Изгнанники. Часть первая, Дойль Артур Конан, Год: 1893 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 104 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

‘Библіотека Юнаго Читателя’.

Изгнанники.
ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ
А. Кононъ-Дойля.

ВЪ ДВУХЪ ЧАСТЯХЪ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ВЪ СТАРОМЪ СВТ.

Сокращенный переводъ съ англійскаго В. Кошевичъ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Тип. Спб. акц. общ. печ. дла въ Россіи Е. Евдокимовъ. Троицкая, 18.
1900.

ГЛАВА I.
Человкъ изъ Америки.

Окошко было такое, какъ большая часть оконъ въ Париж XVII-го вка: высокое, раздленное пополамъ широкимъ поперечнымъ брусомъ и, надъ срединою этого бруса, украшенное маленькимъ гербомъ — три красныхъ чертополоха на серебряномъ пол — нарисованномъ на стекл ромбовидной формы. Снаружи торчалъ толстый желзный прутъ, на которомъ висло позолоченное изображеніе тюка шерсти, качавшееся и скрипвшее при каждомъ порыв втра. Въ окно были видны дома другой стороны улицы: высокіе, узкіе, нарядно разукрашенные деревянной рзьбою на фасадахъ и увнчанные лсомъ островерхихъ коньковъ и угловыхъ башенокъ. Внизу виднлась булыжная мостовая улицы св. Мартына, откуда доносился топотъ множества ногъ.

Изнутри къ окну была прислонена широкая скамья, крытая коричневой испанской кожей, сидя на ней, обитатели дома могли видть изъ за занавсокъ все, что происходило внизу, на шумной улиц. Теперь на ней сидло двое, мужчина и женщина, но къ улиц обращены были ихъ спины, а лица — ко внутренности большой и богато убранной комнаты.

Она была очень молода, никакъ не старше двадцати лтъ, и, правда, блдна, но той полною жизни блдностью, ясною и свжею, какъ бы говорящею о чистот и невинности, такъ что никто не пожелалъ бы испортить боле яркими красками ея двственную прелесть. Черты лица были нжны и изящны, а синевато-черные волосы и длинныя, темныя рсницы составляли красивую противоположность съ мечтательными срыми глазами и близною кожи, напоминавшей слоновую кость. Во всемъ ея существ было что-то спокойное и сдержанное, съ чмъ гармонировало и простое платье, сшитое изъ черной тафты, такъ же какъ единственныя ея украшенія — каменноугольная брошка и браслетъ. Такова была Адель Катина, единственная дочь извстнаго гугенота {Такъ назывались во Франціи послдователи протестантскаго вроученія, подвергавшіеся въ теченіе нсколькихъ вковъ жестокимъ гоненіямъ со стороны католической церкви.}, торговца сукномъ.

Но простота ея наряда вознаграждалась роскошью одежды ея собесдника. Это былъ человкъ старше ея лтъ на десять, съ суровымъ солдатскимъ лицомъ, мелкими и очень опредленными чертами, тщательно закрученными черными усами и темно-карими глазами. Кафтанъ его былъ небесно-голубого цвта съ нашивками изъ серебрянаго галуна и широкими серебряными погонами. Изъ подъ него выглядывалъ жилетъ изъ блой шерстяной коломянки, а брюки изъ той-же матеріи исчезали въ высокихъ лакированныхъ сапогахъ, украшенныхъ золочеными шпорами. Рапира съ серебряной рукояткой и шляпа съ перомъ дополняли костюмъ, по которому каждый французъ узналъ бы въ немъ офицера знаменитой голубой гвардіи Людовика XIV {Людовикъ XIV— французскій король, жившій отъ 1638 до 1715 г.}. Молодой человкъ съ кудрявыми черными волосами и красиво посаженной головой глядлъ бравымъ и проворнымъ солдатомъ, какимъ показалъ себя и на поляхъ сраженій, такъ что имя Амори де-Катина стало извстнымъ преимущественно передъ многими именами представителей мелкаго дворянства, которые тысячами собирались на службу къ королю.

Амори де-Катина приходился двоюроднымъ братомъ Aдели, они даже слегка походили другъ на друга лицомъ. Де-Катина происходилъ изъ гугенотскаго дворянскаго рода, но рано лишился родителей и поступилъ въ армію, гд пробилъ себ дорогу безъ всякой помощи и, даже вопреки разнымъ препятствіямъ, достигъ настоящаго своего положенія. Младшій же братъ его отца, найдя вс пути для себя закрытыми, благодаря тмъ преслдованіямъ, которымъ уже подвергались его единоврцы, откинулъ частицу де, свидтельствовавшую о дворянскомъ происхожденіи и, записавшись въ купцы, сталъ торговать въ Париж такъ успшно, что со временемъ сдлался однимъ изъ богатйшихъ и вліятельнйшихъ гражданъ этого города. Въ его то дом и находился въ настоящую минуту гвардеецъ, державшій за руку его единственную дочь.

— Скажи мн, Адель,— говорилъ онъ,— отчего ты какъ-будто огорчена?

— Я ничмъ не огорчена, Амори.

— Ну, разв я не вижу складочки у тебя между бровями? Ахъ, я умю угадывать твои мысли по лицу, какъ пастухи угадываютъ время по звздамъ!

— Да ничего же, Амори, только…

— Только что?

— Ты удешь сегодня вечеромъ.

— Я вернусь завтра утромъ.

— А никакъ нельзя не узжать?

— Это невозможно. Завтра утромъ — мое дежурство у королевской спальни! Посл обдни майоръ де-Бриссакъ замнитъ меня, и тогда я опять свободенъ.

— Ахъ, Амори, когда ты говоришь о корол и о придворныхъ, и о важныхъ домахъ, то я просто удивляюсь!

— Чему же ты удивляешься?

— Какъ это ты живешь среди такого великолпія и все таки бываешь у простого купца.

— Но у этого купца кого я вижу?

— Вотъ это-то и всего удивительне. Ты проводишь цлые дни съ такими красавицами, такими умницами, и считаешь, что я стою твоей любви,— я, такая тихая, точно мышка, всегда одинокая въ этомъ большомъ дом, ненаходчивая и робкая! Вотъ это такъ ужъ чудо!

— У всякаго свой вкусъ,— отвтилъ онъ.— Женщины — точно цвты. Кто любитъ громадный подсолнечникъ, кто розу, которая такъ ярка и крупна, что всегда бросается въ глаза, я же люблю фіалочку, которая хоть прячется въ мху, однако такъ мила и ароматна. Но ты все-таки морщишь лобъ, моя милая?

— Мн бы хотлось, чтобы вернулся отецъ.

— А почему? Разв теб такъ скучно?

Ея блдное лицо просіяло внезапной улыбкой.

— Мн не будетъ скучно до самой ночи. Но я всегда безпокоюсь, когда его нтъ. Теперь такъ много слышишь о преслдованіи нашихъ собратьевъ.

— Ну, дядю не посмютъ тронуть.

— Онъ похалъ къ купеческому голов по поводу распоряженія о расквартированіи драгунъ.

— А ты мн ничего не сказала!

— Да вотъ оно.— Она встала и взяла со стола листокъ синей бумаги, на которомъ болталась красная печать. Его густыя черныя брови нахмурились при взгляд на этотъ листъ.

— Симъ предписывается,— прочелъ онъ,— вамъ, Теофилу Катина, торговцу сукномъ на улиц св. Мартына, дать помщеніе и продовольствіе двадцати рядовымъ Лангедокскаго полка Голубыхъ Драгунъ подъ командою капитана Дальбера, впредь до дальнйшихъ распоряжепій. (Подпись): Де Бойре, королевскій комиссаръ.

Де Катина хорошо зналъ, что этотъ способъ притсненія гугенотовъ практикуется по всой Франціи, но льстилъ себя надеждою, что его собственное положеніе при двор избавитъ его родственника отъ такого оскорбленія. Онъ отбросилъ бумагу съ восклицаніемъ гнва.

— Когда же они явятся?

— Отецъ сказалъ, что сегодня.

— Такъ имъ придется погостить недолго. Завтра же я добьюсь приказа объ ихъ удаленіи. Однако солнце уже спряталось за церковь св. Мартына. Мн уже пора.

— Нтъ, нтъ, погоди еще.

— Мн бы хотлось дождаться твоего отца, чтобы тебя не застали одну эти солдаты. Но ничто не будетъ принято во вниманіе, если я опоздаю въ Версаль. Смотри-ка: у воротъ остановился верховой. Онъ не въ мундир. Можетъ быть, его послалъ твой отецъ.

Двушка живо подбжала къ окошку и выглянула на улицу, опершись рукой на украшенное серебромъ плечо своего двоюроднаго брата.

— Ахъ! — вскричала она.— А я и забыла. Это — человкъ изъ Америки. Папа говорилъ, что онъ прідетъ сегодня.

— Человкъ изъ Америки! — повторилъ офицеръ съ изумленіемъ, и они оба вытянули шеи, чтобы лучше видть. Всадникъ, широкоплечій и коренастый молодой человкъ, коротко остриженный и бритый, повернулъ къ нимъ свое смуглое, продолговатое лицо со смлыми чертами, окидывая взоромъ фасадъ дома. На немъ была мягкая срая шляпа съ полями, фасонъ которой казался страннымъ для глазъ столичнаго жителя, но его темная одежда и высокіе сапоги ничмъ не отличались отъ платья любого парижанина. Тмъ не мене, во всей его вншности было нчто настолько необычное, что вокругъ него уже собралась небольшая толпа зрителей, развавшихъ рты на него и на его лошадь. Старое ружье съ необыкновенно длиннымъ стволомъ было прикрплено къ его стремени, такъ что дуло торчало въ воздух позади его. У каждой луки болталось по большому черному мшку, а за сдломъ скатано было яркое, съ красными полосами, одяло. У лошади, срой въ яблокахъ и крпкой на видъ, покрытой пною сверху и забрызганной грязью снизу, подгибались ноги отъ изнеможенія, когда она остановилась у воротъ дома. Всадникъ, осмотрвшись хорошенько, легко спрыгнулъ съ нея, снявши ружье, одяло и мшки, безъ стсненія протискался сквозь толпу и громко постучался въ дверь.

— Кто же онъ такой?— разспрашивалъ Де-Катина.— Канадецъ? Я самъ почти канадецъ. У меня столько же пріятелей за моремъ, какъ и здсь. Можетъ быть, я его знаю? Тамъ блыхъ очень немного, и за два года я перевидалъ ихъ.

— Нтъ, онъ изъ англійскихъ провинцій Америки, но говорить по нашему. Его мать была француженка.

— А какъ его зовутъ?

— Да, какъ зовутъ? Амосъ, Амосъ… Все забываю… Гринъ, кажется… Да, Амосъ Гринъ. Его отецъ давно ведетъ дла съ моимъ, а теперь послалъ сюда сына, который, какъ я поняла, жилъ, всегда въ лсу, чтобы тотъ повидалъ людей и города. Ахъ! Боже! Что это случилось!?

Изъ нижнихъ сней внезапно раздался визгъ и крики, послышались мужскія восклицанія и быстрые шаги. Де-Катина въ одну минуту сбжалъ съ лстницы и съ изумленіемъ увидалъ слдующую сцену. По об стороны входной двери стояли и пронзительно визжали дв служанки. Посреди сней, слуга Пьеръ, суровый, старый гугенотъ, никогда не терявшій вншняго достоинства, кружился какъ волчекъ, махалъ руками и вопилъ, такъ что было слышно чуть-ли не въ Лувр (дворецъ въ Париж). Въ срый шерстяной чулокъ, одвавшій его костлявую ногу, вцпился какой-то пушистый черный шаръ, съ блестящимъ краснымъ глазомъ и острыми блыми зубами. Услышавъ крики, молодой иностранецъ, который, было, вышелъ къ своей лошади, поспшно вернулся и, оторвавши зврька, два раза хлопнулъ его по морд, посл чего сунулъ его, головою впередъ, въ кожанный мшокъ, изъ котораго тотъ выскочилъ.

— Это ничего,— сказалъ онъ на прекрасномъ французскомъ язык.— Это — только медвженокъ.

— Ахъ, Боже мой! — воскикнулъ Пьеръ вытирая потъ.— Я вышелъ на порогъ поклониться гостю, и вдругъ тотъ сразу, сзади…

— Я виноватъ, что не завязалъ мшка. Но эта штучка только что родилась, когда я узжалъ изъ Нью-Іорка, шесть недль назадъ. Не вы ли — пріятель моего отца, г. Катина?

— Нтъ, сударь,— отвтилъ гвардеецъ съ лстницы.— Дяди нтъ дома, а я — капитанъ де-Катива, къ вашимъ услугамъ, и вотъ двица Катина, она здсь хозяйка.

Прізжій поднялся по лстниц и раскланялся съ обоими, причемъ видно было, что онъ застнчивъ и робокъ, точно дикая серна. Онъ прошелъ съ ними въ гостиную, но тотчасъ опять вышелъ вонъ, и они услышали топотъ его ногъ по ступенямъ. Онъ очень скоро вернулся съ красивымъ и блестящимъ мхомъ въ рукахъ. — Медвженка я привезъ вашему отцу,— сказалъ онъ,— а вотъ эту шкурку — для васъ. Вещь пустая, конечно, а все же пригодится на сумочку или пару мокассинъ {Мокассины — обувь американскихъ индйцевъ.}.

Адель вскрикнула отъ восторга, запустивши руки въ мягкій мхъ. Не мудрено было имъ залюбоваться, потому что лучшаго не могло бы найтись у самого короля.

— Ахъ, какая прелесть! — воскликнула она.— Съ какого же это звря? И гд онъ водится?

— Это чернобурая лисица. Я самъ застрлилъ ее въ послднюю экспедицію близъ Ирокезскихъ селеній, у озера Онеиды.

Она прижалась къ мху щекою, и ея блое личико казалось мраморнымъ на этомъ темномъ фон.

— Очень жаль, что мой отецъ не могъ самъ встртить васъ,— сказала она,— но я за него привтствую васъ отъ всего сердца. Комната ваша наверху, и Пьеръ сейчасъ проводитъ васъ, если желаете.

— Моя комната? Зачмъ?

— Какъ зачмъ? Ну, чтобы ночевать въ ней.

— Я долженъ буду спать въ комнат?

Де-Катина разсмялся надъ пріунывшимъ американцемъ:— Вы можете и не спать тамъ, если не захотите!— сказалъ онъ.

Тотъ тотчасъ же просіялъ и подошелъ къ дальнему окну, выходившему во дворъ,

— Отлично! — воскликнулъ онъ.— Вотъ надвор есть береза, и если вы позволите мн разостласть подъ нею одяло, то я высплюсь лучше, чмъ во всякой комнат. Зимою ужъ длать нечего, а лтомъ потолокъ просто давитъ меня.

— Вы не живали въ городахъ? — спросилъ Де-Катина.

— Мой отецъ живетъ въ Нью-Іорк, черезъ два дома отъ Патера Стьювезанта, о которомъ вы, безъ сомннія, слыхали. Онъ — очень выносливый человкъ, и для него это возможно, но я — я не выдерживаю и нсколькихъ дней въ город. Вся моя жизнь проходитъ въ лсахъ.

— Я уврена, что мой отецъ разршитъ вамъ спать, гд вы пожелаете, и, вообще, длать что вамъ угодно, лишь бы вамъ было хорошо.

— Благодарю васъ, Такъ я вынесу мои вещи и уберу лошадь.

— Зачмъ же? На это есть Пьеръ.

— Нтъ, я ужъ привыкъ самъ.

— Такъ и я выйду съ вами,— сказалъ де-Катина,— потому что хочу сказать вамъ кое-что. Итакъ, до завтра, Адель!

— До завтра, Амори.

Мужчины вмст сошли по лстниц, и гвардеецъ проводилъ американца во дворъ.

— Вы много прохали сегодня?— спросилъ онъ.

— Да, отъ Руана.

— Вы устали?

— Нтъ, я рдко устаю.

— Такъ побудьте съ барышней, пока вернется ея отецъ.

— Зачмъ вы говорите это?

— Потому что мн необходимо отлучиться, а ей можетъ понадобиться защитникъ.

Иностранецъ ничего не отвтилъ, только кивнулъ головой и усердно принялся оттирать загрязненную путешествіемъ лошадь.

ГЛАВА II.
Монархъ въ домашней обстановк.

Большіе часы въ Версали {Версаль — дворецъ, въ 19 верстахъ отъ Парижа, служившій прежде мстопребываніемъ французскихъ королей.} пробили восемь, и приближалось время пробужденія короля. Во всхъ корридорахъ и росписныхъ переходахъ громаднаго дворца слышался подавленный гулъ и тихій шумъ какихъ-то приготовленій, ибо вставаніе короля было важнымъ придворнымъ событіемъ, въ которомъ многимъ приходилось принимать участіе. Пробжалъ слуга съ серебрянымъ блюдцемъ, неся кипятокъ г-ну де-Сен-Кентенъ, придворному цирюльнику, другіе слуги, съ переброшенными черезъ руку частями одежды, толпились въ корридор, который велъ въ прихожую. Отрядъ гвардейцевъ въ великолпныхъ голубыхъ съ серебромъ мундирахъ подтянулся и взялъ алебарды по предписанію, а молодой офицеръ, до тхъ поръ глядвшій въ окно на придворныхъ, которые смялись и болтали на террасахъ, быстро повернулся на каблукахъ и подошелъ къ блой съ золотомъ двери королевской спальни.

Едва онъ усплъ стать на свое мсто, какъ ручка изнутри тихо повернулась, дверь растворилась безъ шума и изъ комнаты молча выскользнулъ человкъ, тотчасъ же затворившій ее за собою.

— Тише! — сказалъ онъ, прикладывая палецъ къ своимъ тонкимъ губамъ и всмъ своимъ чисто выбритымъ лицомъ съ высоко поднятыми бровями выражая предостереженіе и просьбу.— Король еще спитъ.

Эти слова шепотомъ передались отъ одного къ другому въ групп, собравшейся передъ дверью. Произнесшій ихъ г. Бонтанъ, главный камердинеръ, поклонился гвардейскому офицеру полупочтительно, полуфамильярно, а потомъ прошелъ сквозь быстро возраставшую толпу въ корридоръ съ тмъ видомъ гордаго смиренія, который считалъ приличнымъ для человка, хотя и служившаго въ лакеяхъ, но зато у короля, а потому и смотрвшаго на себя какъ на короля всхъ лакеевъ.

— Здсь ли придворный истопникъ?— спросилъ онъ.

— Да, сударь,— отвтилъ служитель, державшій передъ собою эмалированный подносъ съ кучкою сосновыхъ щепокъ.

— А открывальщикъ ставень?

— Здсь, сударь.

— А смотритель за подсвчникомъ?

— Здсь, сударь.

— Ну, будьте же готовы!

Слуги въ напудренныхъ парикахъ, красныхъ плюшевыхъ кафтанахъ и серебряныхъ аксельбантахъ вмстроились въ линію у самыхъ дверей, а Бонтанъ снова повернувъ рукоятку, опять исчезъ въ темной комнат.

Спальня была большая квадратная комната въ два окна, закрытыхъ занавсками изъ дорогого бархата. Сквозь щели пробивалось нсколько лучей утренняго солнца, образуя яркія пятна на противоположной стн. Большое кресло стояло перодъ погасшимъ каминомъ, надъ громадной мраморной доской котораго вились и переплетались съ девизами и гербами безчисленныя арабески, достигавшія до самаго потолка, гд сливались съ роскошною живописью. Въ одномъ углу стояла узенькая кушетка съ накинутымъ на нее одяломъ, здсь ночевалъ врный камердинеръ Бонтанъ.

По самой середин комнаты стояла большая кровать о четырехъ колоннахъ, роскошный пологъ который былъ приподнятъ, открывая изголовье. Кругомъ шла ограда изъ полированныхъ перилъ, такъ что между нею и кроватью получался со всхъ сторонъ свободный проходъ, футовъ въ пять шириною. Въ этой загородк стоялъ круглый столикъ, покрытый блой салфеткой, а на немъ, въ эмалированномъ кубк и на серебряной тарелочк, приготовлено было немного вина и три ломтя цыплячьей грудинки на тотъ случай, если оы королю ночью захотлось сть.

Бонтанъ, утопая ногами въ мягкомъ ковр, безшумно прошелъ по комнат, самый воздухъ которой, казалось, былъ напоенъ сномъ, въ тишин отчетливо раздавалось мрное дыханье спящаго. Камердинеръ прошелъ за перила и остаповился съ часами въ рукахъ, выжидая наступленія той самой секунды, когда, согласно неумолимымъ требованіямъ придворныхъ правилъ, слдовало разбудить короля. Передъ нимъ, надъ дорогимъ зеленымъ одяломъ изъ восточнаго шелка, утопала въ пышныхъ кружевахъ, окаймлявшихъ подушку, круглая, коротко остриженная голова съ горбатымъ носомъ и выдающеюся губою. Лакей захлопнулъ крышку чаеовъ и наклонился ладъ своимъ повелителемъ.

— Честь имю доложить Вашему Величеству, что настала половина девятаго,— сказалъ онъ.

— А?! — король медленно открылъ свои большіе темнокаріе глаза, перекрестился и приложился къ маленькой темной ладонк, которую вытянулъ изъ-за ворота ночной рубашки. Затмъ онъ слъ въ кровати, щурясь, какъ человкъ, который собирается съ мыслями.

— Ты передалъ мои распоряженія офицеру лейбъ-гвардіи, Бонтанъ?— спросилъ онъ.

— Да, Ваше Величество.

— Кто дежурный?

— Майоръ де Бриссакъ на главномъ посту и канитанъ де-Катина въ корридор.

— Де-Катина? Да, тотъ молодой чоловкъ, который остановилъ мою лошадь въ Фонтенбло. Помню! Можешь подать сигналъ, Бонтанъ.

Главний камердинеръ быстро подошелъ къ двери и распахнулъ ее. Тотчасъ въ комнат очутились истопникъ и четверо лакеевъ въ красныхъ кафтанахъ и блыхъ парикахъ, проворно и безшумно каждый началъ исполнять свою обязанность. Одинъ схватилъ кушетку и одяло Бонтана и въ одну секунду утащилъ ихъ куда-то въ прихожую, другой унесъ приготовленную на ночь закуску и серебряный подсвчникъ, а третій отодвинулъ большіе бархатные занавсы, впустивши въ комнату потоки свта. Между тмъ въ камин уже потрескивали поспшно зажженныя сосновыя щепки, истопникъ крестообразно положилъ на нихъ два круглыхъ полна, такъ какъ утро было прохладное, и ушелъ со своими спутниками.

Не успли они удалиться, какъ въ спальню вступили боле знатные постители. Двое шли рядомъ впереди. Изъ нихъ одинъ былъ юноша, немногимъ старше двадцати лтъ, наклонный къ полнот, съ медленными и торжественными движеніями, красивыми ногами и лицомъ довольно привлекательнымъ, но похожимъ на маску, до того оно было лишено всякаго выраженія, за исключеніемъ тхъ рдкихъ минутъ, когда по немъ проскальзывалъ лучъ лукавой насмшливости. Онъ былъ богато одтъ въ темнолиловый бархатный костюмъ, съ широкой голубой лентой на груди, изъ подъ которой выглядывалъ сверкающій край ордена св. Людовика. На его спутник, человк лтъ сорока, смугломъ, полномъ достоинства и важности, было простое, но богатое платье изъ чернаго шелка съ золотыми украшеніями на ворот и рукавахъ. Когда эта пара остановилась передъ королемъ, то по нкоторому сходству между тремя лицами легко можно было признать въ нихъ членовъ одной семьи и угадать въ старшемъ королевского брата, а въ другомъ — Людовика-дофина {Дофинъ — титулъ наслдника французскихъ королей.}, его сына и наслдника престола, на который, по удивительному предопредленію Божію, не суждено было вступить ни этому юнош, ни его дтямъ.

Какъ ни сильно было сходство между тремя лицами, выражавшееся въ горбатомъ нос Бурбоновъ {Людовикъ XIV происходилъ изъ рода Бурбоновъ.}, большихъ круглыхъ глазахъ и толстой нижней губ, наслдіи Габсбурговъ, полученной всми ими отъ Анны Австрійской, {Анна Австрійская — мать Людвика XIV происходила изъ рода Габсбурговъ.} однако замчалось и большое различіе, ибо разница характеровъ наложила особый отпечатокъ на черты каждаго. Королю шелъ сорокъ шестой годъ, и волосы на его остриженной, черной голов уже слегка просвчивали на макушк, а къ вискамъ отливали сдиною. Впрочемъ, онъ еще сохранилъ значительную долю красоты своей юности, хотя теперь на лиц его прибавилось выраженіе достоинства и суровости, которыя возрастали съ годами. Его темные глаза были весьма выразительны, а правильныя черты приводили въ восторгъ скульпторовъ и живописцевъ. Твердыя, но подвижныя линіи рта и густыя дугообразныя брови придавали лицу короля выраженіе власти и силы, между тмъ какъ боле покорное выраженіе на лиц его брата изобличало человка, проведшаго всю жизнь въ повиновеніи и самоограниченіи. Съ другой стороны, дофинъ хотя и былъ красиве отца, но совершенно не имлъ ни его быстрой игры физіономіи при волненіи, ни его царственной ясности въ спокойномъ настроеніи.

За королевскимъ сыномъ и братомъ шла небольшая группа знати и придворныхъ, обязанныхъ ежедневно присутствовать при церемоніи вставанія. Здсь были: главный гардеробмейстеръ {Гардеробмейстеръ — завдующій платьями короля.}, первый камергеръ опочивальни, герцогъ Мэнскій — блдный юноша въ черномъ бархат, замтно хромавшій на лвую ногу, и его маленькій братъ, юный графъ Тулузскій. Оба послдніе были родныя дти короля. За ними вошли первый камердинеръ гардероба, Фагонъ — лейбъ-медикъ, Телье — лейбъ-хирургъ, и три пажа въ пурпур и золот внесли королевское платье. Это были участники малаго, семейнаго пріема, доступъ къ которому составлялъ высшую почесть при французскомъ двор.

Бонтанъ полилъ на руки короля нсколько капель спирта, подставивъ, чтобы дать имъ стечь, серебряное блюдо, а первый камергеръ опочивальни подалъ чашу со святою водою, въ которой король омочилъ руку, крестясь и бормоча краткую молитву. Затмъ, кивнувши брату и поздоровавшись съ наслдникомъ и съ герцогомъ Мэнскимъ, онъ спустилъ ноги и услся на краю кровати въ своей длинной шелковой рубашк, изъ подъ которой болтались его маленькія блыя ноги,— поза, принять которую счелъ бы рискованнымъ всякій другой на его мст, но Людовикъ былъ до того проникнутъ чувствомъ собственнаго величія, что для него непостижима и немыслима была возможность показаться кому либо смшнымъ при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ. Такъ сидлъ властитель Франціи, рабъ каждаго случайнаго сквозняка, заставлявшаго его вздрагивать. Г. де Сен-Кентенъ, благородный цирюльникъ, накинулъ на плечи короля пурпуровый халатъ, а голову облекъ въ придворный парикъ со множествомъ длинныхъ локоновъ, между тмъ какъ Бонтанъ натянулъ на ноги короля красные чулки и подставилъ вышитыя бархатныя туфли. Король сунулъ въ нихъ ноги, подпоясалъ халатъ и перешелъ къ камину, гд слъ въ большое кресло, протягивая къ пылающему огню свои нжныя руки. Присутствующіе стали вокругъ него полукругомъ, ожидая ‘большого пріема’, который сейчасъ долженъ былъ начаться.

— Что это такое, господа?— вдругъ спросилъ король, оглянувшись, съ выраженіемъ неудовольствія на лиц.— Я ощущаю запахъ духовъ. Неужели кто-либо изъ васъ ршился явиться ко мн надушеннымъ, вдь вс вы должны знать, что я этого не выношу!

Члены маленькой группы переглянулись и начали уврять въ своей невиновности. Однако, врный Бонтанъ, обойдя позади нихъ неслышными шагами, открылъ виновнаго.

— Ваша свтлость, запахъ идетъ отъ васъ,— сказалъ онъ графу Тулузскому.

Графъ Тулузскій, маленькій краснощекій мальчикъ, весь вспыхнулъ при этомъ обличеніи.

— Извините, Ваше Величество, очень возможно, что мадемуазель де-Граммонъ обрызгала меня изъ своего флакона, когда мы вмст играли вчера, въ Марли,— пролепеталъ онъ.— Я не обратилъ вниманія, но если это непріятно Вашему Величеству…

— Чтобы не было этого запаха!— крикнулъ король.— Фу! я просто задыхаюсь! Отвори нижнюю раму, Бонтанъ. Нтъ, разъ ужъ онъ ушелъ, то ненужно. Г. де-Сен-Кентенъ, разв сегодня намъ не назначено бриться?

— Да, Ваше Величество, и все готово.

— Такъ отчего же не начать? Прошло уже три минуты лишнихъ. За дло, сударь, а ты Бонтанъ, объяви о начал большого пріема.

Было ясно, что король въ это утро не въ дух. Онъ кидалъ быстрые вопросительные взгляды на брата и сыновей, но не могъ выразить словами ни насмшки, ни упрековъ, такъ какъ манипуляціи де-Сен-Кентена совершенно уничтожали возможность говорить. Съ небрежностью, происходившей отъ долголтней привычки, брадобрей мылилъ королю подбородокъ, быстро водилъ по нему бритвой, а затмъ обмывалъ спиртомъ. Потомъ, одинъ изъ дворянъ натянулъ на короля короткіе штаны чернаго бархата, а другой помогъ надть ихъ окончательно, между тмъ какъ третій черезъ голову снялъ съ него ночную рубашку и поднесъ денную, до тхъ поръ грвшуюся у огня. Башмаки съ брилліантовыми пряжками, гамаши и красный камзолъ были надты поочередными стараніями придворныхъ вельможъ, изъ которыхъ каждый ревниво блюлъ свое право. На камзолъ была возложена голубая лента съ брилліантовымъ крестомъ Св. Духа и крестъ Св. Людовика на красной лент. Тому, кто въ первый разъ увидлъ бы это зрлище, могъ показаться страннымъ этотъ маленькій человчекъ, стоявшій неподвижно и безучастно, устремивши задумчивый взглядъ въ каминъ, между тмъ какъ эта группа людей, изъ которыхъ каждый носилъ историческое имя, хлопотала вокругъ, наряжая его, точно дти любимую куклу. На короля надли черный нижній кафтанъ, потомъ подвязали галстухъ изъ дорогого кружева, накинули свободный верхній кафтанъ, поднесли на эмалевомъ блюдц два богато-расшитыхъ носовыхъ платка, которые были засунуты въ боковые карманы двуми отдльными прислужниками, вложили въ руку палку чернаго дерева, украшенную серебромъ,— и государь былъ готовъ для дневныхъ трудовъ.

Въ теченіе получаса, пока его одвали, дверь опочивальни поминутно открывалась, и не прекращалось перечисленіе именъ входившихъ, о которыхъ капитанъ лейбъ-гвардіи докладывалъ дежурному изъ свиты, а этотъ послдній — первому камергеру. Каждый, входя, три раза низко кланялся королевскому величеству, а потомъ присоединялся къ своему кружку, потихоньку болтавшему о погод, новостяхъ и планахъ будущаго. Все боле и боле набиралось людей, которымъ Людовикъ доставлялъ то, что самъ онъ открыто называлъ высочайшимъ изъ доступныхъ человку удовольствій — возможность лицезрть монаршій ликъ, и молодой гвардеецъ, почти не умолкая, называлъ ихъ титулы и фамиліи, причемъ успвалъ обмниваться почти со всми улыбкою или словомъ привта, такъ какъ его открытое и красивое лицо хорошо было извстно при двор. Его веселые глаза и живыя движенія яспо говорили объ удачахъ въ жизни. Дйствительно, ему везло. Три года назадъ, будучи неизвстнымъ оберъ-офицеромъ, онъ участвовалъ въ партизанской войн съ ирокезами въ дебряхъ Канады, а затмъ былъ переведенъ во Францію, въ Пикардскій полкъ, но тутъ однажды зимою, въ Фонтенбло, ему посчастивилось остановить подъ королемъ лошадь, которая неслась прямо къ глубокой ям, и эта случайность сдлала для него больше, чмъ могли бы дать ему десять походовъ. Теперь, пользуясь королевскимъ довріемъ, будучи офицеромъ лейбъ-гвардіи, молодымъ, любезнымъ и любимымъ, онъ могъ считать свою участь завидною. Однако, по странной непослдовательности человческой природы, онъ усплъ уже пресытиться великолпіемъ и однообразіемъ жизни во дворц и съ сожалніемъ вспоминалъ о боле суровомъ и свободномъ существованіи, которое велъ въ первые годы службы. Даже теперь, отъ королевской двери, отъ покрытыхъ живописью сней и отъ придворной знати, воображеніе его улетало къ дикимъ пропастямъ и пнящимся потокамъ запада,— и вдругъ передъ глазами его мелькнуло лицо, которое онъ видалъ именно тамъ, далеко.

— Г. де-Фронтенакъ! — воскликнулъ онъ. — Смю надяться, вы не забыли меня?

— Какъ? Де-Катина? Ахъ, какъ я радъ видть знакомаго изъ-за океана! Но оберъ-офицеръ въ Кариньянскомъ полку — совсмъ не то, что капитанъ лейбъ-гвардіи. Вы далеко шагнули.

— Да, но я врядъ ли сталъ счастливе. По временамъ я радъ отдать все на свт, только бы покачаться на Канадскихъ быстринахъ въ береговомъ челночк, или взглянуть еще разъ на т разубранные золотомъ и пурпуромъ холмы во время листонада.

— Да,— вздохнулъ де-Фронтенакъ.— А знаете, мн настолько же не посчастливилось, насколько вамъ повезло. Я былъ отозванъ, а на мое мсто назначенъ де-ла-Ворръ. Но тамъ поднимается буря, которой не выдержать такому человку. Когда ирокезы запляшутъ военную пляску, тогда понадоблюсь я, и гонцы застанутъ меня готовымъ. Теперь я увижу короля и постараюсь побудить его быть великимъ государемъ тамъ, какъ и здсь. Будь власть въ моихъ рукахъ, я измнилъ бы весь ходъ исторіи!

— Тише! Не говорите бунтовскихъ рчей при капитан лейбъ-гвардіи! — засмялся Катина, пропуская суроваго воина въ королевскую спальню. Въ это время королю принесли его первый скудный завтракъ, состоящій изъ хлба и вина, на дв трети разбавленнаго водою. Большая квадратная комната была теперь совершенно полна толпою лицъ, изъ которыхъ многіе принадлежали къ числу тхъ, благодаря кому эта эпоха стала одною изъ самыхъ блестящихъ въ исторіи Франціи. Подл самаго короля, грубый, но энергичный Лувуа, военный министръ Людовика XIV, всемогущій со смерти своего соперника, Кольбера, бесдовалъ объ организаціи войска съ двумя военными. Неподалеку отъ нихъ невысокій, сдой священникъ съ добрымъ лицомъ, отецъ Лашезъ, духовникъ короля, шепотомъ разговаривалъ съ величавымъ Боссюетомъ {Боссюетъ придворный проповдникъ и воспитатель дофина.} краснорчивымъ епископомъ изъ Mo, и высокимъ, худымъ молодымъ аббатомъ де-Фенелонъ {Фенелонъ — французскій писатель.}. Здсь же живописецъ Лебренъ толковалъ объ искусств съ небольшимъ кружкомъ своихъ сотрудниковъ. У самой двери знаменитый поэтъ Расинъ, съ безсмнною улыбкою на красивомъ лиц, болталъ съ поэтомъ Буало и архитекторомъ Мансаромъ, причмъ вс трое шутили и смялись съ непринужденностью, естественной для любимыхъ слугъ короля, изъ всхъ его подданныхъ, единственныхъ, которымъ было разршено безъ доклада и запросто входить въ его покои и выходить обратно.

— Что съ нимъ сегодня?— спрашивалъ Буало, кивая по направленію къ королевской групп.— Кажется, сонъ не улучшилъ его настроенія!

— Все трудне становиться его забавлять,— сказалъ Расинъ, качая головою.— Мн назначено въ три часа быть у г-жи де-Ментенонъ {Госпожа де-Ментенонъ происходила изъ протестантской семьи, посл смерти своего мужа, поэта Скаррона, сдлалась воспитательницей дтей Людовика XIV, имла большое вліяніе на короля и впослдствіи была тайно обвнчана съ нимъ.} и попытаться развлечь его отрывкомъ изъ Федры {Федра — знаменитая трагедія Расина.}.

— Мой другъ,— сказалъ архитекторъ,— не думаете ли вы, что сама хоэяйка разсетъ его лучше всякой Федры?

— Г-жа де-Ментенонъ — удивительная женщина. Она обладаетъ и умомъ, и сердцемъ, она неподражаема.

— Однако въ числ ея достоинствъ есть одно излишнее.

— Какое же?

— Старость.

— О! Что за дло до ея лтъ, если на видъ ей можно дать тридцать?… Но что это за господинъ? У него лицо посерьезне, чмъ принято при двор. А! Король его замтилъ, и Лувуа манитъ къ себ. Даю слово — ему умстне было бы находиться въ палатк, чмъ подъ росписнымъ потолкомъ.

Поститель, обратившій на себя вниманіе Расина, былъ высокій и худой, съ орлинымъ носомъ, суровыми срыми глазами, горвшими изъ-подъ густыхъ бровей, и лицомъ, на которое возрастъ, заботы и борьба со стихіями наложили такой отпечатокъ, что, среди свжихъ лицъ окружавшихъ его придворныхъ, человкъ этотъ производилъ впечатлніе стараго сокола, посаженнаго въ одну клтку съ пестренькими птичками. Одежда его была того темнаго цвта, который вошелъ въ моду при двор съ тхъ поръ, какъ король отказался отъ легкомысленной жизни, но шпага, висвшая у него на боку, была не придворная игрушечная рапира, а добрый стальной клинокъ съ мдною рукоятью въ запятнанныхъ кожанныхъ ножнахъ, изъ которыхъ, очевидно, не разъ вынималась на пол битвы. Онъ стоялъ у дверей, держа въ рукахъ войлочную шляпу съ чернымъ перомъ, и съ полупрезрительнымъ выраженіемъ смотрлъ на окружающихъ болтуновъ, когда же военный министръ сдлалъ ему знакъ, онъ началъ проталкиваться впередъ, безъ всякой церемоніи отодвигая тхъ, кто стоялъ на его пути.

Людовикъ обладалъ въ высокой степени царской способностью узнавать людей.

— Сколько лтъ я не видалъ его, однако, хорошо помню его лицо,— сказалъ онъ своему министру. — Это графъ де-Фронтенакъ, не правда-ли?

— Да, Ваше Величество,— отвтилъ Лувуа,— это, точно, Людовикъ де-Бюадъ, графъ де-Фронтенакъ, бывшій губернаторъ Канады.

— Мы рады опять видть васъ у себя на пріем,— сказалъ монархъ, когда старый вельможа наклонилъ голову и поцловалъ протянутую ему блую руку.— Надюсь, что канадскіе морозы не охладили вашихъ врноподданническихъ чувствъ?

— Ваше Величество, только смерть въ состояніи была бы сдлать это.

— Тогда пожелаемъ, чтобы намъ еще долгіе годы утшаться ими. Мы хотли поблагодарить васъ за ваши заботы и труды на пользу нашей провинціи, и если отозвали васъ, то главнымъ образомъ затмъ, чтобы изъ вашихъ собственныхъ устъ узнать о тамошнихъ длахъ. Во первыхъ, такъ какъ дла Господни должны имть преимущество надъ длами земными, какъ подвигается обращеніе язычниковъ?

— Мы не можемъ жаловаться, Ваше Величество. Святые отцы, какъ іезуиты, такъ и реколекты {Реколлекты — монахи ордена св. Франциска.} стараются по мр силъ, хотя, правда, бываютъ склонны забывать о дл душевнаго спасенія ради вмшательства въ дла мірскія.

— Что вы на это скажете, батюшка?— спросилъ Людовикъ духовника-іезуита, подмигивая ему глазомъ.

— Я скажу, Ваше Величество, что когда дла мірскія могутъ оказать вліяніе на дло душевнаго спасенія, то обязанность каждаго добраго священника, какъ и вообще каждаго добраго католика, состоитъ въ томъ, чтобы направлять ихъ ко благу.

— Это совершенно врно, Ваше Величество,— сказалъ де-Фронтенакъ, и его смуглыя щеки вспыхнули гнвомъ,— но пока Ваше Величество длали мн честь возлагать эти дла на мою отвтственность, я не могъ терпть ничьего вмшательства при исполненіи моихъ обязанностей, невзирая на то, одтъ ли вмшивающійся въ рясу или въ кафтанъ.

— Довольно, сударь, довольно,— строго произнесъ Людовикъ.— Я спрашиваю васъ о миссіяхъ.

— Он процвтаютъ, Ваше Величество. Ирокезы у Сольта и въ горахъ, Гуроны въ Лоретт и Алгонкикцы вдоль рчного побережья отъ Тадузака на востокъ до Сольта-ла-Мари и до самыхъ великихъ равнинъ Дакоты, вс приняли знаменіе креста. Маркеттъ прошелъ внизъ по западной рк, проповдуя Иллинойцамъ, а іезуиты пронесли слово Божіе воинамъ Длиннаго Дома въ ихъ вигвамы (жилища индйцевъ) у Онондаги.

— Могу прибавить, Ваше Величество,— проговорилъ отецъ Лашезъ,— что, оставляя тамъ слово истины, они слишкомъ часто оставляли и жизнь свою.

— Да, Ваше Величество, это совершенная правда,— съ полною искренностью воскликнулъ Фронтенакъ.— Во владніяхъ Вашего Величества есть много храбрыхъ людей, но нтъ ни одного храбре этихъ. Изъ ирокезскихъ селеній, по рк Ришелье, они возвращались безъ ногтей, съ вывернутыми пальцами, съ ямою вмсто одного глаза и со столькими ранами на тл, сколько лилій вонъ на той занавск. Но пролежавши мсяцъ у добрыхъ монаховъ, они пользовались своимъ оставшимся глазомъ, чтобы опять идти въ страну индйцевъ, гд даже собаки пугались ихъ изможденныхъ лицъ и изуродованныхъ членовъ.

— И вы допускали это! — воскликнулъ Людовикъсъ! жаромъ,— Вы оставили въ живыхъ этихъ зловредныхъ убійцъ?

— Я просилъ войска, Ваше Величество.

— Я вамъ послалъ.

— Одинъ полкъ.

— Кариньянъ — Сальерскій. У меня лучшаго нтъ.

— Но этого мало, Ваше Величество.

— Наконецъ, есть же и Канадцы. Разв у васъ нтъ милиціи? Разв вы не могли собрать достаточно силъ, чтобы наказать этихъ негодяевъ, истребителей слугъ Божіихъ? Я всегда считалъ васъ солдатомъ.

Глаза Фронтенака сверкнули, и съ губъ чуть не сорвался необдуманный отвтъ, но горячій старикъ сдлалъ усиліе, чтобы сдержаться, и сказалъ:— Ваше Величество лучше узнаетъ, солдатъ я или нтъ, если благоволитъ спросить у тхъ, кто видлъ меня подъ Сенеффомъ, Мюльгаузеномъ, Зальцбахомъ и въ десяти другихъ мстахъ, гд я имлъ честь сражаться подъ знаменами Вашего Величества.

— Ваши заслуги не забыты.

— Именно потому, что я солдатъ и видлъ, что такое война, я знаю, какъ трудно проникнуть въ страну, гораздо боле обширную, чмъ Нидерланды, всю покрытую болотами и лсами, гд за каждымъ деревомъ таится краснокожій, который, не умя маршировать и выкидывать артикулы, уметъ свалить оленя, пробгающаго въ двухъ стахъ шагахъ, и пройти три мили, пока вы пройдете одну. И наконецъ, если дойти до ихъ селеній и сжечь ихъ пустые вигвамы, да нсколько акровъ маисовыхъ полей, что будетъ этимъ достигнуто? Можете возвращаться, откуда пришли, съ невидимой погоней позади, сдирающей скальпъ со всякаго отставшаго солдата! Государь, вы сами — воинъ. Спрашиваю васъ, легко ли вести такую войну съ горстью солдатъ и отрядомъ лсныкъ охотниковъ, которые все время думаютъ только о своихъ западняхъ и бобровыхъ шкурахъ.

— Нтъ, нтъ, я сожалю, что высказался черезъчуръ поспшно,— сказалъ Людовикъ.— Мы разсмотримъ это дло въ нашемъ совт.

— Слова эти согрваютъ мн душу! — воскликнулъ старый губернаторъ.— Радость будетъ всеобщая вдоль рки св. Лаврентія, безъ различія между краснокожими и блыми, когда тамъ узнаютъ, что ихъ великій отецъ изъ-за моря вспомнилъ о нихъ.

— Однако, не ожидайте слишкомъ многаго, потому что Канада и такъ дорого намъ стоитъ, а у насъ много расходовъ и въ Европ.

— Ахъ, государь, я бы хотлъ, чтобы вы повидали эту великую страну! Когда Ваше Величество здсь одерживаетъ побду, каковъ бываетъ результатъ? Слава, нсколько миль земли, какой нибудь Люксанбургъ или Страсбургъ,— одинъ лишній городъ въ государств, а тамъ нужно въ десять разъ меньше денегъ и въ сто разъ меньше войска, чтобы завоевать цлый міръ. И какой міръ! Какъ онъ обширенъ, государь, какъ богатъ, какъ прекрасенъ! Гд найдутся еще подобные холмы, лса и рки? И все это — наше, если только мы захотимъ взять. Кто можетъ заградить намъ путь? Нсколько разрозненныхъ индйскихъ племенъ и рденькіе поселки англійскихъ рыбаковъ и земледльцевъ? Обратитесь мыслію туда, государь, и не пройдетъ нсколькихъ лтъ, какъ со стнъ вашей крпости въ Квебек {Квебекъ — городъ въ Канад.} вы въ состояніи будете провозгласить, что существуетъ лишь одна имперія отъ снговъ свера до теплаго южнаго залива, и отъ волнъ океана до великихъ равнинъ за Маркеттовой ркою, что имя этой имперіи — Франція, что властитель ея — Людовикъ, а на знамени ея красуются лиліи (государственный гербъ Франціи).

Щеки Людовика вспыхнули отъ честолюбія, и онъ поддался впередъ съ разгорвшимся взоромъ, но откинулся назадъ въ кресло, какъ только губернаторъ умолкъ.

— Честное слово, графъ,— сказалъ онъ,— вы позаимствовали у индйцевъ ихъ даръ краснорчія, о которомъ я слыхалъ. Но кстати объ англичанахъ. Они, вдь, гугеноты, не такъ ли?

— По большей части. Особенно на свер.

— Такъ мы услужимъ Святой Церкви, если заставимъ ихъ убраться. Мн говорили, у нихъ тамъ городъ. Нью… Нью… Какъ его?

— Нью-Іоркъ, Ваше Величество. Они отняли его у голландцевъ.

— Да, Нью-Іоркъ. И еще другой? Бос… Бос?

— Бостонъ, Ваше Величество.

— Ну, ли. Эти гавани могли бы намъ пригодиться. Скажите же мн, Фронтенакъ,— и онъ понизилъ голосъ, чтобы слышали только графъ, Лувуа и т, кто стояли съ ними,— сколько вамъ надо бы войска, чтобы выпроводить этотъ народъ? Одинъ, два полка, и, можетъ быть, два фрегата?

Но бывшій губернаторъ покачалъ посдвшей головой.

— Ваше Величество не знаетъ ихъ,— сказалъ онъ.— Это — упорный народъ. Намъ въ Канад, со всею вашею милостивою помощью, и то трудно бывало держаться. Эти же люди ни откуда не видли помощи, а повсюду препятствія, да холодъ и болзни, безплодную почву и воинственныхъ индйцевъ. Несмотря на это, они процвтаютъ и размножаются. Лса таютъ передъ ними, какъ ледъ на солнц, и благовстъ ихъ церквей слышенъ тамъ, гд недавно еще раздавался только волчій вой. Они — народъ мирный и не скоро ршаются воевать, но ужъ разъ начнутъ, то ихъ не остановишь. Чтобы передать Новую Англію во власть Вашего Величества, я попросилъ бы пятнадцать тысячъ вашего лучшаго войска и двадцать линейныхъ кораблей.

Людовикъ нетерпливо вскочилъ съ кресла и схватилъ свою трость.

— Желалъ бы я,— сказалъ онъ,— чтобы вы взяли примръ съ этихъ людей, которыхъ считаете такими опасными, и усвоили бы ихъ превосходную привычку длать свои дла безъ чужой помощи. Этотъ вопросъ пойдетъ на обсужденіе въ совт. Преподобный отецъ, я думаю, пора въ церковь? Все прочее можетъ повременить, пока мы не отдадимъ должнаго Богу.

Взявши молитвенникъ изъ рукъ прислужника, онъ пошелъ къ двери такъ быстро, какъ только позволяли ему его чрезвычайно высокіе каблуки, а дворъ разступился, чтобы пропустить его, и затмъ сомкнувшись, двинулся вслдъ за нимъ въ томъ порядк, который опредлялся чиномъ каждаго.

ГЛАВА III.
Отецъ своихъ подданныхъ.

Стоя на колняхъ въ церкви, Людовикъ предавался своимъ мыслямъ. Съ того самаго дня, какъ величественная и молчаливая вдова поэта Скаррона поступила къ его дтямъ воспитательницей, ему становилось все пріятне бывать въ ея обществ. Съ самаго начала онъ присутствовалъ на ея урокахъ, удивляясь уму и кротости, при помощи которыхъ ей удавалось обуздывать непокорность непосдливаго герцога Мэнскаго и шаловливость маленькаго графа Тулузскаго. Онъ приходилъ какъ бы затмъ, чтобы слдить за преподаваніемъ, но въ конц концовъ подпалъ подъ ея вліяніе, сталъ совтоваться съ нею о разныхъ длахъ и подчинялся ей съ готовностью, какой не видывали отъ него ни близкіе люди, ни министры. Было время, когда онъ думалъ, что ея благочестивыя рчи служатъ ей лишь маскою, такъ какъ онъ привыкъ видть лицемріе въ окружающихъ.

Но въ этомъ отношеніи онъ скоро разубдился. Ея дружба дйствовала на него благотворно. Сидть въ ея комнат каждый день посл обда, слышать рчи, чуждыя лести, мннія, высказывавшіяся не ради угожденія ему,— въ этомъ состояло теперь его счастье.

Кром того, ея вліяніе всегда направляло его къ добру. Она говорила ему о королевскихъ обязанностяхъ, о необходимости подавать примръ подданнымъ, о подготовленіи къ загробной жизни и о томъ, что въ сорокъ шесть лтъ ему пора уже избавиться отъ несовершенствъ, свойственныхъ юности.

Такія мысли занимали короля, между тмъ какъ онъ склонялся надъ роскошной малиновой подушкой, лежавшей на его аналойчик рзного дуба. Для него было устроено отдльное мсто справа отъ алтаря, за нимъ стояли его гвардейцы и домочадцы, тогда какъ придворныя дамы и кавалеры наполняли всю остальную часовню. Благочестіе вошло теперь въ моду вмст съ темными кафтанами и кружевными галстуками. И съ тхъ поръ, какъ король сдлался набожнымъ, благодать не миновала ни одного изъ придворныхъ. Впрочемъ, эти воины и вельможи, повидимому, очень скучали: они звали и щурились надъ молитвенниками, а нкоторые изъ нихъ, какъ будто погруженные въ ихъ чтеніе, на самомъ дл наслаждались какимъ-нибудь романомъ, нарочно переплетеннымъ въ темную кожу. Правда, дамы молились усердне, стараясь притомъ, чтобы это было замтно всмъ, каждая держала въ рукахъ по восковой свчк, какъ будто освщая свой молитвенникъ, а на самомъ дл съ тою цлью, чтобы лицо ея было видно королю и чтобы отъ замтилъ по его выраженію, что иметъ въ ней родственную душу. Конечно, были и такіе, которые пришли по доброй вол и молились отъ души, но, въ общемъ, политика Людовика превратила французскахъ дворянъ въ придворныхъ, а свтскихъ людей — въ лицемровъ, такъ что теперь онъ оказывался какъ бы передъ громаднымъ зеркаломъ, которое сотни разъ отражало въ себ его собственный образъ.

На пути изъ церкви, Людовикъ имлъ обыкновеніе принимать просьбы, письменныя или устныя, отъ своихъ подданныхъ. Чтобы вернуться на свою половину, ему надо было проходить по открытой площадк, гд обыкновенно и собирались просители. Въ это утро ихъ было всего два или три: парижанинъ, считавшій себя обиженнымъ старшиною своей гильдіи, крестьянинъ, у котораго охотникъ затравилъ собакою корову, и арендаторъ съ жалобою на притсненія со отороны своего господина. Нсколько вопросовъ и затмъ короткій приказъ секретарю разршили вс эти дла, ибо хотя Людовикъ самъ былъ деспотомъ, но имлъ ту заслугу, что не терплъ другихъ деспотовъ въ своемъ королевств. Онъ намревался уже идти дале, когда выступилъ впередъ пожилой человкъ, въ одежд почтеннаго гражданина, съ характерными чертами лица, и упалъ передъ королемъ на колни.

— Окажите справдивость, Ваше Величество! — воскликнулъ онъ.

— Что это такое?— спросилъ Людовикъ.— Кто вы и что вамъ нужно?

— Я — гражданинъ города Парижа, и меня жестоко притсняютъ.

— Вы кажетесь человкомъ достойнымъ. Если на самомъ дл вы терпите обиды, то получите удовлетвореніе. На что вы жалуетесь?

— У меня въ дом расквартировано двадцать человкъ Лангедокскихъ драгунъ подъ начальствомъ канитана Дальбера. Они подаютъ мои запасы, расхищаютъ мое добро, бьютъ моихъ слугъ, и въ судахъ я не добился удовлетворенія.

— Клянусь, правосудіе странно отправляется въ нашемъ город Париж! — гнвно воскликнулъ король.

— Въ самомъ дл, какое постыдное дло! — замтилъ Боссюэтъ.

— И, однако, пичто не бываетъ безъ причины,— проговорилъ отецъ Лашезъ.— На мст Вашего Величества, я спросилъ бы у этого человка, какъ его зовутъ, чмъ онъ занимается и почему у него расквартированы драгуны.

— Вы слышите вопросъ достопочтеннаго отца?

— Ваше Величество, моя фамилія — Катина, по ремеслу я торговецъ сукномъ, а притсняютъ меня за то, что я принадлежу къ протестантской церкви.

— Я такъ и думалъ! — воскликнулъ духовникъ.

— Это мняетъ дло,— сказалъ Боссюэтъ. Король покачалъ головой, и лицо его омрачилось.

— Вы сами виноваты и сами можете помочь себ.

— Какимъ образомъ, Ваше Величество?

— Перейдите въ единую истинную вру.

— Я уже нахожусь въ ней, Ваше Величество.

Король сердито топнулъ ногой.

— Вижу, что вы очень дерзкій еретикъ,— сказалъ онъ. — во Франціи лишь одна истинная вра, а именно: моя. Если вы ея не придерживаетесь, то не можете обращаться ко мн и за помощью.

— Свою вру я наслдовалъ отъ отца и отъ дда, Ваше Величество.

— Если они гршили, то не причина, чтобы гршить и вамъ. Мой собственный ддъ также заблуждался, прежде нежели позналъ истину.

— Но онъ благородно загладилъ свой грхъ,— пробормоталъ іезуитъ.

— Итакъ вы не поможете мн, Ваше Велцчество?

— Сначала помогите себ сами.

Старый гугенотъ поднялся съ жестомъ отчаянія, а король пошелъ дальше въ сопровожденіи обоихъ священниковъ, шептавшихъ ему на ухо слова одобренія.

— Вы поступили благородно, Ваше Величество.

— Вы достойно называетесь старшимъ сыномъ церкви.

— Вы — истинный наслдникъ Святого Людовика.

Но по лицу короля видно было, что онъ не особенно доволенъ своимъ поступкомъ.

— Не находите ли вы, что мра бдствій этихъ людей переполнена?— сказалъ онъ.

— Переполнена? Напротивъ, Ваше Величество скоре гршите милосердіемъ.

— Я слышалъ, что они въ большомъ числ покидаютъ мое королевство.

— Но вдь это и къ лучшему, государь, ибо можетъ ли Божіе благословеніе покоиться на стран, гд живетъ столько неврныхъ?

— Кто не вренъ Богу, едва ли можетъ быть вренъ и королю,— замтилъ Боссюэтъ.— Власть Вашего Величества возрасла бы, если бы въ вашихъ владніяхъ не было ихъ храмовъ, какъ они называютъ свои еретическіе притоны.

— Мой ддъ общалъ имъ покровительство, ихъ охраняетъ, какъ вамъ хорошо извстно, эдиктъ (указъ) изданный въ Нант.

— Но отъ Вашего Величества зависитъ прекратить зло, сдланное такимъ образомъ.

— Какъ же это исполнить?

— Отмнить Нантскій эдиктъ.

— И прогнать во владнія моихъ враговъ два милліона моихъ лучшихъ ремесленниковъ и храбрйшихъ солдатъ? Нтъ, нтъ, батюшка, я, кажется, усерденъ къ матери нашей, церкви, но есть правда въ словахъ Фронтенака, сказанныхъ сегодня утромъ о томъ, что вредно мшать мірскія дла съ духовными. Какъ по вашему, Лувуа?

— При всемъ моемъ уваженіи къ церкви, Ваше Величество, я не могу отрицать, что дьяволъ далъ этимъ людямъ большую ловкость рукъ и смышленность, почему они являются искуснйшими ремесленниками и работниками въ королевств Вашего Величества. Право, не знаю, кмъ будетъ пополняться казначейство, если мы лишимся такихъ плательщиковъ. Многіе уже покинули свою родину и унесли съ собою свое искуоство. Если удалятся вс, то для насъ это будетъ хуже пораженія на войн.

— Но,— замтилъ Боссюэтъ,— если воля Вашего Величества станетъ извстною, то можно быть увреннымъ, что даже самые упорные изъ подданныхъ Вашего Величества, ради любви къ своему монарху, поспшатъ вернутьсія въ лоно Святой Церкви. Покуда же существуетъ эдиктъ, имъ кажется, что король равнодушенъ къ дламъ вры и позволяетъ имъ оставаться при ихъ заблужденіяхъ.

Король покачалъ головой.— Они всегда были упрямы,— сказалъ онъ.

— Пожалуй,— сказалъ Лувуа, лукаво взглядывая на Боссюэта,— если бы французскіе епископы пожертвовали въ казну часть имуществъ изъ своихъ казначействъ, то мы могли бы обойтись безъ податей съ этихъ гугенотовъ.

— Все, что иметъ церковь, готово къ услугамъ короля.— вжливо отвтилъ Боссюэтъ.

— Королевство принадлежитъ мн и вмст съ тмъ все, что въ немъ есть,— замтилъ Людовикъ, входя въ большую залу, гд собрался весь дворъ посл обдии.— Однако, надюсь, что мн еще не скоро придется прибгнуть къ имуществамъ церкви.

— И мы надемся, Ваше Величество,— откликнулись духовные.

— Однако подобныя совщанія отложимъ до засданія совта. Гд же Мансоръ? Мн нужно посмотрть его планъ новаго флигеля въ Марли.

Онъ подошелъ къ боковому столу и на минуту погрузился въ свое любимое занятіе, разсматривая громадные планы знаменитаго архитектора и съ увлеченіемъ распрашивая о ход его работъ.

— Мн кажется,— сказалъ отецъ Лашезъ, отведя Боссюэта въ сторону,— что ваша милость произвели нкоторое впечатлніе на умъ короля.

— Съ вашей могущественной помощью, батюшка.

— О, вы можете быть уврены, что я не пропущу случая посодйствовать доброму длу.

— Если вы за него возьметесь, оно будетъ исполнено.

— Но есть лицо, имющее на него еще больше вліянія. Это — госпожа де-Ментенонъ.

— Я слышалъ, что она очень набожна.

— Очень, но она не любитъ членовъ нашего ордена. Впрочемъ, мы вс можемъ дйствовать заодно. Можетъ бытъ, вашему преподобію поговорить съ нею.

— Съ большимъ удовольствіемъ.

— Объясните ей, какую услугу она окажетъ, если добьется изгнанія гугенотовъ….

— Я это сдлаю.

— И въ награду предложите ей, что мы…

Онъ наклонился и докончилъ свою рчь шопотомъ.

— Какъ?! Онъ этого не сдлаетъ!

— А почему? Вдь онъ вдовецъ.

— На вдов поэта Скаррона?..

— Она изъ хорошей семьи. Его ддъ съ ея ддомъ были пріятелями.

— Это невозможно!

— А я знаю его сердце и говорю, что это возможно.

— Вы, конечно, знаете его сердце, батюшка, лучше нежели кто-либо, но такая мысль никогда не приходила мн въ голову.

— Такъ пусть она придетъ вамъ въ голову и останется въ ней. Если она услужитъ церкви, то и церковь услужитъ ей. Но король зоветъ: мн надо идти.

Тонкая, темная фигура быстро исчезла въ толп придворныхъ, а знаменитый епископъ задумался, опустивъ голову.

