К биографии Гоголя, Черницкая А., Год: 1913 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 42 минут(ы)

КЪ БІОГРАФІИ ГОГОЛЯ.

О дружб его съ А. О. Смирновой.

Дружба, соединявшая Гоголя съ Александрой Осиповной Смирновой, должна была бы давно обратить на себя вниманіе біографовъ нашего великаго писателя. Выясняя нкоторыя существенныя черты его характера, дружба эта тмъ боле достойна вниманія, что она проливаетъ свтъ на многое, что казалось въ Гогол загадочнымъ, даже несимпатичнымъ, и опровергаетъ также курьезное сообщеніе г. Шнрока о сватовств Гоголя къ Анн Михайловн Вельегорской. Смирнова несомннно была главною причиною того, что Гоголь оставался всегда бездомнымъ скитальцемъ, она же имла большое вліяніе въ развитіи его мистическихъ идей, и это даетъ намъ право подольше остановиться на ея характеристик.

——

Александра Осиповна представляетъ собою чрезвычайно интересную личность по богатству природныхъ дарованій. Ея рдкая красота, соединенная съ блестящимъ умомъ и серьезнымъ образованіемъ, привлекала къ себ всхъ выдающихся людей того времени. Хомяковъ, Самаринъ, князь Вяземскій долго находились подъ сильнымъ ея очарованіемъ. Увлекались ею нкоторое время Пушкинъ, И. С. Аксаковъ, а поздне Лермонтовъ, посвятившій ей стихотвореніе:

Въ простосердечіи невжды

Короче знать васъ я желалъ,

Но эти сладкія надежды

Теперь я вовсе потерялъ.

Стсняемъ робостію дтской

Нтъ, не впишу я ничего

Въ альбом жизни вашей свтской,

Ни даже имя своего.

Мое вранье такъ не искусно,

Что имъ тревожить васъ гршно

Все это было бы смшно,

Когда бы не было такъ грустно *).

*) Сочиненіе Лермонтова, т. I, стр. 536.

Отечески нжно относились къ А. О. Смирновой Жуковскій и Плетневъ. Послдній былъ ея преподавателемъ въ Екатерининскомъ институт, гд она получила образованіе, онъ много способствовалъ развитію въ ней вкуса и пониманія русской поэзіи и литературы. Поступивъ посл выпуска изъ института фрейлиной къ императриц Александр едоровн, Смирнова пользовалась особеннымъ ея расположеніемъ, а также расположеніемъ императора Николая Павловича, у котораго она нердко ходатайствовала за Пушкина. Благодаря Смирновой печаталось изъ стихотвореній Пушкина то, что цензура никакъ не пропускала. Поэтъ посвятилъ ей свое стихотвореніе, въ которомъ говоритъ, что она, какъ дитя, была добра. Чтобы ясне представить читателямъ то впечатлніе, которое производила на всхъ Смирнова, привожу воспоминаніе о ней Вяземскаго, озаглавленное ‘Donna Sol’. ‘Въ начал тридцатыхъ готовъ, пишетъ онъ, драма Гюго ‘Эрнани’ надлала много шуму въ Париж. Этотъ шумъ откликнулся и въ Петербург. Стихи изъ новаго произведенія поэта переходили изъ устъ въ уста и длались поговорками. Въ то самое время расцвтала въ Петербург одна двица, и вс мы боле или мене были военноплнными красавицы, кто боле или мене уязвленный, но вс были задты и тронуты. Кто-то изъ насъ прозвалъ смуглую, южную, черноокую двицу Donna Sol, главною дйствующею личностью испанской драмы Гюго. Жуковскій, который часто любилъ облекать поэтическую мысль выраженіемъ шуточнымъ и удачно пошлымъ, прозвалъ ее небеснымъ дьяволенкомъ. Кто хвалилъ ея черные глаза, иногда улыбающіеся, иногда огнестрльные, кто изящное и маленькое ушко, эту аристократическую примту, какъ ручка и какъ ножка, кто любовался ея красивою и своеобразною миловидностью. Иной готовъ былъ, глядя на нее, вспомнить старые, вовсе незвучные стихи Востокова и воскликнуть:

‘О какая гармонія

Въ рдкій сей ансамбль влита’!

И, замтимъ мимоходомъ, что она очень бы смялась этимъ стихамъ. Она угадывала и все высокое и все смшное. Изящное стихотвореніе Пушкина приводило ее въ восторгъ. Переряженная и масляничная поэзія пвца Курдюковой находила въ ней сочувственный смхъ. Обыкновенно женщины худо понимаютъ плоскости и пошлости, она понимала ихъ и радовалась имъ. Вообще увлекала она всхъ живостью своею, чуткостью впечатлній, остроуміемъ, нердко поэтическимъ настроеніемъ! Она была смсь противорчій, но эти противорчія были, какъ музыкальныя разнозвучія, которыя подъ рукою художника, сливаются въ какое-то странное, но увлекательное созвучіе. Въ ней были струны, которыя откликались на вс вопросы ума и на вс напвы сердца. Были, можетъ быть, струны, которыя звучали пронзительно и просто непріятно, но это были звуки отдльные, обрывистые, мимолетучіе. Впрочемъ, и эта разноголосица иметъ свою раздражительную прелесть: когда сердишься на женщину, это несомннны! знакъ, что ее любишь. Хотя не было въ чулкахъ ея ни малйшей синей петли, она могла прослыть у нкоторыхъ академикомъ въ чепц. Свднія ея были разнообразны, чтенія поучительныя и серьезныя, впрочемъ не въ ущербъ романамъ и газетамъ. Даже богословскіе вопросы, богословскія пренія были для нея заманчивы. Профессоръ духовной академіи могъ быть не лишнимъ въ дамскомъ кабинет ея, какъ и дипломатъ, какъ Пушкинъ или Гоголь, какъ гвардейскій любезникъ, молодой левъ петербургскихъ салоновъ. Она выходила иногда въ пріемную комнату, гд ожидали ее свтскіе постители, посл урока греческаго языка, на которомъ хотла изучить восточное богослуженіе и святыхъ отцовъ. Прямо отъ бесды съ Григоріемъ Нанзіанзиномъ или Іоанномъ Златоустамъ она влетала въ свой салонъ и говорила о длахъ парижскихъ съ старымъ дипломатомъ, о петербургскихъ сплетняхъ, не безъ нкотораго оттнка дозволеннаго и всегда остроумнаго злословія съ пріятельницей, или обмнивалась съ однимъ изъ своихъ поклонниковъ загадочными полусловами, т. е. по англійски flirtation или отношеніями, какъ говорилось въ то время въ нашемъ кружк. Однимъ словомъ, въ запас любезности ея было если не всмъ сестрамъ по серьгамъ, то всмъ братьямъ по сердечной загвоздк, какъ сказалъ бы Жуковскій. Молодой русскій врачъ С* былъ также въ числ прихваченныхъ гвоздемъ. Когда -говорили о ней и хвалили ее, онъ всегда прибавлялъ: ‘А замтьте, какъ она славно кушаетъ! Это врный признакъ здоровой натуры и правильнаго пищеваренія’. Каждый смотрлъ на нее съ своей точки зрнія: Пушкинъ увлекался прелестью и умомъ ея, врачъ С* исправностью ея желудка. Вотъ шуточные стихи, которые были ей поднесены:

Вы Donna Sol, подчасъ и Donna Перецъ!

Но все намъ сладостно и лакомо отъ васъ,

И каждый, мыслями и чувствами изъ насъ

Вашъ врноподданный и вашъ единоврецъ.

Но всхъ счастливй будетъ тотъ,

Кто къ сердцу. вашему надежный путь проложитъ

И радостно сказать вамъ можетъ:

‘О Donna Сахаръ! Donna Медъ!’ *)

*) Сочиненія князя Вяземскаго, т. VIII, стр. 232—234.

Въ сильномъ увлеченіи князь Вяземскій пропускаетъ мимо все, что было въ Смирновой несимпатичнаго. Находя ея кокетство совершенно естественнымъ, онъ шутя разсказываетъ о сердечныхъ загвоздкахъ, достававшихся отъ нея всмъ и каждому. Иногда случалась князю Вяземскому сердиться на Смирнову, въ которой нкоторыя струны звучали пронзительно и просто непріятно, но онъ смотрлъ на это, какъ н’а раздражительную прелесть, заставившую его воскликнуть въ своемъ стихотвореніи: ‘но все намъ лакомо и сладостно отъ васъ!’ Понимая любовь съ одной лишь чувственной стороны, князь Вяземскій совершенно удовлетворялся тмъ идеаломъ женщины, который представляла собою Александра Осиповна Смирнова. Не- такъ смотрлъ на нее Плетневъ, у котораго идеалы были строже и чище. Онъ очень любилъ Смирнову, но невольно, сравнивая ее съ Балабиной, предпочиталъ послднюю, такъ какъ ‘у Балабиной черезвычайно гармонично была развита жизнь интеллектуальная, религіозная и эстетическая. Принадлежа боле міру души своей, нежели свту, она постоянно стремилась совершенствовать вс стороны умственнаго и нравственнаго бытія своего’. ‘Смирнова совсмъ въ другомъ род, писалъ Плетневъ Жуковскому. Она какъ видоизмненіе роскоши приближаетъ въ свой уголъ образцы нравственныхъ и умственныхъ совершенствъ, беззаботно отвращаясь отъ нихъ ко всмъ земнымъ утхамъ, а та ими проникнута и безъ нихъ не могла-бы жить. Впрочемъ я очень люблю Смирнову, хотя и желалъ-бы многое измнить въ ея философіи’ {Полн. собр. соч. Плетнева, т. III, стр. 544.} Въ другомъ своемъ письм къ Жуковскому Плетневъ жалуется, что для поэзіи Александра Осиповна Смирнова совсмъ отжила {Тамъ-же, т. III, стр. 722.}. Очевидно, что она никогда не проникалась серьезно поэзіей, не изучала науку ради самой науки, наука и поэзія служили ей лишь для пущаго блеска, не давая ей глубокаго, внутренняго содержанія, поэтому-то она такъ рано и отжила для поэзіи, этимъ объясняется и то обстоятельство, что она не могла найти въ наук отвлеченія отъ той хандры, которою она страдала впослдствіи отъ сознцнія утраты молодости. Напрасно совтовалъ ей по этому поводу Жуковскій построить около сердца ту скинію, въ которой могло-бы оно жить одиноко съ собою и куда былъ-бы доступъ только немногимъ, совтовалъ ей также заняться дтьми и въ этомъ занятіи найти развлеченіе и лекарство {Русскій Архивъ 1883 г., II кн., стр. 342.}. Она, ‘не поддаваясь рамкамъ избитой морали’ {Господинъ Шенрокъ въ стать своей: Гоголь и Вельегорскіе (‘Встникъ Европы’ 1889 г. No 10) объясняетъ несимпатичныя стороны натуры Смирновой тмъ, что ея пылкій темпераментъ не поддавался рамкамъ безстрастной и избитой морали.}, ударилась, какъ мы увидимъ, въ ханжество, несравненно боле узкое, боле избитое. Чрезвычайно страннымъ является ея отношеніе къ Жуковскому въ этотъ періодъ. Жуковскій, подобно Плетневу, всею душою былъ расположенъ къ Смирновой. Онъ цнилъ въ ней талантливость, блестящій умъ, называлъ ее въ своихъ письмахъ: ‘милая изъ милыхъ, умная изъ умныхъ, прелестная изъ прелестныхъ, всегдашняя принцесса моего сердца’ {‘Русская Старина’ 1883 г. II, стр. 337, 339.}. I love you, подписывается онъ. Смирнова отвчала ему такой-же дружбой, когда они Оба еще были при двор. Впослдствіи, когда Жуковскій поселился навсегда заграницей, оставивъ дворъ, она совершенно къ нему охладла, отплативъ ему большимъ невниманіемъ за всю искреннюю привязанность къ ней. Слдующія письма его служатъ тому доказательствомъ. Жуковскій въ письм отъ 3 февраля 1850 года жалуется Плетневу, что на посланные имъ экземпляры Одисеи никто не потрудился увдомить его о полученіи. ‘Это мн больно, досадно особенно отъ Смирновой. Смирнова не отвчала мн на нсколько писемъ и оставила безъ уваженія мою просьбу о моей крестниц, которую, т. е. просьбу, я для большаго эффекта написалъ во вкус моихъ арзамасскихъ протоколовъ галиматью, но и это не подйствовало’ {Сочин. Плетнева, т. III, стр. 630.}. Въ 1851 году, 18 апрля, Жуковскій опять пишетъ Плетневу: ‘Скажите отъ меня Смирновой, что ея совершенное забвеніе бытія моего меня давно и всегда огорчаетъ. На три письма моихъ она мн не отвчала и даже не обратила никакого вниманія на мою просьбу о моей крестниц, шуточно написанную, но по своему содержанію не шуточную. Я просилъ ее откликнуться мн — напрасно’ {Сочиненія Плетнева, т. III, стр. 693.}. Такъ и не отвтила ему Смирнова, что видно изъ слдующаго письма, писаннаго Жуковскимъ 15 ноября 1851 года: ‘Гд Смирнова? Если она въ Петербург, то скажите ей, что ея совершенное обо мн забвеніе мн и обидно и печально, я этого отъ нея не ожидалъ, на три письма моихъ не было отъ нея отвта, просьба моя о моей крестниц оставлена безъ вниманія. Я положилъ къ стопамъ ея послдніе цвты моей устарлой музы, не знаю, что съ ними сдлалось, дошли-ли они до ея рукъ или, полнившись наклониться, чтобы взять ихъ въ руки, она оттолкнула своими стопами, предоставивъ дятельному помелу вымести ихъ со всякимъ другимъ соромъ изъ ея роскошнаго будуара {Сочиненія Плетнева, т. III, стр. 716.}.

