К биографии А. С. Грибоедова, Смирнов Дмитрий Александрович, Год: 1858 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 80 минут(ы)

КЪ БІОГРАФІИ А. С. ГРИБОДОВА.

(Изъ неизданныхъ матеріаловъ Д. А. Смирнова).

Дмитрій Александровичъ Смирновъ (1819—1866) родился въ сел Сущев, подъ Владимиромъ, въ имніи, купленномъ въ 1802 г. его бабкой по матери, Натальей едоровной Лачиновой (рожденной Грибодовой), у отца автора ‘Горе отъ ума’, дворянина Владимирской губерніи секундъ-майора Сергя Ивановича Грибодова. Еще задолго до окончанія перваго отдленія философскаго факультета московскаго университета, въ 1841 г., заинтересовался онъ жизнью и дятельностью знаменитаго дяди своего Александра Сергевича Грибодова (1795 4.I/30.I 1829). Мать Смирнова, Варвара Семеновна, приходилась по матери своей родной (помянутой Наталь едоровн) въ родств съ отцомъ и матерью писателя, принадлежавшими, какъ извстно, къ одному и тому же роду Грибодовыхъ, но къ различнымъ его колнамъ (отецъ писателя приходился троюроднымъ дядей своей жен Настась едоровн). Варвара Семеновна подходила по лтамъ къ юному поэту и, по выраженію Д. А. Смирнова, ‘почти что воспитывалась вмст съ нимъ’. Поэтому самыя интимныя свднія о жизни, личности и дятельности Грибодова Смирновъ имлъ возможность знать еще съ дтства. ‘Любовь къ этой высокой, свтлой, такъ рано и такъ мученически погибшей личности запала въ душу мою еще ребенкомъ и не оставляла никогда, напротивъ’, признавался за нсколько лтъ до своей смерти Д. А. Смирновъ: ‘она становилась чмъ старй, тмъ сильнй’. Онъ зналъ лично Настасью едоровну, мать писателя, жившую почти безвыздно въ Москв и извстную тамъ по своему уму и рзкости тона (ум. 1833), въ 1840 г. познакомился съ испытаннымъ, врнымъ другомъ его Степаномъ Никитичемъ Бгичевымъ (1785—1858), а у него въ дом съ докторомъ правъ Богданомъ Ивановичемъ Іономъ, или, какъ его коротко называли, докторомъ Джономъ, прожившимъ съ Грибодовымъ 11 лтъ. Эти два старика до конца дней оставались врны памяти А. С. Грибодова и часто, сходясь вмст, предавались самымъ задушевнымъ и оживленнымъ воспоминаніямъ о великомъ человк.. Молодой студентъ, хорошо понимавшій цнность ихъ разсказовъ, записывалъ все, что слышалъ. Такимъ образомъ набралась у него ‘хотя небольшая, но такая тетрадь біографическихъ о Грибодов матеріаловъ, какой, конечно, нигд нтъ’. Затмъ онъ познакомился и разспросилъ о Грибодов такихъ авторитетныхъ свидтелей жизни автора ‘Горе отъ ума’, какъ родную его сестру Марію Сергевну (по мужу Дурново), Андрея Андреевича Жандра (въ 1858—59 гг.), преданнаго друга и сотрудника въ раннихъ его литературныхъ опытахъ, знаменитыхъ артистовъ, М. С. Щепкина и И. И. Сосницкаго, знавшихъ лично страстнаго театрала, какимъ былъ геніальный драматургъ, князя В. Ф. Одоевскаго, двоюроднаго брата Грибодова, С. П. Жихарева, переписывался съ вдовой писателя Ниной Александровной (рожденной княжной Чавчавадзе) и т. п. Весь этотъ боле чмъ 25-лтній трудъ Д. А. Смирнова, лелявшаго мысль ‘издать полную книгу о Грибодов, въ которую входила бы возможно полная его біографія, все, что было написано самимъ Грибодовымъ, и все, что было писано о немъ (послднее, какъ особое къ книг приложеніе)’,— почти не увидлъ свта. Смирновъ страшно медлилъ съ печатаніемъ собраннаго имъ ‘богатства’, отчасти благодаря служб, которая отняла у него въ первыя десять лтъ его жизни по окончаніи университета время и силы. (Онъ служилъ сначала въ канцеляріи орловскаго губернатора и былъ откомандированъ въ распоряженіе сенатора, ревизовавшаго Орловскую и Калужскую губерніи, а затмъ былъ выбранъ дворянствомъ въ должность засдателя владимирской палаты гражданскаго суда. Въ начал шестидесятыхъ годовъ былъ однимъ изъ самыхъ ревностныхъ мировыхъ посредниковъ). Отчасти ему хотлось, какъ и всякому біографу, работающему по первоисточникамъ, собрать все въ большемъ и большемъ количеств неизвстный матеріалъ о жизни своего знаменитаго дяди, и ему все казалось мало. Отчасти — и едва ли это было не главной причиной — онъ былъ, по собственному признанію, ‘связанъ’ личными отношеніями къ тмъ близкимъ Грибодову людямъ, которые пріучили его чтить память поэта и подлились съ нимъ всмъ, что знали о его жизни и что сберегли отъ его писательской дятельности. Даже единственную, напечатанную при жизни статью въ ‘Русскомъ Слов’ (1859 г., NoN5 4—6) Д. А. Смирновъ опубликовалъ только посл смерти Бгичева. Статья эта называется ‘Черновая тетрадь Грибодова’, и ея цнность тмъ боле значительна теперь для біографовъ и издателей сочиненій Грибодова, что подлинникъ, автографъ этой черновой, подаренный Бгичевымъ Д. А. Смирнову, сгорлъ. Смирновъ чуть не до конца жизни руководился соображеніемъ, что ‘вполн говорить о Грибодов еще дйствительно рано, а говорить о немъ никогда не будетъ поздно’ — и потому медлилъ. Тмъ временемъ его мысль объ изданіи полной книги о Грибодов осуществилъ, и довольно по тмъ временамъ удачно, Евграфъ Серчевскій (А. С. Грибодовъ и его сочиненія. Сиб. 1868. Стр. 404). Посл выхода этой книги Смирновъ и помстилъ въ ‘Гусскомъ Слов’ вышеназванную ‘Черновую тетрадь Грибодова’, задумавъ и подготовивъ еще дв новыя статьи по богатымъ матеріаламъ, хранившимся исключительно въ однхъ его рукахъ. Это были ‘Грибодовъ и его критики’, или — какъ называетъ онъ ее въ письм къ князю В. Ф. Одоевскому — ‘Матеріалы для исторіи ‘Горе отъ ума’, гд сообщались во всхъ подробностяхъ: исторія изданія великой комедіи, текстъ ея съ варіантами по рдкостному автографу ‘Горе отъ ума’, хранившемуся у С. Н. Бгичева, и вс появлявшіяся въ печати критическія о ней статьи. Габота эта ‘не вчерн, а только въ маломъ объем’ была написана въ 1858 г. Наконецъ, послдней статьей должны были появиться ‘Матеріалы для біографіи А. С. Грибодова’, гд было что сказать Д. А. Смирнову. Статья эта могла устранить много сомнній изъ біографіи писателя и сообщить факты изъ поры его дтства и юности, остающіеся и донын неизвстными біографамъ, благодаря утрат всего семейнаго архива Грибодовыхъ. Статьи эти, однако, не были напечатаны вовсе. Изъ первой осталось въ рукописи лишь предисловіе къ ‘Горе отъ ума’, написанное авторомъ въ 1851 г., вмст съ текстомъ комедіи и варіантами, а изъ второй лишь полемическая статья въ защиту Грибодова противъ обвиненій Д. В. Давыдова въ стать М. Погодина — ‘А. П. Ермоловъ. Матеріалы для его біографіи’ (‘Русск. Всти.’ 1863, XII). Она напечатана посл смерти автора въ ‘Бесдахъ Общества Любителей Россійской Словесности’ (1868 г., выпускъ 2). Повидимому, автору пришлось считаться и съ интересами времени: въ конц 50-хъ и начал 60-хъ годовъ общественные и политическіе вопросы такъ овладли читающей публикой, что журналамъ было не до историческихъ матеріаловъ, какъ бы драгоцнны они ни были, да и спеціальныхъ историческихъ органовъ у насъ въ то время вовсе не существовало. Самъ Д. А. Смирновъ, поддавшись общему теченію, вступилъ вновь на службу въ почетную и интересную должность мирового посредника. Съ читающей публикой онъ подлился въ ‘Эпох’ 1864—65 годовъ своими ‘Отрывками изъ записокъ мирового посредника’, напечатанными подъ псевдонимомъ ‘Владимиръ Нарпенскій’. Въ томъ же журнал подъ своей фамиліей ему удалось помстить и разсказы историческаго характера подъ заглавіемъ ‘Изъ старинной бывальщины’: 1) Майданы. 2) Полотенце. 3) Меркулычъ. Еще ране печатался онъ въ ‘Русской Бесд’ (1842 г., т. III. Разсказъ ‘Жизнь и смерть омы едоровича’) и въ ‘Репертуар русскихъ и Пантеон европейскихъ театровъ’ (1842 г., кн. XIII, ‘Проздъ черезъ Орелъ М. С. Щепкина’). Всю жизнь Смирновъ былъ страстный театралъ и съ большимъ вниманіемъ слдилъ за успхами нашей сцены и особенно драматическаго театра. Но матеріалы о Грибодов даже въ 1865 г. Д. А. Смирновъ считалъ невозможнымъ напечатать вс цликомъ, а печатать ихъ отрывками, по частямъ онъ не хотлъ, такъ какъ думалъ, что они могутъ получить истинный свой смыслъ и значеніе только во взаимной связи, въ общей сложности картины. Ранняя смерть на 47-мъ году жизни прескла литературную дятельность Смирнова. Вдова его Софья Андреевна (рожденная Лихачева — 1828—1900), принимавшая всегда самое близкое участіе въ литературныхъ трудахъ мужа, передала посл его смерти матеріалы о Грибодов обществу любителей россійской словесности, состоящему при московскомъ университет. Общество, напечатавъ одну указанную выше статью Д. А Смирнова въ своихъ ‘Бесдахъ’ (1868 г., вып. 2), общало напечатать въ слдующемъ же выпуск ‘Матеріалы къ исторіи ‘Горе отъ ума’, но почему-то этого не исполнило. Въ 1874 г. рукописнымъ сборникомъ матеріаловъ Смирнова о Грибодов, хранившимся въ обществ, пользовался членъ общества, бывшій впослдствіи его предсдателемъ, нын почетный академикъ Алексй Веселовскій для статьи ‘Очеркъ первоначальной исторіи ‘Горя отъ ума’ (‘Р. Архивъ’ 1874 г., кн. 6). Къ сожалнію, г. Веселовскій не перечислилъ, изъ какихъ именно бумагъ состоялъ тотъ сборникъ матеріаловъ, которыми онъ воспользовался, и далеко не обстоятельно выдлилъ при изложеніи т заимствованія, которыя имъ были сдланы изъ этого источника. Правда, названная статья составилась изъ рчи, которую произнесъ авторъ, но и въ 1875 г., когда А. Веселовскій написалъ для ‘Русской Библіотеки’ (изд. М. М. Стасюлевича, томъ V) біографію Грибодова, онъ опять не сдлалъ (за исключеніемъ двухъ мстъ на стр. 118 и 191) точныхъ указаній на смирновскіе источники. Не было сдлано сносокъ и разъясненій въ этомъ смысл и во второмъ изданіи тома V ‘Русской Библіотеки’ въ 1878 г. Посл 1878 года общество и его члены долго не возвращались къ Грибодову, а сборникъ рукописныхъ матеріаловъ тмъ временемъ исчезъ изъ библіотеки общества неизвстно куда, оставшись научно не использованнымъ. Случилось это, вроятно, въ промежутокъ между 1878 и 1888 г., такъ какъ въ 1889 г., когда этими матеріалами хотлъ воспользоваться И. А. Шляпкинъ для редактированнаго имъ изданія ‘Полнаго собранія сочиненій А. С. Грибодова’,— смирновскихъ рукописей, ‘несмотря на тщательныя поиски А. Веселовскаго въ библіотек общества’, уже не оказалось. (Шляпкинъ. Полное собраніе сочиненій А. Грибодова. T. I, стр. 362). Ихъ нтъ въ обществ и понын. Еще боле злая судьба постигла ту часть матеріаловъ о Грибодов, которая осталась по смерти Д. А. Смирнова въ его имніи. Здсь, кром различныхъ матеріаловъ о Грибодов, принадлежащихъ рук Смирнова, находились подлинники-автографы А. С. Грибодова: ‘Дмитрій Дрянской’ — первое юношеское произведеніе поэта, нигд ненапечатанное (содержаніе его разсказано С. Н. Бгичевымъ въ его біографической записк въ ‘Русскомъ Встник’ 1892, августъ, стр. 307 и сл.), и помянутая выше ‘Черновая тетрадь Грибодова’, подробно описанная въ ‘Русскомъ Слов’ (1859, No 4—6), но, повидимому,— если судить по отрывку изъ нея, какими-то путями попавшему въ рукописное отдленіе Публичной библіотеки (стихотвореніе ‘Прости, отечество’),— не съ достаточной полнотой использованная для печати. Бумаги эти хранились въ двухъ большихъ портфеляхъ и погибли безвозвратно: он сгорли вмст съ обширной библіотекой Д. А. Смирнова во время пожара имнія, случившагося около 1877 г. Уцлло изъ рукописей какимъ-то чудомъ очень немногое: 1) фамильные документы, относящіеся до родословной Грибодовыхъ и родственныхъ имъ фамилій, 2) нсколько черновыхъ бумагъ Смирнова и копій съ подготовительныхъ матеріаловъ, собранныхъ для біографіи Грибодова, и 3) обширная работа ‘Объ университетахъ въ Россіи и о 100-лтнемъ юбиле московскаго университета’. Изъ этихъ матеріаловъ, принадлежащихъ перу Д. А. Смирнова, помщены ниже: разсказы С. Н. Бгичева, Б. И. Іона, А. А. Жандра и И. И. Сосницкаго. Печатается этотъ матеріалъ съ благосклоннаго разршенія, даннаго намъ сыномъ автора Ю. Д. Смирновымъ.

С.-Петербургъ. Январь 1909.

H. В. Шаломытовъ.

I.
Разсказы С. Н. Бгичева и Б. Н. Іона.— Арестъ Грибодова по дду 14 декабря.— Дорога съ фельдъегеремъ Уклонскимъ до Петербурга черезъ Москву а Тверь.— Четверостишіе Грибодова о своемъ заключеніи.— Искусство Грибодова очаровывать окружающихъ.— Прогулки Грибодова къ Жандру изъ-подъ ареста по ночамъ.— Случай съ надсмотрщикомъ.— Оправданіе.— Слова императора Николая, сказанныя Грибодову при аудіенціи.— Возвращеніе на Кавказъ.— Паскевичъ ждетъ Грибодова въ Воронеж.— Предположенія Грибодова о женитьб на дочери частнаго пристава.— Дятельное участіе Грибодова въ персидской кампаніи 1827—28 г.г.— Отношенія къ Аббасу-Мирз.— Личная храбрость на войн.

Любятъ старики Грибодова! Очень любятъ! Цлые часы проходятъ иногда въ толкахъ о немъ, въ припоминаніяхъ, самыхъ наивныхъ, самыхъ добродушныхъ, согртыхъ искреннею любовью къ предмету рчи — къ Грибодову. И проходятъ незамтно. Одинъ — вроятно, въ сотый разъ — разсказываетъ другому какой-нибудь случай изъ жизни покойнаго Грибодова, а другой — тоже въ сотый разъ — слушаетъ съ полнымъ вниманіемъ, съ любопытствомъ… И вдругъ что-нибудь покажется слушателю не такъ, и онъ перебиваетъ разсказчика: ‘Нтъ, нтъ, постойте! Вы перепутали’. И разсказчикъ останавливается. И вотъ начинается споръ: ‘Это было тогда-то’ или ‘это было такъ-то’… А я, питомецъ новыхъ идей, гражданинъ новыхъ поколній, слушаю эти разсказы и споры съ голоднымъ вниманіемъ, но — сохрани Боже — не съ голоднымъ вниманіемъ какого-нибудь беллетриста или фельетоннаго нравоописателя, нтъ. Я сознаю самъ въ себ искреннее глубокое чувство любви къ Грибодову, да, во мн это чувство сознательное, могу сказать, искушенное. И, слушая то, что черезъ… написать страшно. Неужели перо мое осмлится опредлить ту мру дней, которая отпущена на земл этимъ двумъ благороднымъ созданіямъ, этимъ двумъ старикамъ {Неизвстно, какихъ лтъ былъ Б. И. Іонъ, но С. Н. Вгичеву въ 1842 г. было всего 57 лтъ.}. Нтъ, дай Богъ имъ еще счастливыхъ много дней, какъ сказалъ нашъ Пушкинъ. Да, дай Богъ.

У Бгичева семейство: только 13 лтъ старшему сыну, а тамъ все малъ-мала меньше, какъ говоритъ русская поговорка. И надо видть, какой отецъ, какой умный, добрый и попечительный отецъ этотъ почтенный старикъ Бгичевъ. А старикъ Іонъ, докторъ правъ, воспитатель Грибодова. Этотъ старикъ, ученый докторъ, нмецъ {Это указаніе на нмецкое происхожденіе Іоны свидтельствуетъ, что нмцы не переводились въ дом Грибодова: 1) Сначала Петровиліусъ, ‘учительскій халатъ, перстъ указательный, сіяніе гуменца’ котораго долго потомъ не могъ забыть поэтъ. 2) Th. Buhle, оказавшій сильное вліяніе въ университет на автора ‘Горе отъ ума’. 3) В. В. Шнейдеръ, товарищъ университетскій Грибодова, впослдствіи профессоръ спб. университета. 4) Б. И. Іонъ, ученый педагогъ, любитель театра, былъ даже помощникомъ управляющаго нмецкимъ театромъ въ С.-Петербург въ 1819 году. 5) Даже въ 1823 году при Марь Сергевн, сестр писателя, была какая-то нмка въ московскомъ дом Грибодовыхъ, что явствуетъ изъ приписки М. С., сдланной на записк А. С. Грибодова къ кн. В. О. Одоевскому: ‘Mon allemande tant sortie et le livre se trouvant, dans sa chambre…’ (см. въ рукописномъ отдленіи Публичной библіотеки автографы Грибодова)… Немудрено, что поэтъ воскликнулъ:

‘Какъ съ раннихъ лтъ привыкли врить мы,

‘Что намъ безъ нмцевъ нтъ спасенья!’

или

‘Что ничего нтъ выше нмца’,

какъ стояло въ первоначальной, московской редакціи ‘Горе отъ ума’. Н. III.}, теплая и сама въ себ замкнутая душа, оплакалъ какъ-то, съ годъ, что ли, тому назадъ, смерть своего попугая. Въ этой почти дтской привязанности не видна ли самая гуманическая природа. И старикъ Іонъ написалъ стихи на смерть своего попугая. Надо видть ихъ, особенно слышать ихъ говорящими о Грибодов, чтобы ихъ полюбить. Ихъ позы и фигуры стоятъ иногда кисти Ванъ-Дейка.

