Юлиан Тувим.
Избранные стихотворения
Юлиан Тувим.
Избранные стихотворения
Избранные стихотворения, Тувим Юлиан, Год: 1935
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Зима бедняков
Холод свирепый прокрался в истертые платья,
В дыры, в прорехи пальто, что лишь ветром подшиты,
Куцый мы тянем к ушам воротник: не достать их…
Жмемся к стене мы, но нет от мороза защиты.
К ласкам привыкших, капризных, холеных и белых, —
Чем вас дарить, благовонные теплые любы?
Жесткими крючьями пальцев? Лицом посинелым?
Или тряпьем задубевшим, промерзлым и грубым?
Или губами дрожащими? Носом багровым?
Может, вам тел, скостенелых от холода, надо?
Глаз, что слезою закрыты, пустых и соловых,
Глаз, что слезою соленой сочатся, как ядом?
Ветер стеклянный лицо полосует, бьет снегом,
Кожу метет и царапает жесткой метелкой,
Ногти мороза впиваются в щеки. С разбега
Бьют и клюют раскаленные стужи иголки.
Дуй и дыши на иззябшие пальцы! Жуй губы!
Пусть, каменея, о камень стучат наши ноги,
Бьются о землю, в скачках извиваются грубых,
Пляшут под скрежет зубовный свой танец убогий.
Выше прыжки, всё быстрей, истеричней движенья,
И начинается танец шальной на панели.
Пляшут в экстазе, в восторге и в исступленье,
Треплются в пляске лохмотья на зябнущем теле.
Рьяно, с размаху руками бьем накрест о плечи.
Танец быстрей и быстрей. Обезумели ноги.
Хлещет трескучий мороз, как стрелой, как картечью,
И, растворяясь в бреду, исчезает тревога.
Мякнут у нас за спиной оснеженные стены,
Жадно вбирая тела наши каменным телом,
Льнут, как атласная кожа влюбленной сирены,
Жадным лобзаньем лаская, безумным и смелым.
Вот мы зарылись в перины пуховой постели,
В сладостных спазмах любви наготой пламенея,
Тонем всё глубже и глубже в молочной купели,
В жгучем сплетении тел бьется пульс всё сильнее.
В пурпур распоротых жил льет безумье ликеры,
Жадно их жидкого золота сладость вбираем,
В тропиках буйно врастаем мы в кактусов поры,
В мякоть зеленую глубже и глубже врастаем.
Плавимся в пышущих пеклом горючих Сахарах,
Прячемся в чреве разъятом израненной львицы,
Жаримся шкварками в солнцем зажженных пожарах,
Жиром нам с улиц стекать, иссякать, испариться!
И нет нас! Только остался наш бешеный танец!
Ветром пустыни нас сдуло — и нет нас, не стало,
Только на белой стене — о, взгляните! — румянец:
Кровь бедняков запеклась, стужею их втанцевало.
Черешни
Сестре
Рвал я сегодня черешни —
С темным наливом черешни,
В садике было росисто,
Шепотно, юно, лучисто.
Ветви, обрызганы будто
Гроздьями зрелых черешен,
К озеру тихо склонялись,
Млея в бессилии вешнем.
Млея, в бессильи повисли,
Мыслью в воде утопали.
В травах зеленых и влажных
Отблески солнца играли.
Светозар
Если море напомнит, велю беспощадно
Бить, стегать его прутьями и батогами!
Взвой, вздыбись! Но да будет тебе неповадно,
Мстя мне, щепами словно швырять кораблями.
Если солнце напомнит — глаза себе вырву
И швырну их, властитель: не видеть им света!
Пусть вовек не увижу свою я порфиру,
Пусть славянская осень убьет мое лето!
Если ж ночь мне напомнит, в бессилии млея,
Ночь, согретая пьяным дыханьем жасмина,
Ароматом своим, жгучей лаской своею,
Дрожью жаркого тела в усладе звериной,
Я спалю тебя, ночь, будешь дня ты яснее!
Ночи солнце дарю! Тьму отдам в позолоту!
Пусть столица горит, пусть сгорит и истлеет,
В пепел ты обратись, Златоград Стоворотый!
И останусь я там, на пожарище черном,
Очи в землю втупив… День за днем, ночь за ночью…
Мать-земля, отчего сердце так непокорно?
Отчего ночь и день вновь и вновь плачут очи?
…По пескам раскаленным ведут мне верблюдов,
И бесценных ведут мне слонов из Сиама,
Дань несут — благовонья, шелка, изумруды
И дары из несметных сокровищ Сезама.
Караваны идут с грузом девушек черных,
Девок тысячу шлет князь нигрийский в знак дружбы —
Похотливы, бесстыдны они и покорны, —
Черногубый хитер — знает он, что мне нужно.
Дале нету конца табунам и обозам:
Гонят стадо за стадом султана и хана,
Кони кровные ржут, и скрипит воз за возом
Из-за дальних границ до славянского стана.
Шлют меха мне с вином, и хрусталь, и сосуды,
Шлют куренья и мирру, бальзам и алоэ,
И кувшины мне шлют, и тяжелые блюда,
И пушистые перья, и злато литое.
Шлют одежды в слепящих камнях-самоцветах,
Упряжь конскую шлют, шкуры шлют и сайдаки,
Из кровавых кораллов сережки, браслеты,
И заморских шлют птиц, и заморские злаки…
Шлют поклоны — лбом оземь — все страны, языки,
Не посмеет никто к нашим рвам подступиться,
Помнят половцы наши победные клики.
Помнит погань, и вновь на войну не решится!
Да и я не забыл, как коню дал я шпоры,
Как сто тысяч людей я на половцев двинул,
Как сто тысяч коней, с ветром бешеным споря,
Понеслись на врага неудержной лавиной.
Погань вихрем я гнал, конь был в пене соловый,
И от шпор по бокам кровь сочилась на травы,
Но где прянет — победа звенит под подковой,
И поет степь широкая воинам славу.
Гнали мы басурманов за степь, буераком,
На заре Дон нас видел, а к вечеру Волга,
И бежал сам Кончак, Гзак бежал за Кончаком,
Гордый хан половецкий в ногах моих ползал.
И когда возвращались мы с дикого поля
И лбы вражьи качались на пиках, на палах,
Мне дружина кричала, моя рать соколья:
‘Наш Буй-тур Светозар, воевода удалый!’
Захватил я тогда, знать, добычу не хуже,
Чем родитель мой, викингов бивший у Балта,
Посейчас не сочли всех богатств и оружья:
Луков ханских, кольчуг и клинков в два закала.
Всех сокровищ не счесть — драгоценных каменьев,
Изумрудов и яшм, бирюзы, хризолитов,
Жемчугов — в них морей голубых отраженье,
Пестрых раковин — волны гудят в них сердито…
Не хватало и слов, чтоб поласковей звать вас,
Вас, утеха моя, светлячки летней ночи,
Как я вас миловал, как любил рассыпать вас
Или лунам в воде горсть швырнуть прямо в очи!
Мне казалось тогда, будто в водных глубинах
Чешуи позолотою змеи играют
И что месяц-паук там соткал паутину —
И небес лучезарная сеть достигает.
…И ясна и тепла, заряницею мая
На постель из цветов шла ты в ночь, о услада.
И шептала мне робко, к груди припадая:
‘О владыка мой любый, мой Лель ты, мой ладо!’
А потом вдруг со смехом впивалась мне в тело —
Как на берег волна, на него набегала,
Мое сердце в груди клокотало и млело,
Ты волос ароматом меня опьяняла.
И от тайн благовонных туманились очи,
Губы жадные жадно вбирали лобзанья,
Ум мутился от счастья. И не было мочи
Оторваться, любви погасить полыханья.
И я бился в сплетеньях, как в неводе рыбы,
И, объятьями скован, горел нетерпеньем,
Содроганья, касанья, извивы, изгибы,
Боренье, горенье, подъемы, паденья…
…А потом тяжело, но как сладко дышалось.
Я лежал: надо мною — лишь звезды-мерцалки,
На озерах заводят песнь-плач дивьи жены,
А в лесах на ветвях спят ночные русалки.
И всё думалось-снилось, что будто б уж лада
Зачала и несет в своем чреве мне сына,
И что удаль мою унаследует чадо,
Как наследовал я у отца-исполина.
Был бы ты, Светозарич, владыка владыкам!
Воевода перунов! Князь во Златограде!
Вихорь мой Ураганович, Витязь великий!
В златоверхой тиаре, в багряном наряде!
Злая мать еще в чреве похитила сына,
Унесла мою гордость, надежду, опору,
И родишься на свет на немилой чужбине.
Сын святой мой, родишься с печатью позора!
А то бросит (как знать?), будто сучий помет ты,
Будешь жить ты в бесславье, по людям скитаться,
И проклянешь отца, и не будешь знать, кто ты,
А враги станут зло над тобой насмехаться.
…Помню отроком был я в отцовской палате,
Нам послы принесли тайно весть от хозаров:
Три волхва, мол, пошли на поклон в хлев к дитяти,
Те волхвы — Мельхиор и Каспер с Бальтазаром.
А дитя безымянно! И все хохотали,
И смеялся отец мой хмельной незлобиво.
‘Чудеса в решете, — говорил он. — Видали?
Князь в хлеву! Средь скота? Ай да дивное диво!’
Ты б лежал в колыбели из белого пуха,
Ты б сосал, Светозарич, лебяжии перси,
Мой хоробрый, всю силу отважного духа
Вцеловал бы в тебя — и презрение к смерти!
Как земли бьется сердце от соков налива,
От моих поцелуев ярь-кровь в ней вскипела,
А во мне расшумелась, как зрелая нива,
Мощь святая любви, что не знает предела.