Наиболе яркую характеристику Смирновой даетъ намъ Иванъ Сергевичъ Аксаковъ въ письмахъ своихъ къ отцу. Въ 1845 году мужъ Александры Осиповны Николай Михайловичъ Смирновъ былъ назначенъ губернаторомъ въ Калугу, гд служилъ въ то время Иванъ Сергевичъ Аксаковъ, тогда еще очень молодой. Смирнова должна была прозжать въ Калугу черезъ Москву, и Гоголь предупреждалъ об этомъ Языкова, совтуя ему, Сергю Тимофеевичу Аксакову и Шереметевой непремнно познакомиться съ Смирновой, называя ее перломъ русскихъ женщинъ. Крайне удивленъ былъ Языковъ такому отзыву Гоголя о Смирновой, пользовавшейся весьма нелестной репутаціей въ свт. ‘Ты врно замтилъ въ письм Гоголя похвалы, восписуемыя имъ Смирновой, писалъ Языковъ своему брату. Эти похвалы всхъ здшнихъ удивляютъ. По всмъ слухамъ, до меня доходящимъ, она просто сирена, плавающая въ прозрачныхъ водахъ соблазна’ {‘Встникъ Европы’ 1889 г. No 10.}. Съ нетерпніемъ ожидалъ Сергй Тимофеевичъ свиданія съ Смирновой. Ему чрезвычайно любопытно было посмотрть на Смирнову, которую такъ осуждало общественное мнніе и о которой Гоголь въ то же время говорилъ: ‘едва-ли найдется въ мір душа, способная понимать и оцнить ее’ {Письма Гоголя, изд. Кулиша, стр. 192, т. VI.}. При первой встрч Смирнова произвела на Сергя Тимофеевича самое непріятное впечатлніе, она приняла его лежа въ постели. Такой пріемъ старика, почти слпого, ему показался весьма неуважительнымъ: ‘два часа съ половиной я заставилъ говорить ее безпрестанно о томъ, о чемъ хотлъ… и что же? Я также, какъ и ты, пишетъ Сергй Тимофеевичъ сыну, не спалъ до двухъ часовъ отъ изумленія. Я не вполн доврялъ Гоголю и Самарину, я считалъ, что они обольщены, очарованы (и мн говорили многіе, что она сирена, очаровательница, волшебница) и сами того не знаютъ. Но я увидлъ, что здсь нтъ и тни, ничего обольстительнаго, ни въ какомъ отношеніи. Я но нашелъ въ ней женщины — это былъ мужчина въ спальномъ капот и чепчик, очень умный, смло обо всемъ говорящій, но легкій, холодный,— я по крайней мр не замтилъ ни малйшей теплоты, ни даже признака эстетическаго чувства… Я ршительно признаю… Погожу признавать. Ты необходимо долженъ узнать ее близко. Преодолй себя и постарайся доискаться драгоцннаго камня, зарытаго въ хлам’ {Письма И. С. Аксакова, т. I, стр. 287.}, Сергй Тимофеевичъ долго не посылалъ сыну этого письма объ Александр Осиповн, дожидаясь, какое она на него произведетъ впечатлніе. Не вполн довряя себ посл такихъ отзывовъ Гоголя объ Александр Осиповн, Сергй Тимофеевичъ хотлъ проврить себя тмъ взглядомъ, какой составится у Ивана Сергевича, но послдній въ такой же мр непріятно былъ пораженъ Смирновой, какъ и отецъ его. Она ему показалась большой эгоисткой, такъ мало казалось въ ней любви и состраданія, что это даже огорчило Ивана Сергевича. ‘Я такъ огорченъ, такъ низко палъ съ такой высоты, я говорю о Смирновой,— писалъ Иванъ Сергевичъ отцу,

‘Вчеравечеромъ получилъ записку отъ ея мужа,— проситъ начай… Я пріхалъ и пробылъ почти до двухъ часовъ. Думалъ я прежде, что увижу чудо красоты, женщину, въ которой ‘все гармонія, все диво,все выше міра и страстей’. Въ первый разъ въ жизни я былъ, заране впрочемъ, очарованъ, мечталъ Богъ знаетъ что… я де въ силахъ вамъ высказать того непріятнаго, оскорбительнаго впечатлнія, которое она на меня произвела. Она сейчасъ поставила меня въ свободныя отношенія и я ни разу не сконфузился, но часто вырывались у меня рзкія выраженія… Смирнова, не церемонившаяся съ мною, явилась мн въ самомъ непріятномъ вид, ея капризный тонъ съ людьми, съ мужемъ, ея смшная досада на все, что она не такъ удобно окружена,какъ прежде, что ламповое масло не пріхало изъ Москвы,— все это очень безобразило ее. Ничего пріятнаго не нашелъ я въ лиц ея. Стала она съ братомъ передразнивать Н. Ш. Можно бранить Н. Ш. за ея суетливость и хлопотливость, но смяться надъ недостаткомъ зубовъ — все это какъ-то странно. Разъ пять впродолженіе вечера принималась она передразнивать ее. Бранитъ Россію и все, но брань брани рознь, и я сказалъ ей: что у васъ эгоистическое негодованіе, въ которомъ нтъ любви и скорби. Помираетъ со смху надъ всмъ, что видитъ-и встрчаетъ, называетъ всхъ животными, уродами, удивляется, какъ можно дышать въ провинціи. Я самъ въ провинціи не на мст, но мн все это досадно было слышать, я мужчина, но во мн больше мягкости и вниманія ко всему человческому. Я сильне ея ругаю мошенниковъ, но если въ комъ есть хорошія, добрыя движенія души, тотъ не подвергнется отъ меня ни брани, ни насмшкамъ. Что Смирнова олицетворенный умъ, въ этомъ нельзя сомнваться, но моя душа была такъ внутренно оскорблена, что я не ршусь ни за что, мн кажется, читать ей свои стихи, гд есть хотя малйшій оттнокъ чувства, мечты… Какой тутъ источникъ вдохновенія, замретъ напротивъ всякая поэзія. Вы заговорите серьезно, ей въ эту минуту приходитъ въ голову какой-то смшной анекдотъ. Я буду стараться узнать покороче, разгадать эту женщину, но на меня уже повяло такимъ холодомъ отъ нея, что я самъ собственно сожмусь внутренно сколько можно’ {Письма И. С. Аксакова, т. I, стр. 284.}. Тмъ не мене Иванъ Сергевичъ, по настоятельному требованію Александры Осиповны, проводитъ у нея вс вечера, читаетъ ей даже свои стихи. Смирнова длаетъ ему на нихъ очень дльныя замчанія, посл которыхъ нкоторые нравившіеся ему стихи вдругъ являются пресмшными. Признавая въ Смирновой большой умъ, Иванъ Сергевичъ хочетъ видть въ ней глубокаго человка, ‘но, писалъ онъ отцу, какъ нарочно въ ту минуту, когда слова ея, полныя серьезнаго смысла, заставляютъ меня видть ее въ другомъ свт, вдругъ тривіальное и очень выраженіе обольетъ васъ холодомъ. Разговоръ почти всегда пустой, состоитъ изъ анекдотовъ, до которыхъ она большая охотница’ {Письма И. С. Аксакова, т. I, стр. 290.}. Ивану Сергевичу казалось даже, что не зависитъ-ли все это оттого, что самъ онъ недостаточно интересный собесдникъ для нея, которая была дружна съ умнйшими и замчательнйшими людьми всхъ націй. Придавая очень большое значеніе авторитету Гоголя и Самарина, Иванъ Сергевичъ такъ разсуждаетъ въ своемъ письм къ отцу: ‘Можетъ быть Гоголь считаетъ ее идеаломъ русской женщины вотъ почему она, не хлопоча объ эмансипаціи, какъ женщина запада, довольно свободна, выше всхъ этихъ предразсудковъ, условій и приличій давно признанныхъ ложными и смшными, но которыя еще сохраняютъ надъ вами власть привычки, все можетъ понять, видть и говорить, не пачкаясь тмъ, что видитъ и говоритъ, оставаясь чистою, можетъ свободнымъ смхомъ смяться всему смшному и стать открытымъ не жеманнымъ лицомъ къ лицу съ дйствительностью и природой….Такъ, можетъ, понимаетъ ее Гоголь, но, портъ знаетъ, это все какъ-то не такъ. Что касается до Самарина, то надо вспомнить, что онъ встртилъ ее въ Петербург, надо вообразить его изумленіе найти свтскую женщину, чуждую предразсудковъ, все читавшую, восхищающуюся тмъ, что большой свтъ не понимаетъ, находитъ, неприличнымъ, умною такъ, какъ нтъ никого въ большомъ свт… Этого уже довольно, чтобы плнить одинаково безотраднаго Самарина въ Петербург. А мы,-мы все это уже знали за ней и искали еще высшаго и можетъ быть ошиблись. А можетъ быть мы ее еще не разгадали… Но по крайней мр до сихъ поръ она производитъ на меня непріятное ощущеніе. Вечера мои скучны и мн въ тягость’ {Письма И. С. Аксакова, т. I, стр. 299.}, Смирнова очень скоро поняла, что ея остроумный, кокетливый разговоръ, который такъ нравился князю Вяземскому, не производитъ ни малйшаго дйствія на чистую, нетронутую натуру Ивана Сергевича, который писалъ отцу, что отъ такого разговора устаетъ его душа до скуки и грусти. Но умя поддлаться подъ каждаго человка, войти въ его внутренній міръ, Смирнова нашла наконецъ т струны у Ивана Сергевича, на которыхъ можно играть. Она стала мастерски разсказывать ему о дтств, проведенномъ въ Малороссіи, о жизни своей при двор, при этомъ такъ умла нарисовать тьму мерзостей, ее окружавшихъ, что невольно вызывала удивленіе, какъ могла она выйти изъ всхъ этихъ обстоятельствъ такою, какая она есть. Тонъ горечи и раскаянія, съ какимъ вела она разсказъ, вызывалъ большое къ ней сочувствіе. Иванъ Сергевичъ былъ совершенно подкупленъ этимъ: ‘Недавно я имлъ съ ней очень долгій разговоръ, писалъ онъ отцу,— она разсказала мн всю свою жизнь съ восьми лтъ, все свое развитіе. И посл этого разговора я повторяю о ней то же, что Самаринъ и Гоголь’ {Письма И. С. Аксакова, т. I, стр. 310.}. Вскор однако пришлось убдиться Ивану Сергевичу, что это былъ одинъ изъ пріемовъ кокетства. Смирнова очень равнодушно въ такомъ-же тон разсказывала объ этомъ-же самомъ всмъ и каждому. Еще ране того сильно возмущался такимъ кокетствомъ Гоголь, писавшій ей: ‘Вы мн часто подъ большимъ секретомъ и тайной объявляли такія вещи, которыя сообщали потомъ первому болтуну, если только онъ умлъ васъ заставить проговориться или даже пріятно занять васъ’ {Сочин. Гоголя, изд. Кулиша, т. VI, стр. 70.}. Иванъ Сергевичъ почувствовалъ тогда, что Смирнова очень далека отъ того возвышеннаго идеала женщины, который онъ видлъ въ лиц своей матери. Движимый искреннимъ желаніемъ повліять на нее, онъ посвящаетъ ей стихотвореніе, высказавъ въ немъ горькую истину:

А вы? вамъ въ душу недостойно

Начало порчи залегло,

И чувство женское покойно

Разратомъ тшиться могло! *)

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

*) Письма И. С. Аксакова, т. I, приложеніе, стр. 80.

