Д. В. Философов
Д. В. Философов
Изучение русского сектантства
Изучение русского сектантства
Изучение русского сектантства, Философов Дмитрий Владимирович, Год: 1910
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Когда в 1908 г. г-н Бонч-Бруевич приступил к изданию своих материалов по истории и изучению сектантства, его предприятие встретило общее сочувствие.
До сих пор подобные материалы или лежали под спудом, или публиковались с корыстной целью ‘обличения’.
Г-н Бонч-Бруевич принадлежит к свободомыслящему, прогрессивному лагерю, он не заинтересован в обличении сектантов, а публикуемые им документы имеют большую объективную ценность.
К сожалению, г. Бонч-Бруевич не ограничивается скромной ролью собирателя.
Он делает попытки разработать свои материалы, подвести некоторые итоги, определить сущность учения отдельной секты, подчеркнуть ее сходство и различие с родственными проявлениями религиозной жизни народа.
Это ему совершенно не удается. Статья его ‘Новый Израиль’, помещенная в ‘Современном мире’ (за 1910 г.), производит очень печальное впечатление.
Если вы хотите знать, как не надо изучать сектантство, прочтите статью г. Бонч-Бруевича. Она образец полного неумения обращаться с сырым материалом.
Претензии у автора большие. Он кстати и некстати говорит о ‘данных исторической науки’. В третьей главе мы узнаем, что он ‘просмотрел всю (sic!) литературу о хлыстах’, но оказалось, что она никуда не годится: ‘попытки, сделанные гг. миссионерами и их сподвижниками, смешны по своей неопределенности, бедности и ненаучности’.
Очень сомнительно, чтобы г. Бонч-Бруевич ‘просмотрел всю литературу о хлыстах’. Как она ни ‘смешна и ничтожна’, знакомство с ней предохранило бы автора от многих опрометчивых заключений, хоть несколько уяснило бы ему сущность новой секты.
Для человека, изучающего сектантство, русская литература по этому предмету, несмотря на все свои недостатки, очень поучительна. Надо только уметь ею пользоваться.
Ведь дошедшая до нас литература о ересях первых веков христианской эры, о гнозисе эллинском, восточном и египетском, пожалуй, тоже ‘смешна и ничтожна’. Всякий семинарист вам скажет, что, напр., ‘Пять книг обличения и опровержения лжеименного знания’ — сочинение в высшей степени тенденциозное и ненадежное.
Но что бы было, если бы западная наука, ‘просмотрев’ сочинения св. Иринея, отложила их в сторону, признав ‘смешными, бедными и ненаучными’? К счастью, западные ученые скромнее г. Бонч-Бруевича. Весь аппарат европейской учености был употреблен на то, чтобы по жалким обрывкам восстановить учение гностиков. Богословы, историки, философы, классические филологи, ориенталисты, археологи дружно взялись за работу и с непомерной тратой сил добыли, может быть и скудные, но объективно ценные результаты. Кое-что мы о гностиках теперь все-таки знаем.
Уж очень брезглив г. Бонч-Бруевич. Гарнак, Рейценштейн, Буссе, Хильгенфельд, де Фай и многие другие куда менее требовательны.
Естественно, что западная наука не побрезгала и русской литературой о хлыстах. Карл Грасс* не только ‘просмотрел’, а внимательно изучил эту обширную литературу. Она очень велика. Библиографический перечень ее занимает в книге Грасса 20 страниц. Как человек понимающий, чту значит работать над источниками, Грасс отнесся к материалу критически, отделив факты от тенденций миссионеров, исследовав, чему можно верить, чему нет, но ни минуты не усомнился в пригодности самого материала. Если брезговать таким материалом, то вся историческая наука сведется на нет.
______________________
* Karl Grass. ‘Die russischen Sekten’. 1 Band. ‘Die Gottesleule’ (Chltisten). Lpz., 1905, 714 стр. В. II. ‘Die weissen Tauben’ (Skopzen). Lief. I. Lpz., 1909, стр. 448.
______________________
Но отвергнув ‘смешную’ литературу о хлыстах, г. Бонч-Бруевич, не смущаясь, пускается в общие философско-исторические рассуждения, основанные на ‘данных науки’, предпосылает своей статье целый исторический экскурс о происхождении секты ‘Нов. Израиль’, причем обнаруживает очень легкомысленное отношение к той самой науке, которую защищает от невежественных миссионеров.
По самым темным, неисследованным закоулкам религиозной истории г. Бонч-Бруевич гуляет, как у себя дома. Пыли напустил в глаза столько, что не очухаться. Вероятно, непритязательные читатели ‘Современного мира’, этого журнала ‘для самообразования’, поразились ученостью г. Бонч-Бруевича. Баба в ‘Мужиках’ Чехова трепетала от непонятных слов ‘дондеже’ и ‘аще’. Г-н Бонч-Бруевич, должно быть, думает, что и читатель ‘Современного мира’, этот самообразующийся некто, затрепещет от восторга, услыхав столько непонятных слов.
Г-н Бонч-Бруевич рассуждает так: в начале нашей эры существовало одно, единое христианство ‘галилейских рыбаков’. Историческая церковь извратила это учение, но у восточных христиан-гностиков подлинные традиции ‘галилейских рыбаков’ были живы, и через богомилов, альбигойцев, жидовствующих они дожили до духовных христиан-хлыстов, до Нового Израиля.
Так упрощать историю христианства, так извращать историю внутренней борьбы в первохристианских общинах непростительно.
Учение Христа в своем историческом развитии подверглось многочисленным влияниям древних культур: эллинской, восточной, еврейской*. Апостол Павел более чем кто-либо из апостолов вывел христианство из пределов иудейства на всемирно-историческую арену, и перед христианством встала трудная задача — не теряя подлинности учения, поставить его в связь с культурой. Как церковь выполнила свою задачу, это другой вопрос. Одно несомненно, что со времен апостольских до завершения своей догматики церковь неустанно боролась, во-первых, с ‘острым эллинизированием Евангелия’ (выражение Гарнака) и с ‘замкнутой прямолинейностью иудеохристиан’, во-вторых. Борьба с харизматиками в первохристианских общинах, учреждение священства как церковного учительства и правительства, выработка символа, противупоставление апостольской традиции тайным учениям гностиков, определение объема канонических книг в противовес обильным апокрифам — все это было средством борьбы с крайностями гностицизма. С другой стороны, борьба Павла с Иаковом и Петром, подчеркивание веры и познания в противовес делам — все это происходило во имя ‘всемирности’ христианства, для того чтобы из секты ‘галилейских рыбаков’ превратить его во вселенскую религию. Каноническое четвероевангелие дает истинные пределы христианства. Евангелие Иоанна без синоптиков ведет неминуемо к крайностям гнозиса. Синоптики без Иоанна отделяют христианство от вселенской истории и культуры. В чудесном синтезе этих двух начал весь смысл подлинного, вселенского, христианства.
______________________
* Gunkel ‘Zum religionsgesclicht. Verstandniss des N. T-s.’. Lpz. 1903, доходит почти до полного отрицания специфичности христианства и сводит его к синкретической религии всевозможпых культур и религий, столкнувшихся в водовороте Римской империи. Против увлечений Гункеля началась трезвая реакция. См. Clemen. ‘Religionsgesch., Erklarung des N. T-s.’. 1909.
______________________
Церковь не уничтожила гностических крайностей. Она только оградила себя от них. ‘Острый’ гнозис затаился в самых разнообразных мистических сектах и учениях. Он проявлялся на протяжении всей истории христианства, но, несомненно, что связь его с учением первохристиан и ‘исповеданием галилейских рыбаков’ существует только в голове г. Бонч-Бруевича. Для этих сект характерна непосредственная связь с языческой мудростью, с сиро-халдейским гнозисом, который признает мир злонамеренным созданием противобожественных сил, с манихейцами, этими первоучителями богомилов, а никак не с Евангелием, не с христианством. Восточный гнозис есть извращение христианства.
Схематически положение дел можно изобразить так. В центре христианства стояла церковь, которая соединила евангельское христианство с эллинской мудростью. На правом фланге церкви — многочисленные гностические секты, которые в нашем хлыстовстве достигли предельного извращения, на левом — евангельские христиане, галилейские рыбаки, евиониты, которые в дальнейшей (европейской) истории отвергли всю мистику и догматику христианства, ограничили христианство нравственным учением человека Иисуса (крайние протестанты, у нас — штундисты).
Между обоими флангами непроходимая пропасть.
Весь исторический экскурс г. Бонч-Бруевича, детали которого кишат неточностями и неясностями, по существу своему совершенно бесполезен, раз автор его не видит в ‘Новом Израиле’ основной двойственности: смешения этического рационализма штундистов с мистикой хлыстовщины, не понимает, что мистически элемент секты еще можно кое-как вывести из восточного гнозиса, но исторический генезис рационализма в ‘Новом Израиле’ не интересен, потому что он привнесен в хлыстовство извне и очень недавно, вероятно, через штунду* и, главным образом, через интеллигентщину второго сорта.
______________________
* На это указывает и Грасс (стр. 588).
______________________
Остановимся сперва на хлыстовском элементе ‘Нового Израиля’.
Происхождение хлыстовщины занимает русскую литературу вот уже сорок лет. В ней существует до десяти различных теорий, которые Грасс сводит к четырем основным: 1) происхождение хлыстовства из западного христианства, 2) славянско-финского язычества, 3) специфически русского христианства, 4) из учения богомилов.
Сам Грасс склоняется более всего к последней гипотезе, хотя и с оговорками. Он отмечает серьезные различия между учением богомилов и хлыстовством, а потому думает, что правильнее всего выводить русских хлыстов из мессалианства*.
______________________
* Для г. Бонч-Бруевича напомню, что Мессалина тут не при чем Мессалианство — от арамейского слова мцаллин, что значит молящиеся.
______________________
Языческий элемент в хлыстовстве, несомненно, есть, но его надо выводить, по мнению Грасса, не из язычества финско-славянского, а из языческой натурфилософии эллинской и восточной (стр. 6,42).
Как человек научного мышления, Грасс ограничивается очень общим заключением, что русские хлысты — это эпигоны старого, восточно-христианского гнозиса, который проник в Россию через Болгарию вместе с христианством.
Вывод скромный. Но ученые всегда скромны. И понятно, что ‘просмотревший всю литературу’ г. Бонч-Бруевич таким выводом недоволен.
По его мнению, напр. иконоборцы (?), стригольники и ‘жидовствующие’ — ‘несомненные праотцы хлыстов’. Может быть, это и так.
Но этим достаточно необоснованным утверждением г. Бонч-Бруевич не ограничивается: он, ничтоже сумнящеся, утверждает, что жидовствующие, как и Новый Израиль, близко подходили к учению христианства первых веков.
О жидовствующих мы знаем мало. Но совершенно достаточно для того, чтобы не считать их ‘первохристианами’.
Жидовствующие оставили очень реальные следы в истории русской культуры. Им мы обязаны некоторым оживлением богословских интересов, известным подъемом религиозного сознания России в темные времена конца XV и начала XVI вв.
Жидовствующие перенесли к нам средневековую еврейскую мистику и в связи с этим интерес к тайным наукам, астрологии, чернокнижию. Столь распространенная у нас в свое время книга ‘Аристотелевы врата’ и др. тому подобные книги занесены к нам при посредстве жидовствующих*.
______________________
* Голубинский. ‘История русской церкви’, т. II. I (стр. 887).
______________________
Правда, параллельно с обрывками еврейской кабаллистики жидовствующие были склонны к рационализму и некоторому христианскому вольномыслию. Но еще вопрос, насколько этот рационализм был связан с существом их учения, а не был только на его периферии. Во всяком случае, поскольку жидовствующие были предвестниками Реформации*, они не могли быть родоначальниками ‘духовных христиан’ — хлыстов, сущность которых не имеет ничего общего с Реформацией.
______________________
* Голубинский. Ibid, стр. 599.
______________________
Таким образом, исторический экскурс г. Бонч-Бруевича представляется и ненужным, и в высшей степени сомнительным. Такая ‘доморощенная’ наука в тысячу раз хуже русской литературы о ‘хлыстах’, которой брезгает г. Бонч-Бруевич.
Но г. Бонч-Бруевич незнаком и с позднейшей историей хлыстовства.
Так, на стр. 28, он упоминает Абакума Иваныча, хлыстовского вождя XVIII (?) в., а внизу делает примечание: ‘Может быть, — высказываем это как догадку, — Абакум Иваныч есть не кто иной, как Абакум Копылов’. ‘Догадку’ приходится делать потому, что ‘историческая наука совершенно ничего не говорит нам об этой, очевидно, сильной личности общины, оставившей (личность или община?) крупный след в ее жизни’.
Уж лучше бы г. Бонч-Бруевич не поминал имя ‘науки’ всуе. Даже неученым известно, что Копылов начал свою проповедь при тамбовском епископе Афанасии (1824 — 1829), а следовательно, или легендарный, скрывающийся ‘в глуби истории’ Авакум Иванович жил в XIX в., или ‘догадка’ ни к чему.
Охотно допускаю, что вся эта историческая путаница происходит просто от отсутствия знаний, но косвенно она зависит и оттого, что г. Бонч-Бруевич, несмотря на свое знакомство с вождями изучаемой им секты, совершенно не сумел разобраться в существе дела.
Как истый миссионер наизнанку, он хочет во что бы то ни стало доказать, что Новый Израиль — секта рационалистическая, не замечая, что для доказательства этого тезиса надо отвергнуть всякую связь Нового Израиля с хлыстовством, богомилами и т.д.
Сущность вероучения Нового Израиля г. Бонч-Бруевич сводит к двум началам:
1. К проповеди достижения Царства Божия здесь, на земле, среди человеков. Жизнерадостной общине приходится прямо-таки бороться с монашескими наклонностями вновь приходящих членов общины, так как новоизраильтяне ‘в полном расцвете свободной личности совершенно правильно видят наилучшее приближение к гармонии общечеловеческого счастия’. К этому г. Бонч-Бруевич прибавляет, что ‘здравый смысл’ — главный руководитель Нового Израиля, вследствие чего вождь секты и стремится ‘вычеловечить’ (sic!) свой народ ‘в согласии с духом времени’.
2. Этому принципу верности земле и здравому смыслу ‘равен по своей безусловности и важности, с древнейших времен и по наши дни — принцип вечности и беспрерывности Христа’, т.е., другими словами, основной принцип хлыстовства, многократного воплощения Христа.
‘Эти два принципа’ (верный земле здравый смысл и вера в многочисленных христов и саваофов), ‘как две непрерывные, вечно и крепко спаянные стороны одной драгоценности, составляют главнейшую основу всего мировоззрения ‘Израиля’ вообще и ‘Новоизраиля’ в частности и особенности’ (стр. 25).
Что в голове темного, непросвещенного Лубкова, освежившего свое старое хлыстовство религией ‘по Луначарскому’, два взаимно исключающие принципа ‘крепко спаяны’ — весьма вероятно. Но как ‘исследователь’, столь презрительно относящийся ко всей русской литературе о хлыстах, говорит о спаянности здравого смысла с хлыстовством — просто уму непостижимо.
Что такое туманное выражение: ‘Принцип вечности и беспрерывности Христа’?
Грубый миссионер сказал бы без обиняков: это вера в то, что Катасонов был воистину Саваофом, а Лубков есть Христос. Миссионер был бы прав и доказательства тому он привел бы не из ‘Миссионерского обозрения’, а из той же статьи г. Бонч-Бруевича.
Так, от г. Бонч-Бруевича мы узнаем, что история ‘Израиля’ делится на ‘века’. Веком называется время жизни каждого Христа.
Нынешний христос называет себя ‘сыном вольного эфира’. Он абсолютный самодержец. Пишет он, как Иоанн Богослов на острове Патмос: ‘По вступлении моему в страну чудес — было мне откровение от Бога, Духа Святого, новый план небесного града Иерусалима’ и т.д., и т.д.
Г. Елизаветполь называется у сектантов Иерусалимом, потому что здесь ‘гроб Господний’. Город Бобров Воронежской губ. называется у них Вифлеемом, потому что это место рождения вождя.
Для г. Бонч-Бруевича тут ‘современный дух времени’ и ‘здравый смысл’. Но думаю, что для настоящего ‘здравомыслящего’ человека это сплошная чепуха, для человека же, чуждого всяким церквам и миссионерам, но верующего в Богочеловечество Христа — величайшее кощунство. Смешно и жестоко обвинять в нем темных мужиков, но пусть, забыв миссионеров, г. Бонч-Бруевич все-таки признает, что называть г. Бобров Вифлеемом потому, что там родился какой-то мнящий себя Христом мужик, просто чудовищно. Где тут ‘здравый смысл’ и ‘современный дух времени’ — секрет г. Бонч-Бруевича.
Чуждый религиозной жизни народа, чуждый специальных знаний, г. Б.-Б. прельстился чудовищным смешением хлыстовства с Луначарским и на примере Нового Израиля хочет доказать наивным читателям ‘Современного мира’, что Новый Израиль — якобы вода на ту же интеллигентскую мельницу. Он не замечает, что в таком извращении фактов он становится похожим на миссионеров. О научном, объективном исследовании нечего и говорить. Статья г. Бонч-Бруевича — тенденциозный памфлет. Г-н Бонч-Бруевич взывает к ‘этике’ прогрессивной печати и просит ее не оскорблять сектантов позорными кличками. На этом основании он ‘хлыстов’ называет не хлыстами, а ‘духовными христианами’.
Но неужели же он не замечает, что убеждать темных, заблудшихся сектантов в их правоте, превозносить здравый смысл ‘сына вольного эфира’ — значит сознательно вредить сектантам, т.е. совершать действие, с этикой вряд ли связанное.
Подойти к сектантам с любовью, просвещать их, не оскорбляя их религиозного чувства, — великое и насущнейшее дело. Но путь, избранный для сего г. Бонч-Бруевичем, совершенно неправильный. Он ведет к потаканию невежества, утверждению сектантов в их темноте. Этот путь столь же опасен, как и приемы миссионеров.
Наконец, в педагогическом отношении обращение г. Бонч-Бруевича с наукой тоже довольно сомнительно. Как раз на страницах ‘Современного мира’ неуместно такое легкомысленное обращение с фактами, такое неуважение к знанию и истории.
Аппарат ложной учености сбивает читателя с толку. Скрытая ‘интеллигентская’ тенденция лишает статью всякой объективной ценности.
‘Миссионеры’ достаточно показали нам нецелесообразность своих приемов. Зачем же этим приемам подражать?
Кроме того, статья г. Бонч-Бруевича очень симптоматична. Когда редакция ‘Современного мира’ помещает на страницах своего журнала исследования о ‘таможенной политике и вздорожании жизни’, она, конечно, требует от автора, чтобы свою мысль он снабдил объективными доказательствами, чтобы он проявил хотя бы минимум научных знаний.
Но это касается ‘материи’, поэтому редакция требовательна.
Когда же дело касается ‘духа’, изучения громадной области религиозной жизни русского народа — все требования исчезают. Не нужно ни знаний, ни объективности, ни научности. Здесь и г. Бонч-Бруевич достаточно учен. Статейка любопытна, г. Бонч-Бруевич ‘прогрессивен’, и дело в шляпе.
Думается, что серьезное отношение к делу входит в понятие ‘прогрессивности’. Можно по ‘этическим’ соображениям называть ‘хлыстов’ ‘духовными христианами’, но такая щепетильность не освобождает от уважения к знанию и науке, потому что самая реакционная вещь в мире — невежество.
Впервые опубликовано: Русская мысль. 1910. No 12.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/filosofov/filosofov_izuchenie_russkogo_sekt.html