Известия и замечания, Неизвестные Авторы, Год: 1803

19 век
Время на прочтение: 74 минут(ы)
Скачать в PDF

Известия

Париж.

Наконец иностранные министры торжественно представляют госпоже Бонапарте знатных дам своей нации. Английский посол Витфорт представил в Сен-Клу супругу свою, герцогиню Дорсет, а российский — княгиню Долгорукую и Голицыну, другие также. Госпожа Бонапарте играла свою роль с великой приятностью, она удостоила отменного внимания герцогиню Дорсет. Министр Талейран и государственный секретарь Маре помогали ей занимать чужестранных дам.
Парижские газеты наполнены теперь самым подробным описанием мундиров, изобретенных в Сен-Клу для некоторых чиновников республики. Все блестит золотом и серебром во вкусе семнадцатого века.
Швейцарским депутатам велено иметь конференции, в доме министра Талейрана, с четырьмя сенаторами: Бартелеми, Редерером, Фуше и Деменьером. Им уже предложили готовый план новой конституции. Швейцарец Лагарп, живущий в сельском доме близ Парижа, не захотел быть депутатом цюрихским, и весьма благоразумно ответствовал, что гражданин, который по несчастью действовал в бурное время революции, должен искать только мирного уединения, пока страсти еще не охладели в сердцах и воспоминания не загладились временем. Швейцарцы отдают справедливость уму и характеру Лагарпа.
Рассказывают, что гражданин Бурье, бывший тайный секретарь консула, вздумал послать к издателю Народного французского календаря записку о титулах, принадлежащих разным чиновникам. Он хотел, чтобы Наполеону говорили: ваше консульское величество, его двум товарищам: ваша консульская светлость, братьям и всей фамилии Бонапарте: светлость, государственным советникам и сенаторам: высокопочтенные, трибунам и законодателям: почтенные, генералам и министрам: превосходительство. Бурьен думал угодить тем Наполеону, но когда показали ему сей календарь, Бонапарте рассердился и спросил у секретаря: ‘кто велел тебе это сделать?’ Ваша слава и безопасность, отвечал Бурьен. Консул взял перо, вымарал титулы и сказал ему равнодушно: ‘поставь везде гражданин вместо громких твоих названий’.

(Из Лондонского журнала).

Газеты говорили сперва, что принц Русполи не хочет быть великим магистром Мальтийского ордена, а теперь выходит, что его нигде не могли найти: ни в Англии, ни в Ирландии, ни в Шотландии, и совсем не знают, что с ним сделалось. Это забавно! Некоторые думают, что он уже давно уехал в Америку.
В Регенсбурге ожидают с часу на час ратификации императорской, и тогда будет все кончено. — О Швейцарии нечего сказать: там народ смотрит сентябрем и даже нимало не любопытствует знать, что делают его депутаты в Париже.
Славный Пишегрю теперь в Лондоне и часто бывет у Конде. Со временем он еще может выйти на сцену, но кто бы думал, чтобы сей генерал, который завоевал для республики Брабант и Голландию, был роялист в душе своей? Известно, что Бонапарте первый донес на него директории.
Известия, получаемые в Константинополе из Египта, весьма неблагоприятны для Порты. Беи торжествуют. Визирь может головой своей заплатить за то, что он присоветовал истребить их. Бонапарте, кажется, все еще думает о Египте: недаром адъютант его Себастиани прислан им в Александрию.
Король неаполитанский подарил принцу Валлийскому 14 манускриптов, найденных в Геркулануме. Трактат Эпикура скоро будет отдан в печать.

——

Известия // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.7, N 1. — С.80-84.

Известия

Париж.

Английские и голландские журналисты пишут о важном заговоре против Бонапарте, открытом полицией и великим судьей Франции. Они уверяют, что консул крайне встревожен числом заговорщиков, между которыми находятся и самые друзья его, что он с великим беспокойством спросил у Ренье (заступившего место Фуше): ‘неужели и Бурьен в заговоре?’, но услышав, что Бурьен невинен, успокоился на ту минуту. — Мы не верим сему слуху, равно как и тому, что Бонапарте скоро назовется императором, объявит наследником младенца, сына падчерицы его Луи Бонапарта, и на случай кончины своей назначит регентом Иосифа Бонапарте, который будет управлять Францией вместе с верховным советом и коллегией принцев, что первый должен состоять из генералов Мюра, Монсе, Камбасереса и великого судьи, а вторая из чиновников Почетного легиона, президентов трибуната, законодательного корпуса, некоторых государственных советников и сенаторов, что начальники республик Голландской, Швейцарской, Итальянской, Лигурийской, будут великими чиновниками нового императора, и что Бонапарте учредит Кавалерский орден. Все хорошо и возможно, но консул во всех делах своих любит нечаянность: как могли в Англии и в Голландии узнать его тайное намерение? — Впрочем и в гамбургских газетах писали за верное, что на французской монете будет изображено лицо Наполеона. Между тем Сун-Клудский замок кажется ему или не довольно великолепным или слишком близким к шумному Парижу: отделывают Версальский, где Наполен Первый заступит место Людовика XIV.
Бонапарте весьма торжественно принял швейцарских депутатов в Сен-Клу и говорил с ними полтора часа, то есть, они безмолвно слушали, удивляясь его богатым, ясным и сильным мыслям. ‘Чем более узнаю вашу землю (сказал он), тем более уверяюсь, что она не может иметь одного правления. Система представительная (representatif) обременила бы кантоны демократические налогами, для них необыкновенными, Телевы потомки не должны знать ни цепей, ни налогов. С другой стороны чистая демократия не годится для Берна. Законы ваши должны быть различны и походить на старые, но с тремя исключениями: особенные права кантонов, подданство городов и земель, и наконец аристократические фамилии должны навсегда исчезнуть. На сем основании легко учредить кантонные правления и соединить их общим сеймом, или другим образом, чтобы Швейцария имела средоточие в политике. Для общественного правления земля ваша слишком бедна. Вы не смеете играть роли между великими державами, а прежде могли оттого, что сии державы, ныне соединенные, были разделены на многие. Учреждение регулярного войска уменьшило бы силу Швейцарии, ибо оно истребило бы ее милицию. Если хотите величия, то вам остается требовать соединения с Францией и составить ее два департамента, но сама натура вас отделила от нее. Вы безопасны между двумя сильными государствами: храните независимость, нравы и законы свои, и судьба ваша будет непостыдна. Союзное правление ослабляет большие государства, но умножает силу малых областей, питая их природную, частную деятельность. И кому поручите главное, общее правление? Если многим, то они будут несогласны, а где же найдете одного человека для такой власти? Сам я, почтенный доверенностью великого народа, не мог бы править вами. Если выберете цюрихского гражданина, то Берн будет недоволен, если католика, то протестанты станут роптать. Вы хотели учредить общее правление, и ни в чем не успели. Собрался законный сейм: вы уничтожили его, а последняя ваша конституция никогда не была мною одобрена. — Как гражданин французский примолвлю, что Швейцария должна быть независима для внутренних своих дел, а не в политических сношениях с Францией. Англии нет дела до Швейцарии, и мы не потерпим опасных ее шпионов между вами. Берн издревле не любит Франции: Рединг и другие начальники последнего мятежа искали чуждого покровительства. Сему быть не должно. Франция не дозволит, чтобы Леман {То есть, Пеи-де-Во, Лозанна, Веве и проч. Сия земля была в подданстве Берна.}, которого народ соединен с ней узами крови и языком, сделался подданным. Старайтесь в новом здании исполнить волю отечества и воспользоваться революцией, не думая о том, что прежде было. Удовольствие народа и способ обойтись без налогов — вот единственный девиз для трудов ваших!’
В Париже угощают и ласкают английского министра Витфорта, а между тем напечатана в Монитере следующая статья: ‘г. Мур (тайный комиссар английского министерства) явился в Штутгарте, но курфюрст принял его весьма дурно и сказал ему, что он, будучи союзником Франции, любит мир Европы, и чтобы г. Мур в областях его не предпринимал ничего несогласного с сим расположением курфюрста. Итак славному господину Муру везде неудача. В Вене его также не хотели слушать, а как известно, что многие пасквили на короля прусского издаются в Лондоне под особенным и важным покровительством, то вероятно, что и в Берлине не лучше с ним обойдутся. Где же он найдет желаемых союзников? Сомнительно, чтобы его приняли и в Ганновере. Ему оставалось жить в Констанце и пить тамошнее вино, которое хуже капского, в ожидании, чтобы купеческие флоты пришли из Индии в Англию с грузом союзников’. — Монитер есть журнал французского правительства — и в нем пишут такие вещи!! Можно ли вообразить, чтобы английское министерство издавало пасквили на короля прусского? И может ли Бонапарте после сей учтивой и дружеской статьи жаловаться на грубость лондонских журналистов? Консул думал, что Мур был отправлен из Англии в Констанц для возмущения швейцарцев: вот причина его негодования.
В Марселе соорудили монумент в память великодушных людей, которые во время бывшей там (в 1720 году) чумы не щадили жизни для спасения зараженных. На гранитной колонне представлен гений здравия: он держит в одной руке угасающий факел жизни, а другой увенчивает имена сих героев добродетели. В надписи между прочим сказано: ‘Хвала Клименту XI, который питал горестную Марсель! Хвала тунисскому раису, который почтил сей дар великодушного папы, и не хотел отнять его!.. Таким образом всемирная мораль соединила в благотворении людей добродетельных, хотя и не согласных в правилах веры’.
Сегюр, который был некогда французским послом в России, сделан государственным или консульским советником.
Известный географ Мантель прислал экземпляр своего нового атласа госпоже Луи Бонапарте, для новорожденного младенца ее, и написал:
Lorsqu’il aura frandi, ce charmant nourrisson,
Montrez-lui, fur ma carte, interessante mere,
Les lieux ou l’on benit la gloire de son nom:
Il connoitra bientot l’un et l’aytre hemispehre.

——-

В новейших заседаниях английского парламента не было ничего отменно важного. Министры предложили новый закон для избрания чрезвычайных морских комиссаров и для искоренения разных злоупотреблений во флоте. Многие члены с жаром его оспаривали, и между прочими лорд Темпель, который жаловался на то, что друзья министерства приписывают ему одно желание спорить и мешать благодетельным учреждениям. Шеридан отвечал с насмешкой: ‘Благородный лорд справедливо осуждает личности, которых он себе никогда не дозволяет. Правда, что иногда его лордство называет министров тупыми ножами, молоком смешенным с водой, пресным соусом и проч., но это без сомнения не личности, а разительные доказательства здравой логики!’ — Мы с удовольствием переведем здесь слова министра Аддингтона, сказаныне им в одном из последних заседаний, лестные для Питта и делающие великую честь его собственной, редкой скромности: ‘Желая открыть причину нынешнего благоденствия Великобритании, нахожу ее в мудрой системе моего предшественника, в твердости и благоразумии парламента и народа английского. Мне оставалось только следовать плану бывшего министра. Я не люблю говорить о себе, но должен сказать несколько слов в ответ людям, которые обвиняют меня и товарищей моих слабостью. Пусть докажут, в каком случае, во время войны или мира, мы не показали твердости! Некоторые утверждают, что народ не имеет ко мне доверенности: я не столько горд, чтобы хвалиться ею, но знаю, что служа народу английскому, служу доброму господину, который будет судить дела мои великодушно и справедливо. Государственное благо есть мой единственный предмет с того времени, как его величеству угодно было призвать меня в совет. Видя цветущее состояние моего отечества, с удовольствием вижу и то, что величие Франции не должно устрашать Англии, столь богатой и сильной’.
В Регенсбурге все еще ожидают императорской ратификации. Между тем немецкая публика занималась жарким спором двух второклассных дворов Германии о Мангеймской библиотеке! Это делает честь их вкусу и просвещению. Хорошо подданным, если государи любят книги. Спор кончился дружелюбно, и библиотека осталась в Мангейме.
Говорили, что вице-президент Итальянской республики скоро получит увольнение, но теперь кажется, что он сохранит место свое: в Монитере напечатана похвала ему.
В Галиции зима началась удивительным феноменом. Поутру сделалась ужасная гроза с сильным дождем и продолжалась до следующего дня. Тут небо вдруг озарилось ярким сиянием, окруженным пламенными облаками. Сие прекрасное и страшное явление через 10 минут уступило место густой тьме, в которой явились две радуги. Они скоро исчезли, и при бурном ветре пошел снег.

——

Известия // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.7, N 2. — С.159-168.

Разные известия

Заседания английского парламента отсрочены до 3 февраля. В бывших заседаниях все предложения министров принимались единодушно: феномен удивительный и редкий в Англии, и доказательство, что министры во всем следовали общему мнению! Недавно лондонские журналисты требовали войны: ныне хотят они мира. Питт нередко видится с Аддингтоном. Король любит Гакесбури более всех других министров.
По метрическим книгам 1801 года прибавилось в России около 500,000 жителей. Вот роспись умерших стариков, с означением лет, до которых они дожили:

Число людей

Их лета

Число людей

Их лета

2

130

9

109

2

128

5

108

2

125

10

107

1

124

7

106

1

123

32

105

2

121

17

104

12

120

14

103

1

117

32

102

2

116

37

101

12

115

216

100

2

114

204

99

1

113

211

98

1

112

162

97

1

111

178

96

15

110

408

95

——

Разныя известия // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.7, N 3. — С.247-248.

Парижские известия

‘Наконец (пишут из Парижа) мы снова имеем честь и славу видеть французские головы в кардинальских шапках! Папа, в угождение консулу, четырех республиканских епископов пожаловал в кардиналы, и в речи своей назвал Бонапарте любезнейшим сыном церкви, примолвив, что католическая вера ожидает от него еще важнейших услуг и благодеяний. Все добрые французы искренно радуются счастливому согласию между консулом и его святейшеством’.
После Монитера самый вернейший и любопытнейший журнал есть Bulletin de Paris, издаваемый весьма близким к консулу человеком. Выписываем из него следующую статью, весьма достойную примечания: ‘Министры английские знают, что Великобритания лишилась великих выгод, заключив мир, знают, что она должна терять более и более в его продолжение, и желая удалить нас от того, что ими по неволе оставлено, они хитрым образом вошли в переговоры с диваном и с нами самими. В Константинополе Англия предлагает тройной союз, чтобы обезопасить Египет от всякого будущего нападения, и в то же самое время требует денег, издержанных ею для египетской экспедиции, без чего не хочет вывести войска из Александрии. Всякий спросит: где возьмет Порта 36 миллионов пиастров? и также: каким образом она может не заплатить их, не имея средств противиться Англии собственными силами? Предложения английских министров в Париже таковы, что их можно сделать только в Константинополе: они хотят, чтобы Франция обязалась никогда не посылать войска ни в Мальту, ни в Египет!!.. Несмотря на раздоры зависти, польза Англии и Франции соединяется в одном предмете, а именно, в усмирении американских негров. Сей важный предмет должен иметь сильное влияние на дела Европы. — Судьба Швейцарии еще не решена. Мнимые кантонные постановления, напечатанные в газетах, весьма не достоверны. Между тем прежние слухи возобновляются. Говорят, что Пеи-де-Во или Французская Швейцария, вместе с прусскими графствами Нешателем и Валанженем, составят особенную республику. Говорят также, что часть Гельвеции присоединится к Франции (бедная Швейцария!).
Монитер жалуется на ложные слухи, распускаемые врагами правительства о новых переменах конституции, о налогах на имение народное и проч., из чего можно заключить, что Бонапарте не хочет, по крайней мере на сей раз, ни императорства, ни величества. — С некоторого времени консульские определения начинаются словами: правительство республики определяет, вместо: консулы постановляют, как писали прежде.
Г. Джефферсон, президент Соединенных Областей, пишет к Парижскому институту следующее: ‘Граждане президент и секретари! Я получил от вас уведомление, что Народный институт избрал меня в иностранные члены для класса политических и нравственных наук. Принимаю сей знак благосклонности с чувствительностью, равной тому уважению, которого достойно знаменитое общество людей ученых и славных. Не имею права на сию честь, но радуюсь ею как доказательством братского духа, соединяющего в одно семейство всех друзей науки, рассеянных по разным частям мира’.

——

Парижския известия // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.7, N 4. — С.324-327.

Разные известия

Из Мадрида пишут следующее от 22 января: ‘Известно, что папа издал три важные буллы в угождение нашему двору: первою он делает князя мира главою всех монастырей и духовных обществ в гигантской монархии, второю дозволяет правительству брать доходы с церковного имения, а третью дает право Толедскому архипископу уничтожить в Испании столько монастырей, сколько ему угодно. Сии буллы еще не обнародованы, но министры уже занимаются реформой монашеских орденов, которых число должно быть уменьшено. Думают, что инквизиция будет совсем уничтожена: ибо князь мира весьма того желает. Освобождение господина Урквио, бывшего в немилости и ссылке за его ненависть к святой инквизиции, делает сей слух весьма вероятным’.
Министры России и Франции в Регенсбурге сообщили имперской депутации новое прибавление к общему плану вознаграждений с означением того, что по условию, недавно заключенному в Париже, отдается еще бывшему герцогу Тосканскому из владений баварского курфирста, который получил в замену другие места. Бывший Тосканский герцог будет называться также курфирстом. Нота министров заключается сими словами: ‘Члены имперской депутации близки к цели и скоро насладятся плодами трудов своих, одобренных, к удовольствию империи, ее главою’.
В Швейцарии, где воровство и разбои были почти совсем неизвестны, теперь везде грабят, и в малых и в больших кантонах. Французский генерал Ней возвратил поселянам оружие, чтобы они могли обороняться от разбойников. Временное гельветическое правительство не имеет никакой силы. Депутаты скоро приедут из Парижа с новой конституцией, но возвратятся ли с ними счастье, спокойствие и нравы?
Несмотря на труды французских ученых в Египте, любопытные могут еще искать там важных открытий. Таким образом английский офицер Дондас нашел, что славная Помпеева колонна, в противность всем древним мнениям, воздвигнута в честь Диоклетиану египетским префектом. Время так загладило надпись, что Дондас мог угадывать буквы только по тени солнца на их месте, и то не все: ибо некоторые совершенно исчезли. Г. Гельс, разбирающий в Неаполе манускрипты геркуланские, дополнил смысл и так ясно, так убедительно, что нельзя сомневаться в его истине. Вот перевод сей надписи: ‘Диоклетиану Августу, императору обожаемому, гению хранителю Александрии, Понциус, египетский префект, посвятил сей монумент’.