Смирнова, приняла стихи Ивана Сергевича за оригинальную выходку съ его стороны. Отвтила на нихъ шуткой, насмшкой, похвалой. ‘Въ какихъ-же дуракахъ остался я съ своимъ горячимъ желаніемъ видть ее на другомъ пути, съ безпокойной мечтой вызвать ее на другой путь’, писалъ онъ отцу {Тамъ же, т. I, стр. 368.}. Грустно и обидно было Ивану Сергевичу, который не на шутку увлекся Смирновой, съумвшей-войти въ его душу. Въ одномъ изъ своихъ писемъ онъ жалуется отцу, что Александра Осиповна, ‘какъ нкій злой демонъ, огорчивъ, оскорбивъ, смутивъ меня, разстроивъ мое тщеславіе и самолюбіе, нарушила строй души’ {Письма И. С. Аксакова, т. I, стр. 295.}. Постепенно Иванъ Сергевичъ все боле и боле охладваетъ къ Смирновой. Онъ замчаетъ, что она одинаково и одинаково умно говоритъ про все на свт, про всякій вздоръ и вещь серьезную, такъ какъ въ сущности ей совершенно все равно было до всего на свт. Его возмущало также, что у нея нтъ никакихъ требованій художественности: ‘она съ наслажденіемъ прочтетъ сейчасъ посл Гоголя какого-нибудь француза. Въ самыхъ чудныхъ мстахъ ‘Шинели’ Гоголя она вдругъ вспомнитъ какіе-нибудь глупые стихи Мятлева’ {Письма И. С. Аксакова, т. I, стр. 302.}. Особенно удивляло его полное непониманіе Самарина: ‘Вообразите, пишетъ Иванъ Сергевичъ отцу,— Смирнова имла духъ сказать Самарину, что у него нтъ никакого творчества идей, что онъ никогда не будетъ человкомъ истинно-замчательнымъ (что неправда), что его удлъ настоящій быть homme de salon, и что вс усилія его идти по другой коле не искренни, не внушаютъ доврія. На дняхъ получила она письмо отъ Самарина, которое прочла мн: тонъ письма поддльный, видно усиліе удержать языкъ тоски и грусти, которымъ можетъ быть захотлъ-бы онъ говорить. Все письмо состоитъ изъ петербургскихъ разныхъ новостей, о которыхъ сообщаетъ ей по ея приказанію, изъ насмшекъ и остротъ надъ разными мужчинами и дамами (отъ которыхъ, т. е. насмшекъ, она въ восторг), но видно, что это какъ будто блюдо, по необходимости приготовленное. Александра Осиповна ужасная охотница переписываться, съ кмъ она не въ переписк? Всякій свтскій знакомый ея обязанъ къ ней писать и сообщать вс дла и сплетни большого свта, она всмъ отвчаетъ, ведетъ, кто знаетъ, можетъ быть довольно свтскую переписку съ однимъ и въ то же время пишетъ о псалмахъ къ Гоголю… Она очень умна, но ея нравственное обращеніе не жжетъ ея пламенемъ, не отнимаетъ у нея покоя, не даетъ ей силъ отказаться отъ всхъ привычекъ прежней жизни. Ну, да объ этомъ посл и объ отношеніяхъ Гоголя къ ней также’ {Письма И. С. Аксакова, т. I, стр. 304 и 303.}.

Сергй Тимофеевичъ, отвчая на письма сына, оправдываетъ Смирнову тмъ, что недоступная атмосфера цломудрія, скромности, никогда не окружала ее даже въ цвтущей молодости: ‘Вотъ почему все нжное, умилительное, грустное, неизъяснимо-сладкое въ поэзіи отъ нея ускользаетъ’ {Письма И. С. Аксакова, т. I, стр. 300.}. Съ этими доводами отца Иванъ Сергевичъ не Соглашается, говоря, что много есть такихъ вещей, которыхъ онъ не хочетъ писать въ письм. ‘Я-бы желалъ, продолжаетъ онъ свое письмо, чтобы вы ее видли также часто, какъ я и во вс ея минуты. Она хороша, когда вы съ ней разговариваете одни и серьезно, но длается подчасъ очень непріятною, когда къ ней подсядетъ какой-нибудь товарищъ петербургской жизни и она становится въ прежнія калоши. Да къ тому-же она хоть и смется надъ славянскою pruderie, но не скажетъ въ Москв и тысячной доли того, что говоритъ здсь. Ну, да объ этомъ посл’ {Письма И. С. Аксакова, т. I, стр. 343.}. Убдившись, что Смирнова типичная свтская барыня, самая обыкновенная, съ блестящимъ умомъ, въ которомъ слышится жалкая опытность, пріобртенная ею въ гнилой сред большого свта, Иванъ Сергевичъ писалъ отцу: ‘Теперь я вижу, что мы разыгрывали сами передъ собою довольно-смшную роль. Очертивъ эту женщину какимъ-то магическимъ кругомъ, мы подходимъ издалека, смотримъ съ одной стороны, потомъ съ другой, трудимся, потемъ… Все дло гораздо проще. Я убдился, что она не притворяется, не играетъ комедій и гораздо мене замчательная женщина, нежели мы думали. У нея есть конекъ — опытность, знаніе людей, учительскій тонъ’ {Письма И. С. Аксакова, т. I, стр. 302.}. Въ одномъ изъ своихъ стихотвореній, ей посвященныхъ, онъ выразилъ все это въ словахъ:

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И понялъ я хоть поздно въ этотъ мигъ,

Что ждать нельзя инаго мн отвта,

Что дама вы блистательнаго свта! *)

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

*) Письма И. С. Аксакова, см. приложеніе, т. I, стр. 81.

Съ этихъ поръ наступаетъ полное охлажденіе къ Смирновой. Иванъ Сергевичъ теряетъ къ ней всякій интересъ и даже тяготится ея безсодержательными разговорами, что не трудно заключить изъ слдующаго его письма къ отцу: ‘Вчера былъ я у Александры Осиповны. Братьевъ ея не было дома. Я говорилъ серьезно о томъ, что занимало меня въ эту минуту. Но видно, что серьезные разговоры ей въ тягость и она охотница до пустяковъ, поэтому я ршился на другой день не хать, если братьевъ ея опять нтъ дома’ {Письма И. С. Аксакова, т. I, стр. 344.}. Иванъ Сергевичъ Перестаетъ у нея бывать, но Смирнова посылаетъ тогда за нимъ брата своего Арнольди, проситъ, наконецъ, мужа, чтобы послдній упросилъ Ивана Сергевича навщать ее. По необходимости является къ ней Иванъ Сергевичъ и вновь возникаетъ у нихъ споръ о нравственности, по поводу которой Александра Осиповна высказываетъ такія убжденія, которыя сильно возмущаютъ его чистую, нетронутую натуру. По этому поводу Иванъ Сергевичъ писалъ отцу: ‘Она встртила меня колкостями, на которыя я даже не отвчалъ, братьевъ ея тутъ не было, и она стала оправдываться тихо, долго и долго. Я сказалъ ей, что остаюсь при прежнихъ убжденіяхъ, что теперь уже во многомъ и очень многомъ не могу сочувствовать ей, но что я на нее боле не взбшенъ и не сержусь, напротивъ мн жаль ее. Она говоритъ: теперь я старю, жизнью живу другою, но мн нуженъ покой, милосердіе и снисхожденіе и мое орудіе одно — молитва. Надо и мн быть милосердной по мр ихъ слабостей. Тутъ, я не могъ не замтить ей, что это софизмъ, что это очень удобная теорія, которой нтъ границъ. Она отвчала что. то, противъ чего я возмущаюсь, она впрочемъ не считаетъ важнымъ грхомъ, что это слабости, и что воздержаніе отъ нихъ, можетъ быть, совсмъ не нужно и добродтели особенной нтъ’ {Письма И. С. Аксакова т. I, стр. 348 и 349.}. Посл такого признанія Смирновой Иванъ Сергевичъ писалъ, что ‘спорить, убждать и говорить съ ней о нравственности и т. п. не буду. Это безполезно, Богъ съ ней, пусть доживаетъ вкъ въ мир. Душа моя давно отъ нея отвратилась, тмъ боле, что вчера опять говорила она разныя вещи, которыя несовмстны ни съ какимъ раскаяніямъ и горечью души. Къ тому-же, говоря съ вами наедин одно, смется на другой день объ этомъ-же предмет, не вызываемая никмъ. Мн это такъ надоло, что сейчасъ становится скучно, тмъ боле, что и вчера почти все молчалъ да и впредь хоть и намренъ бывать, какъ можно рже, но не намренъ, нтъ ужъ никакой охоты, говорить’ {Письма И. С. Аксакова т. І, стр. 350.}. Нервическое состояніе, въ которомъ находилась въ это время Смирнова не вызывало въ Иван Сергевич никакой жалости, потому что онъ уже убдился въ томъ, что ‘нервы лгутъ’. Чрезвычайно картинно изобразилъ Иванъ Сергевичъ Смирнову, сравнивъ ее съ мняльной лавкой: ‘Александра Осиповна, пишетъ онъ отцу, производитъ на меня то же впечатлніе, какое производитъ альбомъ съ дорогими картинами, который вы уже разъ двадцать пересмотрли, и какъ только вы его опять хотите развернуть, съ перваго листа нагоняетъ на васъ звоту. Или еще лучше, такое впечатлніе, которое производитъ мняльная лавка, набитая всякими драгоцнностями и всякою дрянью, гд все разставлено по мстамъ, гд вы были много разъ и знаете все почти наизусть. Вдругъ приходитъ охота посмотрть вновь лавку, приходишь: опять все знакомое, все также лежитъ на одномъ мст, золото также безплодно и бездйственно, дрянь также тутъ, начнешь смотрть по порядку, но находитъ скука и, не докончивъ, съ тоской и досадой на потерянное время выходишь изъ лавки’ {Письма И. С. Аксакова т. I, стр. 355.}. На это письмо Сергй Тимофеевичъ отвчалъ сыну: ‘Сравненія твои очень хороши, но тмъ не мене твое отвращеніе отъ посщеній Александры Осиповны иметъ въ своемъ, основаніи недовольство самимъ собою. Хоть изъ приличія, если нтъ сожалнія, ты долженъ бывать у нея чаще. Впрочемъ поступай, какъ самъ знаешь’ {Тамъ-же, т. I, стр. 355.}. Вина Ивана Сергевича состояла лишь въ томъ, что онъ искренно увлекался Александрой Осиповной. Желая возвысить ее до своего идеала, онъ много прикладывалъ старанія, но ровно ничего изъ изъ этого не вышло, да и не способна она была на нравственное обновленіе, которое ей проповдывалъ Аксаковъ. Онъ отвчалъ отцу: ‘Объ Александр Осиповн нечего распространяться въ письмахъ. Къ Александр Осиповн я не зжу, потому что не люблю оставаться въ такомъ фальшивомъ положеніи и я гораздо спокойне духомъ съ тхъ поръ, какъ не бываю у нея. Она впрочемъ говорила многимъ, что не понимаетъ, почему я ее оставилъ. Гоголя и Самарина довольно съ нея, слдовательно мое пренебреженіе ничего не значитъ, а мн гораздо удобне не бывать у нея’ {Письма И. С. Аксакона т. I, стр. 378.}. При всемъ томъ Иванъ Сергевичъ вполн сознавалъ и хорошія стороны Смирновой, и когда однажды братъ его Константинъ Сергевичъ позволилъ себ рзко выразиться въ письм объ Александр Осиповн, то Иванъ Сергевичъ писалъ ему: ‘Ради Бога, Константинъ, умрь твои выраженія объ Александр Осиповн. Я не хочу, чтобы вообразили въ этомъ случа меня за одно съ тобою. Я никогда не позволю себ этихъ выраженій открыто и не перестану цнить хорошихъ сторонъ этой женщины. Мн больше жаль ее, но въ душ у меня нтъ нисколько ни злобы, ни ненависти и даже негодованіе затихло. Это впрочемъ оттого, что я уже мсяца два, какъ ее не видлъ’ {Письма И. С. Аксакова т. I, стр. 393.}. (Смирнова узжала на богомолье въ Воронежъ). Въ дальнйшихъ письмахъ своихъ къ отцу Иванъ Сергевичъ совсмъ почти не упоминаетъ о Смирновой и на вопросъ отца, почему онъ о ней ничего не пишетъ, отвчалъ ему: ‘Вс мн такъ приглядлись, что мой внутренній міръ не соприкасается вовсе съ ними. По той-же причин не писалъ я ничего объ Александр Осиповн. Такъ мало она меня занимаетъ, что, право, говорю вамъ, и въ голову не приходитъ мн объ ней никогда дома, Когда я бываю у ней, то я говорю, спорю, нахожусь съ ней въ совершенно простыхъ отношеніяхъ, никогда не вспоминая прежняго, не касаясь этихъ вопросовъ. Она уже не прежняя для меня Александра Осиповна. Она вдругъ постарла для меня десятью годами, я вижу въ ней умную, занимательную женщину, беременную вдобавокъ, мать дтей довольно взрослыхъ, женщину, которой ошибки и заблужденія неспособны боле возбудить во мн никакого негодованія, вниманіемъ и мнніемъ которой я не дорожу, и потому-то мн теперь съ нею такъ свободно и ловко’ {Письма И. С. Аксакова т. I стр. 415.}.

Изъ всего предъидущаго ясно рисуется личность Александры Осиповны Смирновой, далеко не столь симпатичная, какою изобразилъ ее г-нъ Шенрокъ въ стать своей: ‘Гоголь и Смирнова’ (‘Русская Старина’ 1888 г. No 4). Богато одаренная природой, но поверхностная, неспособная къ глубокой и прочной привязанности, могущей стать основой ея духовной жизни, Смирнова могла лишь отрицательно вліять, какъ мы увидимъ, на творческую дятельность Гоголя, вотъ почему мы такъ долго остановились на характеристик Александры Осиповны.

Перейдемъ теперь къ дружб ея съ Гоголемъ. До сихъ поръ не выясненъ въ точности годъ знакомства Александры Осиповны съ Гоголемъ, котораго она всегда считала однимъ изъ самыхъ давнихъ своихъ знакомыхъ. Г-нъ Шенрокъ по многимъ соображеніямъ предполагаетъ, что Гоголь познакомился съ Александрой Осиповной въ 1831 году. Такое предположеніе его не кажется основательнымъ, въ виду того, что дочь Александры Осиповны, Ольга Николаевна Смирнова, относитъ знакомство ея матери съ Гоголемъ къ 1829 году. Она ссылается въ данномъ случа на дневникъ Александры Осиповны, къ сожалнію не вышедшій еще въ свтъ. Въ дневник разсказъ о знакомств съ Гоголемъ записанъ вмст съ замтками о путешествіи Пушкина въ Арзерумъ, о войн 1829 года, о смерти Грибодова, дале слдуетъ о знакомств съ Гоголемъ, о чтеніи у нея Басаврюка или вечера наканун Ивана Купала {‘Русская Старина’ 1888 г. No 4, стр. 44.}. Повсть Ивана Купала появилась, какъ извстно, въ первый разъ въ печати въ феврал 1830 года. Читана она была Смирновой въ рукописи, слдовательно, ране февраля 1830 года.

Очевидно, читалъ ее Гоголь въ конц 1829 года, когда онъ только что приготовлялъ ее къ печати. Гоголь, какъ видно изъ того же дневника, обратилъ на себя вниманіе Александры Осиповны не литературною извстностью, такъ какъ онъ только еще выступалъ на это поприще, а малороссійскимъ происхожденіемъ {Смирнова провела дтство въ Малороссіи, которую очень любила.}, какъ самъ онъ потомъ разсказывалъ: ‘я давалъ урокъ одной барышн (Балабиной), прескучный урокъ, бдная ученица моя-звала. Въ это самое время вошла къ намъ Александра Осиповна съ сестрой ученицы, замтила меня и тотчасъ узнала хохла’ {Тамъ-же. ‘Русская старина’, 1888 г. No 4, стр. 47.}.

Можно себ представить, какое впечатлніе произвела Александра Осиповна на застнчиваго, только что пріхавшаго изъ провинціи юношу, тогда совсмъ еще неизвстнаго. По свойственной ей привычк она обошлась съ нимъ ласково и развязно. Въ томъ же самомъ году было написано Гоголемъ письмо къ матери о любви его къ знатной дам. Судя по эпитетамъ, заключавшимся въ письм и выражавшимъ характерныя черты Смирновой, тогда еще Россетъ, можно съ увренностью сказать, что его любовь, о которой онъ писалъ, относилась къ Александр Осиповн: ‘Теперь собираюсь съ силами писать къ вамъ, не могу понять, отчего перо дрожитъ въ рук моей, а мысли тучами налетаютъ одна на другую и непонятная сила нудитъ и вмст отталкиваетъ излиться передъ вами и открыть всю глубину истерзанной души. Какое ужасное наказаніе! Ядовите и жестче для меня ничего не было въ мір. Я не могу, я не въ силахъ написать… Маменька, дражайшая маменька, я знаю, вы одинъ истинный другъ мн. Поврите ли и теперь, когда мысли мои уже не тмъ заняты, и теперь при напоминаніи невыразимая тоска врзывается въ сердце. Однимъ вамъ только могу сказать… Вы знаете, что я былъ одаренъ твердостію, даже рдкою въ молодомъ человк… Кто бы могъ ожидать подобной слабости? Но я видлъ ее… нтъ не назову ее… она слишкомъ высока для всякаго не только для меня. Я бы назвалъ ее ангеломъ, но это впрочемъ некстати для нея. Это божество, но облеченное въ человческія страсти. (Жуковскій называлъ Смирнову небеснымъ дьяволенкомъ). Лицо, котораго поразительное блистаніе въ одно мгновеніе печатлется въ сердц, глаза быстро пронзающіе душу, но ихъ сіянія жгучаго, проходящаго на сквозь всего, не вынесетъ ни одинъ человкъ. (Почти такими же словами воспвали глаза Смирновой Хомяковъ, князь Вяземскій и другіе поэты). О, если бы вы посмотрли на меня тогда… Правда я умлъ скрывать себя отъ всхъ, но скрылъ ли отъ себя? Адская тоска съ невозможными муками кипла въ груди моей. О какое жестокое состояніе! Мн кажется, если гршнику уготованъ адъ, то онъ не такъ мучителенъ. Нтъ, это не любовь… я по крайней мр не слыхалъ подобной любви. Въ порыв бшенства и ужаснйшихъ душевныхъ терзаній, я жаждалъ киплъ упиться однимъ только взглядомъ, только одного взгляда алкалъ я… Взглянуть на нее еще разъ — вотъ бывало одно, единственное желаніе, возраставшее сильне и сильне съ невыразимою дкостью тоски. Съ ужасомъ осмотрлся я и разглядлъ свое ужасное состояніе. Все совершенно въ мір было для меня тогда чуждо, жизнь и смерть равно несносны, и душа не могла дать отчета въ своихъ явленіяхъ. Я увидлъ, что мн нужно бжать отъ самого себя, если я хотлъ сохранить жизнь, водворить хотя тнь покоя въ истерзанную душу. Въ умиленіи я призналъ невидимую десницу, пекущуюся, о мн, и благословилъ такъ давно назначаемый путь мн. (Гоголь ухалъ за-границу). Нтъ, это существо, которое Онъ послалъ лишить меня покоя, разстроить шатко созданный міръ мой, не была женщина. Если бы она была женщина, она бы всею силою своихъ очарованій не могла произвесть такихъ ужасныхъ, невыразимыхъ впечатлній. Это было божество, Имъ созданное, часть Его же самого. Но ради Бога, не спрашивайте ея имени. Она слишкомъ высока, высока! Не огорчайтесь, добрая маменька! Этотъ переломъ для меня необходимъ. Мн нужно передлать себя, переродиться, оживиться новою жизнью, разцвсть силою души въ вчномъ труд и дятельности, и если я не могу быть счастливъ (нтъ, я никогда не буду счастливъ для себя: это божественное существо вырвало покой изъ груди моей и удалилось отъ меня) {Слишкомъ рано, какъ мы видимъ, начала развиваться въ Гогол жажда самосовершенствованія, не оставлявшая его всю жизнь и перешедшая потомъ въ мучительное недовольство собою. Мы видимъ, что съ этихъ поръ уже Гоголь сгораетъ желаніемъ принести людямъ пользу.} по крайней мр всю жизнь посвящу для счастія и блага себ подобныхъ’ {Письма Гоголя, т. V, стр. 84—86.}.

По возвращеніи изъ-за-границы Гоголь энергично принялся за дло, онъ работалъ очень много, потому что къ маю 1831 года у него было готово нсколько повстей, составившихъ первый томъ ‘Вечеровъ на хутор’. Въ томъ же году вышла Александра Осиповна Россетъ замужъ за Смирнова, человка очень богатаго, но мало развитого. Пушкинъ называлъ его въ письм къ, своей жен красноглазымъ кроликомъ. (Сочин. Пушкина, изд. литерат. фонда, т. VII).

Трудно сказать, какъ отозвалось это на Гогол. Вроятне всего, что онъ окончательно примирился съ тмъ, что не для него создана Александра Осиповна. Въ значительной степени могла отвлечь его отъ личнаго чувства та слава, которую онъ сразу пріобрлъ съ выходомъ въ свтъ ‘Вечеровъ на хутор’ въ 1831 г. Скрытный Гоголь такъ умлъ затаить въ себ чувство, что современники долго не догадывались. Не написалъ бы онъ вроятно и матери вышеприведеннаго письма, если бы не принудили къ тому особенныя обстоятельства (растрата денегъ на заграничную поздку). Только впослдствіи догадалась Александра Осиповна и свои догадки сообщила Аксакову въ откровенной съ нимъ бесд. Иванъ Сергевичъ писалъ по этому поводу отцу въ 1845 году: ‘Гоголь просто былъ ослпленъ и какъ ни пошло слово неравнодушенъ къ Смирновой, и она ему разъ это сама сказала и онъ сего очень испугался и благодарилъ, что она его предувдомила и пр. Ну да объ этомъ подробне въ другое время, а можетъ быть при свиданіи’ {Письма И. С. Аксакова, т. I, стр. 304.}. Гордая застнчивость не позволяла ему сознаться въ своемъ чувств даже передъ Александрой Осиповной. Мы не имемъ поэтому никакихъ извстій о первомъ період ея знакомства съ Гоголемъ. Мы знаемъ только, что на литературныхъ вечерахъ, которые устраивала у себя Смирнова, будучи еще фрейлиной, въ числ выдающихся литературныхъ дятелей бывалъ у нея и Гоголь. Въ декабр 1835 г. князь Вяземскій писалъ Смирновой: ‘Mais je crains pour vous Berlin — ce Petersbourg en miniature’ {‘Русскій Архивъ’, 1888 г., No 7, стр. 293.}. Изъ этого слдуетъ заключить, что въ этомъ именно году Смирнова должна была перехать въ Берлинъ, гд мужъ ея имлъ службу въ посольств. Осенью 1836 года узжаетъ и Гоголь за границу, гд онъ очень часто видится съ Смирновой и здсь дружба у нихъ наиболе всего развилась и укрпилась. По разсказамъ Кулиша видно, что въ 1837 году оба они проводили зиму въ Париж. Смирнова, обходилась съ Гоголемъ, какъ съ коротко знакомымъ человкомъ. Въ этотъ періодъ они вовсе не касались религіозныхъ вопросовъ, о которыхъ такъ любили говорить впослдствіи. Разговоры у нихъ по большей части шли о Малороссіи, о высокомъ камыш, о галушкахъ, о вареникахъ. Она пла ему извстную псню: ‘Ой не ходы, Грыцю на вечерныцю!’. Гоголь разсказывалъ ей анекдоты о комфортахъ въ Испаніи, гд на замчаніе, что котлетка совсмъ холодная, слуга бралъ ее въ руку, хладнокровно щупалъ и утверждалъ, что она достаточно тепла. Александра Осиповна усумнилась, былъ ли Гоголь въ Пспаніи, такъ какъ онъ до сихъ поръ никогда не разсказывалъ объ этой стран. Гоголь на это отвчалъ ей: ‘на что же все разсказывать и занимать собою публику. Вы привыкли, чтобы вамъ человкъ съ перваго разу все выхлесталъ, что знаетъ и чего не знаетъ, даже и то, что у него на душ’. Александра Осиповна осталась при своемъ мнніи, что Гоголь въ Испаніи не былъ. Съ этого времени у нихъ образовалась шутка: ‘это было тогда, когда вы были въ Испаніи’, говорила Смирнова. И самъ Гоголь говорилъ: ‘это было тогда, когда я былъ въ Испаніи’ {Записки о жизни Гоголя, т. I, стр. 207.}. Все это чрезвычайно живо рисуетъ ихъ дружеское, простое отношеніе другъ къ другу, изъ чего нетрудно заключить, что до 1837 года они должны были очень часто видться. Изъ Парижа Александра Осиповна перехала на лто въ Баденъ, куда послдовалъ за ней и Гоголь. Кулишъ разсказываетъ, что изъ русскихъ, кром Андрея Карамзина, никто не зналъ Гоголя, а одинъ господинъ изъ высшаго круга даже упрекалъ Смирнову, что она гуляетъ съ mauvais genre. Часто Гоголь бывалъ такъ задумчивъ, что его звали и не могли дозваться. Если же это удавалось, то онъ отказывался гулять вмст, приводя самыя странныя причины {Записки о жизни Гоголя, т. 1, стр. 209.}. Очень можетъ быть потому отказывался Гоголь гулять, что на него могло непріятно дйствовать кокетство Смирновой съ Андреемъ Карамзинымъ, по поводу котораго князь Вяземскій писалъ ей въ 1837 году: ‘N’aves vous pas conscience de vous tre empar de ce pauvre Andr comme vous l’avez fait? Voici, dailleurs, ce que quelqu’un m’crit en me parlant d’Andr: il s’est en ce moment tous namour de la spirituelle m-me Smirnow’ {‘Русскій Архивъ’, 1888 г. No 7, стр. 300.}. Задумчивость же Гоголя и сосредоточенность въ самомъ себ происходила очевидно отъ религіознаго настроенія, которое было въ немъ сильно развито еще съ дтства. Поддерживалось оно той неудовлетворенностью Гоголя въ его чувств, которое онъ питалъ къ Александр Осиповн еще съ 1829 года. Въ своихъ воспоминаніяхъ о Гогол графъ Сологубъ говоритъ: ‘Гоголь страдалъ долго, страдалъ душевно отъ своей неловкости, отъ мнимаго безобразія, отъ своей застнчивости, отъ безнадежной любви. Онъ углублялся въ самого себя, искалъ въ религіи спокойствія и не всегда находилъ’ {‘Историческій Встникъ’, 1886 г., No 5, стр. 322.}.

