Извлечение из речи прокурора
Извлечение из речи прокурора
——
Извлечение из речи прокурора, Прыжов Иван Гаврилович, Год: 1871
Время на прочтение: 9 минут(ы)
…Перехожу к обвинению г. Прыжова. Г. Прыжов познакомился с Нечаевым, как вам известно, из его объяснения, в сентябре 1869 года, т. е. именно в тот период времени, когда Нечаев возвратился в Москву из Болгарии, через южные наши губернии пешком. Он явился к нему с письмом от одного знакомого его, Каравелова, из Бухареста. Это обстоятельство составило предмет споров, г. Прыжов говорил, что письмо было действительно Каравелова, что в письме было сказано, ‘живу там-то, издаю журнал’ и т. д., но что в письме этом, непонятным для него образом, была вложена записка, которую г. Прыжов полагает, что написал и вложил сам Нечаев. Я, гг. судьи, не останавливаюсь на этом факте, я не придаю ему никакого значения, я упоминаю о нем, как о таком обстоятельстве, которое является первым указанием на встречу его с Нечаевым. Познакомившись таким образом, Прыжов и Нечаев в весьма короткое время сближаются между собою. Это сближение г. Прыжов старался опровергать: он говорил, что Нечаев представлялся ему агитатором, стремившимся достигнуть каких-то социальных целей, что рассуждать с ним он не имел никакой охоты, что, любя народ, он не хотел жертвовать народом для Нечаева, и т. п. За всем тем, мне кажется, из тех слов, которые сказал Прыжов сегодня утром, а именно, что он видел в Нечаеве сына народа, что он сам посвятил всю свою жизнь изучению народной жизни, мне кажется, из этих самых обстоятельств нельзя не притти к заключению, что люди эти, имевшие столь много общего между собою, столь тесно связанные любовью к одному и тому же предмету, необходимо должны были скоро сблизиться между собою, как бы ни были различны их воззрения 497. Так и случилось в самом деле. Г. Прыжов говорит, между прочим, что он не мог не изумляться деятельности и энергии Нечаева, что, видя в нем человека, который 16 лет научился только грамоте, и вместе с тем человека, который цитировал ему целые места из ‘Критики чистого разума’ Канта, он не мог этому человеку не воздать известной доли справедливости. Вместе с тем сегодня Прыжов говорил нам о том, что Нечаев рассказывал ему о своей жизни, что он говорил ему о том, как он терпел нужду, как с ним жестоко обращались, как он под руководством своего отца маляра написал все вывески в селе Иванове, и т. д. Эти объяснения, и притом исходящие от такой личности, каков Нечаев, объяснения, которых мы не встречали у остальных подсудимых, с которыми, как кажется, Нечаев вообще не вдавался в весьма интимные разговоры, относившиеся до его прошлой жизни, указывают мне на то, что между Прыжовым и Нечаевым не замедлили установиться весьма близкие отношения. К этому относится и тот эпизод, о котором я уже упомянул вам и который имеет своим предметом объяснение Нечаевым Прыжову отношений его к петербургским революционерам и судьбы, постигшей его в Петербурге. Таким образом эти люди встретились. Затем Прыжов, как известно по делу, входит в состав отделения. Защитник его и сам он старались указать по этому предмету, что те правила, которые существовали относительно всех подсудимых, не были соблюдены относительно Прыжова, что ему не было поручено организовать кружок, что он не читал правил тому или другому лицу и что вообще кружка он не организовал. Он сам сказал, что Нечаев же назначил в его кружок некоторых лиц, что таким образом кружок был как бы ему навязан, что затем он не знал ни правил кружка, ни правил организации. Я согласен, с своей стороны, допустить в отношении к Прыжову то изъятие, о котором я сейчас сказал. Действительно, в деле нет никаких обстоятельств, которые указывали бы на то, что кружок был им образован, напротив того, лица вошедшие в состав этого кружка, а именно: Рипман, Николаев, Коведяев, а также Енкуратов, переведены были, за исключением Николаева, из других кружков. Следовательно, это были люди, посвященные в дело, такие, которым правила организации были известны и для которых чтение их не представлялось необходимым.
Поэтому я согласен допустить, что Прыжов не организовал кружка и правил этому кружку не читал, но я не могу допустить того, чтобы кружок этот не существовал, чтобы он не действовал, чтобы он не группировался около Прыжова и чтобы Прыжов на самом деле не был его главою. Что это было так, что этот кружок существовал и действовал, хотя, быть может, и непродолжительное время, — на это мы имеем свидетельство Николаева, Николаев заявил нам в первом показании своем и повторил, как мне кажется, в последующих, что он, будучи записан Нечаевым в кружок, являлся в этом кружке и был в нескольких заседаниях. Мы не имеем других лиц, принадлежащих к кружку, так как остальные две личности не принадлежат к составу этого дела и, бывши вызваны в качестве свидетелей, воспользовались тем правом, которое принадлежит им до закону, т. е. не представили никаких объяснений по этому предмету, а потому я и не имею никакого другого свидетельства, кроме Николаева. Но мне кажется, что это свидетельство, как и вообще все те показания, которые дал подсудимый Николаев, носит на себе характер такой истины, что палата, еще во второй день заседания, когда это показание было дано, отнеслась к характеру этих показаний так, как они того заслуживают. Таким образом я утверждаю, что Прыжов хотя и не организовал кружка, но был его представителем, и что кружок этот имел несколько собраний. Затем Прыжов переходит в отделение. В отделении этом Прыжов также говорит, что он правил не читал, что правила были ему совершенно неизвестны. В подтверждение этого его объяснения были допрошены здесь Кузнецов и Успенский. Кузнецов подтвердил это, но из самого его подтверждения было очевидно, что показание его не имело прямого отношения к вопросу и что он не прямо отвечал на этот вопрос, который ему был поставлен. Да он и не мог отвечать на этот вопрос. Дело в том, что Кузнецов и Иванов были переведены в отделение уже после его образования, и таким образом, поступив уже однажды в состав этого отделения, они познакомились с правилами его через Успенского, в качестве председателя. По поступлении же в тех заседаниях, в которых присутствовали Прыжов и Успенский, они не читали вновь этих правил, которые были уже им известны. Поэтому, хотя Кузнецов и утверждает, что правила в кружке отделения читаны не были, но, тем не менее, в .9иду изложенных мною обстоятельств, я не могу придать этому показанию того значения, которое стараются ему придать г. Прыжов и его защитник.
Из журнала отделения видно, что отделение собралось в первый раз 2 октября, что в нем заседали вышеназванные мною лица и в том числе Прыжов, коим правила и были читаны. Затем из всего журнала видно, что Прыжов за все время существования отделения постоянно бывал в нем и, являясь, сообщал те или другие сведения, исполнял те или другие поручения относящиеся до его специальности действия. Если при дальнейшем ходе настоящего дела мы будем вынуждены допустить, — я не думаю этого, то может статься, — что некоторые лица, вступая в тот или другой кружок, кружки второстепенные, третьестепенные, не были знакомы с целями и правилами общества, то я никак не могу допустить, чтобы человек, как Прыжов, столь близко стоявший к Нечаеву, бывший главным лицом в своем кружке, затем, в числе весьма немногих, удостоенный вступления в отделение, в котором постоянно заседает, вовсе не знал правил как этого кружка, так и этого отделения. Что касается до дальнейшей деятельности Прыжова, относящейся до октября и ноября месяцев и закончившейся арестованием его, если не ошибаюсь, 5 декабря 498, то деятельность эта, как указано было в журнале отделения, заключалась в известных действиях его, имевших своим предметом распространение среди народа различных сведений и вообще доставление обществу таких указаний, которые он, как хорошо знакомый с народною жизнью, мог иметь без особенных затруднений. Для достижения этой цели был образован около Прыжова кружок, о котором я упомянул. Члены его должны были, под его руководством, заниматься теми же действиями. Здесь на суде Прыжов положительно отрекся от того, чтобы он совершил вообще какие-нибудь действия. Он сказал, что он действительно делал вид, что исполняет те или другие поручения, но что поручений этих он на самом деле не исполнял. Когда же вчера был прочитан единственный имеющийся в деде против него документ — описание мест, которое он сообщил обществу, по требованию Нечаева, мест, где собирается, как говорится в деле, преступная часть общества, — то Прыжов вынужден был, так как этот документ писан им собственноручно, представить какие-нибудь по этому предмету объяснения. Что же он сказал? Он говорит, что этот список составлен им, что отвергать этого он не может, но что он не придает ему никакого значения, потому что места, о которых он говорит в нем, таковы, что в них и ходить нельзя, что это места такие, в которые если б кто-нибудь отправился, то, по всем вероятиям, не вышел бы оттуда живым. Вот какой смысл придал он этому листку. При всем желании уразуметь смысл: подобного объяснения, я не могу притти по этому предмету к какому-нибудь результату. Можно допустить, что человек, тем или другим лицом угнетаемый, вынужденный сделать то или другое, совершает известное действие, но чтобы этот человек, и притом человек, находящийся в положении Прыжова, человек в летах, человек опытный, человек, переживший многое, испытавший, как он сам говорил, много в своей жизни, чтобы такой человек, невидимому, без всякой основательной причины, на запрос, сделанный ему тем или другим лицом, сообщить известные сведения, давал бы такие сведения, указывая на такие места, куда и ходить нельзя, откуда нельзя воротиться живым, куда отправляться сопряжено с крайнею для жизни опасностью, — это такого рода действия, которые я, признаюсь, по крайнему моему разумению, не в силах понять. Я скажу еще несколько слов о некоторых других действиях Прыжова по отношению его к обществу, — действиях, в которых он сознался, но которым также старается придать значение, по моему мнению, необъяснимое. Действия эти заключаются в рассылке прокламаций, о которых я упомянул, и поэтому не буду повторять сказанного, о прикладывании печатей к бланкам комитета ‘Народной расправы’. По этому предмету в деле имеется показание свидетеля Лихутина, и обстоятельство это само по себе Прыжовым не было отвергнуто. Он сознался в этом, сказав, что прикладыванию этой печати он не придавал никакого значения, что вообще он видел в Нечаеве формалиста, человека, который весьма дорожит внешнею формою, обрядами, что он относился к этим свойствам Нечаева легко, с пренебрежением, и поэтому, увидав это занятие его, принял в нем участие. На это его объяснение было обращено внимание г. председателем и даны ему вопросы, которые клонились к тому, чтобы объяснить ответ Прыжова. Но Прыжов остался при том же объяснении, он прибавил лишь, что вообще, видав очень много прокламаций на своем веку, он смотрит на них, как на вещь, не имеющую никакого значения. Вот, гг. судьи, те объяснения, которых я никак не могу понять. Мне кажется, что ни то, ни другое не может быть объяснено обыкновенным путем, а что то и другое надлежит признать за такого рода объяснения, которыми подсудимый Прыжов, в виду падающего на него обвинения, старается по возможности ослабить и уменьшить это обвинение. Я скажу два слова о последних действиях Прыжова, относящихся к периоду времени, когда Успенский уже был задержан и когда заговор был открыт. Когда это произошло, Прыжов, часто бывавший у Успенского, часто его навещавший, узнал там о том, что у него происходило. Он немедленно отправляется в магазин и овладевает теми документами, которые лежат в известном ему месте. Он их сжигает. При объяснении своем по настоящему делу подсудимый Прыжов не упомянул об этом обстоятельстве, лишь впоследствии, на расспросы одного из членов, сжигал ли он когда какие-либо документы, он отвечал, что документов не сжигал. Спустя несколько дней, когда г. председателем был предложен подсудимому Успенскому вопрос с том, действительно ли было составлено описание всего общества, всех его действий, и это описание было приготовлено для отсылки в Женеву, Успенский отвечал, что это было действительно так, а затем объяснил, что это описание было сожжено Прыжовым. Прыжов, в виду этого показания Успенского, сознался в том, но сознанию этому он и тут постарался придать такое значение, которое совершенно изменило его сущность. Он сказал, что, зная хорошо, какие горестные последствия влечет за собою самое необдуманное политическое дело, зная хорошо те бедствия, которые постигают людей, по увлечению, по молодости, по неопытности вступивших в сношение с каким-нибудь агитатором, он уничтожил это описание с целью сделать доброе дело, что он убежден и в настоящее время, что оказал этим не только услугу обществу, но и правительству. Опять-таки, гг. судьи, это — объяснение, которое не поддается моему разуму. Я должен, однако, сказать, что для того, чтобы придать ему известную степень вероятия, г. Прыжов добавил нечто такое, что в известной степени может придать тому объяснению известную степень вероятия. Вот что он сказал: что Нечаев, в котором он признает все способности шпиона, замечательно пользовался всеми слабостями людскими, что, узнав в ком бы то ни было какое-нибудь либеральное его стремление, он немедленно отмечал это в свою записную книжку, что в этой книжке имелись сведения о весьма многих высокопоставленных и принадлежащих к весьма-различным классам общества людях, что отметки эти могли, по мнению г. Прыжова, составить против этих людей известное, сколько-нибудь важное, обвинение, что поэтому, уничтожая сказанный документ, он оказал этим действительную услугу и сделал этим доброе дело. Но, гг. судьи, я прошу обратить ваше внимание на то, что речь идет вовсе не о записной книжке Нечаева, о которой мы ничего не знаем, была ли у него книжка и записывал ли он что-нибудь в ней. Здесь говорилось о книжке, в которую записывались все бывавшие во время оно у Герцена, и что эту книгу показывал Бакунин Нечаеву. На эту книжку обращено было особое внимание защитою. Но эта книжка, насколько мне известно, никогда в России не была в руках Нечаева. Но речь идет не о, личностях, которые могли быть упомянуты как в этой книжке, так и в записной книжке Нечаева, а об описании общества, долженствовавшем быть отправленным в Женеву, — описании, составленном Успенским, которое для нас, несмотря на свое уничтожение, в виду сознания Успенского о его составлении, имеет, характер совершенно несомненный. Описание это должно было быть отвезено за границу Прыжовым. Прыжов, в виду объяснения Успенского по этому предмету, весьма естественно, не нашел возможным отказаться от этого. Он сказал, что это действительно правда, что он должен был везти это описание, но что он не решился на это, не решился потому, что те средства, которые ему при этом предлагал Нечаев, показались ему безнравственными. Нужно было ехать с женщиной, которую, по настояниям Нечаева, нужно было, в случае ареста ее, бросить, ехать с ней в разных вагонах, и если бы ее взяли, то, бросив ее, бежать. Это показалось Прыжову безнравственным, и он отказался. Но и это последнее разъяснение его также опровергается несколькими имеющимися в деле данными, именно из документа, который не подлежит никакому оспариванию, — из движения денег по кассе. Мы видим в нем различные отметки о том, что Прыжову были в разные сроки выдаваемы разные деньги, деньги небольшие, кажется, самое большее 50 рублей. Когда это было прочтено на последнем судебном следствии, в виду того, что фамилия Прыжова, вместе с фамилией Нечаева, чаще всего встречается в графе расхода этой кассы, Прыжов встал и объяснил, что деньги эти были выданы ему на поездку за границу, ибо были нужны ему для получения паспорта. Я полагаю, что паспорт был уже им получен, и что он не поехал не вследствие безнравственности указанного ему Нечаевым способа по отношению к женщине, с которою он должен был ехать, а по другой причине. Мне кажется, гг. судьи, что то, что я сказал, и эти показания Прыжова объясняются гораздо проще. Паспорт действительно взяли, взяла его и спутница Прыжова, как мы видим из другого дела. Он был взят, если не ошибаюсь, 21 ноября, т. е. в день убийства Иванова, и затем 26-го Успенский был арестован. Средства, способы действия общества, все с арестом Успенского уничтожилось. Ехать за границу было не с чем, не для кого. Поэтому он и не поехал.
‘Голос’ 1871, No 191. Стенографический отчет. Обвинителем Прыжова был прокурор Половцев.
497. Личность и деятельность Прыжова были таковы, что даже представителю обвинения пришлось, соблюдая ‘и в самой подлости оттенок благородства’, признать, что вся жизнь Прыжова представляет собой самоотверженное служение народу и что именно эта любовь к народу сблизила его с Нечаевым. Но и эти суррогаты прокурорской объективности были неуместны в царском суде, и И.А.Арсеньев, журналист и агент III Отделения, в ‘записке’ о нечаевском деле, составленной им для шефа жандармов П. А. Шувалова, пишет: ‘Кроме недостатка логического и систематического изложения, кроме ни к чему не ведущей болтовни, обнаружившей неспособность Половцева резюмировать и группировать факты, обвинительная речь Половцева допускает поэтическую обрисовку характеров преступников, по-видимому, с целью возбудить к ним сочувствие публики. Прыжова, например, Половцев произвел в героя-мученика’ (‘Нечаев и нечаевцы’, стр. 186 — 187).
498. Прыжов был арестован 3 декабря 1869 г.