——

Разныя известия // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.8, N 5. — С.86-88.

Известия и замечания

Французский законодательный корпус собрался при стрельбе пушечной, и министр внутренних дел, Шапталь, открыл его пышной речью, но гораздо важнее речи министра есть изображение республики, представленное консулами законодателям. Надобно признаться, что сия картина блестит живостью красок и пленяет воображение добрых людей, которые искренно — и всем народам в свете — желают успеха в трудном искусстве государственного счастья. Бонапарте, зная сердца людей, весьма кстати дает чувствовать, что он не забывает смертности человека, и думает о благе Франции за пределами собственной жизни его. (Que les premieres magistratures viennent a vaquer, les devoirs & la marche du Senat font traces, etc.) Такие черты всегда имеют сильное действие: хочется верить искренности говорящего, чтобы любить в нем твердость духа и добродетель. Можно осуждать Бонапарте в системе его правления, однако надобно согласиться, что он имеет редкий талант повелевать людьми и государствами. — Читая с удовольствием сие изображение республики, мы заметили две мысли, которые не всякому покажутся справедливыми. Бонапарте говорит, что Англия одна без союзников не может ныне противиться Франции: на сухом пути, так, но Великобритания есть морская держава, и сражается на морях, где все соединенные флоты Европы не могли бы без дерзости вступить в бой с ее непобедимым флотом. Не справедливее ли будет сказать, что ныне одна только Англия в силах воевать с французами без союзников? Она всегда, когда захочет, может отнять их колонии и запереть гавани, правда, что и ничего более не сделает. Давно уже Францию сравнивают со львом, а Великобританию с китом: один грозен на берегу, а другой на волнах, они взаимной злобой своей не причинят большого вреда друг другу. — Вторая мысль консула, нами замеченная, решит важный вопрос государственной морали о пользе роскоши: он явно возбуждает к ней французов, для успеха лионских фабрик!! Жаль, что нет уже на свете Дидрота и его товарищей философистов: как они обрадовались бы сему мнению, основанному на их системе! Обширность и важность предмета не дозволяют нам вступить здесь в его исследование, скажем только одно: если роскошь несовместима с чистыми нравами людей, то хорошо ли законодателю ободрять ее? Может ли частное добро перевесить общий вред? В Брешии многие люди питаются тем, что делают прекрасные ножи и кинжалы, но зная, что итальянские бандиты по большей части там запасаются смертоносным оружием своим, добрый человек не может любить брешианских фабрик. Нравы должны быть основанием и частного и государственного счастья, а мы сомневаемся в благонравии роскошной жены и матери. Когда умеренность справедливо называется добродетелью, то роскошь есть верно порок. Ошибки в системах писателя и правителя имеют не одинаковые следствия: Дидрот был смешон, утверждая, что мот гораздо благодетельнее того человека, который питает нищих, но Бонапарте — законодатель миллионов!
Наконец торжественно обнародована новая конституция Швейцарии или Акт посредничества великого консула Французской республики между несогласными партиями Гельвеции. Она есть следствие многократных его свиданий и переговоров с депутатами швейцарскими, в последний раз он восемь часов не вставал с кресел, рассуждая с ними. Сей новый политический устав весьма близок к древнему гельветическому: в больших кантонах должно быть двум советам, а малые или демократические управляются народным собранием, как и прежде. Союзом Гельвеции будет сейм, который ежегодно присутствует в одном из главных шести кантонов, по очереди: в Фрейбурге, Берне, Солере, Базеле, Цюрихе и Люцерне. Главный чиновник кантона, где собираются депутаты (всегда 1 июня) именуется в тот год ландманом Швейцарии, к нему относятся иностранные министры. Все общие дела Гельвеции решатся сеймом, но всякий кантон имеет свое законодательство и правление. Сия конституция без сомнения лучше всех бывших: жаль только, что она дана швейцарцам. Подданство и фамильные права уничтожаются: вот единственное отличие сего устава от древнего! Собственность заступает место привилегий рода и служит основанием гражданских прав. — В заключении Бонапарте говорит: ‘Сей устав, следствие многих сношений и переговоров между людьми благоразумными и друзьями добра, кажется нам всего сообразнее с миром и счастьем Гельвеции. Как скоро он придет в действие, французские войска из нее выступят. Мы признаем Швейцарию независимой, обязываемся хранить как союзную конституцию, так и кантонные правления, от врагов спокойствия Гельвеции, кто бы они ни были, и обещаемся продолжать связь благоволения, которая несколько веков соединяла французов с швейцарцами’. — Увидим, может ли Гельвеция еще воскреснуть для бытия народного! По крайней мере политическая независимость ее на первый случай будет одним пустым словом: Франция предпишет ей путь и систему, от которых она не дерзнет уклониться.
Полковник Деспард и шесть других заговорщиков казнены в Лондоне при великом стечении народа. Сей человек хотел с помощью трех сапожников, двух портных и семи других пьяниц взять штурмом Лондонскую крепость (где всегда бывает многочисленный гарнизон), разогнать парламент, уничтожить конституцию и, короче сказать, завоевать Англию. Надобно признаться, что никогда злодейство не бывало безумнее! И красноречивый адвокат Деспарда всего более старался оправдать его нелепостью предприятия. Деспард казался равнодушным и говорил на эшафоте речь к народу, уверяя его в своей невинности. Видно, что и при дверях гроба человек может еще обманывать других или себя!
Бонапарте одержал великую победу в Лондоне. Пельтье, эмигрант, роялист, осужден английскими присяжными (вследствие жалобы французского министра) за то, что сей журналист листами своими возбуждал французов к бунту против консула и даже к убийству. Вероятно, что его запрут в тюрьму на 6 месяцев. Так правосудие торжествует в Англии, оно не знает ни врагов, ни друзей, а смотрит на дело. Уймутся ли лондонские журналисты? Нимало, и в самый день Пельтьерова осуждения они нарочно более прежнего бранили консула в листах своих. Бонапарте должен с каждым из них в особенности иметь процесс, если хочет их наказания. По крайней мере консул обязав отдать справедливость английским министрам: они не хотели защитить виновного.

——

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.8, N 6. — С.167-172.

Известия и замечания

Заседания французского законодательного корпуса теперь весьма любопытны: почти в каждом из них ораторы консульские предлагают по частям гражданское уложение, изъясняя всякую мысль его: предмет столь важный для счастья людей в гражданском обществе, что не одни французы, но все друзья человечества слушают речи их с любопытством, вниманием и с живейшим удовольствием. Порядок, ясность идей, основательность рассуждений и язык, достойный законов, составляют блестящий характер сего кодекса. Вот зрелые плоды разума, воспитанного временем, просвещенного опытами веков! Давно ли мы боялись всеобщих разрушений? Сколь же приятно видеть теперь сии благотворные действия назидательной мудрости, сии новые, твердые оплоты, которые должны удерживать страсти в их надлежащих пределах, там, где они, будучи для нас источником удовольствий, не только не вредят, но и способствуют счастью других людей! Ничто без сомнения не может оправдать великого зла революции, по крайней мере для сердца чувствительного — и разума, который не обнимает вечной и всемирной системы провидения, однако должно согласиться, что политические бури освежили, так сказать, деятельность ума, дали ему новую силу, открыли новые истины, спасительные для гражданского порядка, и всего более уверили нас в необходимости добрых нравов. Французское уложение ознаменовано чистой моралью, и сочинители его везде показывают связь ее как с государственным благом, так и с особенным счастьем людей.
Речь Порталисова, нами переведенная, доказывает, сколь благоразумно французские законодатели судят об одном из важнейших предметом общества. И впредь будем замечать в Вестнике любопытнейшие из их мыслей. Бонапарте употребляет первые умы Франции для сего великого дела, которое должно увеличить славу его правления. Трибунат уже не дерзает мешать ему своими возражениями, как прежде, и в законодательном совете, принявшем начальные статьи кодекса, положено было только семь черных шаров с двумястами белыми.
Монитер удивляется, что английские министры наделали столько шума для осуждения журналиста Пельтье, который бранил консула: ‘Есть другой, лучший способ для наказания дерзких’, говорит сей журнал: ‘Лорд Пелам {Один из английских министров.} может через секретаря своего сказать лондонским клеветникам: не пишите! Может также выслать из Англии тех эмигрантов, которые в листах своих оскорбляют французское правительство’. — Так думает Бонапарте как генерал, но Англия правится законами, и министры ее не привыкли повелевать словом. Хотя закон и дал им временное право высылать иностранцев, но единственно таких, которые опасны для государства: шпионов или подозрительных людей, он не говорит ни слова о журналистах, бранящих консула. Ни Пелам, ни другой английский министр не пошлет секретаря своего сказать им: не пишите! ибо они могут, без нарушения законов, не послушаться такого приказания. Совет консула есть, может быть, только действие его хитрости: если бы министры Великобритании сделались оплошны и приняли такую систему, то Бонапарте стал бы менее опасаться Англии: ее слава и величие всего тверже основаны на святости народных уставов и бессилии всякого особенного произвола.
Сен-Домингские известия кажутся не весьма благоприятными, ибо французское правительство не объявляет их. Впрочем надеются, что генерал Рошамбо, заступивший место Леклера, покажет более талантов и благоразумия, нежели его предшественник, которого в американских и лондонских журналах не хвалят.
‘Недавно (пишут в Лондонских ведомостях) г. Декре давал в Париже бал. Госпожа Бонапарте приехала к нему и сказала: первый консул желал, чтобы я была на вашем празднике, в доказательство его уважения к вашим заслугам и ко всему флоту. После того она села на богатых креслах, нарочно для нее приготовленных в углу залы, когда же встала, чтобы ехать, все дамы вместе с нею встали. Хоязин шел перед ней с свечой до самой кареты, а г. Камбасерес вел ее за руку. Кажется, что эта честь составляет особенную привилегию его места, и едва ли не единственную. — Министр Талейран однажды сказал консулу в присутствии депутатов сената: генерал первый консул! Вы нам дали мир, законы, доходы и религию, недостает только фронтисписа для увенчания всего. — Правда, отвечал Бонапарте, взглянув на сенаторов: но этим господам нет нужды до вывески трактира, когда им отведены в нем хорошие комнаты’.
Пишут из Берна, что швейцарцы по большей части довольны конституцией, но не довольны своим положением. Швейцарец Д’Афри, избранный консулом на сей год в ландманы, был с великой честью принят в Берне, и поехал в Фрейбург, свою отчизну. К характеру и личным достоинствам его имеют уважение. По образу мыслей своих он считался всегда умеренным аристократом и кажется теперь искренне преданным консулу. — Говорят, что Рединг и друзья его будут освобождены, но должны выбрать какой-нибудь город во Франции для вечного своего пребывания, то есть для ссылки! — Славнейший математик Швейцарии, г. Траль, сложил с себя все республиканские чины и едет навсегда в Америку.
Правительство Батавской республики уничтожило привилегию Ост-Индской компании и объявило индийскую торговлю свободной для всех голландцев. Думают, что это может иметь весьма хорошее влияние на коммерцию Голландии.
В сию минуту получаем лондонские известия от 11 марта, весьма важные и беспокойные для друзей мира. Король сообщил парламентам, что великие вооружения в гаванях Франции и Голландии — под сомнительным предлогом отправления войск в колонии, и в то время, когда между английским и французским правительством идут важные переговоры — заставляют Великобританию взять новые меры осторожности. Усердие и патриотизм с жаром и блеском обнаружились в обоих парламентах, и через две недели 60 кораблей выйдут в море, доказать Наполеону Бонапарте, что Англия может одна противиться его безмерному властолюбию. Барометр Европы грозит нам ненастьем. Политика в раздоре с человеколюбием и больна упрямством, если не ошибаемся. Скоро дела объяснятся.
В славном и древнем Болонском университете учит теперь греческому языку — девица Тамброни! Молодые студенты любят только слушать свою умную профессоршу, а не смотреть на нее: ибо она крайне дурна лицом (как говорят за тайну итальянские журналисты).
Певец Мессиады, Клопшток, скончался в Гамбурге на 78 году рождения. Имя его останется бессмертно в немецкой поэзии, хотя немногие читали (а впредь еще менее станут читать) Мессиаду. Талант Клопштока, может быть, еще превосходнее Мильтонова: творение сего последнего гораздо занимательнее. О Мессиаде можно сказать то же, что Вольтер сказал о священных одах одного французского стихотворца: oui, elles sont sacrees, car personne n’y touche (они так святы, что никто до них не касается). Еще Лессинг написал в эпиграмме: все превозносят Клопштока, но пусть нас менее хвалят и более читают! Пока человек на земле, он любит земное: стихотворец не должен парить слишком высоко, если он не хочет, чтобы люди сказали ему: счастливый путь! летай один!
Следующий анекдот, взятый из американских ведомостей, должен устыдить всех наших охотников до поединков. Г. Родлич, американец, за какое-то дело возненавидел бостонского жителя, г. Эллери, и вызывал его на дуэль, но Эллери отвечал: я не трус, а драться не хочу — и с того времени всячески убегал своего неприятеля. Однако судьба свела их в одном трактире: Родлич, употребив все способы вывести из терпения противника своего, и видя его непоколебимое равнодушие, схватил наконец сего флегматика за нос, жал, щипал, тряс его и спрашивал: пойдешь ли теперь на дуэль со мной? Эллери отвечал ему спокойно: ты можешь оторвать мне нос, но не заставишь меня драться, ибо поединок есть глупость и не согласен с моими правилами. К счастью, вбежал трактирщик и высвободил нос господина Эллери из рук его неприятеля.
Новый Икар, Гарнерен, едет в Петербург, а оттуда будет и к нам в Москву. Увидим, найдет ли он между русскими охотников летать по воздуху! По крайней мере мы готовы следовать за ним глазами. Француз на воздухе в своем элементе.

——

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.8, N 7. — С.235-242.

Известия и замечания

Кажется, что известие о вооружениях Англии удивило французское правительство. Через два дня после того, как оно распространилось в Париже, было собрание иностранных министров в Тюльери. Глаза всех любопытных устремились на Бонапарте. Он подошел к лорду Витфорту, который стоял подле российского министра и сказал ему: ‘Мы дрались 12 лет, новая гроза собирается в Лондоне, хотят еще 12 лет драться. Английский король говорит, что Франция делает великие приготовления воинские. Его обманули: в гаванях французских нет никакого чрезвычайного вооружения, весь флот пошел в Сен-Доминго и другие колонии. Что касается до голландских гаваней, о которых также упоминается в королевском сообщении, то в них вооружается несколько фрегатов для Луизианы, что всей Европе известно. Король говорит еще, что между парижским и лондонским кабинетом есть несогласия: я не знаю никакого. Правда, что Англия должна вывести войско из Мальты, а Мальта еще занята им, но как его величество торжественно обязался отдать ее, то он без сомнения не нарушит трактата. Не хотят ли вооружением привести в ужас французов? Их можно умертвить, а не испугать’. — Через несколько минут консул подошел к господину Маркову, и сказал ему вполголоса, что англичане хотят еще семь лет владеть Мальтой, что такое предложение похоже на шутку, и что совсем не должно заключать трактатов, если можно не исполнять их. — Когда английский министр хотел уже выйти из залы, Бонапарте сказал ему: герцогиня Дорсет {Жена Витфорта.} провела в Париже дурное время года: желаю искренно, чтобы она провела здесь и хорошее, но если необходимо должно воевать, то за кровопролитие ответствовать будут единственно те, которые отказываются от своей подписи и не хотят исполнять трактатов. — Консул без сомнения говорил искренно и не хочет войны, которая на первый случай лишит Францию остатков ее флота, колоний, морской торговли, и вообще представляя явный вред, не обещает ей даже и славы: ибо успех высадки совсем не вероятен, вопреки мнению лорда Моиры. Напротив того война обещает Англии на первый случай великие выгоды: она завладеет опять морской торговлей, возьмет французские острова, истребит неприятельские флоты. И так смело можно полагать, что Англия, а не Франция начнет войну, и даст ответ человечеству за новые бедствия людей. Кабинеты не боятся суда его, не боятся — и нашего: однако мы, как люди, не перестанем судить их. Англия по справедливости должна оставить Мальту, если трактаты священны. Министры ее скажут, что Бонапарте после Амьенского мира взял Пьемонт, и сделал много такого, что им неприятно, но он не сделал ничего именно противного трактату, и следственно Англия не освобождается от долга исполнить его во всей точности: честь и народные права требуют сего непременно. — Когда же война действительно начнется за Мальту, то наблюдатель заметит удивительную роль, которую сия голая скала играла в политической системе нашего времени. Давно ли она была яблоком раздора между первыми кабинетами Европы? Наконец думали, что Амьенский трактат решил судьбу ее, и возвратил ей прежний образ романического бытия близкого к существенному ничтожеству. Теперь опять ссора за Мальту! И все за Мальту! Недаром принц Русполи бегал от нее как от чумы по горам и лесам шотландским, чтобы папский курьер с магистерским дипломом не нашел его.
Теперь Англия и Франция представляют картину чрезвычайной воинской деятельности. Славнейший адмирал нашего века, герой Нила, Нельсон, и храбрый, дерзкий Сидней Смит (который с двумястами отважных англичан и с саблей в руке отразил от ничтожной крепости в Сирии завоевателя Италии и Египта с 10000 храбрейших французов), распустили флаги свои. Плывучие крепости английские ожидают только знака, чтобы на всех парусах лететь к своему назначению. Уже десять тысяч матросов набрано в Лондоне и других больших городах Англии, в арсеналах день и ночь работают, и скоро новые корабли явятся вооруженные в ее гаванях. — Во Франции многочисленные армии пришли в движение, 20 тысяч республиканцев, под командой генерала Мюра, готовы нести повеление королю неаполитанскому затворить пристани его для англичан, 7000 уже вступили в Голландию, от Флисингена до Бреста все берега должны быть заняты консульскими легионами. Но где же в случае войны сойдутся грозные неприятели? К счастью, в Англию нет моста, и колосс Франции возвышается на твердой земле, а не на море. Правда, что, несмотря на сию счастливую преграду натуры между двумя народами (или правительствами), которые ненавидят друг друга, они могут ухитриться и все еще найдут способ лить кровь человеческую, в доказательство, что между людьми и тиграми иногда мало разницы.
Но точно ли будет война? Если бы надлежало непременно удариться об заклад, то мы поддержали бы сторону тех, которые все еще не верят ей. Она без сомнения обещает Англии большие выгоды, но (как мы сказали) на первый случай: хитрой, деятельной, а более всего страшной силой Бонапарте не может ли наконец совершенно отрезать Европу от Великобритании, по торговым связям, и затворить все ее порты для англичан? Что же будет Англия без торговли с Европой? Сия мысль должна быть для Аддингтона и Гакесбури страшнее французской высадки, и может их политику склонить к миролюбию. — Последние лондонские письма, от 29 марта, говорят, что тамошние купцы ожидают войны, и что слух носится о перемене в министерстве, что Питт, лорд Мельвиль (Дондас) и Гренвиль должны снова войти в него. Между тем новейшие известия через Голландию обещают продолжение мира. В Париже узнали, что англичане не отдают мыса Доброй Надежды голландцам, и консул в тот же день велел войску своему вступить в Батавию, но скоро сведали, что сей мыс уже в руках голландцев.
Оставляя в неизвестности мир и войну, мы, русские, можем с удовольствием взглянуть на Корфу. где именем Александра образуется новая республика и жители отдыхают под щитом наших северных героев. Сенат, составленный из депутатов всех островов, будет иметь там верховную и законодательную власть. Российский министр и знаменитейшие патриоты республики стараются, чтобы истинная любовь к отечеству и благоразумие управляли выборами. — Не менее приятно русским видеть и знаки того почтения, которое французское правительство, столь могущественное, имеет к петербургскому кабинету. В Монитере напечатано извлечение из ноты нашего канцлера, графа Александра Романовича Воронцова, который объявляет согласие его императорского величества на условия, заключенные между консулом и венским двором в Париже, 26 декабря, относительно к вознаграждению бывшего Тосканского герцога. ‘Сим утверждена политическая система Европы (прибавляет Монитер) и все беспокойные слухи опровержены’. — В сей же статье уговаривает французское правительство всех журналистов своих быть осторожнее, не повторять новостей без всякого разбора и лучше знать географию. Например, в одном из лучших парижских журналов (в Публицисте) сказано, что Франция желала бы владеть Крымом в Турции! Там же писали о большом Московском озере, которое во время бывшего у нас землетрясения выливалось из берегов своих!.. Там же писали, что король сардинский уступил престол сыну своему, герцогу Аостскому!
Недавно еще Бонапарте писал ласковое письмо к алжирскому дею, и Монитер уверял нас, что сей африканец имеет удивительное почтение к консулу. Обстоятельства переменились. Дей, получив 80000 пиастров от Испании, призвал к себе французского комиссара торговли и сказал ему: ‘Все дают мне деньги, кроме Бонапарте’. Ты обязался трактатом не требовать денег от Франции, отвечал комиссар. Дей рассердился и начал бранить консула. Скоро пришли в Алжир два французские фрегата, и начальник их объявил Дею, что можно всегда начать, а не кончить войну, и чтобы он хорошенько подумал о следствиях. Дей, призвав опять французского комиссара, спросил: ‘Итак ты хочешь воевать со мной?’ Нет, отвечал он: но первый консул так силен, что не может быть ничьим данником. ‘Напиши же к нему, сказал дей, что я хочу жить с ним мирно, и не требую денег’. — Таким образом кончилась размолвка африканца с Бонапарте, но вероятно, что консул не будет впредь писать к нему ласковых писем.
Все доныне предложенные статьи французского гражданского устава одобрены как законодательным корпусом, так и трибунатом. Одному только закону о разводе противоречили в трибунате. Карион-Низас, фанатик, доказывал, что супружество есть не удовольствие, не счастье жизни, а крест ее: и для того (вот прекрасная логика!) не должно позволять развода! Чем строже и несноснее обязанности, говорит Карион-Низас, тем они лучше исполняются! Но оставим в покое сего красноречивого оратора и скажем только, что французские законодатели взяли все благоразумные меры затруднить развод. Например: мужу надобно иметь 25, а жене 20 лет от роду, чтобы его требовать с согласия их ближних родственников, и не прежде, как через два года супружества, жена должна несколько раз подтверждать в суде свое требование и жить целый год в особенном доме, который назначит для того правительство, если и через сие время как супруги, так и ближайшие родственники их, не переменят своих мыслей, то развод совершается, но только через три года могут разведенные вступить в новое брачное обязательство.
Один англичанин сказал в Париже, что сограждане его весьма желают видеть французов на берегах Англии: тогда (примолвил он) старые женщины в Лондоне навсегда бы успокоились и перестали бояться генерала Бонапарте. В тот же день пересказали консулу слова его, он с жаром отвечал: ‘Для них также будет Маренго {То место, где Бонапарте разбил Меласа.}, когда придет время!’ — Тальен недавно обедал у консульского советника Реаля. Бонапарте сказал сему последнему: ‘Говорят, что вы хотите выдавать журнал вместе с Тальенем, советую вам оставить это намерение’. Реаль закраснелся, и не отвечал ни слова. — Опять возобновляется слух, что Бонапарте думает называться императором. ‘Недаром (как говорят лондонские журналисты) консул велел изобразить лицо свое на золотых и серебряных монетах Франции’. — (Из английских ведомостей)
В лондонских газетах напечатано следующее известие из Стокгольма от 1 марта: ‘Говорят, что некто Ботман взят под караул за революционные умыслы, в которых участвовали и многие важные люди. Сей иностранец имел частые свидания с известными недоброжелателями правительства’.
Славный Алойс Рединг, наконец освобожденный, выбран единодушно согражданами в ландманы Швицского округа. Повинуюсь, сказал он, и буду ревностно исполнять свою должность, но эта жертва дорого стоит моему сердцу.
Трибунат определил давать консулу Бонапарте в год 6 миллионов ливров жалованья, а товарищам его по 600,000. Французские короли издерживали ежегодно более 25 миллионов.

——

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.8, N 8. — С.342-352.

Известия и замечания

Аравии назначено быть колыбелью азиатских революций. Новый тамошний пророк, Абдул Вегаб, имеет уже, по новейшим известиям, многочисленное войско, и приближается к Мекке. Он хочет восстановить святую веру Аллиеву, истребить секту Омарову, отнять у султана достоинство высшего калифа и присвоить его себе, называясь истинным потомком Магомета. Слышно, что он имеет сообщение с египетскими беями, что бассорский и дамасский паши готовы помогать ему, и что в войске его находятся иностранцы, которые всем управляют. Жестокость есть характер сего человека: он плавает в крови людей, преданных султану… Вот следствие фанатизма и невежества, которые царствуют в обширных странах Азии!.. Известие о сем мятеже сделало сильное впечатление в Константинополе. Внутреннее бессилие тамошнего правительства должно ускорить падение огромного турецкого колосса. Оно кажется необходимым и близким, произведет важную революцию в мире, и будет иметь великие следствия для человечества. Турецкая история служит новым доказательством истины, что великие империи, основанные на завоеваниях, должны или просветиться или беспрестанно побеждать: иначе падение их неминуемо.
Хотя вооружения английские продолжаются с великой живостью, однако знающие люди уверяют, что войны не будет. Бонапарте (как пишут) сказал купцам французским: ‘отправляйте корабли свои, и бойтесь только одних стихий’. Путешествие его в Брабант также толкуют в хорошую сторону. Он скоро выедет из Парижа. Между тем переговоры еще остаются тайной. Генерал Дюрок возвратился из Берлина, и Монитер объявил, что король прусский согласился утвердить, в силу Амьенского трактата, независимость Мальты. Для того ли единственно был послан Дюрок, неизвестно, но можно думать, что он имел и другие поручения на случай войны. В Париже говорят, что консул вторично отправляет его в Берлин.
В Монитере весьма подробно описывается, как генерал Брюн, французский министр, был принят в Константинополе. Сей учтивый француз сказал визирю, что он душевно рад иметь дело с таким храбрым воином!! а султана называл в речи своей непобедимым. Визирь и султан, по своему добродушию, не сочли сего комплимента насмешкой, и Монитер замечает, что Селим, важный и величественный, сидя на великолепном троне, изъявлял знаками свое удовольствие при всяком слове, которое льстило его самолюбию. Кажется, что унизительные для иностранных министров обряды представления были отменены для генерала Брюна. В речи своей называл он консула великим и могущественным, tres-grand, tres-puissant, tres-magnanime. Великий визирь против обыкновения отвечал ему длинными фразами и сказал несколько приятных слов для Брюна, упомянув о воинской славе его. Сей опыт турецкой риторики весьма недурен, и возобновление дружества французов с Константинополем обещает ей дальнейшие успехи.
Консульский советник Дюмас предложил (11 апреля) законодательному французскому корпусу назначить земли в Рейнских департаментах и в Пьемонте для солдат раненых в течение войны. Доход с каждого удела или владения должен быть равен пенсии, которая дается инвалидам. Сии земли, оцененные в 10 миллионов ливров, отведутся как можно ближе к Майнцу и к Александрии, чтобы колонисты в случае нужды способствовали защите границ. ‘Сходство между сим учреждением (сказал Дюмас) и средствами, которые употребляли римляне, чтобы утвердиться в завоеванных ими странах, должно не пугать Европу, а доказать ей миролюбие французского правительства: оно хочет навеки оставить республику в нынешних ее границах и сверх того уверить народы, вновь присоединенные ко Франции, что судьба их решилась’.
Новый великий магистр Мальтийского ордена, уведомив начальника английских войск в Мальте о своем избрании, требовал, чтобы он, согласно с Амьенским трактатом, отдал ему сей остров и на первый случай опорожнил его дворец, но английский генерал отвечал великому магистру, что он сам живет во дворце, не отдаст ему Мальты и не советует до времени приезжать туда.
Швейцарские полки остаются в службе Французской республики. Им велено было выступить из Берна во Францию: они вообразили, что их хотят отправить в Сен-Доминго, взбунтовались и убили несколько французов. С трудом усмирили мятежников, и главных расстреляли. Наконец они повиновались.
Если лондонские журналисты работают своим воображением насчет консула, то и парижские не уступают им в выдумках насчет английского министерства. Например: Аргус и Bulletin de Paris говорят, что английский стихотворец Морфи написал поэму в честь Бонапарте, но что министры уговорили его не выдавать ее, и назначили ему за то 2000 рублей ежегодной пенсии!! Холодный, благоразумный и бережливый Аддингтон без сомнения не расточает таким образом казны государственной и не запрещает стихотворцам хвалить, кого им вздумается!
Английский парламент закрывался на 12 дней для праздников. Лорд Карлисль в последнем заседании верхнего парламента объявил, что он намерен требовать от министров ответа на следующие вопросы: 1) В каком состоянии находится Англия? 2) Что причиной вооружений? 3) Для чего министры дозволили французам отправить флот в Сен-Доминго? ‘Это снисхождение (сказал лорд) принудило нас иметь в Западной Индии более морских сил, нежели во время войны. Я обращу также внимание лордов на оскорбление прав королевской фамилии в рассуждении Ганновера’. — Слухи о переменах в министерстве не умолкают. Все уверены, что в случае войны Питт и Дондас снова войдут в него. Министр Аддингтон сказал в нижнем парламенте: ‘Говоря лично о себе, с сожалением, но искренне объявляю, что способности мои в нынешних важных обстоятельствах не ответствуют ревности и любви моей к благосостоянию и чести Англии’. Лорд Пелам сказал то же в верхнем парламенте: ‘Если благо отечества требует превосходнейших талантов для министерства, то я готов уступить свое место другому’. Такие признания трогательны, великодушны, и напоминают славнейшие времена древних республик. В Англии отечество есть не слово, а вещь, и любовь к нему не риторическая фигура, а чувство. Мы еще не знаем, что будет во Франции, но видим уже давно, что есть в Англии, и должны желать, для счастья мира и потомства, — для успехов гражданственности и всего истинно человеческого в людях, чтобы гений Альбиона еще долго, долго хранил благосостояние сего чудесного острова.
Графиня Чатам, вдова великого Чатама и мать Вильгельма Питта, которого ожидает история перед своим судилищем, скончалась 3 апреля на восемьдесят третьем году жизни. Великий ум ее, благородство души, любезность и добродетели всем известны. Она была бы украшением своего пола, если бы и не имела славы быть супругой и матерью двух бессмертных министров. Народ в безмолвии шел за ее гробом и смотрел на горестного Питта, который плакал. Слезы великого человека священны. Он нежно любил мать свою.

——

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.9, N 9. — С.68-74.

Известия и замечания

Аравии назначено быть колыбелью азиатских революций. Новый тамошний пророк, Абдул Вегаб, имеет уже, по новейшим известиям, многочисленное войско, и приближается к Мекке. Он хочет восстановить святую веру Аллиеву, истребить секту Омарову, отнять у султана достоинство высшего калифа и присвоить его себе, называясь истинным потомком Магомета. Слышно, что он имеет сообщение с египетскими беями, что бассорский и дамасский паши готовы помогать ему, и что в войске его находятся иностранцы, которые всем управляют. Жестокость есть характер сего человека: он плавает в крови людей, преданных султану… Вот следствие фанатизма и невежества, которые царствуют в обширных странах Азии!.. Известие о сем мятеже сделало сильное впечатление в Константинополе. Внутреннее бессилие тамошнего правительства должно ускорить падение огромного турецкого колосса. Оно кажется необходимым и близким, произведет важную революцию в мире, и будет иметь великие следствия для человечества. Турецкая история служит новым доказательством истины, что великие империи, основанные на завоеваниях, должны или просветиться или беспрестанно побеждать: иначе падение их неминуемо.
Хотя вооружения английские продолжаются с великой живостью, однако знающие люди уверяют, что войны не будет. Бонапарте (как пишут) сказал купцам французским: ‘отправляйте корабли свои, и бойтесь только одних стихий’. Путешествие его в Брабант также толкуют в хорошую сторону. Он скоро выедет из Парижа. Между тем переговоры еще остаются тайной. Генерал Дюрок возвратился из Берлина, и Монитер объявил, что король прусский согласился утвердить, в силу Амьенского трактата, независимость Мальты. Для того ли единственно был послан Дюрок, неизвестно, но можно думать, что он имел и другие поручения на случай войны. В Париже говорят, что консул вторично отправляет его в Берлин.
В Монитере весьма подробно описывается, как генерал Брюн, французский министр, был принят в Константинополе. Сей учтивый француз сказал визирю, что он душевно рад иметь дело с таким храбрым воином!! а султана называл в речи своей непобедимым. Визирь и султан, по своему добродушию, не сочли сего комплимента насмешкой, и Монитер замечает, что Селим, важный и величественный, сидя на великолепном троне, изъявлял знаками свое удовольствие при всяком слове, которое льстило его самолюбию. Кажется, что унизительные для иностранных министров обряды представления были отменены для генерала Брюна. В речи своей называл он консула великим и могущественным, tres-grand, tres-puissant, tres-magnanime. Великий визирь против обыкновения отвечал ему длинными фразами и сказал несколько приятных слов для Брюна, упомянув о воинской славе его. Сей опыт турецкой риторики весьма недурен, и возобновление дружества французов с Константинополем обещает ей дальнейшие успехи.
Консульский советник Дюмас предложил (11 апреля) законодательному французскому корпусу назначить земли в Рейнских департаментах и в Пьемонте для солдат раненых в течение войны. Доход с каждого удела или владения должен быть равен пенсии, которая дается инвалидам. Сии земли, оцененные в 10 миллионов ливров, отведутся как можно ближе к Майнцу и к Александрии, чтобы колонисты в случае нужды способствовали защите границ. ‘Сходство между сим учреждением (сказал Дюмас) и средствами, которые употребляли римляне, чтобы утвердиться в завоеванных ими странах, должно не пугать Европу, а доказать ей миролюбие французского правительства: оно хочет навеки оставить республику в нынешних ее границах и сверх того уверить народы, вновь присоединенные ко Франции, что судьба их решилась’.
Новый великий магистр Мальтийского ордена, уведомив начальника английских войск в Мальте о своем избрании, требовал, чтобы он, согласно с Амьенским трактатом, отдал ему сей остров и на первый случай опорожнил его дворец, но английский генерал отвечал великому магистру, что он сам живет во дворце, не отдаст ему Мальты и не советует до времени приезжать туда.
Швейцарские полки остаются в службе Французской республики. Им велено было выступить из Берна во Францию: они вообразили, что их хотят отправить в Сен-Доминго, взбунтовались и убили несколько французов. С трудом усмирили мятежников, и главных расстреляли. Наконец они повиновались.
Если лондонские журналисты работают своим воображением насчет консула, то и парижские не уступают им в выдумках насчет английского министерства. Например: Аргус и Bulletin de Paris говорят, что английский стихотворец Морфи написал поэму в честь Бонапарте, но что министры уговорили его не выдавать ее, и назначили ему за то 2000 рублей ежегодной пенсии!! Холодный, благоразумный и бережливый Аддингтон без сомнения не расточает таким образом казны государственной и не запрещает стихотворцам хвалить, кого им вздумается!
Английский парламент закрывался на 12 дней для праздников. Лорд Карлисль в последнем заседании верхнего парламента объявил, что он намерен требовать от министров ответа на следующие вопросы: 1) В каком состоянии находится Англия? 2) Что причиной вооружений? 3) Для чего министры дозволили французам отправить флот в Сен-Доминго? ‘Это снисхождение (сказал лорд) принудило нас иметь в Западной Индии более морских сил, нежели во время войны. Я обращу также внимание лордов на оскорбление прав королевской фамилии в рассуждении Ганновера’. — Слухи о переменах в министерстве не умолкают. Все уверены, что в случае войны Питт и Дондас снова войдут в него. Министр Аддингтон сказал в нижнем парламенте: ‘Говоря лично о себе, с сожалением, но искренне объявляю, что способности мои в нынешних важных обстоятельствах не ответствуют ревности и любви моей к благосостоянию и чести Англии’. Лорд Пелам сказал то же в верхнем парламенте: ‘Если благо отечества требует превосходнейших талантов для министерства, то я готов уступить свое место другому’. Такие признания трогательны, великодушны, и напоминают славнейшие времена древних республик. В Англии отечество есть не слово, а вещь, и любовь к нему не риторическая фигура, а чувство. Мы еще не знаем, что будет во Франции, но видим уже давно, что есть в Англии, и должны желать, для счастья мира и потомства, — для успехов гражданственности и всего истинно человеческого в людях, чтобы гений Альбиона еще долго, долго хранил благосостояние сего чудесного острова.
Графиня Чатам, вдова великого Чатама и мать Вильгельма Питта, которого ожидает история перед своим судилищем, скончалась 3 апреля на восемьдесят третьем году жизни. Великий ум ее, благородство души, любезность и добродетели всем известны. Она была бы украшением своего пола, если бы и не имела славы быть супругой и матерью двух бессмертных министров. Народ в безмолвии шел за ее гробом и смотрел на горестного Питта, который плакал. Слезы великого человека священны. Он нежно любил мать свою.

——

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.9, N 10. — С.145-158.

Известия и замечания

Все надежды мира исчезли. Витфорт выехал из Парижа, и министры ожидают его в Лондоне с нетерпением, чтобы объявить войну. Предложения их отвергнуты консулом: скоро узнаем, какие — ибо министры должны во всех своих переговорах, с заключения Амьенского трактата дать отчет парламенту. Если верить газетам, то Англия хотела во-первых удержать за собой Мальту на несколько лет, во-вторых, требовала, чтобы Франция вывела войско из Голландии, отступила от Швейцарии, не брала Луизианы и возвратила остров Эльбу… Надобно идти к Парижу с победоносной армией, чтобы предписывать консулу такие законы. Без ошибки, кажется, можно думать, что не он, а лондонский кабинет хотел войны: ибо мир гораздо благодетельнее для Франции. Гренвиль и Виндам одержали теперь совершенную победу над своими министрами, которые, заключив трактат, боялись исполнять его!! Подписав мир, увидели, что он опасен для Англии!! Велели отдать мыс Доброй Надежды голландцам, опять не велели отдавать, и наконец отдали!! Такая раздумчивость не есть знак великого ума, без которого худо править государствами, при всех добрых моральных свойствах Аддингтона и Гакесбури. Они не умели даже найти хорошего предлога для своих вооружений и сослались на чрезвычайные приготовления в гаванях Франции, которых не бывало! Хотя политика не славилась никогда любовью к истине, однако ум не дозволяет говорить явной, грубой и бесполезной лжи.
Мир конечно имеет свои опасности для Англии: ибо Франция, управляемая великим человеком, может им воспользоваться для приведения в цветущее состояние как торговли, так и флотов своих, а падение Великобритании начнется с самой той минуты, в которую на морях и в торговле найдется ей соперник. Война конечно для нее выгоднее, ибо Англия снова овладеет морями и не даст Франции завести флотов, но верно ли, надежно ли счастье той земли, которой благо есть всеобщее зло? Фенелон говорил, что он любит друзей более себя, отечество более друзей, а род человеческий более отечества: жаль, что английские министры не Фенелоны! Жаль также, что в мире нет судилища для кабинетов, и что прекрасные мысли аббата Сен-Пьера остаются романом!.. Впрочем ни Питт, ни Гренвиль (которые, вероятно, снова войдут теперь в министерство) не переменят вечного закона судьбы и натуры: государства, достигнув до высочайшей степени возможного для них величия, начинают упадать, подобно человеку. который созрев, начинает стариться. Мы видим Англию в зените ее возвышения… Не хотим быть дурными пророками, любя мудрые законы и великий политический характер граждан ее, но трудно вообразить, чтобы она даже и войной надолго сохранила нынешнее свое величие в мире.
По всем обстоятельствам кажется, что главные державы европейские при начале войны не возьмут ничьей стороны. Сего довольно для Бонапарте, если он решится сделать высадку в Англии, но мало, если усилия его гения устремятся единственно против ее торговли: чтобы лишить Великобританию сего философского камня, посредством которого все обращается для нее в золото, ему нужно заключить тесный союз с державами, иначе, свободно торгуя с ними, она никогда не оскудеет в способах продолжать войну. Говорят, что берлинский кабинет ближе всех иных к сему союзу. Австрия, дружная с Англией, начнет без сомнения нейтралитетом, а может кончить войной — в таком случае, если Бонапарте несчастной высадкой потеряет большую часть своей армии. План его еще не открылся. Он собирает три армии: в Голландии, в Италии и на границах Испании. Думают, что первая займет Ганновер, вторая заградит для англичан Италию и порты ее, а третья вступит в Португалию. — Между тем что будет с несчастной сен-домингской армией, преданной жестокому климату и свирепым неграм, без всякой помощи от Франции, отделенной от нее морями, владением англичан? Она должна погибнуть, если британцы из человеколюбия не придут взять ее в плен.
Имперская депутация в Регенсбурге кончила свое дело, и римский император утвердил план вознаграждений, принятый ею от России и Франции. — Малые кантоны Швейцарии, будучи довольны своим жребием, писали к Бонапарте благодарные письма. Одно из них подписано славным Редингом!
Говоря о происшествиях Европы, можем ли не упомянуть о наших собственных, и не заметить в Вестнике, что Россия гордится ныне двумя блестящими действиями великодушной щедрости, патриотизма и человеколюбия! Они уже всем известны, но мы имеем обязанность быть органом народной признательности и сказать, что все добрые россияне тронуты благотворением Павла Григорьевича Демидова {Который отдает 300,000 рублей и более двух тысяч душ на содержание университетов и гимназий. Имя его будет бессмертно в истории наших ученых заведений, так же, как имя другого Демидова незабвенно в учреждении воспитательного дома.} и графа Николая Петровича Шереметева. Такие дары народной пользе и человечеству прославляют не только самих благодетелей, но и государство. Пусть скажут нам иностранцы, где и когда обнаруживалась у них щедрость столь блестящим образом? С другой стороны она показывает великую доверенность к правлению, и славна для государя. Где частные люди под его эгидой приносят великие жертвы общественным добродетелям, там без сомнения дух правительства устремлен к народному благу, там без сомнения удостоверены граждане, что оно священно для монарха. Вот случай, в котором не презрительно завидовать богатству, употребляемому столь великодушно и славно для отечества! Пусть господин Демидов утешается мыслью, что юноши, образованные в русских университетах, в течение времен будут на кафедрах учености, с благодарностью произносить имя его, подобно как в Академии Киевской доныне славится память гетмана Конашевича, отдавшего ей свое имение! Знаменитая фамилия Шереметевых производила великих бояр русских и полководцев: граф Николай Петрович возобновил древнюю славу ее своим, можно сказать, великолепным благотворением, единственным и беспримерным: никто из частных людей не заводил ничего подобного Дому странноприимства. Вечный благодетель злосчастных и недужных, слабых старцев и сирых девиц, бедных семейств и ремесленников, будет жить в летописях. Такие монументы лучше и надежнее всех других.

——

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.9, N 11. — С.230-236.

Известия и замечания

К несчастью, война открылась. Англия начала ее. Миролюбивому сердцу трудно быть теперь судьей беспристрастным: оно склонно винить того, кто первый обнажил меч кровопролития. Но политика не есть филантропия: министры смотрят только на пользу своего государства.
Мы читали множество бумаг, изданных английским и французским правительством по случаю сего разрыва: то и другое желает казаться правым в глазах народа и Европы. Мальта есть причина войны: Англия не хотела отдать сего острова, не хотела исполнить Амьенского трактата, но в оправдание свое говорит, что сам консул нарушил его, торжественно обязавшись в нем хранить целость Турецкой империи, а после обнаружив намерение разделить сию империю и завладеть Египтом: что доказывается: 1) предложением, которое он сделал некоторому двору в рассуждении Турции, 2) отправлением полковника Себастиани в Египет и донесением его, напечатанным в Монитере {Кто мог бы вообразить в 16 или в 17 веке, что со временем христианские державы будут дружески заботиться о целости Турецкой Империи? Вот торжество великодушия или политики!}, и 3) собственными словами консула, сказанными им лорду Витворту, что Египет рано или поздно будет французским владением. Надобно признаться, что английские министры в сем случае говорят дело, и что их нельзя назвать вероломными, но другие неудовольствия Великобритании, означенные в королевском манифесте, кажутся отчасти несправедливыми, отчасти маловажными. Король говорит, что Франция после Амьенского трактата усилилась новыми приобретениями, но консул отвечает, что Пьемонт был в его руках еще прежде мира и что, объявив сию землю владением республики, он не нарушил никаких обязательств с Англией. Могущество Франции не есть в самом деле вина ее, будучи куплено победами и кровью французов. Англичане также взяли бы себе, может быть, Кале и Дюнкерхен, если бы удалось герцогу Йоркскому разбить Гутара и Пишгрю. Когда народы судятся мечом, то победитель решительно выигрывает тяжбу, и берет, что может, когда же отдает назад добровольно, то слава его великодушию! Следствием сего, так сказать, завоеванного Францией могущества был самовластный поступок консула в рассуждении Швейцарии, которым также оскорбляется Англия. Если молчит сосед, если Австрия, утвердив Люневильским трактатом независимость швейцарцев, не говорит ни слова: то Англия едва ли должна вступаться за их свободу. Другие жалобы ее состоят в том, что Бонапарте не выводил войск из Голландии (но Голландия есть завоевание французов и трактат Амьенский не дает англичанам никакого права быть ее защитниками), что консул ничем не удовольствовал короля сардинского (а для чего английские министры не вспомнили в Амьене о сем несчастном союзнике?), что Франция, несмотря на мир, не впускала в свои владения английских товаров, не давала управы англичанам в случае обид, и под именем торговых агентов присылала в Великобританию шпионов, что Бонапарте, во время аудиенции и в присутствии многих министров говоря с Витвортом, грубыми словами оскорбил английское правительство, что он торжественно сказал французскому законодательному совету, будто Англия одна не может воевать с Францией (слово нескромное и несправедливое!), велел напечатать в Гамбургских ведомостях пасквиль на министров Великобритании, и дерзнул требовать перемены в самой английской конституции, желая, чтобы лондонские журналисты были подчинены цензуре — желая также, чтобы французские эмигранты и принцы были высланы из Англии. Сии последние неудовольствия конечно основательны, но Аддингтон и Гакесбури великодушно простили бы консулу все оскорбления, если бы он только уступил им Мальту: что доказывается двумя нотами Витворта, в которых Англия обещалась признать законным все, что сделалось в Европе прежде и после Амьенского трактата, когда Бонапарте согласится оставить в ее руках сей остров. В следующем номере Вестника мы напечатаем довольно любопытное сочинение, в котором представляется важность Мальты для англичан, на сей раз скажем только, что они, владея сей неприступной скалой, могут повелевать Средиземным морем и не пустить французов в Египет, откуда консулу столь легко добраться до Индии, главного источника богатств для Великобритании.
В верхнем парламенте только два лорда говорили против войны: Станоп и Лансдаун. Первый сказал: ‘Когда дело идет о лучших средствах для спасения Англии, тогда всякий патриот должен объявить свое мнение. Я думаю, что умеренность всего благоразумнее в политике, и если мы обязались трактатом отдать Мальту, то надобно исполнить обещание. Министры говорят, что Франция усилилась после Амьенского мира, и для того Англия может требовать нового залога. Что если бы Испания отдала нам Кубу, или король неаполитанский Сицилию после заключенного с Францией трактата, и если бы Бонапарте вздумал в сем случае требовать от нас нового залога? Какой англичанин не назвал бы консула безрассудным? Сверх того подлинно ли усилилась Франция? Где ее колонии? Бонапарте неизвинительным образом поступил с Туссенем, хотел снова ввести рабство в Сен-Доминго и лишился сего богатого острова. Что касается до Египта, то консул без сомнения желает завладеть им: он пожертвовал целой армией для завоевания сей оттоманской провинции, славной в истории! Но Бонапарте может ныне или завтра переменить свой план, ибо он часто меняет их. Я с великим вниманием читал все бумаги, обнародованные правительством, и нахожу, что благоразумные министры могли бы сохранить мир’. — Лорд Станоп сказал между прочим, что он советовал бы отдать французам, за Мальту, острова Джерси и Гернси. Лорд Мольгрев отвечал: ‘Как! Отдать деспоту Бонапарте несколько тысяч свободных англичан? Разве они преступники? За что их наказывать? Что принадлежит до меня, то я рад уничтожению Амьенского трактата, рад тому, что консул нарушил его и дал нам право оставить за собой Мальту’. — В нижнем парламенте говорили всех долее Питт и Фокс. ‘Теперь (сказал Питт) мы должны рассматривать не поступки министров своих, но основательность и справедливость войны. Я был доволен Амьенским трактатом, думая, что в тогдашних обстоятельствах надлежало Англии заключить мир, но когда Франция не исполняет его условий и явно показывает желание вредить нам, то мы должны снова прибегнуть к войне. Достойно примечания, что сама та земля, которая в руках французов была для Англии предметом беспокойства, избрана ими для нарушения трактата, там, где все напоминает храбрость и славу войска британского, там изъявили они свои замыслы против британской чести и славы! Не только напечатанное донесение полковника Себастиани, но и самое отправление его в Египет считаю доказательством опасных намерений Франции, или, лучше сказать, неприятельским действием. Какую связь имеет она с сей землей? Если бы мы тайно отправили офицера в южную Америку для осмотра городов и селений ее, то могла ли бы Европа поверить, что не имеем никаких умыслов против Испании? Пусть верят Франции те, которые думают, что агенты ее измеряли глубину наших пристаней единственно из любопытства! Сего еще не довольно: первый консул вздумал вмешиваться в самое внутреннее правление Англии, вздумал предписывать нам законы в рассуждении свободного книгопечатания и эмигрантов! Он забыл, что Англия не Голландия и не Италия! Одним словом, мы должны всем пожертвовать отечеству и доказать, что, вопреки уверениям консула, можем противиться его излишнему властолюбию’. — Речь Питта сделала сильное и глубокое впечатление. Грей сказал, что ему прискорбно видеть Питта оправдывающего войну: ибо мнение сего оратора так важно, что судьба государства зависела от его речи’. … Тут славный Фокс встал с места и говорил следующее: ‘Мне кажется, что рассуждая о справедливости войны, мы должны в то же время судить и министров, должны исследовать их систему и дела. Но почтенный господин, сидящий под галереей (г. Питт), не хочет того. Думаю, что министры недолго будут пользоваться его снисхождением. С некоторого времени я так удален от политических дел, что не имею идеи о личных связях, однако удивляюсь, что те, которые строго судили министров, вдруг все замолчали. Вероятно, что присутствие красноречивого оратора (Питта) не дозволяет им говорить, они выжидают его, чтобы возобновить свои нападения. Любя свободу мнений, жалею, что почтенный господин не хотел сказать мыслей своих о министрах, и тем заставил всех безмолвствовать. Как ни удивляюсь его красноречию, но не желаю видеть его здесь часто, когда достойные ораторы не хотят говорить при нем о министрах. Для чего заключали мы Амьенский трактат? Конечно не для того, чтобы он ручался нам за умеренность и справедливость Франции, но для выгод мира, если народам не мириться без уверения, что мир будет ненарушим и вечен, то в нынешних обстоятельствах я не вижу конца войне. Консул без сомнения не докажет нам, чтобы мы совсем не должны были вмешиваться в политику Европы, однако и то правда, что Франция не обязана отвечать Англии за всякое умножение сил своих, за всякий новый знак ее могущества. Поступок с швейцарцами есть конечно великая несправедливость, но можно ли назвать его неприятельским действием против Англии? Бонапарте не имел права требовать, чтобы мы для него учредили цензуру в Англии, но смешно объявлять ему войну за сие требование. Лучше, если бы вели ее только журналисты. Один из наших поэтов выводит на сцену богиню рассудка, которая, являясь между двумя грозными рыцарями, велит им спрятать меч в ножны, бранить друг друга сколько угодно, но не драться: вот хороший совет для Англии и Франции! Что касается до Египта и Мальты, то они, по моему мнению, не стоят кровопролития. Парламент не забыл трактата, заключенного в 1786 году между Францией и некоторой державой: разделение Турецкой империи было его целью, и Египет отдавали королю французскому. Тогдашние министры не объявили войны Франции, а заключили с ней трактат коммерческий. Я советую парламенту воспользоваться посредничеством российского императора, ибо сия война может быть ужаснее всех доныне бывших. Уже почтенный оратор (Питт) с обыкновенным своим красноречием изобразил нам жертвы, которых требует отечество от сынов своих, он, как известно, есть великий артист в сем деле. Прежде министры, для издержек войны, рвали у нас только зубы, а теперь воткнут нож в саму средину тела’. — Сие грубое, не только для английского патриота, но и для всякого человека со вкусом противное заключение Фоксовой речи оскорбило всех членов парламента. Виндам сказал: ‘Эта странная речь так возмутила мою душу, что я забыл все, о чем хотел говорить парламенту. Могу только изъявить презрение к ее духу и правилам, она ядовита и зла. Как ни велики налоги в Англии, но лучше платить их отечеству, нежели французскому префекту. Почтенный оратор взялся быть стряпчим подлой корысти и всех гнусных чувств эгоизма. Когда он столько унижает себя, то не завидую ни талантам, ни многочисленным друзьям его. Господин Питт воспламенил в нас душу святым патриотизмом, а Фокса можно сравнить с хирургом, который описанием жестокой боли отвращает больного от спасительной для него операции’. — Оба парламента почти единодушно определили изъявить королю благодарность за взятые им меры для блага Англии.
Между тем Бонапарте гремит против англичан упреками вероломства. В сенате, законодательном корпусе и трибунате говорят жаркие речи. Один из ораторов сказал, что Англия даже и по самым философским гибельным системам своим есть враг рода человеческого!! В разных городах открылись добровольные подписки для строения кораблей и фрегатов. Сенат определил на собственные деньги свои вооружить линейный корабль, а некто Тилорье обнародовал, что он сделает такой воздушный шар, на котором 300,000 французов в несколько минут и без всякой опасности перелетят в Англию для наказания вероломных! Монитер, доказав, что в одной министерской ноте, изданной в Лондоне, пропущено пять строк, восклицает: ‘И англичане дерзают называть себя свободными!’ Бонапарте торжественно объявил депутатам сената, что разговор его с лордом Витвортом, напечатанный в Лондоне, есть роман, однако он кажется нам достовернее всех историй на свете.
Уже неприятельские действия начались с обеих сторон. Англичане успели взять несколько французских купеческих королей и два фрегата, а Бонапарте взял в плен англичан, которые путешествовали во Франции, и занял войском своим Ганновер, которого жители сперва было храбрились, а после рассудили отдаться французам на время, в ожидании дальнейших происшествий. Хотя еще посол английский не выехал из Гааги, однако нет сомнения, что и бедная Голландия будет вовлечена в войну, и что консул не дозволит ей пользоваться нейтралитетом. Англичане на всякий случай захватили уже несколько богатых кораблей ее, шедших из Батавии. Они без сомнения рады воевать и с Испанией, тем более, что американский флот ее с серебром и золотом еще на пути. Английские офицеры, матросы и купцы могут быть в великом выигрыше, но горе человечеству и просвещению нашего века, которое имеет так мало влияния на дела политические! Люди очень умны в книгах и в разговорах, но стреляя из пушек друг в друга за какую-нибудь голую скалу, они еще довольно похожи на варваров или на своих дражайших предков четырнадцатого века.
Между тем есть надежда, что война не продолжится. Министр Гакесбури объявил парламенту, что консул согласен уступить им на 10 лет Мальту, с тем условием, чтобы ему занять своими войсками две неаполитанские гавани Адриатического моря, объявил также, что Англия готова избрать в посредники великодушного российского императора, и объявить ему условия, на которых может помириться с Францией. Бонапарте, Питт, парламент, желают также посредничества России. Какая слава для нашего монарха даровать мир Европе и человечеству!