——

1842 года, февраля 27, часовъ въ 10 вечера отправился я къ Бгичеву. Я засталъ его и старика Іона бесдующими въ кабинет. Приняли меня, какъ и всегда, ласково. Слово за слово рчь зашла о Грибодов, и я услышалъ слдующее. 14 декабря 1825 года надлало, какъ извстно, много суматохи въ Россіи. На Грибодова, между прочимъ, тоже пало подозрніе правительства. Въ феврал {Фельдъегерь Уклоненій съ приказаніемъ арестовать Грибодова прибылъ въ крпость Грозную къ А. П. Ермолову но въ феврал, а 22 января 1826 г. вечеромъ и на другое же утро у везъ Грибодова.} 1826 года прискакалъ въ Грузію къ А. Н. Ермолову курьеръ съ повелніемъ арестовать Грибодова и отправить немедленно въ Петербургъ. Ермоловъ и Грибодовъ, несмотря на различіе лтъ и поста, были связаны тсными отношеніями: съ глазу на глазъ они говорили другъ другу ‘ты’. Прискакавшій курьеръ нашелъ за ужиномъ Ермолова съ гостями, въ числ которыхъ былъ и Грибодовъ. Они ужинали запросто, весело и безпечно. Когда доложили Ермолову о прізд курьера, онъ вышелъ изъ-за стола и, прочитавши депешу въ другой комнат, возвратился блдный и встревоженный и вызвалъ къ себ Грибодова. Грибодовъ принялъ полученную Ермоловымъ всть очень равнодушно. ‘Ступай домой,— сказалъ ему Ермоловъ: — я могу дать теб только 2 часа свободнаго времени, сожги все, что можешь’. Грибодовъ отказался упрямо и ршительно, онъ не сдлалъ ни шагу изъ квартиры Ермолова и веллъ принести себ туда изъ своей квартиры нужныя вещи, платье, блье, деньги и прямо изъ квартиры Ермолова поскакалъ съ курьеромъ въ Петербургъ {Отъ этого указанія на отказъ Грибодова сходить домой Д. А. Смирновъ, повидимому, впослдствіи отказался. Въ 1865 г. онъ самъ написалъ: ‘Грибодовъ ушелъ, и, посл назначеннаго срока, Ермоловъ пришелъ арестовать его со всей толпой — съ начальникомъ штаба и адъютантами’. (См. ‘Бесды въ О. Л. Р. Слов.’, вып. 2. М. 1868. Отдленіе 2-с. А. С. Грибодовъ, стр. 22). Единственный очевидецъ ареста Грибодова, разсказавшій объ этомъ (‘Р. Арх.’ 1876. кн. 7, стр. 339—344), H. В. Шимановскій свидтельствуетъ, что бумаги Грибодова уничтожилъ сто человкъ Алексаша (вроятно, Сашка Грибовъ, молочный братъ поэта) въ отсутствіе его, по чьему-то приказанію. Однако часть бумагъ все-таки была отобрана у Грибодова (какъ видно изъ дла объ арест колл. асс. Грибодова, сохранившагося въ архив гражданскаго управленія на Кавказ) и, зашитая въ холстъ, съ печатями присутствующихъ (полковника Мищенко, поручика Талызина и фельдъегеря Уклонскаго) безъ описи сдана подъ расписку Уклонскаго. (Е. Г. Вейдонбаумъ. Кавказскіе этюды. Тифлисъ. 1901. Стр. 261—267). О судьб этого пакета см. ниже въ разсказ А. А. Жандра. Ср. примчаніе мое къ стр. 1052 и сл.}. Видно, совсть была чиста. И въ самомъ дл совсть его была чиста въ этомъ дл. ‘Я говорилъ имъ, что они дураки’ — вотъ слова Грибодова, которыя всегда повторялъ Степанъ Никитичъ, говоря объ отношеніяхъ его къ заговорщикамъ {Можно предположить, что С. Н. Бгичевъ но хотлъ съ 23-лтнимъ молодымъ человкомъ распространяться на политическія темы и выражалъ не Грибодовское, а м. б. личное отношеніе къ заговорщикамъ. Впрочемъ, и поздне, въ 1865 году, Смирновъ приводитъ выраженіе Грибодова ‘сто человкъ прапорщиковъ хотятъ измнить весь государственный бытъ Россіи’. Тмъ замчательне приводимое ниже показаніе А. А. Жандра о ‘полномъ’ участіи А. С. Грибодова въ заговор декабристовъ и его объясненіе фразы Грибодова о 100 прапорщикахъ. Д. А. Смирновъ въ 1865 году былъ связанъ словомъ, такъ какъ былъ живъ А. А. Жандръ, повидимому, не разршившій ему печатать своихъ разсказовъ о Грибодов, и потому умолчалъ объ этомъ важномъ разъясненіи друга Грибодова. H. III.}. Грибодовъ имлъ удивительную способность влюблять въ себя все его окружающее. Можно сказать смло, что все, что только было около него, любило его. И немудрено: это былъ такой высокій, чистый, человчественный характеръ. Еще прежде слыхалъ я отъ Бгичева, что товарищи Грибодова по служб или, можетъ быть, просто люди знакомые, находившіеся такъ же, какъ и онъ, при особ Ермолова, отпуская Грибодова въ Петербургъ съ прискакавшимъ за нимъ курьеромъ, крпко-накрпко наказывали этому курьеру довезти Грибодова цла и сохранна, или никогда уже къ нимъ не показываться {Въ 1865 году (Б. О. Л. P. С. 1868, стр. 23) прибавлено: ‘ибо сіе можетъ быть ему (курьеру) вредно’.}: этотъ курьеръ имлъ частыя порученія въ Грузію. Грибодовъ, какъ видно, не очень безпокоился о томъ, что его ждетъ въ Петербург, и хотлъ хать не иначе, какъ a son aise. А можно ли было такъ хать съ курьеромъ, присланнымъ взять его и доставить въ Петербургъ по подозрнію правительства? Однако такъ было, и Грибодовъ халъ а son aise. Онъ ночевалъ въ Новочеркасск, а какую штуку отшилъ въ Москв, такъ это дйствительно можно только съ Грибодовскимъ характеромъ. Вотъ она, по разсказу Бгичева. Пріхавши въ Москву, Грибодовъ прохалъ прямо въ домъ Дмитрія Никитича {Дмитрій Ник. Бгичевъ (1786—55), небезызвстный писатель, впослдствіи воронежскій губернаторъ и сенаторъ, былъ сослуживцемъ Грибодова, занимая должность правителя канцеляріи при своемъ дяд, начальник кавалерійскихъ резервовъ въ 1812—14 годахъ, генералъ-аншеф А. С. Кологривов, адъютантами котораго были С. Н. Бгичевъ и А. С. Грибодовъ.} въ Старой Конюшенной, въ приход Потницы Божедомской. Онъ не въхалъ къ Степану Никитичу, вроятно, для того, чтобы не испугать его. Дльно! ‘Въ этотъ самый день,— разсказывалъ Бгичевъ,— какъ Грибодовъ пріхалъ въ Москву, у меня былъ обдъ: съхались родные {Въ 1865 году посл этихъ словъ добавлено: ‘провожать брата моей жены А. И. Барышникова, возвращавшагося изъ отпуска на службу’.}. Братъ Дмитрій Никитичъ долженъ былъ, разумется, обдать у меня же въ обществ родныхъ. Ждали мы его, ждали — нтъ! Сли за столъ. Во время самаго обда мн вдругъ подаютъ отъ брата записку слдующаго содержанія: ‘Если хочешь видть Грибодова, прізжай, онъ у меня’. На радостяхъ, ничего не подозрвая, я бухнулъ эту всть за столомъ во всеуслышаніе. Зная мои отношенія къ Грибодову, родные сами стали посылать меня на это, такъ неожиданно приспвшее свиданіе. Я отправился. Вхожу въ кабинетъ къ брату. Накрытъ столъ, сидитъ и обдаетъ Грибодовъ, братъ и еще безволосая фигурка въ курьерскомъ мундир {Фельдъегерь Уклонскій, впослдствіи почтмейстеръ въ Гатчин.}. Увидалъ я эту фигурку и меня обдало холоднымъ потомъ. Грибодовъ смекнулъ дломъ и сей же часъ нашелся. ‘Что ты смотришь на него?’ сказалъ мн Грибодовъ, указывая на курьера. ‘Или ты думаешь, что это такъ просто курьеръ? Нтъ, братецъ, ты не смотри, что онъ курьеръ, онъ знатнаго происхожденія: испанскій грандъ Донъ-Лыско-Плшивосъ-ди-Париченца’. Этотъ фарсъ разсмшилъ меня своею неожиданностью и показалъ, въ какихъ отношеніяхъ находится Грибодовъ къ своему тлохранителю. Мн стало легче. Отобдали, говорили. Грибодовъ былъ веселъ и покоенъ какъ нельзя больше. ‘Ну, что, братецъ,— сказалъ онъ наконецъ своему тлохранителю:— вдь у тебя здсь есть родные, ты бы създилъ повидаться съ ними’. Тлохранитель былъ очень радъ, что Грибодовъ его отпускаетъ, и сейчасъ же ухалъ. Мы остались одни. Первымъ моимъ вопросомъ Грибодову было удивленіе, какими судьбами и по какому праву распоряжается онъ такъ своевольно и временемъ, которое уже не принадлежало ему, и особою своего тлохранителя. ‘Да, что,— отвчалъ мн Грибодовъ: — я сказалъ этому господину, что если онъ хочетъ довезти меня живого, такъ пусть длаетъ то, что мн угодно. Не радость же мн въ тюрьму хать’. Грибодовъ пріхалъ въ Москву въ 4 часа {По редакціи 1865 года: ‘около 4 часовъ пополудни’ (вроятно, 7—8 февраля 1826 г.).}, около обда, а выхалъ въ 2 часа ночи. ‘На третій день,— прибавляетъ Бгичевъ,— посл прозда Грибодова черезъ Москву я былъ у его матери Настасьи едоровны, и она съ обычной своей заносчивостью ругала Грибодова: ‘карбонарій’ и то, и се, и десятое. Проздомъ черезъ Тверь, какъ я отъ него узналъ посл, онъ опять остановился: у тлохранителя была въ Твери сестра, и они въхали къ ней. Къ счастью и несчастью Грибодова, онъ, войдя въ комнату, увидлъ фортепіано и, глубокій музыкантъ въ душ, ученый теоретикъ {М. И. Глинка цнилъ музыку А. С. Грибодова. Въ своихъ запискахъ онъ отмчаетъ (1828 г.): ‘Провелъ около цлаго дня съ Грибодовымъ, авторомъ комедіи ‘Горе отъ ума’. Онъ былъ очень хорошій музыкантъ и сообщилъ мн тему грузинской псни, на которую вскор потомъ А. С. Пушкинъ написалъ романсъ: ‘Не пой, волшебница, при мн’… (См. ‘Записки М. И. Глинки’. Спб. 1887, стр. 48). До сихъ поръ исполняется на сцен при постановк ‘Горе отъ ума’ вальсъ сочиненія автора (см. ‘Историческій Встн.’ 1889, мартъ, ‘Воспоминанія о Бгичев’ Е. П. Соковниной, стр. 672 и сл.). Два вальса А. С. Грибодова были напечатаны еще въ ‘Лирическомъ альбом’ на 1832 годъ (стр. 26 и 27). Вдова Грибодова Нина Александровна знала много пьесъ собственной композиціи мужа, весьма замчательныхъ оригинальностью мелодіи и мастерскою обработкою. Она охотно исполняла ихъ любящимъ музыку. ‘Изъ нихъ въ особенности была хороша одна соната, исполненная задушевной прелести’. Пьесы эти остались незаписанными, и Нина Александровна унесла ихъ съ собой въ могилу. (См. No 34 ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’, 1879 г., фельетонъ К. Бороздина — Н. А. Грибодова). H. III.}, онъ не могъ вытерпть и слъ за фортепіано. Девять битыхъ часовъ его не могли оторвать отъ инструмента. Въ Петербург Грибодова засадили въ главный штабъ. Скучно стало тамъ сидть Грибодову. Можетъ быть, сознаніе правоты своего дла еще усилило эту томительную однообразную скуку и придало тотъ рзкій и желчный характеръ, которымъ такъ обличается всякое выраженіе Грибодова. Вотъ четверостишіе, сказанное имъ въ этомъ грустномъ заключеніи:

По духу времени и вкусу

Я ненавидлъ слово рабъ:

Меня позвали въ главный штабъ

И потянули къ Іисусу ¹).

¹) Любопытно отмтить, что даже въ 1866 г. Д. А. Смирновъ, несмотря на то, что считалъ это четверостишіе общеизвстнымъ, находилъ, что его ‘неудобно’ печатать, и не привелъ его. (См. Б. О. Л. P. С. 1868, стр. 20).

Но и тутъ очарованіе личнаго характера Грибодова не исчезло. Можетъ быть, тутъ-то оно и проявилось въ высшей степени. Правъ или нтъ былъ Грибодовъ, но онъ все-таки содержался по подозрнію, все-таки былъ арестантомъ, и, Боже мой, какое было дло надсмотрщику, этой ходячей машин, едва-едва разумющей приказанія начальства и только разумющей одно исполненіе,— какое ему было дло до личныхъ интересовъ арестанта. Какъ могъ онъ почувствовать какое-нибудь участіе къ одному изъ многаго множества своихъ кліентовъ? Вотъ что объ этомъ времени жизни Грибодова разсказывалъ Бгичевъ: ‘Я сказалъ уже, что Грибодовъ былъ глубокій музыкантъ и, сидя въ главномъ штаб, онъ такъ очаровалъ своего надсмотрщика, что тотъ выпускалъ его всякую ночь подышать свернымъ воздухомъ, и Грибодовъ всякую ночь ходилъ въ домъ Жандра ужинать и играть на фортепіано’ {Это удостовряетъ и самъ А. Жандръ. Вроятно, это было, однако, не въ первый мсяцъ ареста — періодъ письменныхъ сношеній краткими записочками съ Булгаринымъ, бывавшимъ ежедневно въ типографіи, гд печатались изданія Н. И. Греча, неподалеку отъ главнаго штаба, на углу Невскаго и Морской.}. Бгичевъ черезъ Жандра послалъ Грибодову 1000 рублей. Да, вотъ до какой степени простиралась привязанность этого надсмотрщика къ Грибодову и до чего доводила Грибодова томительная скука заключенія. Вотъ еще фактъ и пресмшной. Я слышалъ это отъ Степана Ник. Бгичева. Грибодовъ сидлъ въ одной и той же комнат вмст съ тремя, кажется, другими лицами не изъ сильно заподозрнныхъ. Разъ Грибодовъ такъ сильно озлобился на свое положеніе, что громко разругалъ все и всхъ, кого только было можно, и выгналъ своего надсмотрщика, пустивъ въ него чубукомъ съ трубкой. Товарищи заключеннаго такъ и думали, что Грибодовъ посл этой отчаянной вспышки погибъ. И ничего не было вроятне. Однако, что же вышло? До какой степени привязался къ нему надсмотрщикъ? Черезъ полчаса или мене посл того, какъ Грибодовъ пустилъ въ него чубукомъ, дверь полурастворилась, и надсмотрщикъ спрашиваетъ: ‘Александръ Сергевичъ, что вы еще сердиты, или нтъ?’ Это разсмшило Грибодова.

— Нтъ, братецъ, нтъ,— закричалъ онъ ему.

— Къ вамъ можно войти?

— Можно.

— И чубукомъ пускаться не будете?

— Нтъ, не буду.

Вотъ что длалъ и что длалось съ Грибодовымъ во время его невольнаго затворничества. Оно продолжалось довольно долго. Грибодовъ высидлъ 4 мсяца, пока тянулось слдствіе. Онъ былъ оправданъ, и государь призвалъ его къ себ и сказалъ ему: ‘Я былъ увренъ, Грибодовъ, что ты не замшанъ въ этомъ дл. Но если тебя взяли наравн съ другими, это была необходимая мра. Отправляйся къ мсту своей службы. Жалую тебя надворнымъ совтникомъ и даю для прозда двойные прогоны’ {Высочайшая аудіенція Грибодову была дана, вроятно, 2 іюня 1826 года. Императору Николаю былъ лично извстенъ Грибодовъ еще въ бытность его великимъ княземъ (см. письмо Грибодова къ Бгичеву отъ 10 іюня 1824 года: ‘вчера я нашелъ у Паскевича великаго князя Николая Павловича’…).}. Милость государя была чувствительна для Грибодова. Онъ попросилъ у царя листъ о пожалованіи его чиномъ {Вроятно, рчь идетъ не о лист о пожалованіи чиномъ, а объ ‘очистительномъ аттестат’, который, дйствительно былъ выданъ при освобожденіи Грибодову.} и выдач двойныхъ прогоновъ. Государь не отказалъ въ этой просьб. Гд этотъ листъ, куда онъ двался, неизвстно. Грибодовъ отправился къ своему посту вмст съ Паскевичемъ, который былъ посланъ наблюдать, а впослдствіи и смнить знаменитаго Ермолова. Обстоятельства случайно поставили Грибодова между ними. Связанный съ Паскевичемъ узами родства, онъ былъ связанъ съ Ермоловымъ узами дружбы. Зная скрытую цль поздки Паскевича, Грибодовъ по врожденному чувству деликатности не желалъ {Д. А. Смирновъ слышалъ даже отъ Марьи Сергевны, сестры писателя, что Грибодовъ вовсе не хотлъ хать служить къ Паскевичу. Онъ сообщилъ въ 1806 г. ‘очень немногимъ извстный фактъ’, за достоврность котораго вполн ручался, такъ какъ слышалъ его изъ устъ сестры А. С.: ‘Матушка никогда не понимала глубокаго сосредоточеннаго характера Александра, а всегда желала для него только блеска и вншности. Вотъ что она разъ съ нимъ сдлала: братъ ршительно не хотлъ хать служить къ Паскевичу. Матушка какъ-то пригласила его съ собой помолиться къ Иверской Божьей Матери. Пріхали, отслужили молебенъ. Вдругъ матушка упала передъ братомъ на колна и стала требовать, чтобы онъ согласился на то, о чемъ она будетъ просить. Растроганный, взволнованный, онъ далъ слово. Тогда она объявила ему, чтобы онъ халъ служить къ Паскевичу. Длать было нечего, онъ похалъ’ (Б. О. JI. P. С. 1868, вып. 2, стр. 26).}, по крайней мр, пріхать къ Ермолову вмст съ Паскевичемъ. Для этого онъ отправился въ деревню къ Бгичеву, предварительно сказавши Паскевичу, что догонитъ его въ Воронеж. Грибодовъ былъ твердо увренъ, что Паскевичъ не дождется его, однако тотъ дождался.

Не знаю, именно сколько времени пробылъ Грибодовъ въ этотъ проздъ у Бгичева {Бгичевъ говоритъ, что Грибодовъ въ начал августа (182!) былъ у него въ деревн на 1 день. ‘Онъ спшилъ съхаться съ ген. Паскевичемъ въ Воронеж’. (‘Р. Встникъ’, 1892, авг., стр. 314).}. Но, кажется, сюда слдуетъ отнести слдующій фактъ. ‘Я было чуть-чуть не женился въ Москв’, сказалъ Грибодовъ Бгичеву. Это немножко удивило Бгичева. И вотъ Грибодовъ разсказываетъ ему, что встртилъ въ Москв дочь какого-то частнаго пристава, которая похожа лицомъ на жену его Анну Ивановну, и даже задумалъ было жениться. Грибодовъ очень уважалъ Анну Ивановну {Объ этой попытк Грибодова въ 1826 г. жениться на дочери частнаго пристава нтъ, нигд указаній въ біографической о немъ литератур.}.

Какъ велико было участіе Грибодова въ послдней персидской войн (1826—28 гг.), объ этомъ мы говорить не станемъ. Жаль, а такъ всегда длается, что слава принадлежитъ не главному, а старшему. Впрочемъ, такъ и быть должно. Превосходно знавшій персидскій бытъ и самый духъ народа и даже самую мстность, другъ Аббаса-Мирзы, Грибодовъ былъ правою рукою Паскевича: и не будь этой руки, мы, можетъ быть, увидали бы, что Паскевичъ не… Вс движенія къ Аббасъ-Абаду, Эчміадвину и даже къ самой Эривани были подвигнуты ршительностью Грибодова, который безпрестанно, такъ сказать, толкалъ впередъ Паскевича, не знавшаго ни персіянъ, ни мстности. Вотъ примръ. Когда Аббасъ-Мирза затворился въ Эривани, Паскевичъ, зная личныя отношенія Грибодова къ персидскому наслднику, послалъ Грибодова къ Аббасъ-Мирз съ такого рода мирными предложеніями, на которыя послдній не согласился. Что же вышло? Грибодовъ увидлъ, въ какомъ положеніи находилась Эривань, возвратясь, настоялъ на томъ, чтобы двинуться къ ней, общая успхъ врный. Эривань была взята, и Паскевичъ получилъ титло Эриванскаго {По редакціи 1805 г. (Б. О. Л. P. С. 1868, вып. 2, стр. 26) Д. А. Смирновъ еще сильне подчеркиваетъ участіе А. С. Грибодова въ персидской войн 1826—28 гг. ‘Съ половины мая 1827 г. мы видимъ Грибодова въ персидскомъ поход съ Паскевиченъ. Пишущему эту статью положительно извстно то совершенно дятельное участіе, которое принималъ Грибодовъ не только въ заключеніи туркманчайскаго договора, бывшаго именно созданіемъ Грибодова, но и въ самомъ ход кампаніи. Съ Паскевичемъ, близкимъ родственникомъ и человкомь, который былъ ближе къ нему по лтамъ, Грибодовъ могъ говорить свободне, чмъ съ Ермоловымъ. Онъ безпрестанно старался приводить въ дйствіе главную пружину дда — ‘не уважать непріятеля, который того не стоитъ’. Движенія къ Аббасъ-Абаду, даже къ самой Эривани были слдствіемъ личныхъ, самыхъ убдительныхъ настояній Грибодова. Во время этой войны явились во всемъ блеск его огромныя дарованія, вполн обработанныя многосторонней правильной образованностью, его дипломатическій тактъ и ловкость, его способность къ труду, огромному, сложному и требующему большихъ соображеній’.}.

Объ отношеніяхъ Грибодова къ Аббасу-Мирз должно сказать, что наслдникъ до такой степени привязался къ Грибодову, что мшалъ даже ему заниматься длами, или безпрестанно требуя его къ себ, или самъ приходя къ нему. ‘Мн нтъ другого средства, какъ сказаться больнымъ, чтобы заниматься’, говорилъ Грибодовъ Іону.

Многіе ли также знаютъ о хладнокровной храбрости Грибодова. Докторъ Іонъ мн сказывалъ, что Паскевичъ въ письмахъ своихъ {Эти письма были адресованы къ родной тетк жены Пасковича (Елизаветы Алексевны) — къ Настась едоровн Грибодовой. Указаніе на Іона, какъ на первоисточникъ этого свидтельства, сдлано впервые.} въ Москву жаловался, что ‘слпой (Грибодовъ былъ очень близорукъ), не внимая никакимъ убжденіямъ, разъзжаетъ себ въ первыхъ рядахъ подъ пулями’.

II.
Свиданіе съ докторомъ правъ Б. И. Іономъ 2 марта 1842 г.,— Дуэль изъ-за танцовщицы Истоминой Шереметева съ гр. Завадовскимъ.— Причина дуэли.— Ночной визитъ Истоминой къ Завадовскому и Грибодову при содйствіи послдняго.— Вмшательство Якубовича.— Описаніе дуэли на Волновомъ пол.— Смертельная рана Шереметева.— Слова Каверина.— Угроза Якубовича.— Встрча Грибодова съ Якубовичемъ въ Тифлис.— Дуэль.— Грибодовъ и Якубовичъ ранены,— Причины катастрофы 30 января 1829 г.— Укрывательство въ посольскомъ дом русской подданной.— Лакеи Грибодова и персидскія женщины.— Самозащита Грибодова передъ смертью,— Встрча съ Булгаринымъ.

Это было въ 1817 г. Истомина была извстная танцовщица на петербургской сцен. Какъ вс театральныя героини, а тмъ боле балетныя божества, Истомина имла поклонниковъ и обожателей. Счастливйшимъ изъ нихъ былъ Вася Шереметевъ (не графъ). Этому Бас, traditur, досталась она intacta: пусть такъ, но дло вотъ въ чемъ. Грибодовъ и Іонъ жили вмст. Іонъ въ это время сдлался директоромъ нмецкаго театра въ Петербург и переселился куда-то поближе къ театру {Въ архив дирекціи императорскихъ театровъ мы не нашли, однако, подтвержденія на это указаніе. Б. И. Іонъ въ 1817 г. совсмъ не упоминается въ документахъ, касающихся нмецкаго театра. Мы нашли его подпись только съ 1819 года.}. Грибодовъ перехалъ къ Завадовскому. Истомина бывала часто въ квартир Грибодова вмст со своимъ обожателемъ, и вс трое обходились en ami {Еще за годъ до дуэли (9 ноября 1816 г.) Грибодовъ писалъ изъ Петербурга С. Н. Бгичеву: ‘Въ воскресенье я съ Истоминой и съ Шереметевымъ ду въ Шустерклубъ, кабы ты былъ здсь, и ты бы съ нами дурачился’.}. Грибодовъ и не думалъ ухаживать за Истоминой и мтить на ея благосклонность, а обходился съ нею запросто по-пріятельски и короткому знакомству. Перехавши къ Завадовскому, Грибодовъ посл представленія взялъ по старой памяти {На самомъ дл Грибодовъ, зная о разрыв Шереметева съ Истоминой, привезъ ее въ домъ къ Завадовскому, гд они втроемъ провели вечеръ. А по неопубликованному донесенію и. д. оберъ-полицеймейстера, представленному министромъ полиціи государю, Истомина у Завадовскаго ‘ночевала дв ночи’.} Истомину въ свою карету и увезъ къ себ въ домъ Завадовскаго. Какъ въ этотъ же самый вечеръ пронюхалъ нкто Якубовичъ, храброе и буйное животное, этого не знаютъ. Только Якубовичъ толкнулся сейчасъ же къ Вас Шереметеву и донесъ ему о случившемся, прибавляя, что Грибодовъ привезъ Истомину къ Завадовскому и, стало быть, для него хлопочетъ. Пьяные прикатили въ домъ къ Завадовскому Якубовичъ съ Шереметевымъ, завязалась ссора, и дло дошло до картели. Завадовскій и Шереметевъ должны были стрляться. На мсто дуэли {На Волковомъ пол 12 ноября 1817 г., въ 2 час. пополудни.} вмст съ Завадовскимъ похали Грибодовъ, Іонъ и еще кое-кто. Барьеръ былъ на 12 шагахъ. Первый стрлялъ Шереметевъ и слегка оцарапалъ Завадовскаго: пуля пробила бортъ сюртука около мышки. По вчнымъ правиламъ дуэли Шереметеву должно было приблизиться къ дулу противника еще на 5 шаговъ. Онъ подошелъ. Тогда многіе стали довольно громко просить Завадовскаго, чтобы онъ пощадилъ жизнь Шереметеву. ‘Я буду стрлять въ ногу’, сказалъ Завадовскій. ‘Ты долженъ убить меня, или я рано или поздно убью тебя’, сказалъ ему Шереметевъ, услышавшій эти переговоры. ‘Chargez mes pistolets’, прибавилъ онъ, обращаясь къ своему секунданту. Завадовскому оставалось только честно стрлять по Шереметеву. Онъ выстрлилъ, пуля пробила бокъ и прошла черезъ животъ, только не навылетъ, а остановилась въ другомъ боку. Шереметевъ навзничь упалъ на снгъ и сталъ нырять по снгу, какъ рыба. Видть его было жалко. Но къ этой печальной сцен примшалась черта самая комическая. Изъ числа присутствовавшихъ при дуэли былъ Каверинъ, красавецъ, пьяница, шалунъ и такой сорвиголова и бреттеръ, какихъ мало. Онъ служилъ когда-то адъютантомъ у Бенигсена и проказилъ въ Гамбург до того, что былъ цлому городу и околотку извстенъ подъ именемъ ‘краснаго гусара’. Бенигсенъ долженъ былъ посл спровадить эту удалую голову, потому что отъ нея никому житья не было. Когда Шереметевъ упалъ и сталъ въ конвульсіяхъ нырять по снгу, Каверинъ подошелъ и сказалъ ему прехладнокровно: ‘Вотъ те, Васька, и рдька!’ {См. ниже въ бесд съ Жандромъ поправку и объясненіе этого выраженія Каверина.} Пуля легко была вынута тутъ же припасеннымъ медикомъ. Якубовичъ взялъ эту пулю и, положивъ ее въ карманъ, сказалъ Завадовскому: ‘Это теб’. Шереметевъ прожилъ посл дуэли немного боле сутокъ. Онъ непремнно хотлъ видть Грибодова и когда тотъ пріхалъ къ нему, то Шереметевъ просилъ у него прощенія и помирился съ нимъ {Объ этомъ примиреніи не упоминаетъ ни одинъ біографическій источникъ. Письмо самого А. С. Грибодова въ С. Н. Бгичеву объ этой дуэли не сохранилось (вроятно, оно уничтожено самимъ же Бгичевымъ). Въ немъ Грибодовъ писалъ, что ‘на него нашла ужасная тоска, онъ видятъ безпрестанно передъ глазами умирающаго Шереметева, и пребываніе, въ Петербург сдлалось для него невыносимо’.}. Отецъ Шереметева, зная распутную жизнь сына, объяснилъ государю, что ожидалъ своему сыну подобнаго конца, и просилъ простить всхъ участвовавшихъ въ этомъ дл. Государь простилъ всхъ, но поджога Якубовичъ былъ сосланъ на Кавказъ. Еще до отъзда онъ въ разговорахъ съ другими грозилъ, что Грибодову эта шутка не пройдетъ даромъ. Судьба велла Грибодову встртиться съ Якубовичемъ на самомъ, такъ сказать, первомъ шагу въ Тифлис, потому что очень скоро посл этого дла Грибодовъ былъ тамъ, отправясь на службу. Только что онъ пріхалъ въ Тифлисъ и вошелъ въ какую-то ресторацію, какъ чуть ли не на лстниц встртился съ Якубовичемъ. Грибодовъ сказалъ ему, что слышалъ объ его угрозахъ, и просилъ раздлки. Они стрлялись {Объ этой дуэли см. у Грибодова (Полн. собр. сочин. подъ ред. И. Шляпкина. Спб. 1889, т. I, стр. 29—30 и 47): ‘Ты мн пеняешь, зачмъ я не увдомляю тебя о прострленной моей рук? Стоитъ ли того, другъ мой. Еще бы мн удалось раздробить ему плечо, въ которое мтилъ! А то я же заплатилъ за свое дурачество. Судьба… Въ тотъ самый день, въ который… Ну, да Богъ съ нимъ! Пусть стрляетъ въ другихъ, моя прошла очередь’. Вроятно, дуэль Якубовича съ Грибодовымъ происходила 12 ноября 1818 г., т. е. ровно черезъ годъ посл дуэли Шереметева съ Завадовскимъ.}. Якубовичъ былъ легко раненъ. Грибодову пуля прошибла ладонь лвой руки близъ мизинца. Посл, чтобы играть на фортепіано, онъ долженъ былъ заказать себ особую аппликатуру.

——

Причина ужасной, мученической смерти Грибодова все еще остается непроницаемой тайной. Убили русскаго посланника — и пусть его убила азіатская чернь, все-таки это фактъ небывалый. Между условіями мира, заключеннаго Россіей съ Персіей, было слдующее: всмъ русскимъ, желающимъ возвратиться въ отечество, персидское правительство долл:но было давать свободный пропускъ безъ малйшей задержки и насилія. Въ числ женъ одного персіянина была русская, которая пожелала возвратиться на родину. Персіянинъ не пускалъ ее. Она ушла отъ него, и Грибодовъ принялъ ее въ посольскій домъ. Въ народ дикомъ это возбудило негодованіе, которое, однако, держалось скрытно, въ состояніи глухого возмущенія, до слдующаго случая. Разъ въ базарный день лакеи Грибодова затронули что-то персидскихъ женщинъ. Искра попала въ порохъ. Пошла рзня. Приступили къ дому Грибодова. Онъ, _ видя опасность, кинулся навстрчу бунтующей черни съ пистолетами и ятаганомъ, но, увидвши превосходство цлой массы, скрылся и заперся въ какой-то бесдк вмст съ нсколькими русскими. Бесдку подожгли. Разломали ли у этой бесдки двери, растворилъ ли ихъ самъ Грибодовъ, неизвстно. Извстно только, что когда присплъ отрядъ шаховой гвардіи подъ начальствомъ капитана для усмиренія черни, Грибодовъ и вс русскіе, въ томъ числ 150 человкъ казаковъ, составлявшихъ почетный караулъ Грибодова, погибли. Шахъ наложилъ на дворъ трехдневный трауръ. Хозревъ-Мирза, какъ извстно, былъ въ Россіи для личнаго объясненія съ государемъ, но Грибодова уже не стало…

——

Черезъ годъ посл прізда въ Петербургъ я встртился (19 ноября 1842 г.) съ Булгаринымъ у Межевича, къ которому пріхалъ обдать. Булгаринъ тутъ но обдалъ, онъ пробылъ какой-нибудь часъ и ухалъ. Но въ продолженіе этого часа мы говорили о Грибодов. Мы сидли въ кабинет Межевича. Свча стояла недалеко отъ стны, гд вислъ портретъ Грибодова. Булгаринъ, ходя по комнат, взялъ свчу и поднесъ ее къ портрету. ‘Вамъ это лицо должно быть хорошо знакомо’, сказалъ я ему. Онъ, разумется, отвчалъ утвердительно. Цльнаго не было нечего. Обращу вниманіе на главное въ разговор моемъ съ Булгаринымъ, который вскор посл смерти Грибодова назвалъ себя его другомъ. Досел я думалъ, что существуетъ только одинъ автографъ ‘Горе отъ ума’ у Бгичева. Теперь нашелся еще другой — у Булгарина. Межевичъ, передавая мн это извстіе, сказалъ, что на этомъ автограф рукою Грибодова написано: ‘Теб, мой аддей, отдаю мое Горе’ {Экземпляръ списка ‘Горе отъ ума’ подаренъ авторомъ Булгарину съ собственноручной надписью: ‘Горе мое поручаю Булгарину, врный другъ Грибодовъ. 6 іюня 1828 г.’. Только эта надпись и сдлана рукой Грибодова, остальное все написано писарской рукой и носитъ слды подчистокъ и поправокъ рукой Булгарина и др. Списокъ этотъ съ портретомъ А. С. Грибодова, вдланнымъ въ переплетъ, хранится въ Публичной библіотек.}. Существованіе этого автографа у Булгарина подтверждено мн имъ самимъ при этой нашей встрч. Кром автографа ‘Горе отъ ума’, по словамъ Булгарина, у него находится множество разныхъ бумагъ, собственноручныхъ Грибодова, бумагъ {Часть этихъ бумагъ была напечатана въ ‘Русской Старин’, но многія исчезли безслдно.}, которыя напечатать невозможно. Булгаринъ очень врно выразился, сказавъ, что Грибодовъ родился съ характеромъ Мирабо. Разсмотрите глубже эти слова и въ основаніи ихъ вы откроете истину. Булгаринъ не читалъ, какъ мн сказывалъ, біографіи Полевого. Онъ презираетъ Полевыхъ, какъ это можно видть изъ словъ его, и отрицаетъ ихъ знакомство съ Грибодовымъ. ‘Человкъ прошелся какъ-то съ нимъ (Кс. Полевымъ) по саду… а они ужъ и пишутъ’, сказалъ онъ насмшливо. Портретъ, приложенный при изданіи Полевого {Горе отъ ума. А. С. Грибодова. 2-е изданіе. Съ приложеніемъ портрета автора и статьи К. Полевого — О жизни и сочиненіяхъ А. С. Грибодова. Спб. 1839. Стр. C + 202.}, списанъ, по словамъ Булгарина, съ портрета, находящагося у Маріи Сергевны Дурново, а этотъ послдній съ портрета, находящагося у Булгарина.

III.
Первое знакомство съ Жандромъ (28 апрля 1858 г.).— Вншній видъ сенатора.— ‘Притворная неврность’.— Впечатлніе на публику отъ ареста Грибодова. Жандръ о ночныхъ визитахъ къ нему арестованнаго Грибодова.— Новыя подробности ареста.— Участіе А. П. Ермолова.— Похищеніе пакета со, бумагами Грибодова черезъ М. С. Алексева.— Участіе караульнаго офицера.— Содержаніе бумагъ.— Прогулки днемъ по Петербургу арестованнаго Грибодова.— Участіе Ивановскаго.— Обходъ заключенныхъ въ главномъ штаб генераломъ Потаповымъ. Грибодовъ со штыкомъ часового у Жандра.— Объясненіе дружбы Грибодова съ Булгаринымъ,— Новыя подробности смерти Грибодова.— Слова Грибодова при назначеніи посланникомъ.— Послдніе проводы его изъ Петербурга.— Эпиграмма на М. Дмитріева.— Совтъ Жандра познакомиться съ И. И. Сосницкимъ и П. А. Каратыгинымъ,— Объ увлеченіи Грибодова Телошевой.— Покупка авторомъ ‘Русской Таліи’ и ‘Сына Отечества’ за 1826 годъ,— Болзнь Смирнова.

28 апрля, часовъ около 10 утра, я къ первый разъ позвонилъ у двери сенатора Андрея Андреевича Жандра {Родился 9 февраля 1789 года, скончался 19 января 1873 года, погребенъ въ Александро-Невской лавр.}, вслдъ затмъ отдалъ отворившему мн человку, для передачи сенатору, рекомендательное о мн письмо Степана Никитича Бгичева и не боле полуторыхъ минутъ ждалъ пріема: боковая изъ швейцарской дверь отворилась… ‘Пожалуйте’. Я вошелъ въ кабинетъ. Очень понятно, почему я былъ принять такъ скоро: въ письм Степана Никитича, которое было доставлено мн старикомъ нсколько мсяцевъ тому назадъ не распечатанное, находилось благодтельное для меня выраженіе, отворявшее мн вс двери: ‘родственникъ Грибодова’ и, кром того, слдующія, очень мн памятныя строки: ‘я знаю Смирнова давно и даже позволилъ ему снять копіи со всей переписки со мной Грибодова. Сообщишь ли ты ему что-нибудь, или нтъ — твоя воля, но за честность его побужденій и характера я вполн ручаюсь’. Бгичевъ подобныхъ словъ не напишетъ даромъ.

У самыхъ дверей кабинета меня встртилъ высокій, очень высокій, сухой, какъ скелетъ, старикъ, одтый въ узенькое темно-коричневаго цвта пальто, которое только увеличивало или по крайней мр выказывало всю его худобу. Голова у этого старика рдькой, корнемъ вверхъ, лицо все въ морщинахъ, маленькіе срые глаза смотрятъ умно и серьезно, и вся фигура была бы строгая и серьезная, если бы ее но смягчала ласковая, добрая улыбка.

Я отрекомендовался. Жандръ дружески протянулъ мн руку, усадилъ меня въ громадныя, старо-фасонныя, можетъ быть, настоящія ‘вольтеровскія’ кресла и началъ читать письмо.

— Дивно ли видли вы Степана Никитича?— обратился онъ ко мн съ вопросомъ, окончивши чтеніе.

— Прошлой осенью. Я прожилъ у него боле недли въ его тульской деревн Екатерининскомъ {Село Екатерининское, Тульской губерніи, Епифанскаго узда, было пріобртено С. Н. Бгичевымъ у Петра Львовича Давыдова. Въ немъ былъ А. С. Грибодовъ въ август 1826 года. Въ настоящее время село Екатерининское принадлежитъ родной дочери Степана Никитича Бгичева Марь Степановн, гд она и проживаетъ.}.

— Здоровъ онъ?

— По крайней мр, при мн былъ здоровъ.

— По-нашему…— старикъ улыбался.— Мы съ нимъ недалеко другъ отъ друга ушли: ему должно быть…

— 72 года,— докончилъ я.

— А мн скоро 70. Мы передъ вами, людьми новаго поколнія, похвастать можемъ. Я, напримръ, несмотря на мои годы, никакъ не могу пожаловаться на здоровье: я человкъ сухой, легкій, воздержный, рдко бываю боленъ. Всякій Божій день я иду изъ сената пшкомъ, разумется, за мной детъ карета… на всякій случай, оно лучше, знаете. Давно вы пріхали?

— Вчера утромъ.

— На долго?

— Какъ Богъ дастъ. Цль моей поздки уже извстна вашему превосходительству изъ письма Степана Никитича. Если позволите, я разскажу вамъ ее коротко, но нсколько подробнй.

Я сказалъ все, что мн было нужно, и кончилъ словами: ‘многое зависитъ отъ вашего превосходительства. Я не скрываю отъ васъ, что вы были одной, и можетъ быть даже главной, цлью моей поздки. Позвольте мн надяться, что вы не откажете мн въ содйствіи…

— Не думаю, чтобы мое содйствіе принесло вамъ большую пользу…

Меня слегка покоробило.

— У меня нтъ ни одной строки Грибодова… Было одно письмецо, да и то выпросилъ Булгаринъ. Но я очень радъ съ вами познакомиться, надюсь, что мы будемъ видаться съ вами часто…

Я поклонился.

— И я охотно буду вамъ разсказывать о Грибодов все, что знаю, и все, что помню.

‘Это едва ли еще не лучше’, подумалъ я.

— Я всякій вечеръ, начиная съ 8 часовъ, дома. Когда хотите, милости просимъ, всегда вамъ радъ.

И посл этой рчи, которую я могъ принять за вжливымъ образомъ сказанное ‘теперь прощайте’, старикъ, вспомнивши о Грибодов, по поводу общей ихъ комедіи ‘Притворная неврность’, разговорился и проговорилъ боле получаса.

— Не можете ли, по крайней мр, вы, ваше превосходительство, оказать не только мн, но и всей русской публик слдующую важную услугу — отмтить въ ‘Притворной неврности’ то, что принадлежитъ собственно Грибодову?

— Нтъ, не могу… {‘Притворная неврность’. Комедія въ І дйствіи въ стихахъ. Переведена съ французскаго А. Грибодовымъ и А. Жандромъ. Спб. Въ типографіи Н. Греча. 1818 г. Что принадлежитъ въ ней Грибодову и что Жандру, если не считать мелкихъ поправокъ, извстно изъ письма А. С. Грибодова къ С. П. Бгичеву отъ 16 апрля 1818 г.} Давно было, много съ тхъ поръ воды утекло…

И тутъ, ясне обыкновеннаго, показалась на губахъ старика добрая улыбка.

Это былъ мгновенный, но ясный лучъ, освтившій мн личность этого человка. Я понялъ, съ кмъ имю дло.

Все, что разсказывалъ мн тутъ, утромъ, Андрей Андреевичъ, я совокупляю съ разсказами его въ вечернее мое посщеніе того же дня. Да, я былъ у него въ тотъ же день вечеромъ, потому что по тону и общему характеру пріема, мн сдланнаго Жандромъ, я почелъ себя въ прав въ тотъ же день воспользоваться даннымъ мн позволеніемъ — посщать его, когда мн угодно, посл восьми часовъ вечера. Искушенье было слишкомъ велико: другъ Грибодова, много о немъ знающій, да къ тому же отъ угла Торговой и Мастерской, гд моя квартира,— рукой подать до угла Грязной и Садовой, гд онъ живетъ, стоитъ только перехать на лодк Фонтанку {Очевидно, Екатерининскій каналъ.}.

Можетъ быть, я не запишу обоихъ нашихъ разговоровъ, и утренняго и вечерняго, въ порядк и послдовательности, но увренъ, что не упущу изъ нихъ ничего главнаго.

— Вы были въ Петербург, ваше превосходительство, когда привезли сюда Грибодова, какъ декабриста?

— Да, въ Петербург.

— Степанъ Никитичъ, и не одинъ разъ, говорилъ мн… Но позвольте прежде этого другой и очень важный для меня, да и не для одного меня, вопросъ, скажите, какое впечатлніе произвелъ на публику арестъ Грибодова? Это обстоятельство гораздо важне, нежели кажется съ перваго поверхностнаго взгляда, и ваше на этотъ разъ показаніе вполн драгоцнно.

‘Уголъ паденія,— подумалъ я въ эту минуту геометрической истиной,— не въ одномъ вещественномъ, но и въ нравственномъ мір равенъ углу отраженія’.

— Огромное,— отвтилъ мн Жандръ, смотря на меня прямо, какъ бы желая ‘вразумить’ меня.— Огромное,— повторилъ онъ.— По городу пошла молва, толки: ‘Грибодова взяли, Грибодова взяли’…

— А,— сказалъ я, не скрывая того отраднаго чувства, которое овладло мной въ эту минуту, чувства, въ которомъ была смсь и радости и какой-то гордости за человка, которому чужда теперь всякая гордость, но память котораго люблю я такъ сильно.— Стало быть, имя было слишкомъ громко, слишкомъ народно.

— Еще бы! Такія ли я вамъ еще на этотъ разъ чудеса разскажу. Однако вы начали и не кончили: что же вамъ говорилъ Степанъ Никитичъ?

— Онъ говорилъ мн, и, повторяю и вмст прошу васъ замтить, не одинъ разъ, что Грибодовъ, котораго засадили въ главный штабъ, всякую ночь приходилъ оттуда къ вамъ.

— Совершенная правда. Всякую ночь приходилъ, ужиналъ или пилъ чай и игралъ на фортепіано. Послднее-то и было его отрадой: вы, конечно, знаете, что онъ былъ замчательный музыкантъ,— музыкантъ не только ученый, но страстный. Онъ возвращался отъ меня въ свою конуру или поздно ночью, или на разсвт.

— Да какъ же, Боже мой, все это длалось? Слышишь и ушамъ не вришь. Между тмъ слышишь все это отъ людей, въ словахъ которыхъ нтъ никакой возможности сомнваться.

— Длалось, а потому и длалось, что Грибодовъ имлъ удивительную, необыкновенную, почти невроятную способность привлекать къ себ людей, заставлять ихъ любить себя, именно ‘очаровывать’. Я не знаю, какъ Степанъ Никитичъ разсказывалъ вамъ исторію его ареста, но разскажу ее вамъ, въ свою очередь, и въ доказательство всей справедливости словъ, сейчасъ мной сказанныхъ. Вы знаете, что тогда онъ служилъ при Ермолов и взятъ онъ былъ во время какой-то экспедиціи, въ какомъ-то мстечк, имени котораго не вспомню.

— Я вамъ помогу, ваше превосходительство: онъ былъ взятъ въ Екатериноградской станиц {Это неврно. Грибодовъ былъ арестованъ въ крпости Грозной 22 января 1826 года.}.

— Кажется, что такъ. Подробности его ареста очень любопытны и характеристичны именно какъ доказательство той привязанности, которую умлъ внушать къ себ Грибодовъ. Когда къ Ермолову прискакалъ курьеръ съ приказаніемъ арестовать его, Ермоловъ,— замтьте, Ермоловъ, человкъ вовсе не мягкій,— призвалъ къ себ Грибодова, объявилъ ему полученную новость и сказалъ, что даетъ ему часъ времени для того, чтобы истребить вс бумаги, которыя могли бы его скомпрометировать, посл чего придетъ арестовать его со всей помпой — съ начальникомъ штаба и адъютантами. Все такъ и сдлалось, комедія была разыграна превосходно. Ничего не нашли, курьеръ взялъ Грибодова и поскакалъ.

— Извините, Андрей Андреевичъ, что я перебью вашу рчь разсказомъ объ одной подробности, которая относится именно къ этой минут и которую я слышалъ отъ Степана Никитича. Она только прибавляетъ къ доказательствамъ того, что и вы хотите доказать, т. е. какъ вс любили Грибодова. Когда Ермоловъ сдалъ его съ рукъ на руки курьеру, то сослуживцы Грибодова обратились къ этому курьеру съ слдующимъ, какъ говорится, ‘наказомъ’, что если онъ не довезетъ Грибодова до Петербурга цла и сохранна, то пусть уже никогда ни съ однимъ изъ нихъ не встрчается, ибо сіе можетъ быть ему вредно.

— Это очень вроятно. Продолжаю мой разсказъ. Съ Грибодовымъ были не вс его бумаги, но значительная часть ихъ находилась въ крпости Грозной {Во Владикавказ, какъ это документально теперь выяснено. См. Б. Вейденбаумъ. Кавказскіе этюды. Тифлисъ 1901 г. Дло объ отправленіи кол. ас. Грибодова въ С.-Петербургъ арестованнымъ и объ описаніи у него бумагъ, въ архив гражданскаго управленія Кавказа.— Указаніе на М. С. Алексева впервые появляется въ печати. Оно разъясняетъ начальную букву, поставленную Грибодовымъ въ одной записк изъ-подъ ареста . Булгарину: ‘Да не будь трусъ напиши мн, я записку твою сожгу, или передай свднія Ж. (очевидно, Жандру), а тотъ перескажетъ А., а А. найдетъ способъ мн сообщить’. По разъясненію редактора собранія сочиненій А. С. Грибодова, профессора И. Шляпкина (томъ I, стр. 38), повторенному П. Щеголевымъ въ изданіи ‘Грибодовъ и декабристы’ Спб. 1906, стр. 37 (сноска 24): ‘А.— вроятно, князь Александръ Ивановичъ Одоевскій’. Но это совершенно невроятно, такъ какъ Одоевскій былъ арестованъ въ Петропавловской крпости и не могъ имть никакихъ сношеній съ Грибодовымъ, сидвшимъ въ главномъ штаб. Н. Ш.}. Ермоловъ долженъ былъ дать предписаніе коменданту захватить эти бумаги, запечатать и передать пакетъ курьеру. Все было исполнено. Курьеръ, Грибодовъ и пакетъ благополучно прибыли въ Петербургъ, въ главный штабъ. Слухъ объ арест Грибодова распространился… Черезъ нсколько дней посл этого ко мн является одинъ, вовсе мн до того времени незнакомый человкъ, нкто Михаилъ Семеновичъ Алексевъ, черниговскій дворянинъ, приноситъ мн поклонъ отъ Грибодова, съ которымъ сидлъ вмст въ главномъ штаб, и пакетъ бумагъ, пріхавшихъ изъ Грозной. Какъ же все это случилось? Грибодовъ, когда его привезли, усплъ какими-то судьбами сейчасъ же познакомиться съ Алексевымъ, который сказалъ ему, что его въ самомъ скоромъ времени выпустятъ, потому что онъ взятъ по ошибк, вмсто родного брата своего, екатеринославскаго губернскаго предводителя. Грибодовъ воспользовался этимъ обстоятельствомъ отлично: въ пять минутъ очаровалъ Алексева совершенно, передалъ ему пакетъ, сказалъ мой адресъ и просилъ доставить этотъ пакетъ ко мн. Алексевъ все исполнилъ свято.

— Еще разъ виноватъ, Андрей Андреевичъ. Вы мн позволите пополнить вашъ разсказъ?

— Сдлайте милость. Иное я могъ забыть, а другое могу и не знать.

— Вотъ, со словъ Степана Никитича, обстоятельство, которое вполн поясняетъ, какимъ образомъ пакетъ, бывшій у курьера и уже составлявшій такимъ образомъ казенную собственность, могъ вдругъ очутиться въ рукахъ самого Грибодова. Курьеръ сдалъ и самого Грибодова, и пакетъ караульному офицеру. Этотъ офицеръ былъ нкто Сенявинъ — сынъ знаменитаго адмирала — честный, благородный, славный малый. Принявши пакетъ, онъ положилъ его на столъ, вроятно, въ караульной комнат, въ которой на ту пору могъ находиться и Алексевъ, какъ человкъ, уже свободный отъ всякаго подозрнія. Сенявинъ не могъ не видать, какъ Грибодовъ подошелъ къ столу, преспокойно взялъ пакетъ, какъ будто дло сдлалъ, и отошелъ прочь. Онъ не сказалъ ни слова: такъ сильно было имя Грибодова и участіе къ нему {Гвардіи капитанъ Сенявинъ значится самъ въ числ арестованныхъ, содержавшихся въ главномъ штаб вмст съ Грибодовымъ. Вотъ досел неизвстный рапортъ с.-петербургскаго коменданта генерала-адъютанта Башуцкаго отъ 13 февраля 1826 г. No 76 на имя дежурнаго генерала главнаго штаба Е. Л. В. генералъ-адъютанта Потапова: ‘Стоящій въ караул на главной гауптвахт лейбъ-гвардіи Егерскаго полка штабсъ-капитанъ Родзянко 3-й представилъ ко мн при описи вещи, отобранныя имъ отъ арестованнаго по высочайшему повелнію коллежскаго асессора Грибодова, которыя при семъ къ вашему превосходительству препроводить честь имю’. На этой бумаг собственной рукой Грибодова написано: ‘Вещи и деньги, мн принадлежащія, мною отъ капитана Жуковскаго приняты. Коллежскій асессоръ Александръ Грибодовъ’. Н. Ш.}.

— И должно быть такъ. Повторяю вамъ, что я могъ кое-что и забыть, но если это разсказывалъ вамъ Степанъ Никитичъ, такъ сомннія никакого быть не можетъ. Дале. Этотъ добрый и славный человкъ Алексевъ бывалъ у меня и посл нсколько разъ, передавая же мн пакетъ, онъ вмст съ тмъ передалъ мн приказаніе Грибодова — сжечь бумаги. Однакоже я на это не ршился, а только постарался запрятать этотъ пакетъ такъ, чтобы до него добраться было невозможно,— я зашилъ его въ перину. Когда Грибодова выпустили, мы пакетъ достали и разсмотрли бумаги, въ немъ не оказалось ничего важнаго, кром нсколькихъ писемъ Кюхельбекера. Но исторія Грибодовскаго сиднья этимъ далеко не кончается. Я вамъ говорилъ уже, что слухъ объ его арест распространился быстро. Вдругъ доходятъ до меня такія слова: ‘Помилуйте,— говоритъ одинъ: — что это за вздоръ въ город болтаютъ, будто бы Грибодовъ взятъ: я его сейчасъ видлъ на Невскомъ проспект’. ‘И я тоже’, говоритъ другой. ‘А я видлъ въ Лтнемъ саду’, говоритъ третій. Что же вышло? Содержавшихся въ главномъ штаб возили допрашивать изъ штаба въ Петропавловскую крпость. Однимъ изъ помощниковъ главнаго правителя длъ военно-судной комиссіи былъ нкто Ивановскій {Въ копіи съ рукописи Д. А. Смирнова составляютъ отдльную главу (6-ю) ‘Замчанія на мои записки зятя моего Мих. Мат. Поливанова’. Такихъ замчаній сдлано семь. Вс они помчены 18 октября 1858 г. Мы размстили ихъ за его подписью подъ текстомъ въ соотвтствующихъ мстахъ. Примчанія подъ текстомъ безо всякой подписи принадлежатъ мн. Относительно фамиліи Ивановскій Поливановъ замтилъ: ‘Чиновникъ V класса, бывшій длопроизводителемъ военно-судной комиссіи, былъ не Ивановскій, но мой добрый знакомый и благодтель, начальникъ отдла инспекторскаго департамента Ивановъ’. Однако едва ли это замчаніе справедливо, такъ какъ самъ А. С. Грибодовъ говоритъ объ Ивановскомъ въ записк изъ-подъ ареста Булгарину: ‘Между тмъ я комитетомъ оправданъ начисто какъ стекло. Ивановскій, благороднйшій человкъ, въ крпости говорилъ мн самому и всякому гласно, что я немедленно буду освобожденъ. Притомъ обхожденіе со мною, какъ его, такъ и прочихъ было совсмъ не то, которое имютъ съ подсудимыми. Казалось, все кончено. Създи къ Ивановскому, онъ тебя очень любитъ и уважаетъ: онъ членъ вольнаго общества любителей словесности и много во мн принималъ участія’… Н. Шаломытовъ.}.

— Такъ, такъ,— невольно перебилъ я сенатора.— Я это все знаю, но позвольте просить ваше превосходительство продолжать.

— Этотъ Ивановскій такъ полюбилъ Грибодова…

— Что даже, можетъ быть, спасъ его,— опять, и что совсмъ не было слишкомъ вжливо, перебилъ я сенатора.

— Спасъ,— это слишкомъ много, потому что съ тхъ поръ, какъ бумаги Грибодова, которыя могли бы его компрометировать, пропали, если не съ лица земли, такъ по крайней мр изъ глазъ правительства, такъ что и концы въ воду, нашъ молодецъ выходилъ изъ воды сухъ и изъ огня невредимъ…

— То-то, что не совсмъ, ваше превосходительство. Точно, что едва ли на этотъ разъ удалось кому такое счастье, какъ Грибодову, но онъ самъ чуть-чуть не испортилъ всхъ выгодъ своего положенія.

— Какъ же это? Разскажите пожалуйста.

— Разсказываю, ваше превосходительство, не я, а Степанъ Никитичъ. Вотъ какъ было дло. На первомъ же допрос {Слова ‘Грибодовъ началъ было’… надписаны въ копіи на зачеркнутыхъ: ‘отвчая письменно на вопросные пункты’.} Грибодовъ началъ было писать: ‘въ заговор я не участвовалъ, но заговорщиковъ всхъ зналъ и умыселъ ихъ былъ мн извстенъ’… и проч. въ такомъ род. Ивановскій, видя, что Грибодовъ самъ роетъ себ яму, подошелъ къ столу, на которомъ онъ писалъ, и, перебирая какія-то бумаги, какъ будто что-то отыскивая, наклонился къ нему и сказалъ ему тихо и отрывисто: ‘Александръ Сергевичъ, что вы такое пишите… Пишите ‘знать не знаю и вдать не вдаю’ {Въ ‘Бесдахъ Общества Любителей Россійской Словесности’ 1868 г. Д. А. Смирновъ, разсказывая объ этомъ, но называетъ Ивановскаго, а говоритъ про него: ‘къ столу подошло одно очень вліятельное лицо и взглянуло на бумагу’ (съ отвтами Грибодова на вопросные пункты). Д. И. Завалишинъ приписывалъ полковнику Любимову этотъ совтъ Грибодову измнить показаніе.}. Грибодовъ послушался.

— Непремнно должно быть такъ,— отвчалъ Жандръ,— и еще мало того, что послушался, но еще принялъ въ своемъ отзыв тонъ обиженнаго: ‘Я ничего не знаю. За что меня взяли? У меня старуха-мать, которую это убьетъ, а можетъ быть уже и убило, {О матери Грибодовъ упомянулъ въ своемъ ршительномъ письм на имя государя отъ 16 февраля 1820 г., черезъ нсколько дней по прізд въ Петербургъ съ фельдъегеремъ. Содержаніе этого письма см. въ изданіи А. С. Суворина — ‘Грибодовъ и декабристы’ (Спб. 1905), гд приведено факсимиле всего дда о коллежскомъ асессор Грибодов.} и проч. Тонъ этого отзыва подйствовалъ совершенно въ пользу Грибодова: судьи заключили, что если человкъ за всю эту продлку чуть-чуть не ругается, такъ, стало быть, онъ не виноватъ.

— Однако, Андрей Андреевичъ, какъ же это его видали на Невскомъ и въ Лтнемъ саду?

— Все по милости того же Ивановскаго. Я уже говорилъ вамъ, что ихъ возили изъ штаба допрашивать въ крпость, тамъ, по окончаніи допроса, Ивановскій всегда говорилъ курьеру: ‘я самъ отведу Александра Сергевича’, и они возвращались въ штабъ черезъ Неву, Лтній садъ и Невскій проспектъ — это, вотъ видите, для прогулки. Да это ли одно было. Разъ дежурный генералъ Потаповъ обходитъ ночью комнаты заключенныхъ, къ Грибодову стучались, стучались,— нтъ отвта. ‘Не прикажете ли выломать дверь?’ спрашиваетъ адъютантъ.— ‘Нтъ,— отвчаетъ Потаповъ,— не надо, врно, онъ крпко заснулъ!’ Онъ очень хорошо зналъ, что Грибодова не было.— А то разъ является ко мн со штыкомъ въ рук. ‘Откуда ты это взялъ?’ спрашиваю я съ изумленіемъ. ‘Да у своего часового’.— ‘Какъ у часового?’ — ‘Такъ у часового’.— ‘По крайней мр зачмъ?’ — ‘Да вотъ пойду отъ тебя ужо ночью, такъ оно, знаешь, лучше, безопаснй’,— ‘Да какъ же теб часовой-то далъ?’ — ‘Вотъ еще. Да если бы я имъ веллъ бжать съ собой, такъ они бжали бы… Вс меня любятъ’, добавилъ онъ. Но въ начал его заключенія было одно прекомическое происшествіе: пишетъ онъ изъ своего заключенія Булгарину.

— Ваше превосходительство.

— Что прикажете?

— Сдлайте божескую милость!

— Какую угодно.

— Объясните мн пожалуйста связь такого благороднйшаго, идеально-благороднйшаго человка, какъ мой покойный дядя, съ такимъ страшнымъ подлецомъ, какъ Булгаринъ. Я никогда не могъ достаточно разъяснить этого загадочнаго пункта въ біографіи Грибодова.

— У Булгарина,— отвчалъ мн Жандръ очень положительно,— была къ Грибодову привязанность собаки къ хозяину. Вы это сейчасъ увидите. Грибодовъ пишетъ ему изъ штаба: ‘Любезная Пчела. Я въ тюрьм. Принеси мн такихъ-то и такихъ-то книгъ’. Кто не знаетъ, что Булгаринъ трусъ страшный, однако, вдь, не осмлился ослушаться приказа Грибодова, пришелъ въ штабъ, принесъ книги, дрожитъ со страху, его оттуда чуть не въ шею гонятъ, онъ стоитъ, нейдетъ прочь, проситъ, молитъ и добился-таки того, что передалъ книги {. В. Булгаринъ ссужалъ Грибодова во время его ареста не только книгами, но и деньгами, навщалъ его, просилъ за него. Самъ онъ разсказалъ о первомъ своемъ знакомств съ Грибодовымъ въ своей ‘Сверной Пчел’ (1837 г., No 47) въ стать ‘Какъ люди дружатся’. Изъ нея видно, что еще въ 1814 году Грибодову былъ извстенъ человколюбивый поступокъ . Булгарина, жившаго тогда въ Варшав, по отношенію къ одному юнкору Иркутскаго гусарскаго полка — Генисс., родомъ изъ Москвы, всей душой привязанному къ Грибодову и изъ дружбы къ нему поступившему въ военную службу. Юноша этотъ, попавъ изъ Бреста въ Варшаву, три мсяца но вставалъ съ постели и умеръ отъ чахотки въ квартир Булгарина, призрвшаго его. Грибодовъ не могъ забыть, но признанію Булгарина, этого поступка.}.

— Для перваго свиданья, въ которое мн хотлось бы разршить самые темные для меня и интересные вопросы, я приготовилъ вамъ, Андрей Андреевичъ, еще одинъ.

— Напримръ?

— Какъ вамъ извстны подробности смерти дяди?

— Разскажите сперва вы мн, какъ он вамъ извстны.

Я разсказалъ, что было мн на этотъ разъ извстно, что къ Грибодову, какъ посланнику, явилось нсколько христіанокъ, армянокъ или грузинокъ, которыя объявили, что ихъ противъ воли удерживаютъ мужья ихъ въ Персіи, что он отдаются подъ его покровительство. Грибодовъ ихъ принялъ, изъ этого возродилось народное неудовольствіе, и наконецъ бунтъ, жертвой котораго онъ и сдлался.

— Тутъ есть частица правды, но еще не вся правда. Если хотите прочесть полное и подробное описаніе и причинъ, и происшествій всей этой печальной катастрофы, то ищите его въ ‘Annales des voyages’ въ 1829 или въ 1830 году. На эту статью указалъ мн Ермоловъ {‘Nouvelies Annales des voyages’. T. 48. (1830). T. XVIII de la 2 srie. Relation des vnements, qui ont prcd et accompagn le massacre de la derni&egrave,re ambassade rosse en Perse.— Переводъ ея, очень плохой и съ цензурными урзками, помщенъ въ изданіи Е. Серчевскаго ‘А. С. Грибодовъ и его сочиненія’. Спб. 1858. Стр. XLV—LXXXII. Въ бумагахъ Д. А. Смирнова сохранился ея полный переводъ.}.

— Позвольте записать, со мной нтъ ни карандаша, ни бумаги.

Жандръ подалъ мн и то, и другое. Я положилъ бумагу, чтобы

было повыше, на порядочную груду книгъ, правильно, симметрически положенныхъ одна на другую, которыя, съ разными другими, столь же правильно расположенными вещами, находились на маленькомъ столик, стоявшемъ близъ софы, на которой сидлъ сенаторъ. Записывая, я очень немного, но все-таки нсколько нарушилъ строгость и стройность симметрическаго порядка небольшой книжной груды. Сенаторъ, не давая мн это замтить, оправилъ все по прежнему порядку. Я едва удержалъ улыбку, увидавши въ старик моего собрата — педанта въ дл кабинетнаго порядка.

— Не одн женщины, отдавшіяся подъ покровительство его, какъ посланника,— продолжалъ Жандръ,— были причиною его смерти, искра его погибели таилась уже въ Персіи прежде, нежели онъ туда пріхалъ. Разговаривая съ графомъ Каподистріа, который завдывалъ всми восточными нашими длами, хотя министромъ иностранныхъ длъ былъ графъ Нессельроде, Грибодовъ сказалъ, что намъ въ Персіи нужно не charg d’affaires, а лицо, равное англійскому ‘представителю, т. е. полномочнаго министра, envoy extraordinaire et ministre plnipotentiaire. Это одной степенью ниже главной степени дипломатическаго агента, посла, ambassadeur. Можетъ быть, это и дйствительно было такъ нужно, а главное, что мн очень хорошо извстно, Грибодовъ думалъ, высказавши такое мнніе, отклонить всякую возможность назначенія его самого на это мсто, думалъ, что и чинъ его для того еще малъ. Чинъ ему дали и на мсто назначили. ‘Насъ тамъ непремнно всхъ перержутъ,— сказалъ онъ мн, пріхавши ко мн прямо посл этого назначенія.— Аллаяръ-Ханъ мн личный врагъ. Не подаритъ онъ мн Туркманчайскаго трактата’.

— Т же самыя слова,— сказалъ я,— приводитъ Степана, Никитичъ въ своей біографической записк.

— Грустно провожали мы Грибодова {6 іюня 1828 г. А. С. Грибодовъ навсегда разстался съ Петербургомъ, а 12 іюня и съ Москвой.},— продолжалъ Жандръ, какъ-бы не слыхавши моего замчанія.— До Царскаго Села провожали его только двое: Александръ Всеволодовичъ Всеволожскій и я.

Вотъ въ какомъ мы были тогда настроеніи духа: у меня былъ прощальный завтракъ, накурили, надымили страшно, наконець толпа схлынула, мы остались одни. Похали. День былъ пасмурный и дождливый. Мы прохали до Царскаго Села и ни одинъ изъ насъ не сказалъ ни слова. Въ Царскомъ Сел Грибодовъ веллъ, такъ какъ дло было уже къ вечеру, подать бутылку бургонскаго, которое онъ очень любилъ, бутылку шампанскаго и закусить. Никто ни до чего не дотронулся. Наконецъ простились. Грибодовъ слъ въ коляску, мы видли, какъ она завернула за уголъ улицы, возвратились съ Всеволожскимъ въ Петербургъ и во всю дорогу не сказали другъ съ другомъ ни одного слова — ршительно ни одного.

И у насъ съ Жандромъ вышло тутъ довольно продолжительное молчаніе.

— Скажите пожалуйста,— началъ я, чтобы прервать его:— кому принадлежатъ эти дв замчательныя эпиграммы, современныя появленію ‘Горе отъ ума’?

— Какія? Я ихъ не знаю или забылъ.

Вотъ он:

Собрались школьники и вскор

Михайлъ Дмитріевъ рецензію скропалъ,

Въ которой ясно доказалъ.

Что ‘Горе отъ ума’ не Дмитріева горе.

Жандръ засмялся.

— Я этого не зналъ… Зло, очень зло и умно.

— А вотъ другая на того же злосчастнаго Дмитріева:

Михайлъ Дмитріевъ умре.

Считался онъ въ 9-мъ класс,

Былъ камеръ-юнкеръ при Двор

И камердинеръ на Парнас.

— Ну, эта мн нравится меньше, уже потому, что въ ней есть неправильность языка: говорится умре, а не умре. Вдь я пуристъ…

Старикъ улыбался.

‘Знаемъ мы это про васъ и безъ васъ, pater couscripte!’ подумалъ я.

— Какъ бы то ни было, он любопытны, какъ и все, относящееся къ Грибодову, какъ вс живые и мертвые о немъ матеріалы.

— Кстати, о живыхъ матеріалахъ,— началъ Жандръ.— Вамъ надо познакомиться здсь съ нсколькими лицами, которыя могутъ поразсказать вамъ кое-что о Грибодов, напримръ, съ Иваномъ Ивановичемъ Сосницкимъ. Это прелюбопытный человкъ,— онъ много на своемъ вку народу перевидалъ и, какъ человкъ умный, перевидалъ не безъ толку. Я знаю, что они были знакомы съ Грибодовымъ.

— Я имлъ это намреніе.

— Да еще познакомьтесь съ Петромъ Андреевичемъ Каратыгинымъ. Этотъ человкъ будетъ вамъ полезенъ въ другомъ отношеніи: отецъ его Андрей Васильевичъ былъ боле 30 лтъ режиссеромъ при театр, собиралъ и сохранялъ афиши всхъ спектаклей,— это вамъ для исторіи представленій Грибодовской комедіи.

— Благодарю васъ, Андрей Андреевичъ, за эти указанія. Вы, въ свою очередь, вроятно, поинтересуетесь видть одинъ изъ принадлежащихъ мн портретовъ дяди и его ‘Черновую тетрадь’.

— Объ этомъ нечего и спрашивать.

— Эта ‘Черновая’ — сущій кладъ: чего и чего въ ней нтъ? И путешествія, и мелкія стихотворенія, и проекты, два отрывка изъ ‘Грузинской ночи’, ученыя замтки, частные случаи петербургскаго наводненія {Эта черновая пыла напечатана Д. А. Смирновымъ въ ‘Русскомъ Слов’ 1859 г., 4—6.}.

— А,— сказалъ Жандръ при послднемъ моемъ слов,— это любопытно: я знаю, что Грибодова, здилъ осматривать Петербургъ посл наводненія съ тогдашнимъ генералъ-губернаторомъ Милорадовичемъ.

— Какъ, съ Милорадовичемъ?— спросилъ я съ видимымъ удивленіемъ и нисколько не думая скрывать невольную улыбку.

— А… вы сметесь,— замтилъ мн Жандръ, тоже улыбаясь.

— Да и вы сметесь, ваше превосходительство.

— Стало быть, вамъ многое на этотъ разъ извстно?

— Не только многое, но все, да еще съ такой подробностью, какой вы не ожидаете.

Я предполагалъ, что Грибодовъ съ Милорадовичемъ были враги изъ-за Телешевой.

— Нтъ, они были только соперники.

— Впрочемъ, счастливымъ былъ дядя: онъ объ этомъ, совсмъ не церемонясь, говоритъ довольно подробно въ своихъ письмахъ къ Степану Никитичу. Нкоторыя строки заставили меня препорядочно хохотать. А хорошенькая была эта Телешева. Знаете ли, Андрей Андреевичъ, что она представляется мн какимъ-то скоро пронесшимся, но блестящимъ метеоромъ въ судьб моего дяди, чмъ-то чрезвычайно поэтическимъ и невыразимо граціознымъ.

Тутъ Жандръ посмотрлъ на меня не безъ удивленія: я говорилъ очень серьезно.

— Да откуда,— началъ онъ наконецъ,— знаете вы, что Телешева была хорошенькая?

— Прехорошенькая, хоть она и насолила мн.

— Это еще что такое?

— У меня есть ея портретъ въ ‘Русской Таліи’, драматическомъ альманах Булгарина. Это библіографическая рдкость. Теперь нужно вамъ сказать, какъ насолила мн Телешева. Я собиралъ, всми правдами и неправдами, съ большими расходами, вс сочиненія дяди, разсянныя тамъ и сямъ по разнымъ альманахамъ и журналамъ. Все это было, разумется, до полнаго, т. е. неполнаго, собранія его сочиненій Смирдина. Прихожу я разъ — это было въ Москв, лтомъ 1862 года,— на знаменитый Толкучій рынокъ къ какому-то букинисту. ‘Нтъ ли у васъ, батюшка, какого-нибудь старья, я человкъ зазжій… скучно, читать нечего. Не задорожитесь,— я куплю охотно. Нтъ ли у васъ, напримръ, альманаховъ? Прежде они на русскую землю дождемъ сыпались’.— Есть, говоритъ, и выкинулъ ихъ мн цлый ворохъ. Перебираю… ‘Русская Талія’. Этого-то намъ и нужно. Я отобралъ штуки три-четыре, да и купилъ по 25 коп. сер. за штуку. Тутъ, какъ изволите видть, я надулъ букиниста, но зато посл букинистъ гораздо жесточе надулъ меня. Я хотлъ поддть его точно на такой же крючокъ съ ‘Сыномъ Отечества’ за 1825 г., въ которомъ, какъ вамъ извстно, помщены стихи Грибодова — Телешевой. Рыбакъ рыбака видитъ въ плес издалека: букинистъ, должно быть, замтилъ мою физіономію и не безъ основанія заключилъ, что я, должно быть, изъ книжныхъ авантюристовъ. Спрашиваю ‘Сынъ Отечества’ за 1825 г.— ‘Здсь, говоритъ, нтъ, а надо порыться въ палатк’. Мы пошли въ палатку. Я не знаю, знаете ли вы, в. пр., что такое книжныя палатки въ Москв, на Толкучемъ рынк? Он надъ самыми рядами толкуна, наверху, подъ самой, замтьте, желзной крышей, подъ которой ничего не подложено, что хотя бы нсколько умряло невыносимйшій зной отъ нея въ лтній день,— ни дранки, ни тесу,— а день, въ который я попалъ подъ эту крышу, въ душную палатку, въ которой злодй-букинистъ, перебрасывая связки книгъ, поднялъ еще пыль страшную, былъ свтлый іюльскій и время только что за полдень. Что вамъ сказать? Я пробылъ въ этой палатк битыхъ 2 часа и ршительно начиналъ думать, что обратился въ Сильвіо Пеллико. ‘Нашелъ’, раздался наконецъ голосъ букиниста.— ‘Ну, думаю,— славу Богу’. Смотрю,— точно 1825 годъ, вотъ стихи Телешевой.— ‘Что вамъ, любезнйшій, за это?’ — ‘Десять цлковыхъ’.— ‘Вы шутите?’ — ‘Нисколько’.— Я туда и сюда, хотлъ было его ‘душеспасительнымъ словомъ’, какъ говоритъ Плюшкинъ, пронять…. Куда теб! сладу никакого: уперся, злодй, да и только. Подумалъ-подумалъ, вынулъ деньги и отдалъ. Такимъ-то образомъ я заплатилъ четвертакъ за первые печатные отрывки комедіи Грибодова и 10 р. сер. за одну страничку его стиховъ къ мимолетному, но все-таки, скажу, милому предмету его страсти. Право, смотря на портретъ Телешевой, ихъ не жалю и вполн понимаю эти строки, написанныя дядей въ одномъ изъ писемъ его Степану Никитичу: ‘Въ 3—4 вечера (у Шаховского) Телешева меня совсмъ съ ума свела’.

Поговоривши еще кое о чемъ постороннемъ, мы простились съ Жандромъ — до свиданія…

Нескоро, однако, было это свиданіе. ‘Человкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ’ — истина, какъ и все подъ луной, старая. Я схватилъ въ Петербург жестокую холеру и былъ боленъ при смерти. Вопреки и ожиданій, и желаній моихъ, я, слишкомъ черезъ мсяцъ посл перваго моего свиданія съ Жандромъ, позвонилъ у его двери.

На этотъ разъ открылъ мн самъ сенаторъ.

— Боже мой, это вы, мы думали, что вы ухали.

— Да, ваше превосходительство, я было дйствительно ухалъ — на тотъ свтъ.

Старикъ посмотрлъ на меня пристально.

— Да вы, въ самомъ дл, какъ будто изъ гроба встали.

— И это въ самомъ дл почти что такъ.

— Что съ вами было?

— Холера и притомъ жестокая.

Я разсказалъ причины и вс подробности моей болзни.

— Да вы сами сдлали все, чтобы произвести себ холеру. Однако какъ же это вы не увдомили меня о вашей болзни?

— Сто разъ порывался я это сдлать, но не смлъ васъ безпокоить.

— Стыдно вамъ. Мы, кажется, не такъ васъ приняли, чтобы вы могли сомнваться въ нашемъ участіи.

Надо пояснить это слово ‘мы’: въ первый разъ, когда я былъ у Жандра, онъ познакомилъ меня съ своей женой {Жена А. А. Жандра, Параскева Петровна, скончалась не такъ давно (24 ноября 1906 г.) и погребена рядомъ съ мужемъ на кладбищ Александро-Невской Лавры. Со словъ мужа она хранила въ своей памяти немало разсказовъ изъ жизни автора ‘Горе отъ ума’.}.

За это доброе слово я съ искреннимъ чувствомъ пожалъ руку почтеннаго старика.

Въ это свиданье мы ничего не говорили о Грибодов: свиданье было коротенькое, потому что я скоро ослабъ до дурноты и едва могъ дотащиться до квартиры. Все, что я усплъ сказать въ этотъ разъ Жандру, было то, что я и въ продолженіе моей болзни, когда чувствовалъ хоть малйшее облегченіе, старался, сколько позволяли силы, работать по Грибодову и такимъ образомъ усплъ прочесть довольно книгъ, нужныхъ для составленія комментаріевъ для ‘Черновой’.

— Гд вы ихъ брали?

— У Крашенинникова. Какъ не сказать спасибо Петербургу: все, что хочешь, даже холера.

IV.
Визитъ Жандра къ Смирнову 2 іюня 1868 г.— Разговоръ о Герцен и освященія Исаакіевскаго собора.— ‘Лубочный театръ’ Грибодова.— Отзывъ о немъ Жандра.— О трудныхъ театральныхъ временахъ въ царствованіе Александра I.— Арестъ Сушкова. Высылка II. А. Катенина.— Реквизиторъ.— Любовь Грибодова къ театру и кулисамъ.— Воспоминанія о кн. А. И. Одоевскомъ.— ‘Горе отъ ума’ — свтское евангеліе.— Суеврность Грибодова,— Сверхъестественныя встрчи знакомыхъ на улицахъ Тифлиса и Петербурга.— Аналогичные случаи съ В. С. Миклашевичевой.— Портретъ А. С. Грибодова.— Отзывы о немъ сестры Грибодова, П. Каратыгина, кн. В. . Одоевскаго и А. А. Жандра.

Ночь я провелъ довольно мучительную и почти безъ сна, но къ утру задремалъ и проснулся нсколько освженный и съ обновившимися силами. Часовъ около 9 я ухалъ изъ дому на Невскій — мн хотлось пройтись, потомъ просидть часика 3—4 въ Публичной библіотек, потомъ опять пройтись и попугатить малую толику казны по разнымъ лавкамъ и магазинамъ. Исполнивши все по желанію, я часу уже въ третьемъ возвратился домой и только что — признаюсь не безъ удовольствія — надлъ халатъ, какъ ко мн совершенно неожиданно входитъ Жандръ.

Онъ возвращался изъ сената и былъ въ мундир, на которомъ звздъ и другихъ штукъ довольно.

— Хотлъ васъ навстить. Какъ вы чувствуете себя посл вчерашняго?

— Благодарю васъ, ваше превосходительство.

— Пожалуйста, оставьте это… Кажется, между нами можно безъ титуловъ.

Жандръ сидлъ у меня довольно долго. Мы говорили о разныхъ предметахъ, постороннихъ Грибодову, всего боле о Герцен, котораго, несмотря ни на какія таможни, жадно читаютъ въ Россіи.

— Герценъ,— сказалъ я Жандру,— доставилъ мн, несмотря на его избытокъ желчи, не совсмъ пріятно дйствующей на хладнокровнаго и благоразумнаго читателя, много отрадныхъ минутъ въ продолженіе моей болзни. Я не помню, когда и что читалъ я съ такимъ наслажденіемъ, какъ его превосходную статью ‘Екатерина Романовна Дашкова’.

— Я не читалъ ея.

— Стало быть, вы и не видали этого номера ‘Полярной Звзды’?

— Должно быть.

— Посмотрите,— продолжалъ я: — какой у него оригинальный самостоятельный языкъ, точно литой изъ бронзы.

Я досталъ изъ моего портфеля небольшой листъ выписокъ и прочелъ: ‘Недавно одинъ изъ нихъ (славянофиловъ) пустилъ въ меня подъ охраной самодержавной полиціи комомъ отечественной грязи съ такимъ народнымъ запахомъ передней, съ такой постной отрыжкой православной семинаріи и съ такимъ нахальствомъ холопа, защищеннаго отъ палки недосягаемостью запятокъ, что я на нсколько минутъ живо перенесся на Плющиху или на Козье Болото…’

Мы прочли еще нсколько выписокъ. Потомъ рчь перешла къ недавнему освященію Исаакія и къ небывалому досел хору 2000 пвчихъ. ‘Слушая этотъ хоръ,— сказалъ мн Жандръ,— я, право, не знаю, гд я былъ,— на земл или въ неб’.

По уход сенатора я выпилъ стаканъ чаю съ хлбомъ (это былъ мой обдъ) и заснулъ. Просыпаюсь — на столик подл моей постели письмо по городской почт. Рука незнакомая. Распечатываю — отъ Сосницкаго. О, радость! Онъ увдомляетъ меня, что величайшая рдкость ‘Лубочный театръ’ Грибодова, который Богъ знаетъ гд-то валялся въ его бумагахъ, имъ найденъ, списанъ для меня и что я могу его получить, когда или самъ приду на квартиру Сосницкаго (онъ же теперь живетъ на дач въ Павловск), или кого-нибудь за нимъ пришлю… Думать было нечего, я сейчасъ же послалъ на квартиру Сосницкаго (тоже вблизи отъ меня), тамъ сейчасъ же получилъ драгоцнный листокъ и съ нимъ какъ съ находкой къ Жандру — сейчасъ же.

Многіе не только изъ молодого поколнія, но даже изъ старожиловъ вовсе не знаютъ, что такое ‘Лубочный театръ’ Грибодова. Происхожденіе этого пасквиля (для чего же не назвать вещь ея именемъ?), имющаго теперь для насъ неоспоримое историческое значеніе, тсно связано съ малоизвстной у насъ, нкогда очень шумной и теперь намъ интересной исторіей ‘Липецкихъ водъ’, комедіей князя Шаховского. Если намъ вообще въ высокой степени любопытны литературныя отношенія и литературныя движенія нашихъ прошлыхъ поколній, то, конечно, шумъ, брань и литературная драка, поднявшаяся изъ-за ‘Урока кокеткамъ или Липецкихъ водъ’ Шаховского, заслуживаютъ въ исторіи этихъ движеній не послднее мсто. Здсь нельзя вполн разсказывать исторію ‘Липецкихъ водъ’, еще требующую подробнаго и обстоятельнаго изслдованія. Скажу, что при раздл литературныхъ мнній за и противъ ‘Водъ’, Загоскинъ, тогда еще малоизвстный, а впослдствіи очень извстный ‘сочинитель’, если не писатель, сталъ въ ряды поклонниковъ Шаховского и даже превзошелъ своихъ собратій въ усердіи къ общему патрону, сдлавшись его почти что низкопоклонникомъ. За таковое рабское усердіе былъ онъ награжденъ покровительствомъ Шаховского, который и далъ ему какое-то мстечко при театр. Надо замтить, что въ это время Загоскинъ издавалъ недолговчный журналъ ‘Сверный Наблюдатель’, въ которомъ между прочимъ помщалась и театральная хроника. На этотъ, довольно жалкій журналъ, постоянно, и иногда довольно удачно и ловко, нападалъ ‘Сынъ Отечества’, издававшійся Гречемъ. Вздумалось Загоскину задть Грибодова (по силамъ нашелъ себ соперника!), указавши, какъ на образецъ безвкусія и неправильности, на два стиха изъ комедіи ‘Своя семья’, прибавивши, что

. . . . . . . . . . . подобные стихи

Противъ поэзіи суть тяжкіе грхи.

Искра попала въ порохъ: Грибодовъ не любилъ, чтобы его затрогивали.

Онъ собралъ, такъ сказать, совокупилъ вс т литературныя глупости и тупости, которыми отличался бездарный Загоскинъ, и представилъ, что публику зазываютъ въ лубочный театръ или въ балаганъ, которые, замчу кстати, тогда было въ мод посщать по утрамъ, смотрть вс эти глупости. Я не привожу здсь всего ‘Лубочнаго театра’, составляющаго нын, какъ я уже сказалъ, величайшую рдкость, а только, напримръ, слдующіе стихи:

Вотъ вамъ Загоскинъ — наблюдатель,

Вотъ ‘Сынъ Отечества’, съ нимъ вчный состязатель,

Одинъ напишетъ вздоръ,

Другой на то разборъ,

А разобрать трудне,

Кто изъ двоихъ глупе.

Написавши сгоряча ‘Лубочный театръ’ (это было въ 1817 году, Грибодовъ тогда былъ молодъ), онъ бросился съ нимъ къ одному, къ другому, къ третьему издателю, чтобы напечатать. ‘Помилуйте, Александръ Сергевичъ,— отвчали ему всюду:— разв подобныя вещи печатаются: это чистыя личности’. Еще боле раздосадованный такими отказами, Грибодовъ нанялъ писцовъ и въ нсколько дней, черезъ знакомыхъ и знакомыхъ знакомыхъ, по Петербургу разошлось до тысячи рукописныхъ экземпляровъ ‘Лубочнаго театра’. Загоскинъ все-таки былъ одураченъ.

Вотъ съ этой-то рдкостью, спша елико возможно, пришелъ я къ Жандру вечеромъ 2-го іюня.

Жандръ прочелъ и говоритъ мн:

— Конечно, это не апокрифическое: объ этомъ и рчи быть не можетъ, но то, что я зналъ изъ ‘Лубочнаго театра’, то, что мн читалъ самъ Грибодовъ, было гораздо короче, сжатй и живе. Не было, напримръ, указанія на ‘Проказника’, комедію Загоскина, и нкоторыхъ другихъ мстъ {‘Лубочный театръ’ быль полностью впервые напечатанъ съ автографа въ Сборник, изд. студ. Спб. университета 1860, т. II, стр. 242: но до того послдніе 12 стиховъ памфлета мы нашли въ ‘Сверной Пчел’ 1837 г., No 133.}. Онъ читалъ эту пьеску и Гречу…

— Что жъ,— спрашиваю я,— Гречъ? Не разсердился?

— О, нтъ, только посмялся.

Отъ ‘Лубочнаго театра’ рчь невольно склонилась къ старымъ театральнымъ временамъ, и тутъ-то наслушался я много любопытнаго, о чемъ прочесть негд, да скоро и услыхать будетъ не отъ кого.

— Вы не можете себ представить теперь, въ настоящее, въ ваше время,— говорилъ Жандръ:— какая это была трудная, особенно для всхъ любителей театра, для всхъ ‘театраловъ’, пора — конецъ царствованія Александра I. Тяжела она была и для актеровъ. Театромъ управлялъ главный директоръ. Должность эту сперва занималъ Нарышкинъ, а потомъ Аполлонъ Александровичъ Майковъ, ддъ ныншняго поэта. Кром главнаго директора, при театр состоялъ особый комитетъ изъ 4 членовъ подъ главнымъ начальствомъ самого генералъ-губернатора Милорадовича. Шаховской былъ однимъ изъ членовъ этого комитета и назывался ‘членомъ по репертуарной части’, не мшался ни въ какія другія, напримръ, въ хозяйственную, для которой былъ особый членъ, но управлялъ, всмъ театромъ ворочалъ. Тогда — Боже избави позволить себ какую-нибудь вольность въ театр, а особенно въ отношеніи къ актрисамъ, которыя вс имли ‘покровителей’. Разъ Каратыгинъ за грубость будто бы противъ Майкова сидлъ въ крпости.

— Какъ въ крпости? Каратыгинъ? Василій? Трагикъ?

— Да, да, онъ, и сидлъ цлую недлю. Онъ не всталъ передъ Майковымъ, когда тотъ проходилъ мимо, и хоть уврялъ, что его просто не видалъ, не замтилъ,— его посадили въ крпость, да мало того: цлую недлю подсылали къ нему разныхъ лицъ узнавать и вывдывать, кто его подучилъ на это вольнодумство, не принадлежитъ ли онъ къ ‘союзу благоденствія’ {Первое тайное общество называлось Tagend Bund. Оно не было секретомъ ни для кого. Первыми основателями его были гвардейскіе офицеры Кошелевъ Гагинъ и Семеновъ, которые вс какъ-то ускользнули отъ преслдованій слдственной комиссіи. Носились слухи, что и вс молодые генералъ-адъютанты государя, составлявшіе его блистательный ореолъ,— два брата Орловы, Киселевъ, Сипягинъ, Меньшиковъ, Потемкинъ и другіе, или были членами этого общества, или покровительствовали ему, но объ участіи Грибодова я что-то не слыхалъ, точно такъ же, какъ досел ничего не зналъ о дуэли на Кавказ между нимъ и сорванцомъ Якубовичемъ, бывшимъ сотоварищемъ моимъ по университетскому пансіону. Замч. Мих. Матв. Поливанова.}.

— Это что такое?

— А вы и не знаете? Да это зародышъ, зерно, изъ котораго и развилось 14 декабря. Это былъ большой союзъ, къ нему многіе принадлежали.

— У нихъ былъ какой-нибудь центръ?

— Не одинъ, а три: одинъ въ Кишинев, другой въ Кіев, а третій въ Петербург, т. е. одинъ въ арміи Витгенштейна, другой въ арміи Сакена, а третій здсь. Главой этого союза былъ Никита Муравьевъ, съ которымъ вотъ что въ Москв сдлали…

— Да вдь правительство знало объ этомъ союз?

— Знало, по крайней мр до нкоторой степени.

— Что же оно его не уничтожило, прямо и ясно?

— Вотъ, подите, прямо и ясно не уничтожало, а лицъ, которыхъ подозрвало, какъ участвующихъ въ немъ, преслдовало. Всхъ понемножку выгоняли или изъ службы, или изъ столицы. Слушайте. Сушковъ… не помню его имени, но родной братъ писателя, Николая Васильевича Сушкова, шикалъ въ театр одной актрис, его взяли и посадили въ крпость. Пробылъ онъ тамъ недолго, всего три дня, а все-таки посадили въ крпость.

Я сдлалъ какой-то знакъ удивленія.

— Вы удивляетесь? А съ Катенинымъ, если хотите, поступили еще лучше. Онъ тоже шикалъ въ театр,— его преспокойно взяли и выслали вонъ изъ Петербурга, съ тмъ, чтобы боле не възжать, и сдлалъ это Милорадовичъ безъ всякаго высочайшаго повелнія.

— Да разв Милорадовичъ былъ такой дурной человкъ?

— Нтъ, но безалаберный, взбалмошный. Онъ, уже выславши Катенина, подалъ докладъ государю, что выслалъ и не веллъ възжать. Что жъ государь? Написалъ на доклад: ‘Хотя за такую вину и не слдовало бы высылать изъ столицы, но, судя по образу увольненія полковника Катенина изъ службы, утверждаю). А какой же, спросите, это образъ увольненія? Да никакого. Катенинъ уволенъ былъ по прошенію, чисто, безъ всякихъ запинокъ, а знали, что онъ принадлежитъ къ тайному обществу и рады были къ чему-нибудь придраться, чтобы выбросить человка вонъ изъ столицы, или изъ службы. Въ Москв, въ 1818 году, въ самое то время, когда тамъ родился ныншній государь, былъ собранъ гвардейскій полкъ изъ взводовъ всхъ гвардейскихъ полковъ {Въ 1817—1818 гг. въ Москв былъ не сводный полкъ, а цлый отрядъ по батальону изъ каждаго пшаго гвардейскаго полка и по дивизіону изъ каждаго кавалерійскаго, что составило 6 батальоновъ и 6 дивизіоновъ, а всего, считая съ артиллеріей, до 10-ти тысячъ человкъ. Я самъ былъ въ этомъ отряд батальоннымъ адъютантомъ Павловскаго полка. Прим. М. М. Поливанова.

Этотъ отрядъ былъ высланъ въ начал августа 1817 года изъ Петербурга въ Москву для присутствованія на закладк храма Христа Спасителя въ высочайшемъ присутствіи и оставался тамъ около года, по случаю пребыванія въ Москв высочайшихъ особъ. Проводивъ С. Н. Вгичева до Ижоръ, Грибодовъ писалъ пріятелю изъ Петербурга и между прочимъ упоминаетъ въ одномъ письм и автора примчаній къ этой стать М. Поливанова: ‘Прежде всего прошу Поливанову сказать свинью. Онъ до того меня исковеркалъ, что я на другой день не могъ владть руками, а спины вовсе не чувствовалъ. Вотъ каково водиться съ буйными юношами. Какъ не вспомнить псалмопвца: ‘Блаженъ мужъ, иже не иде на совтъ нечестивыхъ. ‘Усердный поклонъ твоимъ спутникамъ Д. С. и А. С. Языковымъ, Кологривову и даже Поливанову-Скомороху’. (Письмо 4 сентября 1817 г. По автографу, хранящемуся въ ‘Музе имени А. С. Грибодова, въ Москв).}. Никита Муравьевъ былъ оберъ-квартирмейстеромъ этого отряда и его, за какую-то самую пустую ошибку въ линіи войска на парад, посадили подъ арестъ и высидлъ онъ три недли. Разумется, онъ сейчасъ же подалъ въ отставку. А Катенинъ высидлъ у себя въ деревн довольно долго, пока наконецъ случайно государь не прохалъ черезъ эту деревню и не простилъ его, т. е. не разршилъ ему възда въ столицу {Катенинъ былъ дйствительно уволенъ отъ службы не совсмъ-то ловко: поводомъ къ этому было подозрніе къ принадлежности къ тайному обществу, а выставленною причиною — придирка цензуры къ его переводу Расиновой ‘Гоеоліи’ и его дерзкія возраженія противъ цензурнаго комитета. Посл, дйствительно, ему быль воспрещенъ въздъ въ столицы и онъ провелъ года три или боле въ костромской своей деревн подъ надзоромъ полиціи. При вступленіи на престолъ Николая 1 онъ снова былъ принятъ на службу, съ опредленіемъ въ Кавказскій корпусъ и тамъ провелъ 12 или 13 лтъ безъ наградъ, безъ повышеній и даже безъ полка, наконецъ, совершенно разстроенный и полупомшанный былъ уволенъ отъ службы съ награжденіемъ чиномъ генералъ-майора. Это была самая огневая и взбалмошная натура, но поэтъ въ душ и отличный чтецъ. Прим. М. М. Поливанова.

Павелъ Александровичъ Катенинъ (1792—1853), уволенный въ чин полковника Преображенскаго полка, быль, безспорно, замчательной личностью своего времени. Его вліяніе на Пушкина, Грибодова и др. въ ранніе годы развитія ихъ таланта было несомннно. Энциклопедически образованный, писатель для сцены, критикъ, театралъ и декламаторъ, онъ близко стоялъ къ литературнымъ и театральнымъ сферамъ, занимая тамъ самую независимую позицію. Русская сцена обязана ему, напримръ, появленіемъ такихъ блестящихъ артистовъ, какъ братья Каратыгины. Его переписка съ артисткой А. М. Колосовой (впослдствіи женой В. Л. Каратыгина) изъ деревни во время ссылки полна живого интереса. Замчательное письмо А. С. Грибодова къ нему въ деревню съ авторской оцнкой ‘Горе отъ ума’ (отъ января 1826 года) свидтельствуетъ, что Катенину Грибодовъ былъ ‘обязанъ зрлостью, объемомъ и даже оригинальностью своего дарованія’. (Собр. соч. Грибодова, т. I, стр. 197).}. Все, говорю вамъ, что въ то время ни касалось театра, было чрезвычайно трудно, за всмъ этимъ наблюдали, подглядывали, подслушивали… При театр былъ даже явный офиціальный, публичный фискалъ, шпіонъ…

— Какъ такъ?

— Да такъ. Онъ назывался реквизиторъ, и должность его, которая состояла въ томъ, чтобы подслушивать, что говорилось между актерами и даже между писателями, пьесы которыхъ ставились на сцену, и доносить, была опредлена прямо по штату. Эту ‘честную’ должность занималъ въ то время какой-то итальянецъ, промотавшій очень большое, но тогдашнему, состояніе — тысячъ 200 капитала. Фамилію его я теперь не могу припомнить. Мы же принимали въ театр самое горячее участіе, мнніе наше имло всъ, и мы любили поставить на своемъ, но времена были такія, что я пересталъ ходить въ театръ вовсе, я былъ молодъ, горячъ и, разумется, не стерплъ бы, если бы дирекція стала выставлять какую-нибудь бездарность на счетъ человка даровитаго, вступился бы непремнно и нажилъ бы себ хлопотъ. Грибодову же было горя мало: пошмыгать между актрисами, присутствовать при высаживаніи ихъ изъ каретъ (тутъ-то всего легче и можно было нажить себ хлопотъ), пробраться за кулисы — это было первымъ его наслажденіемъ. И онъ непремнно втесался бы въ какую-нибудь исторію и непремнно сидлъ бы въ крпости, если бы не его ангелъ-хранитель, который такъ и блюлъ его, такъ и ходилъ за нимъ,— это былъ князь Александръ Одоевскій, погибшій впослдствіи по 14-му декабрю… Боже мой! Отрадно вспомнить, что за славный, что за единственный человкъ былъ этотъ князь Александръ Одоевскій. 21 года, мужчина молодецъ, красавецъ, нравственный, какъ самая цломудренная двушка, прекраснйшаго, мягкаго характера!.. Онъ никогда не оставлялъ Грибодова одного въ театр, просто не отходилъ отъ него, какъ нянька, и часто утаскивалъ его отъ заманчиваго подъзда силой, за руку. Почти всегда, прямо изъ театра, они прізжали прямо къ намъ,— я жилъ тогда съ родственницей моей, Варварой Семеновной Миклашевичевой, которая любила обоихъ — и Одоевскаго и Грибодова — какъ родныхъ сыновей,— и всегда Грибодовъ, смясь, говорилъ Одоевскому: ‘Ну, развязывай мшокъ, разсказывай’, потому что непремнно было что-нибудь забавное… Вс строгости и глупости по театру уничтожились сейчасъ же со вступленіемъ на престолъ Николая.

——

Посл нсколькихъ перемнъ разговора рчь коснулась прямо ‘Горе отъ ума’.

— Знаете ли, Андрей Андреевичъ,— началъ я:— я такъ много въ жизнь свою съ нимъ возился и прежде, когда былъ помоложе, такъ часто вставлялъ въ разговоръ стихи изъ него, что разъ одна очень умная дама сказала мн такое слово, котораго я никогда не забуду: ‘il parait que c’est votre vangile’.

— Вы думаете, что я этому удивляюсь?— отвчалъ Жандръ:— нисколько. А я такъ вотъ васъ собираюсь удивить вещью точно въ такомъ же род. Знаете ли, что сказалъ о ‘Горе отъ ума’, не самому, правда, Грибодову, а Булгарину, одинъ купецъ, съ бородой, но человкъ, который любилъ читать, вообще любилъ просвщеніе. ‘Вдь это, аддей Венедиктовичъ, наше свтское евангеліе’. Каково вамъ это покажется?

— Что же онъ хотлъ этимъ выразить?

— А то, что если въ евангеліи настоящемъ правила нравственности чисто духовной, такъ въ ‘Горе отъ ума’ — правила общественной, житейской нравственности…

Потомъ разговорились мы къ чему-то, что Грибодовъ былъ лично храбръ.

— А знаете ли,— сказалъ Жандръ:— что онъ былъ порядочно суевренъ, и это объясняется, если хотите, его живой поэтической натурой. Онъ врилъ существованію какого-то высшаго міра и всему чудесному. Разъ приходитъ ко мн весь блдный и разстроенный. ‘Что съ тобой?’ — ‘Чудеса да и только, только чудеса скверныя’.— ‘Да говори, пожалуйста’.— ‘Вы съ Варварой Семеновной все утро были дома?’ — ‘Все утро’.— ‘И никуда не выходили?’ — ‘Никуда’.— ‘Ну, такъ я васъ обоихъ сейчасъ видлъ на Синемъ мосту’.— Я ничему сверхъестественному не врю, и разсмялся надъ его словами и тревогой.— ‘Смйся, говоритъ, пожалуй, а знаешь ли, что со мной было въ Тифлис?’ — ‘Говори’.— ‘Иду я по улиц и вижу, что въ самомъ конц ея одинъ изъ тамошнихъ моихъ знакомыхъ ее перешелъ. Тутъ, конечно, нтъ ничего удивительнаго, а удивительно то, что этотъ же самый господинъ нагоняетъ меня на улиц и начинаетъ со мной говорить. Какъ теб покажется?.. Черезъ три дня онъ умеръ’.— ‘Стало быть, и мы съ Варварой Семеновной умремъ?’ — ‘Ничего не знаю, а только ты ей не сказывай…’ — ‘Пустяки, братецъ…’ И въ самомъ дл вышли пустяки: видлъ онъ насъ на Синемъ мосту въ 1824 году, Варвара Семеновна умерла въ 1846, а я, какъ видите, до сихъ поръ живъ. Но онъ всему этому врилъ.— ‘Знаешь ли ты исторію одного нмецкаго студента, она записана въ актахъ?’ — ‘Разскажи’,— ‘Въ Германіи былъ одинъ молодой человкъ, который ни во что не врилъ… Разъ ночью является къ нему какая-то женщина, говоритъ ему, чтобы онъ покаялся, потому что черезъ 3 дня умретъ, и умретъ — ровно въ полночь, когда она снова явится. Онъ разсказалъ объ этомъ происшествіи своимъ товарищамъ, и т, чтобы избавить его отъ страха, придумали вотъ что: одинъ изъ нихъ согласился нарядиться въ женское платье, и сталъ похожимъ на женщину-привидніе, какъ описывалъ ее студентъ. Въ назначенный этой женщиной вечеръ товарищи собрались къ студенту, и минутъ за 6 до полуночи явился наряженный.— ‘Да куда же твоя женщина пропала? Ба! да вотъ она’, сказали они, указывая на вошедшаго въ это время переодтаго товарища. ‘Нтъ,— отвчалъ студентъ:— это товарищъ, а не она, а вотъ она’… и онъ указалъ въ другую сторону, гд стояло настоящее привидніе. Въ это самое время часы на городской башн пробили полночь — и студентъ тутъ же и умеръ’.

— Однако, какъ же вы, Андрей Андреевичъ, объясняете то, что Грибодовъ видлъ васъ съ Варварой Семеновной на Синемъ мосту или своего знакомаго въ Тифлис?

— Очень просто. Галюцинаціей. Конечно, есть вещи очень странныя, и одну изъ этихъ странныхъ вещей я вамъ сейчасъ разскажу. Тутъ дло было уже не съ однимъ человкомъ, не съ Грибодовымъ на Синемъ мосту или въ Тифлис, а съ двумя совершенно разно поставленными лицами. Въ подлинности этого факта сомнваться невозможно, потому что я самъ не только изслдовалъ, но долженъ былъ его изслдовать. Дло было съ той же самой Варварой Семеновной Миклашевичевой, о которой сейчасъ шла рчь. У нея былъ одинъ сынъ, Николай, котораго она очень любила, и который умеръ 8 лтъ отъ роду. Она его горько оплакивала и всегда по ночамъ очень долго о немъ молилась. Разъ ночью — это было лтомъ — она стоитъ передъ иконами, молится о немъ и вдругъ слышитъ, что у будочника (противъ самой ея квартиры была будка) голосъ ея сына очень громко спрашиваетъ: ‘который часъ?’ Малютка нсколько пришепетывалъ и по этому одному и наконецъ по самымъ звукамъ голоса она не могла ошибиться. Она бросается къ окну, отворяетъ его, слышитъ, какъ будочникъ отвчаетъ: ‘Третій, да что ты, этакой маленькій, по ночамъ шатаешься?’ — видитъ, очень ясно видитъ своего сына, видитъ, какъ онъ перешелъ отъ будки улицу къ ея воротамъ и у самыхъ ворогъ пропалъ. Боясь, не ошиблась ли она, не было ли у ней все это дйствіемъ слишкомъ сильно настроеннаго воображенія, она разбудила людей, послала къ будочнику спросить: видлъ ли онъ мальчика, говорилъ ли съ нимъ? Оказалось, что видлъ и говорилъ. Когда я пріхалъ (меня въ то время не было въ Петербург), она мн все разсказываетъ и для того, чтобы удостоврить меня въ подлинности факта, проситъ, чтобы я самъ спросилъ будочника. Будочникъ этотъ былъ въ то время переведенъ куда-то къ Александро-Невской лавр. Я похалъ, отыскалъ его, при ней разспрашивалъ: все оказалось врно и точно: видлъ и говорилъ.

Странно. Впрочемъ, мн Степанъ Никитичъ разсказалъ о Варвар Семеновн еще одну странность, заставляющую думать, что эта женщина отличалась даромъ какого-то провиднія, предвиднія, ясновиднія, или какого хотите виднія, въ которомъ, однако, не было ничего общаго съ нашими, какими бы то ни было видніями, принимаемыми хоть въ смысл предчувствій. Она не то что предузнала, а просто, безъ всякихъ основаній, безъ всякихъ данныхъ узнала о прізд Степана Никитича въ Петербургъ.

Сущая правда. Вотъ какъ было дло. Не только я не ждалъ въ Петербургъ Степана Никитича, съ которымъ мы, по общей намъ лности, и переписывались рдко, но и самъ онъ посл говорилъ, что собрался въ Петербургъ вдругъ и пріхалъ въ него какъ бы случайно. Въ одно прекрасное утро сижу я у себя въ кабинет и занимаюсь длами до отправленія на службу, какъ вдругъ входитъ Варвара Семеновна и говоритъ мн: ‘Знаешь ли, Андрей Андреевичъ? Вдь Степанъ Никитичъ въ Петербургъ пріхалъ’.— ‘Отъ кого вы это знаете?’ — ‘Да не отъ кого, а говорю теб, что пріхалъ’.— ‘Можетъ быть, вамъ это только такъ кажется?’ — ‘Нтъ, я теб это наврное говорю…’ Отправляюсь на службу, проходитъ часъ-другой времени, входитъ ко мн Степанъ Никитичъ.— ‘Здравствуй, говорю, другъ любезный, добро пожаловать. Я о твоемъ прізд зналъ сегодня утромъ’.— Тотъ на меня глаза уставилъ… ‘Не отъ кого, говоритъ, теб было знать: я только что пріхалъ и ни съ кмъ не видался, прямо къ теб’.— ‘А я теб говорю, что зналъ’.— ‘Да отъ кого же?’ — ‘Отъ Варвары Семеновны’.— ‘А она отъ кого знала?’ — ‘А ни отъ кого…’

— Точно такъ разсказывалъ мн этотъ фактъ и Степанъ Никитичъ {С. Н. Бгичевъ разсказываетъ въ своей записк (‘Р. Встникъ’, 1892, VIII) о Грибодов и еще аналогичный случай, который, по его мннію, характеризуетъ поэтическую натуру Грибодова: ‘Онъ былъ у меня шаферомъ и въ церкви (въ апрл 1823 года въ Москв) стоялъ возл меня. Передъ началомъ службы священнику вздумалось сказать намъ рчь. Грибодовъ, съ обыкновенной своей тогдашней веселостью, перетолковывалъ мн на ухо эту проповдь, и я насилу могъ удержаться отъ смха. Потомъ онъ замолчалъ, но когда держалъ внецъ надо мной, я замтилъ, что руки его трясутся и, оглянувшись, увидлъ его блднымъ и со слезами на глазахъ. По окончаніи службы на вопросъ мой: ‘Что съ тобой сдлалось?’ — ‘Глупость,— отвчалъ:— мн вообразилось, что тебя отпваютъ и хоронятъ’. Н. Ш.}.

— А вотъ еще съ Варварой Семеновной случай, по характеру подходящій къ послднему, но еще, если хотите, замысловате. Я вамъ уже говорилъ, что она очень любила Александра Одоевскаго. 4 декабря 1826 г., въ день ея ангела Одоевскій прізжаетъ ее поздравить прямо съ караула,— въ мундир, въ шарф, однимъ словомъ, во всемъ томъ, въ чемъ слдуетъ офицеру быть на караул. Пробывши съ полчаса, онъ ухалъ. ‘Что это за странность,— говоритъ мн Варвара Семеновна, только что тотъ скрылся за дверь:— въ какомъ это чудномъ костюм прізжалъ князь Александръ?’ — ‘Въ какомъ же чудномъ? Онъ съ караула, поспшилъ къ вамъ и пріхалъ во всей форм’,— ‘Помилуй, въ какой форм: я бы не удивилась, если бы онъ и во всей форм пріхалъ, а то онъ удивилъ меня, что надлъ вовсе не мундиръ: на немъ былъ какой-то срый армякъ, казакинъ или зипунъ…’ Черезъ нсколько дней, по милости происшествій декабря 14-го, князь Александръ Одоевскій былъ дйствительно въ армяк…

——

— Вамъ боле не нужны, Андрей Андреевичъ,— сказалъ я, вставая,— ‘черновая’ Грибодова и портретъ его?

— Нтъ, не нужны.

— Похожъ портретъ?

— Не очень.

— Какъ же это? Марья Сергевна сказала мн, что похожъ, я показывалъ его Петру Каратыгину, тотъ говоритъ: ‘похожъ’, но, главное, когда я привезъ этотъ портретъ князю В. . Одоевскому, онъ долго держалъ его въ рукахъ и нсколько разъ повторилъ: ‘Очень похожъ, очень похожъ’.

— Пусть все это такъ, но только вы всему этому не вполн довряйте. Я не скажу, чтобы въ этомъ портрет не было ршительно никакого сходства,— оно, конечно, есть, но сходство это не выражаетъ вамъ вполн, не передаетъ вамъ Грибодова. Я сейчасъ объясню вамъ это примромъ. Съ меня ныншній годъ списалъ масляными красками портретъ одинъ молодой человкъ, бднякъ, ученикъ Бруни, и просилъ у меня позволенія выставить этотъ портретъ на выставк академіи, я согласился. Тамъ, на выставк, многіе не только меня узнавали, но находили въ этомъ портрет большое со мной сходство, между тмъ этимъ портретомъ недовольны ни я, ни жена моя, ни все мое семейство: мы вс находимъ, что онъ не похожъ. Такъ и съ портретомъ Грибодова: сходство, конечно, есть, но не слишкомъ близкое, не художественное… Прежде всего замчу, что Грибодовъ въ то время, къ которому относится этотъ портретъ, былъ гораздо худе въ лиц и, наконецъ, глаза… Разв этотъ портретъ передаетъ выраженіе его глазъ? Нисколько. Вотъ бда,— я рисовать не умю, а то бы я нарисовалъ Грибодова, какъ живого, потому что вижу его’передъ собой — вотъ какъ васъ вижу…

V.
Разсказы Жандра о подробностяхъ дуэли Шереметева съ Завадовскимъ.— Роль Истоминой, Грибодова и Якубовича въ столкновеніи Шереметева съ графомъ Завадовскимъ.— Разъясненіе словъ Каверина, сказанныхъ посл дуэли,— Дуэль Грибодова съ Якубовичемъ на Кавказ — Рана Грибодова.— Свидтельство Жандра о полномъ участіи Грибодова въ заговор 14 декабря.— Разъясненіе выраженія Грибодова ‘о ста человкахъ прапорщиковъ’.— Порядокъ пріема въ члены тайнаго общества,— Пользованіе казенными печатями для сношеній между думами.— Зеленая книга.— Желтая книга.— Благопріятныя для Грибодова показанія главарей декабристскаго движенія.

Сегодня вечеромъ (3 іюня), посл безполезной и безтолковой моей поздки въ Павловскъ къ Сосницкому, я отправился опять къ Жандру. Онъ говоритъ, что вся литературно-общественная исторія изъ-за ‘Липецкихъ водъ’ князя Шаховского, которую такъ хорошо знаетъ Сосницкій, ему вовсе незнакома. Странно. Взамнъ этого онъ мн разсказалъ сегодня много любопытнаго о Грибодов и, главное, вообще о заговор 14 декабря.

— Какъ вамъ извстны подробности Грибодовской дуэли?— спросилъ онъ меня.

Я разсказалъ, прибавя, что слышалъ все это отъ С. Н. Бгичева и отъ доктора Іона.

— Такъ, но не совсмъ такъ. Степана Никитича въ это время въ Петербург не было, а я былъ, и Грибодовъ прямо съ дуэли {12 ноября 1817 года за Волновомъ пол между В. В. Шереметевымъ и графомъ А. П. Завадовскимъ.} пріхалъ ко мн. Василій Шереметевъ жилъ съ Истоминой совершенно по-супружески — вмст, въ одномъ дом. Они иногда вмст и вызжали, напримръ, къ князю Шаховскому, у котораго была обязанность — пріискивать всмъ хорошенькимъ, выходящимъ изъ театральной школы, достаточныхъ и приличныхъ ‘покровителей’. Это была милая и совсмъ не бездоходная обязанность,— за свои хлопоты Шаховской бралъ порядочныя деньги. Однимъ словомъ, эта обязанность была надежный капиталъ, всегда дающій врный и прибыльный процентъ. Вс имъ покровительствуемыя красавицы и ихъ счастливые обожатели уже и смотрли на Шаховского, какъ на своего патрона, обращались къ нему во всхъ своихъ ссорахъ, непріятностяхъ и проч. Онъ мирилъ, ладилъ, устраивалъ, все обходилось ладно и клейко, по-домашнему. Шереметевъ, шалунъ, повса, но человкъ съ отлично-добрымъ и благороднымъ сердцемъ, любилъ Истомину со всмъ безуміемъ страсти, а стало быть и съ ревностью. И въ самомъ дл она была хорошенькая, а въ театр, на сцен, въ танцахъ, съ граціозными и сладострастными движеніями — просто прелесть!.. Шереметевъ съ ней ссорился часто и, поссорившись и передъ роковой для него дуэлью, ухалъ отъ нея {Наоборотъ, А. И. Истомина ухала отъ Шереметева къ своей подруг Азаровой, какъ это выяснено слдствіемъ.}. Надо замтить, что скорй онъ жилъ у нея, чмъ она у него. Истомина, какъ первая танцовщица, получала большія деньги и жила хорошо… Грибодовъ, который въ то время жилъ вмст съ графомъ Завадовскимъ, бывалъ у нихъ очень часто, какъ другъ, какъ близкій знакомый. Завадовскій имлъ, кажется, прежде виды на Истомину, но долженъ былъ уступить счастливому сопернику… Тмъ на этотъ разъ дло и ограничилось. Поссорившись, Шереметевъ, какъ человкъ страшно влюбленный, слдилъ, наблюдалъ за Истоминой: она это очень хорошо знала. Не знаю уже почему, во время этой ссоры, Грибодову вздумалось пригласить къ себ Истомину посл театра пить чай. Та согласилась, но, зная, что Шереметевъ за ней подсматриваетъ, и не желая вводить его въ искушеніе и лишній гнвъ, сказала Грибодову, что не подетъ съ нимъ вмст изъ театра прямо, а назначила ему мсто, гд съ ней сейчасъ же посл спектакля встртиться — первую, такъ называемую Суконную линію Гостинаго двора, на этотъ разъ, разумется, совершенно пустынную, потому что дло было ночью. Такъ все и сдлалось: она вышла изъ театральной кареты противъ самаго Гостинаго двора, встртилась съ Грибодовымъ и ухала къ нему. Шереметевъ, наблюдавшій издалека, все это видлъ. Слдуя за санями Грибодова, онъ вполн убдился, что Истомина пріхала съ кмъ-то въ квартиру Завадовскаго. Посл онъ очень просто, черезъ людей могъ узнать, что этотъ кто-то былъ Грибодовъ. Понятно, что все это происшествіе взбсило Шереметева, онъ бросился къ своему пріятелю Якубовичу съ вопросомъ: что тутъ длать?

— Что длать,— отвтилъ тотъ:— очень понятно: драться, разумется, надо, но теперь главный вопросъ состоитъ въ томъ: какъ и съ кмъ? Истомина твоя была у Завадовскаго — это разъ, но привезъ ее туда Грибодовъ — это два, стало быть, тутъ два лица, требующихъ пули, а изъ этого выходитъ, что для того, чтобы никому не было обидно, мы, при сей врной оказіи, составимъ un parti carr,— ты стрляйся съ Грибодовымъ, а я на себя возьму Завадовскаго.

— Да помилуйте,— прервалъ я Жандра:— вдь Якубовичъ не имлъ по этому длу ршительно никакихъ отношеній къ Завадовскому. За что же ему было съ нимъ стрляться?…

— Никакихъ. Да ужъ таковъ человкъ былъ. Поэтому-то я вамъ и сказалъ, и употребилъ это выраженіе: ‘при сей врной оказіи’. По его понятіямъ, съ его точки зрнія на вещи, тутъ было два лица, которыхъ слдовало наградить пулей,— какъ же ему было не вступиться? Похали они къ Грибодову и къ Завадовскому объясняться. Шереметевъ Грибодова вызвалъ. ‘Нтъ, братецъ,— отвчалъ Грибодовъ:— я съ тобой стрляться не буду, потому что, право, не за что, а вотъ если угодно Александру Ивановичу (т. е. Якубевичу), то я къ его услугамъ’.

Parti carr устроилось. Шереметевъ долженъ былъ стрляться съ Завадовскимъ, а Грибодовъ съ Якубовичемъ. Барьеръ былъ назначенъ на 18 шаговъ, съ тмъ, чтобы противникамъ пройти по 6 и тогда стрлять. Первая очередь была первыхъ лицъ, т. е. Шереметева и Завадовскаго. Я забылъ сказать, что въ теченіе всего этого времени Шереметевъ усплъ помириться съ Истоминой и какъ остался съ ней съ глазу на глазъ, то вдругъ вынулъ изъ кармана пистолетъ, и, приставивши его прямо ко лбу, говоритъ: ‘Говори правду, или не встанешь съ мста,— даю теб на этотъ разъ слово. Ты будешь на кладбищ, а я въ Сибири,— очень хорошо знаю, да что же… Имлъ тебя Завадовскій, или нтъ?’ Та, со страху ли, или въ самомъ дл правду, но, кажется, сказала, что имлъ {Привожу совершенно неизвстную въ печати выписку изъ подлиннаго слдствія, произведеннаго о поединк штабсъ-ротмистра Кавалергардскаго полка Шереметева съ камеръ-юнкеромъ Завадовскимъ. Слдствіе это произведено было, по предписанію с.-петербургскаго военнаго генералъ-губернатора полковникомъ Кавалергардскаго полка Ланскимъ 3-мъ, полицеймейстеромъ полковникомъ Ковалевымъ и камеръ-юнкоромъ 6 класса Ланскимъ и сохранилось въ дл о названной дуэли. Вотъ показанія самихъ лицъ, причастныхъ къ дуэли, о ея причин: ‘Камеръ-юнкеръ Завадовскій объяснилъ производившимъ слдствіе, что причиною сего поединка было то, что танцорка императорскаго театра Истомина, перехавши отъ Шереметева на собственную квартиру, по приглашенію его, Завадовскаго, была у него на короткое время, о чемъ Шереметевъ, узнавъ, объявилъ ему причину неудовольствія, вызывая драться на смерть. Танцорка же Истомина показала, что она у Шереметева, проживая около двухъ лтъ, давно намревалась по безпокойному его характеру и жестокимъ съ нею поступкамъ отойти отъ него, наконецъ, разссорясь съ нею 3 числа сего мсяца, сослалъ ее отъ себя прочь, почему она и перешла на особую квартиру, но когда она была 5 числа сего же мсяца въ понедльникъ въ танцахъ въ театр, то знакомый какъ ей, такъ и Шереметеву вдомства государственной коллегіи иностранныхъ длъ губернскій секретарь Грибодовъ, часто бывавшій у нихъ но дружб съ Шереметевымъ и знавшій о ссор ея съ нимъ, позвалъ ее съ собою хать къ служащему при театральной дирекціи дйствительному статскому совтнику князю Шаховскому, къ коему по благосклонности его нердко зжала, но вмсто того привезъ ее на квартиру Завадовскаго, но не сказывая, что его квартира, куда вскор пріхалъ и Завадовскій, гд онъ по прошествіи нкотораго времени предлагалъ ей о любви, но въ шутку или въ самомъ дл, того не знаетъ, но согласія ему на то объявлено не было, съ коими посидвши нсколько времени, была отвезена Грибодовымъ на свою квартиру, но на третій день пріхалъ къ ней Шереметевъ, просилъ у ней прощенья и приглашалъ возвратиться къ нему, но она, не желая сего, намрена была въ тотъ день хать къ князю Шаховскому, но Шереметевъ просилъ ее, чтобы хать въ его экипаж, но когда она согласилась, то онъ вмсто того привезъ ее къ себ и, показывая на пистолеты, говорилъ, что ежели не останется у него, то онъ застрлитъ себя. Видя его въ такомъ чистосердечномъ раскаяніи и не желая довести до отчаянія, осталась у него, посл чего въ продолженіе двухъ дней отъ спрашивалъ, что не была ли она у кого-нибудь въ то время, когда но жила у него, стращая при томъ, что ежели она не скажетъ, то онъ ее застрлитъ, она принуждена была на третій день признаться, что была у графа Завадовскаго. Онъ, будучи доволенъ ея признаніемъ, тотчасъ пошелъ съ сей квартиры, но при выход изъ оной встртился съ нимъ лейбъ-гвардіи уланскаго полка корнетъ Якубовичъ, съ коимъ онъ и ушелъ, а часа черезъ два опять возвратился. Съ того времени Шереметевъ былъ доволенъ и покоенъ, сказывая ей, что онъ все знаетъ о бытности ея у Завадовскаго и что все сіе ршено уже. Но сверхъ ея чаянія въ понедльникъ 12 числа прізжаетъ Якубовичъ и сказываетъ ей, чтобы она ушла куда-нибудь съ квартиры, такъ какъ много соберется офицеровъ, ибо Шереметевъ раненъ, почему она и препровождена была въ особую квартиру, о поединк же ничего не знаетъ.— Губернскій секретарь Грибодовъ отвтствовалъ, что ее пригласилъ хать единственно для того только, чтобы узнать подробне, какъ и за что она поссорилась съ Шереметевымъ, и какъ онъ жилъ до сего времени за недлю на квартир Завадовскаго, то и завезъ на оную, куда пріхалъ и Завадовскій, но объяснялся ли онъ ей въ любви, не помнитъ, но уосл отвезъ ее въ квартиру,— Графъ Завадовскій сперва производившимъ слдствіе объяснилъ, что оная Истомина была у него но приглашенію его, а потомъ и вторично отвтствовалъ, что онъ ее въ театр на лстниц лично приглашалъ къ себ, когда она оставитъ Шереметева, побывать въ гостяхъ у него, но съ кмъ она пріхала къ нему, не знаетъ и о любви, можетъ быть, въ шуткахъ говорилъ и длалъ разныя предложенія, но на очной ставк съ Грибодовымъ о приглашеніи ея пріхать къ себ отвтствовалъ, что ошибся, принявши визитъ Истоминой на свой счетъ.— Коритъ Якубовичъ, уже предназначенный къ отставк по высочайшему повелнію по представленію цесаревича Константина Павловича, былъ немедленно же арестованъ за участіе въ дуэли Шереметева, но при допрос но выяснилъ причинъ дуэли, заявивъ лишь, что ‘поступокъ Завадовскаго не длалъ чести благородному человку’, подробности же ссоры не хочетъ пояснить, ‘дабы не показать пристрастія къ Шереметеву и но снять личины съ Завадовскаго’. За что же Шереметевъ имлъ злобу, ‘Завадове кому спрашивать было нечего, потому что причину сего лучше ихъ зналъ’, Объ Іон и Каверин въ слдствіи нтъ ни слова. Прим. Н. Шаломытова.}. Посл этого понятно, что вся злоба Шереметева обратилась уже не на Грибодова, а на Завадоискаго, и это-то его и погубило… Когда они съ крайнихъ предловъ барьера стали сходиться на ближайшіе, Завадовскій, который былъ отличный стрлокъ, шелъ тихо и совершенно покойно. Хладнокровіе ли Завадовскаго взбсило Шереметева, или просто чувство злобы пересилило въ немъ разсудокъ, но только онъ, что называется, не выдержалъ и выстрлилъ въ Завадовскаго, еще не дошедши до барьера. Пуля пролетла около Завадовскаго близко, потому что оторвала часть воротника у сюртука, у самой шеи… Тогда уже, и это очень понятно, разозлился Завадовскій. ‘Ah!— сказалъ онъ:— il en voulait ma vie. A la barri&egrave,re!’ Длалъ было нечего,— Шереметевъ подошелъ. Завадовскій выстрлилъ. Ударъ былъ смертельный,— онъ ранилъ Шереметева въ животъ. Шереметевъ нсколько разъ подпрыгнулъ на мст, потомъ упалъ и сталъ кататься по снгу. Тогда-то Каверинъ {Каверинъ (какъ мн разсказывалъ еще въ 1841 году С. Н. Бгичевъ) былъ лицо замчательное и характерно-типическое въ отношеніи къ своему времени — красавецъ, пьяница, скакунъ и такой сорвиголова и бреттеръ, какихъ мало. Онъ служилъ когда-то адъютантомъ у Бенигсена и, въ бытность нашихъ войскъ за границей, проказилъ въ Гамбург до того, что быль цлому городу и околотку извстенъ подъ именемъ краснаго гусара. Бенигсенъ долженъ былъ посл спровадить съ рукъ долой эту удалую голову, отъ которой житья не было. Прим. автора.} и сказалъ ему, но совсмъ не такъ, какъ вамъ говорилъ Іонъ:— ‘вотъ теб, Васька, и рдька’ — это не иметъ никакого смысла, а довольно извстное выраженіе русскаго простолюдья: ‘Что, Вася? Рпка?’ Рпа вдь лакомство у народа, и это выраженіе употребляется имъ иронически въ смысл: ‘что же? вкусно ли? хороша ли закуска?’ Якубовичъ, указывая на Шереметева, обратился къ Грибодову съ изъясненіемъ того, что въ эту минуту имъ, конечно, невозможно стрляться, потому что онъ долженъ отвезти Шереметева домой… Они отложили свою дуэль до первой возможности, но въ Петербург они стрляться не могли, потому что Якубовича сейчасъ же арестовали и прямо изъ-подъ ареста послали на Кавказъ. Они дйствительно встртились съ Грибодовымъ на первыхъ же порахъ его прізда въ Тифлисъ и стрлялись. Ермоловъ нсколькими минутами не усплъ предупредить дуэли, пославши арестовать обоихъ. Грибодовъ, какъ и Шереметевъ же, не выдержалъ и выстрлила, не дошедши до барьера. Якубовичъ стрлялъ отлично и посл говорилъ, что онъ на жизнь Грибодова не имлъ ни малйшихъ покушеній, а хотлъ, въ знакъ памяти, лишить его только руки. Пуля попала Грибодову въ ладонь лвой руки около большого пальца, но, по связи жилъ, ему свело мизинецъ, и это мшало ему, музыканту, впослдствіи играть на фортепьяно. Ему нужна была особая аппликатура. Шереметевъ жилъ посл дуэли три дня {По документальнымъ даннымъ, штабсъ-ротмистръ Кавалергардскаго полка В. В. Шереметевъ 2-й скончался на другой день посл дуэли, т. е. 13 ноября, въ пять и три четверти часа пополудни. Н. Ш.}.

— Очень любопытно, Андрей Андреевичъ,— началъ я,— знать настоящую, дйствительную степень участія Грибодова въ заговор 14-го декабря?

— Да какая степень? Полная.

— Полная?— произнесъ я не безъ удивленія, зная, что Грибодовъ самъ же смялся надъ заговоромъ, говоря, что 100 человкъ прапорщиковъ хотятъ измнить весь правительственный бытъ Россіи.

— Разумется, полная. Если онъ и говорилъ о 100 человкахъ прапорщиковъ, то это только въ отношеніи къ исполненію дла, а въ необходимость и справедливость дла онъ врилъ вполн {Это свидтельство близкаго друга А. С. Грибодова о томъ, что поэтъ вполн раздлялъ съ декабристами вру въ необходимость и справедливость ихъ дла, весьма замчательно. Его смущали, повидимому, лишь неорганизованность дла и излишняя болтливость и пошлость нкоторыхъ членовъ, такъ сказать, хористовъ движенія, но, конечно, несмотря на весь свой скептицизмъ и холодный умъ, Грибодовъ (какъ и Пушкинъ) нашелъ бы въ себ, безъ сомннія, достаточно энтузіазма и силъ, чтобы 14-го декабря, если бы онъ былъ въ это время въ Петербург, стать въ ряды своихъ друзей и товарищей, Рылева, Одоевскаго, Кюхельбекера, Бестужева и многихъ другихъ, а не остаться на средин Сенатской площади, не примыкая ни туда ни сюда, какъ думаетъ это В. Розановъ (см. его Литературные Очерки, изд. И. Перцова. Спб. 1899, стр. 192—200). Н. Ш.}. На этомъ-то основаніи, вскор посл дуэли своей съ Якубовичемъ, онъ и съ нимъ былъ ‘какъ ни въ чемъ не бывало’, какъ съ единомышленникомъ. А выгородился онъ изъ этого дла дйствительно оригинальнымъ и очень замчательнымъ образомъ, который показываетъ, какъ его любили и уважали. Исторію его ареста Ермоловымъ вы уже знаете, о бумагахъ изъ крпости Грозной и судьб ихъ-тоже. Но вы, врно, не знаете вотъ чего. Начальники заговора или начальники центровъ, которые назывались думами, а думъ этихъ было три — въ Кишинев, которой завдывалъ Пестель, въ Кіев — Сергй Муравьевъ-Апостолъ и въ Петербург Рылевъ, поступали въ отношеніи своихъ собратьевъ-заговорщиковъ очень благородно и осмотрительно: человкъ вступалъ въ заговоръ, подписывалъ и думалъ, что уже связанъ одной своей подписью, но на дл это было совсмъ не такъ: онъ могъ это думать, потому что ничего не зналъ, подпись его сейчасъ же истреблялась, такъ что въ дйствительности былъ онъ связанъ однимъ только словомъ. Надо вамъ сказать, что въ первомъ своемъ зародыш, въ начал, это былъ заговоръ чисто военный, т. е. между одними только военными. Сноситься заговорщикамъ было очень удобно, несмотря на дальность разстояній: Александръ Бестужевъ былъ старшимъ адъютантомъ главнаго штаба {Бестужевъ никогда не былъ старшимъ адъютантомъ главнаго штаба, а адъютантомъ принца Александра Виртембергскаго, извстнаго подъ именемъ Принца-ІІНицки. Прим. М. М. Поливанову.}, имвшаго сношенія съ штабами арміи. Тамъ, въ одномъ мст былъ Сергй Муравьевъ-Апостолъ, въ другомъ — Пестель, да и вообще адъютанты штабовъ вс были въ заговор. Они преспокойно пользовались казенными печатями, длая какой-то условный знакъ чернилами у самой печати на конвертахъ. Вс прочіе конверты адъютантами распечатывались, а эти, конечно, прятались. У заговорщиковъ военныхъ была Зеленая книга, въ которую и вносились ихъ имена. Этотъ, сперва чисто военный, заговоръ впослдствіи расширился, въ него вступило много отставныхъ, даже купцовъ. Зеленая книга — это было въ 1818 г. во время сборнаго въ Москв полка,— была уничтожена и замнена Желтой книгой {О Зеленой книг знали вс, но только немногіе знали, въ чемъ состояло дло. Общимъ убжденіемъ было, что это особая масонская ложа, членами которой одни офицеры гвардіи. О существованіи Желтой книги я не слыхалъ. Прим. М. М. Поливанова.}. Въ это время многіе отъ заговора отстали, даже самъ Никита Муравьевъ. Отсталъ въ это же время и нашъ С. Н. Бгичевъ. Когда 14^:то декабря бунтъ вспыхнулъ, заговорщики были взяты, между ними, по непонятнымъ причинамъ, Бестужевъ-Рюминъ сталъ прямо указывать на Грибодова, упирая всего боле на то, что Грибодовъ съ Сергемъ Муравьевымъ-Апостоломъ жилъ сыздтства душа въ душу… По этому только случаю Грибодова и взяли {Это оговоръ Бестужева-Рюмина, совершенно не подтверждающійся документально. См. показанія Бестужева-Рюмина въ пользу Грибодова. П. Щеголевъ ‘Грибодовъ и декабристы’. Спб. 1905, стр. 9—10.}.

— Что же за выгода была въ этомъ Бестужеву-Рюмину?— спросилъ я,— Что за цль, что за отрада?

— Не понимаю. Но мало того, что противъ Грибодова не нашлось, какъ вы уже знаете, никакихъ доказательствъ,— въ пользу его (вотъ что замчательно!) были свидтельства самихъ заговорщиковъ, потому что и Сергй Муравьевъ, и Рылевъ, и Александръ Бестужевъ (Марлинскій), которые не могли уже въ то время въ чемъ-нибудь сговариваться, стакиваться, сказали одно и то же {Нужно имть въ виду объясненіе Д. И. Завалишина: ‘въ стараніи товарищей не компрометировать Грибодова не было также ничего особеннаго, исключительнаго. Это было лишь слдствіемъ напередъ условленнаго, общепринятаго правила стараться не запутывать никого, кто не былъ еще запутавъ’.}, что ‘Грибодовъ въ заговор не участвовалъ и что они и не старались привлекать его къ заговору, который могъ имть исходъ скоре дурной, чмъ хорошій, потому что берегли человка, который своимъ талантомъ могъ прославить Россію’ {См. показаніе А. А. Бестужева. ‘Грибодовъ и декабристы’, стр. 9: ‘въ члены же его (Грибодова) не принималъ я, во-1-хъ, потому, что онъ меня и старше и умне, а, во-2-хъ, потому, что жаллъ подвергнуть опасности такой талантъ’.}. Такимъ-то образомъ Грибодовъ выгородился совершенно… Разумется, много помогли ему и Ермоловъ, и уже здсь, въ слдственной комиссіи, Ивановскій.

VI.
Любовь Жандра къ семейной жизни.— Баловство дтей.— Жандръ — пуристъ въ русской рчи.— Какъ записывалъ авторъ разсказы Жандра.— Сравненіе съ С. Н. Бгичевымъ.

Мн остается, для полноты картины, сказать нсколько словъ о Жандр — какъ человк.

Человкъ, который былъ другомъ Грибодова — настоящимъ, а не двусмысленнымъ, какъ Булгаринъ, не можетъ быть дурнымъ человкомъ. Это надо принять за аксіому. Жандру около 70 лтъ, женился онъ поздно и теперь ‘весь’, по выраженію его же жены, ‘живетъ въ своемъ семейств’. Дти гораздо боле вьются, трутся и вертятся около него, чмъ около матери. Старца (и это совершенно въ дух всякаго старца), кажется, приводитъ въ ршительное восхищеніе то, что у него 2—3 мсяца тому назадъ родился ребенокъ. Нашъ братъ отъ такой благодати чуть не заплачетъ, а. старческому самолюбію это льститъ. Дтей онъ балуетъ страшно, они длаютъ изъ него, что хотятъ. По зову ребенка старикъ встаетъ и идетъ въ другую комнату,— разумется, за пустяками. Tout ce qui est trop — говоритъ пословица. Дочка его, лтъ 9-ти, что ли, ловкая, но такая подвижная и манерная, что хоть вотъ сію минуту прямо въ любую труппу эквилибристовъ на канатъ. Я такихъ дтей не люблю, а ихъ, хоть и дтской, но все-таки нсколько нахальной, развязности не люблю еще больше. Актриса, теперь ужъ актриса. Что толку? Жандръ самъ признавался мн, что почти ничего не читаетъ, кром сенаторскихъ записокъ да des choses prohibes, какъ, напримръ, все Герценовское, интересующее теперь всякаго. Въ отношеніи къ языку онъ, какъ самъ признавался, пуристъ. Напримръ, я спрашиваю о Завидовскомъ:

— Скажите пожалуйста, что это была за личность?

— Ради Бога не убивайте меня.

Я вытаращилъ глаза.

— Не говорите ‘личность’, у насъ подъ этимъ словомъ разумется совершенно другое понятіе.

— Да вдь это прямой переводъ слова personnalit.

— То-то что не прямой: personnalit — особа.

Старикъ, видимо, ошибается.

— Особа l’individu,— замчаю я.

— И personnalit.

Ну, Богъ съ нимъ.

Вообще, онъ человкъ благородный и добрый,— по крайней мр ко мн былъ онъ чрезвычайно добръ: дружески пенялъ мн, что я не увдомилъ его о моей болзни, самъ навстилъ меня, спрашивалъ, не растрясла ли у меня, зазжаго, моя болзнь казны… Вхожу къ нему во второй разъ посл моей болзни,— и онъ отмняетъ только что отданное человку приказаніе итти справиться о моемъ здоровь. А это: старикъ сидитъ на какой-то, и не очень удобной, кушетк, а я подл него въ большихъ вольтеровскихъ креслахъ, существовавшихъ еще при Грибодов, спрятавшись разъ за которыя, Жандръ напугалъ Грибодова, за что тотъ и назвалъ его школьникомъ… Старикъ разсказываетъ, и притомъ такія вещи, которыхъ, врно, другому не сталъ бы говорить, а у меня, безъ всякаго зазрнія совсти, на колняхъ портфель съ бумагой, а въ рук карандашъ, я, ршительно безъ всякаго приличія, записываю бгло перечнемъ все, что онъ говоритъ. Прощаясь, мы дружески обнялись и расцловались. Послднее его слово было — поклонъ моей жен.

Въ Степан Никитич до сихъ поръ больше огня и душевной силы, хотя, вроятно, меньше физической, хотя онъ глухъ и руки у него сильно трясутся. Въ Степан Никитич есть то, что

Мхомъ покрытая бутылка вковая

Хранитъ струю кипучаго вина…

Спб., іюня б, 1853 1 часъ ночи.

VII.
Письмо Жандра къ Смирнову отъ 26 сентября 1858 г.— Свиданіе съ Жандромъ въ конц февраля 1859 года.— Воспоминанія о недавно умершемъ С. И. Бгичев и его дружб съ Грибодовымъ.— Разсказъ Смирнова, со словъ Бгичева, о случа въ католическомъ монастыр въ 1814 году.— Свидтельство Жандра, въ какомъ вид былъ автографъ ‘Горе отъ ума’, привезенный Грибодовымъ въ Петербургъ въ 1824 году.— Многочисленные списки ‘Горе отъ ума’.— Главный списокъ А. А. Жандра, исправленный авторомъ собственноручно.— Допросъ Жандра государемъ.— О портфеляхъ для бумагъ.— О причин дуэли Чернова и Новосильцева и обстановка похоронъ того и другого.— Общія надежды на помилованіе декабристовъ.— Гд похоронены тла повшенныхъ.

Въ конц февраля 1869 года я снова пріхалъ въ Петербургъ. Само собою разумется, что одинъ изъ первыхъ моихъ визитовъ былъ сенатору Жандру, который писалъ ко мн только одно письмо, но самое обязательное. Въ письм этомъ, которое я прилагаю въ подлинник, были мн особенно дороги слдующія строки: ‘не удивляйтесь и не сердитесь на меня, любезнйшій, почтенный Дмитрій Александровичъ, что на 3 письма ваши, которыя доставили мн истинное удовольствіе, убждая, что на свт есть еще люди, согртые человческимъ сердцемъ,— я отвчаю такъ поздно. Для такихъ старыхъ людей, какъ я, самое трудное дло писать, что бы ни было… А я все лто писалъ, писалъ и писалъ…’ Дале слдовало исчисленіе его настоящихъ служебныхъ трудовъ и слдующее слишкомъ важное для меня извстіе, ‘перебравшись на новую квартиру и перебирая мои бумаги, я нашелъ два письма незабвеннаго моего друга. Если удосужусь, то пришлю вамъ копіи съ нихъ. Одно мене интересно, другое несравненно боле. Оно писано къ Варвар Семеновн, общему нашему другу, изъ Табриса незадолго до послдняго отъзда Александра въ Тегеранъ, слдовательно незадолго до его смерти’ {Письма эти въ лично мною снятыхъ копіяхъ находятся у меня. Прим. автора.

Напечатаны въ собраніи сочиненій А. С. Грибодова (т. I, стр. 175, 267, 277 и 329).

Вотъ подлинный текстъ письма А. А. Жандра къ Д. А. Смирнову отъ 26 сентября 1868 г.

‘С.-Петербургъ, 25 сентября 1868.

Не удивляйтесь и не сердитесь на меня, любезнйшій, почтенный Дмитрій Александровичъ, что на три письма ваши, которыя доставили мн истинное удовольствіе, убждая, что на свт есть еще люди, согртые человческимъ сердцемъ, я отвчаю такъ поздно.— Для такихъ старыхъ людей, какъ я, самое трудное дло писать, что бы ни было… а я все лто писалъ, писалъ и писалъ. Въ морскомъ министерств все преобразовывается и о всякомъ преобразованіи требуются самыя подробныя мннія. Вообразите же себ, что я все лто прожилъ въ Царскомъ Сел и былъ долженъ каждый день здить въ сенатъ и разъ въ недлю въ адмиралтейскій совтъ и въ то же время управлять счетнымъ черноморскимъ департаментомъ и писать безпрестанно вышеупомянутыя (извините) мннія. Прідешь въ пятомъ часу домой (утра вовсе нтъ) измученный какъ собака, а ночью уже пишешь мннія. Написать вамъ дв-три строчки я не могъ, а писать какъ бы хотлось тоже не могъ, негд было взять времени, даже къ другу Степану Никитичу не писалъ еще до сихъ поръ.

Книга о Грибодов, о которой вы писали, вышла и уже продается, но я еще не видлъ ее. Впрочемъ, не полагаю, чтобы она была и такъ полна, и такъ интересна, чтобы вашему труду не было мста въ нашей литератур.— Я, перебирая все, что у меня было излишняго,— по возвращеніи моемъ на нашу новую квартиру (по Офицерской улиц близъ Аничкинскаго проспекта въ дом Лыткина),— нашелъ два письма незабвеннаго моего друга. Если удосужусь, пришлю къ вамъ копіи съ нихъ. Одно мене интересно, другое несравненно боле. Оно писано въ Варвар Семеновн, общему нашему другу, изъ Табриса, незадолго до послдняго отъзда Александра въ Тегеранъ, слдовательно, незадолго до его смерти.

Мы только что разобрались на новой квартир и только что отслужили молебенъ Спасителю и Божьей Матери. Какъ утшительно и легко душ, врующей въ простот сердца и исполняющей обряды своего закона съ духовнымъ наслажденіемъ. Мы вс, слава Богу, здоровы, кром Вари, которая немного прихворнула.— Что вамъ сказать о нашей литератур? Ничего, потому что я ничего не читаю, кром ‘Сверной Пчелы’, которую приносятъ ко мн ежедневно. Здсь все стремится къ новому, въ старомъ все видятъ худое. Дай Богъ, чтобы новое было лучше… Какъ часто хотлось бы съ вами лицомъ къ лицу побесдовать обо всемъ этомъ. Прощайте. Да благословитъ васъ Господь Богъ. Я надюсь, что вы уже познакомили насъ съ дорогимъ для насъ вашимъ семействомъ..

Душевно преданный А. Жандръ.

Прасковья Петровна свидтельствуетъ вамъ свое уваженіе’.

P. S. Благодаримъ отъ души за гостинецъ. Вообразите, что мы долго не знали, кто намъ прислалъ его, и только случай открылъ намъ… что онъ отъ васъ.— Мы были на дач, а человкъ нашъ не зналъ, отъ кого посылка’.}.

Насъ какъ-то невидимо, но какъ-то чувствуемо соединила мысль, что его уже нтъ, нашего общаго друга, нашего дорогого Степана Никитича.

— Онъ умеръ,— сказалъ я.

Сенаторъ промолчалъ, но ему, видимо, было грустно.

— Онъ общалъ мн, при послднемъ свиданіи, вс письма Грибодова къ нему въ мою собственность,— продолжалъ я.

— Не знаю,— отвчалъ Жандръ:— но я душевно сохраняю намять объ этомъ человк,— не даромъ его такъ любилъ Грибодовъ. Они много дурости надлали въ молодости: во второй этажъ дома въ Брестъ-Литовск верхомъ на лошадяхъ въхали на балъ… Это были кутилы, но изъ нихъ вышли замчательные люди. Степанъ Никитичъ былъ рыцарь благородства, и вы должны почитать себя совершенно счастливымъ, если сохранили нсколько его писемъ.

— Вы разсказываете, Андрей Андреевичъ, какъ они въ Брестъ-Литовск верхомъ во второй этажъ на лошадяхъ пріхали. Да мало ли они тамъ чудили. Я вамъ разскажу одну продлочку моего дядюшки: вы, вроятно, знаете, что въ Брестъ-Литовск былъ какой-то католическій монастырь, чуть ли не іезуитскій, вотъ и забрались разъ въ церковь этого монастыря Грибодовъ съ своимъ любезнымъ Степаномъ Никитичемъ, когда служба еще не начиналась. Степанъ Никитичъ остался внизу, а Грибодовъ, не будь глупъ, отправился наверхъ, на хоры, гд органъ. Ноты были раскрыты. Собрались монахи, началась служба. Гд ужъ въ это время находился органистъ, или не посмлъ онъ согнать съ хоръ и остановить русскаго офицера, да который еще состоялъ при такомъ важномъ въ томъ кра лиц, какимъ быль Андрей Семеновичъ Кологривовъ,— ужъ я вамъ передать этого не могу, потому что не догадался объ этомъ спросить Степана Никитича, отъ котораго слышалъ о всей этой продлк. Вы лучше моего знаете, что Грибодовъ былъ великій музыкантъ. Когда по порядку службы потребовалась музыка, Грибодовъ заигралъ и игралъ довольно долго и отлично. Вдругъ священнодйческіе звуки умолкли, и съ хоръ раздался нашъ кровный, нашъ родной ‘Камаринскій’… Можете судить, какой это произвело эффектъ и какой гвалтъ произошелъ между святыми отцами…

Съ Жандромъ мы видались часто. Разъ онъ говоритъ мн: когда Грибодовъ пріхалъ въ Петербургъ и въ ум своемъ передлалъ свою комедію, онъ написалъ такіе ужасные брульены, что разобрать было невозможно. Видя, что геніальнйшее созданіе чуть не гибнетъ, я у него выпросилъ его полулисты. Онъ ихъ отдалъ съ совершенной безпечностью. У меня была подъ руками цлая канцелярія, она списала ‘Горе отъ ума’ и обогатилась, потому что требовали множество списковъ. Главный списокъ, поправленный рукою самого Грибодова, находится у меня. Вы почеркъ его знаете,— сомннія не можетъ быть никакого. Баронъ Корфъ просилъ у меня мой экземпляръ для Императорской Публичной библіотеки, но я не далъ, потому что хочу, чтобы этотъ экземпляръ сохранился въ моемъ семейств {Семья А. А. Жандра передала этотъ замчательный списокъ по моей просьб ‘Музою имени А. С. Грибодова’ въ Москв, гд онъ и хранится. Прим. Н. Шаломытова.}.

Нсколько разъ говорили мы о княз Александр Одоевскомъ. ‘Князь Александръ,— сказалъ мн Жандръ,— посл происшествія 14 декабря бжалъ, за нимъ былъ посланъ Василій Перовскій, человкъ чрезвычайно благородный, онъ видлъ въ Ораніенбаум слды его по снгу, когда тотъ побжалъ изъ дому въ лсъ, но не ршился его преслдовать. Впрочемъ, его схватили. И я былъ схваченъ въ пальто, бобровой шапк (какъ давшій свое платье князю Одоевскому), въ такомъ вид я былъ представленъ императору, въ пальто и въ бобровой шапк. Государь спросилъ меня:

— Ты далъ князю Одоевскому одежду?

— Я.

— Ты участвуешь въ заговор?

— Нтъ. Но я всхъ ихъ знаю.

— Ступай.

Посл государь меня жаловалъ, и лентъ и звздъ было дано много, и нердко я имлъ такъ называемое счастье представляться Николаю Павловичу и обдать у него, особенно же часто въ Петербург, гд я почти всегда живу лтомъ, но никогда государь не сказалъ со мной ни одного слова, я видлъ милости, но видлъ и немилости, впрочемъ, мн все равно. Хоть мн дадутъ пятую, хоть шестую звзду, все это вздоръ. Я служилъ честно — и умру честно.

Разъ я сидлъ у Жандра особенно долго, старикъ разговорился.

— Я помню т времена, когда безъ портфелей ходили… старыя времена, вы ихъ помнить не можете.

— Да въ чемъ же бумаги-то носили?— спросилъ я.

— Да въ бумагахъ же.

— А дождь, снгъ, втеръ?

— Ну, такъ въ платокъ завяжутъ, или въ салфетку завернутъ, а о такихъ премудростяхъ, какъ портфели, и слухомъ не слыхали, и видомъ не видали.

Я промолчалъ, потому что боялся, что отпущу глупость, врод слдующей: ‘Да, подлинно доисторическія времена’, и тмъ напомню старику его дйствительно преклонныя лта, что не всегда бываетъ пріятно. Жандръ особенно любитъ говорить о всемъ, что относится къ 14 декабря. Видимо, что онъ всмъ этимъ происшествіямъ сочувствуетъ и судитъ о нихъ, зная всю подноготную, какъ человкъ умный и благородный, т. е. осуждаетъ {Этимъ выраженнымъ здсь личнымъ взглядомъ Д. А. Смирнова на дло 14 декабря можно объяснить многія недомолвки и неясности въ передач данныхъ объ участіи А. С. Грибодова въ декабристскомъ движеніи. Узнавъ отъ друга его, А. А. Жандра, что дйствительная степень участія Грибодова въ заговор 14 декабря была ‘полная’, онъ даже не разспросилъ его, каковы же именно были политическіе взгляды А. С. Грибодова. Былъ ли онъ республиканецъ, или конституціоналистъ. Вдь можно было, раздляя теоретически вс крайнія требованія декабризма, совершенно не надяться на ихъ осуществленіе, и, съ другой стороны, не зная даже программы, выполнять ее слпо, съ тмъ самозабвеніемъ, которое проявилъ, напримръ, В. К. Кюхельбекеръ. Не трудно, однако, догадываться, что Грибодовъ, при всемъ склад ума своего, проницательнаго, критическаго и холоднаго par excellence, былъ сыномъ своего вка, былъ ‘пламеннымъ мечтателемъ въ краю вчныхъ снговъ’, по собственному его признанію и выраженію, и волна декабристскаго движенія захватила бы его вмст съ Рылевымъ, Одоевскимъ и Кюхельбекеромъ, если бы обстоятельства но забросили его въ глушь Кавказа въ самый разгаръ событій. Н. Шаломытовъ.} ихъ.

— А вотъ я вамъ разскажу, какъ развивались передъ 14 декабря партія аристократическая и партія либеральная. Всмъ извстна исторія дуэли между Черновымъ и Новосильцевымъ {См. Историческіе очерки и разсказы С. Н. Шубинскаго, изд. 5.}. До такой степени общество было настроено въ смысл идей демократическихъ и революціонныхъ, что все было противъ аристократіи, которая, какъ плющъ какой-нибудь около дерева, всегда и всюду вилась около престоловъ. Отецъ Чернова былъ генералъ-майоръ, у него было семь сыновей и одна дочь. Я знавалъ ее, она была очень хороша, можно сказать, красавица. Новосильцевъ влюбился и, уже сосватавшись и бывши женихомъ двушки, такъ что онъ здилъ съ ней вдвоемъ по городу, долженъ былъ измнить по вол строгой и безумной матери своему слову, она не позволила сыну жениться, потому что у Черновой имя было нехорошо — Нимфодора, Акулина или что-то врод этого. Изъ-за этого вышла дуэль. Старикъ-генералъ Черновъ сказалъ, что вс его семь сыновей станутъ поочередно за сестру и будутъ съ Новосильцевымъ стрляться, и что если бы вс семь сыновей были убиты, то будетъ стрляться онъ, старикъ. Дло совершилось такъ: Новосильцевъ стрлялся съ старшимъ Черновымъ. Оба были ранены на смерть. Новосильцевъ умеръ прежде. Похоронный поздъ его, какъ аристократа, сопровождало великое множество каретъ,— поврить трудно, это взбудоражило вс либеральные умы, ршено было, когда Черновъ умеръ, чтобы за его гробомъ не смло слдовать ни одного экипажа, а вс, кому угодно быть при похоронахъ, шли бы пшкомъ,— и дйствительно, страшная толпа шла за этимъ, хоть и дворянскимъ, но все-таки не аристократическимъ гробомъ,— человкъ 400. Я самъ шелъ тутъ. Это было что-то грандіозное.

Однажды Жандръ спросилъ меня:

— Читали вы когда-нибудь донесеніе слдственной комиссіи?

— Никогда его даже и не видывалъ.

— Какъ жаль! Оно у меня было и куда-то запропастилось: вдь у меня такое множество всякихъ бумагъ. Эта вещь, кажется, была писана для надувательства почтеннйшей публики, какъ будто публика дитя. Однако, знаете ли, что въ обществ была нкоторая надежда, что Николай проститъ или хоть не такъ тяжко накажетъ главныхъ лицъ заговора. Я въ это не врилъ,— Николай никогда не прощалъ, и онъ ихъ преспокойно повсилъ. Въ тотъ самый день, когда ихъ повсили, нкоторые изъ близкихъ мн людей видли отца Рылева. Онъ былъ веселъ. Вотъ, стало быть, какъ сильна была надежда… За врность этого факта я вполн ручаюсь.

— Гд ихъ вшали?

— Въ Петропавловской крпости.

— Вы были на этой человчественной церемоніи, Андрей Андреевичъ?

— Нтъ, не былъ. Гречъ былъ. Церемонія эта началась въ б часовъ утра, и къ 6 все было уже кончено. Потомъ этихъ несчастныхъ положили въ лодку, прикрыли чмъ-то, отвезли на одинъ пустынный островокъ Невы Голодай, гд хоронятся самоубійцы, и тамъ похоронили. Мы на этотъ островокъ здили…

— Что же вы тамъ нашли?

— Ничего, кром кустовъ,— никакихъ слдовъ могилъ, только тутъ какой-то солдатикъ шатался… Мы его разспрашивать не стали.

— Да,— повершилъ я нашъ разговоръ,— и бысть тогда же речено про царя Николая:

Недолго царствовалъ, да много куралесилъ,

Сто семь въ СиДирь сослалъ да пятерыхъ повсилъ.

VIII.
Первое знакомство съ Сосницкимъ.— Воспоминаніе о помощи Грибодова Сосницкому лекарствами и его визитахъ въ 1815 году.— Случай при чтеніи у Н. И. Хмльницкаго ‘Горе отъ ума’ ея авторомъ.— ‘Липецкія воды’.— Гостепріимство и товарищество Сосницкаго.

Утромъ 3 мая (1858), часовъ около 9, отправился я къ Сосницкому, живущему неподалеку отъ меня — около Большого театра, на Екатерининскомъ канал.

Черезъ служанку подаю хозяину слдующую записку: ‘Д. А. Смирновъ, владимирскій дворянинъ, племянникъ знаменитаго Грибодова, желаетъ имть честь познакомиться съ И. И. Сосницкимъ’ {Иванъ Ивановичъ Сосницкій (1794—1877) — ‘ддушка русской сцены’, какъ написано на его мраморномъ бюст, поставленномъ въ фойе Александринскаго театра, былъ сынъ капельдинера. Впервые выступилъ въ 1811 году въ молодой трупп кн. Шаховского. Первый большой успхъ имлъ въ 1816 году въ пьес кн. Шаховского ‘Урокъ кокеткамъ или Липецкія воды’ и въ пьес А. С. Грибодова ‘Молодые супруги’. Первенствующее положеніе Сосницкій пріобрлъ съ появленіемъ на сцен ‘Горе отъ ума’ (1829), гд онъ игралъ и Чацкаго, и Загорцкаго, и Репетилова. Послдняя роль — одно изъ лучшихъ созданій артиста. Въ ‘Ревизор’ (18?6) онъ создалъ роль Городничаго.}.

— Пожалуйте.

Почти у самыхъ дверей передней встрчаетъ меня старикъ довольно высокаго роста, сдой, съ живыми глазами и очень подвижными чертами лица.

Я рекомендуюсь. Онъ говоритъ обычное: ‘очень радъ съ вами познакомиться’, но говоритъ это какъ-то непринужденно и особенно свободно. Я сразу вижу, что съ этимъ человкомъ тоже какъ-то свободно… Но, Боже мой, что это за любопытный человкъ! Это — живой архивъ и русскаго театра, и даже, частью, русскаго общества.

— Вы знали, Иванъ Ивановичъ, дядю моего лично?

— Грибодова-то? Еще бы… Я вамъ скажу, что я былъ ему одно время очень обязанъ. Когда онъ вышелъ въ отставку изъ военной службы (это было въ 1815 {А. С. Грибодовъ уволенъ въ отставку изъ военной службы приказомъ 25 марта 1816 г.}, кажется, году), я былъ тогда молодымъ человкомъ, жилъ въ казенномъ дом и заболлъ. Грибодовъ посщалъ меня очень часто, привозилъ мн лекарства и все на свой счетъ {Это указаніе на помощь Грибодова Сосницкому во время болзни оставалось досел неизвстнымъ. Н. Ш.}.

— Грибодовъ былъ вообще очень добраго характера.

— Да, но онъ бывалъ иногда строптивъ и вообще рзокъ. Хотите я вамъ разскажу одинъ случай, бывшій у меня именно передъ глазами?

— Сдлайте милость.

— Это было въ 1824 году. Грибодовъ пріхалъ въ Петербургъ съ первыми {А. С. Грибодовъ привезъ въ Москву первые два акта ‘Горе отъ ума’, въ Петербургъ же онъ пріхалъ, имя вс четыре акта въ своемъ портфел, правда, въ черновой, московской ихъ редакціи. Н. Ш.} антами своей комедіи, слухъ о которой уже ходилъ въ народ. Разъ встрчается онъ у меня съ извстнымъ комикомъ Хмльницкимъ. Тотъ говоритъ: ‘Александръ Сергевичъ, познакомьте меня съ вашей комедіей, о ней говорятъ’. Грибодовъ согласился. ‘Прізжайте ко мн обдать, тогда и почитаемъ. Я соберу нсколько человкъ общихъ добрыхъ пріятелей’. Назначили день и часъ, и нсколько человкъ собралось у Хмльницкаго. Тамъ были: Василій Каратыгинъ, Содъ, я, другіе и въ томъ числ нкто Василій Михайловичъ едоровъ, человкъ очень умный, образованный, авторъ нсколькихъ слезныхъ и чувствительныхъ драмъ, которыя были когда-то во вкус и дух своего времени и надъ которыми едоровъ самъ же смялся первый, отъ души и очень остроумно. Грибодовъ пріхалъ, привезъ съ собой свою рукопись и такъ какъ ее переписывалъ какой-то канцелярскій чиновникъ, почеркомъ казеннымъ, крупнымъ, то рукопись была довольно толста. Грибодовъ положилъ ее на столъ въ гостиной. едоровъ подошелъ, взялъ въ руки тетрадь, да и говоритъ:

— Эге! Таки увсисто. Стоитъ моихъ драмъ.

— Я глупостей не пишу,— рзко и съ сердцемъ отвчалъ Грибодовъ, видимо, обидвшійся.

— Александръ Сергевичъ, я тутъ больше подшутилъ надъ собой, чмъ надъ вами, стало быть, больше обидлъ себя, а не васъ.

— Да вы и не можете меня обидть.

Рзкость этого тона на всхъ насъ, а особенно на хозяина, подйствовала какъ-то непріятно. Мы старались, что называется, ‘сгладить’ все это происшествіе,— но не тутъ-то было: Грибодовъ уперся и въ немъ, видимо, оставалось непріязненное чувство къ едорову.

Когда мы отобдали, подали кофе, Хмльницкій обратился къ Грибодову съ словами:

— Теперь, Александръ Сергевичъ, можно бы, кажется, начать чтеніе?

— Я не буду читать, пока этотъ господинъ будетъ здсь,— отвчалъ Грибодовъ, указывая на едорова.

едоровъ, видимо, переконфузился.

— Александръ Сергевичъ,— сказалъ онъ:— я ей-ей не думалъ васъ обидть.

— Да и не можете, я вамъ это уже говорилъ.

— Но видимо, что слова мои вамъ непріятны.

— Пріятнаго въ нихъ, точно, ничего нтъ.

— Если вамъ непріятно, то я прямо прошу у васъ извиненія.

— Не нужно. А читать при васъ я не буду.

— Такъ, стало быть, мн остается только уйти, чтобы не лишать другихъ удовольствія слышать ваше сочиненіе.

— И благоразумно сдлаете.

едоровъ ушелъ. Черезъ часъ времени Грибодовъ началъ чтеніе {Ср. Записки Каратыгина, Спб. 1880, стр. 130, и въ воспоминаніяхъ А.М Колосовой (Каратыгиной) въ ‘Р. Встник’, 1881, No 4, стр. 587—588.— И. И Сосницкій, бывшій самъ на литературномъ обд у Н. И. Хмльницкаго, являете новымъ свидтелемъ истинности происшествія. Н. Ш.}.

Разговоръ мой съ Сосницкимъ о ‘Липецкихъ водахъ’ см. въ особомъ отдл: ‘Исторія Липецкихъ водъ’ {Въ бумагахъ Д. Д. Смирнова не сохранилась.}.

——

Сосницкій принялъ меня такъ просто, прямо и радушно, какъ я и выразить не могу.

— Пожалуйста, приходите ко мн запросто обдать, у меня простой русскій столъ, милости просимъ.

Разумется, что я не отказался.

Я забылъ вотъ что. Когда я проходилъ съ хозяиномъ рядъ комнатъ (Сосницкій живетъ по-барски, какъ немногіе въ Петербург), мн въ одной комнат бросился прямо въ глаза портретъ М. С. Щепкина. ‘А,— подумалъ я,— это отлично хорошо рекомендуетъ хозяина, какъ человка: стало быть, тутъ нтъ соперничества, а товарищество’.

——

Въ среду — это будетъ 7 мая — пойду обдать къ Сосницкому.

IX.
Мнніе автора о цнности записокъ по театру И. И. Сосницкаго и М. С. Щепкина.— ‘Липецкія воды’.— Печатная война изъ-за нихъ.— Стихи Грибодова по этому поводу.— Нападки М. Н. Загоскина на Грибодова въ ‘Сверномъ Наблюдател’.— ‘Лубочный театръ’.— Отказъ печатать эти стихи и 1000 списковъ ихъ.— Поздка автора къ Сосницкому въ Павловскъ 3 іюня 1868 г.— Хлбосольство Сосницкаго.— Въ вагон желзной дороги на обратномъ пути изъ Павловска.

Несчастная и продолжительная болзнь моя мн по всему очень много напортила и напутала. Не усплъ я прочесть всего по Публичной библіотек, хотя это все было бы, можетъ быть, просто уже роскошью. Но главное — напортила и напутала она мн именно въ отношеніи къ Сосницкому, потому что мн удалось видть этого чрезвычайно замчательнаго человка только два раза — при прізд да при отъзд моемъ. Сосницкій, какъ я очень справедливо написалъ какъ-то жен,— живая лтопись не только русскаго театра, но въ нкоторой, разумется, степени и русскаго общества. Сколько поколній, сколько идей, стремленій, врованій, наклонностей общественныхъ, сколько замчательныхъ людей прошло передъ его глазами! Онъ и Щепкинъ — да это два сущіе клада. Говорятъ, что Щепкинъ написалъ записки, но хочетъ, чтобы он были изданы посл его смерти, а Сосницкій, врно, ничего не написалъ, потому что самъ мн признавался, что лнивъ до крайности… При. томъ же жизнь артиста, даже въ нашей смиренной врноподданнической Россіи — жизнь по преимуществу свободная, веселая, живая, ршительно антипатичная всему, что отзывается перомъ, терпньемъ, кабинетнымъ трудомъ. Когда этимъ господамъ писать? Имъ надо или играть, или гулять… Напиши и издай свои записки Сосницкій,— онъ бы ршительно обогатился: эту любопытную книгу, которая какъ бы ни была плохо написана, но по своему общественному соціальному характеру была бы гораздо любопытне ‘Семейной хроники’ или ‘Первыхъ годовъ Багрова-внука’ Аксакова, раскупили бы нарасхватъ

Сосницкій, въ молодости своей, принадлежалъ не къ сценической, а къ балетной трупп,— онъ танцовалъ. На драматическую сцену выступилъ онъ въ первый разъ въ ‘Липецкихъ водахъ’ князя Шаховского {‘Урокъ кокеткамъ или Липецкія воды , поставлена въ первый разъ на сцен Малаго театра 23 сентября 1815 г., а 29 сентября того же года на этой сцен шла первая пьеса А. С. Грибодова ‘Молодые супруги… въ которой главную роль игралъ тотъ же И. И. Сосницкій съ знаменитой Е. С. Семеновой и Брянскимъ. Н. Ш.}. Я гд-то записалъ, что въ наше время трудно и поврить тому огромному успху или уяснить себ разумно причину такого успха, который имла въ свое время этихъ рукъ вонъ плохая комедія Шаховского. Это совершенно справедливо. Сосницкій объясняетъ причину ея успха тмъ, что тутъ Шаховской подобралъ все молодыхъ, новыхъ и свжихъ артистовъ и что при представленіи ея въ первый разъ была оставлена натянутая, декламаторская дикція, которой придерживались даже и въ комедіи. Нтъ, этого мало. Видно (т. е. не видно, а надо думать), что комедія затронула какіе-нибудь общественные интересы или интересныя общественныя личности (какъ при этомъ слов не вспомнить Жандра), потому что произвела такой фуроръ, такія горячія партіи pro и contra, такую забавную печатную и письменную войну, поконченную стихами Грибодова, которые, хоть и не вполн, но прочелъ мн С. Н. Бгичевъ. Они называются ‘Приказъ Феба’. Фебъ, которому изъ-за ‘Липецкихъ водъ’ порядочно надоли, объявляетъ,

Что споры вс о ‘Липецкихъ подахъ’,

Въ худу’ похвалу, и въ проз и въ стихахъ,

Написаны и преданы тисненью —

Не по его велнью ¹).

¹) Стихотвореніе это называется ‘Отъ Аполлона’ и напечатано въ ‘Сын Отечества’ 1816 г., ноябрь, 1846, стр. 266. Собр. соч. Грибодова, т. II, стр. 40,

Вотъ какъ далеко зашло общественное движеніе и журнальная драка. Это у насъ бываетъ рдко, и подобными фактами мы никакъ пренебрегать не смемъ, да и не такое теперь время. Теперь очень дорого цнятъ всякій, хоть сколько-нибудь живой отголосокъ прошлаго. Самые ясные слды этой журнальной драки можно найти въ ‘Сверномъ Наблюдател’ за 1817 годъ, журнал Загоскина, страшнаго и не совсмъ, кажется, честнаго поклонника Шаховского, журналиста и писателя жалкаго, надъ которымъ довольно остроумно и рзко смялись въ ‘Сын Отечества’ того же времени, а особенно одинъ господинъ, какая-то ‘буква ъ’ (о, блаженныя старыя времена, времена Лужницкихъ старцевъ, Ювеналовъ Правосудовыхъ и Юстовъ Вередниковыхъ…), преслдовавшій Загоскина безъ пощады. Загоскинъ, какъ извстно, никогда не отличался большими умственными способностями, а это для всякаго антагониста подобнаго человка — нкій кладъ, потому что стоитъ только задть за живое подобнаго господина, и онъ сейчасъ же, къ всеобщему удовольствію, примется бодаться приставленными ему рогами и никакъ не угомонится сразу, а все будетъ продолжать — и, разумется, что ни шагъ, то какъ чортъ въ лужу… что ни шагъ, то все больше и больше затесывается въ болото. Случается иногда, что и эти господа сами задваютъ, затрогиваютъ другихъ, и, конечно, расплачиваются очень горькимъ для себя образомъ. Такъ случилось съ Загоскинымъ: онъ задлъ Грибодова (бездлица!), указавши въ своемъ ‘Сверномъ Наблюдател’ на два, по его мннію, плохіе стиха въ комедіи Грибодова ‘Своя семья’, сказавши, что

. . . . . . . .подобные стихи

Противъ поэзіи суть тяжкіе грхи…

Искра попала въ порохъ. Грибодовъ написалъ сейчасъ же свой ‘Лубочный театръ’ (который, спасибо ему, тысячу разъ спасибо, мн доставилъ Сосницкій) и сгоряча привезъ его къ кому-то изъ издателей журнала напечатать. ‘Помилуйте, Александръ Сергевичъ,— говоритъ ему издатель:— разв подобныя вещи печатаются: это чистыя голыя личности’.— ‘Такъ нельзя напечатать?’ — ‘Нтъ, никакъ нельзя’.— ‘Хорошо же’.— Черезъ нсколько дней по Петербургу черезъ знакомыхъ, знакомыхъ знакомыхъ и проч. и проч. разошлось около тысячи рукописныхъ экземпляровъ ‘Лубочнаго театра’. Загоскинъ былъ поднятъ на смхъ.

Посл тяжкой, трудной моей болзни первый мой выходъ былъ къ Сосницкому. Воздухъ, на который я не выходилъ такъ долго, произвелъ на меня сначала, какъ какое-нибудь наркотическое, одуряющее, опьяняющее дйствіе… Сосницкій живетъ на дач въ Павловск: что будешь длать. Я оставилъ у него письмо, о содержаніи котораго не трудно догадаться. Черезъ нсколько дней получаю отвтъ, который здсь прилагаю {Въ бумагахъ Д. А. Смирнова не сохранился.}. Разумется, я пошелъ за ‘Лубочнымъ театромъ’ сейчасъ же и съ этой драгоцнностью къ Жандру. То, что сказалъ о ‘Лубочномъ театр’ Жандръ {См. выше, стр. 136.}, записано у меня въ другомъ мст.

Іюня 3, по совту Іакина {Іакинъ Ивановичъ Шишкинъ, родственникъ Д. А. Смирнова, жившій въ Петербург.}, я, собравши кое-какъ мои плохія силишки, самъ отправился въ Павловскъ… Неудачнй этой поздки рдко даже и со мною, неудачнымъ человкомъ, бывало. Начать съ того, что я встртилъ самого Сосницкаго на петербургскомъ дебаркадер Царскосельской дороги, и это еще очень хорошо, потому что избавило меня отъ крайне горькой и рдко кому извстной необходимости отыскивать дачу. Если и въ город бываетъ подчасъ трудно отыскать иной домъ, то едва ли что можетъ сравниться съ горемъ отыскивать дачи — и это всюду такъ, и около Москвы, и около Петербурга. Я все надялся, что проведу съ Сосницкимъ цлый вечеръ и, пожалуй, многаго наслушаюсь. Не тутъ-то было. Прізжаемъ — у него толпа гостей, его давно ожидающихъ и уже во всхъ отношеніяхъ порядочно закусившихъ и ‘пропустившихъ’… Еще lustige Gesellschaft. Подали запросто такой славный обдъ, что, судя по петербургскимъ цнамъ… видно, что Сосницкій живетъ хорошо, если можетъ подавать такіе обды на неожиданное и довольно большое для холостяка число гостей — запросто. Я ничего не лъ, ибо закусилъ прежде, по-своему, по больному. Сълъ, правда, кусокъ жаркого и таки влили въ меня стаканъ краснаго вина. Шампанскаго, котораго было много, я не пилъ: не люблю и боялся. Говорить о чемъ-нибудь, разумется, никакой возможности. Сосницкій усплъ только мн подтвердить свои прежнія слова о томъ, какъ Загоскинъ задлъ Грибодова. Это подтвержденіе было мн тмъ особенно важно, что, какъ ни внимательно просматривалъ я ‘Сверный Наблюдатель’ — не могъ найти того, о чемъ два раза говорилъ мн Сосницкій… Надо хоть посл, а добраться непремнно, потому что это хорошій фактъ въ матеріалахъ для біографіи Грибодова, кром того, Сосницкій вполн подтвердилъ мн справедливость словъ Жандра о прежнихъ трудныхъ театральныхъ временахъ, о томъ, какъ Сушковъ и Каратыгинъ высидли въ крпости и проч. Но все это было при самомъ прощаніи. Мы расцловались и обнялись. Раздосадованный неудачей, я былъ еще, кром того, раздосадованъ тмъ, что мн пришлось возвратиться въ Петербургъ, чуть не сидя на корточкахъ, т. е. по крайней мр на самомъ кончик лавки. Вотъ какъ это случилось: я вошелъ въ вагонъ поздно, мста вс заняты.— ‘Да гд же?’ спрашиваю я довольно сердито у кондуктора. ‘Да они должны сойти съ мста’, говоритъ онъ, указывая на восьмилтняго мальчика… ‘Оставайся’, говоритъ ему сидящая противъ него мать — старая, скверная, какая-то стянутая, набленная и нарумяненная харя съ болонкой. Что тутъ прикажете длать? Въ драку, что ли, съ дамой вступить? Пришлось faire bonne mine au mauvais jeu! ‘Ne vous inquiettez pas, m-me, nous serons tr&egrave,s bien avec votre petit tous les deux… Je suis moi-mme p&egrave,re de famille’. Какое къ чорту tr&egrave,s bien: совершенно tr&egrave,s mal. И хотя бы харя сказала хоть слово любезности за это, одно изъ тхъ словъ, которыя ровно ничего не стоятъ и обозначаютъ лицо принадлежащимъ къ порядочному кругу. Впрочемъ, посл: ‘онъ васъ безпокоитъ?’ — ‘Нтъ-съ, нисколько’. Много было въ вагон и разныхъ модницъ — все почти съ французскими языками и съ собачкой. Такимъ образомъ, вернулся я въ Петербургъ ни съ чмъ {Впослдствіи Д. А. Смирновъ уже у себя въ имніи получилъ ‘нисколько не ожидаемый большой и толстый пакетъ’ отъ И. И. Сосницкаго. ‘Въ пакет письмо, самое обязательное, и — драгоцнность, которую вамъ поставлю себ обязанностью показать’. (См. неизданное письмо Д. А. Смирнова князю В. Ф. Одоевскому отъ 6-го декабря 1868 г. въ рукописномъ отдленіи императорской Публичной библіотеки). ‘Нашему комику И. И. Сосницкому я столько обязанъ, что и передать вамъ не могу’,— пишетъ Смирновъ ему же по этому поводу ‘il а deterr pour moi de telles choses, qui ne sont connues de personne’. Н. Ш.}, проклиная модницъ, французскій языкъ, а всего боле рычащихъ и шипящихъ собачекъ…

Черезъ нсколько часовъ я ду. Сообщитъ ли мн что-нибудь Щепкинъ, для котораго одного я зазжаю въ Москву?

Спб. іюня 5-го, 1858, около 9-ти час. утра.

Д. А. Смирновъ.

‘Историческій Встникъ’, NoNo 3—4, 1904

КЪ БІОГРАФІИ А. С. ГРИБОДОВА.

Читайте также: