц говорящих. Так как этого двуперстия мы не встречаем на иконографических памятниках дохристианских: то можно думать, что оно взято живописцами в сравнительно позднее время от тех певческих доместиков, о которых мы упоминали выше. Что касается до его тождества с позднейшим нашим и с теперешним старообрядческим двуперстием, то, может быть, последнее есть простая случайность, а может быть — древнее молитвенное двуперстие было переправлено у нас на позднейшее именно по образцу его (символического иконного двуперстия).}.

Е. Голубинский.

Голубинский Евгений Евстигнеевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. К нашей полемике со старообрядцами, Голубинский Евгений Евстигнеевич, Год: 1892
  2. Митрополит всея России Максим, Голубинский Евгений Евстигнеевич, Год: 1894
  3. Истина Православия, Бердяев Николай Александрович, Год: 1948
  4. О реформе в быте русской церкви, Голубинский Евгений Евстигнеевич, Год: 1914
  5. Религия и наука, Франк Семен Людвигович, Год: 1950
  6. Философия и религия, Франк Семен Людвигович, Год: 1923
  7. Война и эсхатология, Бердяев Николай Александрович, Год: 1940
  8. Религиозность Пушкина, Франк Семен Людвигович, Год: 1927
Электронная библиотека