——

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.9, N 12. — С.310-323.
Перейти к основному содержанию
Вестник Европы

IІ. Известия и замечания

Европа занимается теперь одним предметом: войной французов с англичанами, которая в той и в другой земле имеет все знаки остервенения и злобы. Рим восстал против Карфагена, и Европа смотрит с беспокойным любопытством. Консул пылает местью — ораторы его гремят на кафедрах — префекты пишут к нему: ‘честь и слава века! истреби Англию!’ Во всех портах французских строят суда для перевоза войск, и во всех журналах пишут стихи на высадку: стихотворцам на крылатом Пегасе легко перелететь через Канал, но армия с пушками не летает… Между тем флегматики англичане берут французские и голландские корабли, скоро доберутся и до испанских, скоро возьмут и колонии своих неприятелей, заглянут, может быть, и в южную Америку…
Главное воинское происшествие до сей минуты есть занятие Ганновера. Французы, почти не обнажив меча, взяли в плен около двадцати тысяч войска (отпустив его за Эльбу на честное слово) и завоевали миллион жителей. Сын короля английского, правитель Ганновера, клялся умереть с народом, но видя, что сей народ хочет жить, а не умереть, герцог Кембриджский скрылся как молния, и французы великодушно взяли на себя бремя управлять владением короля английского, единственным на твердой земле. Генерал Мортье, завоеватель Ганновера, соблюдает порядок, строго наказывает солдат за обиды, и не хотел ввести гарнизоны в Геттинген, из уважения к славному его университету. Французам как-нибудь надобно загладить жестокий поступок свой с безоружными английскими путешественниками, которые, под эгидою народных прав, въезжали во Францию, и вдруг очутились пленниками {Их взято под стражу более 7000, как пишут.}. Прежде так поступали одни турки. — Жители Гамбурга трепетали, думая, что генерал Мортье имеет повеление занять их город и затворит гамбургский порт для англичан, но пишут, что прусский король вступился за вольные имперские города, и что Бонапарте дал слово не препятствовать их свободной торговле. В таком случае гамбургская коммерция может снова иметь большие выгоды.
Французские войска в Италии вступили во владения папские и неаполитанские. Король собирался уехать в Сицилию, чтобы не походить в столице на пленника, но уверяют, что англичане отправили уже войско из Мальты для занятия Сицилии: следственно бедный король может перейти только из рук в руки, из неволи в неволю. Он между Харибды и Сциллы. Папа утешается по крайней мере мыслью, что к нему идут французы уже не вольнодумцами, но благочестивыми католиками, не для того, чтобы, вместо тиары, надеть на него якобинский колпак, но чтобы требовать его пастырского благословения.
Известие, напечатанное в Монитере, будто в Мальте свирепствует ужасная чума, привезенная англичанами из Египта, по лондонским известиям оказывается несправедливым. Французы хотят, чтобы и небо вооружилось вместе с ними против британцев, но солнце светит равно на добрых и злых, и ноты министра Талейрана читаются только на земле. К тому же англичане едва ли не благочестивее французов, хотя и не верят всемогуществу папы.
Давно уже заседания английского парламента не бывали так любопытны, как ныне: ибо Англия действительно находится в чрезвычайных обстоятельствах, малейшая ошибка министров может иметь гибельное следствие, и члены парламента, в том уверенные, требуют от них скорого отчета во всех мерах. Где отечество в сердцах граждан, там усердие красноречиво: ибо всякий боится погибнуть с отечеством. Питт есть главный орган его, едва ли кто-нибудь из англичан был столько уважаем согражданами, как сей знаменитый экс-министр, и столь достоин уважения по его талантам. Он не пропускал ныне ни одного парламентского заседания, говорит с жаром, но всегда благоразумно, как должно человеку государственному. Говоря о войне, он сказал: ‘Мы, депутаты народа, именем его торжественно обязываемся всем пожертвовать для преодоления опасностей, нам угрожающих. Сия война, столь необходимая и справедливая, может быть счастлива единственно тогда, когда мы уверимся, что она важнее всех, доныне бывших и требует всех возможных усилий с нашей стороны. Неприятель надеется устрашить британцев высадкой, надеется, что у нас недостанет казны государственной на издержки войны долговременной, надеется поколебать кредит Англии. Чтобы опровергнуть сию безрассудную надежду, должно не только вооружить флоты в армию, но образовать общую систему народной защиты, которая успокоила бы душу всех британцев уверением, что нет места в империи, где неприятель дерзнул бы явиться. Надобно показать ему неистощимость наших способов. Думаю, что министры его величества немедленно предложат нам сии великие меры. Франция и Европа должны через несколько дней узнать, что мы, взяв оружие в руки, нашли и средства вести войну столь же долговременную, как последняя. Повторяю, что жертвы будут велики: никто более меня не жалеет о сей необходимости, и если бы я видел возможность сохранить мир, то употребил бы все силы для отвращения неприятельских действий. Но политика слабая и робкая только отсрочила бы минуту, в которую нам должно будет сражаться за бытие свое, и предала бы нас в руки врагу неумолимому, еще сильнейшему. Для Англии нет выбора между войной и миром. Провидению угодно было, чтобы мы родились во времена опасные и мятежные. Встретим сии опасности и бедствия времен несчастных с тем мужеством, которого требует положение нашего отечества и целого мира, с тем великодушием, которое бывает свойством народа свободного, мудрого и добродетельного, имевшего счастье сохранить чудесное здание английской конституции среди всеобщих развалин Европы!’ — Теперь послушаем другого оратора, Демосфена Англии, славного Виндама. министры объявили парламенту, что армия Великобритании должна состоять из 130 000, а милиция из 90 000 человек. Виндам сказал: ‘План министров ни к чему не годится. Образование милиции мешает образованию армии, которая для нас гораздо нужнее, и лучше может отразить регулярное войско неприятеля: один алмаз режет алмаз. Но министры не имеют идеи о нынешней войне: продолжив мир постыдный, хотят теперь вести войну робкую, оборонительную! Они не знают, что нападающий почти всегда уверен в успехе! Мы должны иметь сильную армию ныне и до самого того времени, как сделается существенная перемена в Европе. Равновесие государств исчезло: колосс Франции ужасен. Ослаблять силы неприятеля, умножать наши собственные: вот лучшая система для Англии! Легче убить тигра, нежели посадить его в клетку. Не знаю, успеем ли в том, по крайней мере скорее решим дело — а это есть уже выгода для Англии в ее положении. Благодаря трактату Амьенскому, мы совсем лишились влияния на Европу, берега ее сделались для нас железными, неприступными. Говорят, что она ненавидит Францию, но Франция довольна, когда ее боятся! Однако надеюсь, что мы еще найдем друзей, но только с умными министрами, которые докажут Европе, что Англия сражается за благо общее. Мне скажут опять, что я хочу драться за Бурбонов, за роялистов! Нет, но Великобритания должна искренно и великодушно объявить свое намерение Европе, чтобы привлечь на свою сторону все кабинеты. Беспрестанно твердят о могуществе Французской республики: могущество неоспоримо, но надежно ли? Всякий из нас признается, что мы желаем конца его — и самые министры, несмотря на их робкий и подлый язык. Все виденное мной приводит меня в отчаяние, но утешаюсь мыслью, что Англия сильна: надобно только хорошо управлять силой. Я из числа тех, которые не презирают высадки. Мы имеем дело с неприятелем дерзким: Бонапарте не останавливается на половине дороги. Гром в одну секунду может грянуть над нами, в одну минуту можем лишиться всего, что любезно человеку свободному. Так, высадка страшна для Англии! Я говорил с людьми, которые поседели на море и знают войну: они не смеются над сим предприятием французов: кто же смеется? Люди не знающие и бесполезные в день сражения, они на словах в одну минуту истребляют французскую армию, но побледнеют от первого выстрела. Будем готовы сражаться, в надежде победить!’ — Питт согласился с Виндамом, что армия или войско регулярное лучше милиции. ‘Надобно поразить ум и возбудить общее мнение (продолжал сей великий человек): надобно представить всю опасность и приготовить англичан к войне сильной. Скажу прямо, что мы не имеем способов для войны наступательной, но тем лучше можем вести оборонительную. Взываю к министрам: действуйте, действуйте поспешно, отсрочки для нас гибельны. Должно взять, утвердить прежде великие меры, а после уже говорить о суммах. Спрашивается: хотите ли спасти отечество? Спасите же его вернейшим и благоразумнейшим средством, но спасите. Не бойтесь временного неудовольствия, не бойтесь личной злобы. Имейте твердость бороться с предрассудками, думайте только о благе и чести Англии. Несмотря на сопротивление, идите, действуйте: я готов взять на себя ответ. Нужны чрезвычайные средства, чрезвычайные приготовления, народ должен знать их, — знать жертвы, от него требуемые. Армия наша слаба, можем еще умножить ее без всякого вреда для землевладения и промышленности. Одним словом, все государство должно принять образ воинский.’ — В другом заседании скромный Питт объявил наконец, что он недоволен министрами, и что они, по его мнению, сделали великие ошибки… Тут министр Гакесбури встал с места и с чувствительностью сказал: ‘Сердце мое терзается, эта минута для меня ужасна, слышать такое слово из уст моего почтенного друга есть насчастье для министров!’… Однакож Аддинстон и Гакесбури все еще правят делами и не думают, кажется, оставить их. Вероятно, что одна личная нелюбовь короля и принца Валлийского к Питту мешает ему ныне войти в совет, но он для Англии то же, что Бонапарте для Франции — один, но важнее миллиона обыкновенных умных людей.
О посредстве нашего императора много пишут и говорят в Лондоне. В одном министерском журнале сказано, что Мальта в руках России столь же опасна для Англии, как и в руках Франции, что доныне Россия все брала и побеждала, что сила ее беспрестанно возрастает и будет ужасной для Европы, как скоро падет Турецкая империя, что русские из Константинополя могут быть и в Египте… Вот предсказание и мысли не противные русскому сердцу! Надобно заметить вообще, что в наше время только три державы играют первую роль в мире: Франция, Англия и Россия. Судьба республики зависит от жизни консула: впереди мрак и неизвестность — величие Англии есть напряжение — а Россия есть государство новое, в начале пути силы крепки и свежи: сколько надежды для патриотической гордости!
Монитёр наполняется ныне манифестами против английского правительства. Перо консула Бонапарте так же остро, как его шпага, но где начинается брань, там рассудок умолкает. Страсть не усиливается, а всегда ослабляет истину, примешивая к ней ложное, неверное, чуждое. Англичане не отдают Мальты, для того, что Бонапарте, в противность Амьенскому трактату, хочет Египта и в самом разговоре с Витвортом не скрыл его намерения или сей надежды: вот завязка! Правда, что консул рубит мечем Гордиев узел и называет Витворта почти лжецом, но какая невинная, легковерная душа утвердится на таком слове? В подобном и весьма бранном ответе французском на манифест короля английского заметили мы одно место едкое и колкое. Там сказано: ‘Английское правительство хвалится своим великодушным гостеприимством, и с удивительной нежностью оскорбляется тем, что консул дерзнул требовать от него ссылки эмигранта Жоржа и подобных, но Европа должна знать, что Англия торговалась со Францией через Витворта, и что правительство ее соглашалось отправить сих господ на поселение в северную Америку, если консул уступит Мальту!’ Должно признаться, что английским министрам не надлежало бы после того хвалиться великодушным гостеприимством! Мы судим беспрестанно и не хотим быть в душе ни французами, ни британцами, видим, что Бонапарте хочет падения Англии, и что Англия с другой стороны хочет всеми средствами удержаться на первой степени: то и другое не может быть соглашено с правилами чистой, мирной нравственности. Любя человечество, желаем, чтобы Англия уцелела, ибо политические законы ее святы и премудры, любя человечество, желаем, чтобы жизнь консула продолжилась, и чтобы он имел время утвердить Францию на ее основании, любя великих мужей, любим Бонапарте, который умеет побеждать и править, но еще более любим народ английский, который умеет быть счастливым.
Французы сочли в истории, что 42 высадки удались в Англии, но те ли обстоятельства ныне? Такое ли сопротивление находили римляне, саксонцы, датчане, норманы, какое найдут там французы, если и пристанут благополучно к берегам Великобритании? Но консул торжественно обязался испытать высадку: Европа слышала, надобно сдержать слово. Уже французские генералы и сенаторы вызвались плыть с ним на одном корабле.. увидим… но лучше не видать, лучше, чтобы великодушное посредство Александра, даровав мир Англии и Франции, утешило человечество и возвеличило славу России.

Июля 3.

——

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.10, N 13. — С.71-84.

Известия и замечания

Занятие Ганновера и берегов Эльбы французскими войсками перервало обыкновенное сообщение Англии с Немецкой землей через Куксгавен, так, что мы не имели семи лондонских почт. Англичане должны были искать нового пути — и нашли его: через Теннинген и Швецию. Такие помешательства должны иметь вредное следствие для торговли. Две державы воюют: все другие терпят. Лондонский кабинет объявил иностранным министрам, что англичане будут держать в блокаде устье Эльбы, пока французское войско не удалится от берегов ее. Бедный Гамбург!… Можно заметить как странность, что доныне одна Франция имеет с Англией непрерывное сообщение: несмотря на войну, пакетботы ходят под мирным флагом из Дувра в Кале, и мы только через Парижские ведомости знали, что делается в Англии.
До сего времени, как всякий мог предвидеть, война имеет существенные выгоды для Великобритании. Ежедневно приводят в ее гавани корабли французские и голландские: их уже 105 в Плимуте, и груз сих кораблей ценится в 15 миллионов рублей. Никакая война не начиналась такой богатой добычей для Англии. Одна французская торговля, по словам Бонапарте, вверила морям 500 миллионов ливров: сии миллионы перейдут в руки англичан. Завоевание колоний также несомненно. Что принадлежит до Ганновера, то потеря его может быть чувствительна одному королю, а не Великобритании, которая не видала от него никакой для себя пользы. Члены парламента и журналисты единственно из учтивости изъявляют сожаление о том, что Георг III лишился наследственных немецких владений… Между тем Англия с чрезвычайной деятельностью готовится встретить французов на берегах своих. Министры верят слову консула. В несколько недель вооружено более 70000 человек, и целый миллион в случай нужды может сразиться с республиканцами. Самые лорды, пэры, члены парламента и министры идут в жребий для набора милиции, даже Аддингтону досталось быть солдатом — разумеется, что он наймет за себя другого рекрута, и всякий может то же сделать. В самом деле, никогда еще Англия не имела такой опасной войны: ибо Франция никогда не бывала так сильна, как ныне, и никогда не управлял ею такой человек, как Бонапарте. История доказывает нам, что и слабые народы делали чрезвычайные дела с великими людьми: что ж могут 35 миллионов под начальство гения войны и политики — человека, которого история кажется баснословием? Успех высадки без сомнения невероятен, и всякий британец для славы своего отечества должен желать ее, но всякий британец должен прежде вооружиться. Бонапарте, садясь на корабль, без сомнения ужаснет саму Фортуну, но если она, последним напряжением сил своих для любимца, рассеет флот Англии и поставит консула на берегу Альбиона с армией многочисленной, приученной к делам чудесным, одушевленной присутствием героя? Британцев будет еще гораздо более, но число и сама храбрость уступают иногда искусству и гению. С одной стороны надобно вообразить замешательство и невозможность действовать по одной мысли, а с другой порядок, стройность, одну душу, одну руку… И так английские министры хорошо делают, что берут все меры для сего случая. Но кто же из британцев достоин будет повелевать армией за бытие отечества? Конечно не министр Аддингтон, хотя он и надел уже богатый мундир виндзорский {Аддингтон красным мундиром своим рассмешил всех членов парламента. Бонапарте и в день Маренгского сражения не хотел надеть мундир, а был в сереньком сюртуке!}! … Напрасно ищем славного имени между их генералами…
Король английский не хотел одобрить условий, заключенных ганноверской армией с французами: и так они готовились начать неприятельские действия. Бедные ганноверцы должны были снова вступить в переговоры и на все согласиться. Армия их распущена, артиллерия, ружья, лошади, отданы французам, которые великодушно дозволили офицерам носить мундир и шпагу! Ганноверцы в утешение свое рассказывают, что генерал Мортье хвалит их мужество, говоря: Oh, les Hannovriens sont de braves gens, ils se batten bien — Ганноверцы дерутся, как львы! — Теперь французы владеют и тем и другим берегом Эльбы.
Консула ожидают в Брюссель, он уже выехал из Парижа, и путешествует по северным департаментам Франции. Народ везде изъявляет к нему величайшее усердие, многочисленные толпы окружают его карету, прекрасные девушки усыпают ему путь цветами. Везде торжественные арки, иллюминации, надписи, похвальные для великого консула, грозные для Англии. На Амьенских воротах было изображено огненными буквами: chemin d’Angleterre (дорога в Англию). (Это не французская выдумка: Екатерина Великая, путешествуя по Тавриде, видела надпись: путь в Константинополь! От нее в самом деле зависело указать его русским, которые скорее французов дошли бы до цели своей)… В Амьене же на других воротах, был представлен берег Англии, и французский воин, утверждающий на нем знамя республики, с надписью: France (Франция)! На одном боте изображены были слова: хороший ветер и 36 часов! Французы умели даже и в Горации найти пророчество, что Бонапарте, как новый Август, овладеет Британией! Генералы консула пили в Кале за обедом следующие тосты: Изобилие всего в Англии! Пусть Джон Буль {Сим именем называется в шутку английский народ.} готовит запас для республиканской армии! Здоровье квартирмейстера, который будет назначать в Дувре квартиры для французских солдат! Желаем хорошей погоды для первого смотра французских войск в Сент-Джем Парке! — Одним словом, республиканцы думают и говорят только о высадке. Ненависть к англичанам обратилась в народное чувство. Монитёр наполнен письмами чиновников к Бонапарте, в которых они, именем своих департаментов, предлагают тысячи и миллионы для строения кораблей и судов.
В Парижских ведомостях напечатан следующий анекдот. Бонапарте шел в Амьене по улице. Вдруг является девушка лет шестнадцати, расталкивает толпу и громко называет его именем: ‘Бонапарте! Бонапарте!’. Он остановился. Девушка плакала от радости, хотела говорить и не могла сказать ничего, кроме: ah! je vous assure que je vous aime bien! (ах! я сердечно люблю вас!) Госпожа Бонапарте в тот же вечер послала ей в подарок изображение консула на эмали.
Бонапарте путешествует вместе с супругой. Епископы опять говорят речи и хвалят красоту ее! Как переменяются времена! В старину духовные хвалили в женщинах, и в самых молодых королевах, одно благочестие. Нынешние епископы французские сочиняют мадригалы охотнее, нежели проповеди.
Генерал Лан (пишут в Английских ведомостях) объявил португальскому принцу Регенту, что 25000 французов должны войти в португальские друзья. Принц отвечал: не могу впустить их ни друзьями, ни врагами. Я решился жить и умереть с англичанами.’
По известиям американским, французская армия в Сен-Доминго находится в крайности и держится только в трех городах. Негры завладели почти всем островом.
Архенгольц говорит в журнале своем следующее: Благоразумие не дозволяет уже ‘политическим авторам называть Людовика XVIII королем французским: ибо никто из европейских государей не признает сего титула. Ему остается только одно имя претендента. Несчастный английский принц, еще недавно умерший во Флоренции, был коронован в Эдинбурге, но видя, что ему нет надежды царствовать в Англии, он оставил титул королевский и жил в Италии единственно под именем претендента. Гордость есть характер Бурбонов! Один знатный человек, бывший долго в Варшаве, рассказывал мне разные анекдоты о Людовике XVIII. Сей принц все еще надеется быть королем французским! Удивительно, что он, получая большие суммы от разных дворов, в четыре года не сделал в Варшаве ни одного доброго дела: не помог ни одному бедному, там, где их множество! Сие замечание, сделанное всеми варшавскими жителями, не дает выгодной идеи о его сердце. Главное удовольствие претендента состоит в том, чтобы писать важные стихи: он имеет страсть к элегической поэзии!’

——

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.10, N 14. — С.151-159.

Известия и замечания

Консул теперь в Брюсселе… Он видел места, прославленные республиканской храбростью. Жители Дюнкирхена и Лилля, предлагая ему ключи городов своих, сказали: ‘Великий муж! возьми их: они чисты, ибо не были в руках неприятельских!’ Слова трогательные и прекрасные! Мы вспомнили бедствие герцога Йоркского под стенами Дюнкирхена и Лилльскую осаду, славную для жителей сего города, который и во время Дюмурьеровой измены показал мужественную решительность и великую любовь к отечеству. — Консул осматривал укрепление берегов и приготовления к высадке. В самое то время, когда он возвращался из Флиссингена в Брескенс, множество военных судов английских приблизилось к берегу, как будто бы желал устрашить его: консул остановился и долго смотрел на гордые флаги Великобритании… Усердие к нему, изъявляемое жителями всех провинций, кажется искренним и пламенным. Французы, созданные для монархии, несколько веков славились любовью к королям: судьба поставила на место Карлов, Генрихов и Людовиков, Наполеона, с святейшим титулом в море — с титулом великого человека: удивительно ли, что народ, всегда сродный к идолослужению (даже и в самых республиках), с благоговением смотрит на героя, которого слава есть слава Франции? Древняя знаменитость рода имеет конечно свои выгоды, но дела и величие, особливо же власть и сила, могут обойтись без них, и сами собой образуют над головой человека сие лучезарное сияние, которое ослепляет глаза людей… Новые опасности, страх и надежда войны с врагом непримиримым, делают теперь консула еще нужнее для французов, издревле привязанных к народной чести своей. Бонапарте, заставляя ожидать чрезвычайных явлений, представляется теперь наших мыслям в каком-то священном мраке таинственности, разительном для воображения и весьма благоприятном для его величия…
Кто знает истинную цель консулова путешествия? Известно только, что он, употребляя дни на осматривание пристаней, крепостей и войска, работает в кабинете до трех часов ночи и всякое утро отправляет курьеров. Какое необозримое поле деятельности для его великого ума! Сколько предметов один за другим должны ему представляться! Если плоды умственной силы бывают лучшей мерой жизни, то день консула Бонапарте стоит года других людей. Не будем жалеть о нем: великий человек наслаждается единственно трудами… Но зная французов, он снисходит к забавам, изобретенным веселостью их характера: ему дают балы!… и когда государственный секретарь Маре пришел сказать, что французы взяли английский фрегат, Бонапарте с улыбкой смотрел на вальс лилльских танцовщиков.
200 000 французов собираются на берегах моря, от устья Эльбы до Ла-Рошеля, ожидать попутного ветра и в первую благоприятную минуту вверить волнам счастье Наполеона. Они составят четыре корпуса одной армии под начальством самого Бонапарте… Мысль ужасная для друзей славы его, не для англичан, которые справедливо говорят, что канал должен быть Стиксом для французов! Судя по характеру консула, мы почти верим его намерению сделать высадку, хотя она совершенно противна благоразумию и есть отважнейшее предприятие из всех, когда-либо занимавших ум человеческий, но самая чудесная отважность может пленить его. Основательное благоразумие никогда не бывало достоинством героев славолюбия. Читатели помнят разговор греческого философа с Александром. Куда мы идем? спросил первый у юного царя македонского. За Геллеспонт, отвечал он: победить Дария. — ‘Хорошо, а после?’ — Завоюем Сирию и Египет. — ‘Прекрасно, а там?’ — Возьмем Вавилон. — ‘Еще лучше, а оттуда?’… Пойдем в Индию. — ‘А когда завладеем ей?’ — Тогда успокоимся. — ‘Что ж мешает нам теперь покоиться, если мы не имеем другой цели?’… Вот язык благоразумия, но Александр переплыл через Дарданеллы, и сделался героем истории. Таким образом, и Бонапарте может переплыть через канал, чтобы навеки остаться в истории смелейшим из героев. Вспомнив египетскую экспедицию и, можно сказать, отчаянный его переход через Альпы с рекрутами: чего нельзя ожидать от такого человека?… Другой на его месте вооружил бы только множество военных легких судов для отнятия английских купеческих кораблей и затворил бы для них все гавани южной Европы, но Бонапарте!!!…
Между тем в Англии назначены разные лагери для войска, которому надлежит встретить французов. Король намерен их осматривать и в случае высадки сам примет начальство над ними, следуя примеру Елизаветы, которая, ожидая испанцев, явилась в стане англичан и сказала воинам: ‘Знаю, что я телом слабая женщина, но духом монархиня и монархиня Англии. Если неприятель дерзнет явиться перед нами, то буду сама вашим полководцем и судьей на поле сражения.’ Но Елизавета имела великую душу, ныне другие обстоятельства… Правда, что у британцев есть герцог Йоркский, которого искусство и храбрость известны французам — известны, к несчастью, и русским!
Англичане все еще берут множество кораблей, не только держав неприятельских, но и дружественных — под тем предлогом, что груз их есть собственность французов, или принадлежит к запрещенным, по английскому морскому уставу, товарам. Лондонское адмиралтейство, рассмотрев дело, иногда отпускает сии корабли, но коммерция терпит великий вред от такого насилия: время пропадает, и товар нередко портится, нередко и матросы, наскучив праздностью, оставляют капитана и входят в английскую службу. Еще Екатерина Великая хотела ограничить морской деспотизм британцев, но обстоятельства донне ему благоприятствовали.
Грозный безрукий Нельсон повелевает Средиземным морем. Неаполь с трепетом увидел флаг его, который напомнил ему ужасные казни и неслыханные жестокости, запятнавшие в сем городе славу великого адмирала Британии. Уже англичане объявили несчастному королю, что он будет их врагом, если пустит французов в свою землю. Между тем республиканцы входят: итак неаполитанцы ожидают английской канонады…
Остервенение Революционной войны было, так сказать, естественно: судьба рода человеческого некоторым образом от нее зависела, мы видели цели ее, и всякий знал, кому желать успеха — но кому желать его в нынешней войне? Англия хочет возбудить всю Европу против Франции (надобно убить тигра, говорит Виндам), а Бонапарте грозится истребить Англию: то и другое противно благу человечества. Вероятно, что ни та, ни другая держава не достигнет до цели своей, и наконец помирятся, но между тем сделается множества зла, убьют множество людей, разорят множество невинных трудолюбивых семейств и похвалятся человеколюбием! Все к лучшему, скажет новый Панглос или старый Кант, утверждающий, что мы в Аркадской миролюбивой жизни имели бы равное достоинство с кроткими агнцами, но разве лучше быть тиграми, в честь и славу политики?
В Фрейбурге (в Швейцарии) открылся первый сейм по новой конституции, с великой торжественностью и в присутствии многих иностранцев (в числе которых был и русский, граф Панин). Французский министр и ландман Аффри говорили речи. Славный Алойс Рединг выбран в депутаты от Швица. На печати сейма изображен старый швейцар, который в одной руке держит алебарду, а другой опирается на щит, с надписью: 19 кантонов союза. Дай Бог, чтобы сделалось чудо, и чтобы Швейцария воскресла!
В диване константинопольском ужас, а в Турецкой империи беспорядок и разбои. В Египте албанцы взяли Каир, убив пашу, в Аравии кровопролитие между сектой Али и Омара, перед стенами Адрианополя мятежники… Селим может быть славен в истории — именем последнего султана.
Министр нашего монарха в Корфу предложил тамошнему сенату учреждение семи народных школ, и в предложении его находятся сии достойные замечания слова: Мнение, что народы для спокойствия и безопасности правителей должны пресмыкаться во тьме невежества, есть ложное и для человечества оскорбительное мнение!… Русский во всех землях может теперь громко произнести имя свое. Слава веку и Александру!

Июля 31.

——

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.10, N 15. — С.227-234.

Известия и замечания

Пушечный гром лондонской крепости известил англичан о первой победе. Жители хотели знать, что такое сделалось. Некоторые думали, что французы разбиты уже на берегах Англии, и лондонская чернь спрашивала, не взят ли в плен Бонапарте?.. Вышло, что англичане снова завоевали остров Св. Люции, недавно отданный ими республике. 300 французов сдались пленниками, и британский адмирал обещает скоро известить правительство о новых завоеваниях. Всякий мог предвидеть их. Англичанам также легко брать острова, как французам легко было взять Ганновер.
В ожидании дальнейших воинских происшествий англичане и французы страшно воюют перьями. Кто желает хорошо думать о нашем веке во всех отношениях, тому прискорбно читать сию грубую, иногда низкую брань, которой наполняются министерские листы как в Париже, так и в Лондоне. Пусть великодушный неприятель остается редким явлением в свете, но самое обыкновенное благоразумие требовало бы скромности. Ни англичане, ни французы не следуют прекрасной русской пословице: оставляй слово на мир — хотя они со временем должны будут помириться. Злоба всегда безрассудна и вредит самой себе. Те и другие хотят чернить своего неприятеля в глазах Европы, но выходит следствие, совершенно противное их ожиданию. Слушая англичан, мы склоняемся на сторону Бонапарте, читая Монитер, стыдимся за французов. Даже и глубокомысленный Питт в собрании парламента дозволил себе оскорбительные личности против Бонапарте, несогласные с хладнокровной справедливостью. Но Монитер спешил загладить сию нескромность и торжественно объявил Европе, что великий консул, завоевав Англию, великодушно простит народ британский и накажет только сто фамилий, которые причиной как нынешней войны, так и прежних кровопролитий в свете. Вот совершенно романическая безрассудность! Не умеем назвать ее другим именем. Вообще парижские и лондонские журналисты пишут с равным остервенением друг против друга, замечаем единственно ту разницу, что французы, изображая британских министров и слабоумными и жестокосердыми, уверяют нас, что и народ английский достоин презрения всех других наций, а журналисты лондонские обращают свои батареи только против консула, мало занимаясь народом французским. Но английские листы кажутся еще совершенно невинными в сравнении с французскими, печатаемыми в Лондоне и наполненными самой мерзостной, самой злодейской клеветой на Бонапарте. К стыду Англии служит то, что они находят в ней многих читателей, к стыду Франции авторы их называются французами. Сия шайка гнусных пасквилянтов, издающих Courier de Londres и Ambigu, поносит имя несчастного Людовика XVIII своими похвалами, и будучи органом роялистов, представляет сих людей в самом ненавистном виде для всех честных граждан Европы. Напрасно Бонапарте оскорблялся злословием новых Гебертов и Маратов: бесстыдные лжецы не имеют силы вредить великому человеку, не они унижают его, но он унижался досадой на них. Консул есть герой: таким признают его современники, таким признает и самое отдаленное потомство, жалея может быть, что он не исполнил всех требований чистой добродетели… Но Франция — после всего, что в ней было — может гордиться тем, что великий человек управляет ею, от Генриха IV до наших времен она не имела сей выгоды и славы. Когда великие монархи Европы окружают консула своими министрами, то роялисты должны безмолвствовать. Они не умели спасти своего доброго короля, не хотели погибнуть с оружием в руках, а хотят только возмущать умы слабых людей гнусными клеветами… Франции не стыдно повиноваться Наполеону Бонапарте, когда она повиновалась госпоже Помпадур и Дю-Барри… Мы не знаем предков консула, но знаем его — и довольно.
Скорое возвращение консула в Сен-Клу одни приписывали некоторых тайным политическим обстоятельствам, а другие слабости его здоровья, но из Шарлевиля пишут, что он, осматривая укрепления в Мезьере, два раза перешел вброд через Мезу, к удивлению жителей, которые не знали, куда он девался, и вдруг увидели его выходящего из реки: сей случай заставляет думать, что Бонапарте здоров.
В Брабантских ведомостях пишут следующее: ‘Консул, будучи в Антверпене и гуляя по берегу Шельды, вошел со многими генералами в лодку и предложил им выпрыгнуть на берег: что и сделали французы с величайшей легкостью. Бонапарте сказал им: так мы выйдем на берег Англии!’
Вся изобретательность французского ума ныне обращена на способ сделать в Англии высадку. Тилорье, как известно, предлагал консулу лететь туда на шарах: некто Деш предлагает теперь плыть верхом на бочках!! ‘Сия водяная кавалерия, говорит он, может истребить английские флоты. Мы оседлаем бочки, сядем на них как драгуны на лошадей, и вместо шпор привяжем к сапогам весла, а чтобы глупые люди не смеялись над нами, то назовем бочки дельфинами, или морскими телятами, можно даже сделать их наподобие лошадей. Жители Востока строили на слонах башни: это без сомнения еще страннее бочечной конницы…’ Сей счастливой мыслью гражданина Деша воспользуются одни английские изобретатели карикатур.
В Монитере напечатано следующее письмо из Лондона: ‘Вид единодушной Франции, пылающей воинской ревностью и мщением, охотные жертвы всех департаментов и частных людей, поразили ужасом тех, которые столь неблагоразумно начали действия неприятельские. Они извиняются, говоря, что посол обманул их, что он уверял правительство в своих донесениях, будто кабинет тюлерийский страшится войны и не надеется на благоприятное расположение французского народа. Министры британские тому поверили, возгордились и отвечали грубостями на умеренные предложения Франции. Заблуждение их было так велико, что они думали одним королевским сообщением парламенту о вооружениях кончить дело Мальты, и господин Аддингтон уже славился тонким своим искусством. Желание первого консула сохранить мир казалось им боязнью, и для того они дали свое достопамятное повеление Витворту выехать из Парижа в 36 часов. Тогда сия надменность удивила благоразумных людей, а теперь обратилась она в смешное хвастовство для всех, видящих беспокойное, многотрудное ничтожество министров и холодный пот английского парламента’.
О возмущении ирландском в Монитере сказано: ‘Английское правительство усмирило прежде Ирландию торжественным обещанием, что оно дозволит католикам свободное богослужение и навсегда уничтожит закон, по которому ни один ирландец не мог быть гражданским чиновником без клятвы, что он не исповедует католической религии: закон варварский, достойный четвертого века! Когда мятеж усмирился и власть короля английского снова утвердилась в сей земле, его величество исполнил слово свое также, как трактат Амьенский, то есть, он отказался от собственноручной подписи. С другой стороны министры наполнили Ирландию войсками, везде поставили эшафоты и с неслыханным варварством употребляли все тиранские меры, чтобы снова поработить несчастную Ирландию. Назвав ее соединенным королевством (хотя соединение было только на бумаге), они отняли у жителей последние права их. — Европа не знает, как Ирландия угнетена Англией: не знает числа жертв и бедствий, претерпенных теми ирландцами, которые спаслись от лютой казни. Смело уверяем, что в 10 лет погибло их более 30,000 на эшафотах или от так называемых воинских наказаний. — Опыт веков доказывает, что не жестокостью можно усмирить народ столь многочисленный и сильный, живущий на обширном острове. Сие варварство скорее всего освободит Ирландию от ига, и наконец доставит ей ту независимость, которая принадлежит всем народам’.
Славная высадка, как уверяют, должна быть сделана в октябре или ноябре месяце. — Многие все еще ожидают мира от благодетельного посредства России.

——

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.11, N 17. — С.76-83.

Известия и замечания

В Вестнике напечатан был ответ Людовика XVIII {Историческая ошибка, нами замеченная в сем письме, произошла от издателя политического журнала, из которого мы перевели его.} на сделанное ему предложение отказаться торжественно от прав своих на трон Франции: тогда мы сомневались в истине сего удивительного предложения, но теперь известно, что оно было точно сделано претенденту в Варшаве 26 февраля нынешнего года через прусского агента (полковника Меера, как пишут из Лондона). Сам граф д’Артуа обнародовал в Лондоне описание всех обстоятельств. Людовику XVIII дали чувствовать, что консул может рассердиться за ответ его… ‘Не переменю в нем ни слова, сказал он: я мог бы без нарушения справедливости прибавить, что Бонапарте есть мятежник и похититель. Чего мне бояться? Если неприятели мои заставят его величество, короля прусского, выслать меня из Варшавы, то буду жалеть о монархе, принужденном согласиться на такую несправедливость. Если дворы лишат меня пенсии, то могу с семейством своим питаться и черным хлебом. Но у меня есть самый вернейший способ не терпеть нужды, к которому ныне, имея друзей великих и благотворительных, не хочу прибегнуть. Мне надобно только объявить во Франции свое положение — не беззаконному правительству, а верным моим подданным — чтобы сделаться богаче нынешнего…’ Таким образом судьба утешила Людовика XVIII, дав ему случай оскорбить Бонапарте и с гордостью отвергнуть его предложение! Можно сказать, что он, не выходя из варшавского кабинета своего, одержал победу над великим консулом. Всего невероятнее казалось нам, чтобы консул для твердости своего правления считал нужным такую сделку с Бурбонами: теперь роялисты скажут, что совесть или по крайней мере страх явно тревожит его, и сей опыт, которого неудачу легко было предвидеть, без сомнения оживит надежду друзей Бурбонского дома во Франции. Если бы Англия не объявила войны республике, то дело осталось бы негласным, и графу д’Артуа даже и в Лондоне не позволили бы напечатать, что брат его называет мятежником и похитителем человека, который успокоил Францию, всем ее народом утвержден в достоинстве консульском и монархами Европы признан законным властителем…
Нынешние английские министры не таятся, что они считают дозволенными все способы вредить неприятелю, и призвали в Лондон Пишегрю и Дюмурье, людей, которые не имеют ни отечества, ни правил — всем служили, и всем изменили. Гакесбури надеется на мудрость их злобы, надеется, что они откроют ему средство победить французов французами. Не говоря уже о вечном и всеобщем мире, пожелаем хотя того, чтобы народы со временем условились воевать на правилах рыцарской чести, которая запретила бы французам возмущать Ирландию, а британцам думать о новой Ла-Ванде во Франции… Философия не может одобрить и поединков, но еще гораздо ужаснее нанимать злодеев для умерщвления своих неприятелей. Рыцари сражались между собой, но не дружились с бандитами и не брали их себе в помощники.
Намерение британских министров, о котором говорят лондонские ведомости — намерение предупредить высадку французов высадкой англичан на берегах республики и торжественно объявить, что они хотят восстановить трон Бурбонов — есть или басня журналистов или хвастовство министерское, или величайшая безрассудность. Благоразумный Питт сказал публично в парламенте, что Англия не имеет способов действовать в Европе наступательно против французов. В самые ужасные и смутные времена республики мы видели худой успех тулонской и киберонской экспедиции: чего же можно ожидать ныне, когда сильная рука великого человека правит Францией? Нет сомнения, что Бурбоны имеют еще много друзей в республике, но верно и то, что новые богачи, новые владельцы, армии и все благоразумные люди (которых, вопреки злословию, немало во Франции) держат сторону нового правительства, и гораздо сильнее роялистов.
Сии взаимные угрозы доказывают только взаимное остервенение и ненависть двух великих народов. И тот и другой хотел бы растерзать своего неприятеля, но судьба и природа разводят их, оставляя им одно медленное средство вредить друг другу и, к несчастью, с вредом для всех других государств. Будет ли Европа сносить терпеливо самовластие англичан на морях, которые должны быть свободны для всех народов, но которые обращаются ныне сими гордыми островитянами в их таможенную заставу? Прежде мирные мореплаватели боялись встретиться только с алжирцами или тунисцами, а ныне и британский флаг приводит их почти в такой же ужас. Малейшее подозрение, что на корабле нейтральном может быть французская собственность, достаточно для отведения его, как пленного, в гавани Англии. С другой стороны занятие Ганновера французами тревожит всю Германию, и не может быть приятно дворам, берущим великодушное участие в ее благе.
Одним словом, едва ли какая другая война была так ненавистна Европе, как нынешняя: ибо никогда мир не казался столь нужным и драгоценным, как в наше время. Она не представляет воображению ничего, кроме общих бедствий. Если в самом деле Бонапарте посадит на транспортные суда сто тысяч французов, то можно ли быть человеком и не содрогнуться от ужаса? Англия употребляет во зло перевес морских сил своих, но кто пожелает, чтобы французы завоевали сию счастливейшую страну на земном шаре, страну, где царствуют мудрые законы и граждане благоденствуют? Какую беспредельную власть над Европой мог бы тогда присвоить себе консул! Какое потрясение сделалось бы в торговых фортунах, можно сказать, целого мира! Сколько капиталов обратилось бы в дым и прах! Сколько прекрасных заведений уничтожилось бы в одну минуту! Как далеко отступили бы назад торговля и промышленность во всех частях света!.. Если же консул будет жертвой своего дерзкого предприятия, то Франция снова может ввергнуться в хаос безначалия: несчастье, к которому Европа не должна быть равнодушна, и которого желают одни роялисты!..
По известиям из Парижа, Бонапарте назначит себе преемника и уполномочит Камбасереса править внутренними делами Франции, прежде нежели сядет на корабль для высадки.
Заседания английского парламента отсрочены на несколько недель, и речь, которой его британское величество закрыл собрание, не подала ни малейшей надежды на скорый мир. — Достойно замечания, что министры отвергли предложение Валлийского принца, который, в настоящих опасностях Англии, вызывался служить отечеству. Члены парламента удивлялись такому грубому отказу и хотели знать причину его, но Аддингтон сказал, что он без особенного королевского повеления не может говорить о сем деле.
В Италии делаются великие воинские приготовления, которых цель неизвестна. Австрия совсем не думает о вооружениях, а в Итальянской республике набирают многочисленную армию, и с такой поспешностью, как будто бы неприятель уже шел к Милану. Французы повелевают всеми областями от Пьемонта до Средиземного моря.

——

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.11, N 18. — С.155-162.

Известия и замечания

Можно сказать, что Европа имеет ныне только одну мысль: все умы занимаются французской высадкой, для которой благоприятное время наступает. Известно, что в октябре и в ноябре месяце свирепствуют юго-западные бурные ветры, которые могут рассеять флоты английские, гавани республики, теперь осажденные ими, будут свободны, и французы, пользуясь счастливой минутой, выйдут в море — так пишут в ведомостях, так думают не только журналисты и частные люди, но (как уверяют нас) и самые министры. Страшные приготовления французов уверили Европу, что консул действительно и непременно хочет завоевать Великобританию. Франция везде представляет картину ревностной, неусыпной воинской деятельности. Дороги усеяны войсками, которые спешат из всех департаментов к западным и северным берегам республики, большая часть лесов вырублена, на всех реках строят лодки и суда, в арсеналах день и ночь трудится около 300,000 работников. Уже Бонапарте назначил адмирала: Брюи, который некогда весьма счастливо уходил на морях от англичан и привел в Брест флот испанский, должен командовать народной флотилией, распустил флаг свой в Кале, и в торжественной прокламации говорит республиканцам: ‘Уже гремит вопль мщения. День ужасный готовится. Благоприятный ветер в несколько часов поставит вас на берега Англии!’ — 180,000 французов собирается в разных лагерях для высадки. Главная квартира в Генте, куда консул немедленно отправится, чтобы находясь в центре войск, управлять их движениями. Одни уверены, что Бонапарте хочет сам командовать экспедицией, а другие думают, что он останется на берегу, в ожидании успеха, и поручит армию Массене или другому генералу. О Моро не говорят ни слова. Консульская гвардия выступает в поход… ‘Если первая экспедиция не удастся (пишут из Франции), то мы отправим вторую, а за ней и третью армию…’ Это легко сказать, а не сделать, первая удача или неудача должна все решить… Между тем признаемся, что нам и ныне не хотелось бы еще верить сему гигантскому предприятию. Неужели великий ум консула может быть так ослеплен желанием мести? Доныне он во всем, или почти во всем, имел успехи, но Фортуна — женщина, говорят мудрые. Дерзость бывает спасительна только в крайности: а Франция сильна и велика. Нам всегда казалось, что мстительность не входит в здравую политику. Британцы ненавидят величие Франции, зная, что их падение неминуемо, если республика удержится на той степени могущества, на которую поставил ее Бонапарте. Сия ненависть должна ему казаться естественной и даже справедливой, будучи основана на патриотизме. Если он сохранит настоящую силу и влияние Франции на твердой земле, то без всяких отважных предприятий в несколько лет победит англичан. Самовластие их на морях оскорбляет все державы: рано или поздно они могут прибегнуть к чему-нибудь решительному — могут наконец затворить свои гавани для англичан, тем охотнее и скорее, чем более консул уважал бы достоинство нейтральных государств и независимость Европы. Пусть Великобритания царствует в Индии и владеет всеми островами на свете: ежели не будут пускать ее корабли через Зунд, то она, уже почти совсем отрезанная от южной Европы, без сомнения смирит гордость свою и захочет мира, чтобы индийские и американские товары не сгнили в лондонских магазинах и фабрики ее не остались без дела {Если бы Великобритания в таком случае снова отправила Нельсона к Ревелю, то он мог бы и не возвратиться.}. Тогда Бонапарте восторжествовал бы совершенно, и гордые враги его признали бы свободу морей, которую он обещает доставить свету своей грозной высадкой. Но для ускорения сей счастливой эпохи ему не надлежало бы вводить войска в Ганновер и наказывать Германию за англичан: действие силы, оскорбительное для всех друзей справедливости — и для самых кабинетов, как надобно думать!
Мы удивляемся, что некоторые политики с такой легкостью говорят о возможности завоевать Англию. Какое государство исчезло вдруг, будучи, подобно Великобритании, на высочайшей степени величия? Народы так скоро не переходят от славы к рабству, — от славы, которая доказывает силу их духа. 17,000 англичан завоевали Египет, где было столько же французского войска, и притом отборного: следственно они умеют и на земле сражаться. 50,000 человек милиции, столько же регулярного войска и полмиллиона волонтеров не положат ружья перед консулом, когда им надобно будет спасти отечество и народную независимость. Такой армии еще никто не побеждал от начала мира. Не только Канал, но и берег Англии по всем вероятностям должен быть могилой для французов. Иное дело, если бы удалось им 40 или 50 тысяч высадить на берега Ирландии: сие войско осталось бы без сообщения с Францией, но легко могло бы выгнать оттуда англичан, которых ненавидят ирландцы. Сия страна есть ныне самая несчастная на земном шаре, будучи театром ужаса, казней, остервенения заговорщиков и хотя необходимых, но печальных мер строго воинского правления. Никто из жителей не уверен в своей безопасности, доносы и подозрение наполняют тюрьмы отцами семейств, в домах беспрестанные осмотры, солдаты штыками отворяют дверь в кабинеты и в спальни самых знаменитых граждан, которым дозволяется выходить из дому единственно в назначенное для того время. Недавно взяли под стражу в Дублине Русселя, одного из главных заговорщиков. Сей человек долго служил с великим отличием в английских армиях, но пристал к недовольным ирландцам, сидел уже два раза в темнице, был освобожден по заключении мира, ездил тайно в Париж и возвратился в Ирландию при начале нынешнего возмущения. Он хотел обороняться, но будучи обезоружен, сказал хладнокровно: ‘Я решился умереть за свое отечество: на поле сражения или на эшафоте, все одно!’ И другие судимые заговорщики оказывают такую же твердость. Одним словом, ирландцы еще более враги англичанам, нежели французы, и конечно с нетерпением ожидают сих последних. Если Бонапарте в самом деле хочет отважиться на высадку, то всего вероятнее, что не Англия, а Ирландия будет ее предметом.
Но точно ли он имеет сие намерение? Не хочет ли единственно того, чтобы Англия, беспрестанно ожидая французов, истощала казну на содержание многочисленной армии, изнуряла народ податями и не предпринимала важных экспедиций? В таком случае хвала и слава его хитрости: ибо ему удалось обмануть не только Гакесбури с Аддингтоном, но и всю Европу. Напряжение сил, в котором видим теперь Англию, вредно для ее торговли и промышленности, если оно еще долго не прекратится, то народ без сомнения захочет мира: чего только, может быть, и желает консул. Строение лодок не разорит Франции, а войску и без высадки надлежало бы занять берега для их защиты от англичан, которые везде могут приставать, где хотят. От Бреста до Кале бомбы их сыплются на приморские города Франции и разрушают мирные жилища бедных семейств, как не достойно британцев делать зло частным людям без всякой для себя пользы!
Из Парижа уведомляют, что тюлерийский двор оказывает к двум послам великую благосклонность: к легату его святейшества и к Луккезини, министру прусскому. Папа нужен для успокоения набожных людей в республике, а берлинский кабинет (если верить журналам) бездействием и снисхождением своим более других нравится консулу. — Пишут также, что Бонапарте ныне гораздо здоровее прежнего. Il se porte tres bien de la sant de la France, сказано в гамбургских ведомостях, и медик его уверяет, что ему надобно жить по крайней мере еще сорок лет. — Замечают, что с некоторого времени Бонапарте мало выезжает и в часы аудиенции говорит только о погоде и других маловажных вещах, занимаясь политикой единственно в кабинете своем.
Французская армия собирается на границах Испании под начальством генерала Ожеро. Ей должно идти в Португалию. Между тем слышно, что сия держава согласилась уже на все требования республики, и первый министр Альмеида, друг англичан, уступил свое место господину Пинто. Сверх того Португалия заплатит Франции 15 миллионов рублей. — К темным явлениям нашего времени принадлежит удивительная кротость британского министерства в рассуждении Испании: она совершенно зависит от Бонапарте и принимает в свои гавани как военные корабли французов, так и добычу их каперов, но Англия не объявляет ей войны. — Славный и великий Питт сделался ныне солдатом: надел мундир и командует волонтерами. Шеридан также набирает полк и с обнаженной шпагой марширует перед фрунтом.
Французские ведомости, издаваемые в Лондоне, после Бонапарте никого не бранят так ужасно, как папу, за то, что его святейшество душой и сердцем предан консулу. Надобно заметить, что издатели сих ведомостей называются усердными католиками!
Из Константинополя пишут, что новый калиф Мехаб наконец разбит славным Джезаром, акрским пашой, но сие известие еще требует подтверждения. Турецкая империя явно отжила век свой. — Арнауты, завладев Каиром, соединились с беями. Судьба не хочет возвратить Египет под власть султанскую. — В Италии думают, что французы посетят оттуда Морею, но это кажется невероятным. Между тем Пасван-Оглу спокойно курит табак в Виддине, но часто задумывается — и физиогномисты угадывают, что ум и воображение его работают сильно.
Война свирепствует и в других частях мира. В Китае сам император должен был сразиться с мятежниками: он одержал над ними блестящую победу, но силы их все еще велики. В Индии англичане бьют маратов и взяли главный их город. Они же на острове Цейлон завоевали королевство Канди, прекраснейшую страну в свете. — Даже и в Отагити, на острове мирном и счастливом, льется кровь человеческая за идола Куку или Муму!.. ‘Люди хотят мира’, сказал философ Кант: ‘но природа говорит им: деритесь!’ Они слушаются природы.

——

Издатель объявляет своим благосклонным читателям, что сей журнал прекратится с нынешним годом. Вестник занимал издателя, может быть, гораздо более и приятнее, нежели читателей, но слабые глаза принуждают его отказаться от работы постоянной и срочной. Он не имел сотрудников, и публика до сего времени не могла жаловаться на его неисправность.

——

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.11, N 19. — С.234-243.

Известия и замечания

Видя новые тучи, которые собираются на политическом горизонте — видя, что делается в Европе, в Африке и в Азии — думаем, что время великих государственных происшествий еще не миновалось, и что первое десятилетие нынешнего века может быть весьма достопамятно в истории… Мы, частные люди, не знаем тайны кабинетов, но холодность между одной сильной державой и Францией обнаруживается весьма явно и должна иметь важные следствия.
Происшествия в Азии и Африке готовят общую революцию в сих частях мира, которая должна иметь влияние на судьбу веков. Турки снова лишились Египта, едва успев овладеть им. Арнауты и мамелюки взяли Каир, Дамиетту, и осаждали Александрию, где заключились остатки турецкой разбитой армии, но победители вдруг сняли осаду и должны были спешить навстречу к новому, опасному неприятелю. Абдул Вехаб торжествует, вопреки константинопольским известиям о его мнимом поражении, он владеет и Меккой и Мединой, собрал уже 200,000 воинов под своими знаменами, и написал к улемам и знаменитым жителям Каира, что он идет в сию столицу древних калифов, желая восстановить трон их, уничтожить злоупотребления магометанской религии и воцарить с собой правосудие, что жители каирские не должны страшиться его, когда они добровольно ему покорятся, но что в случае малейшего сопротивления гибель и смерть ожидают их… Сей новый пророк имеет дар убедительного красноречия, не терпит наружной пышности, запрещает употребление вина и любит равенство. На голубых и белых знаменах его изображены слова: Бог истинный есть Бог единый. Проповедуя новый закон свой, он держит в руке копье, собрал уже великие сокровища, и предает смерти всех, которые не хотят верить его учению. Мусульмане говорят, что Абдул Вехаб есть упоминаемый в Алкоране пророк, который должен заступить место Магомета и преобразовать религию. Другие утверждают, что он хочет соединить все известные веры, и сделаться как духовным, так и светским начальником двух частей мира, а некоторые думают, что сей удивительный человек есть — французский экс-иезуит, долго живший в Аравии… Достойно замечания, что ныне все революции света приписываются тайному влиянию Франции. Пасвана-Оглу считали агентом парижских якобинцев, между беями, новыми завоевателями Египта, ищут консульских офицеров, уверяют, что в армии китайских мятежников есть французы: следственно и Вехаб должен быть республиканцем!.. Как бы то ни было, но Магометова религия находится в такой же опасности, как и сама Оттоманская империя. Все имеет век и предел свой. Нравственные и политические революции свойственны земному шару не менее физических, но одно время бывает гораздо богаче ими, нежели другое.
Нападения британцев на французские гавани не имели доныне ни малейшего успеха, бесчисленными ядрами и бомбами своими не разрушили они еще ни одной лодки, и в глазах их две флотилии, из Дюнкирхена и Кале, благополучно прошли в Булонь. Французские берега усеяны батареями: под их выстрелами ходят плоскодонные суда и лодки, не боясь англичан, которые стреляют в них только издали. ‘Суда республики (говорят французские журналисты) построены так, ‘что на них читаешь, кажется, слова: нам идти недалеко! Они весьма легки, длиной в 50 футов, а глубиной в 5, с четырьмя веслами, с одной мачтой для паруса и с тремя пушками. На каждом может поместиться 60 человек. Им нельзя обороняться, но мы хотим только переехать на них’. — Уверяют, что Бонапарте непременно будет сам командовать экспедицией, и сядет с отрядом гвардии на легкое судно. Все министры, кроме военного, останутся в Париже. Между тем консул спокойно работает в кабинете — и даже берет веселое участие в приятных сен-клудских балах, на последнем он танцевал долее часа, занимается также и спектаклями. Французские актеры нередко играют в Сен-Клу. Бонапарте любит трагедии, — особенно Корнеля.
Французская армия, собранная на границах Испании, распускается (как уверяют), и генерал Ожеро будет употреблен в английской экспедиции, вместе с Массеной, к которому Бонапарте оказывает ныне отменное благоволение. Мадридский и лиссабонский дворы соглашаются исполнить все требования консула. Князь мира удален от дел, и место его заступил г. Д’Эрвас, тесть генерала Дюрока. Думают, что Англия скоро объявит войну Испании. Принц регент в Лиссабоне дружески угощает генерала Лана, и даже крестит у него детей. Тем лучше для нас! говорят англичане: мы возьмем Бразилию.
Монитер смеется над английскими новыми полковниками: Питтом, Витвортом и другими, не щадит даже и его величества, короля великобританского, замечая, что он нередко выезжает ныне на коне учить свою гвардию, и воспалять ее дух огнем геройства, которое оказано им в бесчисленных сражениях. Это грубая и нимало не остроумная шутка. Гораздо лучше шутят французы над угрозами англичан, которые надеются скоро завоевать Голландию, а может быть и Париж.
Весьма забавной показалась нам также одна статья лондонских ведомостей, в которой доказывается, что нынешнее положение Англии весьма выгодно для ее торговли и промышленности: ибо все портные шьют мундиры для волонтеров, а мануфактуристы не могут для них наготовить сукон.
Народ мальтийский сжег образ великого магистра Томмази и весьма любит англичан, если верить лондонским журналистам. Нельсон объявил гнев свой тамошнему епископу, который, прощаясь с французским резидентом, забыл в тот же день служить молебен одному святому. Это делает честь лорду Нельсону — равно как и то, что он всех мальтийских жителей, подозреваемых в республиканском образе мыслей, выгоняет из отечества.
Славный чудотворный образ Эйнзидельнского монастыря в Швейцарии, который в 1798 году был увезен оттуда в Германию, ныне возвратился на свое место. Монахи для сего торжественного случая выпросили несколько пушек в Цюрихе и встречали икону с великой стрельбой. Они не помнят, чтобы когда-нибудь собиралось у них столько молельщиков, как ныне. Из Италии, Савойи, Франции и Германии приходит в монастырь удивительное множество набожных людей.
Госпожа Сталь, автор Дельфины, жила недалеко от Парижа: ныне велено ей как можно скорее выехать из Франции. Бонапарте и госпожа Сталь не любят друг друга.

——

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.11, N 20. — С.318-324.

Известия и замечания

Уже бури давно свирепствуют на море, и британские корабли несколько раз удалялись от французских гаваней, но республиканцы все еще не садятся на свои бесчисленные лодки для переезда через канал. Европа всякую минуту с беспокойством ожидает важного известия… Консул ездил в Булонь, жил несколько дней в лагере, учил войско каким-то ночным маневрам, при свете факелов, с утра до вечера был в гавани — и возвратился в Сен-Клу. Уверяют, что в окрестностях Булони собрано около 130000 человек: такое великое число кажется невероятным, но от Бреста до Голландии берега усеяны войском, готовым для дерзкого предприятия завоевать Великобританию. На берегах Англии видим такое же зрелище: многочисленное войско, презирая холод и зимнюю непогоду, стоит в лагере и беспрестанно ожидает французов.
Между тем, носятся слухи о переговорах: к несчастью, сии слухи происходят только от общего пламенного желания мира, не видим их основательности. Говорили, что Англия отправляет в Париж лорда Голланда, но до сего времени она посылает во Францию не министров, а только одни ядра и бомбы.
Следующее известие, напечатанное в Монитере, важно в нынешних обстоятельствах: ‘На вчерашней дипломатической аудиенции г. Марков, полномочный министр его величества, императора российского, вручил первому консулу отзывное письмо свое и представил ему секретаря посольства, г. Д’Убриля, который будет отправлять должность поверенного в делах до назначения министра. Г. Марков сказал, что император дозволил ему возвратиться в отечество, но повелел снова уверить при сем случае консула, что его величество намерен во всех обстоятельствах наблюдать систему дружества и согласия, которые несколько уже лет существуют между обоими государствами. Консул со своей стороны поручил господину Маркову, по его приезде в Петербург, изъявить его императорскому величеству особенное высокопочитание, которое он питает в душе своей к сему монарху, и твердое его намерение пользоваться всяким случаем для утверждения связей дружества, которое несколько лет столь благополучно соединяет обе земли’.
В Лондоне снова открылись заседания парламента. Король в речи своей изъявил ему признательность за усердие к отечеству и за готовность ко всем жертвам в настоящих трудных обстоятельствах, исчислил новые британские завоевания на морях, хвалил великодушие народа, который столь поспешно вооружился для отражения неприятеля — и, без сомнения, отразит его, сказал, что ирландцы, обманутые некоторыми мятежниками и французами, чувствуют уже свое заблуждение, и что сия земля скоро должна совершенно успокоиться, промолвил, что ему жаль видеть народ британский, обремененный податями, но что спасение отечества есть главный закон великодушных. Граф Лиммерик в верхнем парламенте, советуя лордам изъявить благодарность королю, сказал: ‘Великобритания представляет теперь собой зрелище миллиона вооруженных защитников. Незнакомые с ужасом, можем веселиться и грозить пламенем гаваням Франции. Неприятель именует британцев народом лавочников: теперь он видит, что мы не только с ним, но и со всеми можем вести войну… Похвалим, милорды, деятельность военного департамента, который своими чрезвычайными стараниями в несколько месяцев вооружил весь народ и выдал 800000 ружей. Надобно отдать также справедливость мудрой системе, утверждающей безопасность Англии прежде внешних завоеваний, для которых будет время. Скорое усмирение ирландского мятежа радует всякого доброго сына отечества. Я уверен, что заговорщики разделялись на две партии: одна ожидала помощи от французов, а другая, ослепленная злобой, надеялась и без сей внешней помощи успеть в своем адском намерении. Молодцы! Изъявим благодарность королю, хотящему делить опасности с его верными подданными’. В нижнем парламенте долее всех говорил г. Борленд: ‘Кто, взглянув на положение Европы, обратит взор свой на Англию, — сказал он, — на Англию, которая гордо возвышает главу свою и не боится ни самовластия, ни рабства — тот, конечно, признает нынешние обстоятельства беспримерными в летописях мира. В самую сию минуту, может быть, дерзкий неприятель плывет уже к берегам нашим: согласие и дух братства необходимы для верных британцев. Многие думают, что опасность наша существует единственно в воображении, и что французы в самом деле не хотят отважиться на высадку, желая только изнурить Англию чрезвычайными мерами защиты и великими издержками. Но я прошу сих людей помыслить о характере французов и вспомнить, что Бонапарте доныне производил в действо все угрозы свои. Таким образом, он жертвовал тысячами для завоевания Египта. Нет! Будем ожидать его с твердостью. Уже армия наша многочисленнее французской. Граждане свободные спешат вооружиться и стремятся на встречу к неприятелю, будучи готовы умереть за короля, конституцию и веру свою’. Фокс изъявил сожаление, что в речи королевской не сказано ни слова о посредстве России, которая одна может даровать мир Европе. Он жалел также, что правительство для усмирения Ирландии не хочет взять истинных мер, то есть, удовлетворить справедливым требованиям ирландцев, которые совсем не пользуются благодеяниями английской конституции. Аддингтон отвечал, что министры с благодарностью приняли великодушное посредство России, но что оно не имело желаемого действия. ‘Теперь, — сказал он, — не могу я сообщить парламенту министерских бумаг, имеющих отношение к сему предмету, однако ж, надеюсь со временем более удовлетворить любопытству почтенного оратора (Фокса). Что касается до Ирландии, то меры, взятые правительством для успокоение сей земли, кажутся мне наилучшими’. Виндам сказал: ‘Министры хвалятся своей мудрой системой защиты, но мне кажется, она вредной и безрассудной. Министры хвалятся нашими завоеваниями в Вест-Индии, но мне кажутся они более постыдными, нежели славными. Я уверен, что гибель Англии неизбежна, когда такие слабоумные люди будут управлять ею’. Верхний и нижний парламент единодушно определили изъявить его величеству благодарность. В день открытия парламента король был в мундире.
Вопреки всему, что говорят философы, люди, и самые не глупые, склонны к суеверию. В Дувре и в других местах Англии народ с ужасом видел ночные воздушные явления или метеоры, которые, ярко осветив землю, исчезли с треском и оставили в воздухе серный запах. В самую ту минуту, когда Георг возвратился из парламента во дворец, сделалась страшная гроза, совсем необыкновенная в зимнее время. Сии случаи произвели ужас в душах слабых. Многие вспомнили о страшных чудесах, так живо описанных поэтом Луканом, и бывших предтечами падения римской свободы. С другой стороны, парижские журналисты с торжествующим видом объявили Европе, что на самом том месте, где стоял в Булонском лагере раздвижной домик консула, нашли медаль Юлия Цезаря, завоевателя древней Британии: следственно, Бонапарте завоюет Англию!! Здесь не нужны никакие философские рассуждения.
Из Парижа уведомляют, что сенаторы Гара и Сиес с некоторого времени часто бывают у консула. К сему известию прибавим еще другое, гораздо любопытнейшее: ‘балы, кофейные дома и спектакли ныне пусты в столице Франции. Многочисленные и шумные собрания выходят из моды: жители парижские начинают любить семейственные, дружеские общества и благонравие’. Шутка довольно приятная!
В Париже находится 130000 бедных, которые имеют пропитание только от общественной благодетельности. К несчастью, это известие не есть шутка! Революция, разорив дворянство, не обогатила народ.
Доктор Горнер и физик Тилезиус, которые отправились в Японию с господином Рязановым, пишут из Санта-Круц от 22 октября, что наши два корабля благополучно доплыли до островов Канарских, где испанский начальник принял их со всеми знаками дружества. Он сам показывал русским сады свои, в которых растут любопытные, редкие травы. Г. Рязанов выпросил у него множество семян, чтобы отправить их в Петербург.

——

Издатель должен был на несколько времени отказаться от работы, и для того он решился теперь выдать вдруг два номера, вместе переплетенные. Число листов то же, которое бывало в двух книжках. Смею надеяться, что снисходительные читатели Вестника извинят сию невольную неисправность. Номера 23-й и 24-й выйдут также вместе.

——

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.12, N 23/24. — С.276-282.

Известия и замечания

Не один народ английский был устрашен необыкновенными метеорами: грозная буря 28 декабря привела в ужас жителей Парижа, сорвала кровлю с дворца консульского, с Лувра, с театров, засыпала улицы черепицей и редкого дома не повредила. Целые аллеи исчезли в садах Тюлерийском и Люксембургском. Несколько человек лишились жизни. Страшный рев ветра был сопровождаем сильными ударами грома. В других городах и селениях чувствовали землетрясение. Никто не помнит такой бури. В летописях французских находят известие о подобном феномене, бывшем в 1574 году также 28 декабря. — Если ужасы натуры могут предвещать ужасные бедствия в политическом мире, то англичане и французы должны теперь равно страшиться будущего.
В Лондоне и в других местах сказали, что французы сделали уже высадку: англичане обрадовались, и всякий готов был спешить навстречу к неприятелю. Скоро оказалась несправедливость слуха, но министры (как пишут) имеют верное известие, что республиканские флотилии готовятся к выходу. Сам Вильгельм Питт, который не может ступить шагу, не может сказать слова, без того, чтобы английский народ не искал в них для себя причины надеяться или бояться, — сам великий Питт объявил друзьям свои, что он с часу на час ожидает французов. Между тем бурные ветры, которые около десяти дней свирепствовали на море, заставили многие английские корабли войти в гавани. К подтверждению сих вероятностей скорой высадки, Бонапарте снова ездил в Булонь — но, осмотрев гавань и дав в лагере обед генералам, опять возвратился в Париж.
Британский адмирал Корнваллис с самого начала войны доныне не отходил с флотом своим от Брестского порта, несмотря на сильные ветры и зимние непогоды, но последняя буря 28 декабря, сделав великий вред английским кораблям, заставила его наконец удалиться от берегов французских. Думают, что республиканцы воспользуются свободой Брестской гавани и пойдут оттуда в Ирландию. Уверяют также, что Бонапарте с нетерпением ожидает сего известия, и получив его, немедленно велит садиться на корабли всему войску, стоящему на берегах Франции и Голландии.
Должно заметить новость в правительстве Французской республики. Отныне корпус законодательный будет иметь бессменного президента на год: консул избирает его из пяти кандидатов, представляемых ему от законодателей. Сей знаменитый чиновник получит воинскую стражу, в знак почести. Так определил сенат, будучи верным орудием консула во всех важных политических действиях. — Законодательный корпус снова открыл свои заседания в Париже с обыкновенными торжественными обрядами. Министр внутренних дел объявил ему при сем случае, что свобода личная, правила всяких гражданских условий или сделок, и верность собственности будут предметом законодательных трудов его. ‘Среди великих воинских приготовлений (сказал министр), правительство не забывает дел внутренних, беспрестанно занимается ими, ежеминутно ищет новых средств утвердить благосостояние Франции. Все тихо и спокойно в республике. Нигде не слышно тех шумных споров, которые означают дух партий и бывают всегда предвестниками опасных намерений. Храброе юношество с радостью спешит в станы воинские. Земледелие, торговля и промышленность способствуют всеми силами благу и пользе народа. Одно чувство одушевляет французов: любовь к начальнику республики’.
К числу любопытных явлений сего времени принадлежит странная переписка Валлийского принца с королем английским и с герцогом Йоркским. Принц хотел служить отечеству в нынешних опасных обстоятельствах и при всеобщем вооружении Англии, но король ответствовал ему весьма учтиво, что Англия может обойтись без его воинского начальства. Наследник писал к королю в другой и в третий раз, убедительно, трогательно, доказывая, что ему стыдно не быть в армии, и что честь для него дороже самого трона. Не получив удовлетворительного ответа от своего родителя, принц обратился к герцогу Йоркскому, предводителю сухопутных воинских сил Англии, и жаловался на то, что его меньшие братья все генералы, а ему, наследнику короны, не дают знаменитого воинского чина. Герцог в ответе своем изъяснил причину королевского отказа: его величеству не угодно, чтобы наследник трона имел влияние на армию. Огорченный принц решился наконец служить полковником, имея издавна под своим начальством драгунский полк, и немедленно уехал в Брайтон, где полк находится. — Фокс с великим жаром говорил в парламенте, что наследника оскорбляют умышленно и хотят лишить любви народной: Аддингтон отвечал, что без особенного королевского повеления он не может говорить о сем деле. — Переписка Валлийского принца с королем и с герцогом Йоркским напечатана во всех лондонских газетах, чтобы народ судил отца с сыном.
Положение Ирландии все еще бедственно. Ежедневно берут людей под стражу, и казни продолжаются. Ужас с отчаянием царствуют на сем острове, который можно теперь назвать самой несчастной страной на земном шаре.
Теперь уже всем известно, что мадридский и лиссабонский дворы откупились от войны миллионами. Консул нашел Перу, Мексику и Бразилию в Испании и в Португалии. Деньги ему нужнее испанского вспомогательного войска. — По новейшим известиям французский посол, генерал Лан, едва было вторично не уехал из Лиссабона, поссорившись с министрами, но добродушный принц регент нашел способ укротить его вспыльчивость. — Слух об удалении от дел испанского принца мира оказался несправедливым.
Некогда мы удивлялись мудрости швейцарских законов: что же должно заключить о новом законе люцернского совета в отношении ко нравам — законе, по которому неверные супруги должны отплачиваться деньгами, а беременные девицы объявлять о своей беременности судье-полицейскому, дающему им в том свидетельство? — Вот еще забавный случай: крестьяне швейцарской деревни Циммервальд объявили в ведомостях, что они не хотят называться патриотами, и никогда не заслуживали такого имени, а всегда поступали как добрые швейцарцы, кто же впредь осмелится назвать их непристойным именем патриотов, тот должен будет отвечать в суде, за что он столь немилосердно бранит их!! — Risum teneatis…
Новый пророк Абдул-Вехаб разбит турецким войском (по известиям из Константинополя) и должен был удалиться в пустыни Аравийские. — Беи господствуют в Египте. Порта соглашается оставить его в их руках, желая только, чтобы они признали себя в некоторой зависимости от султана, то есть, удовольствовались бы древними своими правами. Неизвестно, согласятся ли они на сие условие, предлагаемое гордым бессилием…

——

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.12, N 21/22. — С.131-139.
Неизвестные Авторы
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Список лицам, подписавшимся на издание Оренбургских Губернских Ведомостей в 1847 году, Неизвестные Авторы, Год: 1847
  2. О числе больных и об операциях, сделанных в Голицынской публичной больнице в продолжение 1805 года, Неизвестные Авторы, Год: 1806
  3. Смесь, Неизвестные Авторы, Год: 1808
  4. О покойном докторе Фрезе, Неизвестные Авторы, Год: 1809
  5. Известия и замечания, Неизвестные Авторы, Год: 1805
  6. Панорамы, Неизвестные Авторы, Год: 1805
  7. Сербские дела, Неизвестные Авторы, Год: 1899
  8. Бэкон, Декарт и Локк, Неизвестные Авторы, Год: 1809
Электронная библиотека