И дйствительно мы видимъ, что Гоголь испытываетъ иногда такое тяжелое нравственное состояніе, что ‘повситься или утопиться казалось ему похожимъ на какое-то лекарство или облегченіе’ {Письма Гоголя, изд. Кулиша, т. VI, стр. 256.}. Если главная причина его душевнаго страданія зависла отъ страстнаго исканія идеала, то отчасти несомннно зависла она также отъ неудачной личной жизни, въ которой такую большую роль играла Смирнова. Не даромъ проникли въ Москву слухи о страстной любви Гоголя къ Смирновой. Въ глазахъ Шереметевой, сильно преданной Гоголю, Смирнова приняла грозный призракъ коварной Цирцеи, отъ чаръ которой не могъ устоять и благоразумный Николай Васильевичъ.

Съ этихъ поръ Гоголь постоянно здитъ слдомъ за Смирновой изъ одного города въ другой. Такъ въ 1841 году Смирнова проводила зиму въ Петербург. Въ этомъ же году пріхалъ изъ-за границы Гоголь и явился къ Смирновой, жившей въ собственномъ дом на Мойк. Судя по письму, писанному вскор по возвращеніи Гоголя за-границу, видно, что между ними существовали вполн дружескія, интимныя отношенія. ‘Я вамъ пишу и это потребность души’, такъ начинаетъ свое письмо къ ней Гоголь. ‘Послдніе дни пребыванія моего въ Петербург, при разставаніи съ вами, я. замтилъ, что душа ваша сильне развилась и глубже чувствуетъ, чмъ когда-либо прежде, и потому вы теперь не имете никакого права не быть со мною вполн откровенной и не передавать мн все. Вспомните, что вы пишите вашему искреннему другу {Записки о жизни Гоголя, т. 1, стр. 325.}’. Осенью въ 1842 году Александра Осиповна похала въ Италію и остановилась во Флоренціи: ‘Правда-ли, что вы точно во Флоренціи’, пишетъ ей Гоголь въ томъ же году, ‘я хотлъ было хать тотчасъ, но меня удержалъ больной Языковъ, бывшій на моихъ рукахъ, а главное я боялся разъхаться съ вами, не зная наврное вашего маршрута. Увдомьте меня двумя строками и какъ можно скоре, долго-ли вы пробудете во Флоренціи и куда потомъ, и куда весной, и куда лтомъ. Все это мн нужно знать. Видть васъ у меня душевная потребность. Любящій безъ памяти вашу душу,— подписывается Гоголь {Письма Гоголя, т. V, стр. 503.}. Вслдъ за этимъ письмомъ Смирнова получаетъ другое, гд Гоголь жалуется, что у него непріятныя извстія относительно изданія его сочиненій: ‘это набросило на меня тнь и сдлало меня гадкимъ, а до того я былъ просвтленъ душею отъ одной мысли васъ видть. Ради Бога скажите, зачмъ вы не въ Рим, а во Флоренціи. Упросите себя ускорить пріздъ свой. Увидите, какъ этимъ самихъ себя обяжете (ясный намекъ на религіозные разговоры). А обо мн не говорю: вы должны сами чувствовать, что это будетъ свтлый праздникъ для души моей’ {Письма Гоголя, т. V, стр. 507.}. Желаніе Гоголя было исполнено. Въ января 1843 года-Смирнова была въ Рим, гд все было для нея приготовлено. ‘На лстницу выбжалъ Гоголь, разсказываетъ Кулишъ въ своихъ запискахъ, съ протянутыми руками, съ лицомъ сіяющимъ радостью. Все готово, сказалъ онъ! Гоголь сопровождалъ Смирнову во всхъ ея прогулкахъ и хвастался Римомъ такъ, какъ будто это было его открытіе’ {Записки о жизни Гоголя, т. II, стр. 2.}. Слдующее лто Смирнова собралась провести въ Баден, куда похалъ ей на встрчу Гоголь. Не заставъ ее тамъ, онъ ей писалъ: ‘каша безъ масла гораздо вкусне, нежели Баденъ безъ васъ. Кашу безъ масла все-таки можно какъ-нибудь сть, хоть на голодные зубы, но Баденъ безъ васъ просто не идетъ въ горло. Жду васъ съ нетерпніемъ въ субботу, какъ мн объявили у васъ въ дом (семья Смирновой уже была въ Баден), и ршился претерпвать баденское одиночество’ {Письма Гоголя, т. VI, стр. 88.}.

Въ Баден Гоголь каждый разъ посл обда читалъ Смирновой Иліаду, но она настроенная піетически, отклоняла это чтеніе. Въ шуточномъ письм къ Жуковскому Гоголь жалуется, что Александра Осиповна и на Иліаду топаетъ ногами {Записки о жизни Гоголя, Кулиша т. II, стр. 4.}. Когда зимою того-же года они жили въ Ницц, то вмсто Иліады Гоголь читалъ Смирновой святыхъ отцовъ церкви.

Въ то время на Смирнову очень часто находила безотчетная тоска и Гоголь, чтобы избавить ее отъ этого непріятнаго чувства, собственноручно написалъ ей 14 псалмовъ и заставлялъ ее учить ихъ наизусть. Посл обда Гоголь спрашивалъ у Смирновой урокъ, какъ спрашиваютъ у дтей и лишь только она хоть немного запиналась на слов, онъ говорилъ: ‘Не твердо!’ и отсрочивалъ урокъ до другого дня {Записки о жизни Гоголя, т. II, стр. 6.}. Смирнова очень часто прибгала къ псалмамъ, о которыхъ писала Гоголю въ томъ-же году: ‘Начала читать евангеліе, посланія, иногда псалмы твержу. На дняхъ возвратилось это скверное состояніе ума, противъ котораго вы мн предписали псалмы’ {‘Русская Старина’ 1888 г., No 7, стр. 61.}. Піетическое настроеніе Смирновой объясняется очень просто. Получивъ черезъ-чуръ много наслажденія въ молодости, она уже пресытилась жизнью и, какъ это всегда бываетъ, стала томиться и хандрить. Легкій успхъ, съ какимъ удавалось ей побждать каждаго, кто сколько-нибудь казался ей интереснымъ, пересталъ развлекать ее. Отъ недостатка глубины душевной, Смирнова чувствовала пустоту, которую естественно, она должна была чмъ-нибудь заполнить, и она ударилась въ ханжество: Этому способствовало еще и то обстоятельство, что она не находила радости въ семейной жизни, какъ мы увидимъ дале. Типичными являются письма Смирновой къ Гоголю, изъ которыхъ видно, что формальная сторона религіи наиболе всего занимала, ее. ‘На дняхъ разсказывали мн престранную исторію, пишетъ Смирнова въ 1844 году. Исторія разошлась по всему городу, разумется не въ высшемъ круг. О сей исторіи надобно-бы поговорить съ Наумовымъ (духовникъ Смирновой и законоучитель ея дтей), но онъ меня забылъ совсмъ, не смотря на мою сильную просьбу навщать меня. Вотъ какъ хладнокровны наши попы. А мн онъ очень нуженъ. Исторія вотъ въ чемъ: говорятъ, что архіерей воронежскій былъ въ Іерусалим и слышалъ тамъ съ прочими, бывшими въ церкви, голосъ съ неба.

