Изнанка одной партии в вист, Барбе_д-Оревильи Жюль Амеде, Год: 1874 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 7 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Книгоизд-во ‘ЗАРЯ’

Москва — 1913 г.

Сатанизмъ

М. Арцыбашевъ, Н. Абрамовичъ, Пшибышевскій, Брюсовъ, Сологубъ, д’Оревильи и др.

БАРБЬЕ д’ОРЕВИЛЬИ.

ИЗНАНКА ПАРТІИ ВЪ ВИСТЪ
(ЭПИЗОДЪ ИЗЪ ОЧЕРКА).

… Въ 182… я былъ въ салон дяди, бывшаго мэромъ въ нашемъ городк. Не взирая на день св. Людовика, въ салон были заняты тмъ, чмъ занимались тамъ ежедневно. Играли въ карты. Прошу извиненія, что я принужденъ говорить о себ,— это безвкусно,— но это необходимо. Я былъ еще юношей.

Между тмъ, благодаря исключительному воспитанію, въ любви и дъ свтской жизни я понималъ гораздо больше, чмъ понимаютъ въ мои годы. Я мене походилъ на неловкаго школьника, видящаго міръ сквозь призму своихъ учебниковъ, нежели на любопытную двушку, знающую многое благодаря подслушиванію у дверей и раздумью надъ слышаннымъ.

Весь городъ былъ въ этотъ вечеръ у дядюшки и, по обыкновенію, общество длилось на дв части: на игравшихъ въ вистъ и на двушекъ, не принимавшихъ участія въ этой игр. Я не могъ оторвать жадныхъ взоровъ отъ ихъ лицъ, блиставшихъ ненужной свжестью и жизнью, ароматомъ, которымъ никому не суждено было насладиться. Среди нихъ была только одна — Эрминія де-Стассевиль, которая, благодаря большому состоянію, могла питать надежду на чудо — бракъ по любви. Я не былъ еще достаточно взрослымъ или былъ имъ черезчуръ, чтобы вмшаться въ толпу двушекъ, чьи перешептыванья прерывались порой то громкимъ хохотомъ, то сдержанными улыбками. Охваченный жгучей робостью, полупыткой, полунаслажденіемъ, я пріютился вблизи ‘Бога шлема’,— Мармора де-Керкоэля, которымъ я въ то время страстно увлекался. Между нимъ и мной не могло быть дружбы. Но въ чувствахъ есть тайная разница. Нердко случается въ молодыхъ людяхъ наблюдать ничмъ необъяснимыя симпатіи, изъ которыхъ только видно, что молодые люди нуждаются въ предводителяхъ, какъ и народы, оставшіеся, несмотря на свой возрастъ, дтьми. Моимъ героемъ долженъ былъ быть Керкоэль.

Онъ частенько навщалъ отца, страстнаго игрока, какъ и вс мужчины нашего круга. Иногда онъ присоединялся ко мн и брату въ часы отдыха или гимнастическихъ упражненій и удивлялъ насъ своей баснословной силой и гибкостью… Не могу сказать, какой мечтой окружилъ я его темный лобъ, словно изваянный изъ вещества, именуемаго художниками terre de Sienne, его мрачные глаза съ короткими вками, слды невдомыхъ страстей на лиц шотландца, подобные четыремъ ударамъ палача на тл колесуемаго, и особенно его нжныя руки утонченнаго человка, умвшія сообщать картамъ быстроту, походившую на круговоротъ пламени и поразившія такъ Эрминію де-Стассевиль въ день прізда Керкоэля.

Въ этотъ вечеръ въ углу комнаты, гд стоялъ карточный столъ, стора была полуспущена. Игроки были угрюмы, какъ освщавшій ихъ ихъ тусклый полусвтъ. То былъ вистъ. Сильный Маусаилъ маркизъ де-Сентъ-Альбанъ былъ партнеромъ Мармора. Графиня дю-Трамбле выбрала себ въ партнеры кавалера де-Тарсиса, служившаго въ революцію въ одномъ изъ прованскихъ полковъ. Вслдствіе движенія графини де-Стассевиль, собиравшей со стола карты, въ алмазъ, сверкавшій на ея пальц, ударилъ пересченный камнемъ лучъ свта,— совпаденіе, котораго не придумаешь нарочно. Изъ камня брызнула струя благо электрическаго свта, опалившаго глаза, какъ молнія.

— Эге! Что это блеститъ?— спросилъ кавалеръ де-Тирсисъ разслабленнымъ голосомъ.

— А кто это такъ кашляетъ?— спросилъ въ ту же минуту маркизъ де-Сентъ-Альбанъ, отвлеченный звукомъ глухого кашля и поворачиваясь къ Эрминіи, вышивавшей неподалеку отъ него косынку для матери.

— Мой брилліантъ и моя дочь,— отвтила обоимъ графиня дю-Трамбле, улыбаясь тонкими губами.

— Боже, какъ хорошъ вашъ брилліантъ, сударыня!— воскликнулъ кавалеръ.— Никогда еще не сверкалъ онъ такъ, какъ сегодня. Слпой и тотъ бы его увидлъ!

На этихъ словахъ окончилась партія, и кавалеръ де-Тарсисъ коснулся руки графини.

— Вы позволите?— спросилъ онъ.

Графиня томно сняла перстень и бросила его на игорный столъ.

Старый эмигрантъ разсматривалъ брилліантъ, поворачивая кольцо передъ своимъ глазомъ, словно калейдоскопъ. Но свтъ иметъ свои капризы. Играя по гранямъ, онъ не извлекалъ уже изъ камня луча, подобнаго первому.

Эмилія встала и подняла стору, чтобы свтъ сильне ударилъ въ камень и далъ возможность лучше оцнить его красоту.

Она сла снова, опершись о столъ, и принялась разглядывать призматическій камень, но приступъ кашля вернулся къ ней съ такой силой, что перламутръ ея прекрасныхъ голубыхъ глазъ чистйшей первоначальной воды покраснлъ и налился кровью.

— Гд схватили вы такой ужасный кашель, дорогое дитя?— спросилъ маркизъ де-Сентъ-Альбанъ, боле интересуясь двушкой, чмъ камнемъ,— алмазомъ человческимъ, чмъ алмазомъ минеральнымъ.

— Не знаю, господинъ маркизъ,— отвчала она съ легкомысліемъ юности, врящей въ то, что жизнь безконечна,— Быть можетъ, гуляя вечеромъ по берегамъ Стассевиля.

Въ ту же минуту я былъ пораженъ группою, которую составляли эти четыре лица.

Красноватый отблескъ заката сквозь открытое окно наводнялъ комнату. Кавалеръ де-Тарсисъ разсматривалъ камень, маркизъ де-Сентъ-Альбанъ смотрлъ на Эрминію, графиня де-Трамбле смотрла на Каркоэля, разсянно глядвшаго на даму бубенъ, которую держалъ въ рук. Но всхъ боле меня поразила Эрминія. ‘Роза Стассевиля’ была еще блдне матери. Красный отблескъ умиравшаго дня прозрачнымъ отсвтомъ покрывалъ ея блдныя щеки и придавалъ ей сходство съ головой жертвы, отраженной окровавленнымъ зеркаломъ.

Холодъ пробжалъ у меня по нервамъ, въ силу какого-то прозрнія меня оснило одно воспоминаніе,— съ непреодолимостью идей, насильственно оплодотворяющей нашу возмущенную мысль.

Около двухъ недль тому назадъ, утромъ, я отправился къ Мармору де-Керкоэлю. Засталъ его одного. Было рано. Никто изъ игравшихъ у него по утрамъ еще не пришелъ. Когда я вошелъ, онъ стоялъ у письменнаго стола и, казалось, былъ всецло погруженъ въ трудное дло, требовавшее вниманія и большой твердости руки. Я не могъ видть его лица: голова его была опущена книзу. Въ пальцахъ правой руки онъ держалъ маленькій флаконъ изъ блестящаго чернаго вещества, походившій на остріе сломаннаго кинжала, и изъ этого микроскопическаго флакона переливалъ въ разомкнутое кольцо какую-то жидкость.

— Что вы длаете, чортъ возьми?— воскликнулъ я, подходя къ нему. Но онъ крикнулъ повелительно:

— Не подходитеI Оставайтесь, гд стоите! У меня можетъ дрогнутъ рука, а то, что я длаю, опасне и трудне, нежели стрлять въ штопоръ въ сорока шагахъ изъ револьвера, который можетъ ежеминутно разорвать.

То былъ намекъ на случай, имвшій мсто нсколько дней тому назадъ. Мы забавлялись стрльбой изъ сквернйшихъ револьверовъ съ цлью проявить искусство стрлковъ, несмотря на плохое качество оружія, и едва не размозжили себ головы дуломъ револьвера, который разорвало у насъ на глазахъ. Онъ продолжалъ переливать таинственную жидкость, стекавшую каплями съ носика флакона. Окончивъ, онъ сомкнулъ кольцо и бросилъ его въ ящикъ письменнаго стола, словно желая спрятать.

Я замтилъ, что на лиц у него была надта стеклянная маска.

— Съ какихъ это поръ,— спросилъ я шутливо,— вы стали заниматься химіей? Ужъ не готовите ли вы лкарство противъ проигрышей въ вистъ?

— Я ничего не готовлю,— отвтилъ онъ.— Но то, что находится тамъ,— онъ указалъ на черный флаконъ,— лкарство отъ всего. Это,— прибавилъ онъ съ мрачной веселостью, свойственной стран самоубійцъ, откуда онъ пріхалъ,— это — колода крапленныхъ картъ, съ которою можно выиграть у судьбы послднюю ставку наврняка.

— Что это за ядъ?— спросилъ я, беря флаконъ, странная форма котораго меня привлекала.

— Самый изумительный изъ индійскихъ ядовъ,— отвчалъ онъ, снимая маску. Вдыханіе его смертельно, и въ тхъ случаяхъ, когда онъ не убиваетъ немедленно, все-же человкъ не ускользаетъ отъ него, дйствіе его столь же врно, сколь и таинственно. Медленно, томительно подтачиваетъ онъ въ самомъ корн жизнь человка и развиваетъ въ пораженныхъ органахъ общеизвстныя болзни, симптомы которыхъ, хорошо изученные наукой, способны отклонить подозрніе и дать отвтъ на обвиненія, если бы таковыя были предъявлены. Разсказываютъ, что въ Индіи нищенствующіе факиры добываютъ его изъ рдкихъ веществъ, извстныхъ имъ однимъ и встрчаемыхъ лишь на плоскогорьяхъ Тибета. Онъ не разрываетъ, а постепенно ослабляетъ нити жизни. Этимъ онъ какъ нельзя боле подходитъ къ характеру апатичныхъ и лнивыхъ индйцевъ, которые любятъ смерть какъ сонъ и охотно умираютъ, словно падаютъ на ложе изъ лотосовъ. Достать этотъ ядъ очень трудно, почти невозможно. Если бы вы знали, чмъ я рисковалъ, желая добыть этотъ флаконъ клявшейся мн въ любви! У меня есть другъ, офицеръ англійской армій, вернувшійся, какъ и я, изъ Индіи. Онъ повсюду искалъ этого яду со страстью и упорствомъ англичанина. Въ отчаяніи онъ написалъ мн изъ Англіи и прислалъ это кольцо, прося влить въ него нсколько капель этого нектара смерти. Это я и длалъ, когда вы вошли.

Слова Керкоэля не удивили меня. Люди такъ созданы, что, не питая ни злого умысла, ни мрачной мысли, любятъ держать у себя ядъ, какъ любятъ хранить оружіе. Они накопляютъ оружіе уничтоженія какъ скупецъ деньги. Разсмотрвъ внимательно флаконъ (изъ чернаго камня,— гладкую агатовую бездлушку,— которую индійская танцовщица носила среди топазовъ на своей груди и губчатое вещество которой впитывало въ себя золотистый потъ ея кожи,— я бросилъ ее въ бокалъ, стоявшій на камин, и забылъ о ней.

Поврите ли, мн теперь пришелъ на-память именно этотъ флаконъ! Болзненный видъ и блдность Эрминіи, ея кашель, словно вырвавшійся изъ размягченнаго легкаго, гд, можетъ быть, уже образовались глубокія раны, именуемыя медициной на своемъ живописномъ и страшномъ язык ‘кавернами’,— перстень, сверкнувшій именно въ ту минуту, когда двушка закашлялась, словно въ блеск человкоубійственнаго камня былъ трепетъ радости убійцы, событія утра, исчезнувшія изъ памяти и пробудившіяся вновь,— все это, словно волна, сразу прихлынула къ моему мозгу. Связи, которая соединяла бы прошлыя событія съ настоящей минутой, я не находилъ. Невольное сближеніе, на которое наталкивала меня мысль, было безумно. Я страшился самого себя. Я старался загасить въ себ этотъ смутный свтъ, пронизавшій мн душу какъ блескъ брилліанта, сверкнувшаго по зеленому столу!

Чтобы поддержать поколебленную волю и съ ея помощью разсять преступную и безумную догадку, я взглянулъ на графиню де-Трамбле и на Мармора.

И тотъ, и другая позами и лицами ясно подтверждали, что догадка моя была безумна. Какъ сейчасъ вижу лицо Мармора де-Каркоэля, выраженіе кристальнаго спокойствія на лиц графини, прерванное лишь вдыханіемъ резеды, которую она вдыхала и жевала со сладострастной дрожью. На эти факты, которые я не умлъ связать между собою, впослдствіи упалъ лучъ свта, разсявшій этотъ хаосъ.

Два послднихъ года моего воспитанія я не прізжалъ домой. Въ школ изъ писемъ моихъ семейныхъ я узналъ о смерти Эрминіи де-Стассевиль. Вся кровь застыла во мн при полученіи этого извстія. Я отнесся къ этому черезчуръ трагически, чтобы бесдовать объ этомъ съ кмъ-нибудь. По возвращеніи въ родительскій домъ я засталъ нашъ городъ чрезвычайно измнившимся. Ибо въ нсколько лтъ города мняются, какъ женщины,— ихъ трудно бываетъ узнать. Прежде всего я хотлъ узнать, что сталось съ Марморомъ де-Каркоэлемъ. Мн отвтили, что по приказу своего правительства онъ отбылъ снова въ Индію. Человкъ, сообщившій мн это, былъ тотъ же кавалеръ де-Тарсисъ, одинъ изъ четырехъ участниковъ памятной ‘партіи алмаза’. Почти въ ту же минуту невольно я сказалъ:

— А графиня дю-Трамбле-Стассевиль?

— Разв вы что-нибудь знаете?— произнесъ онъ таинственно, словно насъ подслушивали сотни ушей, хотя мы были одни.

— Да нтъ же, ничего не знаю,— отвчалъ и,

— Она скончалась отъ болзни легкихъ, какъ и дочь, мсяцъ спустя посл отъзда этого дьявола,— Мармора.

— Къ чему это указаніе срока?— спросилъ я.— И почему, вы говорите мн о Мармор де-Каркоэл?

— Вы, слдовательно, въ самомъ дл ничего не знаете? Ну, мой милый, графиня, повидимому, была его любовницей. Но худшее заключалось въ томъ, что Марморъ, ‘богъ шлема’, объявилъ шлемъ всей семь. Бдная малютка Эрминія втихомолку обожала его. Въ этомъ было нчто роковое. Любилъ ли онъ мать? Любилъ ли обихъ? Или не любилъ ни ту, ни другую? Утверждаютъ, что мать воспылала ненавистью къ дочери, что ускорило ея кончину.

— Неужели говорятъ объ этомъ!— воскликнулъ я, охваченный ужасомъ при мысли о томъ, что мои подозрнія имли основанія.

— Помните ли вы, что графиня де-Стассевиль, никогда ничего не любившая, не исключая и цвтовъ, носила всегда за поясомъ букетъ резеды? Эта резеда бралась въ великолпной жардиньерк, стоявшей въ ея гостиной. Она полюбила цвты и съ яростью всюду ихъ разыскивала. Воздухъ въ ея гостиной былъ удушливъ, какъ въ оранжере. Дамы слабаго здоровья отказывались бывать у нея. Когда же посл ея смерти захотли высадить въ землю роскошные кусты резеды, то въ ящик нашли… угадайте что… трупъ ребенка, родившагося живымъ…

… Есть только два человка, знавшихъ, въ чемъ тутъ — дло. Одинъ изъ нихъ — Марморъ де-Каркоэль, ухавшій въ Индію съ чемоданомъ, набитымъ нашимъ золотомъ, выиграннымъ въ вистъ, а другой — духовникъ графини. Вы помните толстаго аббата Трюбена?..

БАРБЬЕ д’ОРЕВИЛЬИ.

ИЗНАНКА ПАРТІИ ВЪ ВИСТЪ(ЭПИЗОДЪ ИЗЪ ОЧЕРКА).

Читайте также:

ИЗНАНКА ПАРТІИ ВЪ ВИСТЪ
(ЭПИЗОДЪ ИЗЪ ОЧЕРКА).