Тмъ временемъ, весь дворъ собрался въ большомъ салон, и громадная комната вся переливалась блескомъ шелковыхъ, бархатныхъ и парчевыхъ дамскихъ одеждъ, сверканіемъ драгоцнныхъ камней, мельканіемъ разрисованныхъ веровъ и вяніемъ перьевъ. Среди этой пестроты выдлялись срые, черные и коричневые кафтаны мужчинъ, ибо вс должны были ходить въ темномъ, когда одвался въ темное король, только голубые мундиры офицеровъ и темно-срые — гвардейскихъ мушкетеровъ напоминали о ранней пор его царствованія, когда мужчины соперничали съ дамами въ блеск и драгоцнности нарядовъ. Вмст съ костюмами измнились и нравы. Былое легкомысліе и страсть къ удовольствіямъ, конечно, не исчезли, по серьезныя лица и солидные разговоры составляли моду дня. Такъ, подъ росписнымъ потолкомъ, на мозаичномъ полу, среди безсмертныхъ произведеній живописи въ золотыхъ вычурныхъ рамахъ, расхаживали эти вельможи и знатныя дамы Франціи, вс подражая одному маленькому человчку въ темномъ плать, самъ же этотъ человкъ настолько мало былъ надъ собою господиномъ, что не ререставалъ колебаться между двумя партіями, боровшимися между собою за право управлять его дйствіями, отъ которыхъ зависла будущность Франціи и собственная его судьба.

ГЛАВА IV.
Старый гугенотъ.

Получивъ отказъ отъ короля, пожилой гугенотъ не двинулся съ мста. Онъ стоялъ, молча, сердито опустивъ глаза, и на лиц его боролись можду собою нершимость, горе и гнвъ. Онъ былъ очень великъ ростомъ, очень худъ и суровъ на видъ, съ широкимъ лбомъ, большимъ мясистымъ посомъ и круглымъ подбородкомъ. На немъ не было ни парика, ни пудры, но природа сама посеребрила его густыя кудри, и множество морщинъ вокругъ глазъ и угловъ рта придавали его лицу выраженіе спокойной величавости. Однако, гнвная вспышка, заставившая его быстро вскочить съ колнъ, когда король откловилъ его жалобу, и острый, пламенный взглядъ, которымъ онъ окинулъ придворныхъ, проходившихъ мимо него съ презрительными улыбками и насмшливымъ шопотомъ на его счетэ,— все это показывало, что въ немъ еще сохранились остатки юношеской живости и силы. Онъ былъ одтъ, какъ подобало его званію, просто, но хорошо: въ темно-коричневый кафтанъ изъ каразеи {Шерстяная матерія.} съ серебряными пуговицами, короткія брюки изъ той же матеріи, блые шерстяные чулки и черные кожанные башмаки съ широкими носками и большими стальными пряжками. Въ одной рук онъ держалъ свою низкую войлочную шляпу, обшитую золотымъ галуномъ, а въ другой — маленькій бумажный свертокъ, который заключалъ въ себ перечисленіе его претензій и который онъ надялся оставить въ рукахъ королевскаго секретаря.

Его нершительность, что ему дальше длать, вскор кончилась совершенно неожиданно. То были дни, когда гугенотовъ еще не гнали изъ Франціи, но едва терпли ихъ присутствіе, и когда они не могли разсчитывать на покровительство законовъ, защищавшихъ ихъ соотечественниковъ-католиковъ. Въ теченіе двадцати лтъ, притсненія все усиливались, пока, наконецъ, не были истощены вс мры преслдованія за исключеніемъ прямого изгнанія. Имъ ставили препятствія во всхъ длахъ, вытсняли изъ общественной службы, наполняли ихъ дома солдатами, поощряли ихъ дтей къ непокорности и отказывали въ удовлетвореніи за вс обиды и непріятности. Каждый негодяй, которому хотлось утолить свою личную вражду или войти въ милость у высокопоставленныхъ ханжей, могъ позволить себ все по отношенію къ гугенотамъ, не опасаясь законнаго наказанія. Тмъ не мене эти люди льнули къ стран, которая отвергала ихъ, и, полные любви къ родин, такъ глубоко заложенной въ сердц каждаго человка, предпочитали обиды и пренебреженія дома тому гостепріимному пріему, который могъ ожидать ихъ за моремъ. Впрочемъ, уже надвигался мракъ тхъ дней, когда имъ суждено было лишиться даже этой возможности выбора. Два громадныхъ королевскихъ гвардейца въ голубыхъ кафтанахъ стояли на часахъ съ этой стороны дворца и были свидтелями неуспшной жалобы старика. Теперь они подошли къ нему и рзко прервали теченіе его мыслей.

— Ну, распвальщикъ гимновъ,— грубо сказалъ одинъ,— убирайся отсюда!

— Не думаешь ли ты, что украшаешь королевскій цвтникъ?— крикнулъ другой съ отвратительнымъ ругательствомъ.— Кто ты такой, чтобы задирать носъ передъ королевской врой?! Чортъ бы тебя взялъ!

Старый гугенотъ, бросивъ на нихъ сердитый, презрительный взглядъ и уже повернулся, чтобы уходить, когда одинъ изъ нихъ толкнулъ его подъ ребра рукоятью своей алебарды и закричалъ:

— Вотъ теб, собака! Смешь ты такъ смотрть на королевскую гвардію?

— Злоди! — воскликнулъ старикъ, прижимая руку къ ушибленному боку.— Будъ я на двадцать лтъ моложе, вы не посмли бы вести себя такъ.

— А! Ты еще возражаешь, ядовитая змя! Этого довольно, Андре! Онъ грозитъ королевской гвардіи, возьмемъ его и оттащимъ въ караульню.

Оба солдата бросили алебарды и кинулись на старика, но, хотя они были силачи, схватить его оказалось нелегко. Своими длннными, мускулистыми руками онъ стряхивалъ ихъ съ себя нсколько разъ и только когда уже началъ задыхаться, то утомленнымъ солдатамъ удалось вывернуть его руки назадъ и такимъ образомъ овладть имъ. Но едва одержали они эту жалкую побду, какъ передъ ихъ глазами сверкнула шпага и раздалась строгая команда, заставившня ихъ снова выпустить плнника.

Это былъ капитанъ де-Катина, который, иснолнивъ свои утреннія обязанности, вышелъ погулять на террасу и внезапно наткнулся на сцену насилія. Взглянувъ на лицо оскорбляемаго, онъ выхватилъ шпагу и кинулся впередъ съ такимъ бшенствомъ, что не только оба гвардейца оставили свою жертву, но одинъ изъ нихъ, пятясь отъ направленнаго противъ него клинка, поскользнулся и упалъ, а другой свалился на него.

— Негодяи! — закричалъ де-Катина,— что это значитъ? Солдаты поднялись на ноги, красные и растрепанные.

— Позвольте доложить, капитанъ,— сказалъ одинъ изъ нихъ, отдавая честь:— это — гугенотъ, и онъ поносилъ королевскую гвардію.

— Его просьба была отвергнута королемъ, капитанъ, а онъ не хотлъ уходить.

Катина побллъ отъ бшенства.

— Такъ когда французскій подданный приходитъ говорить со своимъ государемъ, на него должны нападать швейцарскія собаки, какъ вы?! — закричалъ онъ.— Вотъ, погодите же, я васъ! — онъ вытащилъ изъ кармана маленькій серебряный свистокъ, и на его рзкій призывъ прибжали изъ караульни старый сержантъ съ полудюжиной солдатъ.

— Какъ васъ зовутъ?— спросилъ капитанъ угрюмо.

— Андре Менье.

— А васъ?

— Николай Клотшеръ.

— Сержантъ, вы возьмете подъ арестъ этихъ рядовыхъ, Менье и Клотшера.

— Слушаю, капитанъ,— отвтилъ сержантъ,

— Сегодня же ихъ подъ судъ!

— А по какому обинненію, капитанъ?

— За нападеніе на пожилого и почтеннаго гражданина, который пришелъ къ королю но длу.

— Онъ самъ признался, что — гугенотъ,— закричали виновные оба вмст.

— Гм… — сержантъ нершительно подергалъ свои длинные усы.

— Такъ и написать прикажете, капитанъ? Какъ вашему благородію будетъ угодно.— Онъ слегка пожалъ плечами, выражая тмъ сомнніе, чтобы изъ этого могло выйти что-либо путное.

— Нтъ,— сказалъ де Катина, напавъ на счастливую мысль. — Я обвиняю ихъ въ томъ, что они сложили оружіе, будучи на часахъ, и явились предо мною въ растерзанныхъ и грязныхъ мундирахъ.

— Это лучше,— отвтилъ сержантъ со смлостью стараго служаки,— Громъ и молнія! Вдь вы осрамили всю гвардію. Вотъ, посидите часикъ на деревянной лошади съ мушкетомъ, привязаннымъ къ каждой ног, такъ и узнаете, сдлана ли алебарда для солдатскихъ рукъ, или затмъ, чтобы валяться на трав. Берите ихъ! Слушай! Направо кругомъ! Маршъ!

Отрядъ гвардейцевъ удалился въ сопровожденіи сержаита.

Гугенотъ молча и спокойно стоялъ на заднемъ план, ничмъ не выражая радости при внезапной перемн своей судьбы, но когда солдаты удалились, онъ и молодой офицеръ съ живостью подошли другъ къ другу.

— Амори, я не надялся тебя видть!

— Какъ и я, дядя. Что могло привести васъ въ Версаль?

— Несправедливость, Амори! Рука нечестивыхъ нависла надъ нами, а къ кому же намъ обращаться, если не къ королю?

Молодой офицеръ покачалъ головою.

— Король, въ сущности, добрый человкъ,— сказалъ онъ,— но онъ видитъ міръ лишь сквозь т очки, какія на него надваются окружающими. Вамъ нечего на него надяться.

— Онъ прогналъ меня съ глазъ долой.

— Спросилъ онъ, кто вы такой?

— Спросилъ, и я сказалъ.

Молодой гвардеецъ засвисталъ.

— Ну, пойдемъ къ воротамъ,— сказалъ онъ.— Ей Богу, если мои родственники будутъ приходить спорить съ королемъ, то моя рота скоро останется безъ капитана.

— Королю не придетъ въ голову, что мы — родня. Но въ самомъ дл, племянникъ, мн странно, что ты можешь жить въ этомъ храм Ваала и не поклоняться кумирамъ.

— Я храню мою вру у себя въ сердц.

Старшій изъ собесдниковъ серьезно покачалъ головою.

— Ты идешь по очень узкому пути,— сказалъ онъ,— опасности и искушенія стерегутъ тебя ежечасно. Мудрено, Амори, шествовать путемъ Господнимъ, идя объ руку съ притснителями Его народа.

— Что вы, дядя?— нетерпливо возразилъ молодой человкъ. Я служу у короля въ солдатахъ, а разсуждать о богословіи предоставляю духовенству. Дайте мн прожить съ честью и умереть при исполненіи долга, а въ остальное я готовъ и не вмшиваться.

— И готовъ жить во дворц и сть на тонкомъ бль,— горько прибавилъ старикъ. — когда руки злобствующихъ тяготютъ на твоихъ кровныхъ, изливается чаша бдствій, и вопли и стенанія раздаются по всей стран.

— Что же такое случилось? — сприсилъ молодой офицеръ, котораго слегка сбивалъ съ толку библейскій способъ выраженія, употребительный у французскихъ гутенотовъ того времени.

— Двадцать человкъ моавитянъ расквартировано у меня, съ нкіимъ Дальберомъ, своимъ вождемъ, который уже давно сдлался бичемъ для Израиля.

— Капитанъ Клодъ Дальберъ, Лангедокскій драгунъ? У меня съ нимъ есть небольшіе счеты.

— Да, и разсянныя овцы Дома Господня также имютъ многое противъ этого зловреднаго пса и самомнящаго нечестивца,

— Да что жъ онъ такое сдлалъ?

— Его люди вндрились въ мой домъ, точно моль въ тюкъ сукна. Никуда отъ нихъ не уйдешь. Самъ сидитъ у меня въ комнат, задравши ноги въ сапожищахъ на мои стулья, трубка въ зубахъ, графинъ съ виномъ — рядомъ, и рчи его — мерзость и посрамленіе. Онъ побилъ старика Пьера въ товарномъ склад…

— И столкнулъ въ подвалъ меня…

— А!

— Потому что я оттащилъ его прочь, когда онъ вздумалъ въ пьяномъ вид грубить Адели.

— О! — молодой человкъ становился все красне, и брови его сдвигались все ближе при каждомъ обвиненіи, но при послднихъ словахъ старика гнвъ его дошелъ до крайнихъ предловъ, и онъ съ бшенствомъ бросился впередъ, таща за руку дядю. Они бжали по одной изъ извилистыхъ дорожекъ, обнесенныхъ высокою изгородью. Немногіе придворные, попавшіеся имъ, съ удивленіемъ смотрли на эту странную пару. Но молодой офицеръ былъ слишкомъ занятъ своими намреніями, чтобы обратить на нихъ вниманіе. Не переставая бжать, онъ миновалъ серповидную дорожку, которая вела мимо дюжины каменныхъ дельфиновъ, изрыгавшихъ изъ челюстей воду на групну тритоновъ, а затмъ аллею большихъ деревьевъ, имвшихъ такой видъ, будто росли здсь цлые вка, на самомъ же дл привезенныхъ въ томъ же году съ невроятными трудами изъ Сенъ-Жермена и Фонтенбло. Остановившись у калитки, старикъ задыхался отъ непривычнаго бга.

— Какъ вы сюда попали, дядя?

— Въ коляск.

— Гд-же она?

— Вонъ тамъ, у гостинницы.

— Ну, идемъ же туда.

— Какъ, и ты дешь, Амори?

— По вашимъ словамъ, право, пора и мн пріхать. Тамъ, въ вашемъ дом, не лишнее имть человка со шпагой.

— Что-жъ ты думаешь длать?

— Думаю побесдовать съ капитаномъ Дальберомъ.

— Такъ я обидлъ тебя, племянникъ, когда сказалъ, что не все твое сердце принадлежитъ Израилю.—

— Я ничего не знаю объ Израил,— сказаль де-Катина съ нетерпніемъ,— а знаю только, что если бы моя Адель вздумала поклоняться грому, какъ Абенакійская явава (баба) или возсылать свои невидимыя молитвы къ Митче-Маниту (Великому Духу индйцевъ), то я хотлъ бы взглянуть на человка, который посмлъ бы тронуть ее хоть пальцемъ. А, вотъ и наша коляска! Гони, кучеръ, и получишь пять ливровъ (старая французская монета), если раньше часа мы будемъ у заставы Инвалидовъ.

Нелегко было скоро хать въ вкъ безрессорныхъ экипажей и каменистыхъ дорогъ, но кучеръ нахлестывалъ своихъ косматыхъ, неподстриженныхъ лошадокъ, и коляска прыгала и громыхала по дорог, придорожныя деревья мелькали мимо, а сзади поднималась пыль. Гвардеецъ барабанилъ пальцами по колнямъ и вертлся на сиднъ отъ нетерпнія, время отъ времени донимая своего угрюмаго спутника разспросами:

— Когда-же все это было?

— Вчера вечеромъ.

— А теперь Адель гд?

— Она дома.

— А этотъ Дальберъ?

— Охъ! онъ тоже тамъ.

— Какъ? Такъ вы оставили его съ нею, а сами отправились въ Версаль?

— Она заперлась у себя въ комнат.

— Ахъ! что значитъ замокъ! — Молодой человкъ вн себя поднялъ руки кверху при мысли о своемъ безсиліи,

— Тамъ еще Пьеръ.

— Онъ ни куда не годенъ.

— И Амосъ Гринъ.

— Ну, этотъ лучше. Онъ, по крайней мр, похожъ на мужчину.

— Его мать была француженка изъ Стетенъ-Айланда, близъ Машиттана. Она была изъ тхъ разсянныхъ овецъ, которыя заране бжали отъ волковъ, какъ только стало видно, что король начинаетъ тснить Израиль. Онъ говоритъ по-французски, а между тмъ не похожъ на француза ни наружностью, ни манерами.

— Онъ выбралъ неудобное время для своего посщенія.

— Почемъ знать? Можетъ быть, на то есть мудрое произволеніе Божіе.

— И вы оставили его дома?

— Да, онъ сидлъ съ этимъ Дальберомъ, курилъ и разсказывалъ странныя исторіи.

— Какой онъ можетъ быть защитникъ? Чужой человкъ въ чужой стран. Вы дурно сдлали, что такъ покинули Адель, дядя.

— Она въ рукахъ Божіихъ, Амори.

— Думаю, что такъ. О! если бы мн быть уже тамъ!

Онъ высунулъ голову въ облако пыли, поднимавшееся изъ подъ колесъ, и вытянулъ шею, глядя вдоль длиннаго изгиба рки на разстилавшійся .по берегу ея городъ, который уже былъ виденъ сквозь дымку тумана, откуда выгтлывали об башни собора Богоматери, высокій шпиль св. Якова и цлый лсъ другихъ шпилей и колоколенъ. Вскор дорога повернула къ рчному берегу, и городъ началъ пододвигаться все ближе, пока они не въхали въ его южныя ворота и не загремли по мостовой, оставивъ вправо обширный Люксанбургскій дворецъ, а влво — послднее твореніе Кольбера — богадльню Инвалидовъ. Круто повернувъ, они очутились на набережной и, перехавъ Новый Мостъ, мимо величественнаго Лувра, добрались до лабиринта узкихъ, но богатыхъулицъ, направленныхъ къ сверу. Молодой офицеръ все еще вытягивалъ шею, но ему мшала смотрть большая золоченая карета, тяжело громыхавшая впереди. Однако, когда улица стала пошире, карета свернула въ сторону, и ему удалось увидть домъ, къ которому они направлялись. Онъ былъ окруженъ громадною толпою.

ГЛАВА V.
Битва въ дом.

Домъ купца-гугенота представлялъ собою высокое, узкое зданіе, занимавшее уголъ улицъ Си. Мартына и Бироновой. Онъ былъ четырехъ-этажный, такой же сууровый и мрачный, какъ и его владлецъ, съ высокой островерхой крышей, длинными окнами съ мелкими ромбовидными стеклами, фахверкомъ {Фахверкомъ называется сдланная для каждой стны рама изъ четырехъ брусьевъ, съ еще двуми, внутри перекрещивающимися по діагонали, а остальное пространство стны состоитъ изъ глины или покрыто штукатуркой.} изъ окрашеннаго въ черную краску дерева съ промежутками, заполненными штукатуркою, и пятью ступенями крыльца, которое вело къ узкому и темному входу. Верхній этажъ былъ просто складомъ для запасного товара, ко второму же и третьему были придланы балконы съ крпкими деревянными перилами. Выйдя изъ коляски, дядя и племянникъ очутились передъ густою толпою, чмъ то, очевидно, взволнованной и смотрящей вверхъ. Взглянувъ по тому направленію, офицеръ увидалъ зрлище, при которомъ лишился способности чувствовать что-либо, кром глубокаго изумленія.

Съ верхняго балкона вислъ головой внизъ человкъ въ ярко голубомъ кафтан и блыхъ штанахъ королевскихъ драгунъ. Шляпа и парикъ съ него слетли, и стриженая голова медленію качалась взадъ и впередъ на высот семи саженъ надъ мостовой. На лиц его, обращенномъ къ улиц, было выраженіе смертельнаго ужаса, а глаза крпко зажмурены, точно онъ боялся открыть ихъ передъ ожидающей его участью. Голосъ его громко раздавался по всей окрестности, наполня воздухъ воплями о помилованіи.

Надъ нимъ, въ углу балкона стоялъ молодой человкъ и, наклонившись надъ перилами, держалъ висящаго драгуна за щиколотки. Но онъ смотрлъ не на свою жертву, а черезъ плечо на толпу солдатъ, собравшихся въ комнат, у балконной двери. Въ поворот его головы выражался гордый вызовъ, между тмъ какъ солдаты топтались взадъ и впередъ на порог, не зная, броситься на него или уходить.

Молодой человкъ выпустилъ одну изъ ногъ драгуна и продолжалъ держать его только за другую, между тмъ какъ та нога безпомощно болталась въ воздух. Драгунъ безуспшно цплялся руками за стну позади себя, не переставая вопить пронзительнйшимъ голосомъ.

— Втащи меня назадъ, чортовъ сынъ, втащи меня! голосилъ онъ,— что ты, убить меня собрался, что ли? Помогите, добрые люди, помогите!

— Вамъ хочется влзть наверхъ, капитанъ?— сказалъ державшій его молодой человкъ яснымъ и твердымъ голосомъ на прекрасномъ французскомъ язык, но съ такимъ выговоромъ, который показался страннымъ смотрвшей снизу толп.

— Да, чортъ бы васъ взялъ! Да!..

— Такъ отошлите вашихъ людей.

— Убирайтесь, болваны, сумасшедшіе! Что-жъ, вамъ хочется, чтобы я разбился объ мостовую? Прочь, говорю я, вонъ отсюда!

— Вотъ такъ-то лучше,— сказалъ юноша, когда солдаты скрылись изъ виду. При этомъ онъ потянулъ драгуна за ногу и поднялъ его достаточно высоко, чтобы тотъ могъ обернуться и ухватиться за нижній уголъ балкона.— Какъ вы себя теперь чувствуете?— спросилъ онъ.

— Держите меня, ради Бога, держите меня!

— Я держу васъ очень крпко.

— Такъ втащите меня совсмъ!

— Не такъ скоро, капитанъ. Вы прекрасно можете разговаривать и въ этомъ положеніи.

— Втащите меня, сударъ, втащите меня!

— Все въ свое время.

— Ахъ! Вы убьете меня!

— Напротивъ, я намренъ васъ втащить.

— Да благословитъ васъ Богъ!

— Но только съ условіемъ.

— Охъ, я согласенъ! Я сейчасъ упаду.

— Вы покинете этомъ домъ вмст съ вашими солдатами и больше не будете безпокоить ни старика, ни двицу. Даете общаніе?

— О, да! Мы уйдемъ.

— Честное слово?

— Разумется. Только втащите меня!

— Не спшите. Мн такъ удобне съ вами бесдовать. Я еще не знаю, каковы здсь законы. Можетъ быть, такія вещи тутъ запрещаются, такъ вы общайте мн, что это дло не навлечетъ на меня непріятностей.

— Никакихъ, никакихъ! Только тащите!

— Очень хорошо. Пожалуйте.

Онъ сталъ тянуть драгуна за ногу, а тотъ цпляться за перила, пока, при одобрительномъ ропот толпы, ему не удалось перевалиться черезъ перила на балконъ, куда онъ шлепнулся, какъ мшокъ, и нкоторое время пролежалъ неподвижно. Затмъ, поднявшись на ноги и не взглянувъ даже на своего противника, онъ съ ревомъ бшенства кинулся въ балконную дверь.

Пока все это происходило наверху, молодой гвардеецъ стряхнулъ съ себя свое оцненніе и сталъ расталкивать толпу съ такою силою, что вскор, вмст со своимъ спутникомъ, очутился почти у самаго крыльца. Его мундиръ самъ по себ могъ олужить паспортомъ повсюду, а лицо стараго Катина было такъ извстно въ околотк, что вс, стоявшіе у дома, немедленно пропустили его. Дверь передъ ними распахнулась, О въ тмномъ корридор ихъ встртилъ старый слуга, ломая руки.

— Охъ, хозяинъ! Охъ, хозяинъ! — кричалъ онъ.— Какія дла! Какое злодйство! Они убьютъ его!

— Кого?

— Да этого храбраго господина изъ Америки. Охъ, Боже мой! Послушайте-ка, что тамъ длается.

Пока онъ говорилъ, возня и крики, вновь поднявшіеся наверху, вдругъ завершились ужаснйшимъ грохотомъ, перемшаннымъ съ залпами ругательствъ, стукомъ и шумомъ, такъ что весь старый домъ содрогнулся на своемъ основаніи. Вновь прибывшіе тотчасъ кинулись наверхъ и, миновавъ первую лстницу, начали подниматься на вторую, когда навстрчу имъ слетли большіе, недльнаго завода, часы, перескакивая чрезъ четыре ступени сразу, перепрыгнули всю площадку и угодили прямо въ противоположную стну, гд разсыпались въ кучу металлическихъ колесъ и деревянныхъ обломковъ. Минуту спустя, съ лстницы скатился клубокъ изъ четырехъ людей и кусковъ разломангыхъ перилъ, люди продолжали борьбу и на площадк, вскакивая, падая и дыханіемъ своимъ напоминая тягу втра въ труб. Они такъ тсно сплелись другъ съ другомъ, что врядъ ли было бы возможно различить ихъ, если бы средній не былъ одтъ въ черное фламандское сукно, а трое обхватившихъ его — въ солдатскую форму. Впрочемъ, человкъ, на котораго нападали, былъ такъ силенъ и крпокъ, что, какъ только ему удавалось встать на ноги, онъ таскалъ остальныхъ за собой по всей площадк, какъ дикій кабанъ тащитъ виснущихъ на немъ собакъ. Вслдъ за дерущимися сбжалъ офицеръ, сунулся между ними, чтобы схватить статскаго за горло, но тотчасъ отдернулъ руки съ ругательствомъ, ибо тотъ своими крпкими, блыми зубами больно укусилъ его за лвый большой палецъ. Прижимая рану ко рту, офицеръ выхватилъ шпагу и закололъ бы своего безоружнаго противника, если бы де-Катина, бросившись впередъ, не схватилъ его за локоть.

— Вы — подлецъ, Дальберъ! — крикнулъ онъ. Внезапное появленіе короловскаго лейбъ-гвардейца произвело магическое дйствіе. Дальберъ отскочилъ назадъ, не выпуская пальца изо рта и, мрачно гляди на вновь прибывшаго, опустилъ шпагу. Его длинное, желтоватое лицо было искажено гнвомъ, а маленькіе чорные глаза горли злобою и адскимъ пламенемъ неудовлетворенной мести. Его солдаты выпустили свою жертву и выстроились въ рядъ, задыхаясь, между тмъ, какъ освободившійся отъ нихъ юноша прислонился къ стн и, счищая пыль съ свобго чернаго платья, смотрлъ то на своего избавителя, то на противниковъ.

— Мн давно надо посчитаться съ вами, Дальберъ,— сказалъ де-Катина, вынимая рапиру.

— Я — гго приказу короля,— проворчалъ тотъ.

— Безъ сомннія. Защищайтесь, сударь!

— Я здсь по долгу службы, говорю вамъ!

— Очень хорошо. Вынимайте шпагу, сударь!

— Я не имю повода къ ссор съ вами.

— Нтъ?— Де-Катина шагнулъ висредъ и ударилъ его рукою по лицу.— Мн кажется, что теперь имете,— сказалъ онъ.

— Черти и дьяволы! — заоралъ капитанъ. — къ оружію, ребята! Эй, вы, тамъ наверху! Уберите-ка этого молодца и хватайте вашего плнника. Ну, именемъ короля!

На этотъ зовъ торопливо сбжало съ лстницы еще съ дюжину солдатъ, тогда какъ трое бывшихъ на площадк опять двинулись къ своему недавнему противнику. Тотъ, однако, двинулся отъ нихъ и, выхвативъ изъ рукъ стараго купца его толстую дубовую палку, сталъ около гвардейца со словами:

— И я съ вами, сударь.

— Уберите вашу челядь и сражайтось со мной, какъ дворяиннъ! — закричалъ де-Катина.

— Дворяеинъ! Послушайт-ка этого мщанишку-гуненота, семья котораго барышничаетъ сукіюмъ!

— Ахъ, ты, трусъ! Я напишу на лиц твоемъ, что ты лжешь!

Онъ кинулся впередъ и нанесъ ударъ, который попалъ бы въ сердце Дальберу, если бы тяжелая сабля одного изъ драгунъ не опустилась сбоку на его изящное оружіе и не нерерубила его у самой рукояти. Съ воплемъ торжества его врагъ бшено наскочилъ на него и занесъ рапиру, но былъ обезоруженъ молодымъ иностранцемъ, который сильнымъ ударомъ налки вышибъ у него изъ рукъ оружіе, со звономъ упавшее на полъ. Тмъ временемъ, одинъ изъ бывшихъ на лстниц солдатъ вытащилъ пистолетъ и прицлился въ голову гвардейца. Но тутъ какой-то низенькій старичекъ, спокойно вошедшій съ улицы и съ заинтересованнымъ видомъ слдившій за быстрой смной событій, улыбаясь, какъ при забавномъ зрлищ, вдругъ выступилъ впередъ и такимъ ршительнымъ и властнымъ голосомъ приказалъ всмъ бойцамъ опустить оружіе, что вс шпаги одновременно ударились о полъ, какъ будто на ежедневномъ ученіи.

— Ну, господа! Ну, господа! — сказалъ онъ, строго смотря на всхъ поочереди. Это былъ очень маленькій подвижной человкъ, худой, какъ селедка, съ выдающимися зубами и въ громадномъ парик, съ массою длинныхъ локоновъ, совершенно скрадывавшихъ его морщинистую шею и очертанія его узкихъ плечъ. Одтъ онъ былъ въ длиннополый кафтанъ изъ бархата мышинаго цвта съ золотой отдлкой, а высокіе кожаные сапоги и небольшая треуголка съ золотымъ галуномъ напоминали о чемъ-то военномъ. Его осанка и движенія отличались изяществомъ и важностью, по манер высоко держать голову, по острому взгляду черныхъ глазъ, по тонкимъ чертамъ и самоувренной повадк, всякій призналъ бы въ немъ лицо, власть имющее. И дйствительно: какъ во Франціи, такъ и за ея предлами мало кому было неизвстно имя этого человка, стоявшаго теперь на площадк гугенотскаго дома съ золотою табакеркою въ одной и съ кружевнымъ платкомъ въ другой рук. Кто могъ не знать послдняго изъ могущественныхъ французскихъ вельможъ, храбрйшаго французскаго полководца, всми любимаго Конде. При вид его худощаваго, желтаго лица драгуны и ихъ начальникъ замерли, выпучивъ глаза, а де-Катина поднялъ обломокъ своей рапиры, отдавая честь.

— Э, э! — воскликнулъ старый воинъ, всмотрвшись въ него.— Вы были со мною на Рейн, да? Я знаю васъ въ лицо, капитанъ.

— Я былъ въ Пикардскомъ полку, Ваша Свтлость. — Моя фамилія — де-Катина.

— Да, да. Ну, а вы, сударь? Кто вы такой, чортъ бы васъ взял.ъ?

— Капитанъ Дальберъ, Ваша Свтлость, Лангедокскихъ Синихъ драгунъ.

— Э! Я халъ мимо въ карет и видлъ, какъ вы висли кверху ногами. Молодой человкъ оставилъ васъ въ живыхъ съ условіемъ, какъ я понялъ…

— Онъ поклялся, что уйдетъ изъ этого дома,— закричалъ молодой иностранецъ,— а когда я его втащилъ, то натравилъ на меня своихъ людей, и мы спустились сюда вс вмст.

— Честное слово, вы за собой не много оставили,— улыбнулся Конде, глядя на обломки, покрывавшіе полъ.— Такъ вы нарушили слово, капитанъ Дальберъ?

— Я не могъ заключать условій съ гугенотомъ и врагомъ короля,— угрюмо отвтилъ драгунъ.

— Вы, кажется, могли заключать условія, но не исполнять ихъ. А вы почему же отпустили его, сударь, когда перевсъ былъ на вашей сторон?

— Я поврилъ его общанію.

— Вы, видно, доврчивы отъ природы?

— Я привыкъ имть дло съ краснокожими.

— Да? И вы думаете, что на краснокожаго скоре можно положиться, чмъ на королевскаго драгунскаго офицера?

— Часъ назадъ я этого не думалъ.

— Гм! — Конде захватилъ большую понюшку табаку, а потомъ стряхнулъ своимъ кружевнымъ платочкомъ пылинки, упавшія на его бархатный кафтанъ.

— Вы очень сильны, милостивый государь,— сказалъ онъ, внимательно глядя на широкія плечи и высокую грудь юноши.— Вы, полагаю, изъ Канады?

— Я изъ Нью-Іорка.

Конде нокачалъ головой.— Чтожъ, это — островъ?

— Нтъ, сударь, это городъ.

— Въ какой провинціи?

— Въ Нью-Іоркской.

— Значитъ, главный городъ.

— Нтъ, главный городъ у насъ — Альнани.

— А почему же вы говорите по-французски?

— Моя мать — родомъ изъ Франціи.

— А давно ли вы въ Париж?

— Одн сутки.

— Только-то? И уже начали выбрасывать за окна земляковъ вашей матушки!

— Онъ надодалъ двиц, сударь, а я попросилъ его перестать, тогда онъ выхватилъ шпагу и убилъ бы меня, если бы я съ нимъ не схватился. А онъ позвалъ своихъ людей на помощь. Вотъ, чтобы ихъ-то держать подальше, я и поклялся, что сброшу его внизъ, если они сдлаютъ хоть шагъ. Однако, какъ только я его выпустилъ, они опять на меня напали, и не знаю, каковъ былъ бы конецъ, если бы этотъ господинъ не вступился за меня.

— Гм! вы поступили очень хорошо. Вы молоды, но догадливы.

— Я выросъ въ лсу.

— Если тамъ много такихъ, какъ вы, то моему пріятелю де-Фронтенаку будетъ не мало хлопотъ съ основаніемъ той имперіи, о которой онъ мечтаетъ. Но что же это значитъ, капитанъ Дальберъ? Чмъ вы можете оправдаться?

— Королевскимъ приказомъ, Ваша Свтлость.

— Какъ? Вамъ приказано было обижать двицу?

— Мн приказано, Ваша Свтлость, употреблять вс мры для привлеченія этихъ людей въ лоно истинной Церкви.

— Честное слово, вы очень похожи на апостола и борца за святую вру,— сказалъ Конде, насмшливо прищуривъ свои сверкающіе черные глаза и устремивъ ихъ на грубое лицо драгуна.— Уберите отсюда вашихъ людей, сударь, и никогда боле не смйте переступатъ порогъ этого дома!

— А какъ же королевскій приказъ, Ваша Свтлость?

— Я скажу королю, когда его увижу, что нашелъ здсь вмсто солдатъ разбойниковъ. Ни слова, сударь! Вонъ! Вашъ позоръ вы берете съ собою, а честь ваша остается здсь.

Изъ жемаино-высокомрнаго и насмшливаго стараго щеголя онъ въ одну минуту превратился въ суроваго воина съ неподвижнымъ лицомъ и пламеннымъ взоромъ. Дальберъ отступилъ передъ его мрачнымъ взглядомъ и пробормоталъ комаиду, по которой драгуны, топая ногами и погромыхивая саблями, вереницею направились внизъ.

— Ваша Свтлость,— сказалъ старый гугенотъ, выступая впередъ и распахивая одну изъ дверей, выходившихъ на площадку,— воистину, вы явились нын избавителемъ Израиля и камнемъ преткновенія для дерзновенныхъ. Не удостоите ли опочить подъ моею кровлею и откушать кубокъ вина, прежде чмъ шествовать въ дальнйшій путь?

Конде поднялъ свои густыя брови, услышавъ библейскія выраженія купца, но учтиво поклонился въ отвтъ на приглашеніе и вошелъ въ комнату, роскошь убранства которой удивила и восхитила его. Такая комната, съ панелями изъ темнаго полированнаго дуба, лакированнымъ поломъ, величественнымъ мраморнымъ каминомъ и великолпною лпною работою на потолк, была бы умстна въ любомъ дворц.

— Моя карета ждетъ внизу, и мн некогда медлить,— сказалъ онъ.— Я не часто покидаю свой замокъ въ Шантильи для поздокъ въ Парижъ, и только счастливая случайность дала мн сегодня возможность услужить порядочнымъ людямъ. Когда на дом вмсто флага вывшенъ кверху ногами драгунскій офицеръ, то мудрено не полюбпытствоватъ въ чемъ дло. Но я опасаюсь, сударь, что, пока вы останетесь гугенотомъ, вамъ не будетъ покоя во Франціи.

— Законъ дйствительно жестокъ къ намъ.

— И станетъ еще боле жестокимъ, если врны придворные слухи, дошедшіе до меня. Не знаю, отчего бы вамъ не покинуть родину?

— Мои обязанности и дла удерживаютъ меня здсь.

— Конечно, всякому свои дла видне. А не умне ли будетъ склониться подъ грозою?

Гугенотъ сдлалъ жестъ ужаса.

— Ну, ну, я сказалъ только такъ. А гд же та красная двица, изъ за которой вышелъ шумъ?

— Гд Адель, Пьеръ?— спросилъ Катина стараго слугу, внесшаго на серебряномъ поднос плоскую бутылку и цвтные венеціанскіе бокалы.

— Я заперъ ее въ свою комнату, баринъ.

— А гд жъ она теперь?

— Я здсь, батюшка! — двушка вбжала въ комнату и обняла отца.— Надюсь, эти злые люди не обидли васъ, милый!

— Нтъ, нтъ, дорогое дитя, вс мы невредимы, благодаря вотъ Его Свтлости, принцу Конде.

Адель подняла глаза и тотчасъ ихъ отпустила передъ испытующимъ взоромъ стараго вояки.

— Да заплатитъ Богъ Вашей Свтлости,— пролепетала она.

Отъ смущенія кровь бросилась ей въ лицо. Нжный и изящный овалъ его, большіе срые глаза и волна блестящихъ волосъ, оттнявшихъ своимъ темнымъ цвтомъ алебастровую близну шеи, привели въ восторгъ даже Конде, который въ теченіе шестидесяти лтъ перевидалъ всхъ красавицъ при дворахъ трехъ королей, и онъ залюбовался молодой гугеноткой.

— Безъ сомннія, мадмуазель, вамъ хотлось бы вызжать въ большой свтъ, слушать пріятную музыку, видть все прекрасное и наряжаться въ драгоцнности, а не смотрть лишь на улицу Св. Мартына, сидя въ этомъ большомъ и мрачномъ дом, пока не увянутъ розы на вашихъ щечкахъ?

— Гд живетъ мой отецъ, тамъ и мн хорошо съ нимъ,— сказала она, кладя об руки на руку отца.— Мн ничего не нужно, кром того, что у меня есть.

— А я думаю, не лучше ли теб пойти опять къ себ,— строго замтилъ старикъ, которому не понравились слова принца, и она поспшила повиноваться.

— Вамъ нечего бояться за вашу маленькую голубку,— сказалъ Конде, когда она ушла.— Я вижу, что она столь же хороша душою, какъ наружностью, чего же боле? Моя карета ждетъ, господа. Желаю всмъ вамъ счастливо оставаться!

Онъ наклонилъ свою обремененную парикомъ голову и засеменилъ къ выходу своею жеманною, щеголеватою походкою. Изъ окна де-Катина увидлъ, что онъ слъ въ ту самую раззолоченную карету, которая заслонила имъ путь, когда они спшили изъ Версаля.

— Правду сказать,— обратился онъ къ молодому американцу,— при всей нашей благодарности принцу, надо признаться, сударь, что вамъ мы обязаны еще боле. Мы рисковали жизнью за мою кузину, и, если бы не ваша палка, Дальберъ проткнулъ бы меня насквозь. Вашу руку, сударь! Такія вещи не забываются.

— Да, слдуетъ благодарить его, Амори,— прибавилъ старый гугенотъ, который вернулся, проводивши знаменитаго гостя до кареты.— Онъ воздвигнутъ былъ, яко защитникъ угнетеннымъ и помощникъ находящимся въ нужд. Прими благословеніе старика, Амосъ Гринъ, ибо родной сынъ не сдлалъ бы для насъ боле, чмъ сдлалъ ты, чужестранецъ.

Но ихъ молодой собесдникъ казался боле смущеннымъ этими выраженіями благодарности, чмъ всми предшествующими событіями. Краска покрыла его загорлое, ясное лицо, гладкое, какъ у ребенка.

— У меня есть мать и дв сестры за моремъ,— сказалъ онъ застнчиво.

— И вы почитаете женщинъ ради нихъ?

— Мы вс тамъ почитаемъ ихъ. Можетъ быть, оттого, что ихъ у насъ такъ мало. Вы здсь, въ старомъ свт, совсмъ не знаете, каково безъ нихъ. Я всегда бродилъ вдоль озеръ за мхами, мсяцами живалъ, какъ дикарь, въ вигвамахъ краснокожихъ, грязныхъ и въ жизни, и въ рчахъ, вчно сидящихъ на корточкахъ вокругъ своихъ костровъ, точно жабы. Такъ вотъ, когда я посл того возвращался въ Альбани, гд тогда жили наши, и слушалъ, какъ сестры играютъ на клавикордахъ и поютъ, а матушка разсказываетъ о Франціи былыхъ временъ, временъ ея дтства и отрочества, и обо всемъ, что они перестрадали за правду,— тутъ вотъ я каждый разъ чувствовалъ, что значитъ добрая женщина, и какъ она, подобно солнцу, вызываетъ наружу изъ души нашей все, что въ насъ есть лучшаго и благороднаго.

— Право, дамы должны очень цнить васъ: вы такъ же краснорчивы, какъ храбры,— сказала Адель Катина, которая, стоя на порог только что отворенной ею двери, слышала послднюю часть его рчи.

Онъ на минуту забылся и потому высказался безъ стсненія, но при вид Адели покраснлъ снова и опустилъ глаза.

— Я много жилъ въ лсахъ,— сказалъ онъ,— а тамъ такъ мало говоришь, что вовсе можешь разучиться. Вотъ потому-то отецъ и послалъ меня на время во Францію: онъ не хотлъ, чтобы я ничего не зналъ, кром охоты и торговли.

— А долго вы пробудете въ Париж? — спросилъ гвардеецъ.

— Пока Ефраимъ Саваджъ не прідетъ за мною.

— Кто-жъ онъ такой?

— Капитанъ ‘Золотого Жезла’.

— Это вашъ корабль?

— Корабль моего отца. Онъ поплылъ въ Бристоль, теперь долженъ быть въ Руан, потомъ вернется опять въ Бристоль. Когда же онъ оттуда снова приплыветъ сюда, то Ефраимъ задетъ въ Парижъ за мною, и мн пора будетъ хать домой.

— А какъ вамъ нравится Парижъ?

Молодой человкъ улыбнулся.

— Мн говорили, что это — очень оживленный городъ и, право, посл того, что было сегодня утромъ, я нахожу, что это — самый оживленный городъ, какой мн приходилось видть.

— И въ самомъ дл,— отвтилъ де-Катина,— вы спустились съ этой лстницы весьма живо и вчетверомъ, съ голлалдскими часами впереди, вмсто курьера, и съ цлою свитою обломковъ позади. Но города вы еще не видали?

— Только проздомъ, вчера вечеромъ, отыскивая этотъ домъ. Чудесный городъ, но меня угнеталъ недостатокъ воздуха. Нью-Іоркъ — городъ большой. Говорятъ, что въ немъ цлыхъ три тысячи жителей и что они могутъ выставить четыреста человкъ милиціи, чему я даже едва врю, но и тамъ изъ каждой части города можно увидть какое-нибудь твореніе Божіе: деревья, зеленую траву, отблескъ солнца на залив и ркахъ. А здсь, куда ни взглянешь,— дерево да камень. Право, у васъ должно быть очень крпкое здоровье, если вы не хвораете въ такомъ мст.

— А мы думаемъ, что вы крпкаго здоровья, потому что можете жить въ лсахъ и степяхъ! — воскликнула молодая двица.— И удивительно, какъ вы находите дорогу въ этихъ безлюдныхъ мстахъ, гд такъ легко заблудиться!

— Вотъ! А я удивляюсь, какъ вы не заблудитесь среди этихъ тысячъ домовъ. Что касается меня, то я надюсь, что будетъ ясная ночъ, когдая пойду бродить по городу.

— Зачмъ это вамъ?

— Чтобы увидть звзды.

— Да въ нихъ, вдь, вы не найдете никакой перемны.

— То-то и есть. Если буду видть звзды, то легко пойму, какъ идти, чтобы опять попасть въ этотъ домъ. Ну, днемъ я, конечно, могу брать съ собой ножъ и длать зарубки на дверяхъ, мимоходомъ, потому что прижняго слда своего здсь не разберешь: тутъ проходитъ столько народа.

Де-Катина громко разсмялся.

— Ну, Парижъ вамъ покажется еще оживленне, осли вы будете длать зарубки на дверяхъ, точно на деревьяхъ въ лсу. Пожалуй, вамъ лучшо сначала ходить съ провожатымъ. Дядя, если у васъ въ конюшн найдутся дв свободныхъ лошади, я могу взять въ Версаль нашего новаго друга. Тамъ я отбуду дежурство, а онъ погоститъ у меня, если не побрезгаетъ солдатской квартирой, и увидитъ больше интереснаго, чмъ на улиц Св. Мартына. Что вы на это скажете, господина Гринъ?

— Я очень бы радъ хать съ вами, если бы здсь все было благополучно.

— О, этого не бойтесь! — сказалъ старикъ.— Распоряженіе приица Конде будетъ намъ щитомъ и покровомъ на многіе дни. Я прикажу Пьеру сдлать лошадей.

— А я воспользуюсь тмъ временемъ, которое мн осталось,— проговорилъ гвардеецъ, удаляясь къ окну, гд поджидала его Адель.

ГЛАВА VI
Новый и Старый Свтъ.

Молодой американецъ скоро собрался въ путь, зато де-Катина промедлилъ до послдней возможности. Наконецъ, когда пришлось ужъ разставаться, онъ поправилъ галстукъ, почистилъ свой роскошный кафтанъ и испытующимъ взглядомъ посмотрлъ на темную пару своего спутника.

— Гд вамъ это шили?— спросилъ онъ.

— Въ Нью-Іорк, передъ отъздомъ.

— Гм! Сукно-то ничего, и темные цвта теперь даже въ мод, но покрой какой то странный.

— Я только знаю, что мн лучше было-бы въ моей старой охотничьей куртк и штиблетахъ.

— шляпа тоже. Такихъ плоскихъ полей у насъ не носятъ. Посмотримъ, что тутъ можно сдлать.

Онъ взялъ войлочную шляпу и, поднявъ поля съ одной стороны, прикрпилъ ихъ къ туль золотою булавкою, которую вынулъ изъ собственной манишки.

— Настоящій военный загибъ! — сказалъ онъ, смясь — Впору хоть самимъ мушкетерамъ Его Величества. Штаны чернаго сукна съ шелкомъ? Это ничего, но почему при васъ нтъ шпаги?

— Я беру ружье, когда вызжаю.

— Боже, васъ посадятъ въ тюрьму, какъ бандита!

— У меня есть еще ножъ.

— Еще хуже! Ну, такъ придется обойтись безъ шпаги и, пожалуйста, безъ ружья! Давайте, я перевяжу вамъ галстукъ. Такъ. Ну, теперь, если вы расположены проскакать десять миль, то я къ вашимъ услугамъ.

Прозжая верхомъ по узкимъ и многолюднымъ мостовымъ парижскихъ улицъ, они представляли собою дйствительно замчательный контрастъ. Де-Катина, который былъ на пять лтъ старше, съ изящными и мелкими чертами лица, остро закрученными усами, небольшой, но ловкой и изящной фигурой и роскошной одеждой, былъ истиннымъ олицетвореніемъ народа, къ которому онъ принадлежалъ. Спутникъ его, ширококостный и сильный, поворачивалъ свое смлое и вмст задумчивое лицо во вс стороны, съ живостью воспринимая непривычныя и новыя впечатлнія чуждой жизни, среди которой очутился, и являлся также образчикомъ типа, правда, незаконченнаго, но подававшаго надежду стать наивысшимъ изъ двухъ. Его короткіе желтые волосы, голубые глаза и тяжеловатое тлосложеніе показывали, что кровь отца получила въ немъ перевсъ надъ кровью матери, и даже темная одежда съ отсутствіемъ шпаги на пояс говорила объ его принадлежности къ народу, упорнйшія битвы и славнйшія побды котораго заключались въ покореніи себ природы, какъ на мор, такъ и на обширныхъ пространствахъ суши.

— Что это за большое зданіе?— спросилъ онъ, когда они выхали изъ узкихъ улицъ на площадь.

— Это — Лувръ, одинъ изъ королевскихъ дворцовъ.

— Значитъ, тамъ — король?

— Нтъ, онъ живетъ въ Версали.

— Какъ! Можетъ ли быть у одного человка два такихъ дома?

— Два! Да у него гораздо больше: Сенъ-Жерменъ, Фонтенбло, Марли и Клюни.

— Да зачмъ же? Вдь невозможно заразъ житъ во многихъ домахъ.

— Нтъ. Но можно пожить въ одномъ, а потомъ, когда вздумается, перехать въ другой.

— Чудесное зданіе! Я видлъ семинарію Св. Сульпиція въ Монреал и думалъ, что больше этого дома нтъ на свт, но что семинарія въ сравненіи съ этимъ!

— Такъ вы побывали въ Монреал? Вы помните фортъ?

— Да, и богадльню, и деревянные дома вс въ рядъ, а къ востоку — большую мельницу. Но вы-то почемъ знаете Монреаль?

— Я тамъ служилъ въ полку и въ Квебек тоже. Да. пріятель, не вы одинъ изъ лсовъ пріхали въ Парижъ. Даю вамъ слово, что я по шести мсяцевъ не снималъ оленьихъ мокассинъ, кожаной куртки и мховой шапки съ орлинымъ перомъ, да и опять не отказался бы надть ихъ.

Глаза Амоса Грина засвтились восторгомъ при открытіи, что между нимъ и его спутникомъ оказывается столько общаго. Онъ осыпалъ его цлымъ рядомъ вопросовъ и не умолкъ, пока они не перехали рку и не достигли юго-восточныхъ воротъ города. Вдоль рва и стнъ, длинные ряды солдатъ были заняты ученьемъ.

— Кто это такіе?— спросилъ онъ, глядя на нихъ съ любопытствомъ.

— Это королевскіе солдаты.

— Зачмъ же ихъ такъ много? Разв они ожидаютъ непріятеля?

— Нтъ. Мы въ мир со всми. Къ сожалнію!

— Въ мир. Зачмъ же всхъ ихъ собрали?

— Чтобъ они были готовы.

Молодой человкъ съ изумленіемъ покачалъ головой.

— Они, конечно, были бы такъ же готовы и у себя дома. У насъ всякій держитъ свое ружье за печкой и всегда готовъ къ войн, а мирнаго времени мы не теряемъ даромъ.

— Нашъ король очень могущественъ и иметъ много враговъ.

— А кто жъ ихъ нажилъ?

— Ну, самъ же онъ, разумется.

— Такъ не лучше ли бы вамъ обходиться безъ него?

Гвардеецъ въ отчаяніи пожалъ плечами.

— Мы съ вами оба кончимъ тмъ, что попадемъ въ тюрьму,— сказалъ онъ. — Знайте, что онъ нажилъ соб этихъ враговъ ради пользы государственной. Всего пять лтъ назадъ онъ заключилъ въ Нимвеген миръ, по которому отнялъ шестнадцать крпостей у Испанскихъ Нидерландовъ. Потомъ онъ также наложилъ руку на Страсбургъ и на Люксенбургъ и проучилъ генуэзцевъ. Такъ что не мало нашлось бы желающихъ напасть на него, если бы его считали слабымъ.

— А зачмъ же онъ все это сдлалъ?

— Потому что онъ великій государь и ради славы Франціи.

Иностранецъ задумался надъ этимъ отвтомъ, пока они прозжали можду высокими, тонкими тополями, бросавшими тнь на залитую солнцемъ дорогу.

— Но, ради Господа, что такое случилось? — вскричалъ Катина.

Его спутникъ соскочилъ съ лошади и низко наклонился надъ землею, устремивши глаза на слой пыли. Затмъ, быстрыми, безшумными шагами онъ зигзагами прошелъ по дорог, проворно перебжалъ покрытую травою насыпь и остановился у отверстія въ изгороди, раздувая ноздри, сверкая глазами и весь пылая оживленіемъ.

— Парень съ ума спятилъ! — пробормоталъ де-Катина, подхвативши поводья покинутой лошади. — Парижъ свелъ его съ ума! Что вы тамъ торчите и таращитесь?

— Тутъ прошелъ олень,— прошепталъ тотъ, показывая на траву.— Слдъ ведетъ сюда, а отсюда въ лсъ и, должно бытъ, недавно, и слды несвязные, значитъ — шелъ не скоро. Если бы мы захватили ружье-то! Вдь, могли бы пойти вслдъ и привезли бы старику въ гостинецъ дичинки.

— Ради Бога, сядьте вы на лошадь! — воскликнулъ де-Катина съ огорченіемъ.— Я боюсь, что не миновать вамъ бды, прежде чмъ я верну васъ въ сохранности на улицу Св. Мартына.

— Что?— спросилъ Амосъ Гринъ, вскакивая на сдло.

— Какъ же? Вдь эти лса — королевскіе, заповдные, а вы собираетесь убивать въ нихъ оленей такъ же хладнокровно, какъ на берегахъ Мичигана.

— Заповдные! Такъ олени-то ручные! — на лиц его выразилось глубочайшее презрніе, и, пришпоривши лошадь, онъ поскакалъ впередъ такъ быстро, что де-Катина, посл напрасныхъ попытокъ догнать его, крикнулъ ему подождать.

— У насъ не въ обыча такая сумасшедшая зда по дорогамъ,— прокричалъ онъ, задыхаясь.

— Очень странная ваша страна,— съ недоумніемъ откликнулся чужеземецъ.— Можетъ быть, мн легче будетъ запомнить, если скажете, что у васъ позволено. Всего лишь сегодня утромъ я взялъ ружье, чтобы застрлить голубя, который леталъ надъ крышами тамъ на улиц, и старый Пьеръ схватилъ меня за руку съ такимъ лицомъ, точно я цлюсь въ священника.

Де-Катина засмялся.

— Вы скоро привыкнете къ нашимъ обычаямъ,— сказалъ онъ.— У насъ населеніе густое, и если бы вс скакали и стрляли, какъ вздумается, то происходило бы множество несчастій. Но лучше потолкуемъ о вашей сторон. Вы говорите, что много пожили въ лсахъ?

— Мн было десять лтъ, когда я въ первый разъ похалъ съ дядей въ Со-ла-Мари, гд сливаются три большія озера. Мы торговали тамъ съ племенами запада.

— Не знаю, что на это сказали бы Ла-Селль, или де-Фронтенакъ. Вдь право торговать въ этихъ мстахъ принадлежитъ Франціи.

— Ну, насъ и взяли въ плнъ. Тогда-то мн пришлось повидать Монреаль, а позже — Квебекъ. Въ конц концовъ, насъ отослали обратно, потому что не знали, что съ нами длать.

— Недурное путешествіе для начала!

— Съ тхъ поръ я все время велъ торговлю: сначала у Кеннебека съ Абенакійцами, въ большихъ Менскихъ лсахъ, и съ Микмаками-рыбодами за Пенобскотомъ. А посл съ Ирокезами до страны Сенековъ на запад. Въ Альбани и Шенектеди у насъ были склады мховъ, а также и въ Нью-Іорк, гд отецъ грузилъ ихъ на корабли.

— Такъ ему теперь безъ васъ плохо?

— Пожалуй, и плохо. Но такъ какъ онъ богатъ, то ршилъ, что надо мн повидать и кое-что, чего нтъ въ лсахъ. Поэтому и услалъ меня на ‘Золотомъ Жезл’, подъ присмотромъ Ефраима Саваджа.

— Онъ тоже изъ Нью-Іорка?

— Нтъ, онъ — первый человкъ, родившійся въ Бостон.

— Вотъ не могу запомнить названія всхъ этихъ селъ!

— А можетъ наступить время, когда они будутъ извстны не мене Парижа.

Де-Катина отъ души разсмялся.

— Лса могли развить въ васъ множество достоинствъ, но ужъ только не даръ пророчества, мой другъ. Однако, я часто мыслью уношусь за море, какъ и вы, и былъ бы очень радъ опять увидть палиссады Пуанъ-Леви, хотя бы по другую ихъ сторону свириствовали вс пять индйскихъ племенъ… Вотъ сейчасъ, если вы взглянете между деревьями, то увидите новый дворецъ короля.

Оба всадника пріостановили лошадей и посмотрли на обширное зданіе ослпительной близны и на прелестные сады съ фонтанами и статуями, изгородями и дорожками, примыкавшіе къ густымъ лсамъ, окружавшимъ ихъ. Гвардейцу забавно было наблюдать быструю смну выраженій удивленія и восторга на лиц своего спутника.

— Ну, что скажете?— спросилъ онъ наконецъ.

— Я думаю, что совершеннйшія произведенія Божіи находятся въ Америк, а человческія — въ Европ.

— Да, и во всей Европ нтъ другого такого дворца и такого короля, какъ тотъ, что живетъ здсь.

— Какъ вы думаете, могу я его повидать?

— Кого? Короля? Ну, нтъ, боюсь, что вы не годитесь для двора.

— Нтъ, я оказалъ бы ему должный почетъ.

— Какъ же такъ? Ну, какъ бы вы съ нимъ поздоровались?

— Почтительно пожалъ бы ему руку и спросилъ бы о здоровь его и его семейства.

— Ну, право, такое привтствіе могло бы понравиться ему боле колнопреклоненій и цлованій рукъ. А все таки думаю, что васъ, любезный сынъ лсовъ, лучше не водить по такимъ тропинкамъ, гд вы заблудитесь, какъ заблудились бы здшніе придворные, еслибъ ихъ завести въ американское ущелье.

Они приблизились къ воротамъ дворца и увидли передъ собою широкую аллею, полную экипажей и всадниковъ. По усыпаннымъ пескомъ дорожкамъ, между цвточными клумбами, гуляли нарядныя дамы и любовались на фонтаны, которые высоко взбрасывали воду, отливавшую радугой въ лучахъ солнца.

Молодой офицеръ долго водилъ своего гостя по дворцу и показывалъ вс его чудеса. Тотъ все осматривалъ внимательно и осуждалъ или хвалилъ съ тою независимостью сужденій и врожденной правильностью вкуса, которыя свойственны человку, проведшему жизнь на свобод, среди великолпнйшихъ картинъ природы. Какъ ни величественны были громадные фонтаны и искусственные каскады, они не могли чрезмрно поразить того, кто прохалъ вдоль Эри и Онтаріо и видлъ, какъ Ніагара кидается въ глубокую пронасть, большія ровныя лужайки тоже не показались особенно обширными взгляду, который не разъ покоился на безпредльныхъ равнинахъ Дакоты. Самое же зданіе, его величина, высота, превосходное качество камня, преисполнили его удивленіемъ.

— Надо привезти сюда Ефраима Саваджа,— повторилъ онъ нсколько разъ,— а то онъ ни за что не повритъ, что есть на свт домъ, который оказался бы тяжеле всего Бостона вмст съ Нью-Іоркомъ!

ГЛАВА VII.
Король развлекается.

Помщеніе, въ которомъ жила дама, уже занявшая выдающееся положеніе при французскомъ двор, было такъ же скромно, какъ были ея средства въ то время, когда ей отвели его, но рдкій умъ и самообладаніе, являвшіеся отличительными чертами ея замчательнаго характера, побудили её не мнять образа жизни при увеличеніи благосостоянія, чтобы не возбуждать къ себ зависти обнаруженіемъ своего богатства и власти. Въ боковомъ крыл дворца, вдали отъ главныхъ залъ, за рядомъ корридоровъ и лстницъ, находились т дв, три компатки, которымъ суждено было обратить на себя вниманіе сначала двора, потомъ Франціи, и, наконецъ, всей Европы. Эти комнаты пріютили бдную вдову поэта Скаррона, взятую въ воспитательницы къ королевскимъ дтямъ, и ихъ же продолжала занимать она, когда къ ея двическому имени Франсуазы Любиньо королевская милость присоединила титулъ маркизы де-Ментенонъ съ пенсіей и помстьемъ. Здсь король бывалъ ежедневно, находя въ бесд умной и добродтельной женщины такое развлеченіе и удовольствіе, какого не могли ему доставить самые прославленные умники его блестящаго двора. Наиболе проницательные изъ придворныхъ начинали понимать, что отсюда исходятъ вс т вянія, которымъ необходимо должны были подчиняться т, кто хотлъ сохранить за собою королевское благоволеніе. Взгляды придворныхъ въ этомъ отношеніи отличались простотою: когда король бывалъ благочестивъ, то вс кидались къ молитвенникамъ и четкамъ, когда же онъ бывалъ легкомысленъ, то ничего нельзя было представить себ легкомысленне его преданныхъ послдователей. Но горе тому, кто казался разсяннымъ, когда требовалось молиться, или ходилъ съ вытянутымъ лицомъ, когда король смялся.

Пріемная была невелика и проста, но убрана до чрезвычайности аккуратно и чисто, свидтельствуя объ изящномъ вкус благовоспитанной женщины. Мебель, крытая тисненой кожей, коверъ, картины на библейскія темы, незатйливыя, но красивыя занавски — все производило впечатлніе полуцерковное, полуженственное и, главнымъ образомъ, умиротворяющее. Мягкій свтъ, высокая блая статуя Богоматери въ углубленіи подъ балдахиномъ съ красною лампадою, горящей передъ ней, и деревянный аналойчикъ съ краснообрзнымъ молитвенникомъ напоминали скорй о домовой часовенк, нежели о комнат прекрасной дамы.

Съ каждой стороны камина стояло по небольшому креслу съ зеленой обивкой, одно предназначалось для г-жи де-Ментенонъ, а другое — для короля. Въ промежутк между ними, на трехногой табуретк, помщалась ея рабочая корзина и вышиванье по канв. На кресл, спиною къ свту, сидла сама хозяйка. Она ни любила сидть противъ свта, хотя мало женщинъ въ ея годы могли бы такъ безстрашно показываться при свт солнца, какъ она, сохранившая вслдствіе здоровой и дятельной жизни такую чистоту и нжность кожи, которой могла бы позавидовать любая юная красавица при двор. Ея фигура была граціозна и величественна, движенія и осанка — полны природнаго достоинства, а голосъ чрезвычайно нженъ и мелодиченъ. Лицо ея скоре можно было назвать пріятнымъ, чмъ красивымъ, съ широкимъ блымъ лбомъ, твердымъ, изящнымъ ртомъ и большими, ясными, срыми глазами, обыкновенно серьезными и спокойными, но способными отражать вс ощущенія ея души, отъ веселаго блеска насмшки до быстрыхъ молній справедливаго гнва. Впрочемъ, возвышенное спокойствіе было преобладающимъ выраженіемъ въ ея чертахъ.

Мадмуазель Нанонъ, ея компаньонка, распахнула дверь, и въ комнату вошелъ король. Г-жа де-Ментенонъ встала съ пріятной улыбкой и низко присла, но на лиц постителя не явилосъ отвтной улыбки, онъ бросился въ пустое кресло, надувши губы и нахмуривъ лобъ.

— Ахъ, вотъ какое горе! — воскликнула она съ веселостью, къ которой умла прибгать, когда бывало нужно разогнать мрачныя мысли короля.— Моя бдная, темная комнатка уже бросила свою тнь на васъ.

— Нтъ. Это отецъ Лашезъ и епископъ изъ Mo гонялись за мной цлый день, точно собаки за оленемъ, все время разглагольствуя о моихъ обязанностяхъ, о моемъ сан и моихъ грхахъ и повсюду приплетая страшный судъ и адскій пламень.

— А что же имъ нужно отъ Вашего Величества?

— Чтобъ я нарушилъ клятву, которую далъ, вступая на престолъ, и которая до меня была дана моимъ ддомъ. Они хотятъ, чтобыя отмнилъ Нантскій эдиктъ и выгналъ гугенотовъ изъ королевства.

— О! Но Вашему Величеству не слдуетъ мучиться подобными вещами.

— Вы не хотите, чтобы я сдлалъ это?

— Не хочу, если это причинитъ горе Вашему Величеству.

— Вы, можетъ быть, питаете слабость къ религіи вашей юности?

— Нтъ, государь, я питаю только ненависть къ ереси.

— Но все таки вамъ не хочется, чтобы я ихъ выгналъ?

— Разсудите, государь, что Всемогущій, будь на тоЕго воля, могъ бы самъ склонить ихъ сердца ко благу, какъ склонилъ Онъ мое. Разв вы не можете предоставить это Ему?

— Честное слово,— сказалъ Людовикъ, проясняясь,— это хорошо сказано. Посмотрю, что отвтитъ на это отецъ Лашезъ. Право же, тяжело слышать угрозы вчными муками за то, что не хочешь разорить своего королевства. Вчныя муки! Я разъ видлъ человка, просидвшаго въ Бастиліи (крпость) пятнадцать лтъ. Лицо его похоже было на ужасную лтопись, въ которой каждый часъ этой смерти заживо былъ отмченъ рубцомъ или морщиной. Но вчность! — онъ содрогнулся, и въ глазахъ его отразился ужасъ при этой мысли.

— Зачмъ вамъ думать о такихъ вещахъ, государь? — сказала г-жа Ментенонъ своимъ звучнымъ и успокоительнымъ голосомъ. — Чего бояться вамъ, когда вы постоянно были истиннымъ сыномъ церкви?

— Итакъ, вы думаете, что я спасусь?

— Разумется.

— Но, вдь, я гршилъ, и гршилъ немало. Вы сами говорили это.

— Но то все прошло, государь. Кто же изъ насъ безъ пороковъ? Вы отвратились отъ искушеній и, безъ сомннія, заслужили прощенія.

— Я бы желалъ, чтобы королева была еще жива. Она бы увидала, насколько я сталъ лучше.

— И я бы желала того-же.

— И я бы сказалъ ей, что вамъ обязанъ этой перемной. О, Франсуаза, вы, безъ сомннія, мой ангелъ-хранитель, принявшій земную оболочку! Какъ мн отблагодарить васъ за все, что вы для меня сдлали?

Онъ подался впередъ и взялъ ее за руку. Она встала и отступила на нсколько шаговъ.

— Вы правы! Вы совершенно правы, Франсуаза! Садитесь. Я перемню разговоръ. Вы все за тою же работою!

Онъ поднялъ одинъ край шелковистаго свертка, между тмъ какъ она, свши опять, взяла на колни другой конецъ и продолжала работать.

— Да, государь. Это изображаетъ охоту въ вашихъ лсахъ въ Фонтенбло. Вотъ, видите, олень, собаки его настигаютъ, и нарядная кавалькада кавалеровъ и дамъ. Ваше Величество вызжали сегодня?

— Нтъ. Почему это, Франсуаза, у васъ такое ледяное сердце?

— Я бы желала, чтобы оно было ледянымъ, государь. Такъ, можетъ быть, вы были на соколиной охот?

— Нтъ. Безъ сомннія, вы никогда никого полюбили.

— Государь, не допрашивайте меня, прошу васъ.

— Но я долженъ спрашивать, такъ какъ мое собственное спокойствіе зависитъ отъ вашего отвта.

— Ваши слова огорчаютъ меня до глубины души.

— Неужели, Франсуаза, вы никогда не чувствовали въ сердц отклика на мою любовь?

Онъ всталъ и съ мольбою протянулъ къ ней руки, но она отвернула голову и сказала ему:

— Будьте уврены въ одномъ, государь: если-бы я даже любила васъ боле всхъ на свт, то скоре бы выпрыгнула изъ окна, чмъ обнаружила-бы это передъ вами хоть единымъ словомъ.

— Но почему же такъ?

— Потому что моя драгоцннйшая надежда въ этой земной жизни состоитъ въ томъ, чтобы обратить къ боле возвышеннымъ предметамъ духъ вашъ, величіе и благородство котораго мн такъ хорошо извстны.

— Разв моя любовь ужь такъ низка?

— Вы и такъ слишкомъ много времени потратили даромъ. А теперь, государь, годы проходятъ и близится день, когда даже и съ васъ будетъ спрошенъ отчетъ въ вашихъ длахъ и въ сокровеннйшихъ мысляхъ вашего сердца. Я бы хотла видть, государь, что вы употребляете остающееся вамъ время на поддержку церкви, на показываніе добраго примра вашимъ подданнымъ, на исправленіе того зла, какое вы могли причинить въ прошедшемъ.

Король опустился въ кресло со вздохомъ.

— Все то же! — произнесъ онъ. — Право, вы еще хуже отца Лашеза и Боссюэта.

— Нтъ, нтъ! — сказала она весело, съ никогда не измнявшей ей тактичностью. — Я вамъ надодаю, между тмъ какъ вы снизошли оказать мн честь вашимъ посщеніемъ. Это, дйствительно, неблагодарность, и я была бы подломъ наказана, если бы вы оставили меня на завтра въ одиночеств и тмъ омрачили бы мой день. Что же вы не разскажете мн, государь, какъ подвигаются работы въ Марли? Мн очень хочется знать, будетъ-ли дйствовать большой фонтанъ.

— Да, фонтанъ бьетъ хорошо, но Мансаръ отодвинулъ лвое крыло слишкомъ назадъ. Я сдлалъ изъ него хорошаго архитектора, но все же его еще многому приходится учить. Я показалъ ему сегодня утромъ его ошибку на план, и онъ пообщался исправить.

— А дорого-ли обойдется эта перемна, Ваше Величество?

— Нтъ, нсколько милліоновъ ливровъ. Но за то много выиграетъ видъ съ южной стороны. Я занялъ еще милю земли въ ту сторону, потому что тамъ жило множество какихъ то бдняковъ, и ихъ хибарки были далеко не изящны.

— А почему же вы не катались сегодня верхомъ, государь?

— Ахъ, мн это не доставляетъ никакого удовольствія. Было время, когда у меня вся кровь кипла при звук роговъ и при топот коней, а теперь меня все это утомляетъ.

— И соколиная охота также?

— Да, я уже больше не буду охотиться.

— Но, государь, нужны же вамъ развлеченія.

— Что можетъ быть скучнй развлеченія, которое уже не развлекаетъ? Когда я былъ мальчикомъ и насъ съ матерью прогоняли съ мста на мсто, когда шла междоусобная война и Парижъ бунтовалъ, когда нашъ престолъ и даже самая наша жизнь были въ опасности,— все мн казалось такимъ яркимъ, новымъ, интереснымъ. Теперь же, когда нигд нтъ ни облачка и мой голосъ является первымъ не только во Франціи, но и во всей Европ, все стало скучно и постыло. Что пользы, что для меня доступно всякое удовольствіе, когда оно надодаетъ мн въ одну минуту?

— Истинное удовольствіе, государь, заключается боле всего въ ясности духа, въ спокойствіи совсти. И потомъ, по мр того какъ мы становимся старше, разв не естественно намъ длаться серьезне? Будь оно не такъ, мы могли бы упрекать себя, ибо это означало бы, что мы не извлекли никакой пользы изъ уроковъ жизни.

— Можетъ быть и такъ, а все-таки печально и тоскливо, когда ни въ чемъ не находишь забавы. Но кто это тамъ?

— Это стучитъ моя компаньонка. Что такое, мадмуазель.

— Господинъ Корнель {Корнель — знаменитый французскій писатель.}, читать королю,— сказала молодая двица, отворяя дверь.

— Ахъ, да, ваше величество! Я знаю, какъ глупа бываетъ бабья болтовня, и потому пригласила кое-кого поумне меня, чтобы занять васъ. Долженъ былъ придти г. Расинъ, но онъ упалъ съ лошади и вмсто себя прислалъ своего пріятеля. Прикажете допустить его?

— О, какъ вамъ угодно, сударыня. Какъ вамъ угодно,— безучастно отозвался король.

По знаку мадмуазель Нанонъ, въ комнату вошелъ маленькій человчекъ съ осунувшимся, но хитрымъ и живымъ лицомъ и съ длинными, сдыми волосами, падавшими ему на плечи. Онъ низко поклонился три раза, а затмъ услся на самомъ краю табурета, съ котораго дама сняла свою рабочую корзину. Она улыбнулась и кивнула для одобренія поэта, между тмъ какъ монархъ съ видомъ покорности откинулся на спинку кресла.

— Прикажете трагедію или комедію? — робко освдомился Корнель.

— Не трагедію, мосье,— сказала г-жа де Ментенонъ, поднимая глаза съ работы.— Нашъ государь достаточно слышитъ серьезнаго въ часы своихъ трудовъ: поэтому я разсчитываю на вашъ талантъ, чтобы позабавить его.

— Да, пусть это будетъ комедія. Я ни разу отъ души не смялся съ тхъ поръ, какъ умеръ бдняга Мольеръ {Мольеръ — знаменитый французскій писатель.}.

— Ахъ, у Вашего Величества, дйствительно, необыкновенный вкусъ! — воскликнулъ придворный поэтъ. — Если бы вы снизошли обратить ваше вниманіе на поэзію, что писали бы теперь мы вс!

Людовикъ улыбнулся, потому что не было той грубой лести, которая бы не доставила ему удовольствія.

— Какъ вы научили нашихъ полководцевъ войн и нашихъ художниковъ искусству, такъ вы придали бы и нашей лир боле возвышенный строй.

— Я и самъ иногда думалъ, что у меня есть нкоторыя способности,— снисходительно замтилъ король.— Хотя, дйствительно, государственные труды и заботы оставляютъ мн мало времени для занятія изящными искусствами.

— Но вы поощряли другихъ къ тому, что сами могли бы исполнить такъ безукоризненно. Ваше Величество. Вы создали поэтовъ, какъ солнце создаетъ цвты. Сколькихъ мы уже имемъ — Мольеръ, Буало, Расинъ,— одинъ замчательне другого! И даже мене талантливые,— напримръ Скарронъ, правда, непристойный, но насколько остроумный…. О, Пресвятая Два! Что я сказалъ!

Хозяйка положила работу и въ величайшемъ негодованіи устремила взоръ на поэта, который весь согнулся на своей табуретк подъ суровою укоризною этихъ холодныхъ, срыхъ глазъ.

— Думаю, г. Корнель, что уже слдовало бы приступить къ чтенію,— сухо замтилъ король.

— Всенепремннйше, ваше величество. Разршите прочесть мою пьесу о Даріи?

— А кто былъ Дарій? — спросилъ король, который получилъ настолько недостаточное образованіе, что былъ невжественъ положительно во всемъ, исключая только предметовъ его личныхъ наблюденій.

— Дарій былъ царемъ въ Персіи, Ваше Величество.

— А гд Персія?

— Это — царство въ Азіи.

— Дарій и теперь царствуетъ тамъ?

— Нтъ, Ваше Величество: онъ сражался съ Александромъ Великимъ.

— Ахъ, объ Александр я слыхалъ! Онъ былъ знаменитый царь и полководецъ, не такъ ли?

— Подобно Вашему Величеству, онъ мудро управлялъ страною и побдоносно предводительствовалъ войсками.

— И царствовалъ, вы сказали, въ Персіи?

— Нтъ, Ваше Величество, въ Македоніи. Это Дарій былъ царемъ персидскимъ.

Король нахмурился, ибо малйшая поправка уже казалась ему оскорбленіемъ.

— Вамъ самимъ это, кажется, не особенно ясно, да и во мн, признаюсь, не возбуждаетъ глубокаго интереса, — сказалъ онъ.— Пожалуйста, возьмите что-нибудь другое.

— Вотъ мой ‘Мнимый Астрологъ’.

— Хорошо, это годится.

Корнель сталъ читать комедію, между тмъ какъ блые и нжные пальцы г-жи де-Ментенонъ перебирали пестрые шелка, которыми она вышивала свою картину. Время отъ времени, она взглядывала на часы, а потомъ на короля, который сидлъ, откинувшись назадъ и прикрывши лицо своимъ кружевнымъ платкомъ.

— Подождите! — вдругъ воскликнулъ онъ. — Тутъ что-то не такъ. Въ предпослднемъ стих, наврно, есть ошибка.

Одною изъ его слабостей было — брать на себя роль критика, и мудрый поэтъ соглашался съ его поправками, какъ бы он ни были нелпы.

— Который стихъ, Ваше Величество? Это истинное благополучіе — получать указанія на свои ошибки!

— Прочтите это мсто еще разъ!

— Да, въ третьемъ стих одинъ слогъ — лишній. Вы не замчаете, сударыня?

— Ваше Величество совершенно право,— не конфузясь произнесъ Корнель.— Я замчу это мсто и постараюсь его исправить.

— Мн такъ и казалось, что тутъ неврно. Я, хоть и не пишу самъ, но, какъ видите, имю, по крайней мр, врный слухъ. Ошибка въ стихахъ деретъ мн уши. Точно то же и въ музык. Хотя я мало ее знаю, но могу указать диссонансъ тамъ, гд не услышитъ его и самъ Лулли. Я часто указывалъ ему такія ошибки въ его операхъ, и всегда убждалъ его, что я правъ.

— Я и не сомнваюсь въ этомъ, Ваше Величество.

Корнель опять взялся за книгу и готовился продолжать чтеніе, когда раздался рзкій ударъ въ дверь.

— Это — его превосходительство министръ, г. де-Лувуа,— доложила мадмуазель Нанонъ.

— Допустите его,— отвчалъ Людовикъ.— Господидъ Корнель, я очень благодаренъ вамъ за то, что вы прочли, и сожалю, что государственное дло прерываетъ вашу комедію. Надюсь когда-нибудь имть удовольствіе ее дослушать. — Онъ улыбнулся тою милостивою улыбкою, которая заставляла всхъ, къ нему приближавшихся, забывать его недостатки и видть въ немъ только олицетвореніе достоинства и учтивости.

Поэтъ, съ книжкой подъ мышкой, выскользнулъ вонъ, между тмъ какъ входилъ, кланяясь, знаменитый министръ, высокій, въ громадномъ парик, съ орлинымъ носомъ и повелительнымъ видомъ. Въ его манерахъ выражалась преувеличенная вжливость, но на высокомрномъ лиц слишкомъ ясно читалось презрніе къ этой комнатк и къ ея хозяйк. Послдняя очень хорошо понимала его отношеніе къ ней, но ея совершенное самообладаніе удерживало ее отъ всякаго нелюбезнаго слова или даже взгляда.

— Моя келья, дйствительно, удостоилась чести сегодня,— сказала она, вставая и протягивая руку.— Не снизойдетъ ли Ваше Превосходительство до табуретки, такъ какъ ничего боле подходящаго не найдется въ моемъ кукольномъ домик? Впрочемъ, можетъ быть, я мшаю, если васъ привела необходимость совщаться о государственныхъ длахъ? Въ такомъ случа я могу удалиться въ другую комнату.

— Нтъ, нтъ! Ничего подобнаго, сударыня! — вскричалъ Людовикъ.— Я желаю, чтобы вы остались здсь. Что такое Лувуа?

— Пріхалъ гонецъ съ депешами изъ Англіи, Ваше Величество,— отвтилъ министръ, покачиваясь своей тяжеловсной фигурой на трехногой табуретк.— Дла тамъ очень плохи, и поговариваютъ о возстаніи. Письмо лорда Сундерланда ставитъ вопросъ: можетъ ли король разсчитывать на помощь Франціи въ случа, если Голландія приметъ сторону недовольныхъ. Разумется, зная мысли Вашего Величества, я безъ колебанія отвтилъ, что можетъ.

— Что такое вы сдлали?

— Я отвтилъ, государь, что онъ можетъ.

Король Людовикъ вспыхнулъ отъ гнва и поднялъ щипцы съ каминной ршетки такимъ движеніемъ, какъ будто собирался ударить ими министра. Г-жа Ментенонъ вскочила съ кресла и умиротворяюще коснулась рукою его локтя. Онъ бросилъ щипцы, но глаза его продолжали горть яростью, когда онъ устремилъ ихъ на Лувуа.

— Какъ вы смли! — крикнулъ онъ.

— Но, Ваше Величество…

— Какъ вы смли, говорю я! Какъ! Вы осмливаетесь отвчать на такіе вопросы, не спросивши меня! Сколько разъ еще долженъ я повторять вамъ, что государство — это я, я одинъ, что все должно исходить отъ меня, и что я отвтственъ — единственно передъ Богомъ?! Что вы такое? Мой инструмеатъ, мое орудіе! И вы смете дйствовать безъ моего повслнія!

— Я думалъ, что знаю ваши желанія, государь,— пролепеталъ Лувуа, совершенно утративъ свой надменный видъ и поблвъ, какъ полотно.

— Вы здсь не затмъ, чтобы думать о моихъ желаніяхъ, сударь. Вы обязаны справляться съ мими и повиноваться имъ. Почему я устранилъ мое старинное дворянство и поручилъ дла государствонныя людямъ, чьи имена никогда не упоминались въ исторіи Франціи, такимъ какъ Кольберъ и вы? Меня порицали за это. Но я этого хотлъ, ибо зналъ, что вельможи имютъ собственный образъ мыслей, а мн, въ управленіи Франціей, не нужно ничьего образа мыслей, кром собственнаго. Но если мои буржуа (граждане) будутъ самостоятельно получать письма отъ иностранныхъ министровъ и давать отвты посланникамъ,то я, воистину, достоинъ сожалнія. Я въ послднее время замчаю въ васъ это, Лувуа. Вы становитесь выше вашего положенія. Вы слишкомъ много на себя берете. Смотрите, чтобы мн не пришлось повторять вамъ это еще разъ.

Униженный министръ сидлъ, точно раздавленный, опустивъ голову на грудь. Король поворчалъ и похмурился еще нсколько минутъ, а затмъ туча на его чел мало-по-малу разсялась, ибо вспышки его гнва бывали настолько же короткя, насколько необузданны и внезапны.

— Вы задержите этого гонца, Лувуа,— сказалъ онъ, наконецъ, спокойнымъ томомъ.

— Слушаю, Ваше Величество.

— И завтра, въ засданіи совта, мы постараемся дать подходящій отвтъ лорду Сундерланду. Пожалуй, намъ лучше не быть слишкомъ щедрыми на общанія. Эти англичане всегда были у насъ бльмомъ на глазу. Если бы они тамъ, въ своихъ туманахъ, занялись междоусобіемъ на нсколько лтъ, то намъ, тмъ временемъ, свободно было бы справиться съ этимъ голландскимъ принцемъ. Ихъ послдняя усобица длилась десять лтъ, и слдующая можетъ протянутъея столько же, а мы скоре того успемъ распространить свою границу до Рейна. А, Лувуа?

— Ваши войска будутъ готовы, государь, въ тотъ день, какъ вы отдадите приказъ.

— Но война дорого стоитъ. Я не желаю продавать дворцовое серебро, какъ въ тотъ разъ. Въ какомъ состояніи у насъ казначейство?

— Мы не очень богаты, государь. Но существуетъ способъ скоро добыть денегъ. Сегодня утромъ говорилось о гугенотахъ и о томъ, слдуетъ ли ихъ доле терпть въ нашей католической стран. Вотъ, если выгнать ихъ и конфисковать (присвоить въ пользу казны) ихъ имущество, то Ваше Величество сразу станетъ самымъ богатымъ монархомъ всего христіанскаго міра.

— Да вдь вы сегодня утромъ были противъ этого, Лувуа?

— Я не усплъ тогда подумать, государь.

— Вы хотите сказать, что батюшка Лашезъ съ епископомъ не успли еще добраться до васъ,— строго сказалъ Людовикъ.— Ахъ, Лувуа, не даромъ я столько лтъ живу среди придворныхъ: я знаю, какъ обдлываются дла. Словечко тому, другому, третьему, и, наконецъ, королю. Когда мои добрые отцы церкви хотятъ чего нибудь добиться, я повсюду вижу ихъ слды, какъ видишь путь крота по разрытой имъ земл. Но меня не заставять вопреки собственному разсудку длать зло тмъ, которые, какъ бы ни заблуждались, все-таки подданные, данные мн Богомъ.

— Я не хотлъ убждать васъ сдлать это! — воскликнулъ сконфуженный Лувуа. Подозрніе короля было настолько справедливо, что въ первую минуту онъ даже не имлъ духа возражать.

— Я знаю только одну особу,— сказалъ Людовикъ, взглядывая на г-жу де-Монтенонъ,— которая не честолюбива, не стремится ни къ богатству, ни къ вліятельности, и которую, поэтому, ни чмъ не подкупишь чтобы измнить моимъ интересамъ. Вотъ почему я такъ высоко цню мнніе этой особы.— При этихъ словахъ онъ улыбнулся ей, а министръ взглянулъ на нее такими глазами, въ которыхъ ясно выразилась зависть, грызшая ему душу.

— Я былъ обязанъ поставить это на видъ Вашему Величеству не какъ совтъ, но какъ указаніе на возможность,— сказалъ онъ, вставая — Боюсь, что уже черезъ-чуръ злоупотребилъ временемъ Вашего Величества, и прошу разршенія удалиться.

Съ легкимъ поклономъ дам и низкимъ — королю, онъ вышелъ изъ комнаты.

— Лувуа становится невыносимъ,— сказалъ король.— Не знаю, до чего дойдетъ его нахальство. Если бы онъ не былъ такимъ превосходнымъ слугою, я уже давно удалилъ бы его отъ двора. Онъ обо всемъ иметъ собственныя мннія! Напримръ, на дняхъ взялся доказывать, что я ошибся, когда сказалъ, что одно окошко въ Тріанон меньше прочихъ, а утверждалъ, что они вс равны. Я привелъ Ленотра, чтобы смрить, и, разумется, окно оказалось меньше. Но я вижу, что уже четыре часа: мн пора идти.

ГЛАВА VIII.
Сватовство.

Людовикъ представлялъ себ Господа Бога чмъ-то въ род такого же короля, какимъ онъ былъ самъ, но только боле могущественнаго, а царство небесное нкіимъ боле роскошнымъ Версалемъ. Самъ требуя повиновенія отъ своихъ двадцати милліоновъ подданныхъ, онъ признавалъ и сеоя обязаннымъ въ свою очередь исполнять волю этого Высшаго Властелина, тмъ боле что въ обратномъ случа можно было опасаться наказанія. Вотъ почему близкія къ нему духовныя лица имли на него такое вліяніе въ качеств истолкователей воли Господней, что онъ буквально находился въ ихъ рукахъ. Бывало, что онъ какъ будто и пытался возвратить себ самостоятельность, но такая временная непокорность ничуть не пугала ихъ. Они прекрасно знали, что въ скоромъ времени какаянибудь боль, огорченіе или случайное слово напомнятъ ему, что онъ смертенъ, и вновь погрузятъ его душу въ т суеврные страхи, которые замняли ему религію. Этотъ моментъ они всегда умли выяснить и умли имъ воспользоваться.

На этотъ разъ, однако, дло что то не налаживалось. Напрасно прождавъ нсколько недль и видя, что кораль все боле ускользаетъ изъ подъ ихъ власти, члены церковной партіи, ршившіеся добиться изгнанія гугенотовъ, вознамрились пустить въ ходъ послднее средство и обратиться къ лицу, которое досел оставляли въ сторон. Съ этой цлью, королевскій духовникъ, отецъ Лашезъ и Боссюэтъ, знаменитый епископъ изъ Mo, однажды утромъ постили г-жу де-Ментенонъ. Возл нея стоялъ глобусъ, и она преподавала географію хромому герцогу Менскому и шаловливому маленькому графу Тулузскому, которые достаточно походили на отца, чтобы не питать никакой любви къ ученію, и, сверхъ того, ненавидли малйшее стсненіе. Впрочемъ, своимъ удивительнымъ умомъ и неизмннымъ терпніемъ она пріобрла любовь и довріе даже этихъ испорченныхъ меленькихъ принцевъ, такъ что т охотно проводили время у нея въ комитахъ.

Г-жа де-Ментенонъ отпустила своихъ учениковъ и встртила постителей съ тою смсью преданности и уваженія, на какую имли право лица, бывшія не только ея личными знакомыми, но и столпами католической церкви. Министра Лувуа она сажала на табуретъ, этихъ же гостей посадила въ кресла, а табуретку заняла сама.

— Дочь моя,— началъ Боссюэтъ торжественно, слегка наклоняясь къ ней и протягивая руку, причемъ на его бломъ пальц сверкнулъ въ лучахъ солнца фіолетовый пастырскій перстень,— намъ пора говорить откровенно. Этого требуютъ интересы церкви. Никто не слышитъ и никогда не услышитъ того, что теперь происходитъ между нами. Смотрите на насъ, если хотите, какъ на духовниковъ, съ которыми умретъ ваша тайна. Я называю ее тайною, хотя для насъ она не такова, ибо читать въ человческомъ сердц составляетъ наше призваніе. Вы любите короля.

— Ваше Преосвященство! — она вскочила, и горячая краска, покрывъ ея блдныя щеки, стала распространяться все дале по ея лбу и ше.

— Вы любите короля.

— Ваше Преосвященство! Батюшка! — она въ смущеніи поворачивалась то къ одному, то къ другому.

— Въ любви нтъ стыда, дочь моя. Стыдъ заключается лишь въ дурныхъ поступкахъ. Я опять скажу, что вы любите короля.

— По крайней мр я никогда ему не говорила этого,— пролепетала она.

— И никогда не скажете?

— Пусть у меня лучше отсохнетъ языкъ!

— Но размыслите, дочь моя! Такая любовь въ душ, подобной вашей, есть даръ небесъ и послана ради какой-нибудь мудрой цли. Я знаю, вы честолюбивы.

— Вы, можетъ быть, и правы, батюшка, но я этого не замчаю. Король по своей доброт предлагалъ мн титулы — я отказалась, давалъ денегъ — я ихъ возвращала. Онъ удостоивалъ спрашивать у меня совтовъ въ государственныхъ длахъ, и я воздерживалась отъ выраженія моихъ мнній. Гд же тутъ мое честолюбіе?

— Въ вашемъ сердц, дочь моя. Но это честолюбіе не грховно: оно не отъ міра сего. Разв вы не хотли бы направлять короля къ добру? Разв не желали бы видть церковь въ чистот и поко, господствующей въ этой стран, видть бдняковъ — накормленными, бездомныхъ — пригртыми, злыхъ — возвращенными на путь добра, и короля — начинателемъ и вершителемъ всхъ этихъ дяній?

Глаза ея заблестли, и она воскликнула:— Ахъ, вотъ была бы радость!

— Такъ вотъ въ чемъ ваше честолюбіе. Ибо всего радостне было бы вамъ узнать не изъ устъ народа, а изъ глубины собственнаго сознанія, что вы были причиною всего этого, что ваше вліяніе низвело такую благодать на короля и на всю страну.

— Я готова бы умереть ради этого.

— То, чего мы желаемъ, будетъ трудне. Мы желаемъ, чтобы вы жили и исполнили это.

Она посмотрла на нихъ вопросительно. Тогда епископъ продолжалъ:

— Любовь человческая слишкомъ часто бываетъ подобна плевеламъ, заглушающимъ все доброе на почв, гд они растутъ, но здсь она цвтокъ благодати, благоухающій добродтелью и смиреніемъ.

— Увы, я пыталась вырвать ее изъ сердца.

— Напрасно, дайте ей укорениться въ немъ потверже. Если бы король увидлъ въ васъ сочувствіе, замтилъ бы, что вы отвчаете на его привязанность, то ваши честолюбивыя цли могли бы быть достигнуты, и весьма возможно, что Людовикъ, имя поддержку въ вашей благородной душ, сталъ бы исполнять завты церкви не только вншнимъ образомъ, но и по духу. Все это могло бы произойти отъ той любви, которую вы скрываете, точно позоръ.

Она привстала, съ изумленіемъ глядя то на епископа, то на священника, и съ трудомъ проговорила:

— Какъ должна я понимать васъ? Что вы мн совтуете?

Іезуитъ тоже всталъ, и его худощавая фигура слегка наклонилась надъ нею.

— Дочь моя, мы не даемъ дурныхъ совтовъ, но только ратуемъ на пользу церкви, которая требуетъ, чтобы вы вышли замужъ за короля.

— Замужъ за короля!— маленькая комната завертлась вокругъ нея.

— Этимъ осуществятся вс наши надежды. Мы видимъ въ васъ вторую Іоанну д’Аркъ, которая спасетъ и Францію, и ея короля.

Госпожа де-Ментенонъ просидла молча нсколько минутъ. Ея лицо опять стало спокойнымъ, и глаза были устремлены на пяльцы, пока она мысленно уясняла себ значеніе слышанныхъ словъ.

— Но вдь этого никакъ не можетъ быть,— сказала она наконецъ. Зачмъ намъ говорить о томъ, чего случиться не можетъ?

— Почему же?

— Когда же короли Франціи женились на своихъ подданныхъ? За него любая принцесса въ Европ пойдетъ съ удовольствіемъ. Французская королева должна быть королевской крови.

— Вс эти препятствія можно преодолть.

— Кром того, существуютъ соображенія государственныя. Женитьба короля должна дать ему могущественнаго союзника, скрпить дружбу съ одною изъ сосднихъ націй, или пріобрсти какую-нибудь провинцію, какъ приданое невсты. А какое же мое приданое? Вдовья пенсія и рабочій ящикъ!

Она горько разсмялась, но тмъ не мене не переставала глядть на своихъ собесдниковъ, какъ бы ожидая ихъ возраженія.

— Ваше приданое, дочь моя, заключается въ тхъ дарахъ, тлесныхъ и духовныхъ, какими наградило васъ Провидніе. У короля денегъ довольно, и провинцій тоже достаточно. Что же касается государства, то для него ничто не можетъ быть полезне увренности въ томъ, что монархъ его въ будущемъ станетъ шествовать по пути добра.

— О, если бы это могло быть такъ! Но подумайте, батюшка, о тхъ, кто окружаетъ его — о дофин, объ его брат, объ его министрахъ. Вы знаете, какъ они посмотрятъ на это и какъ имъ легко отговорить его. Нтъ, нтъ, это — мечта, батюшка, и притомъ никогда неосуществимая.

Лица обоихъ постителей, до сихъ поръ опровергавшихъ ея возраженія улыбкою и легкимъ взмахомъ руки, омрачились при этихъ словахъ, точно она только теперь назвала истинное препятствіе.

— Дочь моя,— серьезно произнесъ іезуитъ,— эту задачу вы уже предоставьте Церкви. Можетъ оказаться, что мы также имемъ нкоторое вліяніе на умъ короля и что намъ удастся направить его на путь истинный даже вопреки стараніямъ его кровныхъ. Только будущее покажетъ намъ, на чьей сторон перевсъ. Но вы? Любовь и долгъ влекутъ васъ теперь къ одному и тому же, такъ можетъ ли Церковь разсчитывать на васъ?

— До моего послдняго вздоха, батюшка.

— И вы можете положиться на Церковь. Она послужитъ вамъ, если вы, въ свою очередь, захотите послужить ей.

— Чего же могу я желать сильне?

— Вы будете нашею дочерью, нашею королевою, нашею поборницею и исцлите язвы страждущей Церкви.

— Ахъ, если бы я могла!

— Конечо, можете. Пока въ стран существуетъ ересь, для врныхъ нтъ ни мира, ни покоя. Это есть зачатокъ тлнія, который, если не удалить его во время, превратитъ въ прахъ весь плодъ.

— Чего же вамъ угодно, батюшка?

— Гугенотовъ слдуетъ удалить. Овецъ нужно отдлить отъ козлищъ. Король уже колеблется. Лувуа теперь нашъ. Если и вы съ нами, то все будетъ хорошо.

— Но, батюшка, подумайте, какъ ихъ много!

— Тмъ боле слдуетъ считаться съ ними.

— И подумайте, кром того, о страданіяхъ, какія принесетъ имъ такое гоненіе.

— Избавленіе зависитъ отъ нихъ самихъ.

— Это правда, и однако мн ихъ жалко отъ всего сердца.

Отецъ Лашезъ и епископъ покачали головами.

— Итакъ, вы заступаетесь за враговъ Господнихъ?

— Нтъ, нтъ, если они, дйствительно, враги.

— Неужели вы сомнваетесь? Возможно ли, чтобы ваше сердце еще склонялось къ ереси вашей юности?.

— Нтъ, батюшка. Но было бы неестественно забыть, что мой отецъ и ддъ…

— Они уже отвтили за свои грхи. Но неужели Церковь ошиблась въ васъ? Вы отказываете ей въ первой услуг, какой она у васъ проситъ? Вы хотите принять ея помощь и ничего не желаете дать взамнъ?

Госножа де-Ментенонъ встала съ видомъ ршимости.

— Вы мудре меня,— сказала она,— и вамъ поручено блюсти пользу Церкви. Я поступлю по вашему совту.

— Вы общаете?

— Общаю.

Оба гостя одновременно подняли руки кверху.

— Сей день благословенъ! — вскричали они.— И такимъ назовутъ его грядущія поколнія.

Она сидла, полуподавленная открывающейся передъ нею будущностью. Іезуитъ угадалъ врно: она всегда была честолюбива и стремилась къ власти. Въ нкоторой степени цль этого честолюбія была ею достигнута, ибо не разъ случалось ей направлять и короля и королевство. Но выйти замужъ за короля — за человка, для котораго она рада была бы пожертвовать жизнью, котораго она въ глубин души любила самою чистою и благородною любовью — это, дйствительно, превосходило вс ея надежды. Она знала свою душу, знала и его. Ставши его женою, она могла бы направлять его къ добру и удалять отъ него всякое злое вліяніе. Она была въ томъ уврена. Она не будетъ слабою, какъ Марія Терезія, но скоре уподобится, какъ сказалъ священникъ, новой Іоанн д’Аркъ, пришедшей, чтобы вести Францію и ея короля по благому пути. Если ради этой цли ей придется ожесточить свое сердце противъ гугенотовъ, то вина падетъ не на нее, а скоре на тхъ, кто поставилъ ей это условіе.

Но тотчасъ вслдъ за радостью ею овладли неувренность и уныніе. Не сонъ ли — вс эти прекрасныя мечты? И какъ могутъ эти люди говорить съ такой опредленностью, точно отъ нихъ зависятъ поступки короля? Іезуитъ прочелъ эти мысли въ ея потухшемъ взгляд и отвтилъ ей, прежде чмъ она выразила ихъ словами.

— Церковь быстро исполняетъ свои общанія, и вы, дочь моя, не должны медлить, когда наступитъ ваша очередь.

— Я уже общалась, батюшка.

— Тогда мы начнемъ дйствовать, Оставайтесь у себя въ комнат весь вечеръ.

— Хорошо, батюшка,

— Король уже колеблется. Я бесдовалъ съ нимъ сегодня утромъ, и духъ его унылъ. Онъ терзается сознаніемъ одиночества, и теперь самое время вліять на него. Отсюда я пройду прямо къ нему, а, когда удалюсь, то, или онъ направится сюда, или я напрасно двадцать лтъ изучаю его душу. Мы покидаемъ васъ теперъ, и вы не увидите насъ боле, но увидите дла наши и не забудете вашего общанія.

Они оба низко поклонились госпож де Ментенонъ и оставили ее наедин съ ея мыслями.

Прошелъ часъ, прошелъ другой, а она все сидла на кресл передъ вышиваніемъ, сложивъ бездятельныя руки на колняхъ и ожидая ршенія своей судьбы. Другіе устраивали ея будущность, а она безсильна была принять въ томъ хоть какое-нибудь участіе. Дневной свтъ смнился жемчужнымъ свтомъ сумерекъ, а затмъ стемнло окончательно, но она продолжала сидть и въ темнот. Временами, когда въ корридор слышались шаги, она выжидательно взглядывала на дверь, и срые глаза ея мгновенно оживлялись, но каждый разъ приходилось разочаровываться. Наконецъ, раздались быстрые и рзкіе шаги, скрипящіе и властные, заставившіе ее вскочить на ноги, съ румянцемъ на щекахъ и тревогою въ сердц. Дверь отворилась, и она увидла прямую и граціозную фигуру короля, выдлявшуюся на сдомъ фон полутемнаго корридора.

— Государь, позвольте на минуту! Мадмуазель сейчасъ зажжетъ лампу.

— Не зовите ее.— Онъ вошелъ и затворилъ за собою дверь.— Франсуаза, мракъ пріятенъ мн, ибо онъ скрываетъ отъ вашихъ глазъ мое смущеніе.

Онъ прислонился къ камину и закрылъ лицо руками. Она протянула руку, движеніемъ выражая сочувствіе, и на минуту положила ее на его бархатный рукавъ. Тотчасъ онъ сжалъ эту руку въ своихъ собственныхъ, она не отнимала ея.

— Я не могу жить безъ васъ, Франсуаза,— началъ онъ.— Я самый одинокій человкъ въ мір, точно живу на высокой гор одинъ, безъ товарищей. Кто мн другъ? На кого могу я полагаться? Одни стоятъ за церковь, другіе — за свою семью, большинство — за себя самихъ. Но кто изъ всхъ безпристрастенъ? Вы — мое лучшее я, Франсуаза, вы — мой ангелъ хранитель. Добрый батюшка говоритъ правду: чмъ ближе я буду къ вамъ, тмъ дальше отъ всего, что дурно. Скажите мн, Франсуаза, любите ли вы меня?

— Я люблю васъ много лтъ, государь.— Ея голосъ былъ тихъ, но ясенъ.

— Я надялся на это, Франсуаза, но все-таки счастливъ слышать это отъ васъ. Я знаю, что богатство и титулъ васъ не привлекаютъ и что душа ваша стремится скоре въ монастырь, нежели во дворецъ. Но я прошу васъ остаться во дворц и быть въ немъ госпожей. Согласны ли вы стать моей женой, Франсуаза?

Итакъ, минута эта дйствйтельно настала. Она подождала мгновеніе, одно только мгновеніе, прежде чмъ дать ршительный отвтъ, но и это показалосъ слишкомъ долгимъ для нетерпнія короля.

— Вы не хотите, Франсуаза! — воскликнулъ онъ съ оттнкомъ страха въ голос.

— Да сдлаетъ меня Господь достойною такой чести, государь,— сказала она.— Я клянусь, что если Небо даже удвоитъ дни моей жизни, то каждый часъ я употреблю на то, чтобы стараться сдлать васъ счастливе.

Она опустилась на колни, а король, продолжая держать ее за руку, преклонилъ колни рядомъ съ ней.

ГЛАВА IX.
Король принимаетъ.

Узнала ли объ этомъ свиданьи мадмуазель Нанонъ, повренная невсты, или отецъ Лашезъ разсудилъ, что огласка скоре всего помшаетъ королю измнить намреніе,— словомъ, неизвстно изъ какихъ источниковъ, только на другой же денъ всему двору стало извстно, что король женится на воспитательниц своихъ дтей. Это шепталось на утреннемъ пріем, подтверждалось на большомъ выход и стало общимъ предметомъ разговоровъ къ тому времени, какъ король вернулся изъ церкви.

Людовикъ настолько привыкъ разсматривать каждое событіе единственно съ точки зрнія его значенія для собственной особы, что ему и въ голову не приходило, чтобы его долготерпливая семья, до сихъ поръ относившаяся къ нему съ полнымъ повиновеніемъ, котораго онъ требовалъ, какъ должнаго, осмлилась возстать противъ его новаго ршенія. Поэтому онъ удивился, когда посл полудня его братъ потребовалъ аудіенціи (свиданія) и вошелъ къ нему безъ той покорной улыбки и смиреннаго вида, съ которыми обыкновенно появлялся.

Онъ былъ ниже своего старшаго брата, но носилъ высочайшіе каблуки, которые увеличивали его ростъ до средняго. Въ тлосложеніи у него не было ни той красоты, которою отличался король, ни изящныхъ рукъ и ногъ, восхищавшихъ скульпторовъ. Онъ былъ толстъ, слегка переваливался на ходу и носилъ громадный черный парикъ, покрывавшій его плечи безконечными рядами кудрей. Лицо у него было длинне и смугле, чмъ у короля, и носъ больше выдавался впередъ, зато большіе каріе глаза, унаслдованные отъ Анны Австрійской, были такіе же какъ у брата. Онъ не обладалъ простымъ и изящнымъ вкусомъ, какимъ отличалась одежда монарха, его платье было все покрыто разввающимися лентами, которыя шуршали при ходьб и такъ густо ниспадали ему на ноги, что совершенно скрывали ихъ. Кресты, звзды, брилліанты и всякіе знаки отличія щедро украшаля его особу, а широкая голубая лента ордена Св. Духа была надта поверхъ кафтана и завязана съ боку большимъ бантомъ, составлявшимъ совершенно неподходящую поддержку для брилліантоваго эфеса шпаги. Таковъ былъ человкъ, который подкатился къ королю, неся въ правой рук свою войлочную шляпу со множествомъ перьевъ и являя всею своею вншностью то, чмъ онъ былъ и въ душ — нелпую каррикатуру на монарха.

— Что вы сегодня не веселы?— сказалъ король съ улыбкою.— Ваше платье, правда, сіяетъ, но чело омрачено. Надюсь, что ваша жена и герцогъ Шартрскій вполн благополучны?

— Да, государь, они здоровы, но скорбятъ подобно мн и по той же причин.

— Въ самомъ дл? А почему?

— Нарушалъ ли я когда нибудь свои обязанности по отношенію къ вамъ, государь, въ качеств вашего младшаго брата?

— Никогда, Филиппъ, никогда,— сказалъ король, съ любовью кладя руку на плечо брата.— Вы всегда были прекраснымъ примромъ для моихъ подданныхъ.

— Тогда за что же мн наносится такое оскорбленіе?

— Филиппъ!

— Да, государь, я называю это оскорбленіемъ. Мы сами — королевской крови и жены наши также королевской крови. Вы женились на испанской принцесс, я женился на принцесс баварской. Это было снисхожденіемъ съ моей стороны, но однако я такъ сдлалъ. Моею первою женою была принцесса англійская. Можемъ ли мы принять въ домъ, заключавшій подобные союзы, вдову горбатаго писаки, человка, чье имя вошло въ поговорку по всей Европ?

Король въ изумленіи уставился на брата, но вскор его гнвъ пересилилъ удивленіе.

— Вотъ какъ! — закричалъ онъ.— Ахъ, вотъ какъ?! Я только что сказалъ, что вы были мн прекраснымъ братомъ, но боюсь, что слишкомъ поторопился. Итакъ, вы ршаетесь возражать противъ моего выбора?

— Да, государь.

— А по какому праву?

— По соображеніямъ семейной чести, государь, которая точно такъ же моя, какъ и ваша.

— Послушай! — закричалъ король въ бшенств.— Неужели ты до сихъ поръ не знаешь, что въ моемъ королевств я самъ источникъ всякой чести и что кого мн угодно почтить, тотъ по этому самому уже достоинъ чести? Если бы я взялъ мусорщицу съ Рыбной улицы, то моя воля могла бы вознести ее такъ высоко, что знатнйшіе люди во Франціи гордились бы правомъ ей кланяться. Разв ты этого не знаешь?

— Нтъ, не знаю,— возразилъ братъ со всмъ упрямствомъ слабаго человка, доведеннаго до крайности.— Я принимаю это какъ оскорбленіе мн и моей жен.

— Вашей жен? Я весьма уважаю Шарлоту-Елизавету баварскую, но чмъ она выше той, чей ддъ былъ лучшимъ другомъ и соратникомъ великаго Генриха? Довольно! Я не снизойду до обсужденія этого предмета съ вами. Ступайте прочь и не показывайтесь мн на глаза, пока не научитесь не путаться въ мои дла.

— Тмъ не мене, моя жена не будетъ знаться съ нею! — проворчалъ Филиппъ, и такъ какъ король съ гнвомъ сдлалъ нсколько шаговъ по его направленію, онъ повернулся и засеменилъ къ двери настолько быстро, насколько ему позволяли неловкая походка и высокіе каблуки.

Но въ этотъ день королю не суждено было имть покоя. Если наканун дйствовали друзья г-жи де-Ментенонъ, то теперь принялись хлопотать ея враги. Едва усплъ удалиться братъ короля, какъ въ комнату вбжалъ юноша, богатая одежда котораго была вся покрыта дорожною пылью. У него было блдное лицо, русые волосы и всми чертами онъ поразительно напоминалъ короля, за исключеніемъ носа, который былъ изуродованъ въ дтств. Король просвтллъ, увидвъ его, но тотчасъ опять омрачился, такъ какъ тотъ, поспшно подойдя, бросился къ его ногамъ.

— О, государь! — вскричалъ онъ.— Избавьте насъ отъ этого горя, отъ этого униженія! Умоляю васъ подумать, прежде чмъ вы сдлаете то, чмъ навлечете безчестье и на себя и на насъ!

Король отшатнулся отъ него и гнвно заходилъ по комнат.

— Это нестерпимо! — сказалъ онъ.— Это непріятно вынести отъ брата, но еще хуже отъ сына. Вы сговорились съ нимъ, Луи? Это онъ научилъ васъ разыграть эту сцену?

Дофинъ всталъ на ноги и съ твердостью посмотрлъ на разсерженнаго отца.

— Я не видался съ дядей,— сказалъ онъ.— Я услышалъ эту всть — эту ужасную всть — въ Медон, тотчасъ прыгнулъ на лошадь и прискакалъ сюда, государь, чтобы умолять васъ подумать, прежде чмъ вы покроете такимъ позоромъ нашъ королевскій домъ.

— Вы дерзки, Луи.

— Я не имю этого намренія, Ваше Величество. Но примите во вниманіе, что моя мать была королевой, и, право, будетъ странно, если въ мачихи я получу…

Король поднялъ руку повелительнымъ движеніемъ и тмъ прервалъ рчь своего сына.

— Молчите, или вы скажете слова, которыя раскроютъ между нами пропасть навки! Неужели мн суждено терпть худшее, чмъ послднему подданному, который свободенъ вести но своему желанію свои частныя дла?

— Это — не ваше частное дло, государь: все, что вы длаете, отражается на вашей семь, Великія дянія вашего царствованія окружили имя Бурбоновъ новою славою. О, не помрачайте ее теперь, государь! Я умоляю васъ объ этомъ на колняхъ.

— Вы говорите какъ дуракъ! — сурово крикнулъ на него отецъ.— Я намренъ взять въ жены добродтельную и прекрасную даму, происходящую отъ одного изъ старйшихъ дворянскихъ родовъ Франціи, а вы выражаетесь такъ, точно я длаю что-нибудь унизительное и цеслыханное. Что вы имете противъ этой дамы?

— То, что она — дочь человка, который былъ извстенъ своими пороками, что ея братъ пользуется наихудшею славой, что она была замужемъ за уродомъ-писакою и занимаетъ служебное положеніе во дворц.

Король неоднократно топалъ ногой въ теченіе этой откровенной рчи, но при послднихъ словахъ окончательно вышелъ изъ себя.

— Какъ вы смете,— закричалъ онъ, сверкая глазами,— называть служебнымъ положеніемъ заботу о моихъ дтяхъ? А я говорю, что нтъ ничего выше во всемъ королевств. Сію же минуту отправляйтесь обратно въ Медонъ, сударь, и впередъ не смйте говорить ни слова объ этомъ. Вонъ, говорю я! Когда по Божьему произволенію вы современемъ будете королемъ въ этой стран, тогда можете поступать во всемъ, какъ вамъ угодно. Но до тхъ поръ не дерзайте противодйствовать намреніямъ того, кто вамъ и отецъ и государь!

Молодой человкъ низко поклонился и съ достоинствомъ пошелъ изъ комнаты, но, взявшись за дверь, остановился.

— Аббатъ Фенелонъ пріхалъ со мною, государь. Не благоугодно ли вамъ будетъ повидать его?

— Вонъ! Вонъ! — закричалъ король въ бшенств, продолжая расхаживать по комнат съ гнвнымъ лицомъ и горящими глазами. Дофинъ вышелъ изъ кабинета, но на его мст тотчасъ же очутился высокій и худощавый священникъ, лтъ сорока, поразительно красивый, съ блднымъ, тонкимъ лицомъ, крупными, опредленными чертами и непринужденно-почтительной осанкой человка, долго живавшаго при дворахъ. Король рзко повернулся къ нему и встртилъ его пристальнымъ, недоврчивымъ взглядомъ.

— Здравствуйте, аббатъ Фенелонъ. Нельзя ли узнать, какова цль вашего посщенія?

— Ваше Величество неоднократно снисходили до того, что спрашивали моего скромнаго мннія и затмъ благоволили выражать удовольствіе, что поступили но моему совту.

— Ну? ну? ну?— нетерпливо произнесъ монархъ.

— Если слухи справедливы, государь, то вы находитесь теперь въ положеніи, въ которомъ большую цну для васъ можетъ имть безпристрастный совтъ. Долженъ ли я упоминать, что…

— Ну! ну! Зачмъ столько словъ? — крикнулъ король.— Васъ прислали сюда, ко мн, чтобы вы постарались настроить меня противъ г-жи де-Ментенонъ.

— Ваше Величество, отъ этой дамы я ничего не сидлъ, кром доброты. Я уважаю и почитаю ее боле, нежели всякую другую даму во Франціи…

— Въ такомъ случа аббатъ, я увренъ, вы будете очень ряды узнать, что я собираюсь на ней жениться. До свиданія, аббатъ. Сожалю, что не имю времени для продолженія этого столь интереснаго разговора.

— Но, Ваше Величество…

— Когда я нахожусь въ нершительности, аббатъ, я высоко цпю ваши совты. Въ настоящемъ же случа я не нахожусь въ нершительности. Имю честь пожелать вамъ счастливаго пути.

Первая горячая вспышка его гнва улеглась и уступила мсто холодному ожесточенію, еще боле невыгодному для его противниковъ. Аббатъ, какъ ни былъ искусенъ въ рчахъ и изобртателенъ, долженъ былъ признать себя побжденнымъ. Онъ попятился назадъ, сдлалъ три глубокихъ поклона, предписанные придворнымъ обычаемъ, и удалился.

Но королю не дали передохнуть. Нападающіе знали, что настойчивостью иногда удавалось сломить его волю, и надялись на такую удачу и въ этотъ разъ. Слдующимъ въ комнату вошелъ Лувуа, министръ, со своей величественной осанкой, надменнымъ видомъ, большимъ парикомъ и аристократическимъ лицомъ, на которомъ, однако, что-то дрогнуло привстрч съ раздраженнымъ взглядомъ короля.

— Ну, Лувуа, что такое?— спросилъ тотъ съ нетерпніемъ.— Возникло какое-нибудь новое государственное дло?

— Возникло лишь одно дло, государь, но такой чрезвычайной важности, что заставило насъ забыть обо всхъ прочихъ.

— Что же это?

— Вашъ предполагаемый бракъ, государь.

— Вы его не одобряете?

— О, государь, могу ли я думать иначе?

— Вонъ отсюда, сударь! Меня хотятъ замучить до смерти этимъ приставаньемъ?! Какъ? Вы смете оставаться, когда я приказываю вамъ уйти?

Король сердито двинулся къ министру, но Лувуа вдругъ выхватилъ рапиру. Людовикъ отскочилъ въ тревог и изумленіи, но увидлъ передъ собою не клинокъ, а рукоять.

— Пронзите мое сердце, государь! — воскликнулъ министръ, весь дрожа отъ волненія. — Я не хочу жить, чтобы не видть увяданія вашей славы.

— Господи Боже! — закричалъ Людовикъ, бросая оружіе на полъ и поднося руки къ вискамъ. — Я думаю, что вс сговорились свести меня съ ума. Кто въ мір терплъ такую муку? Поймите, что этотъ бракъ будетъ неоффиціальнымъ и ничуть не повліяетъ на дла государства. Слышите? Поняли? Чего вамъ еще надо?

Лувуа поднялся съ колнъ и засунулъ рапиру обратно въ ножны.

— Ршеніе Вашего Величества твердо? — освдомился онъ.

— Неизмнно.

— Тогда мн нечего говорить. Я исполнилъ свой долгъ.

Уходя, онъ повсилъ голову, какъ бы отъ глубокаго унынія, но на самомъ дл на сердц у него стало легче, ибо онъ получилъ отъ короля увреніе, что ненавидимая имъ женщина, хотя и станетъ женою монарха, но никогда не сядетъ на престолъ французскихъ королей.

Эти повторныя нападенія хотя не измнили ршенія короля, но раздражили и разсердили его до крайности. Такое упорное противодствіе было чмъ то непривычнымъ для человка, чья воля являлась закономъ для цлой страны. Оно взволновало его и разстроило, и онъ, ничуть не жаля о сдланномъ, тмъ не мене, по безразсудной горячности, чувствовалъ себя склоннымъ выместить свою досаду на тхъ, чьи совты навлекли на него непріятности. Поэтому лицо его было далеко не привтливо, когда, вслдъ за дежурнымъ камердинеромъ, показалась почтенная фигура его духовника, отца Лашеза.

— Желаю вамъ всяческаго счастья, государь,— сказалъ іезуитъ,— и отъ всего сердца поздравляю васъ по поводу сдланнаго вами важнаго шага, который долженъ принести вамъ удовлетвореніе и въ сей жизни, и въ будущей.

— До сихъ поръ я еще не испыталъ ни счастія, ни удовлетворенія, батюшка,— ворчливо отвчалъ король.— Мн не надодали такъ никогда въ жизни. Весь дворъ на колняхъ умолялъ меня перемнить намреніе.

Проницательные срые глаза іезуита съ тревогою остановились на его духовномъ сын.

— Къ счастью, Ваше Величество обладаете твердостью воли,— сказалъ онъ,— и вами не такъ легко управлять, какъ они думаютъ.

— Нтъ, нтъ, я не сдлалъ ни малйшей уступки, но не могу не признаться, что очень непріятно имть столькихъ противъ себя. Я думаю, что многіе на моемъ мст поколебались бы.

— Теперь то и слдуетъ оставаться твердымъ, Ваше Величество. Сатана бснуется, видя васъ выходящимъ изъ подъ его власти, собираетъ всхъ друзей своихъ и посылаетъ пословъ своихъ, чтобы задержать васъ на вашемъ пути.

Но король не поддавался утшенію.

— Честное слово, батюшка,— сказалъ онъ,— вы, вижу, не особенно уважаете мою семью, ибо мой братъ и сынъ, вмст съ аббатомъ Фенелономъ и военнымъ министромъ, были тми послами, на которыхъ вы намекаете.

— Тогда тмъ боле славы Вашему Величеству, что вы не уступили имъ. Вы поступили благородно, государь. Вы заслужили хвалу и благословеніе Св. Церкви.

— Надюсь, что я поступилъ какъ должно, батюшка,— сказалъ король серьезно.— Я буду радъ еще разъ видть васъ вечеромъ, а теперь оставьте меня одного.

Отецъ Лашезъ вышелъ изъ кабинета съ глубокимъ сомнніемъ въ прочности королевскихъ намреній.

Было очевидно, что просьбы родныхъ если не измнили, то сильно поколебали его ршеніе. Что же будетъ, если эти просьбы повторятся? А что на этомъ дло не кончится — это было такъже врно, какъ то, что за ночью послдуетъ день. Необходимо было сдлать какой-нибудь козырной ходъ, чтобы выиграть немедленно, ибо каждый день отсрочки представлялъ выгоду для противниковъ. Колебаться — значило проиграть. Нужно было все сразу поставить на карту.

Епископъ изъ Mo ждалъ въ прихожей, отецъ Лашезъ въ нсколькихъ краткихъ словахъ объяснилъ ему опасность положенія и средства, къ которымъ онъ хотлъ прибгнуть. Они вмст пошли къ госпож де-Ментенонъ. Она отложила въ сторону темное вдовье платье, котораго не снимала съ самаго поступленія ко двору, а была одта боле соотвтственно своему новому положенію въ богатый, но простой нарядъ изъ благо атласа съ бантами изъ серебристой саржи. Одинъ только брилліантъ сверкалъ среди густыхъ прядей ея темныхъ волосъ.

Она встала при ихъ вход и прочла на ихъ лицахъ незпокойство, наполнявшее ихъ души.

— У васъ дурныя извстія! — воскликнула она.

— Нтъ, нтъ, дочь моя! — сказалъ епископъ.— Но мы должны быть на сторож противъ враговъ, которые хотли бы разлучить съ вами короля, если бы только могли.

Она просіяла при упоминаніи о корол.

— Ахъ, вы не знаете! — вскричала она: — Я врю ему, какъ себ самой. Я знаю, что онъ будетъ мн вренъ.

Но іезуитъ больше врилъ своему разуму, нежели женскимъ предчувствіямъ.

— Наши противники многочисленны и сильны,— сказалъ онъ, качая головой.— Даже если король останется при своемъ, то ему станутъ такъ надодать, что жизнь покажется ему тяжеле, а не легче, сударыня. Это дло нужно кончить.

— Но какимъ образомъ?

— Внчаться нужно немедленно.

— Немедленно?

— Да, нынче же вечеромъ, если возможно.

— О, батюшка, вы слишкомъ многаго хотите. Король никогда не согласится на такое предложеніе.

— Онъ самъ его сдлаетъ.

— Какъ такъ?

— Мы его заставимъ. Иначе нельзя побдить всеобщее сопротивленіе. Когда все будетъ сдлано, дворъ примирится со случившимся. Пока же еще не сдлано, будутъ стараться помшать.

— Какъ же мн слдуетъ дйствовать, батюшка?

— Отказать королю.

— Отказать! — она поблднла какъ полотно и посмотрла на него съ недоумніемъ.

— Это самое лучшее теперь.

— Ахъ, батюшка, я могла бы это сдлать мсяцъ, недлю назадъ, даже вчера утромъ! Но теперь — это разобьетъ мн сердце.

— Не бойтесь, сударыня. Мы даемъ совтъ ко благу. Ступайте сейчасъ къ королю. Скажите ему, что вы слышали, какъ его тревожатъ по поводу васъ, что вы не можете согласиться быть причиною раздоровъ его съ семьею и поэтому возвращаете ему слово, а сами навсегда удаляетесь изъ дворца.

— Идти теперь, сейчасъ?

— Да, не теряя ни минуты.

Она накинула на плечи легкую мантилью.

— Я сдлаю по вашему,— сказала она,— Я врю, что вы умне меня. Но что, если онъ поймаетъ меня на слов?!

— Онъ не поймаетъ васъ на слов.

— Это — ужасный рискъ.

— Въ такомъ дл ничего нельзя выиграть безъ риска. Идите дитя мое, и да благословитъ васъ небо.

ГЛАВА X.
Королю приходитъ счастливая мысль.

Король остался одинъ у себя въ кабинет, погруженный въ мрачныя мысли. Онъ старался придумать, какъ бы ему исполнить свое намреніе и вмст съ тмъ уничтожить предубжденіе окружающихъ, которое казалось столь упорнымъ и всеобщимъ. Вдругъ послышался легкій стукъ въ дверь, и при свт сумерекъ предъ нимъ очутилась та самая женщина, о которой онъ думалъ. Онъ вскочилъ на ноги и протянулъ къ ней руки съ улыбкою, которая успокоила бы ее, даже если бы она сомнвалась въ его постоянств.

— Франсуаза, вы здсь! По крайней мр, у меня сегодня хоть одинъ пріятный гость.

— Ваше Величество, я боюсь, что васъ растревожили.

— Да, дйствительно, Франсуаза.

— Но противъ этого есть средство.

— Какое же?

— Я покину дворъ, государь, и вы забудете этомъ, что было между нами. Я внесла раздоръ туда, гд думала водворить миръ. Позвольте мн удалиться въ Сенъ-Сиръ, или въ аббатство Фонтенро, и вамъ не придется боле приносить ради меня такія жертвы.

Король поблднлъ какъ смерть и схватился за ея шаль дрожащею рукой, какъ будто боясь, что она осуществитъ свои слова въ ту же секунду. Годами въ немъ воспиталась привычка имть въ ней опору. Онъ обращался къ ней каждый разъ, какъ нуждался въ поддержк, и даже если ему случалось временами какъ бы отдаляться отъ нея, то все же для него чрезвычайно важно было сознаніе, что она — здсь, какъ врный другъ, всегда готовый простить и утшить, посовтовать и пожалть. Чтобы она могла его оставить, оставить совсмъ,— это никогда не приходило ему въ голову, и онъ похолодлъ отъ испуга и изумленія.

— Что вы хотите сказать, Франсуаза? — крикнулъ онъ дрожащимъ голосомъ. — Нтъ, нтъ! Не можетъ быть, чтобы вы говорили серьезно!

— Разлука съ вами надорветъ мн сердце, государь, но оно надрывается также и при мысли, что ради меня вы станете чужимъ среди вашей семьи и вашихъ сотрудниковъ.

— Что? Разв я не король? Разв я не могу длать по своему, не обращая на нихъ вниманія? Нтъ, нтъ, Франсуаза, вы не должны меня бросать! Вы должны остаться и быть моей женой!

Онъ едва могъ говорить отъ волненія и все держалъ ее за платье, какъ будто боясь выпустить. Она и ране была ему дорога, а теперь стала еще дороже, съ тхъ поръ, какъ явилась возможность потерять ее. Она почувствовала всю выгоду своего положенія и воспользовалась ею вполн.

— До свадьбы, адь, пройдетъ еще нкоторое время, государь, въ теченіе котораго вы будете подвергаться непрерывнымъ непріятностямъ. Могу ли я быть счастлива, зная, что навлекла на васъ такой длинный рядъ неудовольствій?

— Но почему же ужъ такой длинный, Франсуаза?

— День, и тотъ слишкомъ длиненъ, Ваше Величество, если вы проведете его печально ради меня. Одна эта мысль доставляетъ мн страданіе. Поврьте, лучше будетъ мн разстаться съ вами.

— Никогда! Этого не будетъ! Да и зачмъ намъ ждать хоть день, Франсуаза? Я готовъ, вы готовы. Отчего намъ не повнчаться сейчасъ?

— Сейчасъ? О, Ваше Величество!

— Такъ будетъ! Я такъ хочу! Я такъ приказываю. Вотъ мой отвтъ тмъ, кто хотлъ бы помыкать мной! Они ничего не узнаютъ, пока все не будетъ кончено, а потомъ посмотримъ, кто осмлится отнестись къ моей жен иначе, какъ съ почтеніемъ! Давайте внчаться тайно, Франсуаза. Сегодня же вечеромъ пошлю надежныхъ людей за парижскимъ архіепископомъ и, хотя бы вся Франція стала у насъ на пути, клянусь, онъ сдлаетъ насъ мужемъ и женою, прежде чмъ удетъ отсюда!

— Это — ваше желаніе, государь?

— Да, и вижу по вашимъ глазамъ, что оно также и ваше. Не будемъ терять ни минуты. Какая это блестящая мысль! Это обуздаетъ ихъ языки навки! Потомъ пусть узнаютъ, но не раньше. Ступайте же къ себ, дражайшій другъ и врнйшая изъ женщинъ! Мы увидимся вновь, чтобы заключить союзъ, котораго не расторгнуть ни здшнему двору, ни всему королевству!

Король весь горлъ возбужденіемъ отъ этой новой зати. Изчезло выраженіе сомннія и недовольства, онъ быстро шагалъ по комнат, улыбаясь и съ блестящими глазами. Затмъ онъ взялъ золотой колокольчикъ, на звонъ котораго явился его камердинеръ Бонтанъ.

— Который часъ, Бонтанъ?

— Около шести, Ваше Величество.

— Гм! — король подумалъ нсколько минутъ.— Знаете вы, гд капитанъ де-Катина?

— Онъ былъ въ садахъ, государь, но я слышалъ, что они дутъ въ Парижъ сегодня,

— Кто это: они?

— Онъ съ товарищемъ.

— Кто же товарищъ? Гвардейскій офицеръ?

— Нтъ, государь. Это — иностранецъ изъ-за моря, изъ Америки, кажется, онъ гостилъ у него въ послднее время и г. де-Катина показывалъ ему чудеса здшняго дворца.

— Иностранецъ? Тмъ лучше. Ступай, Бонтанъ, и приведи ихъ обоихъ ко мн.

— Надюсь, они еще не ухали. Посмотрю. — Онъ убжалъ и черезъ десять минутъ вернулся въ кабинетъ.

— Ну?

— Мн посчастливилось, Ваше Величество. Имъ уже подавали лошадей, и они собирались садиться, когда я захватилъ ихъ.

— Гд же они?

— Ожидаютъ приказаній Вашего Величества въ пріемной.

— Введи ихъ, Бонтанъ, и не впускай никого, даже министра, пока я не отпущу ихъ.

Для де-Катина аудіенція у государя была обычнымъ служебнымъ дломъ, но онъ весьма удивился извстію, что король требуетъ и его гостя. Онъ старательно нашептывалъ молодому американцу всякія правила и предостереженія, когда вторично явился Бонтанъ, чтобы вести ихъ къ королю.

Амосъ Гринъ, для котораго досел высшимъ олицетвореніемъ земной власти былъ Нью-Іоркскій губернаторъ, вошелъ въ комнату могущественнйшаго христіанскаго монарха съ чувствомъ любопытства и даже страха. Великолпіе пріемной, въ которой онъ дожидался, бархатъ, живопись, позолота, множество пышно одтыхъ придворныхъ и нарядныхъ гвардейцевъ — все это подйствовало на его воображеніе, и онъ готовился увидть величественную фигуру въ мантіи и корон, соотвтствующую этой обстановк. Когда его взглядъ упалъ на просто одтаго человка съ живыми глазами, на полголовы ниже его самого, съ подвижной и очень прямой фигуркой, онъ поневол оглядлъ комнату, чтобы убдиться, монархъ ли это или еще кто-нибудь изъ безчисленныхъ чиновниковъ, являющихся посредниками между нимъ и вншнимъ міромъ. Однако, почтительный поклонъ товарища убдилъ его, что это, дйствительно, король, поэтому поклонился и онъ, а затмъ выпрямился съ простотою и достоинствомъ человка, воспитаннаго въ школ природы.

— Добрый вечеръ, капитанъ де-Катина,— сказалъ король съ пріятной улыбкой.— Вашъ пріятель, кажется, чужестранецъ? Надюсь, что вы здсь нашли что-нибудь новое и интересное?

— Да, Ваше Величество, я видлъ вашъ большой городъ и нахожу его чудеснымъ. И мой пріятель показалъ мн этотъ дворецъ съ его лсами и садами. Когда я вернусь къ себ на родину, то у меня будетъ что поразсказать о вашей прекрасной сторон.

— Вы говорите по французски, и однако вы не Канадецъ.

— Нтъ, Ваше Величество, я изъ англійскихъ провинцій.

Король съ любопытствомъ посмотрлъ на могучее сложеніе, смлыя черты и непринужденную осанку молодого чужеземца, и въ ум его мелькнуло воспоминаніе о тхъ опасностяхъ, какихъ, по предсказанію графа де-Фронтенака, слдовало ждать отъ этихъ самыхъ колоній. Если этотъ человкъ, стоявшій передъ ними, былъ дйствительно образчикомъ своей расы, то его земляковъ, безъ сомннія, выгодне было бы имть друзьями, чмъ врагами. Впрочемъ, въ настоящую минуту мысли короля были заняты вовсе не политикой, и онъ поспшилъ сообщить де-Катина свои распоряженія.

— Вы подете въ Парижъ по моему порученію. Вашъ товарищъ можетъ хать съ вами. Вдвоемъ безопасне, чмъ одному, особенно, когда дешь по важному длу. Тмъ не мене, я желаю, чтобы вы пустились въ путь не ране, чмъ стемнетъ.

— Слушаю, Ваше Величество.

— Чтобъ никто не зналъ, зачмъ вы дете, и чтобъ никто не халъ вслдъ. Вы знаете домъ монсиньора Гарлея, архіепископа парижскаго?

— Знаю, Ваше Величество.

— Вы прикажете ему хать сюда и къ полуночи быть у сверовосточныхъ заднихъ воротъ. Отговорокъ я не допускаю. Ливень, или буря,— онъ долженъ быть здсь. Дло величайшей важности!

— Онъ получитъ приказаніе Вашего Величества.

— Очень хорошо. Прощайте, капитанъ. Прощайте, сударь. Желаю, чтобы ваше пребываніе во Франціи доставило вамъ удовольствіе.

Онъ отпустилъ ихъ мановеніемъ руки, улыбаясь при этомъ тою плнительною улыбкою, которая привлекала къ нему столько сердецъ.

— Мн нравится вашъ король,— объявилъ Амосъ Гринъ, очутившись на двор,— и я радъ оказать ему услугу. Правда, онъ слишкомъ малъ для предводителя великаго народа, но у него взглядъ вождя. Если бы я его встртилъ въ дремучемъ лсу, то сразу бы понялъ, что онъ — не то, что его товарищи. И это хорошо, что онъ собирается жениться, хотя трудно будетъ молодой жен управиться съ такимъ большимъ хозяйствомъ.

Де-Катина улыбнулся надъ понятіями Грина объ обязанностяхъ королевы.

О проэктахъ короля Амосу было извстно отъ его спутника, для котораго, какъ для истаго придворнаго, они не составляли тайны. Предосторожности, которыя предписалъ король, его очевидное волненіе и самое содержаніе его приказа — все подтверждало ходившіе слухи. Каиитанъ достаточно зналъ вс придворныя интриги и соперничества, чтобы понимать, какъ необходима осторожность, и дождался ночи, прежде чмъ приказалъ деньщику вывести двухъ лошадей подальше отъ главныхъ воротъ. Самъ онъ съ товарищемъ вышелъ изъ дворцоваго сада пшкомъ, и никто не обратилъ вниманія на двухъ всадниковъ, вскор скрывшихся въ темнот.

ГЛАВА XI.
Въ королевскомъ кабинет.

Въ тотъ вечеръ король сидлъ одинъ у себя въ кабинет. Надъ его головою четыре крылатыхъ хрустальныхъ фигуры, спускаясь съ потолка на золотыхъ цпяхъ, поддерживали душистую лампу, которая заливала всю комнату яркимъ свтомъ, многократно отражавшимся въ зеркалахъ. Мебель изъ чернаго дерева съ серебромъ, нжныхъ цвтовъ коверъ, чудныя шелковыя ткани, вышивки изъ гобеленовъ, золотыя издлія и хрупкій севрскій фарфоръ,— все лучшее, что могла произнести французская промышленность, было собрано въ этихъ стнахъ. За этотъ порогъ проникали только вещи, представлявшіяся верхомъ совершенства въ своемъ род. И среди всего этого великолпія сидлъ его хозяинъ, опершись подбородкомъ на руку, а локтями на столъ, безучастно уставившись глазами въ стну, печальный и угрюмый.

Хотя его темные глаза были устремлены на стну, но видлъ онъ совсмъ другое. Передъ нимъ тянулась длинная перспектива прожитой уже жизни, начиная съ той далекой поры, когда сны и дйствительность сливаются другъ съ другомъ, какъ въ туман. Не во сн ли онъ видлъ этихъ двухъ мужчинъ, склонявшихся надъ его люлькой: одного въ темномъ кафтан и со звздою на груди, котораго его учили звать отцомъ, а другого въ длинномъ красномъ плать и съ маленькими сверкающими глазами? Даже сейчасъ, боле чмъ черезъ сорокъ лтъ, ему ясно рисовалось это злое, хитрое, властное лицо, и передъ нимъ оживалъ старый кардиналъ Ришелье, великій правитель Франціи. А за нимъ — и другой кардиналъ, долговязый и тощій, который отнималъ у него карманныя деньги, жаллъ для него пищи и одвалъ его въ старыя платья. Какъ живо онъ помнилъ день, когда Мазарини нарумянился въ послдній разъ, и весь дворъ заплясалъ отъ радости при всти, что его нтъ въ живыхъ! А какая у него была мать! Какая властная! И какая красавица! Онъ хорошо помнитъ, какъ храбро она вела себя во время той войны, которая сломила силу французской знати, а также и то, какъ умирая, она просила священниковъ не запачкать мромъ завязокъ ея чепца!

Потомъ онъ началъ думать о томъ, что сдлалъ самъ: какъ онъ устранялъ всхъ своихъ выдающихся подданныхъ, пока, вмсто того, чтобы походить на дерево, окруженное побгами, не остался одинокимъ, высоко надъ всми, покрывая своею тнью всю страну. Вспомнилъ онъ и свои войны, и договоры, и законодательство. Его стараніями Франція раздвинула свои границы и на сверъ, и на востокъ, зато внутри была такъ сжата, что имла лишь одинъ голосъ — его собственный. Затмъ передъ нимъ выплыли лица, игравшія роль въ его частной жизни. Сколькихъ онъ мучилъ, сколькихъ обижалъ! Нкоторые уже умерли, нкоторые были въ монастыряхъ. Вспомнилъ молоденькую и кроткую жену свою, для которой онъ былъ плохимъ мужемъ. И что вышло изо всей его мятежной, полной настойчивыхъ стремленій жизни? Онъ стоялъ на порог старости, утратилъ вкусъ къ юношескимъ развлеченіямъ, подагра и головокруженіе все чаще напоминали ему, что надъ своимъ собственнымъ тломъ онъ не властенъ. И въ столько лтъ онъ не нажилъ ни одного врнаго друга, ни въ семь, ни при двор, ни во всемъ королевств, за исключеніемъ той единственной жинщины, на которой собирался жениться въ эту ночь! Какъ она была терплива, добра, возвышенна! Съ нею онъ могъ надяться загладить истинно славными дяніями грядущихъ лтъ вс грхи и безумства прошлаго. Пусть бы пріхалъ архіепископъ, пусть бы связалъ ихъ узами, которыя нерасторжимы на всю жизнь!

Послышалсй стукъ въ дверь. Онъ живо вскочилъ, полагая, что прибылъ архипастырь, но увидлъ только своего камердинера, пришедшаго доложить, что Лувуа проситъ о свиданьи. Непосредственно за нимъ явился и самъ министръ, со своимъ большимъ носомъ и обвисшимъ подбородкомъ, неся въ рукахъ дв кожаныхъ сумки.

— Государь,— сказалъ онъ, когда Бонтанъ удалился, — надюсь, я вамъ не помшалъ?

— Нтъ, нтъ, Лувуа. Мои собственныя мысли, поистин, доставляли мн мало удовольствія, и я радъ отъ нихъ отвлечься.

— Я увренъ, что мысли Вашего Величества всегда могутъ быть лишь самыми пріятными,— отвтилъ придворный.— Но я принесъ вамъ нчто, чмъ надюсь еще боле развлечь васъ.

— Да? Что же это такое?

— Когда такое множество нашихъ молодыхъ дворянъ отправились въ Германію и Венгрію, вамъ благоугодно было, въ мудрости вашей, высказать, что вы желали бы взглянуть на письма, которыя они станутъ писать домой, а также на отвты, которые будутъ ими получаться.

— Да.

— Ну, вотъ они вс здсь,— все, что привезъ почтарь, и все, что собрано для отправки,— въ этихъ двухъ мшкахъ. Сургучъ размягченъ спиртомъ, а заклейка — паромъ, и теперь вс письма распечатаны.

Король захватилъ пригоршню писемъ и посмотрлъ на адреса.

— Мн, право, хочется почитать въ сердцахъ этихъ людей,— сказалъ онъ.— Только такъ я могу узнать истинныя мысли тхъ, кто гнется и льститъ въ моемъ присутствіи. Полагаю,— глаза его вдругъ сверкнули подозрніемъ — что сами вы ихъ не просматривали?

— О, государь, я лучше бы умеръ!

— Вы въ этомъ клянетесь?

— Клянусь надеждою на спасеніе.

— Гм! Здсь, вижу, есть письмо вашего сына.

Лувуа перемнился въ лиц и, взглянувъ на конвертъ, пролепеталъ:

— Ваше Величество увидите, что онъ такъ-же преданъ вамъ заглаза, какъ изъ глаза, иначе онъ мн не сынъ!

— Такъ вотъ, съ него и начнемъ. А! да оно и не длинно: ‘Милый Ахиллъ, съ какимъ нетерпніемъ я жду, чтобы ты вернулся! Безъ тебя при двор скука, точно въ монастыр. Мой потшный отецъ попрежнему топорщится, какъ индюкъ, хотя вс его медали и кресты ничуть не мняютъ того факта, что онъ — всего только главный лакей, имющій не боле настоящей власти, чмъ, напримръ, я. Онъ выуживаетъ у короля немало, но не понимаю, куда дваетъ, ибо мн перепадаютъ сущіе пустяки. Я еще не уплатилъ тхъ десяти тысячъ ливровъ, что занималъ на Ювелирной улиц. Если мн не повезетъ въ ландскнехтъ {Карточная игра.}, то какъ бы не пришлось въ скоромъ времени присоединиться къ теб.’ Гм! я напрасно обидлъ васъ, Лувуа. Вижу, что вы не читали этихъ писемъ.

Пока читалось это посланіе, министръ сидлъ красный, какъ свекла, и глаза вылзали у него изъ головы. Когда чтеніе окончилось, онъ почувствовалъ облегченіе, потому что въ письм не оказалось ничего, что могло бы серьезно повредить ему въ глазахъ короля, но все въ немъ дрожало отъ бшенства, когда онъ слушалъ, какъ отзывался о немъ его молодой повса.

— Зменышъ! — воскликнулъ онъ.— Охъ, подколодный зменышъ! Я заставлю его проклясть день своего рожденія!

— Ну, Лувуа!— возразилъ король. — Вы человкъ, много видавшій въ жизни, и должны бы отнестись къ этому спокойне. Горячая юность часто говоритъ, не подумавши. Забудьте объ этомъ дл. А что жъ у насъ дальше? Письмо отъ моей милой двочки къ ея супругу, принцу де-Конде. Я узнаю ея почеркъ изъ тысячи. Ахъ, моя душечка, она и не подозрваетъ, что ея безхитростная болтовня попадетъ мн на глаза! Да что и читать, когда мн безъ того открыто все ея невинное сердечко!

Онъ развернулъ листокъ душистой розовой бумаги съ улыбкою любви, но не усплъ взглянуть на страницу, какъ улыбка исчезла, и онъ вскочилъ съ гнвнымъ ворчаніемъ, прижавши руку къ сердцу и все-таки не отрывая глазъ отъ письма.

— Дрянь! — воскликнулъ онъ, задыхаясь.— Дерзкая, безсердечная, дрянная двчонка! Лувуа, вы знаете, что я сдлалъ для принцессы! Вы знаете, что она была зницей глазъ моихъ! Жаллъ ли я для нея чего нибудь? Отказывалъ ли ей въ чемъ-либо?

— Вы были олицетвореніемъ доброты, Ваше Величество,— сказалъ Лувуа, чувствуя, что раны его начинаютъ заживать при вид страданій владыки.

— Послушайте, что она пишетъ про меня: ‘Старый Папенька-Ворчунокъ таковъ же, какъ обыкновенно, только въ колнкахъ что-то неладно. Помнишь, какъ мы бывало хохочемъ надъ его фокусами и жвхманствомъ? Ну, теперь онъ это бросилъ, и хотя все еще топчется на своихъ высочайшихъ каблукахъ, точно на ходуляхъ, но платья его совмъ слиняли. Весь дворъ, конечно, слдуетъ его примру, такъ можешь себ представить, какая получается картина! Совершенно, какъ ночной кошмаръ! Потомъ, эта женщина все еще въ милости, и ея платья такія же затрапезныя, какъ Ворчунковы кафтаны. Вотъ, когда ты прідешь, давай удемъ въ деревню, и я буду ходить въ голубомъ шелк, а ты въ красномъ бархат, у насъ будетъ свой маленькій, пестренькій дворъ на зло моему величественному папаш’.

Людовикъ закрылъ лицо руками.

— Вы слышите, какъ она отзывается обо мн, Лувуа?

— Это возмутительно, Ваше Величество, возмутительно!

— Она даетъ мн прозвища,— мн, Лувуа!

— Отвратительно!

— А о колняхъ! Можно подумать, что я старикъ!

— Непростительно! Но, Ваше Величество, позвольте мн замтить, что именно въ этомъ случа надо спокойне смотрть на вещи. Горячая юность часто говоритъ не подумавши. Забудьте объ этомъ.

— Вы говорите, какъ дуракъ, Лувуа. Дитя, которое я любилъ, обращается противъ меня, а вы совтуете мн забыть! Ахъ, это еще разъ доказываетъ, что король мене всего долженъ врить тмъ, у кого въ жилахъ течетъ его собственная кровь. Зачмъ вы принесли мн эти письма, Лувуа? О, зачмъ вы исполнили мой глупый капризъ? Боже мой, неужели на свт нтъ ни правды, ни чести, ни прямодушія!

Онъ топнулъ ногой и потрясъ надъ головою свои стиснутыя руки въ пылу гнва и разочарованія.

— Такъ, можетъ быть, мн унести остальныя?— съ живостью освдомился Лувуа. Онъ все время сидлъ какъ на иголкахъ, такъ какъ не зналъ, какія открытія могутъ послдовать дале.

— Уберите ихъ, но оставьте у себя сумку.

— Об сумки?

— Ахъ, я и забылъ про другую. Можетъ быть, хотя я окруженъ лицемрами, я имю, по крайней мр, честныхъ подданныхъ вдали. Возьмемъ одно наудачу. Отъ кого это? Отъ герцога де-Ларошфуко. Онъ всегда казался скромнымъ и почтительнымъ молодымъ человкомъ. Что-то онъ пишетъ? Гм! Дунай… Блградъ… Великій визирь… Ахъ!

Онъ закричалъ какъ будто отъ удара кинжаломъ.

— Что такое, Ваше Величество?— Министръ сдлалъ шагъ впередъ, потому что его испугало выраженіе лица государя.

— Унесите ихъ, Лувуа, возьмите ихъ! — повторялъ тотъ, отталкивая отъ себя груду бумажекъ. — Я хотлъ бы никогда не видать ихъ! Я больше не взгляну на нихъ! Онъ отрицаетъ даже мое мужество, тогда какъ я бывалъ уже въ траншеяхъ, когда онъ лежалъ еще въ люльк. Онъ пишетъ: ‘Эта война не понравилась бы королю, потому что здсь происходятъ сраженія, а нтъ милыхъ и безопасныхъ осадъ, столь любезныхъ его сердцу.’ Ей-Богу, онъ заплатитъ мн головой за эту шутку! Лувуа, она дорого ему обойдется! Но унесите ихъ. Я больше не могу ихъ видть.

Министръ укладывалъ письма въ сумку, когда ему вдругъ бросился въ глаза смлый, четкій почеркъ г-жи де-Ментенонъ. Какой-то демонъ шепнулъ ему, что этимъ ему дается въ руки оружіе для казни той, чьего имени онъ не могъ слышать безъ зависти и злобы. Стоило ей написать что-нибудь необдуманное — и этого будетъ довольно, чтобы даже теперь, въ послднюю минуту, отвратить отъ нея сердце короля. Лувуа былъ хитрый человкъ, въ одну минуту онъ сообразилъ эту возможность и ухватился за нее.

— А! — сказалъ онъ.— Вотъ это письмо, пожалуй, не, стоило и распечатывать.

— Которое, Лувуа? Чье именно?

Министръ пододвинулъ къ нему письмо, и Людовикъ вздрогнулъ при взгляд на него.

— Почеркъ г-жи де-Ментенонъ! — выговорилъ онъ, задыхаясь.

— Да. Это — къ ея племяннику, въ Германію.

Людовикъ взялъ письмо, потомъ вдругъ бросилъ его обратно, въ общую кучу, но вскор рука его опять потянулась за нимъ. Лицо его стало блднымъ и растеряннымъ, а на лбу выступили капли пота. Если и тамъ окажется то же, что въ прочихъ! Одна эта мысль потрясла его до глубины души. Два раза хотлъ онъ взять письмо, и два раза ронялъ его изъ дрожащихъ рукъ. Наконецъ, онъ толкнулъ его къ Лувуа и сказалъ:

— Прочтите вслухъ!

Министръ развернулъ письмо и расправилъ его на стол съ лукавыми искорками въ глазахъ, за которыя могъ бы поплатиться своимъ положеніемъ, еслибы король сумлъ врно понять ихъ значеніе.

— ‘Мой милый племянникъ’,— началъ онъ.— ‘Исполнить вашу послднюю просьбу мн никакъ невозможно. Я никогда не злоупотребляла милостью короля настолько, чтобы выпрашивать чего-либо для себя, поэтому считаю равно неудобнымъ просить чиновъ для моихъ родственниковъ. Никто не порадуется боле меня, когда вы сдлаетесь майоромъ въ вашемъ полку, но это должно произойти вслдствіе вашей храбрости и усердія, а не въ силу моей протекціи. Служба такому человку, какъ король, сама въ себ заключаетъ награду, и я уврена, что останетесь ли вы корнетомъ, или получите боле высокій чинъ, вы все такъ же ревностно будете исполнять его волю. Къ несчастію онъ окруженъ множествомъ низкихъ людей. Есть среди нихъ просто дураки, какъ Лозенъ, есть негодяи, какимъ былъ покойный Фуке: а нкоторые кажутся одновременно и дураками, и негодяями, какъ Лувуа, военный министръ’…— Здсь чтецъ подавился отъ бшенства и нкоторое время только хриплъ и барабанилъ пальцами по столу.

— Продолжайте, Лувуа, продолжайте,— сказалъ Людовикъ, улыбаясь въ потолокъ.

— ‘Эти тучи закрываютъ солнце, дорогой племянникъ, но поврьте мн, за ними солнце сіяетъ не мене ярко. Сколько лтъ я знаю эту благородную натуру, какъ немногіе ее знаютъ, и могу вамъ сказать, что его добродтели принадлежатъ ему лично, если же блескъ ихъ и помрачается чмъ либо, то единственно по той. причин, что доброта сердца побуждаетъ его порою подчиняться желаніямъ окружающихъ. Надюсь скоро увидть васъ въ Версали, согбеннымъ подъ тяжестью вашихъ лавровъ. А до тхъ поръ примите мой привтъ и желаніе скораго повышенія, хотя оно и не можетъ быть достигнуто указаннымъ вами путемъ’.

— Ахъ! — вскричалъ король, и глаза его засвтились любовью.— Какъ могъ я усомниться въ ней хоть на минуту!! Но меня такъ разстроили остальные. Да, Франсуаза чужда фальши и притворства. Не прекрасно ли это письмо, Лувуа?

— Г-жа де-Ментенонъ — очень умная женщина,— уклончиво отвчалъ министръ.

— А какъ она читаетъ въ сердцахъ! Какъ она правильно поняла мой характеръ!

— Но моего она совсмъ не поняла, государь.

Послышался стукъ въ дверь, и въ комнату заглянулъ Бонтанъ:— Архіепископъ изволули прибыть, Ваше Величество.

— Очень хорошо, Бонтанъ. Попроси г-жу де-Ментенонъ потрудиться пожаловать сгода. И прикажи свидтелямъ собраться въ пріемной.

Лакей поспшно удалился, а Людовикъ обратился къ своему министру:

— Я желаю, чтобы вы были однимъ изъ свидтелей, Лувуа.

— Чего, Ваше Величество?

— Моего бракосочетанія.

Министръ привскочилъ.— Какъ, Ваше Величество? Уже?

— Да, сейчасъ, черезъ пять минутъ.

— Слушаю, Ваше Величество.

Несчастный царедворецъ напрягалъ вс силы, чтобы принять боле праздничный видъ, но этотъ вечеръ для него былъ полонъ горечи, и вынужденное участіе въ томъ акт, благодаря которому эта женщина должна была стать женою короля,— явилось для него послднею каплею, переполнившею чашу.

— Уберите письма, Лувуа. Послднее вознаградило меня за остальныя. Но все таки, эти мерзавцы еще поплатятся! Кстати, что это за племянникъ, которому писала г-жа де-Ментенонъ? Его зовутъ, кажется, Жераръ. Любиньи?

— Да, Ваше Величество.

— Приготовьте ему полковничій патентъ и замстите имъ ближайшую вакансію.

— Полковничій, Ваше Величество? Да ему еще нтъ двадцати лтъ!

— Да, да, Лувуа! Скажите пожалуйста, я-ли глава французской арміи, или, можетъ быть, вы? Берегитесь! Нуже предостерегъ васъ разъ. Говорю вамъ, что еслибы мн вздумалось сдлать бригадными генералами мои ботфорты, то и тогда вы безъ разсужденій обязаны приготовить бумаги. Теперъ ступайте въ пріемную и ждите тамъ съ остальными свидтелями, пока васъ не потребуютъ.

Между тмъ въ маленькой комнатк съ красною лампадкою передъ изображеніемъ Богоматери происходила суетня. Посредин стояла Франсуаза де-Ментенонъ съ румянцемъ волненія на щекахъ и съ необычнымъ сіяніемъ въ спокойныхъ, срыхъ глазахъ. На ней было платье изъ блестящаго благо глазета, подбитое и отдланное серебристой саржей и на ворот и рукавахъ обшитое дорогимъ кружевомъ. Вокругъ нея хлопотали три женщины, вставая и присдая, наклоняясь и поправляя то здсь, то тамъ, гд собирая, гд подкалывая, пока не устроили все по своему вкусу.

— Вотъ,— сказала главная портниха, въ послдній разъ прижавъ шелковую розетку,— теперь, кажется, хорошо, Ваше Вел…. т.-е. я хочу сказать: сударыня.

Дама улыбнулась надъ ловкой обмолвкой придворной портнихи.

— Я не особенно интересуюсь нарядами,— замтила она,— но хотла бы имть наружность, приличную обстоятельствамъ.

— Ахъ, васъ нетрудно одвать…

И портниха начала распространяться о преимуществахъ наружности г-жи де Ментенонъ, но та совсмъ не слушала ея болтовню. Она устремила взоръ на статую Богоматери, и губы ея двигались въ тихой молитв,— молитв о томъ, чтобы ей стать достойной той высокой участи, которая такъ внезапно выпала на долю ей, бдной гувернантк, чтобы среди всякаго рода соблазновъ и обмановъ идти прямымъ путемъ, чтобы перемна въ ея жизни принесла благополучіе любимому ею человку и всей стран. Молитва ея была прервана тихимъ стукомъ въ дверь.

— Это Бонтанъ, сударыня,— сказала мадмуазель Нанонъ.— Онъ говоритъ, что король готовъ.

— Такъ не слдуетъ заставлять его ждать. Пойдемте, и да благословитъ Богъ наши начинанія.

Маленькое общество собралось въ королевской пріемной и оттуда двинулось въ церковь. Впереди шелъ величественный архіепископъ въ зеленомъ облаченіи, полный сознаніемъ важности своей роли, съ требникомъ въ рукахъ, вложивши палецъ въ то мсто книги, гд написанъ былъ чинъ вичанія. Рядомъ съ нимъ шагалъ его приближенный священникъ и два маленьныхъ придворныхъ служителя, въ малиновыхъ подрясникахъ, съ зажжеными свчами. Король и г-жа де-Ментенонъ шли рядомъ, она — серьезно и спокойно тихой поступью и съ опущенными глазами, онъ — съ румянцемъ на смуглыхъ щекахъ и тревожнымъ блескомъ въ глазахъ, какъ человкъ, знающій, что въ жизни его совершается великій переломъ. За ними въ торжественномъ молчаніи слдовало нсколько избранныхъ свидтелей: худой и молчаливый отецъ Лашезъ, Лувуа, хмуро глядвшій на невсту, маркизъ де-Шармарантъ, Бонтанъ и мадмуазель Нанонъ.

Свчи бросали яркій, желтый свтъ на эту небольшую группу людей, медленно двигавшихся по корридорамъ и салонамъ въ церковь, и обливали расписныя стны и потолки сіяніемъ, которое отражалось на позолот и въ зеркалахъ, но въ углахъ оставались длинныя, дрожащія тни. Король нервно поглядывалъ на эти черныя пятна и полосы и на портреты предковъ по стнамъ. Проходя мимо изображенія покойной жены своей, Маріи Терезіи, онъ остановился, задыхаясь отъ ужаса.

— Боже мой! — прошепталъ онъ.— Она нахмурилась и плюнула на меня!

Г-жа де-Ментенонъ вложила свою руку въ его горячую ладонь.

— Ничуть, Ваше Величество,— такъ же тихо отвтила она.— Это — дрожащій свтъ упалъ на картину.

Ея слова возымли на него обычное дйствіе: выраженіе страха исчезло изъ его глазъ и, взявъ ее заруку, онъ ршительно двинулся впередъ. Минуту спустя, они стояли передъ алтаремъ, и надъ ними читались слова, связывавшія ихъ навки. Когда, по окончаніи обряда, она повернулась къ выходу, съ блестящимъ новымъ кольцомъ на патльц,— вокругъ раздались поздравленія. Одинъ король не сказалъ ничего, а только взглянулъ на нее, но такъ, что она не пожелала никакихъ словъ. Она оставалась спокойною и блдною, но кровь стучала ей въ виски, и ей казалось, что въ этомъ стук повторяются слова: ‘Ты теперь — королева Франціи, королева, королева, королева…’

Но вдругъ на нее упала какая-то тнь, и тихій голосъ сказалъ на ухо: ‘Помните общаніе, данное церкви’. Она вздрогнула и, обернувшись, увидла около себя блдное и возбужденное лицо іезуита.

— Ваша рука похолодла, Франсуаза,— сказалъ Людовикъ. — Пойдемте, моя дорогая, мы слишкомъ долго пробыли въ этой мрачной церкви.

ГЛАВА XII.
Паденіе Катина.

На другой день посл бракосочетанія короля съ г-жей де-Ментенонъ, въ ея скромной комнатк происходило совщаніе, которое повело за собою безчисленныя бды для многихъ сотенъ тысячъ людей и, вмст съ тмъ, по мудрости Провиднія, было причиною распространенія французскаго мастерства въ ремеслахъ и искусствахъ, французской живости и остроумія среди боле тяжеловсныхъ германскихъ народовъ, ставшихъ, вслдствіе этой примси, сильне и лучше.

Для новобрачной настало время выполнить общаніе, данное Церкви, но блдность ея лица и печальнъ глазахъ показывали, что напрасно она старалась заглушить голосъ сострадательнаго сердца доводами окружавшихъ ее ханжей. Она знала французскихъ гугенотовъ, да и какъ было ей не знать ихъ, когда она сама происходила изъ ихъ среды и была воспитана въ ихъ вр? Ей извстны были ихъ терпніе, благородство, независимость духа и стойкость. Можно ли было ожидать, что они исполнятъ волю короля? Нсколько знатнйшихъ вельможъ — пожалуй, но остальные пренебрегутъ галерами {Галеры — судна, гд гребцы были прикованы къ сиднью. Ссылка на галеры была однимъ изъ самыхъ тяжелыхъ наказаній во Франціи.}, тюрьмою и даже вислицею, разъ дло пойдетъ о вр ихъ отцовъ. Если имъ запретятъ ея придерживаться, то они должны будутъ или бжать изъ родной, страны или влачить жизнь худшую смерти на галерахъ или на цпи каторжниковъ, употребляемыхъ для проложенія и починки дорогъ. Ужасный выборъ для людей, настолько многочисленныхъ, что они составляли какъ бы цлый маленькій народъ! Всего же ужасне было то, что она,— кровь отъ ихъ крови,— должна была подать голосъ противъ нихъ. Но слово было дано, теперь предстояло сдержать его.

Краснорчивый епископъ Боссюетъ, военный министръ Лувуа и знаменитый іезуитъ, отецъ Лашезъ, приводили доводъ за доводомъ, чтобы сломить упорство короля. Подл нихъ стоялъ еще священникъ, худой и блдный, точно прямо со смертнаго одра, но съ неистовымъ пламенемъ въ большихъ, темныхъ глазахъ и съ грозною ршимостью въ хмурыхъ бровяхъ и въ сурово-сжатыхъ тонкихъ губахъ. Г-жа де-Ментенонъ склонялась надъ своимъ вышиваніемъ и молча работала пестрыми шелками, между тмъ какъ король, опершись на руку, слушалъ съ выраженіемъ человка, который знаетъ, что его влекутъ не туда, куда слдуетъ, но не надется устоять. На низкомъ столик съ чернильницей и перомъ лежала бумага: это былъ указъ объ отмн Нантскаго эдикта, и не хватало лишь королевской подписи, чтобы этотъ указъ сталъ закономъ для всей страны.

— Итакъ, батюшки, вы того мннія, что если я такимъ образомъ искореню ересь, то обезпечу себ душевное спасеніе на томъ свт?— спросилъ Людовикъ.

— Вы этимъ заслужите награду.

— И вы тоже такъ думаете, Ваше Преосвященство?

— Несомннно, государь.

— А вы, аббатъ дю-Шейла?

Изможденный священникъ впервые подалъ голосъ, причемъ трупный цвтъ его щекъ окрасился слабымъ подобіемъ румянца, а глубоко ввалившіеся глаза вспыхнули еще боле мрачнымъ огнемъ.

— Сомнваюсь насчетъ обезпеченія вашего спасенія, государь, и думаю, что для того нужно еще очень многое. Но не можетъ быть никакого сомннія въ вашей вчной гибели, если вы этого не сдлаете.

Король сердито выпрямился и хмуро взглянулъ на говорившаго.

— Ваши слова боле рзки, чмъ я привыкъ слышать,— замтилъ онъ.

— Въ подобномъ вопрос было бы, по истин, жестоко оставить васъ въ сомнніи. Я повторяю, что участь души вашей ршается теперь. Ересь есть смертный грхъ. Тысячи еретиковъ могутъ вернуться въ лоно Церкви по вашему слову. Слдовательно, вс эти тысячи смертныхъ грховъ тяготютъ на вашей душ. Какая же можетъ быть надежда на спасеніе, если вы не исправитесь?

— Но мой ддъ и праддъ не преслдовали ихъ.

— Въ такомъ случа, если не вымолено для нихъ особой милости Божіей, вашъ отецъ и ддъ мучаются въ аду.

— Нахалъ!

Король вскочилъ съ кресла.

— Ваше Величество, я сказалъ бы то, что считаю правдою, будь вы хоть пятьдесятъ разъ королемъ. Что значитъ для меня человкъ, когда я говорю за Царя царей? Взгляните, это ли члены человка, который побоится исповдать истину?

Внезаннымъ движеніемъ онъ откинулъ назадъ широкіе и длинные рукава своей рясы и вытянулъ свои блыя, совершенно лишенныя тла руки. Кости были вс изломаны, согнуты и вывернуты самымъ невроятнымъ образомъ Даже Лувуа, этотъ безстрастный царедворецъ, и оба собрата священника содрогнулись при этомъ зрлищ. Тотъ же поднялъ руки надъ головою и возвелъ свои горящіе глаза къ небу.

— Господь не въ первый разъ избираетъ меня для исповданія истины,— сказалъ онъ.— До слуха моего дошло, что для воспитанія юной Церкви Сіамской нужна кровь, и посему я отправился въ Сіамъ. Мн вскрыли утробу, меня распяли на крест, переломали, повывихнули мн кости, я лежалъ мертвымъ, но Господь вдунулъ въ меня дыханіе жизни, чтобы я могъ помочь въ этомъ великомъ дл возрожденія Франціи.

— Ваши страданія, батюшка,— сказалъ Людовикъ, опять садясь въ кресло,— даютъ вамъ вс права на благосклонность Церкви и мою, поборникомъ и защитникомъ которой я являюсь. Что же вы посовтуете мн, батюшка, по отношенію къ тмъ гугенотамъ, которые откажутся возсоединиться?

— Они возсоединятся! — воскликнулъ дю-Шейла съ натянутой улыбкой на своемъ мертвомъ лиц.— Имъ придется склониться или сломиться. Не бда, если мы ихъ сотремъ въ порошекъ, лишь бы возстановить цлость Церкви въ нашей стран.

Его ввалившіеся глаза горли бшенствомъ, и онъ въ дикомъ гнв потрясъ своею костлявою рукой.

— Значитъ, жестокость, съ которою отнеслись къ вамъ, не научила васъ жалть другихъ?

— Жалть! Еретиковъ! Нтъ, государь, собственныя муки показали мн, что міръ и плоть суть ничто и что истинное состраданіе къ ближнему заключается въ спасеніи души его, хотя бы въ ущербъ для бреннаго тла. Я покорилъ бы эти гугенотскія души, государь, хотя бы для того пришлось превратить всю Францію въ бойню!

Безбоязенность рчи и глубокая убжденность говорившаго сильно подйствовали на Людовика. Онъ подперъ голову рукою и погрузился въ задумчивость.

— Кром того, государь,— мягко замтилъ отецъ Лашезъ,— врядъ ли придется и прибгать къ тмъ крайнимъ мрамъ, о которыхъ упоминаетъ добрый аббатъ. Какъ я уже говорилъ вамъ, вы настолько любимы вашими подданными, что одного выраженія вашего желанія будетъ достаточно для возвращенія ихъ всхъ въ истинную вру.

— Я желалъ бы думать такъ, батюшка. Я желалъ бы думать такъ… Но что тамъ такое?

— Капитанъ де-Катина вернулся, проводивъ Его Преосвященство обратно въ Парижъ, по приказанію Вашего Величества,— доложилъ Бонтанъ.

— А! Позовите его сюда!

Королю, повидимому, пришла въ голову какая то мысль.

— Мы увидимъ, какую роль въ этомъ дл можетъ сыграть любовь ко мн. Гд же искать эту любовь, какъ не среди моихъ приближенныхъ слугъ?

Гвардейскій офицеръ вошелъ въ комнату и поднялъ руку, отдавая честь королю.

— Я позвалъ васъ, капитанъ,— сказалъ-тотъ,— чтобы поблагодарить за услуги. оказанныя мн вами въ послднее время. Я слышалъ, Лувуа, что де-Ла-Салль умеръ отъ оспы?

— Да, Ваше Величество, онъ умеръ вчера.

— Такъ повелваю вамъ замстить эту майорскую вакансію господиномъ де-Катина. Позвольте мн первому поздравить васъ съ повышеніемъ, майоръ, вамъ придется смнить вашъ голубой кафтанъ на срый мундиръ мушкетеровъ. Видите., дворъ не можетъ обойтись безъ васъ!

Де-Катина поцловалъ руку, которую протянулъ ему государь.

— Дай Богъ мн быть достойнымъ вашихъ милостей, Ваше Величество.

— Вдь вы сдлаете все, что въ силахъ, чтобы услужить мн?

— Моя жизнь принадлежитъ вамъ, государь.

— Хорошо. Такъ я подвергну вашу преданность испытанію!

— Я готовъ на всякое испытаніе.

— Оно и не особенно тяжелое. Вотъ видите эту бумагу на стол? Это — приказъ всмъ гугенотамъ въ моихъ владніяхъ отказаться отъ своихъ заблужденій подъ страхомъ изгнанія или лишенія свободы. Но я имю надежду, что многіе изъ моихъ врныхъ подданныхъ, вернуться въ лоно Церкви, какъ скоро узнаютъ, что таково мое ясно выраженное желаніе. Для меня было бы большою радостью убдиться въ этомъ, такъ какъ мн горько употреблять насиліе надъ всякимъ, кто называется французомъ. Вы поняли меня?

— Да, Ваше Величество.

Молодой человкъ переминался съ ноги на ногу, сжимая и разжимая руки. Онъ былъ довольно слабъ въ вопросахъ вры и придерживался своего исповданія скоре въ силу привычки, чмъ по убжденію. Но теперь у него вдругъ упало сердце. Никогда во всю жизнь онъ не переживалъ ничего подобнаго, хотя не разъ приходилось ему встрчать лицомъ къ лицу смерть въ самыхъ разнообразныхъ видахъ.

— Вы сами, какъ мн извстно,— гугенотъ. Я былъ бы радъ видть въ васъ первые плоды этой мры. Дайте же намъ услышать изъ вашихъ устъ, что вы готовы слдовать указаніямъ вашего государя въ этомъ дл, какъ и во всхъ остальныхъ.

Молодой гвардеецъ все еще молчалъ, хотя обдумывалъ скоре форму отвта, чмъ содержаніе его. Онъ ночувствовалъ, что въ одну минуту удача, благопріятствовавшая ему всю жизнь, покинула его и что бда, предстоящая ему, неотвратима. Король поднялъ брови и нетерпливо забарабанилъ по столу, замтивъ смущеніе въ лиц его и какую то пришибленность въ осанк.

— Къ чему это раздумье! — воскликнулъ король.— Вы человкъ, котораго я возвысилъ и могу возвысить еще больше. У кого въ тридцать лтъ майорскія эполеты — тотъ въ пятьдесятъ можетъ имть маршальскій жезлъ. Ваше прошлое принадлежитъ мн, вашу будущность могу создать я же. Какіе другіе разсчеты могутъ быть у васъ?

— Ничего, государь, кром службы вамъ.

— Такъ чего же вы молчите? Почему не даете отвта, котораго я требую?

— Я не могу исполнить этого, государь.

— Вы не можете исполнить?!

— Это невозможно. Я не имлъ бы ни спокойствія душевнаго, ни уваженія къ себ, если бы ради чиновъ и богатства отказался отъ вры моихъ отцовъ.

— Вы, вроятно, съ ума сошли! Съ одной стороны вамъ предлагается все, чего человкъ можетъ желать. Чтожъ остается съ другой?

— Моя честь, Ваше Величество.

— Значитъ, безчестно перейти въ мою вру?

— Съ моей стороны было бы безчестно перейти въ нее ради выгоды, безъ увренности въ ея превосходств.

— Такъ уврьтесь въ ея превосходств.

— Увы, государь! Человкъ не можетъ заставить себя врить. Вра приходитъ къ нему, а не онъ — къ вр.

— Честное слово, батюшка,— сказалъ Людовикъ, съ горъкой улыбкой взглядывая на своего духовника — мн придется пополнять дворцовый штатъ изъ вашей семинаріи, такъ какъ мои офицеры сдлались богословами. И такъ, въ послдній разъ, вы отказываетесь исполнить мое требованіе?

— О, Ваше Величество…..— Де-Катина сдлалъ шагъ впередъ, протянувъ руки, со слезами на глазахъ, но король остановилъ его движеніемъ.

— Мнне нужно увреній,— сказалъ онъ.— Я сужу о человк по его поступкамъ. Отрекаетесь вы или нтъ?

— Я не могу, Ваше Величество.

— Видите?— сказалъ Людовикъ, оборачиваясь къ іезуиту:— Это будетъ не такъ легко, какъ вы предполагали.

— Этотъ человкъ, правда, упрямъ, но многіе другіе будутъ уступчиве.

Король покачалъ головой.

— Хотлъ бы я знать, что мн длать,— сказалъ онъ. — Сударыня, я увренъ, что вы во всякомъ случа дадите мн наилучшій совтъ. Вы слышали все, что было сказано. Скажите, какое ваше мнніе?

Она не подняла глазъ съ работы, но ея голосъ былъ твердъ и ясенъ, когда она сказала:

— Вы сами назвали себя старшимъ сыномъ Церкви. Если старшій сынъ откажется, то кто же исполнитъ завтъ ея? И слова святого аббата также заключаютъ въ себ правду. Вы подвергаете опасности собственную душу, мирволя грхамъ этихъ еретиковъ. Ересь процвтаетъ, разрастается и, если не искоренить ее теперь, она можетъ заглушить истину, какъ плевелы — пшеницу.

— Во Франціи есть области,— сказалъ Боссюэтъ,— гд на разстояніи дня пути не встртишь церкви и гд весь народъ, отъ дворянъ до мужиковъ, придерживается все той же проклятой вры. Такъ, напримръ, въ Севеннскихъ горахъ, гд жители не мене суровы и дики, чмъ сама природа. Да помилуетъ Богъ тхъ священниковъ, которымъ придется возвращатъ ихъ съ пути заблужденія!

— Кого же мн послать на такое опасное дло?— спросилъ Людовикъ.

Аббатъ де-Шейла въ одну секунду очутился на колняхъ, простирая къ королю свои исхудалыя руки.

— Пошлите меня, государь, меня! — вскричалъ онъ.— Я никогда не просилъ у васъ милости и никогда не попрошу впредь, но я — тотъ, кто сможетъ сломитъ этихъ людей. Пошлите меня съ вашимъ приказомъ къ жителямъ Севеннъ.

— Господи, помилуй жителей Севеннъ! — пробормоталъ Людовикъ, взглянувъ со смсью почтительности и отвращенія на изможденное лицо и пламенные глаза фанатика.— Хорошо, аббатъ,— прибавилъ онъ вслухъ,— вы отправитесь въ Севенны.

Можетъ быть, на одну секунду суровымъ священникомъ овладло предчувствіе того грознаго утра, когда въ его прижатомъ къ углу горящей хижины тл столкнулось пятьдесятъ кинжаловъ. Онъ закрылъ лицо руками и содрогнулся съ головы до ногъ. Затмъ всталъ и, скрестивъ руки, вновь ггринялъ прежній безстрастный видъ. Людовикъ взялъ перо со стола и придвинулъ къ себ бумагу.

— Итакъ, отъ всхъ васъ я слышу одно и то же. Отъ васъ, ваше преосвященство, отъ васъ, батюшка, отъ васъ, сударыня, отъ васъ, аббатъ, и отъ васъ, Лувуа. Хорошо, если отсюда проистечетъ зло, то пусть за то не взыщется съ меня. Но что это?

Де-Катина выступилъ впередъ, протянувъ руки. Его горячая, порывистая натура внезапно опрокинула вс преграды благоразумія, ему почудилось, что онъ видитъ передъ собою всю безчисленную толпу своихъ единоврцевъ, мужчинъ, женщинъ и дтей, не могущихъ ни слова сказать въ свою защиту и смотрящихъ на него, какъ на своего заступника и представителя. Онъ мало думалъ о чемъ-либо подобномъ, пока все обстояло благополучно, но теперь, передъ лицомъ грозной опасности, глубина души его всколыхнулась, и онъ почувствовалъ, какъ легки на всахъ жизнь и благосостояніе, когда на другой чашк лежитъ мепоколебимое убжденіе.

— Не подписывайте, государь! — воскликнулъ онъ.— Вы доживете до того часа, когда пожалете, отчего ваша рука не отсохла, прежде чмъ взяться за перо. Я знаю это, государь. Я увренъ въ этомъ. Подумайте обо всхъ этихъ безпомощныхъ людяхъ: о маленькихъ дтяхъ, о молодыхъ двицахъ, о старыхъ и слабыхъ! Ихъ вра, это — они сами. Можно ли повелть листу покинуть черешокъ, на которомъ онъ растетъ? Оны не могутъ измниться. Самое большее, на что вы можете надяться, это — превратить честныхъ людей въ лицемровъ. А зачмъ это нужно? Они почитаютъ васъ. Они любятъ васъ. Они никому не вредятъ. Они гордятся возможностью служить въ вашихъ войскахъ, сражаться за васъ, работать для васъ, созидать величіе вашего королевства. Умоляю васъ, государь, подумать еще, прежде чмъ подписать приказъ, который навлечетъ бдствія и отчаяніе на столь многихъ.

На минуту король пріостановился, слушая страстную рчь, въ которой офицеръ пытался защитить своихъ единоврцевъ, но лицо его приняло жесткое выраженіе при мысли о томъ, что даже его личная просьба не въ состояніи была повліять на этого молодого придворнаго щеголя.

— Франція должна исповдывать религію своего короля,— сказалъ онъ,— и если мои лейбъ-гвардейцы противорчатъ мн въ такомъ вопрос, то я долженъ ноискать себ другихъ, боле врныхъ слугъ. Та майормкая вакансія въ мушкетерахъ перейдетъ къ капитану де-Бельмону, Лувуа.

— Слушаю, Ваше Величество.

— А патентъ де-Катина можете вручить лейтенанту Лабадуанеру.

— А я уже не буду служить вамъ боле?

— Вы слишкомъ несговорчивы для моей службы.

Руки де-Катина безпомощно опустились и голова его поникла на грудь. Увидвъ гибель всхъ своихъ надеждъ и жестокую несправедливость, которой онъ подвергся, онъ испустилъ крикъ отчаянія и выбжалъ изъ комнаты. Горячія слезы безсильной злобы струились у него по лицу, когда онъ въ разстегнутомъ мундир и криво надтой шляп добжалъ до конюшни, гд Амосъ Гринъ, покуривая трубку, слдилъ за выводкою лошадей.

— Что такое случилось?— спросилъ онъ, держа трубку, между тмъ какъ голубыя кольца дыма вылетали изо рта его.

— Эта шпага! — воскликнулъ французъ.— Я не имю права носить ее! Я ее сломаю!

— Хорошо, я тоже сломаю свой ножикъ, если это можетъ васъ утшить. Но лучше разскажите мн, въ чемъ ваше горе, чтобы я сообразилъ, не могу ли я помочь вамъ.

— Въ Парижъ! Въ Парижъ! — вн собя закричалъ гвардеецъ. — Если я погибъ, то могу поспть спасти хоть ихъ. Скоре лошадей!

Американцу стало ясно, что приключилась какая-то внезапная бда, онъ бросился помогать товарищу и конюхамъ сдлать.

Пять минутъ спустя они уже летли вскачь, и немного боле чмъ черезъ часъ, ихъ покрытые пной и забрызганные грязью кони остановились передъ высокимъ домомъ на улиц св. Мартына. Де-Катина спрыгнулъ съ лошади и побжалъ вверхъ по лстниц, между тмъ какъ Амосъ послдовалъ за нимъ своей обычной, неторопливой походкой.

Старый гугенотъ и его прекрасная дочь рука объ руку сидли по одну сторону большого камина и одновременно вскочили, она — чтобы съ радостнымъ крикомъ броситься въ объятія офицера, а онъ — чтобы пожать протянутую руку илемянника. По другую сторону камина, съ длиннйшею трубкою во рту и кубкомъ вина рядомъ съ нимъ, на скамейк, сидлъ человкъ страннаго вида, съ полусдыми волосами и бородою, круинымъ, краснымъ, мясистымъ носомъ и маленькими срыми глазками, сввркавшими изъ подъ густыхъ, нависшихъ бровей. Его длинное, худое лицо было все изборождено морщинами, которыя перекрещивали его во всхъ направленіяхъ, а отъ угловъ глазъ расходились веромъ. Лицо это отличалось застывшею неподвижностью выраженія и ровнымъ цвтомъ, похожимъ на темный орхъ, такъ что напоминало собою оригинальную фигуру, выточенную изъ какого-нибудь крупнослойнаго дерева. На немъ были: синяя сарнская куртка, красныя брюки, на колнкахъ запачканные смолою, чистые срые шерстяные чулки, грубые башмаки съ широкими носками и большими стальными пряжками, а рядомъ съ нимъ на толстой дубовой палк покачивалась видавшая виды шляпа съ серебрянымъ галуномъ. Его сдоватые волосы были собраны сзади въ короткую, тугую косицу, а у потускнвшаго кожанаго пояса вислъ кортикъ съ мдной рукояткой.

Де-Катина былъ слишкомъ взволнованъ, чтобы обратить вниманіе на этого страннаго человка, но Амосъ Гринъ вскрикнулъ отъ восторга, какъ только его увидлъ и бгомъ бросился здороваться съ нимъ. Деревянное лицо распустилось въ улыбку, показавшую два прокуренныхъ клыка, и морякъ, не вставая, протянулъ красную руку, величиной и формой напоминавшую средней величины лопату.

— Неужели это вы, капитанъ Ефраимъ! — воскликнулъ Амосъ по англійски.— Я никакъ не ожидалъ встртить васъ здсь. Де-Катина, вотъ мой старый другъ, Ефраимъ Саваджъ, который привезъ меня сюда.

— Якорь на подъем, парень, и люки закрыты,— сказалъ новопрізжій тмъ особымъ протяжнымъ тономъ, который жителямъ Новой Англіи былъ переданъ ихъ предками, англійскими пуританами {Пуритане — послдователи одного изъ протестанскихъ исповданій въ Англіи, подвергавшіеся тамъ жестокимъ гоненіямъ. вслдствіе чего множество ихъ покинули свое отечество и переселились въ Сверную Америку.}.

— А когда же думаете плыть?

— Какъ только ступишь на палубу, если Господь пошлетъ намъ попутный втеръ.

— Хорошо. Мн многое надо поразсказать вамъ.

— Надюсь, ты держался въ сторон отъ ихъ папистской чертовщины?

— Да, да, Ефраимъ.

— И не связывался съ кмъ не слдуетъ?

— Нтъ, нтъ.

Между тмъ де-Катина въ отрывистыхъ, полныхъ горечи словахъ передакалъ все случившееся: разсказалъ о причиненной ему несправедливости, объ удаленіи его со службы и о бд, ностигшей французскихъ гугенотовъ. Адель, слушая его, думала только о своемъ жених и о его гор, но старый купецъ, шатаясь, поднялся на ноги, когда узналъ объ отмн эдикта, и продолжалъ стоять, весь дрожа и дико озираясь кругомъ.

— Что же мн длать?— закричалъ онъ.— Что мн длать? Я черезъ-чуръ старъ, чтобы начинать жизнь съизнова.

— Не бойтесь, дядя,— сказалъ де-Катина съ участіомъ.— Есть земли и кром Франціи.

— Но не для меня. Нтъ, нтъ, я слишкомъ старъ! Господи, тяжела рука Твоя на рабахъ Твоихъ! Вотъ изливается чаша бдствія и оскверняется Твое святилище! Ахъ, что мн длать и къ чему прибгнуть? — Онъ ломалъ руки въ отчаяніи.

— Что съ нимъ такое, Амосъ?— спросилъ морякъ.— Хоть я и не знаю, что онъ тамъ говоритъ, однако, вижу, что онъ выкидываетъ бдственные сигналы.

— Онъ и его семья должны покинуть родину, Ефраимъ.

— А почему?

— Потому что они — протестанты, а король не хочетъ допускать ихъ вру.

Ефраимъ Саваджъ въ одну секунду очутился на другомъ конц комнаты и захватилъ тонкую руку старика въ свой громадный, узловатый кулакъ. Въ этомъ сильномъ пожатіи и въ выраженіи грубаго, обвтрвшаго лица было столько братскаго сочувствія, что старый купецъ почувствовалъ приливъ бодрости, какой не могли бы дать ему никакія слова,

— Какъ по французски ‘отвратись отъ нечестивыхъ’, Амосъ?— спросилъ морякъ, оглядываясь черезъ плечо.— Скажи этому человку, что мы возьмемъ его съ собой. Скажи ему, что у насъ такая сторона, куда онъ подойдетъ, какъ втулка къ боченку. Скажи ему, что у насъ вс вры свободны, и нтъ ни одного католика ближе чмъ въ Балтимор или у капуциновъ въ Пенобскот. Скался ему, что если онъ хочетъ хать, то Золотой Жезлъ ждетъ съ якоремъ наготов и полнымъ грузомъ. Скажи ему, что хочешь, только уговори его хать.

— Такъ мы должны собираться тотчасъ же,— сказалъ де-Катина, выслушавъ дружеское предложеніе, обращенное къ его дяд.— Нынче же будетъ обнародованъ приказъ, и завтра уже можетъ быть поздно.

— А моя торговля?— воскликнулъ купецъ.

— Захватите вс цнности, какія возможно, а остальное бросьте. Лучше сдлать такъ, чмъ лишиться всего и свободы въ придачу.

Такъ и было ршено. Въ тотъ же вечеръ, за пять минутъ до того времени, когда полагалось запирать ворота, изъ Парижа выхало пять человкъ: трое верхами и двое въ закрытой карет, наверху которой лежало нсколько тяжелыхъ ящиковъ. Это были первые листья, гонимые бурей, первые изъ того множества людей, которые въ теченіе послдующихъ мсяцевъ устремились по всмъ дорогамъ, ведшимъ изъ Франціи, слишкомъ часто находя конецъ пути на галерахъ, въ тюрьмахъ и въ застнкахъ, и однако ихъ перешло за границу достаточное количество, чтобы измнить промышленность, а отчасти и самый характеръ всхъ сосднихъ народовъ. Подобно Израильтянамъ въ древности, они были изгнаны изъ своихъ жилищъ по повелнію грознаго царя, который, самъ изгоняя ихъ, ставилъ всевозможныя препятствія ихъ бгству. Подобно Израильтянамъ же, никто изъ нихъ не могъ надяться достигнуть обтованной земли безъ тяжкихъ странствованій, они вступали въ новыя страны безъ денегъ, безъ друзей, безъ имущества. Какія приключенія ожидали этихъ путниковъ дорогою, какія опасности имъ приходилось встрчать и преодолвать въ Швейцаріи, на Рейн, въ Бельгіи, въ Англіи, въ Ирландіи, въ Берлин и даже въ далекой Россіи — это еще не описано никмъ. Впрочемъ, за извстною намъ маленькою группою мы прослдимъ на всемъ протяженіи ихъ опаснаго пути и увидимъ, что встртило ихъ на томъ великомъ материк, который такъ долго лжалъ невоздланный, поросшій лишь плевелами человчества, но которому теперь предстояло пробудиться для новой, столь славной жизни.

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

Изгнанники.ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪА. Кононъ-Дойля.

Читайте также:

Изгнанники.
ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ
А. Кононъ-Дойля.