Странно, что никакая газета объ этомъ не говорила и странно, что это здсь ходитъ, какъ преданіе. Межъ тмъ по рукамъ ходитъ и молитва, сочиненная будто-бы архіеремъ воронежскимъ’. Она при этомъ посылаетъ молитву съ примчаніемъ: ‘Имющій сію молитву долженъ передать девяти человкамъ, но буде сіе не исполнитъ, тотъ будетъ подверженъ бдствіямъ’ {‘Русская Старина’ 1888 г., No 10, стр. 129.}. Въ дальнйшихъ письмахъ Смирнова подробно излагаетъ, какъ она проводитъ время. Заботясь особенно о томъ, чтобы въ воскресный день оградить себя отъ лишнихъ разговоровъ, она отъ обдни возвращается домой, никуда въ этотъ день не здитъ, никого не принимаетъ, а посвящаетъ все утро на чтеніе евангелія и апостоловъ, потомъ на размышленіе и наконецъ на чтеніе книги полезной, ‘выключая, разумется, совсмъ романы въ этотъ день’. ‘Сегодня, пишетъ она Гоголю, прошло утро прекрасно. Я была у обдни, читала дтямъ евангеліе, заставляла перечесть ‘Врую’, ‘Отче нашъ’ и нкоторыя маленькія эктиньи наизусть, поспала съ часъ и читала посланіе ефесеямъ апостола Павла, къ коринянамъ о любви. Евангеліе отъ Іоанна’ {‘Русская Старина’ 1888 г., No 10, стр. 135.}. За то въ другіе не праздничные дни голова у нея идетъ кругомъ отъ визитовъ, покупокъ, пріемовъ и другихъ развлеченій. Сильно сокрушается она тогда, что не успваетъ въ такіе дни перечитать утреннихъ молитвъ, что нисколько не мшаетъ ей пировать на вечер у Растопчиной, гд было театральное представленіе съ итальянцами, а на другой день устраивать у себя большой създъ, который оканчивается весьма веселымъ ужиномъ. ‘А признаться-ли вамъ въ Своихъ грхахъ, пишетъ она въ 1844 году Гоголю, я совсмъ не молюсь, кром воскресенья. Я съ лнцой, по утру проснусь поздно, и тотчасъ начинается житейская суета и дти являются. Не мене того, я часто твержу: едино же есть на потребу!’ {‘Русская Старина’ 1888 г., No 10, стр. 138.}. На сколько мало Смирнова была проникнута духомъ божественнаго описанія, можно судить по тому, какое она имла воззрніе на крпостное право. Иванъ Сергевичъ Аксаковъ разсказываетъ, что прочитавъ текстъ изъ евангелія: ‘рабы, повинуйтесь своимъ господамъ’, Смирнова обрадовалась и успокоилась. Съ трудомъ доказалъ ей Аксаковъ, что напрасно она веселится возможности удержать выгодное для нея крпостное состояніе, что если вообще предписано покорно сносить голодъ и всякую бду, такъ еще не значитъ, что можно не давать сть. ‘Вотъ какіе это люди. Опасно умничаніе въ дл душевномъ. А какой человкъ, смягченный теплотою христіанскаго ученія, не почувствуетъ желанія воздать должное и во вншнемъ быту братьямъ о Господ. Тутъ надо только слушаться сердца. Свидтель Богъ, что у меня не будетъ крпостныхъ!’ {Письма И. С. Аксакова, т. II, стр. 73.}. Въ другомъ письм своемъ къ отцу Иванъ Сергевичъ Аксаковъ чрезвычайно живо рисуетъ ея формальное отношеніе къ религіи: ‘Смирнова, пишетъ онъ въ 1846 году, сдлалась добра, весела и не скучаетъ, ухватилась за вншность христіанства и очень самодовольно опирается на нее совершенно по женски, здитъ на Калужку (монастырь), заставила людей сть постное, читаетъ Инокентія. На всякое слово сейчасъ отвчаетъ евангеліемъ, Богомъ, врой или какимъ-нибудь нравоученіемъ. Я едва высидлъ полчаса, она, окруженная только священными книгами, говорила такія грубыя и неделикатныя вещи про нкоторыхъ моихъ знакомыхъ, что я едва могъ удержаться, но смолчалъ и сказалъ только, что во мн больше кротости, чмъ въ ней {Письма И. С. Аксакова, т. I, стр. 383.}. Піетизмъ Смирновой сильно поддерживался кружкомъ русскихъ аристократовъ за-границей, проникнутыхъ іезуитскими идеями. Смирнова очень была дружна съ Зинаидой Волконской, перешедшей въ католичество, бывала у князя Гагарина и князя Мещерскаго, ревностныхъ католиковъ. Луиза Карловна графиня Вельегорская, съ которой Смирнова поселилась въ Ницц, была также ревностная католичка. Находясь подъ сильнымъ вліяніемъ этого кружка, Смирнова, благодаря Гоголю, не перешла въ католичество, въ которое переманивалъ ее Родольфъ Местръ. По поводу послдняго писала она Гоголю въ 1844 году: ‘Его красота неземная поразила меня. Лицо его прекрасно, въ глазахъ дтская невинность, въ обхожденіи простота вовсе не іезуитская. Съ воскресенія начинаю здить два раза въ недлю въ церковь, а въ часъ къ Равиньяну, какъ разъ отъ нашей обдни въ Notre Dame’ {‘Русская Старина’, 1888 г. No 6, стр. 600.}. На это письмо отвчалъ ей Гоголь: ‘Не забывайте среди Равиньяновъ и всякихъ новыхъ проповдываній старыхъ или справедливе сказать вчныхъ проповдываній {Письма Гоголя, т. VI, стр. 57.}. Въ это общество ревностныхъ католиковъ ввела Смирнова Гоголя, чмъ оказала ему весьма плохую услугу. Находясь съ ними въ постоянномъ общеніи, защищая передъ ними православіе, Гоголь все боле и боле погружался въ религіозный мистицизмъ, отклоняясь отъ своего настоящаго призванія. Въ этомъ особенно поддерживала его Смирнова, которая настаивала на томъ, чтобы Гоголь работалъ въ религіозномъ направленіи: ‘Смотрите, не скройте своего таланта, т. е. того настоящаго, вамъ Богомъ даннаго не даромъ. Не оставьте намъ только первые плоды незрлые или выходки сатирическаго огорченнаго ума’ {‘Русская Старина’ 1888 г., No 4, стр. 56.}. Потерявъ вкусъ къ великимъ произведеніямъ искусства, она писала дале: ‘Ваши грхи уже тмъ наказаны, что васъ препорядочно ругаютъ и что вы сами чувствуете, сколько мерзостей вы перомъ написали’ {‘Русская Старина’ 1888 г., No 6, стр. 141.}. На эти письма Гоголь отвчалъ ей въ 1845 году: ‘Вы коснулись Мертвыхъ душъ и просите меня не сердиться на правду, говоря, что исполнились сожалніемъ къ тому, надъ чмъ прежде смялись. Другъ мой, я не люблю моихъ сочиненій, досел бывшихъ и напечатанныхъ, и особенно ‘Мертвыхъ душъ’. Но вы будете несправедливы, когда будете осуждать за нихъ автора, принимая за каррикатуру насмшку надъ губерніями, также, какъ были прежде несправедливы, хваливши’ {Письма Гоголя изд. Кулиша, т. VI, стр. 204.}. Результатомъ всего этого было изданіе ‘Переписки съ друзьями’, вышедшей въ свтъ года два спустя посл пребыванія Гоголя въ Ницц. Сергй Тимофеевичъ Аксаковъ, прочитавъ изъ переписки съ друзьями ‘о значеніи женщины въ свт’, писалъ Ивану Сергевичу: ‘Боже мой, до какой степени оно противно духу христіанскому — это письмо не только католическое, но языческое’ {Письма И. С. Аксакова, т. I, стр. 409.}. То вліяніе Смирновой, которое чувствовалъ на себ Гоголь, чрезвычайно картинно выразилъ онъ въ слдующихъ словахъ, къ ней обращенныхъ: ‘Вы думаете, что никакого вліянія на общество имть не можете, я думаю напротивъ. Вліяніе женщины можетъ быть очень велико, именно теперь, въ ныншнемъ порядк или безпорядк общества, въ которомъ съ одной стороны представляется утомленная образованность гражданская, а съ другой — какое-то охлажденіе душевное, какая-то нравственная усталость, требующая оживотворенія. Чтобы произвести это оживотвореніе, необходимо содйствіе женщины. Эта истина въ вид какого-то темнаго предчувствія пронеслась вдругъ по всмъ угламъ міра и все чего-то теперь ждетъ отъ женщины. Красота женщины еще тайна. Богъ не даромъ повеллъ инымъ изъ женщинъ быть красавицами, не даромъ опредлно, чтобы всхъ равно поражала красота, даже и такихъ, которые ко всему безчувственны и ни къ чему не способны. Если уже одинъ безсмысленный капризъ красавицы бывалъ причиною переворотовъ всемірныхъ и заставлялъ длать глупости наиумнйшихъ людей, что же было бы тогда, если бы этотъ капризъ былъ осмысленъ и направленъ къ добру? Сколико бы добра тогда могла произвести красавица сравнительно съ другими женщинами! Стало быть это оружіе сильное!’ {Полное собраніе сочиненій Гоголя, т. IV, стр. 569.}.

Время, проведенное въ Ницц, оба они считали лучшимъ, счастливйшимъ временемъ своей жизни. Письма этого періода чрезвычайно нжны, искренни, какъ со стороны Гоголя, такъ и со стороны Смирновой, которая писала ему въ 1884 году: ‘Мн скучно и грустно! Скучно оттого, что нтъ ни одной души, съ которой бы я могла вслухъ думать и чувствовать, какъ съ вами, скучно потому, что я привыкла имть при себ Николая Васильевича, а что здсь нтъ такого человка, да врядъ-ли и въ жизни найдешь другого Николая Васильевича. Всего хуже, что у меня душа обливается какимъ-то равнодушіемъ и холодомъ, тогда какъ до сихъ поръ она была облита какою-то теплотою отъ васъ и вашей дружбы. Пожалуйста пишите мн. Мн нужны ваши письма. Или по крайней мр растолкуйте мн, почему вы перестали мн писать. Неужели я васъ огорчила? Или уже не больны-ли вы? Или васъ заняли Мертвыя души?’ {‘Русская Старина’ 1888 г., No 10, стр. 140.}. Когда же Смирнова узнала, что причина молчанія была серьезная болзнь Гоголя, она писала Вельегорской: ‘Quelquefois quand, je pense lui j’ai des angoisses vritables: je me fais des reproches d’tre ici, tandis qu’il est tout seul. J’aurais du aller le rejoindre, aller le soigner’ {‘Русская Старина’ 1888 г., No 4, стр. 53.}. На это письмо, которое Вельегорская показала Гоголю, онъ отвчалъ Смирновой: ‘Вельегорская мн писала, что вы тосковали, что не со мною, и что не можете ухаживать за моею болзнью. Благодарю васъ отъ всей глубины любящей васъ души. Обнимаю васъ всею мыслью и всею душою’ {Сочиненія Гоголя, т. VI, стр. 217.}.

Теплотою и сердечностью дышатъ вообще вс письма Гоголя къ Смирновой, въ нихъ видна глубоко-любящая душа его: ‘Другъ мой добрый и прекрасный, писалъ онъ въ 1845 году, ваше письмо отъ 12 мая получено. Что его читали не глаза мои, а читало сердце, о томъ нечего и говорить, что всякое изъ страданій вашихъ почувствовано самой глубиной того-же сердца, о томъ также нечего говорить’ {Сочиненія Гоголя, изд. Кулиша, т. VI, стр. 188.}. Въ томъ же году писалъ онъ ей опять: ‘Другъ мой и душа моя не грустите. Одинъ только годъ и я буду съ вами, и вы не будете чувствовать тоски одиночества, когда вамъ будетъ тяжело или трудно, я перелечу всякія пространства и явлюсь и вы будете утшены. Мн не трудно будетъ никогда пріхать къ вамъ, несмотря даже на всякое состояніе моего здоровья, но этотъ годъ надобно перетерпть и сдлать то, что мн слдуетъ и безъ чего я не могу быть полезнымъ никому вполн’ {Письма Гоголя, т. VI, стр. 186.}. Сильно затосковалъ Гоголь безъ писемъ Смирновой, когда она, увлекаясь бесдой съ Аксаковымъ, стала рдко писать Гоголю: ‘Наконецъ отъ васъ письмо изъ Калуги, писалъ онъ въ 1846 году. Какъ долго я и ждалъ его! Какъ соскучился безъ вашихъ писемъ! Какъ мн нужны ваши письма!’ {Тамъ-же, т. VI, стр. 230.}. Но Смирнова совсмъ не была способна платить Гоголю такою-же дружбой, Ея неглубокія отношенія къ нему черезвычайно характерно рисуются въ словахъ, наивно высказанныхъ ея маленькою дочерью, когда они только что пріхали въ Калугу: ‘Quelle ville mon Dieu! maman est malade, parcequ’elle n’а personne pour causer avec elle, je sais qu’ Nice elle avait toujours Gogol pour la distraire quand elle tait nerveuse’ {‘Русская Старина’ 1884 г. No 4, стр. 65.}. Имя въ данномъ случа такое же развлеченіе въ бесд съ Аксаковымъ, Смирнова въ это время почти перестаетъ писать Гоголю. ‘Что-жъ вы, другъ мой, моя наидобрйшая Александра Осиповна, что вы замолкнули, писалъ ей Гоголь 8 октября. 1846 года. Или вы находитесь не въ такомъ дух, чтобы писать ко мн. Хоть два словечка о состояніи своемъ душевномъ, чтобы я зналъ, о чемъ для васъ помолиться. Если же вамъ точно будетъ невыносимо въ Калуг или гд-либо, то это знакъ, что у васъ болитъ душа и тогда нужно другое лекарство. Благословясь, позжайте съ Богомъ со мною въ Іерусалимъ’ {Письма Гоголя, изд. Кулиша, т. VI, стр. 268.}. Не получивъ на это письмо отвта, онъ писалъ ей опять 15 октября того-же года: ‘Другъ мой, мн скучно безъ вашихъ писемъ! Зачмъ вы замолчали?’ {Тамъ же, т. VI, стр. 269.}. Изъ слдующаго его письма отъ 8 ноября того-же года, видно, что Гоголь даже обидлся на ея упорное молчаніе: ‘Письмо мое безъ означенія мсяца, числа и мста, откуда писано, вроятно получили. Не прогнвайтесь за это забвеніе. Все-же это по крайней мр боле извинительно, чмъ не писать вовсе, какъ поступаете со мною вы’ {Письма Гоголя, т. VI, стр. 285.}. Свое молчаніе Смирнова оправдывала передъ Гоголемъ тмъ, что не въ состояніи слдовать его совтамъ. ‘Какія страшныя мн привезъ отъ васъ Аксаковъ слова, писалъ ей на это Гоголь. Вы потому ко мн не пишете, что не въ силахъ принять отъ меня совтовъ. Другъ мой, Александра Осиповна, еслибы вы знали, какъ я далекъ отъ того, чтобы съумть кому-либо дать умный совтъ. Я весь изстрадался. Я такъ боленъ душой и тломъ, такъ расколебался весь, что одна состраждущая строчка вашего добраго участія могла-бы быть мн освжающей каплей, а вы, вмсто того, приказали передать мн такія слова, точно какъ-бы въ насмшку надо мной’ {Письма Гоголя, т. VI, стр. 498.}. Ясно, что такое оправданіе Смирновой, въ то время увлекавшейся уже Аксаковымъ, была одна лишь отговорка съ ея стороны, такъ какъ двумя годами ране она сама просила совтовъ у Гоголя. Вотъ ея письмо, написанное по этому поводу въ 1844 году, когда она была заинтересована Гоголемъ: ‘На дняхъ сказалъ мн Самаринъ, что вы меня любить не можете, что я вашей дружбы недостойна, что во мн нтъ того элемента душевнаго, который могъ-бы насъ сблизить, а что вы меня изучаете только, что я для васъ предметъ наблюденій, потому что вы. артистъ. И я огорчилась, и я поврила этому, потому что должна была сознаться, что я точно недостойна вашей дружбы. А вы мн такъ нужны и такъ благодтельно на меня дйствовали и будете еще дйствовать! И въ правду сказать, вы меня видли съ такой точки, что любить меня невозможно. Но не оставляйте меня своими совтами’ {‘Русская Старина’ 1888 г. No 7, стр. 61.}. Гоголь на это отвчалъ ей 3 ноября 1844 г.: ‘Ваши слова, что я васъ видлъ въ такую минуту и съ такой точки, когда любить васъ невозможно, не только не имютъ значенія, но даже имютъ противоположное значеніе, потому что именно съ этой минуты и началась моя истинная любовь къ вамъ’ {Письма Гоголя, т. VI, изд. Кулиша, стр. 107.}. Эти послднія слова его письма имютъ очень глубокій смыслъ. Они указываютъ на то, что Гоголь, понимая Смирнову съ ея отрицательной стороны такъ же, какъ понималъ ее Аксаковъ, не только не отвернулся отъ нея, но благодарная душа его преисполнялась всегда необыкновенной жалостью {Нельзя не видть здсь сходства Гоголя съ Достоевскимъ, который ввелъ особый терминъ ‘жалостью любить’. Широко развилъ онъ эту мысль во всхъ своихъ произведеніяхъ, но онъ остается послдователемъ Гоголя, который раньше Достоевскаго выразилъ это въ безсмертномъ своемъ произведеніи ‘Шинель’, заставивъ насъ въ лиц Акакія Акакьевина жалть своего брата простого, бднаго.} къ ней и это чувство называлъ онъ истинной любовью. Такую любовь свою, основанную на жалости, еще ясне рисуетъ Гоголь въ слдующихъ словахъ того-же письма: ‘Любовь должна возрости сильне, если-бы случилось изъ насъ кому-либо сдлать низкое или почему либо недостойное и подлое дло, тутъ она и должна дйствовать во всей сил, потому что въ такія минуты нужнй и необходимй, чмъ когда-либо. Почемъ знать, можетъ быть вамъ удается дурное превратить въ хорошее. Не удалось — не отталкивайте, будьте по крайней мр всегда и равно благотворительны. Почему знать? у всякаго могутъ быть внутреннія тяжелыя минуты, можетъ быть иногда слишкомъ скорбно станетъ душ его, и онъ вспомнитъ о благопривтливомъ вашемъ взор и о показанномъ участіи среди всеобщаго безучастія. Въ такія минуты можетъ умягчиться душа всякаго и принять то, что бы не приняла въ другое время’ {Полное собр. соч. Гоголя, изд. Кулиша, т. VI, стр. 107 и 108.}. Чти Гоголь понималъ Смирнову безъ идеализаціи, понималъ ее такою, какою она и была на самомъ дл, можно заключить изъ слдую щаго его письма отъ 16 мая 1844 года: ‘Если сказать вамъ сущую правду, то узналъ я душу вашу не тогда, когда вы мн ее открывали, а тогда, когда рчь шла часто о постороннихъ предметахъ, когда вы невольно, и не думая, проговаривались, или невинно и чистосердечно высказывали т стороны ея, которыхъ можетъ быть вы и сами еще не вполн оцнили и узнали. Въ такія только минуты я отчасти узнавалъ вашу душу и не вслдствіе какихъ либо умственныхъ выводовъ и заключеній, а потому что Богъ вложилъ въ душу мою прекрасное чутье слышать душу: источникъ многихъ моихъ радостей и наслажденій. Вотъ чему я обязанъ, если сколько-нибудь васъ знаю. А изъ вашихъ разсказовъ я узналъ впрочемъ одни, только хорошія свойства вашей души. Вы распространялись передо мною только объ однихъ вашихъ хорошихъ поступкахъ, а о другихъ вы стали упоминать только въ послдніе дни вашего пребыванія въ Ницц, и то вскользь, въ однихъ общихъ словахъ. То, что вы сказали мн о себ, можетъ сказать о себ публично всякій христіанинъ. Напротивъ, можно сказать, что скоре другіе видятъ въ чернот вашу душу, чмъ я. Да развсь я только уши — такъ мн съ обихъ сторонъ наговорятъ о васъ такихъ подробностей, о которыхъ вы и не думаете, чтобы они были кому нибудь извстны’ {Письма Гоголя, т. VI, стр. 79.}. Переживъ то поэтическое отношеніе къ Смирновой, когда онъ смотрлъ на нее какъ на ангела, на существо высшее, надляя ее въ своемъ воображеніи такими рдкими достоинствами, какихъ у нея на самомъ дл и не было, Гоголь, при тсномъ общеніи съ Смирновой въ Ницц, вполн понялъ ее, перестрадалъ все несимпатичное въ ней и мастерски изобразилъ подобный типъ во второй части ‘Мертвыхъ душъ’. Въ своихъ воспоминаніяхъ о Гогол, Арнольди, братъ Смирновой, говоритъ по этому поводу: ‘Сестр моей Гоголь прочелъ девять главъ изъ второй части ‘Мертвыхъ душъ’. Она разсказывала мн посл, что удивительно хорошо было отдлано одно лицо въ одной изъ глазъ: это лицо — эмансипированная женщина, красавица, избалованная свтомъ, кокетка, проведшая свою молодость въ столиц при двор и заграницей. Судьба привела ее въ провинцію, ей уже за тридцать пять лтъ и она начинаетъ это чувствовать, ей скучно, жизнь ей въ тягость. Въ это время она встрчается съ везд и всегда скучающимъ Платоновымъ, который также израсходовалъ себя, таскаясь по свтскимъ гостинымъ. Имъ обоямъ показалась ихъ встрча въ глуши, среди ничтожныхъ людей, ихъ окружающихъ, какимъ-то великимъ счастіемъ. Они начинаютъ привязываться другъ къ другу, и это новое чувство, имъ незнакомое, оживляетъ ихъ, они думаютъ, что любятъ другъ друга, и съ восторгомъ предаются этому чувству. Но это оживленіе, это счастіе было только на минуту, и черезъ мсяцъ посл перваго признанія, они замчаютъ, что это была только вспышка, капризъ, что истинной любви тутъ не было, что они и неспособны къ ней, и затмъ наступаетъ съ обихъ сторонъ охлажденіе, а потомъ опять скука и скука, и они, разумется, скучаютъ въ этотъ разъ еще боле, чмъ прежде’. ‘Сестра увряетъ меня, говоритъ Арнольди, и С. П. Шевыревъ подтверждалъ, что характеръ этой женщины и вообще вся связь ее съ Платоновымъ изображены были у Гоголя съ такимъ мастерствомъ, что если это правда, то особенно жаль, что именно эта глава не дошла до насъ, потому что мы вс теперь остаемся въ тотъ убжденіи, что Гоголь не умлъ изображать женскіе характеры, и дйствительно, везд, гд они являлись въ его произведеніяхъ, они выходили слабы и бдны. Это было замчено уже всми критиками’ {‘Русскій Встникъ’, 1862 г., No 1, стр. 80.}.

Посл разочарованія въ Смирновой, любовь Гоголя принимаетъ иной характеръ. Настроенный мистически, съ страстною жаждою самосовершенствованія, Гоголь длается руководителемъ Смирновой на пути ея нравственнаго обновленія и его величайшая забота теперь — спасти душу Смирновой. ‘Да благословитъ васъ Богъ, писала ему Смирнова въ 1844 году, вы, любезный другъ выискали мою душу, вы ей показали путь, этотъ путь такъ разукрасили, что другимъ идти не хочется. На немъ растутъ прекрасныя розы благоуханныя, сладко душу успокаювающія. Если бы мы вс вполн понимали, что душа сокровище, мы бы берегли ее больше глазъ, больше жизни, но не всякому дано почувствовать это самому и не всякій такъ счастливо нападаетъ на друга, какъ я’ {‘Русская Старина’, 1888 г., No 10, стр. 132.}.

Изъ писемъ Смирновой къ Гоголю видно, что съ этихъ поръ она даетъ строгій отчетъ ему во всхъ своихъ дйствіяхъ, на которыя Гоголь длаетъ ей нердко довольно внушительныя наставленія. ‘Вчера я была у обдни, писала Смирнова Гоголю въ 1844 г., потомъ въ Версал, обдала въ 7 часовъ у Fr&egrave,res Provanceaux, такъ угождала мамону, что вечеромъ, лежа въ постели, мн стало очень гадко и. родилось большое желаніе почитать апостола Павла, а потомъ съ вами поговорить. За обдомъ былъ самый гадкій разговоръ’ {‘Русская Старина’, 1888 г., No 6, стр. 603.}.

‘Избгайте, отвчаетъ ей Гоголь, обдовъ и гадкихъ разговоровъ или лучше старайтесь всякій гадкій разговоръ обратить сколько возможно въ хорошую сторону. Это не такъ невозможно, какъ вамъ кажется. Люди, съ которыми вы обращаетесь, не вовсе же дурны, они закружились только.на свткой поверхности, но не могутъ быть чужды душевнаго слова и направленіе разговоровъ очень часто бываетъ въ нашихъ рукахъ. Но у васъ иногда бываютъ крайности: вы думаете, что можно говорить или о святыхъ вещахъ или о мерзостяхъ. Вы мн часто говорили: ‘о чемъ же мн говорить съ такимъ человкомъ, какъ не о гадостяхъ? онъ другого и понять ничего не можетъ’. Но вотъ вопросъ: нужно ли говорить непремнно о гадостяхъ съ тмъ человкомъ, который не понимаетъ высокихъ и прекрасныхъ вещей? Человкъ все-таки не скотина, есть въ немъ и добрыя стороны, зачмъ же нужно, чтобы къ вамъ онъ былъ непремнно обращенъ скотскою стороною. Скажите мн также, зачмъ утвердилось о васъ всеобщее мнніе, что никто столько не можетъ разсказать соблазнительнаго, какъ вы, и что съ вами нужно непремнно говорить объ этомъ’ {Письма Гоголя, т. VI, стр. 75.}. ‘Слава Богу, до сихъ поръ еще не водились соблазнительные разговоры, отвчаетъ ему Смирнова, хотя у меня былъ Сологубъ и другіе втрогоны, фордыбаки и щелкоперы’ {‘Русская Старина’, 1888 г., No 7, стр. 52.}. Въ другой разъ, пишетъ ей опять Гоголь 26 августа 1847 года: ‘Вы уже въ Петербург. Помните, что вы пріхали на новую жизнь и что въ душ вашей отнын да возсіяетъ совершенное возрожденіе. Обойдитесь лучше всего съ тми, которые распустили о васъ злйшіе слухи. Мн въ васъ не нравилось не то, что не нравилось многимъ, васъ любящимъ, т. е. что вы слишкомъ строго судили другихъ и притомъ съ такими выраженіями, какъ можетъ говорить только святая, не сдлавшая сама ничего подобнаго. Не это мн въ васъ не нравилось, но не нравилось то, что всегда почти выходило, что тотъ человкъ, о которомъ вы говорили дурно, или лично чмъ-нибудь оскорбилъ васъ, или оказалъ вамъ какое-нибудь пренебреженіе, неуваженіе, словомъ, что-нибудь примшивалось, лично для васъ относящееся. Это какъ-то невеликодушно. Старайтесь, чтобы во всякомъ случа вашъ разговоръ походилъ на тотъ вашъ разговоръ, который вы ведете тогда, когда бываете окружены однми добрыми душами. Вы обыкновенно длаетесь тогда совершенно другой, какой-то веселой и умной рзвушкой, говорливы неистощимо, и всмъ совершенно пріятно васъ слушать, хотя-бы рчь шла о совершенныхъ пустякахъ. Этотъ разговоръ вашъ ничуть не похожъ на то приторное любезничаніе, которое иногда у васъ является тогда, когда вы бесдуете съ какимъ нибудь истаскавшимся селадономъ, разсказывающимъ вамъ свои конфиденціи, куда онъ посадилъ весь умъ свой’ {Письма Гоголя, изд. Кулиша, т. VI, стр. 92—95.}. Трудно однако было отстать Смирновой отъ этихъ дурныхъ привычекъ, пріобртенныхъ ею въ большомъ свт. ‘Не даромъ прожила она двадцать лтъ въ этомъ вонючемъ мст, писалъ Иванъ Сергевичъ Аксаковъ отцу въ 1847 году. Я не врю никакимъ клеветамъ на ея счетъ, но отъ нея иногда ветъ атмесферою разврата, посреди котораго она выросла. Она показывала мн свой портфель, гд лежатъ письма, всхъ почти извстностей. Есть такія письма, писанныя къ ней чуть ли не тогда, когда она еще была фрейлиной, которыя она даже посовстилась читать вслухъ… Столько мерзостей и непристойностей. Много разсказывала она про всхъ своихъ знакомыхъ, про Петербургъ, про ихъ образъ жизни и толковала про ихъ гнусный развратъ и подлую жизнь такимъ равнодушнымъ тономъ привычки, вовсе не возмущаясь этимъ. Признаюсь, я подъ конецъ вечера ругнулъ всхъ ея пріятелей довольно энергически… Она мн замтила, что это не по христіански’ {Письма И. С. Аксакова, т. I, стр. 410.}. Пользуясь своимъ нравственнымъ вліяніемъ на Смирнову, Гоголь сильно старался водворить хорошія отношенія между Смирновой и ея мужемъ: ‘Вы между прочимъ одного человка позабыли, пишетъ ей Гоголь въ 1844 году, на котораго прежде всего вамъ слдуетъ обратить вниманіе: вы забыли N. D. (Въ раскрытіи иниціаловъ Шенрока буквы эти означаютъ H. М. Смирновъ). Въ немъ много истинно добраго и вс недостатки его… но кто же другой можетъ ихъ такъ знать, какъ вы? Вамъ знакомъ всякій уголъ души его — кто же можетъ оказать истинную братскую помощь ему, какъ не вы? Будьте только терпливы, Богъ вамъ и здсь поможетъ. Избгайте этой ретивой прыти, которая бываетъ часто у женщинъ, которыя хотли бы вдругъ изъ солдатовъ произвести въ генералы, позабывъ, что есть офицерскіе и капитанскіе чины и что иногда весьма туго идетъ производство’ {Письма Гоголя, т. VI, 100-я страница.}. На это письмо отвчаетъ ему Смирнова: ‘До сихъ поръ и долго еще не буду вамъ говорить о Никола Михайлович. Мн еще надо привыкнуть къ невольной жизни, къ ежеминутному недоврчивому взору и сердцу, чтобы что-нибудь сдлать для него. Привыкнуть къ этому не легко, для этого надобно избавиться отъ извстнаго вамъ гнва, отъ женской прыти, отъ тысячи этихъ подленькихъ привычекъ и пріобрсти то, что Фенелонъ называетъ l’exercice des petites, vertues. На это вы мн дайте время, дайте слабому сердцу нажаловаться, наплакаться на судьбу и не пеняйте. Мн трудно, очень трудно. Мы думаемъ и чувствуемъ совсмъ иначе, онъ на одномъ полюс, а я на другомъ, а магнитной силы — этой высокой любви, о которой вы мн говорите, я еще не добилась’ {‘Русская Старина’ 1888 г., No 7, стр. 135.}. Въ другой разъ писала она ему въ томъ же году: ‘Съ Николаемъ Михайловичемъ мы въ хорошихъ сношеніяхъ, хотя онъ еще ожидаетъ какого-то романа, но въ роман я права ему отказывать, упираясь на слова Наумова, объясню ему теперь наши сношенія. Наумовъ же общалъ самъ съ нимъ переговорить въ случа неудачи съ моей стороны’ {‘Русская Старина’ 1888 г., No 7, стр. 138.}, Николай Михайловичъ Смирновъ, хотя былъ ниже своей жены по развитію, но это былъ, по отзывамъ современниковъ, ‘человкъ съ чрезвычайно доброю душою, благороднйшихъ правилъ, горячаго любящаго сердца, съ дятельнымъ участіемъ относившійся къ чужому горю, къ чужой бд, многихъ на своемъ вку выручавшій, многимъ памятный своими пособіями и благодяніями’ {‘Русскій Архивъ’ 1882 г., кн. I, стр. 227.}. Иванъ Сергевичъ Аксаковъ въ бытность свою въ Калуг думалъ найти у него, какъ у столичнаго жителя, свтскаго человка и къ тому же придворнаго, нкоторое презрніе къ калужанамъ, но къ удивленію своему встртилъ въ Смирнов необыкновенное снисхожденіе: ‘Держитъ онъ себя, писалъ Аксаковъ отцу, совершенно просто, ласково, не задаетъ тона. Признаюсь я удивился въ немъ этому постоянству, этой настойчивости, съ которой онъ работаетъ и день и ночь. Я не говорю о томъ, ведутъ ли вс эти средства къ цли, умно ли они выбраны, я говорю только объ искренности и добросовстности его труда. Когда я сталъ ему говорить, что эти труды все равно, что воду толочь, что надо добраться до причины зла, то онъ отвчалъ мн, что пока нельзя трудиться иначе, надо трудиться въ тхъ предлахъ, которые существуютъ, что онъ знаетъ, что вся его работа принесетъ на одну копйку пользы и что онъ этимъ уже награжденъ, что онъ смотритъ на назначеніе его въ губернаторы, какъ на испытаніе, на жертву, на очистительное средство, которое доставитъ ему въ жизни случай сдлать много добра въ жизни, посвященной досел однимъ удовольствіямъ, забавамъ, прихотямъ’. (Нельзя не видть здсь прямого вліянія Гоголя на воззрнія Николая Михайловича). ‘Все это я извлекъ изъ его словъ, спутанныхъ и неясныхъ, и выраженій часто смшныхъ. Онъ говоритъ, что, имя въ виду такую, почти религіозную цль въ служб, онъ надется не подпасть подъ рутину, не сдлаться пошлымъ чиновникомъ. Онъ очень гордится умомъ своей жены: ‘Нтъ, говоритъ Смирновъ, губернаторъ одинъ не можетъ воспитать общество, надобно, чтобы общество питалось d’atmosph&egrave,re qu’une femme rpand dans la socit. Ma femme leur tendra tte tous. Мы составимъ общество, жена, вы, братъ ея’ {Письма И. С. Аксакова, т. I, стр. 266.}. Какъ врила Смирнова вліянію Гоголя на ея мужа, видно изъ того, что она просила Гоголя въ 1848 году пріхать въ Калугу и уломать Смирнова взять отставку посл одной весьма непріятной исторіи, случившейся съ нимъ, ‘хать въ Калугу, отвчаетъ ей Гоголь въ ноябр 1848 года, не достало силы: мн представилось, что я ничего не могу сказать полезнаго Смирнову’ {Письма Гоголя, т. VI, стран. 475.}. Тмъ не мене Гоголь здилъ въ Калугу, судя по письму его отъ 29 іюля 1849 года: ‘Мн очень грустно было отъзжать отъ васъ. Я все еще просыпаюсь съ мыслію, что я въ Калуг, и все мн кажется, что обдать буду съ вами, но вмсто Христофора является съ приглашеніемъ къ обду Иванъ и тмъ напоминаетъ мн, что я въ Москв’ {Тамъ-же. Страница 491.}. Гоголь чрезвычайно близко къ сердцу принималъ вс непріятности, касающіяся Смирновой и по возвращеніи своемъ въ Москву сильно безпокоился, не получая отъ нея долго писемъ: ‘Что съ вами, другъ, пишетъ онъ ей въ сентябр 1849 года. Зачмъ вы ни строчкой не отвчали на письмо мое. Я слышалъ, что вамъ много хлопотъ и даже непріятностей, но все-таки хоть два слова, хоть одно слово! Съ меня довольно и коротенькаго здравствуй!’ {Письма Гоголя, т. VI, стр. 492.}. Въ ноябр того-же года онъ пишетъ ей опять: ‘Иногда такъ хочется васъ видть, что много бы далъ за то, чтобы одинъ часъ побыть съ вами и поболтать’ {Тамъ-же. Стр. 493.}.

Исторія окончилась весьма неблагопріятно для H. М. Смирнова: онъ долженъ былъ перемнить службу. Александра Осиповна сильно хандрила, тмъ боле, что ко всмъ непріятностямъ примшивались еще всевозможныя сплетни, о которыхъ однажды Смирнова писала Гоголю: ‘Обо мн шли такіе слухи и идутъ еще теперь, что каждый почиталъ себя вправ со мною обходиться самымъ презрительнымъ образомъ. Да и подломъ мн: вдь лучше за грхи здсь платиться’ {‘Русская Старина’ 1888 г. No 10, стр. 132.}. Она просила Гоголя, чтобы онъ опять пріхалъ въ Калугу, но Гоголь не могъ исполнить ея желанія, такъ какъ въ это время былъ боленъ. Онъ утшалъ ее письменно: ‘Если мы чисты, писалъ онъ ей въ 1850 году, если правы передъ Богомъ, кто можетъ изъ людей опорочить насъ, заклеймить пятномъ наше имя? А скорби… но если ужъ самъ Спаситель сказалъ, что только ими очищается душа, какъ-же быть безъ нихъ? Болзнь отнимаетъ силы думать теперь о прізд, но если станетъ лучше и докторъ позволитъ…. Впрочемъ, говоря откровенно, не знаю, чмъ могу вамъ быть нужнымъ теперь. Думаю даже не повредилъ-бы чмъ-нибудь мой пріздъ, пойдутъ еще новые какіе-нибудь нелпые слухи. Врьте однако тому, что сердцу было-бы очень сладко, если-бы Богъ сподобилъ меня быть какимъ-нибудь орудіемъ къ вашему утшенію’ {Письма Гоголя т. VI, стр. 508.}. Въ томъ-же году Гоголь проводилъ зиму въ Одесс и приглашалъ туда Смирнову: ‘Что-бы вамъ прожить зиму въ Одесс, писалъ онъ ей. Мы-бы опять тряхнули стариной, вспомнили Ниццу и всякія пріятныя встрчи посл долгихъ скитаній’ {Письма Гоголя т. VI, стр. 574.}. Въ слдующемъ письм Гоголь приглашаетъ Смирнову поселиться на зиму въ Крыму: ‘Не прожить-ли слдующую зиму въ Крыму, писалъ онъ 23 декабря 1850 года. Вдь Крынъ отталкиваетъ только тмъ, что нтъ людей. По если соберется человка два, три, вы да я, да еще кто-нибудь, право этого будетъ довольно. Мы вдь люди уже старые, что намъ за рауты? Вдь старики по настоящему должны только глядть другъ на друга, да благодарить Бога за все,— за то, что прожили до сихъ поръ, и что глядятъ другъ на друга’ {Письма Гоголя т. VI, стр. 520.}. Но Смирнова собралась въ это время въ свою подмосковную деревню Спасское и пригласила къ себ Гоголя. ‘Здсь, говоритъ Арнодьди въ своихъ воспоминаніяхъ, Гоголь предложилъ сестр прочесть окончаніе ‘Мертвыхъ душъ’, но сестра откровенно сказала Гоголю, что ей теперь ни до чтенія, ни до его сочиненій. Сестра была нездорова’ {‘Русскій Встникъ’ 1862 г. No 1, стр. 80.}. Осенью Смирнова перехала въ Москву. Гоголь также поселился въ Москв въ дом Толстого и каждый вечеръ бывалъ у Смирновой. Въ конц 1851 года Смирнова ухала въ Петербургъ, куда намревался также хать и Гоголь, но его остановила болзнь, имвшая смертельный исходъ.

——

Изъ всего приведеннаго ясно, что Гоголь всю жизнь находился подъ обаяніемъ Смирновой. Слишкомъ глубоко запало въ его душу то чувство, которое заронила Смирнова еще тогда, когда онъ былъ юношей. Принадлежа къ типу однолюбовъ, по выраженію Тургенева, Гоголь не могъ и не стремился освободиться отъ этого чувства, сильнаго, глубокаго, вчнаго въ его душ. При такихъ обстоятельствахъ врядъ-ли онъ могъ думать о комъ-нибудь другомъ, кром Смирновой. Вотъ почему мы думаемъ, что преданіе о сватовств Гоголя къ Анн Михайловн Вельегорской, сообщенное г. Шеирокомъ (‘Встникъ Европы’ 1889 г. No 10), какъ преданіе, ни на чемъ не основанное, подлежитъ сильному сомннію.

А. Черницкая.

‘Сверный Встникъ’, No 1, 1890

КЪ БІОГРАФІИ ГОГОЛЯ.

Читайте также: