Перейти к контенту
Время на прочтение: 5 минут(ы)
1. Certosa d’Elme над Флоренцией
Ступени шли крутой горою,
Мы поднимались в древний храм.
За монастырскою стеною
Ударил колокол к часам.
Монах — привратник престарелый —
Тяжелый отворил засов,
И мы на двор проникли белый,
Весь полный солнца и цветов…
Обвили розы кипарисы,
Колонны, стены и карниз,
У плит могил цветут ирисы
И маки в блеске алых риз…
Колодезь, дар Буонаротти,
Цепями в колесе скрипит,
Неутомим в святой работе,
Над ним железный крест стоит.
Свою он сторожит обитель,
Пред ним все сходятся пути,
И, прежде чем в собор пройти,
Нам дал воды ворот хранитель…
Огромный храм пустой и пыльный,
Холодный мрамор на стенах,
Огонь едва горит светильный,
Вдали, как тень, стоит монах.
Он молится сложивши руки,
Беззвучно шевеля уста,
Не долетают мира звуки
К подножью скорбного Христа.
Клир пуст, черны, безгласны хоры,
Таинственно молчит орган,
Напрасно ищут братьев взоры, —
Им ангельский дарован сан,
Их нет, а те, что доживают
Последние года и дни
Собор Чертозы охраняют
И молча молятся одни.
В такой тиши преступны речи…
Вот каждый обходя алтарь,
Радиво оправляет свечи
Седой трапист отец-звонарь.
Одни спускаемся в подвалы,
Сквозь стекла блекнет солнца свет,
Роняя на пол низкой залы
То синий, то лиловый цвет.
Нависли пасмурные своды,
Здесь много доблестных могил,
По ним идут забвенья годы.
Чертозы славный век почил.
Мир вам аббаты — главы рати!
Вы войско верных чернецов
Учили Слову Благодати
Под стук мечей и битвы зов.
Поклон вам, тихие гробницы,
Героев, рыцарей ряды.
Бесстрастны бронзовые лица,
На шлемах надписей следы.
Стальной перчаткой пальцы сжаты,
Рука, как крест, свой меч хранит,
Громоздки кованые латы,
У ног положен грозный щит.
Пришли сюда вы издалека…
Как сыновья монастыря,
Зарыты набожно глубоко
Под сенью вечной алтаря.
2.
Мне спать не дают песни громкие моря,
За пальмовым садом так близко волна,
И гибкие ветви, мелодии вторя,
Шуршат у балкона об ставни окна.
Не спится, — темно в моей комнате, душно, —
Свеча за экраном устало дымит,
И тени бегут по обоям послушно
Туда, куда тихое пламя велит —
На стол наклонились из вазы мимозы,
Так сладко дыхание звездных цветов,
И золотом пали их жаркие слезы,
Томительно хочется ласковых снов…
Скорее бы утро. Протяжно далеко
Ночные часы стали мерно считать…
Великое море, мятежный сирокко,
Не можете время заставить молчать.
Ospedaletti. Теа-Эс.
(‘Русская мысль’. 1916. No 6)
93.: Праздник Всех Святых
Бьет колокол на белой кампаниле
И в камнях кружевных светлеет звон,
Внизу играет ветер листогон…
Сегодня празднично украшены могилы.
Бьет колокол вечерних служб призыв…
На паперти чернеет вереница
Людей пришедших, блекнет день, остыв
И блекнут наклонившиеся лица…
В руках у женщин бледные цветы,
Венки печальные, зеленые гирлянды:
Сегодня в память летней красоты
Могилы все душисты и нарядны.
И кладбище, как площадь городов,
Полно людей и жизни многословной,
Несут красу последнюю садов
Толпа друзей, друзьям страны загробной.
Есть много нежного в обычаях простых,
И грусти ласковой в осенний день молитвы.
Я помню чудный праздник Всех Святых,
В Милане, в золоте листвяной поздней жнитвы.
Milano. Тэа-Эс.
(‘Северные записки’. 1916. No 9.)
Отрывок из ‘Песни к Италии’ Леопарди
Блаженны Вы!
Что грудью встретили удары вражьих стрел,
Что за любовь к родной земле восстали,
Вас Греция и с нею мир воспел…
К победе иль к погибели идя,
Вы рано юной страстью пламенели,
Жестокий рок к страданьям вел любовь.
С какою радостью глядя
Вперед, не видя час последний, к цели
Вы поднимались по дороге бед,
На праздник шли, а не на смерть и кровь,
Спешили все как будто на клич пира,
Но встретил вас не свет,
А мрак и ночь конца…
Не жены ваши и не дети вас зарыли,
На жестком ложе, отходя в тот мир,
Без слез лобзанья очи вы закрыли.
Блаженны вы!..
Переложение канцоны Дж. Леопарди ‘All’Italia’ (1819).
Тэа Эс. (Русская мысль. 1918. No 1-2. С. 114)
I. Негр
Баньжо, плачь, смейся, смейся.
В баньжо бей, негр-Сам.
Жар веселья разлейся
По усталым сердцам.
Негру-Саму подайте
Сладкий пунш. В баньжо бей.
С ним в любовь не играйте,
Леопарда Сам злей.
Дух пачули, жасмина,
Бледный, пудреный лик…
Вот она — контесина,
Для нее — мартиник,
Странный взгляд, искры-зубы,
Маски негрской смех
И размах пляски грубой,
Что влечет мысли в грех…
Плечи девочки белой
Саму властный магнит
И рукою умелой
В баньжо бьет анамит
II. Апаш
Манэ его бы написал,
Как подходил он к тротуару,
Пронизан ветром и дождем,
Небрежно закурив сигару.
И вспыхнувшим ее огнем
Лицо мгновенно освещалось
И наглой радостью смеялось,
Теряясь в темноте потом.
Он жизнь свою в тупик загнал:
Все ночи — карты до рассвета,
Удача — выйграл, дрался, пил,
Так каждый день — вот жизнь валета,
Вчера украл — сейчас убил…
Куда идти? В тюрьму, в цирк, в клаку?
Иль к женщине. — Дразнит собаку,
Не сняв с руки еще кастет.
Машинописный сборник ‘Гермес’, No 3, 1923.
Опубл.: Лев Горнунг. ‘Свидетель терпеливый…’ / Сост. Т. Нешумова. М. 2019. Стр. 717-718.
III. Пароход
Пароход, как серый нож чугунный,
Режет шелк сверкающих гребней,
Белый путь за ним ложится лунный,
Впереди все гуще мрак, темней…
И сирена голосом разлучным
Зарыдала, долго рвался стон, —
Потрясенный лязгом многозвучным,
Режет воду острый нож-тритон.
Ветер мчит холодный бисер пены,
Губы горько жжет… Так далеки
Стали берега… На зов сирены
Не ответят скоро маяки.
‘Гермес’ No 3, 1923.
Опубл.: ‘1001 поэтесса ‘Серебряного века». / Сост. В. Кудрявцев. М. 2019. Т. 2. Стр. 350.
IV. У пристани
Нагреты солнцем каменные глыбы,
Удар волны о них, как выстрел, сух,
Окончен долгий рейс свинцовой рыбы,
У белых скал она испустит дух.
Кричит сирены взмыленное горло,
Пудовый дым рвет чрево у котла
И дышет тяжко огненное жорло,
Где сердце угля съедено до тла.
Окончен рейс. Причалили и встали…
За мною путь тяжелый долгих бед,